Несчастье нашего искусства

В литературе талантливый человек пробует себя в драматургии и... у него ничего не выходит. Он будет пробовать себя на другом, на третьем, пока не найдет своего места, как было с Крыловым: после неудачных драматургических проб, его гений нашел себя в баснях. Так же и в других искусствах.

И только в театре до сих пор совершенно спокойно берутся не за свое дело. Это происходит потому, что театральная культура находится в том возрасте, в каком находилась в былые времена поэзия, когда считалось необходимым «уметь писать стихи». Это умение преподавалось даже во всех учебных заведениях вместе с обучением грамоте.

Но в литературе все это скоро очистилось. Здесь сравнительно легко было разобраться, что плохо, что хорошо.

А на сцене — подмажут, подкрасят, осветят, подпустят музыки — и ничего не разберешь: фальшивая бумажка великолепно сходит за настоящую...

И долго, долго так будет... конца не вижу.

Смотрите, появляются целые школы, которые открыто кричат: да здравствует фальшивая бумажка! Долой

105

настоящую! Это, конечно, те, что хотят сразу стать миллиардерами, а золотых россыпей не имеют. Или фальшивомонетчики по призванию.

Об «изобретателях новых ценностей», о паразитах искусства, об обывательской критике

Туда, где появляется новая мысль, где не всем понятное, но, по-видимому, хорошее дело, — туда прежде всего устремляются, как на привлекательный запах, всякие оборотистые люди.

Не мысль и не дело, конечно, интересуют их. В большинстве случаев они не способны даже и понять его. Их привлекает возможность поживы.

В искусстве это всюду. Среди так называемых художников немало предприимчивых, оборотистых людей. Имея малейшие способности и прикрываясь высоким званием «художника», эти люди без зазрения совести производят на свет и проталкивают такую массу всякого сора, что сквозь него нет никаких сил пробиться подлинному, талантливому и крупному. Эти сорные «произведения» ловко и нагло рекламируются и таким способом входят в моду, живут и даже вытесняют все стоящее.

После того как совершишь серьезную экскурсию в малоизученную область творчества, после того как спустишься к самым глубинам и первоисточникам его и начинаешь нащупывать самые затаённые пружины его, донельзя тяжко и безысходно слушать дилетантов, читать газетных «специалистов».

Гений, в конце концов, побеждает. Вскоре ли после его смерти, через пятьдесят ли лет, сто, двести или триста лет начинаем ахать и охать над его величием, геройством и упорством. Но при жизни он чаще всего обречен на существование гонимого, а порой и опасного чудака.

Но сколько загублено таким образом, и сколько вовсе не появилось на свет, может быть, самых лучших, но далеко обогнавших свое время человеческих мыслей, открытий, находок и изобретений! Какими бы были сейчас куль

106

тура и цивилизация, не будь этого постоянного непонимания и засилья косности и обывательщины?!

Гёте высказал чрезвычайно горькую и жуткую мысль: «Гений связан с современниками только своими отрицательными сторонами. Всем своим высшим и лучшим он принадлежит не нам, а далекому будущему».

И выход из этого только один: тот будущий блестящий социализм, когда не придется бороться за право работать и создавать, когда каждый будет делать то дело, на какое он способен и к какому пригоден.

Сколько великих и высоких мыслей выброшено в мир лучшими из людей, и как все они, поволновав несколько лет человечество, постепенно теряли свой аромат, свою силу, свой заряд. Теряли и превращались в общепринятые, холодные словесные формулы, мертвые аксиомы.

Необходимо появление нового гения, который, перетряхнув старые, окостеневшие, застывшие идеи, докопавшись до самой сути и вложив в них свой мозг и свое сердце, — вновь швырнет их человечеству, а оно, обожженное его огнем, вновь увидит то, что целые века пролежало в забвении. Что находилось, может быть, перед самым носом, на что смотрели каждый день и не видели.

Как простой железный обломок при помощи электричества превращается в магнит и может притянуть к себе чуть ли не пуды, так простая и привычная нам мысль силой искусства превращается в могучую, зажигательную идею — и пробуждает самые сонные мозги, умягчает самые черствые сердца, увлекает самые пассивные, вялые воли.

Давно не был в театре. Пришлось по просьбе посмотреть два спектакля в «Пушкинском театре»...¹⁷

Какое ничтожное учреждение — театр, какое унизительное занятие актерство, и как жалко, что столько лет ушло на изучение театра и на работу в нем!

Но вспомнишь спектакли с Ермоловой, Леонидовым, Моисеи («Живой труп»), еще некоторые и видишь, какое

107

это значительное, огромное и глубокое дело! И как велик подвиг актера, если он не ремесленник, а подлинный художник.

Когда-то раньше думал, что не только главное в искусстве — правда, но что и цель наша в искусстве - правда.

Потом я понял, что правда не цель, а только средство. Средство, чтобы произведение производило должное, нужное впечатление. Делало свое нужное дело.

Но надо идти дальше: совершенное художественное произведение, нужное впечатление — это тоже не цель - это тоже только средство.

У художника есть потребность. Потребность сделать свое художественное дело. Внести свою лепту в деяния всего человечества, в истинную жизнь. И этим своим делом он — вносит.

(лето 1952 г.)