Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

sbornik_smirnov-kutachesky

.pdf
Скачиваний:
80
Добавлен:
19.05.2015
Размер:
1.64 Mб
Скачать

ским областям распространено имя Halda. Эти духи природы живут под землею, под озерами и прудами. Здесь древнее почитание Материземли»54. Реальное осмысление этого космического образа встречаем в бельгийской сказке «Служанка Хлебной Марии»: падчерица по дороге к Хлебной Марии помогает яблоне, печи и возвращается в золотом платье. Хлебная Мария о себе говорит: «Я Хлебная Мария, небесная Хозяйка, я каждый год покрываю землю белым покровом, охраняя хлеб от морозов»55.

Баба-яга в своей основе животный образ. Ее другое имя Язя, ЗмеяБаба. Мифическую природу змеиного образа хорошо раскрывает один африканский рассказ, рисующий счастливое состояние людей. Единственный отравляющий факт — необходимость жертв гигантской змее, живущей в море. В жертву змея требовала молодую девушку56. Особенно ярко этот змеиный образ представлен в азербайджанской сказке. Когда падчерица вошла в избушку, куда завела ее кудель, там сидела Баба-яга, а избушка кишмя кишела змеями и скорпионами, они извивались в волосах старой старухи, ползали по телу. Баба-яга испытывает падчерицу, спрашивает, понравилась ли ей избушка, на что падчерица отвечала: «Она не хуже избушки моей матери и сестры»57. В этом тироидическом образе произошло измельчение: Баба-яга заслонила змею, которая приняла человеческий вид.

Сюжет Frau Holle принадлежит преимущественно западноевропейскому фольклору. Как и образ лошадиной головы, Frau Holle имеет много заместителей. Чаще всего она в виде колдуньи58. Или ее замещают феи59. В испанской сказке падчерицу Имену мачеха мучает работой. На речке она встречает женщину, мывшую платье. Та ее расспрашивает, а в результате в корзине вместо проса оказывается пшеничный хлеб, а в другой раз от поцелуя этой женщины у Имены загорелась на лбу звезда. В конце подчеркивается, что эта женщина была Святая Дева. Генетический момент уступил место функциональному: сказка стала поучительной аллегорией.

Важнейшим в сказке Frau Holle сюжетом нужно признать русскую сказку «Морозко». В основе ее лежит тот же космический мифологический образ. По своей природе образ Мороз-Холод более архаичен.

Сказки с преобладающим заголовком «Баба-яга» встречается преимущественно среди русских, украинских и белорусских, в сказках западного и южного славянства и частично в западноевропейском фольклоре. В основном они сродни Frau Holle, имея лишь одно существенное отличие,

— Баба-яга — это тироидический образ, образ лесной животной силы. Как и в сказках Frau Holle, в центре внимания моралистическая тенденция.

54Schlender J. H. Germanische Mythologiе. S. 47, 181.

55Галибин А. Н. Бельгийские народные сказки. CПб., 1916.

56Ferraud G. Contes populaires de la Senegambie. Paris, 1887. P. 186.

57Азербайджанские тюркские сказки / Ред. Ю. М. Соколов. М., 1935. С. 8—9.

58Cosquin E. Contes populaires de Lorraine… Vol. 1. P. 120.

59Cox G. К. Cinderella. № 5.

Принимая на службу падчерицу, Баба-яга задает ей всякие трудные задачи: решетом воду в баню натаскать, костями вместо дров топить60. В особенности сказка изощряется на счет «детей» Бабы-яги, которых падчерица,

преодолевая отвращение, должна вымыть. А там «лягушки, тараканы, козюли»61.

Изложенное представляет картину исторического движения сказки. Отступив от первоисточника, порывая связи с традицией, творчество становится более свободным. Интересно видеть, как оно вступает на путь поэтического украшения. Новый шаг в развитии сказки — вступление ее в мир демонологии. Змеиный демонологический образ стал естественным завершением. В греческой сказке падчерицу отправляют прямо к змею62. Отодвигаясь от первоисточника, сказка о Бабе-яге всѐ больше сближается с вариациями сказок о лошадиной голове.

Мы рассмотрели два сказочных сюжета о мачехе и падчерице: лошадиная голова и Frau Holle — Баба-яга. При всем различии основной их установки и художественного раскрытия, они сродни друг другу. Общая идеологическая установка остается, но форма выражения ее, в зависимости от условий новой культуры, иная. Frau Holle может выступать в символическом виде «белой женщины», привидения, а также может иметь в качестве своего заместителя фей. С ними связаны феерии, популярные на Западе, но не известные русскому фольклору. Один раз в год феи импровизируют на одной из гор подле старых таинственных скал рынок чудесных вещей, скалы обращены в лавки. При свете луны здесь идет торг всем, что произвел их пленительный мир. Здесь кольца, делающие невидимыми, ковры-самолеты, переносящие быстрее, чем мысль; скатерти-самобранки с готовыми кушаньями; кошельки, всегда полные золота.

Теперь рассмотрим сюжет сказки «Коровка и ведьма» в основных пунктах его исторического движения. Мачеха преследует падчерицу, мучая ее непосильными работами, но той помогает бычок или коровка, «приданка матери». Мачеха требует зарезать коровку. Из зернышек в кишках (из рожек, из закопанного сердца) вырастает чудесное деревце (яблонька) с золотыми и серебряными яблоками. Случайно проезжает какое-либо важное лицо и обещает жениться на той, кто достанет ему яблок. Достает падчерица; ее увозят. Замужество; ребенок. Падчерица встречается с мачехой, которая ее заколдовывает или подменивает своей дочерью. Ребенок тоскует по матери; муж находит ее и возвращает; с мачехой и ее дочерью жестоко расправляется.

Эта сказка с редким постоянством бережет своеобразные черты своего содержания, мало уклоняясь в сторону и в самой разработке подробностей проявляя большую умеренность. Сюжеты о лошадиной голове и Бабе-

60Худяков И. А. Великорусские сказки. № 14.

61Народные сказки, собранные сельским учителем… / Изд. А. А. Эрленвейна. № 9.

62Grichische und Albanishe Märchen. № 31.

яге дифференцированы, развиваются от простого к сложному; сказка же «Коровка и ведьма» бытует в международном фольклоре в однообразном виде с несущественными различиями второстепенных частей. Можно думать, что сказка и была преимущественно известна в данном виде. Она не развивается творчески, а передает сложившийся интересный рассказ.

Особенности международного материала сказки «Коровка и ведьма» отмечает ряд исследователей. Saintyves, сближая сюжеты о коровке и ведьме и о Frau Holle, самую общность объясняет тем, что оба сюжета родились из магико-религиозных основ63. При наличии указанной общности сказка о коровке и ведьме имеет свои разветвления, причем западноевропейский материал в сравнении с восточноевропейским более своеобразен.

1.Тип чудесного дерева. Немецкий вариант: падчерица получает от отца чудесное деревце, которое та сажает на могиле матери; в трудные минуты жизни чудесное деревце помогает падчерице (Grimm. № 21); индийский вариант: апельсиновое деревце питает (Е. Cosquin); французский вариант (Frison. Renu de traditius populaire. 1912. T. 27); югославский вариант

Стефанович (Archiv fur le seaviche philologie. T. 3—6).

2.Тип чудесного животного. Французский вариант: бычок помогает падчерице; замужество (Sebillot P. Contes populaires… Paris, 1880); итальянский вариант: овечка помогает падчерице; замужество (M. Cox); испанский вариант: серая овца помогает (Campbell A. Samlung galiseher Märchen). Типы 1—2 — тотемистическая основа выступает во всей непосредственности; но растительный культ встречается реже, чем животный тотем.

3.Тип чудесного дерева и животного. Древнейшая запись: из костей бычка яблоня (Montagne R. Contes populaires beduines); французский вариант: падчерице помогает белый ягненок, завещанный матерью, мачеха требует зарезать; чудесное деревце; свадьба (Е. Cosquin); итальянский вариант: помощь коровки, яблоня, замужество (Ortol. Les contes populaires de l‘ile Corce. 1883); немецкий вариант: помощь козы, зарезана, яблоня, замужество (Grimm. № 130); малайский вариант: кости рыбьи, деревце, замужество (Malaisie Märchen. № 42). Соединение чудесного дерева и магической силы животного.

4.Тип чудесного дерева и животного; заколдовывание героини. Польский вариант: помощь бычка; приказ зарезать; яблонька; заколдовывание (Kozlovski); сербский вариант: коровка, яблоня, заколдовывание

(Erden K. Slowanska citanka. Praha, 1863. S. 86—88). Сказка осложняется и заканчивается новым компонентом — заколдовывание героини.

5.Заколдовывание в животного (без участия деревца и животного). Французский вариант: заколдовывание ланью (Е. Cosquin); шведский вариант: мачеха ударяет палочкой и заколдовывает волком и соловьем

63 Saintyves P. Les contes de Perrault. Paris, 1923.

(Клетке Г. Сказочный мир для старого и малого. М., 1886). Здесь нет участия деревца и животного, а прямое заколдовывание героини.

Уже в четвертом типе мы видим ослабление тотемистических агентов. В пятом типе эта идея отодвигается еще дальше: тотемистическое начало совсем исчезло, в центре художественного впечатления оказывается заколдовывание, течение рассказа приобретает быстроту и скорейшее разрешение.

В заколдовывании животное, выступает не как авторитетно-властная сила тотема, а как подчиненный образ. Превращающаяся в животное героиня находится как бы в низшем состоянии, в связанном рабском положении. Заколдовывание — мифология позднего времени: не власть тотема, над всем доминирующего и непререкаемого, а власть человека, владеющего тайнами природы, способного использовать самого животного. В общей картине представляемого материалом сюжета «Коровка и ведьма» можно наблюдать определенную тенденцию. Тотемистический момент сказки как бы вкраплен в ткань рассказа, вкрапленность эта различна.

Четвертый тип наиболее ярко представлен в западнославянском, затем в русском, украинском, белорусском материале, в то время как западноевропейская сказка обнаруживает больше уклон к пятому типу. Западнославянский, русский, украинский, белорусский материалы более архаичны.

Обращает на себя внимание третий момент в сюжете — заколдовывание и возвращение падчерицы в нормальное состояние: насколько этот момент является органическим или случайно связанным с остальным содержанием рассказа? Имеется несколько рассказов, которые совершенно не знают этой части64.

Русские, украинские и белорусские варианты, несмотря на схематичную запись некоторых из них, указывают на значительное распространение данного типа без заключительной части сказки, а вместе и ее законченный вид, исчерпывающий до конца тему о судьбе падчерицы и посрамления козней мачехи. Вдобавок заключительным моментом она имеет свадьбу — этот обычный финал каждой сказочной истории, и, следовательно, этим матримониальным моментом она вполне исчерпывает себя. Если же принять во внимание, что этот мотив с половины сказки составляет ее главный движущий нерв, определяющий отношения действующих лиц, а свадебный эпизод естественным способом разрешает поставленную сказкой задачу, то в этом пункте и следует видеть ее настоящий конец. Таким образом, конечный эпизод — рассказ о колдовстве мачехи и наказание

64 Шейн П. В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северозападного края. СПб., 1893. Т. 2. № 47, 50; Смоленский этнографический сборник / Сост. В. Н. Добровольский. СПб., 1891. Ч. I. № 88; Малорусские народные предания и рассказы / Свод Михаила Драгоманова. Киев, 1876. № 35; Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. 1878. № 56.

ее — следует считать пришлым элементом, возможно, представляющим из себя самостоятельный сюжет.

Так, в варианте П. П. Чубинского «Про жинку, що уткой зроблена»65 содержание рассказа таково: Один пан, желая вступить на путь честной жизни, оставляет любовницу, а та из мести при помощи бабы-ворожеи заколдовывает законную жену. Та же самая история про мстительную любовницу рассказывается в другом, более сложном варианте П. П. Чубинского «Про царевича, жинку, що зроблена гускою»66. В сказках мачеха непременно представлена злою: «Словно змея злющая, презлющая»67; «Звистно вже, як ти мачуха»68.

Если всѐ это так, вполне естественно желание закончить сказку картиной яркой и «заслуженной» расправы. Для этого стоило только воспользоваться готовым материалом из процессов ведьм. Но есть основания считать этот эпизод случайно приставшим к сказке. Дело в том, что начало сказки и этот эпизод-привесок резко различаются в обрисовке мачехи. В начале сказки она обыкновенная личность, бытовой тип. В ней нет не только ничего чародейского, но иногда и простой проницательности. И конец в сказках неизменно однообразен — привязывание к лошадиному хвосту или растерзывание боронами. Только в немногих вариантах мы встречаем с самого начала вместо имени мачехи название ведьмы. В сказке «Буренушка» она имеет лишь отчество Ягишна69.

Вот этот отсеченный придаток и дает основание для истории сказки. Обращаем сначала внимание на группу, не имеющую этого придатка. В общем, все они представляют типичную схему, причем два варианта (Шейн. № 47; Добровольский. № 88) являются лишь общими контурами ее. Варианты Драгоманова (№ 35) и Шейна (№ 50) развертывают сюжет, полный сказочного содержания, а сказки Афанасьева дают: «КрошечкаХаврошечка» (№ 56) поэтическую отшлифованность типа, а «Сказка о строевой дочери и бурой коровушке» — индивидуальную его обработку. Однообразно повторяясь, они выработали настоящий его тип, и тут собственно нет эволюции сюжета, а только отдельные его разновидности. Большинство же вариантов имеют упомянутый придаток. Переходная ступень «Сказка о строевой дочери и коровушке-буренушке».

Следы истории сюжета обнаруживаются в мелких подробностях. Особенно замечателен здесь мотив превращения. Бросается в глаза резкая догматическая определенность данного момента и в то же время страшная

65 Труды этнографическо-статистической экспедиции в Западно-Русский край… материалы и исследования, собранные д. чл. П. П. Чубинским. Т. II. № 139.

66Там же. № 140.

67Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Т. 16.

68Труды этнографическо-статистической экспедиции в Западно-Русский край… материалы и исследования, собранные д. чл. П. П. Чубинским. Т. II.

69Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. № 56.

путаница в выражении. Сказка всѐ время идет своим чередом, сохраняя всюду единообразный порядок, и, дойдя до момента колдовства, словно попадает в какой-то тупик. Так, в украинской сказке «Рись-мати»70 падчерица во время купания с бабиной дочерью становится щукой, и когда мамка идет к ней на реку с ребенком, она кличет ее: «Рисю, рисю, молодик плачи, ести хоче». Название рись становится каким-то условным именем, не понятным для самого рассказчика, которое он старается, так или иначе, себе уяснить. И трудно сказать, что для него было лучше — обращение ли в щуку, не понимая которое, он истолковывает название рись, или непонятное имя рись заменяется у него более реальным образом щуки. В вари-

анте П. Кулиша «Сказка о гонениях мачехи» падчерица названа рись-

коза71.

Еще интереснее это в позднейших записях. В рассказе Куприянихи, например, падчерица обращена голубем; когда летит стая голубей, к ней обращаются: «Рысь молода, рысь хороша, не в нашем табуне»72. В варианте «Девушка-рысь» (А. М. Смирнов. № 41) Баба-яга превратила падчерицу в рысь, нянька же с ребенком, ничтоже сумняшеся, идет «к реке» и там кличет: «Рыси вы, серые рыси, не видали ли вы младенцовы матери?» «Бегут рыси, — рассказывает сказка, — младенцова мать скидывает шкурку», кормит ребенка и убегает; так же и на другой день идут с отцом на бережок, хотя теперь, казалось бы, и не было нужды ходить именно на реку. Но ни рассказчик, ни слушатель не замечают очевидной несообразности. Сказка пытается растолковать, объяснить непонятное, например, ритмической аллитерацией, особенно простым и любимым приемом. Сочетание рысь-поле толкает на такое аллитерационное объяснение: «Ой, рысь-поле, нарыскалось, твое дитя наплакалось»73. Другое объяснение основано на сближении смутного образа с однородным. Так, в варианте П. Кулиша рассказывается, как мачеха-ведьма «зробила дидови дочць так, шо вона коза побiгла, а свою дочку положила на иi мисти. Парубок выновит плачущего ребенка погулять, приговаривая: «Ой, рись-коза, твой сын плаче, iсты хоче». Слово коза ставится определяющим понятием к слову рысь.

Вбелорусских, украинских вариантах падчерица называется Marysia.

Вдвух литовско-белорусских вариантах в призывном кличе к заколдован-

ной падчерице встречается выражение «Krysia Marysia, селезень плаче, сиски хочет»74. Это обращение, приуроченное в качестве имени к падчерице, есть в сущности ходячее восклицание простолюдина католика вроде

70Народные южнорусские сказки / Изд. И. Рудченко. Вып. II. № 18.

71Записки о Южной Руси / Изд. П. Кулиш. СПб., 1857. Т. II.

72Сказки Купреянихи / Запись сказок, статья о творчестве Купреянихи и комментарии А. М. Новиковой и И. А. Оссовецкого. Вступит. статья и общ. Ред. И. П. Плотникова. Воронеж, 1937. № 2.

73Худяков И. А. Великорусские сказки. Т. 2. № 56.

74Federowski M. Lud białoruski na Rusi Litewskiej. T. I. № 165.

старого русского Господи, Слава Богу! Слово рысь надо считать диалектизмом польского слова kryz ‗крест‘, сближаемого, как и в русском языке, с Христом, а Marysia явственно означает Мария. Патетическое восклицание крест/Христос/Мария, совершенно уместное в данном случае и понятное в устах католика-поляка или белоруса, было таинственным, темным, фонетически неясным для украинца или великорусса и своею магичностью дало толчок поэтической фантазии. К западу от Днепра белорусские и польские говоры не знают мягкого [р‘]. Польский язык имеет [р] шепелявое. Это шепелявое [р] А. А. Шахматов рассматривает как источник происхождения твердого белорусского [р]. На этой лингвистической почве разгадка вопроса. Иностранные слова Христо-Мария с мягким [р‘] подвергались местному диалектическому изменению.

Источники сказки «Коровка и ведьма».

А) Матримониальная тема (первый социальный компонент).

В сказке о коровке и ведьме видное место занимает матримониальная тема. Ни один вариант этой сказки не минует вопроса о замужестве. Срывание яблока становится главным условием сватовства75. В сказках же о лошадиной голове матримониальный вопрос почти отсутствует, ибо это действительно сказка об отношениях мачехи и падчерицы, для которой решение вопроса путем свадьбы было бы слишком узко и условно и не соответствовало бы основной задаче. Всѐ это заставляет думать, что фабула данной группы выросла из других бытовых основ.

Б) Параллелизм с темой об Иванушке-дурочке (второй социальный компонент).

Во многих рассказах падчерица не нелюбимая дочь; часто она младшая и нередко третья. Мы видели ее постоянное название пепелушка, пепельница, пепелешка. В этом уже ясно выступает параллель с третьим сыном Иванушкою. Из-за внешней неприглядности мачеха часто нарочно держит ее подальше от людей: «Нам страх ее показать»76. Матримониальный мотив — зародышевый момент сказки. Но история помощи коровки через ушко — факт для сказки непонятный. Рассказ про коровку — это аксессуар, а рассказ про яблоньку и связанное с нею замужество — финал сказки, — коренной факт. Это и есть первичное звено сказки.

Культ деревьев играл особенную роль в литературном предании в период средневековой поэзии. В книге «Золотая ветвь» Д. Фрезера мы находим исследование всемирного культа деревьев. Деревья почитаются как местопребывание душ предков, женщин, умерших во время родов, как символ плодовитости77. Отметим только некоторые русские переживания растительного культа. На Севере, в Олонецкой губернии, и на Кавказе до

75Смирнов А. М. Сборник великорусских сказок… № 41.

76Худяков И. А. Великорусские сказки. № 56.

77Фрезер Д. Золотая ветвь. Вып. 3. Умирающие и воскресающие боги растительности. Л., 1928. С. 137—160.

сих пор имеются заповедные священные рощи. У нас это выражается в семицких праздниках завивания березки. Вообще, брачный мотив — самая главная тема всех майских празднеств, связанных с почитанием дерева. Можно привести и еще некоторые свидетельства о почитании рябины, о чем рассказывается в житии Адриана Пошехонского, а также отголоски этого в апокрифических сказаниях «о мировом древе», «о древе крестном».

Само понятие венчания есть отголосок украшения венком, символом растительного культа. В древние времена с яблонею связывалось эротическое значение. В яблоне, пишет Е. Кагаров, усматривали символ плодовитости, женской красоты, любви, и в любовной магии плод яблони находит широкое применение78.

Мотив чудесного коровьего или лошадиного уха, без чего не обходится ни сюжет об Иванушке-дурачке, ни сюжет «Коровка и ведьма» о падчерице, напоминает классический рог изобилия, с которым обычно изображалось в древнее время благодетельствующее существо (музы, боги). Причем, рог и ухо часто сближаются. Коровка тоже из уха дает богатство падчерице. В азербайджанской сказке даже так: бык говорит падчери-

це: «Я тебя прокормлю, так как в рогах у меня неиссякаемый источник меда и масла»79.

Сказка о коровке и ведьме имеет много черт, напоминающих египетскую повесть «О двух братьях». По всему древнему рассказу проходит мысль о коварной силе и злодеяниях женщины, над которой, наконец, производится расправа. Она здесь не мачеха, но, как жена старшего брата, близка к ней. Как и падчерица, Бата, преследуемый брат, находится под особым покровительством: «Была в нем (сущность) Бога». Он, как и падчерица, пасет коров и слышит, как коровы говорят: «Хороша трава в та- ком-то месте, и он гнал в прекрасное местонахождение трав, которых им хотелось есть. Бата превращается в большого быка; коварная жена Анупу требует зарезать его, и дальше совсем как в сказке: «Когда его несли на плечах люди, он (бык) бросил две капли крови подле больших порталов его величества — да будет он жив, здрав и невредим — одна по одну сторону великих врат фараона, другая — по другую сторону». Из них выросли два больших персиковых дерева, одно лучше другого. Пошли сказать фараону: «Две персиковых дерева выросли, такое велико чудо!» И радовались люди во всей земле80. Коварная жена Анупу требует срубить дерево. В конце изобличение и расправа. Сказка о коровке и ведьме, таким образом, оказалась в той же системе образов, как и египетская повесть.

Исследование сюжета «Коровка и ведьма» показало, что восточноевропейский материал оказывается более архаичным, а роль растительного

78Кагаров Е. Г. Культ фетишей, растений и животных в Древней Греции. СПб., 1913.

79Азербайджанские тюркские сказки. М., 1935.

80Викентьев В. М. Древнеегипетская повесть о двух братьях. М., 1917.

тотема первична; фольклорный сюжет сходен с литературным материалом древности.

Сопоставляя сюжет «Коровка и ведьма» со сказками о лошадиной голове, Frau Holle — Баба-яга, мы видим, что все эти сюжеты одной природы. Судьбу падчерицы они решают, исходя из пережитков тотемистических воззрений. Но в каждом сюжете это разрешение происходит различно. В сказках о лошадиной голове оно объясняется непосредственным воздействием; в сказках о Frau Holle — Бабе-яге — магической силой былого верования; в сказках о коровке и ведьме — скрытыми тотемистическими пережитками.

Чтобы закончить рассмотрение трех сюжетов сказки о мачехе и падчерице, необходимо поставить вопрос о движении сказочного материала. Частично мы это видим в сказке о коровке и ведьме, меньше в сюжете Frau Holle — Баба-яга и совсем замкнутым оказался сюжет о лошадиной голове. В свое время мы отмечали роль особых тенденций, необходимых компонентов, которые движут сказкой. Таким коренным фактом является матримониальный вопрос. Замужество героини обрисовывается как брожение сил, как выход из противоречий жизненной судьбы падчерицы, а для предыдущей эпохи — младшей жены. Другой составной компонент нашей сказки, представленный в мировом ее выражении — это мотив Пипилаш- ки-Пепельницы. Через него сказка о мачехе и падчерице сближается со сказками мужской половины об Иванушке-Дурачке-Запечнике. Во всех этих материалах разрешение судьбы падчерицы выступает как победа младшего (третьего) сына или дочери (падчерицы). Какой смысл этого непременного успеха? И какое значение имеет это в истории сказки о мачехе и падчерице? Этот фольклорный мотив находит себе объяснение в так называемом праве младшего — минорате. Особенно богатые сведения о минорате находим у Д. Фрезера: «Обзор примеров минората у африканских и азиатских племен приводит нас к заключению, что обычай этот уживается как с земледельческим, так и с пастушеским бытом. Подрастающие в семье сыновья один за другим покидают родной дум и расчищают себе новые участники в лесу или в джунглях, пока, наконец, при родителях остается один только младший сын, который и составляет их единственную опору в преклонном возрасте»81. В «Русской правде» приводится выражение: «Сын с отцовского корня никогда не сходит». М. Ковалевский приводит пример из индусского права, по которому младший получает дом и орудия производства, в частности скот, поскольку он своим трудом участвовал (дольше старшего находился при родителях) в создании имущественного состояния отца82. В сказках об Иване-Запечнике, который на могиле отца выполняет родовой завет и получает в наследство Сивку с наставлением: «Служи ему,

81Фрезер Д. Фольклор в Ветхом завете. М., 1931.

82Ковалевский М. Современные обычаи и древний закон. М., 1886. С. 334.

как ты служила моему дедушке», явно выступает родовая традиция. Под таким же высоким покровительством, обеспеченным материнским правом, находится Пепельница-Сандрильона. Трудовая жизнь со всеми видами эксплуатации падчерицы как бы иллюстрирует рабское обезличивание новой эпохи, и сказка выступает на защиту замученного существа, опираясь на древний принцип минората.

Глава пятая Сказка о мачехе и падчерице в системе идеологических воззрений

феодальной эпохи

Все путешественники единогласно сообщают, с каким напряженным вниманием арабы и индийцы в своих караванных путешествиях на местах отдыха, в долгие ночи, расположившись под пальмами на берегу прохладного озера, слушают чудесные рассказы, идущие от разных народов. Рассказчик сказок — необходимая принадлежность восточных кафе и заменяет там наш театр и оперу. Что для нас собрание сказок и басен, то для индийцев учебная книга политики и морали.

О монголах говорит Б. Лауфер: «Будучи всегда хорошими рассказчиками, монголы стали ревностными распространителями индийских повестей, часть безграничного запаса, которых они передали своим западным соседям, тюркам, славянам, и с этой точки зрения культурного посредничества определяется их деятельность в рамках мирjвой литературы»83. Из народностей Северной Азии, богатых сказочным творчеством, должны быть упомянуты якуты. Их сказки, изданные И. А. Худяковым в так называемом Верхоянском сборнике, поражают своей оригинальностью и свежестью красочного колорита. Наши личные наблюдения из области калмыцкого фольклора подтверждают эту общую характеристику восточного фольклора. Нечего уже говорить об арабской сказке с ее мировым шедевром «1001 ночь». Это имеет то следствие, что со времени Бенфея, ни одно исследование фольклорной темы не минует восточных материалов.

Ряд виднейших исследователей фольклора подчеркивает исключительное значение буддизма в деле образования, формирования и распространения не только восточной сказки, но и в отношении мировой сказочной литературы. Буддистские представления в литературе отразились в сборнике Бенфея «Панчатантра». А. Н. Веселовский первичный источник апокрифа видит в истории Викрамадитьи — Будды84. Самый сказочный мир используется как средство пропаганды буддийского вероучения и морали. И. Гертель в предисловии к индийскому сборнику «Море сказок» ученого джайнского монаха пишет: «Джайны, как буддисты, хотят путем

83Лауфер Б. Очерк монгольской литературы. 1927.

84Веселовский А. Н. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе // Собрание сочине-

ний. Пг., 1921. Т. VIII. Вып. 1.