В.И.ПОСТОВАЛОВА

^ЯЗЫК

_{КАК ДЕЯТЕЛЬНОС}

ОПЫТ ИНТЕРПРЕТАЦИИ КОНЦЕПЦИИ

В.ГУМБОЛЬДТА

ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»

АКАДЕМИЯ НАУК СССР

ИНСТИТУТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

В. И. ПОСТОВАЛ ОВА

_ЯЗЫК

КАК ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

1 . -1		ОПЫТ ИНТЕРПРЕТАЦИИ КОНЦЕПЦИИ В. ГУМБОЛЬДТА
: ; ™ . __ за"«'--<ого те;.м|„у.
i : ■ : ! ,! 1		ю ю
1 ' ' ' '		СП по	j сСязстк:'..: бкйл::.л.\.'..."'.
			^ цц, А. М, Гор-у;югд * j У. Ворошилоагр:.4
	& у	ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА» Москва 1982
	t'

ВВЕДЕНИЕ

4602000000-220 042 (02)-82

П

В книге проводихся логико-методологический анализ концепции В. Гумбольдта с позиций принципа дея­тельности. Дается характеристика этого принципа и его места в философии и методологии, рассматрива­ется типология деятельностных представлений языка в лингвистике.

Ответственный редактор

доктор филологических и психологических наук А. А. ЛЕОНТЬЕВ

469-82, км.

I Издательство «Наука» 1982 г.

В разные эпохи интеллектуально-духовной деятельности людей на первый план выдвигаются различные базисные категории, в значительной мере определяющие стиль мышления своего времени. Такие категории, по удачному выражению Э. Г. Юдина (1978, 272), «как бы консолиди­руют мыслительное пространство соответствующей эпохи, задают этому пространству вектор движения и в большой степени определяют тип и характер предметов мысли, порождаемых данной эпохой». Две базисные категории являются характерными для современного способа науч­ного миропостижения— «система» и «деятельность», при­ходящие на смену видения объектов как «структур» и «вещей». Эти категории тесно взаимосвязаны, так что, обращаясь к одной из них, неизбежно приходят к необходимости введения другой. Системность — кон­ститутивное свойство деятельности, которая в свою очередь может быть охарактеризована как сверхсложная система.

Понятие деятельности в современном познании и прежде всего в гуманитарном начинает играть централь­ную роль, позволяя осуществлять универсальную характе­ристику мира человека в целом и отдельных фрагментов этого мира, исследуемых гуманитарными дисциплинами, а также производить обоснование конкретных предметов ■гуманитарного знания. Это понятрш иепользуется в них или в функции объяснительного принципа (предельной абстракции в роли экспланаторного средства), или же как средство задания и развертывания предмета исследования. Возрастание методологической роли категории деятель­ности вызывает необходимость осмысления и понятийной спецификации этой категории средствами различных на­учных предметов таких, как социология, психология, лингвистика, и анализа деятельностных представлений ^в этих дисциплинах.

I*

Деятельностный подход в лингвистике имеет несколько генетических источников. Он возникает: 1) под влиянием и в русле идей немецкой классической философии и ро­мантизма с выдвижением оригинальных лингвистических идей (концепция В. Гумбольдта); 2) из попыток интер­претации идей Гумбольдта и их трансформации примени­тельно к современной лингвистике (Л. Вайсгербер, Г. В. Рамишвили); 3) под влиянием ситуации в психоло­гии и методологии с выдвижением оригинальных собст­венно лингвистических идей (теория речевой деятельности, первоначально психо-лингвистика); 4) из попыток осмы­сления идей конструктивизма в лингвистике и бихейвио-ризма (порождающая грамматика); 5) дедуктивно из ме­тодологии (эпистемологическая концепция Г. П. Щедро-вицкого применительно к лингвистике).

Деятельностная ориентация в построении картины языка в ходе исторического пути лингвистической науки сменялась нередко прямо противоположной, а иногда и сосуществовала с ней. После блистательного опыта дея-тельностной трактовки языка у Гумбольдта в лингвистике наблюдается охлаждение к деятельностному видению языка и попыткам построения теоретических концепций, исходящих из понимания языка как деятельности. И лишь в сравнительно недавнее время (последние десятилетия) интерес к такому подходу возобновился. К числу факто­ров, способствовавших возрождению этого интереса, можно отнести следующие.

Структурализм, широко популярный еще в недавнее время, в известном смысле исчерпал себя. Наметились тупики имманентного подхода к исследованию языка с его принципом «язык в самом себе и для себя». Попытка пре­одолеть семиотический формализм, широко распростра­ненный в период структуралистского мировидения и при­водящий (при определенном понимании) к забвению подлинной природы языка как гуманистического явления, вызывает встречную волну интереса к антропологиче­скому взгляду на язык в самом широком (небиологиче­ском) смысле слова и способствует преодолению узких рамок имманентного мировидения.

В лингвистике последних лет все ощутимее стало стремление рассматривать не столько структуру языка в ее имманентности, сколько определять действие языка на человека, культуру, социум. Этой теме посвящены многие этнолингвистические и социолингвистические ис-

следования. Обращение к культурологическому и антропо­логическому планам существования языка приводит к не­обходимости исследования языка как знаковой системы на широком фоне изучения ситуаций человеческой деятель­ности и способствует расширению предмета изучения теоретической лингвистики.

К настоящему времени лингвистика уже пережила не­который шок новизны генеративных моделей языка с их конструктивистским стилем мышления, и идея языка как деятельности в ее отвлечении от конкретной техники тео­ретического воплощения вновь перемещается в центр вни­мания лингвистики.

С попыткой разрешения проблемы «дегуманизации» лингвистики связана далеко не тривиальная проблема обоснования адекватности лингвистического знания. В на­стоящее время становится очевидным, что гуманитарное знание нуждается в более глубоком обосновании, чем знание естественнонаучное и математическое. Идеал есте­ственнонаучного знания, базирующийся на идее получе­ния в науке картины независимого «божественного» на­блюдателя (см.: Мамардашвили, Соловьев, Швырев ФН 1972), оказался недостижимым вследствие неустранимо­сти человеческого фактора в процессе познания. Попытки перенести каноны естественнонаучного мышления в гума­нитарные науки не увенчались успехом. Кстати, многие из таких канонов классического научного мышления по­ставлены под сомнение даже применительно « естествен­ным наукам.

Авторы многих деятельностных концепций в лингви­стике, несмотря на несхожесть техник исследования и на различия в толковании понятия деятельности, возводят себя к Гумбольдту, «чьим туманно-глубоким прозрениям в сущность языка, по словам М. Хайдеггера (ОПЯ 1975, 29), мы не перестаем удивляться». Концепция Гумбольдта запимает особое место среди деятельностных представлений языка. Экзотичность его стиля мышления, сложность тео­ретических построений и глубокая интуиция вот уже пол­тора столетия неизменно притягивают к себе внимание лингвистов и философов. Собственно говоря, все'последую­щие деятельностные представления языка можно рассмат­ривать как редукцию программы Гумбольдта с утратой ее отдельных компонентов или же как ее альтернативы, принципиально противостоящие ей но своему замыслу. Для адекватной оценки такой ситуации необходимо оха-

рактеризовать деятельностное движение в целом, его гра­ницы и возможности, а также внутренние средства раз­вертывания идеи деятельности, приводящие к многовари­антности деятельностного представления объектов в науке. Понимание специфики каждого из вариантов деятельност­ного представления языка невозможно без осмысления филоеофско-методологичееких оснований деятельностного подхода в целом.

Обращение к идеям Гумбольдта может быть осущест­влено через ряд интерпретаций, каждая из которых дает возможность лишь частичного проникновения в мир его концепции.

Поскольку Гумбольдт в полную меру выступает скорее как философ языка, чем теоретик лингвистики (многие идеи его концепции самим Гумбольдтом не развернуты эксплицитно), то каждую оригинальную интерпретацию его концепции можно рассматривать как особый вариант построения лингвистической теории на базе философии языка Гумбольдта. «В. Гумбольдта охотно интерпретиро­вали,— пишет В. А. Звегинцев (1978, 175), — и создалась своеобразная гумбольдтовская мифология, инерция кото­рой ощущается и ныне». Как это обычно случается, на историю часто смотрят с позиций того исторического времени, в котором живет интерпретатор. Гумбольдт в этом плане тоже не составляет исключения. Так, в пе­риод увлечения структуралистскими идеями в Гумбольдте видели прежде всего идейного предшественника Ф. де Сос-сюра и Л. Ельмслева. В настоящее время актуальным становится обращение к изучению деятельностного начала его концепции. Следует заметить, однако, что Гумбольдт близок нашей эпохе с характерным для нее стилем тео­ретического мышления не только своей деятельностной трактовкой языка, но и некоторыми другими сторонами, не имплицированными с неизбежностью гносеологической исходностью категории деятельности (энергейи). В част­ности, представляет интерес свойственный ему диалекти­ческий подход с проблемой разрешимости противоречий в картине мира, а также антропологический подход, ак­центирующий особую роль естественного языка в духов­ной жизни человека. В настоящее время наблюдается тенденция к синтезу ряда смежных наук и отказу от глубоко разъедающих процессов все возрастающей и часто неоправданной дифференциации научных дисциплин. В этом плане Гумбольдт, выдвигавший идею создания

целостной науки о человеке, оказывается близким нашей эпохе.

Можно отметить несколько способов интерпретации концепций.

1. «Внутриконцептуальная» (онтологически наивная) позиция идентифицирует интерпретатора и автора интер­ претируемого текста. В соответствии с основной установ­ кой этой позиции интерпретатор видит свою задачу в том, чтобы достроить здание концепции, не завершенное, по его мнению, автором. Он занимается по существу имита­ цией работы автора и его мало интересует рефлексия над основаниями собственной деятельности — выявление того субъективного момента, который он привносит в рекон­ струируемую концепцию. Успех работы интерпретатора в этом случае определяется в значительной степени со­ размерностью и созвучностью интерпретатора личности интерпретируемого автора.

2. «Надконцептуальная» позиция — позиция созна­ тельно проводимой реконструкции концепции. Целостный мир концепции созерцается реконструктором-интерпрета­ тором из внешней позиции наблюдателя. Ценностью для исследователя-интерпретатора будет сохранение (точнее восстановление) целостности реконструируемого мира кон­ цепции, завершенного по замыслу, хотя, возможно, и не достроенного в деталях. В отличие от онтологически наив­ ной позиции, где считается, что содержание концепции доступно интерпретатору во всей своей полноте и подлин­ ности, в данной позиции учитывается субъективный мо­ мент в толковании концепции и допускается возможность существования различных трактовок анализируемой кон­ цепции.

3. При «межконцептуальной» позиции происходит кри­ тика фрагментов концепции под углом зрения возможно­ сти включения их в собственную теорию. Содержание концепции «распредмечивается» и рассматривается как часть теоретического багажа единого потока идей науки. Ценностью в этой ситуации является не восстановление духовного мира автора или содержания концепции, а со­ хранение преемственности в науке. В крайних вариантах межконцептуальной интерпретации возможен максималь­ ный произвол в обращении со смысловым богатством кон­ цепции, не ограничиваемый ценностными регулятивами со­ хранения ее единого смыслового теоретического простран­ ства, какие характерны для других видов интерпретаций.

7

Интерпретация входит в число процедур так называе­мой внутринаучной рефлексии, осуществляющей методо­логический анализ науки (в том числе лингвистики) с точки зрения стоящих перед ней специальных задач и специфических особенностей ее предметной области (см.: В. А. Лекторский, В. С. Швырев, ФМН 1972; Булыгина 1980, 119). Внутринаучная рефлексия имеет свою специ­фику, внутренние пределы и ограничения. Она ставит своей непосредственной задачей рефлексию, т. е. размыш­ление не над объектом науки, в частности, языком, а над определенными проблемами науки (в нашем случае лин­гвистики) и носит, следовательно, метанаучный характер. Можно говорить о двух видах авторефлексии (самосоз­нания) в науке — философской рефлексии над содержа­тельно-онтологическими основаниями данной науки и логико-методологической рефлексии. Внутринаучная реф­лексия содержит два этапа: понимание ситуации (в на­шем случае понимание смысловой структуры концепции Гумбольдта) и аналитическую экспликацию понятого с помощью логических средств.

Для осуществления внутринаучной рефлексии необхо­димо совмещение двух углов зрения — позиции лингвиста и методолога. «Чистый» методолог, имея средства для анализа концепции как таковой, не обладает всей полно­той понимания ситуации, знанием «контекста» существо­вания реконструируемой концепции. Он окажется при вы­полнении этой задачи в роли иностранца, не включенного в культуру народа, язык которого он изучил. «Чистый» лингвист, понимая ситуацию, которая сложилась в лин­гвистике вокруг феномена реконструируемой концепции, окажется без достаточно полного языка, не имея спе­циальных логико-методологических средств, необходимых для экспликации понимаемого. Отсутствие таких средств приведет лишь к частичной выраженности понимаемого. Если видение «чистого» методолога, передавая в ситуации типическое (то, что обычно бывает в подобных случаях), не сможет передать уникальности ситуации, то видение «чистого» лингвиста, передавая уникальное, не акценти­рует в ситуации типического (инвариантного).

Первый этап интерпретации представляет собой вхож­дение в концепцию, ее понимание. По Бетти (см.: Гай-денко 1975, 173), процесс интерпретации, направленный на достижение понимания, представляет собой трехчлен­ный процесс, конечными составляющими которого явля-

ются интерпретатор как «живой, мыслящий дух» и соот­ветственно «дух, объективированный в смысловых фор­мах». Соприкосновение этих конечных пунктов, считает Бетти, осуществляется не непосредственно, а через по­средство смысловых форм текста, в которых объективиро­ванный дух, выражая и воплощая себя, противостоит ин­терпретатору как некоторое устойчивое инобытие. Задача интерпретатора состоит в том, чтобы сделать понятным («распредметитъ») то, что было опредмечено в произве­дении (смысловой форме), в котором выразил себя дух. Поскольку понять можно лишь то, что имеет смысл, то основной процедурой при этом становится метод смысло­вой интерпретации текста, направленный на распредмечи­вание смыслов, «закованных» в рамках концепции.

Результатом применения герменевтического метода смысловой интерпретации текста может быть реконструк­ция семантической структуры текста или же воссоздание целостности духовной индивидуальности его автора. Именно во втором смысле понимал задачи герменевтики Шлейермахер. В его толковании герменевтика предстает как искусство, позволяющее повторить творческий акт гения; однако, «если в творчестве гения бессознательное начало преобладало над сознательным, то в творчестве интерпретатора сознательное должно преобладать над бессознательным» (см.: Гайденко" 1975, 138). По-види­мому, воссоздание творческого акта гения — задача недо­стижимая и конечной целью интерпретации остается ло­гическая экспликация понятого.

К числу актуальных проблем первого этапа интерпрета­ции — понимания — относятся в первую очередь вопросы, связанные с характеристикой видов понимания, выявле­нием условий и разработкой техники проникновения в кон­цепцию. При анализе интерпретации целесообразно разли­чать логическое (интеллектуальное) понимание и внело­гические формы пониманий, а также частичное понимание и полное, включая и взаимопонимание. Обычно полное понимание имеет своим ядром логическое понимание, а на своей периферии — внелогические формы (эмоциональный настрой, основные мотивы и образы, ритмику и т. д.¹). Поскольку в герменевтической ситуации наблюдается раз-деленность во времени интерпретатора и автора, то в та-

¹ Так, Г. Шпет замечает, что когда он писал свою «Феномено­логию» (1914), у него звучал внутри вагнеровский «Тангейзер».

кой ситуации нет собственно взаимопонимания, а есть одностороннее понимание (вчувствование, вживание, по­гружение в смысловое пространство, логическое просеи­вание смыслового поля и т. д.). Этим герменевтическая ситуация интерпретации отличается от типично-коммуни­кативной ситуации общения нескольких лиц.

Если ситуацию интерпретации схематически изобра­зить как «интерпретатор—текст—автор», то в зависимости от трактовки самой процедуры интерпретации «интерпре­татор» и «автор» могут быть осмыслены по-разному: как два духа (см. приведенные рассуждения Бетти) или же как два психических мира, две реальности (более широ­кие, чем просто психические духовные миры), изолиро­ванные друг от друга и замкнутые в себе. При первом понимании происходит отвлечение от психологического облика автора и интерпретатора, во втором случае оба они рассматриваются во всей полноте своих духовно-психоло­гических черт. В рассматриваемой схеме «интерпрета­тор—текст—автор» симметричность в трактовке интер­претатора и автора не всегда соблюдается и не всегда является необходимой. Так, «автор» по числу своих реле­вантных признаков может оказаться беднее, чем «интер­претатор» (он может рассматриваться лишь как носитель всечеловеческого разума) или же предстать во всем богат­стве своих черт.

Существуют различные уровни понимания текста в за­висимости от того, что считается информативным в тексте. Очевидно, что условия и ситуации логического понимания у автора и интерпретатора могут быть различны. Чтобы интерпретатор был в состоянии понять автора, они дол­жны иметь нечто общее. Таким объединяющим началом является прежде всего их общий логический мир (мир смысла) или при особом понимании — общечеловеческий разум, представителями которого выступают и интерпре­татор и автор. «.. .общий смысл, общий логос, — замечает П. П. Гайденко (1975, 149), — и будет тем средним тер­мином, который связует двух субъектов и делает их от­крытыми друг другу на уровне логических смыслов» ².

При наиболее благоприятных условиях понимания интерпретатор обладает знанием культурно-исторического

² Этот общий логос у Гегеля именуется абсолютным духом, у Канта и неокантианцев — трансцендентальным субъектом.

10

контекста эпохи, в которую жил автор. Возникают во­просы, должны ли автор и интерпретатор принадлежать одной эпохе или по крайней мере одной культуре, или же для интерпретатора достаточна осведомленность о внут­реннем мире автора, а также вопрос об идентичности (однотипности, созвучности) духовных миров интерпрета­тора и автора (ср. идею: каждый видит лишь то, что хранит в своем сердце). По-видимому, оба эти требования являются слишком сильными. Часть информации о рекон­струируемой системе смыслов может быть получена из внутриструктурного анализа интерпретируемого текста за счет существования в системе феномена «значимости» в соосюровском понимании термина.

Второй этап в интерпретации концепции заключается в экспликации понятого. Экспликация представляет собой выход вовне, размыкание замкнутого мира концепции, раскрытие ее содержания.

Важный момент в осуществлении интерпретации кон­цепции состоит в установлении взаимосвязи двух ее ос­новных этапов — понимания и экспликации понятого.

Деятельность науки может быть описана с помощью ряда абстракций, отвлекающихся от деталей этой дея­тельности, — абстракций научного предмета вообще, кон­цепции вообще, научного предмета в его конкретности, концепции конкретного ученого. Последние два случая представляют собой также абстракции, поскольку они — плод деятельности интерпретатора.

Выбор логико-методологических средств экспликации в процессе интерпретации зависит во многом от жанра эксплицируемого произведения. Жанр, в котором работал Гумбольдт, это философская рефлексия над проблемами языка с попытками лингво-теоретического осмысления ее результатов.

Для осуществления интерпретации концепции Гум­больдта необходимо иметь представление об особенностях строения конкретно-научного и философского знания. Структура философского знания (по крайней мере в его рационалистическом варианте) включает два важных мо­мента: базисные понятия («реальность», ее уровни, «суб­станция» и т. д., единицы реальности) и универсальные объяснительные принципы. В научном знании речь идет , уже о конкретно-предметной реальности и ее уровнях, а также о конкретно-научных средствах объяснения. При реконструкции концепции какого-либо мыслителя обычно

л 11

за ядро принимают абстрактную модель концепции вооб­ще и максимально ее индивидуализируют³.

Задача настоящей работы — анализ концепции Гум­больдта с позиций принципа деятельности на фоне его внутренних возможностей и с учетом последующих попы­ток деятельностного представления языка в лингвистике. В соответствии с этой задачей в работе имеются три логи­ческие части: 1) общий анализ принципа деятельности в философии, методологии, науке с выявлением его гра­ниц и возможностей, а также рассмотрение методологиче­ских стратегий исследования деятельности (гл. 1, частич­но заключение) ⁴; 2) типология деятельностных представ­лений в лингвистике (гл. 3); 3) анализ концепции Гум­больдта на фоне внутренних возможностей принципа дея­тельности в целом и с учетом типологии деятельностных представлений языка в лингвистике (гл. 2).

Поскольку нас интересовала в этой работе преимуще­ственно реконструкция концепции Гумбольдта в целом, а не построение лингвистической теории на ее основе, то основной акцент делался на раскрытии внутренней цело­стности концепции, ее уникальности. Наша работа по ре­конструкции концепции Гумбольдта носит логико-методо­логический характер и основное внимание в ней уделя­ется соответственно не изложению содержательной сто­роны концепции (см., например, Рамишвили 1978; Леон­тьев 1963), а анализу ее конструктивно-формальной сто­роны и технике ее задания. При избранном ракурсе ана­лиза воссоздание целостной картины содержательнононто-логических представлений Гумбольдта отодвигается на второй план. Мы пытались рассматривать концепцию Гумбольдта под углом зрения внутренних границ и воз­можностей деятельностного способа мышления в целом, поэтому на первый план были выдвинуты типологические связи его концепции с другими теориями, воплощающими принципы деятельностного представления, а не характе­ристика ее генетико-исторических связей.

³Будем считать, что модели философской и научно-теоретической концепций совпадают по своему строению (отвлекаясь от де­ талей их различия).

⁴ Многие из них могут быть совместимы с гумбольдтовской по- зицией.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Категория деятельности в философии, методологии, науке

Осмысление феномена деятельности в настоящее время осуществляется в двух направлениях: в дисциплинах фи-лософско-методологического плана и в конкретных науках (психологии, социологии, лингвистике). По удачному вы­ражению В. С. Швырева (1976, 80), в первом случае пре­тендуют на целостную картину постижения «мира дея­тельности» в его «единстве многообразия», а во втором — на «многообразие этого единства». В дисциплинах фило-софско-методологической ориентации выявляется специ­фика деятельности как реальности особого рода, выясня­ется отношение этой реальности как определенной формы бытия к бытию в целом, а также вырабатываются пред­ставления об общей формальной структуре деятельности и ее типах. В дисциплинах частно-научного характера осуществляется воспроизведение определенного вида дея­тельности как предмета научного изучения в их теорети­ческой картине в соответствии с канонами научно-теоре­тического мышления. В дисциплинах этого типа понятие деятельности развертывается через представление о ее внутренних механизмах, картина которых выражается средствами этих наук. Речь в данном случае идет не о тех науках, которые непосредственно осуществляют предмет­ную интерпретацию понятия деятельности и где понятие деятельности, осмысленное в их рамках, задает специфи­ческую для них идеальную действительность в ее особых границах и позволяет установить закономерности развер­тывания их идеальных объектов.

Роль понятия деятельности при задании картины мира в философских концепциях не всегда одинакова, колеб­ лясь от периферийной категории до категории в роли универсального объяснительного принципа. Использова­ ние деятельности в последней роли — сравнительно, позд- яее явление. •■-->:..

13

В античном мышлении роль универсального объясни­тельного принципа играло понятие космоса, к которому возводились последние основания всей реальности. В кос­мосе усматривался источник всего миропорядка. Антич­ный «космос» представлял собой предельное обобщение всего видимого и мыслимого. Он выступал как идеальный первообраз вещей, источник их смысла и жизни, вечно созерцающей себя самого и изливающий из себя формы на все существующее (Лосев 1927; 1967).

В Новое время в качестве универсального объясни­тельного принципа начинает играть понятие природы. Это понятие было известно и раньше (см. понятие physis-у древних греков и понятие.natura у римлян), но оно не выступало в роли универсального объяснительного прин­ципа.

Когда говорят о понимании природы как объяснитель­ного принципа, то имеют в виду предельно широкое пони­мание природы как всего сущего, целого мира в бесконеч­ном многообразии его проявлений и форм. В более узком смысле под природой понимают природу как противостоя­щую обществу, которое является частью природы в ши­роком смысле.

Такая неоднородность феномена, покрываемого поня­тием природы в широком смысле слова, вызывала сомне­ния в универсальном характере этого понятия, и наряду с понятием природы в качестве универсального объясни­тельного принципа стало использоваться также понятие деятельности. В Новое время понятия природы и деятель­ности в сходной функции универсальных абстракций ста­новятся соседствующими.

Понятие деятельности исследовалось вплоть до недав­него времени преимущественно в рамках философии. Исключение составляет опыт осмысления деятельности в лингвистике в лингво-философской концепции В. Гум­больдта. С середины XX в. началось интенсивное изуче­ние деятельности в методологии и специально-научных предметах.

К числу дисциплин общего характера, ориентирую-■ щихся на изучение феномена деятельности, в настоящее время относятся теория деятельности и общая (философ­ская) антропология '. Вопрос о возможности и целесооб-

¹ О возможности построения философской антропологии на марк­систских основаниях см. у М. С Кагааа (1974).

14

разности создания и существования теории деятельности как самостоятельной науки и о ее методологическом статусе (т. е. ее типе и связи с другими дисциплинами) является дискуссионным. Имеются две противоположные позиции по этому вопросу.

В соответствии с первой точкой зрения считается, что теория деятельности как особая наука о деятельности либо невозможна в принципе, либо нецелесообразна. При­водимая в этом случае аргументация сводится к следую­щему. Деятельность как универсум сущего не может де­литься на части (свои частные подвиды), сохраняющие ее специфику в целом. Поскольку теоретическое сознание имеет своим предметом изучения отдельные фрагменты действительности, а не действительность в целом, то тео­ретическое знание о деятельности в целом невозможно². По убеждению В. А. Лекторского (1976, 63—64), наибо­лее плодотворным было бы не построение какой-либо осо­бенной общей теории деятельности, но скорее конкретная реализация исследовательских программ, в основе кото­рых лежит определенное понимание природы деятельно­сти, структуры и генезиса ее форм.

В соответствии со второй позицией полагается, что теория деятельности как самостоятельная дисциплина вполне возможна и необходима. Она может быть по­строена либо как содержательно-теоретическая дисциплина (типа общей теории систем в том варианте ее, который приписывает своим моделям онтологический статус³, либо как сцециальная методологическая дисциплина.

Первая точка зрения развивается, например, Э. С. Мар-каряном, по мнению которого общая теория деятельности должна быть направлена на осмысление самого феномена деятельности, а также синтезирование и интеграцию спе­циально-научных перспектив его рассмотрения⁴.

Точка зрения о методологическом характере теории деятельности развивается в исследованиях Г. П. Щедро-

²Н. Ф. Наумова (1976, 93) обращает внимание на тот факт, что наблюдающиеся в социологии неудачные попытки в истолкова­ нии деятельности как свойства, вида или сферы эмпириче­ ского поведения связаны с тем, что любой частный вид дея­ тельности теряет свойство быть ею по крайней мере для ис­ следователя.

³ Этот подход, очевидно, опирается на понимание деятельности как «бытийной» категории.

⁴ О попытке Э. С. Маркаряна определить деятельность в терми­ нах теории информации см.: 1973, 13—15.

15

вицКого, согласно концепции которого теория деятельно­сти возникает как попытка снять противоположность Между наукой с ее ориентацией на объект и эпистемоло­гией с ее ориентацией на источники познания. Теория дея­тельности при таком замысле, задавая единое простран­ство движения для любых эпистемологических и феноме­нологических ориентации, соединяет оба Пространства —• науки и эпистемологии — и задает способы движения в них. В Понимании Г. П. Щедровицкого, теорий деятель­ности • является последним основанием всякой методоло­гии. В этом смысле "ее можно считать метаметодологиче-Ской Дисциплиной, поскольку объектом изучения в ней могут быть не только структуры практической деятельно­сти, но и сама методологическая деятельность и поскольку она как бы замыкает всю рассматриваемую структуру деятельности извне. По-видимому, теория деятельности как содержательная теоретическая наука невозможна, а вероятна лишь как формально-методологическая дис­циплина. По справедливому замечанию Э. Г. Юдина (1978, 303), «у понятия деятельности нет единого, раз навсегда фиксированного содержания, которое как инва­риант выступает в любых предметных конструкциях». Поэтому всякая попытка придать теории деятельности статус содержательной дисциплины выводит ее или в об­ласть философии или в область конкретных наук.

Рассмотрим кратко содержательно-методологические ходы осмысления мира деятельности, предложенные в фи-лософско-методологичеекой рефлексии деятельности и частично разработанные в рамках научного осмысления деятельности. Отметим эти стратегии в максимально «обез­личенном» виде, отвлекаясь от того, в какой сфере духов­ного производства — философии, методологии или науке —■ они были разработаны. Некоторые из таких методологи­ческих ходов изучения деятельности оказываются в прин­ципе неприемлемыми для науки, например, игнорирова­ние в деятельности ее предметного начала.

Выбор различных методологических ориентации в ос­мыслении мира деятельности приводит к различному по­ниманию и самой деятельности, ее структуры, катего­риальной характеристики и выбору контекстуального ок­ружения в концепциях.

Задание методологических ходов в осмыслении дея­тельности будет служить в нашей работе фоном для опи­сания типологии деятельностных представлений языка

16

Ё лингвистике, а также своеобразным ключом к интерпре­тации концепции В. Гумбольдта, выявлению оригинально­сти его путей деятелыгостного представления языка.

Философско-научные, а также конкретно-научные ос­мысления деятельности, наблюдаемые в разных тради­циях, отличаются друг от друга тем, как они отвечают на следующие вопросы:

1. Каково отношение деятельности и бытия, в частно­ сти, рассматривается ли универсум деятельности как все­ объемлющий или же наряду с природным миром;

1. Вычленяется ли субъект деятельности или проис­ ходит генетическая редукция субъекта деятельности и да­ лее рассматривается уже возникший, безличный универ­ сум деятельности. Каков субъект деятельности — индиви­ дуальный/коллективный, трансцендентный/эмпирически наблюдаемый;

1. Возможна ли чистая деятельность. Какова трак­ товка предметности и отношение к ней;

1. Отношение к регулятивным механизмам деятель­ ности (нормам и т. д.). Спонтанность или целерациональ_г ность деятельности. Проблема оснований деятельности. Поиски смысла деятельности и его локализация;

1. Внешне-функциональная характеристика деятельно­ сти, возможность рассмотрения ее в качестве единствен­ ного исчерпывающего основания культуры и человече­ ского существования. Установление того, является ли дея­ тельность универсальным объяснительным принципом или выступает как абстракция меньшей степени силы.

Центральный момент, различающий философские кон­цепции в их трактовке деятельности, связан с вопросом о соотношении деятельности и бытия. Имеются два под­хода к его разрешению (Швырев 1976, 69—70). В первом случае деятельность рассматривается как особого рода реальность, имеющая свое собственное строение и проти­востоящая бытию как чужеродное начало. При этом дея­тельность трактуется как активное начало, а бытие — как пассивное, косное начало, которому она навязывает чужеродные ему формы организации. К приверженцам этой позиции В. С. Швырев относит с известными оговор­ками Канта, Фихте и некоторых представителей современ­ного экзистенциализма.

При втором решении вопроса деятельность редуцируют к определенным феноменам природной или социальной действительности и «гасят» ее в них, хотя при этом сам

17

.'ПоетовшняяН

9 7 8 9 3 3

факт существования деятельности может и не отрицаться. При этом решении подчеркивается субстанциональная тождественность деятельности и бытия, субъекта и объ­екта. Деятельностная сущность субъекта понимается здесь, по Швыреву (1976, 70), как имманентный продукт развития самого бытия, как атрибут субстанции, которая может пониматься материалистически, пантеистически (Спиноза) или же объективно-идеалистически (Гегель, Шеллинг, Тейяр де Шарден).

Если взаимоотношение бытия и деятельности проин­терпретировать с ~ помощью категорий естественное (Е)/искусственное (И), то при первом решении, где дея­тельность противостоит миру как чужеродное начало, до­пускаются два универсума: Е-универсум и И-универсум, а при втором решении — единый универсум Е- или И-при-роды (в зависимости от трактовки генезиса универсума). Так, например, в концепции Гегеля единый универсум рассматривается как порождение деятельности духа, форма его инобытия и является, следовательно, И-универ-сумом. Аналогичное решение имеется и у Канта, в трак­товке которого деятельность самосознания рассматрива­ется не как простое воспроизведение «преднайденного» содержания, а как конструктивная творческая акция. Мир предметов (природа), который предстает для каждого индивидуального, эмпирического субъекта как данная ему и существующая независимо от его сознания действитель­ность, интерпретируется Кантом как некая конструкция «сознания вообще».

В едином универсуме при втором решении могут вы­деляться Е- и И-части, например, природа и социум, или же Е-, И- и Е-И-части (двойной естественно-искусствен­ной природы). В концепции Маркса Е-И-часть универ­сума интерпретируется как «очеловеченная природа», т. е. часть Е-мира, освоенная, ассимилированная и включенная тем самым в И-мир человека. В отличие от природы в «чи­стом виде» очеловеченная природа включена в систему социальных связей и до известной степени преобразована человеком (см.: Маркс, Энгельс 1956, 594).

Сфера взаимодействия природы и общества именуется в различных концепциях как техносфера, антропосфера, социосфера, ноосфера. Последнее понятие развивается в работах В. И. Вернадского (1977).

Для передачи взаимоотношений мира и деятельности в некоторых концепциях (см. работы О. И. Генисарет-

18

_ ого) используется понятие «действительности» — осво-|яной деятельностью части мира, где снимается противо­поставление деятельности и мира и где деятельность об-зует с миром устоявшееся единство. В марксистской Еищепции вся материальная и духовная культура челове-ства интепретируется как запечатленная в веществе вироды деятельность человека (общественного суще-ва), а само вещество природы предстает как носитель свойственных ему по его природе социальных свойств. Для изучения взаимодействия человека и мира исполь-ется связка «субъект—объект—деятельность», при актов ке которой возможны различные методологические |ратегии: 1) акцентировка связи «субъект—объект» без омипапия о деятельности, 2) рассмотрение деятельности атрибута субъекта и 3) акцентированность на самой вятельности вне связи «субъект—объект». Второй шд был представлен в немецкой классической фи-софии, исходным допущением которой было отожде-иение человека с его самосознанием. Активность яовека для немецкой классической философии сводится вжде всего к деятельности его самосознания. Централь-проблемой этого направления становится отношение 5ъекта и объекта в акте познания, исследование актив-сти субъекта в мышлении, анализ сознания как дел­ьности.

Природный мир, понятый как результат деятельности ьекта («тетичеекого» акта полагания), не имеет при эм понимании в самом себе истины. Трансценденталь- философия, в том варианте как она представлена, на-рнмер, у Фихте, видит «истину вещи — в деятельности, аиу необходимости — в свободе, истину объекта — субъекте» (Гайденко 1970, 58).

В концепции Маркса (см.: Маркс, Энгельс 1955 бражение человека, опиравшееся на схему «субъ-IF—объект», заменяется схемой субъект^объект, где стельность, изображенная как прямоугольник, представ-собой нечто большее, чем простая связь между субъ-гом и объектом (Кристостурьян 1976, 10). . ■ Трактовки деятельности могут отличаться пониманием 5'ьекта деятельности и тем, рассматривается ли в каче-Г'ве генетически исходной деятельность субъекта или же Вятельность как бессубъектный универсум. На феноме-иогическом уровне (уровне явления и видимости) дея-юсть нередко предстает как бессубъектная актив-

19

2*

ность. Даны лишь ее результаты в виде отчужденных форм культуры, которые противостоят индивиду и «навя­зываются» ему как внешняя необходимость. На ноуме­нальном уровне (уровне сущности) деятельность в боль­шинстве концепций в генетическом плане трактуется как активность субъекта. В концепциях, признающих нали­чие субъекта деятельности, в качестве такового могут выступать индивидуальный субъект (личность) или же надиндивидуальный — трансцендентальный субъект или различные социальные группы. Иногда деятельность по­нимается расширительно как эквивалент движения вооб­ще ⁵. Так, Аристотель, раскрывая онтологические основа­ния деятельности человека, обозначает одним понятием «энергейя» и деятельность человека и движение природы (ФЭ 1967, 340).

Э. С. Маркарян (1973, 12) обращает внимание на то, что в исследовательской практике наблюдаются тенден­ции использовать термин «деятельность» в двух смыслах — в более узком для обозначения лишь человеческой актив­ности и в более широком — для обозначения широкого класса процессов, включая и процессы неорганической природы (например, процессы вулканической деятельно­сти). Сам Маркарян останавливается на промежуточном решении. В его понимании (1973, 13), понятие деятель­ности призвано отобразить уникальное свойство всех жи­вых систем, не известное миру неживой природы, и по­этому оно не может быть использовано ни для наимено­вания движения в системах неживой природы, ни для обозначения лишь активности людей. М. С. Каган (1974, 37) считает разумным для названия свойственного живой материи внутренне-детерминированного движения исполь­зовать термин «активность», поскольку такое движение может выступать и как «активность» и как «реактив­ность».

Важный момент, по которому различаются философ-ско-методологические и частно-научные подходы к изуче­нию деятельности в их антропологической ориентации, касаются отношения деятельности к отдельному человеку. Деятельность может рассматриваться либо как непремен­ный атрибут отдельного человека (то, что им произво-

⁵ Неясно, принципиально ли бессубъектна деятельность » этом случае.

20

дится, создается и осуществляется), либо как исходная универсальная целостность более широкого порядка.

При втором подходе, по словам Г. П. Щедровицкого (1975, 85), «универсум социальной деятельности не может уже рассматриваться как принадлежащий людям в каче­стве их атрибута или достояния, даже если мы берем людей в больших массах и организациях. Наоборот, сами люди оказываются принадлежащими к деятельности, включенными в. нее либо в качестве материала, либо в качестве элементов наряду с машинами, материалами, знаками, социальными организациями и т. п.»; другими словами, «не отдельные индивиды создают и производят деятельность, а наоборот: она сама „захватывает" их и заставляет „вести" себя определенным образом».

В марксистской концепции создателем очеловеченной действительности, всех предметных форм культуры, а кос­венным образом — через изменение вещей — и творцом самого человека считается труд — наивысшая форма чело­веческой деятельности (см.: Маркс, Энгельс 1960, 188; J957, 441).

Важный пункт, определяющий различия в трактовках деятельности, касается предметного характера деятельно­сти и соотношения деятельности и предметности. Первая проблема, которая возникает в этом случае перед иссле­дователями деятельности, состоит в том, возможна ли «чистая» деятельность, или всегда ли деятельность пред­метна.

Идея о допустимости существования беспредметной, чистой деятельности развивается в философии Фихте. Фихте, впервые универсализовавший принцип деятельно­сти в философии и провозгласивший его в качестве все­общего основания культуры, рассматривал абсолютный субъект («Я») как чистую самодеятельность, как свобод­ную творческую активность, созидающую свой объект — mhd («не Я»). По Фихте, все, что предстает как объект (вещь, данность), является продуктом деятельности этого субъекта. Он исключает возможность любого абсолютного бытия самого по себе, кроме чистого акта деятельности «Я». Исходным, абсолютно первым и совершенно безус­ловным основоположением человеческого знания для него является акт действия, Tathandlung, или чистая деятель­ность, которая предварительно -не предполагает никакого объекта для себя, а производит его сама. В этом акте действование становится непосредственно делом (Tathand-

21

lung букв, 'дело—действие'). Чистый акт деятельности, где тождественны «Я» как действующее начало и резуль­таты деятельности, объект и процесс деятельности, реф­лексия и объективация, и представляет для Фихте един­ственную абсолютную реальность; по Фихте, «всякая реальность действенна, а все действенное есть реальность» (Огурцов 1976, 198). Из чистых актов деятельности «Я» осуществляется дедукция категориальных форм теорети­ческого разума, а также объективных форм деятельности, полагающих себе предмет.

Альтернативная точка зрения развивается в марксизме. В отличие от Фихте, который предпосылал процессам опредмечивания чистую деятельность «Я», в марксист­ской концепции всякая деятельность предметна. Понятие предметной деятельности — центральное понятие маркси­стской философии. По Марксу, «беспредметная» деятель­ность, т. е. деятельность, которая не выполнялась бы ни в каком материале и не воплощалась бы ни в каком объ­екте, принципиально невозможна: деятельность, не отне­сенная к объекту, превратилась бы в некий неуловимый и мистический actus purus (Лекторский 1976, 61).

В философско-методологических концепциях по-раз­ному разрешается вопрос о предметности и о связи ее с деятельностью. Возможны различные методологические стратегии в зависимости от того, акцентируется ли в связ­ке деятельность/предметность деятельность (а предмет­ность подавляется), или же, напротив, предметность (а деятельность игнорируется), или же акцентируются оба элемента, рассматриваемые в их диалектическом взаи­модействии.

Связь деятельности и предметности выражается обычно с помощью понятий опредмечивание/распредмечи­вание и отчуждение/овладение (присвоение) ^б. В трак­товке соотношения деятельности и предметности имеются, таким образом, две стратегии: подавление предметности и выявление их диалектической взаимосвязанности.

Первую стратегию можно проследить, например, в не­мецком романтизме, трансцендентальной философии Фихте и так называемом актуализме (Д. Джантиле,

⁶ О понятии «присвоения» см. у Маркса в «Экономическо-фило-софских рукописях 1844 года» (Маркс, Энгельс 1956, 591). См. также: Каган 1975, 44—45.

22

М. Блондель) — одном из направлений современной мета­физики в западной философии (см.: Огурцов 1976). Вто­рая стратегия представлена в концепциях Гегеля и Маркса.

В понимании романтизма жизнь предстает как посто­янный процесс жизнетворчества, вечное -обновление в мире пещей и идей. Для романтиков мир принципиально неза­вершен, а процесс творческого становления бесконечен. Абсолютизируя спонтанное, лишенное внутренней целе­направленности движение и игнорируя в деятельности ее объективирующий смысл, романтики всегда были готовы к «подавлению» предметности ради неуловимого, непре­рывно льющегося и постоянно меняющегося потока ак­тивности.

Близок романтической трактовке предметности и Фихте с его попыткой «растворить всякую данность, пози­тивность, предметность в деятельности» (Гайденко 1970, 58—59). При такой постановке вопроса, замечает 11. П. Гайденко (там же), «перед Фихте возникает задача объяснить, почему же, если источником всего веществен­но-предметного мира является активность, деятельность, почему же сама эта деятельность не выступает в адекват-гюй форме, а принимает образ вещей? Почему она всегда предстаёт пред нами в виде некоей данности... если он кладет в основу всего деятельность, то он должен прежде всего понять, почему эта деятельность опредмечивается».

Отголоски романтического отношения к предметности можно уловить в рассуждениях представителей концеп­ции актуализма. Рассматривая деятельность как непре­рывный процесс становления, как бесконечную, незавер­шающуюся актуализацию, это направление трактует вся­кую остановку в деятельности и отложение деятельности в ее результатах (создаваемых произведениях) — как от­чуждение.

Понимая все устойчивое и устоявшееся («уже = поло­женное») в истории культуры как иллюзию отчужденного сознания, актуализм ставит под сомнение само предмет­ное бытие произведений культуры. Актуализм, как и не­когда романтизм, подавляет предметность в деятельности, считая, что в предметности ее продуктов «угасает» сам акг деятельности.

Романтическому мировоззрению принципиально проти­востоит гегелевское понимание соотношения деятельности ir предметности. Гегелю чуждо романтическое подавление предметности и стремление к обязательному распредмечи-

23

ванию объективности. Развивая идею о тождестве дейст­вительности и субъекта, он тем самым разрушает, по словам В. А. Лекторского (1970, 220), «метафизическую базу между „ноуменальным" характером духовного субъ­екта и „феноменальными" формами проявления его дея­тельности». Гегель понимает деятельность как целостное, целерациональное движение, протекающее между двумя Полюсами — объективация в своих результатах и после­дующее «снятие» форм предметности. По Гегелю, «истин­ное бытие человека... есть его действие», «предметность не меняет самого действия, а только показывает, что оно есть» (цит. по: Батищев 1967, 155).

Диалектическое взаимоотношение деятельности и предметности развивается в концепции марксизма (см.: Маркс, Энгельс 1956, 517—642). В марксизме предметная деятельность, взятая в своем наиболее чистом виде как всеобщий способ бытия человеческой культуры, раскры­вается с помощью категорий опредмечивания и распред­мечивания. Деятельность в ее конкретном определении (предметная деятельность) предстает как диалектическое единство взаимопроникающих и противоположно направ­ленных процессов опредмечивания и распредмечивания, как их конкретное тождество.

В концепции Маркса опредмечивание (Vergegenstand-lichung) трактуется как преобразование действующей спо­собности человека в форму предмета, т. е. как «процесс превращения свойств субъекта деятельности, выступав­ших в виде характеристик его способа действия, его дви­жения и жизни, в свойства объекта деятельности, ,в ха­рактеристики, которые передаются человеком предмету и получают новую форму существования, неотделимую от своего предмета-носителя» (Батищев 1963, 15; см. 1967, 155). Распредмечивание (Entgegenstandlichung) представ­ляет собой обратный процесс перехода из форм предмет­ности в форму «беспокойного движения», в форму живой человеческой активности, в действующую способность⁷. Г. С. Батищев (1967, 155) обращает внимание на то, что

⁷ Поскольку в деятельности осуществляется преобразование ве­щества природы, то опредмечивание в деятельности предстает как овеществление (Versachlichung, Verdinglichung), а сама дея­тельность—как труд. См.: Маркс, Энгельс 1956, 560—563, 566. Г. С. Батищев (1967, 155) подчеркивает, что опредмечива­ние и распредмечивание не следует смешивать с реализацией идеального плана-замысла и с соотношением цели и резуль-

24

распредмечивание в понимании Маркса есть не утрата предметности, а лишь «погружение» ее в деятельностный процесс. Этим, в частности, отличается марксистская трак­товка распредмечивания от понимания Гегеля, трактовав­шего распредмечивание как процесс, снимающий предмет­ность как таковую, и от Фихте, который отождествлял распредмечивание с разотчуждением.

Центральный момент, по которому различаются мето­дологические стратегии осмысления деятельности, каса­ется регулятивных механизмов деятельности и ее основа­ний, а также смыслообразующего характера деятельности (в другой терминологии — спонтанности или регулятив-ности деятельности).

Наблюдаются две тенденции в разрешении этой про­блемы в зависимости от отношения к двум взаимодопол­нительным характеристикам деятельности — ее процес­суально-динамическому началу и регулятивным механиз­мам.

При первом решении (романтизм, актуализм), где приоритет отдается живому потоку активности как ир­рациональному порыву, основное внимание уделяется ак­центированию живых актов деятельности, живой дина­мики творческого процесса. Для этого направления харак­терно скептическое отношение к нормам, выкристаллизо­вавшимся в прошлой деятельности. Регулятивы деятель­ности есть для них косная и окаменевшая вещная реаль­ность.

Введение принципа спонтанности деятельности и отказ от обязательно-принудительных регулятивов равнозначны признанию произвольности деятельности и превращению ее в самодеятельность, осуществляющую максиму «Я хочу».

При втором решении, представленном в так называе­мом нормативизме (в его последующей характеристике мы следуем А. П. Огурцову 1976), основное внимание со­средоточивается на регулятивно-нормирующих механиз­мах деятельности. Усматривая в нормах (парадигмах) подлинную субстанцию деятельности и гипертрофируя тем самым нормативное начало деятельности, это направ­ление приходит к разрыву связей между нормами и жи­выми актами деятельности. Нормы трактуются в этом

тата. Там же см. критику гегелевского понимания опредмечи­вания, отождествляемого им с отчуждением и овеществлением,

25

направлении как регулятивные структуры, вынесенные за пределы деятельности и «отрешенные» от нее. Нормы грансцеденты (вне-положены) по отношению к динамиче­скому потоку деятельности. Это — не полагающиеся в жи­вых актах деятельности образования, а «уже = положен­ные» образования, внешние по отношению к акту деятель­ности и выступающие по отношению к нему в обязатель­но-принудительной форме. Функция нормы при осущест­влении действия состоит в том, чтобы закрепощать дея­тельность «деспотизмом» правила и ограничивать тем са­мым ее творческое начало.

Нормативистские тенденции, по наблюдению А. П. Огурцова, четко прослеживаются в наметившемся в недавнее время повороте от наивно-онтологической трактовки проблем в области теории познания к их дея-тельностно-нормативному толкованию. Это приводит в свою очередь к возрастанию роли методологии в составе гносеологии. Методология при этом трактуется не как традиционное учение о методах, а как дисциплина, ориен­тирующаяся на исследование норм, средств и процедур познавательной деятельности. Сама же гносеология начи­нает пониматься как теория регулятивов познавательной деятельности (процедур открытия, выбора между теория­ми) . Современная методология науки проявляет большой интерес к исследованию порождающих познавательных структур⁸, что выражается в выдвижении на первый план эвристики, в изучении роли конструктов и операцио­нальных определений в познании, процедур моделирова­ния и обоснования, истолковываемых часто операциона-листически, а также роли нормативных принципов (эко­номии, простоты, изящества и т. д.). Тенденция к норма­тивным трактовкам деятельности прослеживается также в попытках построить теорию науки на основе принципа деятельности, в создании так называемой деонтической логики, где разрабатываются семантико-прагматические критерии оценки суждений (см.: Ивин 1967; 1973), а также в создании нормативной этики. В исследованиях

⁸ См. идеи конструктивистской теории науки П. Лоренцена, трак­товку науки как исследовательского процесса у Г. Тернебома и Г. Радницкого.

О соответствующих попытках в отечественной методологии науки, осуществляемых в исследованиях И. С. Алексеева О. И. Генисаретского, В. М. Розина, Г. П. Щедровицкого см.: Достовалова 1978.

нормативистской ориентации большое внимание уделяётсй связи действий с символическими языковыми средствами и правилами, функционирующими в речевом общении и регулирующими деятельность. Формы естественного языка рассматриваются нередко как своего рода изначальные «архетипы», предопределяющие мировидение человека (гипотеза Сепира—Уорфа, идеи неогумбольдтианетва) и влияющие тем самым на его действия.

Можно отметить две тенденции в трактовке движущих сил деятельности. В соответствии с первой из них речь может идти только об имманентной логике деятельности, в соответствии же со второй — полагается, что деятель­ность развивается не только по своей имманентной логике, но и по логике предмета. Первой позиции придерживался, например, Фихте. Основой возникновения природного мира (мира вещей), по Фихте, является внутреннее про­тиворечие самого субъекта (Я), противоречие его деятель­ности, где наблюдается несовпадение идеи с реализацией, задачи — с ее исполнением. Предметный мир (мир дан­ностей) есть, по Фихте, плод несовершенства и противо­речивости самой деятельности (Гайденко 1970, 58). Эта противоречивость, однако, является источником постоян­ного «восстановления» деятельности (ее возрождения), вынужденной преодолевать постоянно «конечность» своего продукта и обреченной на бесконечность этого пути. «Удовлетворение, преодоление противоречия было бы смертью деятельности, — пишет П. П. Гайденко (там же, 59), анализируя концепцию Фихте, — а потому природа, этот «материал, который надо преодолеть», есть необходи­мый момент самой деятельности, средство, за счет кото­рого она живет. Пока существует противоречие, несоот­ветствие между замыслом и реализацией, стремлением и формой его удовлетворения, до тех пор будет существо­вать деятельность».

Вторая позиция в трактовке движущих сил деятель­ности представлена в марксизме. В отличие от немецкой классической философии с ее признанием принципа од­нозначной детерминации деятельности (имманентной логикой деятельности) в концепциях, базирующихся на марксистской теории деятельности, принимается положе­ние о ее двойной детерминации — по логике предмета, и по логике самой деятельности.

Важный пункт, по которому различаются трактовки деятельности в концепциях, допускающих регулятивное

27

начало в деятельности, это вопрос о том, допускается ли целерациональный характер деятельности. Эта проблема есть вместе с тем проблема оснований деятельности, ее законосообразности и смыслообразующего начала.

Идея целерационального характера деятельности при­нимается в немецкой классической философии, неогегель­янстве и неокантианстве. Для Гегеля последнее основание деятельности составляет разум, а сама деятельность есть целенаправленное, исторически вынужденное действие. Такое понимание было связано с тем, что за деятельно­стью и ее результатами Гегель усматривал дух, придаю­щий конечным актам деятельности бесконечную размер­ность. Для немецкой классической философии характерно наличие инвариантных целостных структур (разум, миро­вой дух, трансцедентальный идеал и т. д.), которые, за­мыкая деятельность, придавали ей смысл. Идея целера­ционального характера деятельности нашла свое выраже­ние в развиваемой Гегелем схеме «цель, средство, резуль­тат», включая и сам процесс деятельности. Допущение о разумности деятельности приводило к рассмотрению в концепции Гегеля только форм рациональной деятель­ности духа и ее наивысшей формы — самосознания (реф­лексии) . По Канту, отношение субъекта к объекту опре­деляется двумя несводимыми началами — познавательным и нравственным. Кант настаивал на примате практиче­ского разума над теоретическим, полагая, что именно нравственное начало определяет смысл и оценку деятель­ности. В центре внимания философии Канта было не только выявление деятелыюстиых механизмов чистого разума (категориальный синтез и т. д.), но также обосно­вание возможности теоретического постижения законов свободы и всеобщих априорных необходимых принципов и норм нравственно-этической деятельности человека.

Проблема осмысления оснований моральной, правовой, политической и некоторых других видов «практической» деятельности стала в центре внимания разработанной в немецкой классической философии спекулятивной дис­циплины «практической философии», или философии дея­тельности.

Последними течениями в западной философии XX в., делавшими попытки рационалистического обоснования деятельности и усматривавшими в разуме подлинное ос­нование культуры и деятельности, были неогегельянство и неокантианство. В концепции неогегельянца Б. Кроче

28

деятельность понимается как активность мирового духа. Для Кроче мир — феномен, а дух — ноумен. По его мысли, «единственная реальность — это динамичность, деятельность, целесообразность, дух» (цит. по: Огурцов 1976, 211). В работах баденской школы неокантианства, в исследованиях Э. Кассирера о роли символических структур в культуре делается акцент на межличностных (общечеловеческих) компонентах культуры, выступающих в функции регуляторов деятельности и определяющих ее направленность.

Принцип деятельности продолжал оставаться в центре внимания философской мысли и в последующее время, определяя содержание полемики многих философско-ме-тодологических течений XIX и XX вв. При этом были подвергнуты критике основы понимания деятельности в немецкой классической философии и прежде всего идея целерациональности деятельности. Сомнение относительно целерационального характера деятельности объединяет самые разные направления в философии — волюнтаризм и иррационализм А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, Э. Гарт-мапа и современный экзистенциализм (М. Хайдеггер, К. Ясперс, Ж.-П. Сартр), предшественником которого выступил датский религиозный мыслитель С. Кьеркегор. В этих течениях наблюдается тенденция перемещения ак­цептов с рациональных моментов целеполагания на глу-биттные слои экзистенционального сознания личности, не объективирующиеся в актах ее деятельности, но образую­щие базисную инвариантную структуру личности. Разум­ному началу в человеке и деятельности как разумному целеполаганию в этих направлениях была противопостав­лена воля (которой приписывался онтологический статус и которая провозглашалась основой мирового и индиви­дуального существования) или же более широко — чело-иеческое существование, переживание, жизнь.

Определение деятельности через разум в немецкой классической философии (Гегель) и характеристика ее как целенаправленного движения означало вместе с тем Полагайте в деятельности целостного смысла, сопряжен­ность ее результатов со всей структурой целого. Отказ от идеи целерационального начала в деятельности приводил соответственно к игнорированию смыслообразующего ха­рактера деятельности, что можно проследить в трактовке процессов творчества двумя крайними вариантами совре­менной метафизики деятельности — актуализмом и норма-

29

тивизмом. В отличие от немецкой классической филосо­фии в концепции актуализма течение творческого про­цесса считается обусловленным лишь самодеятельностью творца, которому приписывалась миссия, считавшаяся ранее призванием абсолюта (бога, мирового духа), оли­цетворявшего собой объективную необходимость. Пони­мание же деятельности как спонтанного, чистого, бес­цельного движения и вечного творчества и подавление в ней предметного начала равносильно игнорированию объективного содержания и смысла деятельности.

В исследованиях нормативистской ориентации, где нормы рассматриваются как единственное, что гаранти­рует необходимость и обоснованность актов деятельности, предстающей как автоматический поток активности, структурация и направленность которого уже задана нормами, деятельность с неизбежностью трактуется как процесс, лишенный смыслообразующего значения. Отказ от идеи смыслообразующего значения деятельности не позво­ляет нормативистским концепциям адекватно решать проблему ее творческого характера. Отказываясь от трак­товки деятельности как процесса, оживотворяющего нор­мативы и содержащего тем самым возможность отступле­ния от них и даже их изменения, эти концепции оказы­ваются не в состоянии провести разграничения двух видов деятельности, связанных с отклонением от сущест­вующих норм, — творческого созидания и девиантного асо­циального поведения, направленного на прямое разруше­ние ценностей культуры.

Идея целерационального характера деятельности ока­зала большое влияние на научные дисциплины, опираю­щиеся на такое понимание. «Печать, которую наложило на категорию деятельности время ее рождения XVIII в., —• отмечает Н. Ф. Наумова (1976, 91) —это не подвергав­шаяся сомнению связь позитивной социальной деятельно­сти и рациональности... поведения человека». Такое скрытое отождествление деятельности и рационального поведения (и даже сведения первой ко второму), по сло­вам Н. Ф. Паумовой (1976, 22), было унаследовано позд­нее западной социологией (М. Вебер, Т. Парсонс), кото­рая из двух независимых вариантов исторически перво­начального понимания деятельности — как активности (самодеятельности) и рациональности — избрала в каче­стве своей первоосновы первый.

30

Концепции деятельности отличаются также тем, счи­тается ли деятельность исчерпывающим основанием чело­веческого существования (культуры и жизнедеятельности человека). Здесь возможны две альтернативные позиции. Согласно первой, деятельность принимается в качестве такого основания, в соответствии со второй это считается невозможным. В рамках первой позиции различаются в свою очередь два подхода, рассматривающие в качестве такого основания деятельность духа или же человеческую деятельность. Исчерпывающим основанием человеческого существования деятельность (понимаемая как деятель­ность духа) признавалась в немецкой классической фило­софии. Принцип деятельности, составлявший ее ядро, в субъективно-идеалистической философии Фихте высту­пал даже в качестве первопринципа — единственного спо­соба обоснования философии, единственного основания человеческой культуры и бытия человека⁹.

Если в немецком идеализме объяснительная нагрузка понятия деятельности направлялась на раскрытие актив­ной природы духа, то в марксизме акцент переносится на рассмотрение человеческой деятельности, которая трак­туется уже как подлинная субстанция культуры, челове­ческого мира, как естественноисторическое основание жизни человека и общества. Марксизм понимает под дея­тельностью специфически человеческую форму активного отношения к окружающему миру, содержание которой со­стоит в целесообразном изменении и преобразовании этого мира путем освоения и развития наличных форм куль­туры. Основная функция деятельности состоит в том, чтобы обеспечивать непрерывное развитие человеческого общества, а тем самым и личности, поскольку существо­вание общества и его развитие считается непременным ус­ловием бытия и самого человека. Деятельность представ­ляет собой такую форму жизнеактивности, которая при­звана воспроизводить сверхприродные условия бытия че­ловека — социальные отношения, культуру и самого чело­века как биосоциальное существо (см.: Каган 1974, 48). В качестве единственной субстанции культуры дея­тельность признается в некоторых концепциях антрополо­гической философии, среди которых наиболее популярны

⁹ В других же концепциях немецкого идеализма принцип дея­тельности дополнялся иными принципами философского со­знания — «субстанцией», «разумом», «созерцанием»,

31

прагматическая концепция (в ее инструменталистской версии) Д. Дьюи, трактующая человека как практическое, действенное, волевое существо, и концепция А. Гелена с ее пониманием человека как деятельного, открытого миру существа, отношение которого к миру определяется семиотически (культурным опытом), а не биологически (врожденными реакциями). Если в центре внимания не­мецкой философии была деятельность духа, то современ­ная философия, перестраивающаяся на базе понятия дея­тельности, ориентируется на осмысление деятельности человека. По словам А. П. Огурцова (1976, 209—210, см. 206—207), в современном антропологически ориенти­рованном философском сознании «размерность человече­ского бытия рассматривается как единственная размер­ность бытия, а тем самым и философии», а ведущая ха­рактеристика человеческого бытия, деятельность — пре­вращается в «систему отсчета, которая выявляет differen­tia specifica человека, его отношение к миру и его место в космосе». Ограничение же философского сознания ко­нечным человеческим существованием и замыкание этого сознания на самом себе приводит к вынесению за скобки философии вопросов о бытии, не выводимом из действий человека (но тем не менее определяющим его смысл и дея­тельность), и, следовательно, к «деонтологизации» фило­софии.

Постепенно на рубеже XIX—XX вв. в западной фило­софии наметилась тенденция отказа от понимания дея­тельности как единственного основания культуры и сущ­ности человека и замены понятия деятельности другими более содержательными (с точки зрения выдвигающих их концепций) расчленениями. В рамках этого направления происходят поиски новых онтологических фундаментов познания, культуры, деятельности, в качестве которых на­чинают выступать интуиция (А. Бергсон), жизненный мир (Э. Гуссерль), экзистенция (М. Хайдеггер) или религиоз­ное переживание (С. Кьеркегор). Так, в феноменологии Э. Гуссерля была поставлена под сомнение самодостаточ­ность форм деятельности, сложившихся в новоевропей­ской культуре, и была сделана попытка включить их в бо­лее широкий контекст «жизненного мира» человека.

Философско-методологические стратегии исследования феномена деятельности получают различное воплощение в теоретических концепциях с помощью особой мысли­тельной «техники». Развертывание деятельностного пред-

32

ставления может осуществляться с помощью диалектиче­ских процедур опредмечивания/распредмечивания (в ча­стности, наделение результата деятельности атрибутами субъекта и т. д.) и через приписывание объекту антино­мических характеристик (например, язык может опреде­ляться и как эргон и как энергейя, как конечный или бес­конечный по своей природе). Далее оно может происхо­дить путем отождествления деятельности с системой и по­следующего применения всей техники современного си­стемно-структурного мышления¹⁰. Наконец, оно осуще­ствимо с помощью категориального развертывания связки норма/реализация путем применения собственно деятель-ностной логики. Естественно, что эти методологические ходы могут переплетаться.

Понятие деятельности (или, в марксистском варианте, понятие предметной деятельности) стало основой для мно­гих социально-гуманитарных дисциплин и прежде всего со­циологии, психологии, некоторых концепций в лингвистике.

Введение принципа деятельности в научное познание позволяет дать более адекватное объяснение явлениям со­циальной природы, создавая теоретическую базу для пред­ставления социальной действительности как естественно-исторического процесса. При данном подходе заново очер­чиваются границы социальной реальности и указывается источник ее законосообразности. Такой взгляд, когда дея­тельность ставится в центр универсума,"а индивид утра­чивает свою изначальную суверенность и предстает как орган деятельности, как ее необходимый и незаменимый элемент, открывает целые пласты надындивидуальной реальности (см.: Юдин 1978, 291—292).

Введение категории деятельности в социальное позна­ние и трактовка деятельности как социальной по своей природе позволяет избежать двойного редукционизма — сведения социальной реальности к психологической реаль­ности индивидуальных поведений¹¹ и к культурной реаль­ности безличных норм и институтов (Наумова 1976, 90).

^!0 См. замечания В. С. Швырева (1976, 77) о том, что деятель­ность как предмет исследования представляет собой системно-структурное образование.

¹¹ Такой редукционизм был типичным для традиционной гума-нитаристики. По словам Э. Г. Юдина (1978, 292), преж­ние абстракции так или иначе сводились к представлению реальности, с которой как со своим предметом изучения имело дело социальное познание, «в виде совокупности индивидов,

33

3 В. И. Постовалова

При деятельностном объяснении на второй план отхо­дит и факт физического существования в социуме, по­скольку первичной и исходной при таком подходе явля­ется деятельность, формирующая глубокие и содержатель­ные связи между элементами социума. Соответственно при описании явлений языка на второй план отодвигается факт материального обличья языка, а в центре внимания оказываются его внутренние (энергейтические) характе­ристики. При деятельностном подходе, как и при струк­туральном, происходит отвлечение от материальности (субстанциональности) языка, однако оба эти направле­ния акцентируют различные стороны «ипостаси» языко­вой природы.

Введение деятельностной трактовки языка дает новое решение ряду традиционных лингвистических проблем относительно соотношения социального и индивидуаль­ного в речевой деятельности, творческого характера языка, вариативного и инвариантного, новое решение проблем связи языка, мышления, сознания.

tMlABA ЁТОРАЙ

ЛИНГВО-ФИЛОСОФСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ В. ГУМБОЛЬДТА И ПРИНЦИП ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ КОНЦЕПЦИИ В. ГУМБОЛЬДТА

Вильгельм Гумбольдт был первым среди лингвистов, ко­торый сознательно положил в основу своей концепции языка принцип деятельности и осуществил деятельностное представление языка, развернув тезис о языке как дея­тельности в теоретическом плане.

В логико-методологическом смысле представление объ­екта исследования есть фиксирование его (репрезентиро­вание) в предмете исследования в соответствии с опреде­ленным аспектом видения'. Аспект видения объекта мо­жет задаваться через посредство категорий и соответству­ющих научно-теоретических понятий.

С известной долей условности можно говорить о раз­личении трех видов представлений: 1) философского («метафизического») представления, реализуемого фило­софскими средствами; 2) абстрактного предметно-методо­логического, осуществляемого в терминах формалистиче­ской теории деятельности типа общей теории систем; 3) конкретно-предметного. При построении деятельност-ного представления в последнем случае должен быть указан конкретный вид предметной деятельности. Оче­видно, что только в этом последнем случае речь может идти о подлинной научной теории, а не чистой методоло­гии и философии.

Рассматриваемое различение важно для анализа кон­цепции Гумбольдта как концепции лингво-философской, в которой совмещены оба вида представлений — философ­ское и научно-теоретическое. Видение языка как деятель­ности — ведущий мотив миропонимания Гумбольдта. Однако деятельностный взгляд на язык есть лишь один из компонентов его лингво-философской концепции. По-

психологических субъектов, тайну бытия которых надо искать в голове каждого из них»,

¹ Онтологическим коррелятом методологического понятия «пред­ставление» является «существование».

35 . 3*

нять этот компонент адекватно можно только в контексте глобального замысла всей его концепции. Поэтому для раскрытия специфики деятельностного представления языка у Гумбольдта нам необходимо обратиться к ана­лизу его концепции во всей ее целостности.

Мы рассматриваем концепцию В. Гумбольдта, опи­раясь преимущественно на его фундаментальное исследо­вание (Humboldt 1963) ². Именно в этом «поразительном, трудном для постижения, туманно-колеблющемся в своих основополагающих понятиях и, однако, неизменно волну­ющем произведении», по словам М. Хайдеггера (ОПЯ 1975, 7), наиболее полно нашла свое выражение деятель-ностная трактовка языка.

В концепции Гумбольдта можно выделить несколько черт, находящихся в тесной зависимости друг от друга, их число и порядок выделения достаточно условны. Эти черты назовем особыми подходами к исследованию языка. В них выражается специфика задания пространства исследования, определения природы языка как исследу­емого объекта и акцентирования аспектов его изучения, а также избрания способа видения языка и технических средств реализации этого видения. К числу ведущих черт гумбольдтовской концепции можно отнести: 1) экстенси-визм (широкий контекст рассмотрения предмета изуче­ния), или антиимманентизм; 2) деятельностно-динамиче-ский («энергейтический») подход (исследуемый объект рассматривается как деятельность и сила, т. е. как некая сущность, порождаемая определенной деятельностью как силой и выступающая по отношению к другим сущностям как определенная сила); 3) диалектизм (видение объекта как внутренне противоречивого); 4) антропоморфизм (организмический подход); 5) системно-целостный под­ход (онтологически объект рассматривается как опреде­ленная целостность, хотя методологически и допускается известный аналитизм); 6) процессуализм в егоимпульсно-генетическом варианте (объект рассматривается преиму­щественно в момент его зарождения как постоянно воз­рождающийся), потенциализм и панхронизм (в отличие от историзма и при наличии процессуализма); 7) типоло-гизм; 8) дедуктивизм в построении теории и объяснении (движение от первоначал — возведение к первоначалам); 9) континуальность, синтетизм (тесная спаянность ком-

² Далее при ссылке на эту работу будем давать только номера страниц.

36

понентов концепции, видение объекта через категориаль­ные склейки); 10) образно-метафорический характер ви­дения объекта³.

Как видим, первая черта — экстенсивизм — именует способ задания предмета исследования языка. Деятельно- стно-динамический подход говорит о природе исследу­ емого объекта, как бы отмечая, из какой субстанции по­ строен объект (он есть деятельность) и каковы его доми­ нирующие свойства (сила). Системно-целостный подход задает способ организации субстанции объекта. Процес- суализм, панхронизм и типологизм задают аспекты виде­ ния объекта (он рассматривается не статически, а в дви­ жении; панхроническое видение у Гумбольдта не ста­ тично). Антропоморфизм указывает на тип репрезента- тора (поставщика аналогий при трактовке природы объ­ екта ⁴ и, возможно, на природу рсследуемого объекта. Диалектизм и дедуктивизм задают способ видения объ­ екта и соответственно тип его представления в концеп­ ции. '

Последующее изложение будет посвящено логико-ме­тодологической характеристике каждого из этих подходов и выявлению специфических черт понимания их у Гум­больдта. При этом мы будем, по возможности, отмечать, как каждая из рассматриваемых черт связана с идеей дея­тельностного представления языка, уточняя и конкрети­зируя это представление.

ОБРАЗНО-МЕТАФОРИЧЕСКИЙ ПЛАН

Есть два типа теоретических текстов, две стилистические манеры написания. Тексты первого типа в их окончатель­ном виде максимально рафинированы и обездвижены, в них скрыты следы предшествующей работы мысли —

³В интерпретации Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967, 555), в основе языковой теории В. Гумбольдта лежат три постулата: «Язык есть система», «Язык есть энергейя, а не эргон», «Язык есть форма», которые развертываются в концепции Гумбольдта с помощью понятий энергейи, внутренней формы и т. д. Можно было бы выделить в качестве самостоятельной особую черту концепции Гумбольдта, связанную с акцентированностью формы в языке. Мы считаем понятие формы сложным образованием, в котором запечатлелись особенности многих черт концепции Гумбольдта и рассматриваем это понятие в разделе о конти­ нуально-синтетическом плане стиля мышления Гумбольдта.

⁴ О понятии репрезентатора см. в работах Н. И. Кузнецовой, М. А. Розова, Ю. А. Шрейдера.

37

обрывки рассуждений, лакуны в движении мысли, Ёсё не­совершенное ⁵. Тексты второго типа — автопортрет мысли­теля, в них отражаются нюансы размышлений автора: безудержный поток ассоциаций обгоняет в них строгий строй отрефлектированных логических построений и за­тем, на следующем этапе движения, загоняется частично в этот строй, утрачивая свою стихийность и приобретая логические очертания (переводятся на теоретический язык).

К текстам второго типа принадлежат и работы В. Гум­больдта. Причины этого — как субъективные вкусы вели­кого мыслителя, так и объективные — стилистико-эстети-ческие идеалы и ценности его эпохи, а также особенности жанра, в котором он работал. Гумбольдт — не только язы­ковед, но и философ, а специфическая черта философ­ского мышления — его принципиальная метафоричность⁶, незапрограммированность, незаалгоритмизированность. Составной частью философского стиля (по крайней мере его некоторых видов) является художественность, родня­щая его с поэтическими творениями и отдаляющая от на­учных построений.

«В поэзии превалирует неизъяснимое... в науке — объяснимое, — пишет Г. В. Степанов (1980, 199—200),— в поэзии доминирует единичное и особенное, в науке —■ общее и всеобщее (... в поэзии единичное представитель­ствует за общее, в науке общее выводится из единичных фактов); в поэзии господствует многозначность, наука избегает многозначности; поэтический текст «текуч» и не­прерывен, научный дискретен: поэтический язык харак­теризуется эмоциональностью и экспрессивностью, науч-

⁵В рамках первого типа имеются две возможности оформления текста. Это или рафинированный стиль Мысли, где в слоге ценится элегантность, лаконичность, непротиворечивость или же, напротив, нарочито алгоритмизированный стиль с безуп­ речным формально-логическим обличьем, как будто предназна­ ченный для чтения автоматам с искусственным интеллектом и

, поэтому максимально обезличенный. Сказать «обезличен» в этом случае было бы неточно, так как этот стиль, особенно в его крайних случаях, дает портрет гносеологического идеала, стоя­щего за этим стилем, — преувеличенного подчеркивания объек­тивности и полной десубъективизации знания, уверенности во всемогуществе науки и научного стиля мышления, преклонения перед ложно понятой математизацией.

⁶ Многие из таких первоначальных интуиции Гумбольдта у по­ следующих интерпретаторов-теоретиков нашли свою конструк­ тивно-логическую обработку.

38

ный — строгим понятийным содержанием; поэзия «по при­роде» предполагает различные прочтения (время прочте­ния, индивидуальность читателя и т. д.), научный текст (также «по природе») рассчитан на одинаковое понима­ние, независимо от времени, места прочтения и темпера­мента читателя; ... наконец, поэтический смысл, выра­женный в конкретном тексте, не тиражируется» в дру­гих «семантических репрезентациях» (не изменив поэти­ческой значимости), один и тот же научный смысл может быть выражен в различных текстах (не меняя при этом своего значения)».

Гумбольдтовский стиль мышления — единство фило­софского и научно-понятийного движения и его суще­ственная черта — метафоричность.

В научном мышлении метафоричность относится обычно к «дотеоретическому» этапу мышления. «Не сле­дует забывать, — пишет Р. Карнап (1971, 325), — что как в истории науки, так и в психологической истории науч­ного творчества вначале теория появляется как вид вооб­ражения, видения, вдохновляющего ученого задолго до того, как он обнаружит правила соответствия, которые мо­гут помочь подтвердить его теорию»⁷. В некоторых тео­ретических текстах представлены нередко сразу оба слоя мышления — «дотеоретический» (метафорический) и соб­ственно теоретический, где метафоры развиты до уровня конструктивных построений. Особую сложность представ­ляют научно-философские тексты, где метафорика — со­ставная часть философского рассуждения.

Метафорика Гумбольдта — источник его теоретических ассоциаций, многие из которых нашли и свое теоретиче­ское воплощение (разработку). Метафорика Гумбольдта, задавая первовидение идеального мира языка у Гум­больдта, составляет интуитивный пласт семантического мира его концепции. По основным образам Гумбольдта можно предугадать многие черты теоретической системы великого мыслителя. Мы будем говорить о «метафорике» в очень условном смысле, включая сюда помимо метафор в подлинном смысле слова, также слова обыденного языка, сохраняющие свою изначальную образность. Здесь нам

⁷ См. рассуждения Р. Карнапа (1971, 325), что многие иониче­ские теории (которые нельзя считать собственно-научными) служат по крайней мере картинными представлениями теории '-^п—t — примитивные начала науки»).

39

термином «метафорика» важно подчеркнуть дотеоретиче-ские средства задания смыслового пространства концеп­ции. «Нельзя понять законченного организма мысли и жизни, не заглянувши в те первичные интуиции, из ко­торых он вырастает», — пишет А. Ф. Лосев (1930, 9), т. е. в тот начальный нерасчлененный опытный зародыш, из которого потом вырастают большие систематические по­строения (там же, 294—295).

Каковы же первичные интуиции Гумбольдта, запечат­ленные в его дотеоретическом языке ⁸?

Метафорика Гумбольдта как бы говорит нам, предва­ряя его теоретические рассуждения о том, что: 1) мир и язык есть вечное движение (см. смыслы, связанные с образами потока, кругов на воде, русла реки, колеи, до­роги, полета, парения и др.); 2) мир и язык есть деятель­ность, следы которой видны повсюду (см. излюбленные образы отпечатка, печати, оттиска); 3) мир и язык измен­чивы, это огонь, пламя, молния, вспышка, рождение; 4) мир и язык — это жизнь, одухотворенность, гений, «вет (нечто антропоморфное по крайней мере язык) (см. образы живописи, света, красок, увиденных как бы гла­зами человека); 5) мир — это целостность, где все пере­плетено и связано (см. образы нити, ткани, круга); 6) в мире, хотя все и связано, есть свои изолированности (см. идею круга вокруг человека).

Первую идею о том, что мир есть движение, Гумбольдт выражает на «дотеоретическом» уровне концепции, используя прежде всего представления о пути и до­роге. См.: «Необходимо через изображение формы по­знать тот особенный путь (den specifischen Weg), каким идет (einschlagt) язык и вместе с ним нация, к которой он принадлежит, к выражению мысли (с. 423); «Среди всех явлений^ по каким познается дух и характер, лишь язык пригоден к тому, чтобы раскрыть оба вплоть до са­мых таинственных ходов (Gange) и изгибов (Falten)» (с. 416); «Языки — орудия, необходимые для духовной деятельности, колеи, по которым она совершает свое те­чение (Bahnen, in welchen sie fortrollt) (с. 655); «Язык глубоко входит в духовное развитие человечества, он со-

* Вспомним, что излюбленным «образом» Соссюра — источником его теоретических ассоциаций — была игра в шахматы. Образ­ность мышления в теоретических рассуждениях последующего времени отнюдь не исключается. См. образы «вертикального)) # «бокового» давления у А. Мартине.

40

провоЖдает (begleitet) erd на каждой ступени Местных успехов и упадков (Vor=—bder Riickschreiten) (с. 386); «Язык оформляется иначе у народа, который охотно сле­дует одинокими путями абстрактных размышлений» (das gem die einsamen Wege abgezogenen Nachdenkens verfolgt) (c. 404—405). •

Вторая группа образов, используемая Гумбольдтом для передачи идеи движения, — это образы потока, русла, кру­гов на воде. См.: система— «словно русло (das Bett), no {которому поток (Strom) языка катится (fliefit) из одного века в другой» (с. 448); «Никто не понимает слова в том же самом значении, что и другой, и мельчайшее различие переливается (zittert) по всему пространству языка, как круги на воде (wie ein Kreis im Wasser) (с. 439); «Язык есть русло (das Bett), по которому дух может катить (fortbewegen) свои волны с твердой уверен­ностью, что источники, к которым они его подводят, ни­когда не иссякнут» (с. 553).

Третья группа образов, используемых для передачи идеи движения, связана с представлением о движении в воздухе. Это — взлет (Aufflug) (с. 396, 634), парение. См.: «Дух парит (schwebt) над языком как над бездонной пучиной (Tiefe), из которой он может всегда почерпнуть тем больше, чем больше он из нее уже получил» (с. 553); «Китайский язык признает... в правильном расположе­нии слов форму, невидимо парящую над речью (eine unsichtbar an der Rede hangende Form) (c. 711).

Центральную идею своей концепции о том, что язык есть деятельность, Гумбольдт выражает на дотеоретиче­ском языке, используя образы оттиска, печати, следа, отпечатка (Geprage— с. 569, 386). См.: «Синтез есть про­дукт силы в мгновение порождения языка и обозначает точно степень ее мощи. Как на слабо оттиснутой монете (eine stumpf ausgepragte Miinze), хотя переданы все очер­тания и детали формы, но не хватает блеска ... так точно и здесь» (с. 474); «... законы есть не что иное, как пути (Bahnen), по каким движется духовная деятельность при порождении языка, или, при другом сравнении, как формы, в каких она чеканит (auspragt) звуки» (с. 464); «... интеллектуальные преимущества языков ... основы­ваются исключительно на упорядоченной, крепкой и ясной духовной организации народов ... и составляют ее образ, или даже непосредственный отпечаток (Abdruck)» (с. 464).

41

Идея всеобщей изменчивости, импульсивности движе­ния выражается с помощью образов огня, молнии, пла­мени (Flamme) (с. 678, 394). См.: «В языке точно также, как в непрерывно пламенеющих мыслях людей (in den authorlich fortflammenden Gedanken der Menschen) не мо­жет быть и мгновения истинного застоя» (с. 548); «Истинный синтез (die wirkliche Gegenwart der Synthesis) ... пронзая язык своим светом (durchleuchtet) подобно молнии (gleich einem. Blitze), переплавляет (in einander verschmolzen hat) соединяемые в нем вещества как огонь (Gliith) из неизвестной области» (с. 606—607).

Мысль об антропоморфности языка передается с по­мощью понятий, выражающих идею жизненности — дряхлость (Ermatten) (с. 558), лицо, дыхание (Hauch) (с. 413, 568). См.: «Понятие не в состоянии отделиться от слова, как человек не может сбросить с себя свое лицо. Слово есть индивидуальная форма понятия» (Der Begriff vermag sich aber ebensowenig von dem Worte abzulosen, als der Mensch seine Gesichtsziige ablegen kann. Das Wort ist seine individuelle Gestaltung) (c. 478). Идея жизнен­ности подчеркивается и негативными утверждениями: «Язык ни при каком условии нельзя изучать как омерт­вевшее растение (wie eine abgestorbene Pflanze)» (с. 481). Отметим, что образы из неорганической природы — боль­шая редкость для Гумбольдта. К их числу относится срав­нение образования языка с кристаллизацией в природе (с. 554).

Весьма популярны у Гумбольдта образы света (Licht — с. 394, 405; Durchschimmernde— с. 568) и цвета. См.: «Язык приобретает как бы прозрачность и позволяет видеть внутренне говорящего» (Sie gewinnt gleichsam an Durchsichtigkeit und lafit in das Innere des Sprechenden schauen) (c. 567); «Душа могла бы также мало понять артикуляцию (звуков), как слепой — цвет (Farbe), если бы в ней не было собственной силы осуществлять эту возможность» (с. 431). Гумбольдт сравнивает звуко­вое богатство в языках с колоритом в живописи⁹ (с. 463). Язык часто напоминает, по его мнению (с. 474), искус­ство (Kunst), особенно в самой глубокой части своего функционирования (Verfahren) ¹⁰. Известные ассоциации

*См. также использование ассоциаций из мира музыки — кла­вишей (Taste) духовного инструмента (с. 559). ¹⁰ Речь идет о языковом синтезе.

42

навеваются у Гумбольдта при размышлении над работой скульптора (с. 396).

Идея целостности языка передается путем аналогий с тканью, нитью, кругом. См.: «Язык можно сравнивать с необычной тканью (Gewebe), в которой каждая часть более или менее отчетливо связана с другими, и все ча­сти — с целым» (с. 446; см. 396); «По своей внутренней природе язык составляет связную ткань аналогий (em zusammenhangendes Gewebe von Analogieen), каждый чуж­дый элемент в которой может удержаться лишь посред­ством его собственной связи» (das eigene Ankmipfung) (с. 679); «Языку нельзя ... в собственном смысле учить, можно лишь пробуждать его в душе; необходимо только отпускать нить, по которой он сам будет развиваться (man kann ihr nur den Faden hingeben, an dem sie sich von selbst entwickelt)» (c. 412).

Излюбленная идея Гумбольдта — это идея круга (der Kreis) (с. 392), целостности, точки зрения, что символи­зирует очерченность языка, его оформленность, автоном­ность, изолированность¹¹, грапицу, выйти за которую на­ходящемуся внутри круга не дано (или затруднительно?). См.: «Звуковая форма есть выражение, которое язык соз­дает для мысли, но ее можно также рассматривать как скорлупу (ein Gehause), в которую как бы втискивается (nineinbaut) язык» (с. 457) ¹². Образ круга Гумбольдт считает более предпочтительным, чем в известном смысле альтернативное представление языка как пространства, расширение которого происходит путем присоединения или как бы завоевания вне его лежащих областей (с. 399) ¹³.

ЭКСТЕНСИВНОЕ НАЧАЛО В ЗАДАНИИ ПРОСТРАНСТВА ЯЗЫКА

При задании предмета изучения возможны две интенции, два пути. В первом случае исследователь, ярко высвечи­вая интересующую его точку, оставляет все остальное,

¹¹ Такие изолированности (круги) напоминают монады Лейбница

(1935).

¹² См. приводимый выше образ кругов на воде. Образ границы широко используется в последующих концепциях лингвистиче­ ской относительности. См., например, у Л. Витгенштейна (1958, афоризм 5—6).

¹³ См. также образ ключа, открывающего замкнутое: «Природная способность к языку является всеобщей для человека, и все,

43

связанное с ней, как бы во мраке. Во втором случае он как бы прожектором высвечивает все пространство и на нем интересующую его точку, которая видна не во всех подробностях, но на широком фоне (в широком теорети­ческом контексте). В. Гумбольдт избирает второй путь. Центральная черта его концепции языка — «экстенси-визм» ¹⁴. Этим термином можно условно обозначить черту, противоположную имманентному исследованию языка «в самом себе и для себя» ¹⁵ В. Гумбольдт рассматривает язык в широком контексте, включая в число координат поля исследования языка группы понятий, организуемые в рамках его концепции в неразрывную целостность:

1. язык (языки);

1. человек, народ, племя, человечество;

1. мир, природа, предметная действительность ¹⁶;

1. мысль, мышление, мировидение;

1. дух, национальный дух;

1. цивилизация, культура, этнос;

1. деятельность, действие, сила.

Связующим звеном между этими группами служит ка­тегория деятельности ¹⁷. Сам экстенсивизм можно рассмат­ривать как следствие принятия принципа деятельности и прежде всего вытекающего из принципа деятельности ча­стного принципа о влиянии созданного продукта на его созидателя. В определенном смысле экстенсивизм есть экспликация деятельностного подхода.

Экстенсивизм как признак концепции языка Гум­больдта следует понимать в весьма условном смысле; Трактовка языка у Гумбольдта в определенном смысле и

по-видимому, имеют в себе ключ(den Schliissel) к пониманию всех языков» (с. 651).

¹⁴ Термин «экстенсия» используется В. Гумбольдтом в его про­ тивостоянии к «интенсии» для выражения отношений пред­ ставления к пространству и времени, с одной стороны, и к сте­ пени напряжения чувства — с другой (с. 479). Мы используем термин экстенсивизм, опираясь на замечания Г. В. Рамишвили (1978, 203) о том, что гумбольдтовская «великая идея изучения языка в экстенсии по всему пространству духовной жизни че­ ловека основывается на им же открытом интенсивном измере­ нии языка как энергии».

¹⁵ Подробно разбор имманентной и антиимманентной точек зре­ ния при задании предмета изучения в лингвистике см. у В. А. Звегинцева (1971).

¹⁶ Неясно, синонимы ли мир и природа у Гумбольдта.

¹⁷ Элементы 1—6 могут рассматриваться либо как субъекты дея­ тельности, либо как ее продукты.

44

шире, и уже по сравнению с другими концепциями языка: шире, так как Гумбольдт рассматривает язык в контексте «человек—дух—природа—этнос» в отличие от попыток имманентного рассмотрения языка, уже по сравнению с семиотическими интерпретациями языка, включающими в поле своего рассмотрения также искусственные языки, поскольку концепция Гумбольдта это теория естествен­ного языка.

Рассмотрим подробнее координаты, задающие про­странство существования языка (исследования языка) в концепции Гумбольдта — категориальные связки «язык—дух», «язык—человек», «язык—мышление», «язык—действительность», «язык—этнос (культура)» и их более сложные комбинации.

Первая координата, задающая поле существования языка — это связка «язык—дух».

Понятие духа в концепции Гумбольдта — одно из са­мых сложных и необычных с точки зрения последующих лингвистических построений — является типичной катего­рией в рамках спекулятивно-философского мышления не­мецкой классической философии. «Многие мысли, — пишет Гете, — произрастают лишь из общей культуры, как цве­ток из зеленой ветви. В пору цветения роз розы распуска­ются повсюду» ¹⁸. Хотя в гумбольдтовской концепции нет прямых заимствований из философских концепций его времени (см.: Шпет 1925), в ней нашла свое отражение общая духовная атмосфера Германии XVIII в. Типичной чертой этого времени было использование в качестве объ­яснительного принципа деятельности, рассматриваемой как атрибут духа. Выступая первоначально как предпо­сылка анализа познания, понятие деятельности стало использоваться сначала в функции объяснительного прин­ципа, а затем в рамках немецкой классической филосо-

¹⁸ Цит. по: Декоративное искусство в СССР, 1981 № б, с. 6. Эта же идея о влиянии духовной атмосферы времени на твор­чество мыслителя хорошо выражена у Л. С. Выготского (1967, 26): «Всякий изобретатель, даже гений, является всегда расте­нием своего времени и своей среды... Его творчество исходит из тех потребностей, которые созданы до него и опирается на те возможности, которые опять-таки существуют вне его». Та­кое утверждение, естественно, в значительной степени преуве­личение. В творчестве мыслителя есть и вневременные ком­поненты. Он может как бы настраиваться на волну «живших» в прошлом идей и тем самым быть вне своего времени или генерировать новые идеи.

45

фии — как последнее основание отношения человека к действительности, как первоматерия человеческого мира, который стал трактоваться как универсум деятель­ности. В философии Фихте деятельность начинает рас­сматриваться даже как субстанция всей культуры и осно­вание всех сфер человеческого бытия ¹⁹. Что же означает признать деятельность субстанцией культуры и человече­ского бытия? Это значит признать самотождественность деятельности, квалифицировать ее как первооснову реаль­ности культуры, всего существующего, которая обуслов­ливает возникновение и исчезновение конкретных вещей и явлений, оказываясь причиной самой себя. Ведь суб­станция (от лат. substantia) и означает в первоначальном понимании сущность, «то, что лежит в основе всего», и, следовательно, то, что тождественно само себе²⁰. Назвать деятельность субстанцией означает использовать деятель­ность в качестве универсального объяснительного прин­ципа.

Как же происходит объяснение реальности путем обра­щения к деятельности как субстанции в немецкой клас­сической философии? При таком объяснении реальность наделяется, по словам Э. Г. Юдина (1976, 84), определен­ными свойствами, состав которых зависит от истолкования этой субстанции, а точнее от модуса абсолюта, стоящего так или иначе за этой субстанцией. Таким абсолютом счи-

¹⁹ Э. В. Ильенков (ФЭ 1970, 151) определяет субстанцию как «объективную реальность, рассматриваемую со стороны ее вну­ треннего устройства, безотносительно ко всем тем бесконечно многообразным видоизменениям, в которых и через которые она в действительности существует», как материю «в аспекте единства всех форм ее движения, всех возникающих и исче­ зающих в этом движении различий и противоположностей».

²⁰ Задавшись вопросом о логическом содержании идеи субстан­ ции, П. П. Гайденко (1975, 181) приходит к заключению, что субстанция есть онтологизированный логический принцип тож­ дества («Субстанция —это то, что всегда равно, тождественно себе») и что в философии немецкого идеализма (Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель) вместо субстанции в качестве самотожде­ ственного начала выступает субъект («... учение' о трансцен­ дентальной субъективности... сохранило в себе это самотож­ дественное начало»).

Если субстанция это самотождественность, то неясно, что означает утверждение, что субъект как самотождественное на­чало выступает вместо субстанции. См. также замечания В. Г. Юдина (1976, 83) о высокой онтологической достоверности деятельности, благодаря которой она представляется «амотбяг-дественной, независимо от контекста употребления. ' " "

46

хается в немецкой классической философии дух — некое надприродное начало; главный атрибут духа, т. е. его не­отъемлемое свойство, без которого он не может ни су­ществовать, ни мыслиться, есть спонтанная (самопро­извольная, самодеятельная, самоопределенная) разумная активность. Реальность трактуется как порожденная дея­тельностью абсолюта, как его «инобытие». Деятельность при таком понимании предстает как саморазвертывание некоторой рациональной программы, обусловленной соб­ственной имманентной логикой, а логика (законосообраз­ность) деятельности трактуется как источник и причина изменений во всем предметном мире. Этот тезис, прини­маемый во всей классической немецкой философии, по-разному интерпретировался в ее различных вариантах — у Канта, Фихте, Гегеля; но общая идея обращения к трансцедентальному субъекту оставалась незыблемой для всех.

Перейдем к характеристике силы духа в концепции Гумбольдта, рассматривая это понятие под углом зрения интересующих нас методологических вопросов. Свойства силы духа, по Гумбольдту, носят двоякий характер: абсо­лютно онтологические (искони присущие ему по самой его природе, независимо от воспринимающего их человека) и гносеологического оттенка (атрибуты духа, как они ви­дятся и воспринимаются глазами человека). Сила челове­ческого духа, по Гумбольдту, в самом своем существе че­ловеку не доступна. Она открывается косвенно — через свои проявления (язык, цивилизацию, культуру и т. д.). Ее проявления — это ее создания, сила духа является че­ловеку в том, что она производит, открывается в своих созданиях.

Поскольку непосредственное проникновение в мир духа невозможно, то всякое постижение его есть соб­ственно говоря реконструкция, восстановление, предуга­дывание его черт. Гумбольдт обращает внимание на изве­стную ограниченность даже такого косвенного проникно­вения в мир духа. Это связано с тем, что проявление че­ловеческой духовной силы неодинаково по своей форме и степени в различных видах, которые она создает. Перво­причина явлений скрыта в разных проявлениях духа по-разному. Поэтому исследователь может проникнуть в эти проявления силы духа с различной степенью глубины. Как бы многое из жизни духа и ни приоткрывалось при таком косвенном наблюдении, все же сила духа в целом

47

для человека непостижима вполне в своей сущности (с. 385), она никогда не может быть объяснена в своей внутренней полноте до конца (с. 410) и остается в глу­бинах своего явления необъяснимой (с. 392). Сущность творческих сил духа для человека таким образом мало доступна (с. 394) и глубоко скрыт и малодоступен для анализа язык — одно из проявлений духа²¹.

Какие же черты духа, по Гумбольдту, могут быть уви­дены через эти проявления его и что же можно сказать о самом духе? Сила духа самобытна (дух самобытно про­изводит продукты своей деятельности из себя самого), свободна (дух как внутреннее начало жизни свободно развивается из себя самого)- и самостоятельна. Сила духа спонтанна — самопроизвольно возникает без всяких внеш­них воздействий. Она развивается по неизвестным для че­ловека законам и недоступна предварительному расчету в своих действиях. Ее взлеты бывают часто неожидан­ными для человека. Движение — главная стихия духа. Из всех сил, воздействующих на язык, подвижнее всего сам человеческий дух, от живой деятельности которого язык испытывает наибольшее число преобразований (с. 637). Сила духа деятельна и целеустремленна. Дея-тельностное начало — неустранимое свойство духа: «Сила духа имеет свое бытие только в деятельности» (Das gei-stige Vermogen hat aber sein Dasein allein in seiner Tatig-keit) (c. 464). Деятельность духа имеет свои внутренние и внешние цели. К внутренним целям духа Гумбольдт (с. 652) относит его внутреннее восхождение, а к внеш­ним, возникающим на пути достижения внутренних це­лей, относит, в частности, возведение миросозерцания в науке. Сила духа сама в себе имманентна, пребывая в своей внутренней глубине и полноте, и не зависит от эмпирических условий и ситуаций своей проявленности в различных видах — от успехов времени и количества данных. Проявление человеческой духовной силы (Offen-barwerdung der menschlichen Geisteskraft) не имеет про­странственно-временных ограничений, и ее действия можно наблюдать в продолжение тысячелетий на терри­тории всего земного шара (с. 383). Деятельность духа не-

²¹ Неясно, что означает это «мало доступен» и какими средствами возможно (и возможно ли вообще?) его постижение. Ответом на этот вопрос и определится техническая сторона специфики гуманитарных наук, по Гумбольдту.

48

престанна. Язык есть лишь одна из стброн, с каких дух человечества вступает на свою непрестанную деятель­ность. Духовная сила человечества непрерывно возрожда­ется, и это возрождение осуществляется постоянно в но­вых и часто высших видах.

Характерной чертой силы духа является то, что она действует всегда лишь в границах своей индивидуально­сти. Гумбольдт различает человеческий дух вообще и на­циональный дух, индивидуализированный дух. Нацио­нальный дух у Гумбольдта — это как бы частная специ­фикация человеческого духа вообще. Поэтому понять национальный дух можно, если уяснить, что составляет человеческий дух вообще. Помимо противопоставления че­ловеческого и национального духа в концепции Гум­больдта, как и в других трансцендентальных системах, логически предполагается противоположение: абсолютный дух («абсолютно свободный и безудержный в своих иска­ниях дух») и человеческий дух («дух ограниченный и связанный телом» — Лосев 1930, 626).

Сила духа у разных народов в разные периоды их су­ществования неодинакова — она индивидуальным образом различается по своей степени и по особенным путям движения к одной и той же цели (с. 412—413).

Можно говорить даже о возрастании или, напротив, убывании деятельности человеческого духа, а также о сте­пени мощи силы духа, точной мерой которого (с. 474) служит синтез внутренней и внешних сторон языка, т. е. произведение силы духа в момент порождения языка. Сила духа действует при создании своих произведений со всем напряжением своей направленности, с полною сосре­доточенностью. Она — поистине творческое начало. Созда­вая свои произведения, дух может достигать различных степеней своего подъема, причем (с. 400—401) к верши­нам достижения человеческого духа не могут быть отне­сены ни цивилизация, ни культура.

Развертывая деятельностную концепцию языка, Гум­больдт обращает внимание на возможности исследования трех типов взаимоотношений: 1) между разными направ­лениями деятельности духа; 2) между силой духа и ее проявлениями и, наконец, 3) между самими проявле­ниями духа.

О связях первого типа имеются лишь эпизодические замечания. Так, упоминается (с. 652) о соразмерности в настроении (das verhaltnisma'Bige Zusammenstimmen)

49

4 В, И, Постовалова

всех направлений Деятельности духа. Связи второго и третьего типа уже более внимательно исследованы. Гум­больдт обращает внимание на тесную взаимосвязанность силы духа и ее проявлений — сила духа действует на свое проявление, и проявление силы соответственно ока­зывает обратное воздействие на породившую его силу .духа. При этом каждое из проявлений ²² силы духа может ло-разному воздействовать на силу духа. Так, например, ■с наибольшей силой и энергией действует на дух народа самобытная цивилизация, развившаяся из собственной жизни народа (aus dem Inneren eines Volkes) и свиде­тельствующая о действии самобытного проявления духа (с. 401), а наименьшее воздействие оказывает цивилиза­ция неоригинального происхождения (привнесенная со стороны), хотя она может при этом значительно быстрее распространяться и многосторонне воздействовать на об­щество.

Обращаясь к исследованию отношений третьего типа — между различными проявлениями духа, — Гум­больдт обращает внимание на известную иерархическую упорядоченность проявлений духа, определяемую сте­пенью их зависимости от порождающей их силы духа.

Язык (с. 389)—главная деятельность человеческого духа (die Hauptwirksamkeit der menschlichen Geistes-kraft). Он составляет одну из сторон, с каких всеобщая человеческая духовная сила выступает на свою непре­станную деятельность (с. 391). Проблема взаимоотноше­ний языка и духа становится одной из центральных в творчестве Гумбольдта. Особое внимание уделяется изу­чению связи акта происхождения языка с внутренней дея­тельностью духа, взаимовлиянию деятельности духа и языка. «Мы будем рассматривать весь путь, на котором язык, исходя из человеческого духа, действует на него обратно», — пишет Гумбольдт в начале своего «Введения» к фундаментальному исследованию «О языке Кави на острове Ява» (с. 426). Языки, по его мнению (с. 414), образуются при одних и тех же условиях с проявлением

²² Ср. описание диалектической связи подобного типа у Гегеля, согласно которому деятельность, ее субъект — дух — и порож­денный (трансцендированный) им мир диалектически взаимо­связаны («Архитектонически расчлененное пульсирование ак­тов деятельности» совпадает с ритмикой развертывания объек­тивного духа и является тождественным вместе с тем ритму культурно-исторического процесса — Огурцов 1976, 202).

50

силы духа и в то же время делаются для него живитель­ным началом. Сравнительное изучение языков не сможет разрешить свою задачу, не достигнув того пункта, на котором язык связывается с формированием националь­ного духа (с. 383).

Рассмотрим подробнее взаимоотношения между язы­ком и духом в гумбольдтианской концепции. Первый мо­мент, по которому сопоставляются и сближаются язык и дух, — это их генезис. Гумбольдт отказывается устанав­ливать первенство во времени в возникновении языка и духовной силы («Язык и духовная сила возникают не обособленно, не один из другого и не один после дру­гого» — с. 414) ²³. Такая их генетическая спаянность свя­зывается (с. 414) с тем, что сила духа и язык составляют вместе единую нераздельную деятельность интеллектуаль­ной силы народа. Эта генетическая спаянность языка и духа носит, по Гумбольдту, онтологический характер, а логическая отчлененность их друг от друга проистекает из необходимости объяснения некоторых явлений, напри­мер, факта различия между языками. Основанием (нача­лом) объяснения при этом считается сила духа народа, а объясняемым — наблюдаемый феномен различия язы­ков (с. 415).

Вторая ситуация, где появляется необходимость вве­дения последовательности в рассмотрении духа и языка, — это ситуация взаимовлияния их в процессе развития. Гумбольдт задается целью представить языки во всем раз­нообразии их устройства необходимым основанием даль­нейшего (Fortbildung) развития человеческого духа и объяснить их влияние друг на друга (с. 475). -

В понимании Гумбольдта, язык и сила духа созвучны (однородны, соразмерны): языку родственно все, что есть в духе, в последнем нет ничего, ни в целом, ни в частностях, что могло бы остаться чуждым языку (с. 412). Язык и национальный дух тесно связаны друг с другом, они взаимодействуют и взаимовлияют друг на друга. Гумбольдт упоминает, в частности, о взаимодейст­вии формы языка с индивидуальной формой духа (с. 644). Взаимосвязь языка и национального духа такая крепкая, что по одному из них вполне можно вывести другое:

²³ Речь в данном случае идет, разумеется, о филогенезе, а не ■ онтогевгезв;"При онтогенезе, естественно; логически "первичным является национальный дух.

5L 4»

«Особенность духа и строение языка (Sprachgestaltung) народа так слиты между собой, что одно можно вывести полностью из другого» (с. 414).

Отметим некоторые содержательные моменты связи языка и национального духа. В понимании Гумбольдта, правильность и богатство развития языка прямо пропор­ционально связаны с соразмерностью воздействия на язык силы национального духа²⁴: «Всеми своими корнями и тончайшими их фибрами он (язык. — В. П.) сплетен с си­лой национального духа, и чем соразмернее действует на язык сила национального духа, тем правильнее и бо­гаче развитие языка» (с. 383—384). Что же может в языке, по Гумбольдту, зависеть от действия духа? Прежде всего от народного духа, от его «гениального» направления зависит сам принцип образования языка (с. 398). Влияние духа распространяется также на струк­туру языка и образование форм. Гумбольдт обращает внимание на то, что такое постоянное влияние последую­щего действия духа в употреблении языка на структуру и образование форм носит утонченный характер и может ускользнуть от первого взгляда (с. 555).

Языки соответственно также обладают силой, воздей­ствующей на дух. И это воздействие носит всесторонний и гармбничный характер (с. 655). По образному выраже­нию Гумбольдта (с. 655), языки — это колеи (Bahnen), по которым деятельность духа совершает свое течение, или, при другом сравнении (с. 553), — русло (das Bett), по которому дух катит волны своей жизни. Языки только тогда становятся поистине благотворными, когда, сопро­вождая деятельность духа, они облегчают и одушевляют каждое ее направление и вводят ее в тот центр, из кото­рого гармонически развертывается каждый из ее отдель­ных видов (с. 655). Говоря о роли языка в развитии духа, Гумбольдт упоминает одно формальное свойство, содержащее в себе все, что может развиться благотвор­ного для духа из языка. Это свойство заключается в том, что язык способен поддерживать все интеллектуальные силы человека в живой деятельности, служа для них удовлетворительным органом и вечно возбужддя их к жи­вой деятельности своей чувственной полнотой и духовной законосообразностью (с. 553).

По Гумбольдту (с. 565), язык преобразуется .с жаждой новой руупенью (Abstufung) духа. '

Языки — необходимые орудия для деятельности духа (с. 655). Но эти орудия могут быть различного качества, и взаимосвязь языка и духа может быть разной. Так, если в языке хорошо развита грамматика, то духу не требу­ется искать новых средств для выражения мысли (с. 555).

Между духом и языком существует отношение вопло-щаемости; дух воплощается в языке как своем орудии: «Орудие готово. И духу предстоит пользоваться им и воплощаться в нем» (с. 554).

Мы рассмотрели первую координату, задающую поле существования языка-—«язык — дух», — и увидели, что язык и дух оказались связанными в анализируемой кон­цепции через понятие деятельности.

Вторая координата, задающая поле существования языка, — это связка «язык — человек (человечество); язык — этнос». Гумбольдт рассматривает язык в широком антропологическом контексте, проводя исследование языка на фоне рассуждений об исторических судьбах и духовных особенностях народов, о жизни народов в це­лом, его деяниях, мышлении (менталитете), националь­ном характере.

В антропологический контекст рассмотрения языка входит не только характеристика народа в целом, но также рассуждения о природе человека и его внутрен­ней силе, миросозерцании, глубинах индивидуальности, о созерцании, мышлении и представлении в деятельности ума и деятельности чувств, об условиях, окружающих человека и оказывающих влияние на его свободу, о бы­тии и деятельности отдельных индивидуумов и зависимо­сти их деятельности от силы духа народа, о первонача­лах человеческой деятельности внутри человека. По Гум­больдту (с. 560), существо каждой человеческой индиви­дуальности состоит в непроницаемой тайне тысячекратно различного соединения его тела и духовной силы.

Человек, как и всякий другой субъект деятельности (язык, дух и т. д.), находится в непосредственной связи с продуктами своей деятельности. Закон существования человека в мире таков, что человек не может произвести из себя ничего, что в ту же минуту не сделать бы массой, об­ратно действующей на него самого и обусловливающей дальнейшее его творчество (с. 650—651). Это в первую очередь касается языка — продукта деятельности народа в целом и отдельного человека: «Языки являются творе-

53

нием народов и в то же время они остаются самобытным творением отдельных лиц, потому что могут порождаться только в каждом отдельном лице, но опять только так, что каждое лицо предполагает понимание у всех, и все оправдывают это ожидание» (с. 412).

Характеристика языка как творения (Schopfung) со­провождается у Гумбольдта в его диалектическом рас­суждении онтологически противоположным пониманием языка как дара, назначенного человеку его судьбой (с. 386) ²⁵.

Человек, в понимании Гумбольдта (с. 678), не столько сам образует себе язык, сколько открывает в себе его самодеятельное развитие с каким-то радостным удивле­нием. Каждый человек имеет ключ к пониманию всех языков, поскольку природная способность говорить явля­ется всеобщей для человека. Нельзя было бы даже дога­дываться о возможности искусного механизма артикуля­ции, если бы в каждом человеке не было своей собствен­ной силы осуществлять эту способность (с. 431). Разви­тие такого дара у человека, каким является для него язык, возможно лишь потому, что человек есть существо, одаренное сознанием и свободой (с. 649).

Гумбольдт упоминает о духовной способности чело­века в отношении к образованию и употреблению языка, различая в языке два начала: звук и внутреннее чувство языка (der innere Sprachsinn), под которым он понимает всю духовную способность человека (das ganze geistige Vermogen) в отношении к образованию и употреблению языка (с. 650). Язык есть не только дар человеку или произведение его деятельности. Язык в деятельностном представлении есть вдохновительное орудие для вновь возникающих поколений (с. 634), средство для решения народом своих задач (народы решают общую для всемир­ной истории задачу — проявления (Offenbarwerdung) силы человеческого духа — посредством разнообразия языков — с. 383).

В анализируемой концепции развивается идея о фор­мах связанности и независимости друг от друга человека

²⁵ Возможно, это рассмотрение языка как творения и как дара частично коррелирует с двумя ракурсами рассмотрения языка — сугубо генетическим, отражающим и запечатляющим момент зарождения языка вообще, и собственно развитием {движением) уже созданного языка.

54

(народа) й языка. Язык есть как бы круг¹, выйти из котб-рого можно лишь войдя в другой круг ■^!0.

Но с другой стороны, язык никогда и ни при каких условиях не может стать для человека абсолютной грани­цей (Schranke) (с. 657). Язык нельзя признать делом человеческим (em menschliches Werk) наряду с другими произведениями духа (Geisteserzeugnisse) (с. 415) V. Язык, хотя и связан довольно тесно с духовным бытием человека, вместе с тем имеет и вполне самостоятельное бытие, независимое от человека и господствует над чело­веком своей силой (с. 392). Язык, с одной стороны, дик­тует человеку правила обращения с предметами (чело­век живет с предметами исключительно так, как знако­мит его с ними язык — с. 434), а с другой стороны, — позволяет видеть внутреннее в самом говорящем (с. 567). В человеке не существует ничего такого глубокого, тон­кого и всеобъемлющего, что не переходило бы в язык и не было быв нем заметным (с. 464).

Язык есть «орган внутреннего бытия, даже само внут­реннее бытие, постепенно сознаваемое человеком и пере­ходящее вовне» (с. 384). В генетическом плане связь языка и человека настолько глубока, что в определенном смысле язык может рассматриваться как первая необхо­димая ступень, начиная от которой нации в состоянии следовать каждому высшему направлению человеческого развития (с. 414). Гумбольдт обращает внимание на тес­ную внутреннюю связь языков с интеллектуальной инди­видуальностью народов. И если на одном из этапов диа­лектического рассуждения он допускает возможность рас­сматривать интеллектуальное своеобразие народов как произведение языков (eine Wirkung), то позже он отвер­гает идею генетической неравноправности языка и интел-

²⁶ Эта идея широко варьируется в последующих исследования* по философии языка. См., например, у X. Ортега-и-Гасета (ОПЯ 1975, 142): «Мы не только говорим на каком-либо языке, мы думаем, скользя по уже проложенной колее, на которую⁴ ставит нас языковая судьба».

²⁷ Ср. развитие этой же идеи у М. Хайдеггера: «Язык могуще-- ственнее и потому весомее нас» (ОПЯ 1975, 61). Следовательно^ полагает М. Хайдегтер, неправильно рассматривать его кай один из атрибутов человеческой деятельности. Согласно" М. Хайдеггеру, замечает П. П. Гайденко (1975, 167), «язык должен быть понят не как атрибут, вообще не как предикат, а скорее как субъект, но этих терминов... Хайдеггер б гает».

55

ЯектуалЬной индивидуальности народа, считая, что они происходят из одного источника — недосягаемой глубины души (с. 410) ²⁸. Язык тесно связан не только с духом, но и с характером народа²⁹ так что, по свойствам языка можно делать заключения и о характере народа (с. 562, 416, 569). Связь языка с характером и духом народа не представляет собой односторонней зависимости (напри­мер, только зависимости языка от характера и духа на­рода или же наоборот). Между ними наличествует самое живое взаимовлияние (с. 396).

Хотя языки имеют тесную внутреннюю связь с духов­ной индивидуальностью народов, бывает очень сложно определить, как особенности духа внедряются в язык, где в языках скрывается их характер и в каких частях языка его можно уловить (с. 577). Гумбольдт даже считает (с. 680), что определить полную систему связей и разли­чий языков и духовной индивидуальности народов — не­возможная задача по состоянию языкознания его вре­мени. Однако некоторые наблюдения относительно связи языка и духовных особенностей народа у него все же имеются. По его наблюдению (с. 405), языки отличаются по своему строению у народов с различным настроением души (Seelenstimmung), например, у народов, предпочи­тающих одинокие пути абстрактных размышлений, или народа, испытывающего живую потребность в общении с другими. В языках этих народов по-разному понимается символическая сторона языка, целая область языка может остаться совсем необработанной во втором случае, так как в те сферы, на которые язык должен впоследствии пролить свой свет, должно ввести его сначала темное, еще не развитое чувство.

Третья координата анализируемой концепции, задаю­щая поле существования языка, — это «язык—мышление

²⁸ Не совсем ясно, полагает ли Гумбольдт, что язык в логическом плане выше индивидуальности народа или же он считает их равноправными. Понимание языка как «внутренне-интимных корней» национального духа развивается применительно к «гре­ ческому духу» в работах А. Ф. Лосева (1930, 93).

²⁹ Дух и характер народа, по Гумбольдту, — выразители нацио­ нальности. О связи языка с духом и характером народа (через посредство понятия национальности) см., например, с. 471. По­ нятие характера Гумбольдт применяет также к языку, говоря, например, что характер языков есть как бы дух, представляю­ щий собой естественное следствие продолженного влияния ум­ ственной особенности народа на язык (с. 562).

56

(мысль)». Намечая программу исследования хода образо­вания языка, Гумбольдт предполагает рассматривать этот процесс в самом широком объеме не только в отношении к непосредственному результату его образования — речи и ее элементам, но и в отношении к деятельности мыш­ления и чувства (с. 426). В гумбольдтианской концепции уделяется много внимания характеру взаимоотношений языка и умственной (духовной) деятельности народа, жи­вой, неразрывной связи языка и интеллектуальности на­рода (мысли, мышления).

По Гумбольдту, язык — спутник, свидетель, а иногда и единственный представитель духовного развития чело­вечества. Он глубоко входит в духовное развитие чело­вечества, сопровождая его на каждой ступени его мест­ных продвижений (прогресса — Fortschritt) и возвратов назад. По языку можно узнать всякое состояние куль­туры. Но есть эпоха, когда виден только язык, где он не только сопровождает духовное развитие, но даже за­нимает его место (с. 386). Интеллектуальная деятель­ность и язык едины и неотделимы друг от друга (с. 426). Соответственно не могут быть отделены в их постоянном воздействии друг на друга также язык и ин­теллектуальная организация (intellectuelle Anlagen). Это связывается им с тем, что и интеллектуальная деятель­ность человека, будучи совершенно духовным и внутрен­ним процессом, не оставляет по себе никакого явного следа. Она переходит вовне и делается доступной чувст­вам (fur die Sinne) лишь посредством звука. В этом смысле язык есть орудие образования мысли (das bil-dende Organ des Gedanken). И язык и мысль произво­дятся одной и той же силой — силой народного духа (с. 477). Оба они имеют способность к беспредельности в своем употреблении — основную черту силы духа. Язык есть необходимое завершение мысли (с. 649—650).

Между языком и умственной деятельностью (мышле­нием, мыслью) наблюдаются отношения взаимосвязан­ности, взаимосогласованности, взаимовлияния. Гумбольдт обращает внимание на известную связь состава языка (Sprachbaue) со степенью успехов всех других видов ин­теллектуальной деятельности, состоящую преимущест­венно в том «животворном дыхании», которое языкотвор­ческая сила изливает в акте претворения мира в мысль и которое распространяется гармонически по всем частям сферы языка (с. 413).

57

. Влияние друг на друга языка и мышления может быть как логически одновременным, так и развернутым во времени (в форме цепочки). Язык, по Гумбольдту (с. 407—408), есть вместе с тем особая форма способа мышления и чувствования (eine Auffassungsweise der ge-sammten Denk- und Empfindungsart), а форма эта, бу­дучи предоставлена народу из отдаленной древности, не может не действовать на него без того, чтобы в то же время не оказывать и сильного влияния на язык. При­мером последовательного влияния может служить ситуа­ция (с. 567), когда дух стремится внести в язык нечто новое, чтобы, воплотив в него это новое, самому стать под его влияние. По предположению Гумбольдта (с. 549—550), правильное ■ развитие языка идет в гармо­ническом соответствии (согласии) с развитием интеллек­туальных способностей (Vermogen) вообще. Так, качество совершенно внутренней и чисто интеллектуальной сто­роны звуковых форм, составляющих собственно язык (с. 463—464), зависит от согласованности в действии ее законов и от такой же согласованности их деятельности с законами восприятия, мышления, чувства. Взаимное приспособление языка и умственной деятельности наро­дов — это процесс, развернутый во времени, и скорее тен­денция, чем истинное положение дел. В реальной истории возможна некоторая дисгармоничность в их отношениях. Так, в более древних и «первобытных» языках пол­нота форм иногда, по-видимому, может превышать по­требности мысли. Под влиянием же более зрелого духов­ного развития (Geistesbildung) она может являться уме­реннее (с. 554).

Четвертая координата, задающая поле существования языка, — это «язык—мир (природа, действительность)». Язык, в понимании Гумбольдта, — вечный посредник между духом и природой (с. 565), настоящий мир (eine wahre Welt), который дух должен ставить между собой и предметами путем внутренней работы своей силы (с. 567). Этот мир создает себе человек из впечатлений, производимых на него действительным миром. Отдель­ными «предметами» этого мира окажутся, естественно, слова (с. 448). Мир действительный иначе именуется действительностью (eine Wirklichkeit) (с. 568—569; см. о понятии индивидуальной действительности с. 650). На­зывая язык особым миром, противостоящим миру дейст­вительному, Гумбольдт предостерегает от представления

58

языйа в форме пространства, распространение³⁰ которого осуществляется путем присоединения или как бы завое­вания областей, лежащих вне его (с. 399), так как при таком подходе невозможно понять природу языка в са­мых существенных ее чертах.

Мы рассмотрели основные координаты, задающие про­странство существования языка у Гумбольдта. Введение таких координат расширяет исходную ситуацию бытия языка и соответственно отображения ее в теории. Экстен­сивное начало концепции Гумбольдта — следствие при­знания им деятельностной природы языка (его полипри-родности). Действительно, трактовка языка как деятель­ности требует постановки вопроса и о субъекте этой деятельности. В понимании Гумбольдта таковым счита­ется дух, произведением которого язык и является. При­влечение духа в качестве объяснительного принципа за­дает широкий экспланаторный контекст, роднящий язык с другими одноприродными явлениями. Язык всегда с не­обходимостью основывается на совокупности всех духов­ных сил человека, не исключая ничего, что в них имеется, поскольку язык охватывает все. Поэтому язык можно представлять себе и как миросозерцание (Weltanschau­ung) и как систему мыслей (Gedankenverknupfung) и как то и другое вместе, так как он действительно совмещает • в себе эти направления (с. 412). По-видимому, трактовка языка как миросозерцания имеет скрытый деятельностно-процессуальный оттенок, а понимание его как системы мыслей — оттенок вещественности (предметности) и не­которой статичности.

Из -рассмотрения языка как произведения духа сле­дует, что природа языка не уникальна и возможна более общая наука, где язык рассматривается как частный слу­чай (хотя и весьма специфический) в более широком поле объектов ее изучения. Собственно говоря, у Гум­больдта в его лингво-философских рассуждениях о языке нет специального концептуального аппарата для описа­ния исключительно языковых феноменов. Гумбольдта по справедливости называют основателем наук о духе, или гуманитарных наук (наук о культуре). Раскрывая струк­турный изоморфизм между объектами культуры (язык,

Очевидно, что под распространением здесь понимается «озна­чивание» новых областей действительности, осваиваемых че­ловеческой мыслью.

59

искусство, мифология), Гумбольдт подчеркивает общность задач филологов, специалистов по эстетике, историков и необходимость разработки единых приемов исследования для всех областей наук о духе (см. подробнее Ramischwili 1967, 561). Говоря о создании всеобщей теории истори­ческих наук, он подчеркивает особую роль языка для по­нимания всех социально-исторических явлений.

ДЕЯТЕЛЬНОСТНО-ДИНАМИЧЕСКАЯ ТРАКТОВКА ЯЗЫКА

При деятельностно-динамическом взгляде объект рассмат­ривается как деятельность и сила, т. е. как некая сущность, порождаемая деятельностью другого объекта, понимае­мого как сила, и выступающая далее по отношению к другим сущностям как определенная сила. Деятель-ностно-динамический подход при аналитическом рассмот­рении можно было бы разбить на два подхода: собственно деятельностный и динамический (энергетический, сило­вой). Однако динамический (силовой) подход можно представлять и как составную часть деятельностного под­хода в широком понимании и рассматривать оба эти подхода как единый исследовательский прием, трактуя силу как атрибут деятельности³¹. Охарактеризуем сна­чала собственно деятельностную компоненту гумбольдтов-ской концепции, а затем динамическую (силовую).

Деятельностный подход в этой концепции занимает центральное положение. Можно говорить даже о его ло­гической исходности и все основные идеи Гумбольдта увидеть через категорию деятельности и сцепленные с нею представления. По замечанию В. А. Звегинцева (1978, 175), все рассуждения и дихотомии Гумбольдта являются прямыми производными от положения о языке как деятельности, несмотря на то что они своим метафи­зическим обличьем, как кажется, противопоставляются этому подходу.

Обязательность деятельностного подхода к языку и

³¹ В работе Г. В. Рамишвили (1978, 214) концепция Гумбольдта также называется динамической, однако этим наименованием у него подчеркивается другой момент — а именно синтетиче­ский сплав базисных черт гумбольдтианской концепции (ди­намическая концепция Гумбольдта, по Рамишвили, рассматри­вает язык как «форму, порождение и энергию, а не как аморф­ную массу, результат или эргон»).

60

логическая Первичность деятельностной характеристики й гумбольдтианской концепции, вытекает из следующих тезисов:

1. «Бытие духа состоит только в деятельности и его можно представлять только в виде деятельности» (... weil sich das Dasein des Geistes uberhaupt nur in Tatigkeit und als solche denken lafit) (c. 419); «Сила духа имеет свое бытие только в деятельности» (Das gei- stige Vermogen hat aber sein Dasein allein in seiner Tatigkeit) (c. 464).

1. Язык есть произведение деятельности духа или даже сама деятельность духа.

1. Следовательно, и язык мы можем знать только из его деятельности и можем представить только в виде деятельности и как деятельность духа ³².

Приведем контексты, иллюстрирующие определения языка в терминах деятельностной парадигмы.

1. «Обозначить языки как деятельность духа (als eine Arbeit des Geistes) более адекватно и правильно» (с. 419);

1. «Если языки рассматривать генетически как дея­ тельность духа, направленную к определенной цели (auf einen bestimmten Zweck gerichtete Geistesarbeit), то бро­ сается в глаза, что эта цель может быть достигнута в меньшей или большей степени» (с. 389).

1. «Язык, как в отдельном слове, так и в связной речи, есть акт, истинно-творческое действие духа» (eine wahrhaft schopferische Handlung des Geistes) j(c. 605).

1. «Язык есть вечно повторяющаяся работа духа, стремящаяся претворять членораздельный звук в выра­ жение мысли» (с. 418).

К тому же типу определений примыкают определения языка через категории деятельностной парадигмы (цель, средство и т. д.) и другие деятельностные понятия (акт, оттиск, опыт, образец и т. д.). Приведем некоторые из таких определений.

«... язык представляется средством к цели» (als ein Werkzeug zu einem Zwecke) (c. 462);

«Язык есть орган образования мысли» (Die Sprache ist das bildende Organ des Gedanken) (c. 426);

³² По-видимому, этот тезис справедлив не только для языка в це­лом, но и для отдельных его компонентов; см. деятельностную дефиницию формы языка (с. 420).

61

k... в существе человека вложено предчувствие обла­сти, выходящей за пределы языка, ... язык в то же время есть единственное средство (das einzige Mittel) исследо­вать и оплодотворить эту область» (с. 567).

В качестве средств деятельностного представления у Гумбольдта выступают подкатегории деятельностной категориальной парадигмы — цель,, средство, задача, про­дукт и т. д. и понятия с деятельностной семантикой — отпечаток, работа и т. д. Деятельностному представлению (интерпретации) может быть подвергнут как сам язык, включая любой элемент его структурации, так и любой компонент поля существования языка (человек, дух на­рода и т. д.). Здесь возникает методологическая пробле­матика связи структурации языка и языковой деятель­ности с исходными идеями деятельностного представле­ния, в частности, вопрос о том, производна ли структу-рация языка от деятельностного взгляда или она резуль­тат наложения других независимых от деятельностной парадигмы категорий (например, категорий системного подхода). Другими словами, это вопрос о коррелирован-ности в рамках деятельностного представления структу­рации языка и языковой деятельности.

В деятельностном мире гумбольдтианской концепции все может действовать — дух, человек, язык. Но более всего речь идет о деятельности языка и духа. В идеаль­ном теоретическом мире гумбольдтианской концепции одни потоки действий сменяют другие; возникает целый вихрь деятельностей со своей иерархией. Одни виды дея-тельностей могут считаться более специфичными для рас­крытия сути исследуемых объектов, другие, напротив, — менее специфичными. Так, существенной деятельностью (Wirksamkeit) языка в человеке признается деятельность, направленная на мыслящую и творящую своим мышле­нием силу человека (с. 400). Стилистика мышления (видения объектов) при деятельностном взгляде такова, что во всем видятся потоки действий или следы этих действий. Например, интеллектуальные преимущества языков трактуются как зависимые от духовной органи­зации народов в эпоху образования и преобразования языка и составляющие ее образ (das Bild) или даже не­посредственный отпечаток (der unmittelbare Abdruck) (с. 464).

При деятельностном представлении деятельностной трактовке подвергаются все явления из жизни языка,

62

в частности, внутренний генезис ³³ языка у человека трак­туется как неразрывно связанный с внутренней приро­дой человека, со спонтанными бессознательными (непро­извольными) процессами, свойственными ей: «. .. Языки неразрывно связаны (verwachsen sind) с внутренней при­родой человека и скорее исторгаются из нее самодея­тельно, чем производятся ею произвольно» (с. 410) ³⁴. Деятельностную трактовку получают также законы (языка?). Они интерпретируются в виде особых путей, которыми идет деятельность духа при образовании языка (in der Spracherzeugung), или же, при другом сравнении, в виде форм, с помощью которых она чеканит звуки (с. 463). Как видим, деятельностная трактовка законов в гумбольдтианской концепции осуществляется на уровне образов. Неясно, имеются ли в ней собственно теорети­ческие, а не образно-метафорические философские поня­тия, связанные с идеей закона. Разновидностью деятель­ностной трактовки: законов можно считать их телеологи­ческую трактовку -— квалификацию через категорию цели, входящую в состав деятельностной категориальной пара­дигмы. «При непосредственной связи явлений языка с си­лой духа, — пишет Гумбольдт (с. 476), — язык представ­ляет органическое целое, в котором различимы не только отдельные части, но также законы его деятельности- (Ge-setze des Verfahrens), или говоря историческими терми­нами, направления и стремления».

Деятельностная трактовка распространяется у Гум­больдта и на определение предназначения языка³⁵, или на языке современной лингвистики, — его функций. От­метим наиболее важные из них:

1. функция транспонирования (перевода предметов мира в предметы сознания (с. 413);

1. функция обозначения предметов (с. 416);

³³ Возможно, у Гумбольдта не имеется различия понятий гене­ зиса, применяемого к языку в целом, и порождения, применяе­ мого к реализации речевой деятельности у индивида.

³⁴ Интересно рассмотреть, как связаны у Гумбольдта спонтан­ ность и самодеятельность.

³³ В этой связи интересно дать методологическую интерпретацию некоторым замечаниям Гумбольдта о неисчерпываемости языка телеологическим началом, например, утверждению, что разви­ваемый в его работе подход исходит не из поставленной цели, а из непостижимой первопричины. Гумбольдт подчеркивает (с. 388—389), что именно такой подход и является единственно-подходящим для игзучеяия различных проявлений человеческого Духа.

(53

3. составлять условие мышления для человека (с. 429);

3. удовлетворять потребности общения между людьми (с. 429) (в терминологии последующей лингвистики — это коммуникативная функция);

3. служить средством обмена мыслями (с. 429),сред­ ством понимания (с. 416);

3. давать инструкцию обращения с предметами внеш­ него мира (с. 434);

3. быть посредником между человеком и природой, действующей на него изнутри и снаружи (с. 434).

В связи с развертыванием деятельностного представ­ления языка целесообразно остановиться на вопросе о том, какая из базисных функций языка — функция транспонирования (на языке современной лингвистики, когнитивная) или коммуникативная — является первич­ной в гумбольдтианской концепции. По-видимому, в ней речь идет о логической и генетической первичности функ­ции транспонирования (т. е. перевода мира в предметы сознания) в плане филогенеза языка и актуальной пер­вичности коммуникативной функции в плане онтогенеза языка ³⁶. Гумбольдт подчеркивает, что производство языка (die Hervorbringung der Sprache) — внутренняя потреб­ность человечества, а не только внешняя, потребность поддерживать общественные отношения, которая носит внешний характер для человечества; эта внутренняя по­требность лежит в самой природе человеческого духа и составляет необходимое условие для развития сил духа и приобретения миросозерцания (с. 390).

Язык — это необходимое условие для мышления че­ловека даже в ситуации, когда непосредственное обще­ние между людьми отсутствует: даже вовсе не касаясь общения между людьми, можно утверждать, что «речь (das Sprechen) — необходимое условие мышления для человека даже при полном одиночестве. Но в действитель­ности (in der Erscheinung) язык всегда развивается в об­ществе людей, и человек понимает самого себя не иначе, как удостоверясь в понятности своих слов для другого» (с. 429).

По словам Г. В. Рамишвили, коммуницировать возможно при условии, если отражение мира хотя бы частично уже произо­шло. В противном случае речь может идти только о биологи­ческой коммуникации.

64

При развертывании деятельностного представления языка Гумбольдт с его преимущественным интересом к основаниям языка и его первоистокам особое внимание уделяет именно функции транспонирования, не слишком занимаясь языком в качестве средства общения между людьми.

В концепции Гумбольдта сформулированы некоторые базисные принципы деятельности, которые могут быть использованы при развертывании деятельностных пред­ставлений языка гумбольдтианской ориентации. Эти прин­ципы будем называть законами деятельности.

К числу таких законов принадлежит прежде всего принцип, согласно которому «то, что само в себе едино (Eins) и одарено энергией (energisch 1st), также нена­рушимо сохраняет естественную гармонию в своей дея­тельности (in seiner Wirkung)» (с. 463).

Второй закон — это закон неразрывной связи глав­ных проявлений субъекта деятельности: «Где чувство языка .. . проложило себе своей ясностью и остротой пра­вильный путь, там разливаются внутренний свет и опре­деленность по всему строению языка и главные прояв­ления его деятельности находятся между собой в нераз­рывной связи (die hauptsachlichsten AuBerungen seiner Wirksamkeit stehen in ungetrenntem Zusammenhange mit einander) (c. 499).

Третий закон касается обратной связи субъекта дея­тельности и его продукта. В соответствии с этим законом продукт деятельности оказывает свое воздействие на субъ­екта деятельности, который его произвел. Этот закон рас­пространяется на самые различные субъекты деятельно­сти — человека, дух, язык и его компоненты. Приведем соответствующие фрагменты, иллюстрирующие действие этого закона:

65

1. «Как вообще закон существования человека в мире таков, что человек ничего не может произвести из себя, что мгновенно не стало бы массой, обратно действующей на него самого и обусловливающей его дальнейшее твор­чество, так звук, претворяемый внутренним чувством языка в членораздельный, видоизменяет затем взгляд и приемы (das Verfahren) внутреннего чувства языка. Та­ким образом, всякое дальнейшее созидание (Schaffen) не сохраняет простого направления первоначальной силы, а усложняет его за счет созданного прежде» (с. 650— 651).

5 В. И. Постовалова

2. «... дух непрестанно стремится внести в него (язык. — В. П.) что-нибудь новое, чтобы, воплотив в него это новое, самому стать вновь под его влияние» (с. 567).

2. «В -эпоху образования форм народы больше, заняты самим языком, чем его целью, больше тем, что они дол­ жны выразить; они прилагают усилие к выражению мысли, и это усилие (Drang) при вдохновительном влия­ нии созданного (des Gelungenen) вызывает и поддержи­ вает их творческую силу» (с. 554).

2. «Дух создает и созданное ставит перед собой по­ средством того же~ акта как объект и воспринимает его действие на себя» (с. 607).

Деятельность — центральное понятие у Гумбольдта, которое служит связующим звеном между остальными понятиями его концепции. В категориально-понятийной парадигме этой концепции деятельность непосредственно противостоит (т. е. находится на одинаковом уровне аб­стракции и идеализации) бытию. Категории бытия и дея­тельности у Гумбольдта равнопорядковы. Они выступают наряду с понятием духа в функции предельных понятий, замыкающих и отграничивающих поле рассмотрения языка в его концепции. В следующих фрагментах иллю­стрируется прямая противопоставленность категорий дея­тельности и бытия³⁷: «Сила духа имеет свое бытие только в деятельности (с. 464); «Народы и частные лица ... наслаждаются своим бытием (sein Dasein) в счастье и деятельности (in seiner Tatigkeit)» (с. 387); «Мы отличаем бытие (das Sein) от деятельности (Wir-ken) и первое как невидимую первоначальную причину противополагаем мышлению, чувству и деятельности, об­наруживающимся в явлении. Мы здесь имеем в виду не то или иное отдельное бытие индивида, а бытие всеоб­щее, которое определяющим образом выступает в каждом отдельном» (с. 568). Гумбольдт рассуждает преимуще­ственно о внутреннем бытии (das innere Sein) (с. 383). Деятельности в его концепции противостоит также «жизнь» («Жизнь (Leben) и деятельность (Tatigkeit) в природе повсюду развиваются из внутренней свободы, первоначального источника которой напрасно было бы

³⁷ См также замечания о бытии (Sein) как конечном пункте исследования (с. 568), о чистом синтезе бытия (Sein) и по­нятия (Begriff) (с. 467), откуда ясно, что одним из оппозитов «бытия» у Гумбольдта является «понятие».

66

искать в области явлений» (с. 566). У Гумбольдта исполь­зуется противопоставление деятельности/предметности (вещности) — центральное противопоставление в немец­кой классической философии³⁸. См., например: «Где же язык, проникнутый энергичной внутренней силой, оду­шевляется ею к движению, там он радостно принимает высший полет и соответственно тому обратно действует своею вещественною самостоятельностью» (materielle Selbststandigkeit) (с. 634).

Категория деятельности конкретизируется у Гум­больдта с помощью ряда понятий (подкатегорий) — субъ­екта деятельности (действующего лица), задачи, цели, средств, способов (методов) деятельности, продукта, ма­териала, — образующих понятийно-категориальную пара­дигму деятельностного представления языка. О своих средствах задания деятельностного представления упоми­нает и сам Гумбольдт (с. 419): «Назвать язык — деятель­ностью (eine Arbeit) духа уместно и справедливо уже и потому, что бытие духа состоит только в деятельности и его можно представлять себе только в виде деятельности. При необходимом для исследования языков разложении их состава мы принуждены даже представлять язык как действие (ein Verfahren), осуществляемое с помощью определенных средств и направленное к определенным целям, и принимать языки действительно за произведе­ния (Bildungen) народов».

Вслед за Гегелем принято различать во всеобщей структуре деятельности такие ее компоненты, как: цель, средство, результат и сам процесс деятельности. Для дея­тельности характерна, связка «субъект — объект». В ан­тропологически ориентированном понимании деятельности как деятельности человека в качестве субъекта стали по­нимать человека, переосмысливая соответственно содержа­ние всех остальных компонентов структуры деятельности. Эта идея хорошо выражена у Э. Г. Юдина (1978, 268): «Деятельность предполагает противопоставление субъекта и объекта и вытекающее отсюда противопоставление ло-

³³ В последующих исследованиях по теории деятельности в ка­честве исходного противопоставления выступает оппозиция дея-тельностный/натуральный (деятельность/природа), для харак­теристики которой используются категории естественного/ис­кусственного. У Гумбольдта нет оппозиции естественного/ис­кусственного. Понятие естественного используется им вне оппо­зиции к искусственному.

67 5*

гики человеческих целей и логики самого объекта: чело­век противопоставляет себе объект деятельности как ма­териал, который в согласии с целями человека должен получить новую форму и новые свойства, превратиться из внеположенного материала в продукт деятельности и уже в этом своем качестве включиться в социальную жизнь. . . С личностной точки зрения деятельность пред­ставляет собой единство интериоризации (освоения чело­веком совокупности условий его жизни и деятельности и формирования на этой основе личностных характери­стик и способностей) и экстериоризации (воплощения способностей и замыслов человека в продуктах его дея­тельности)» ³⁹.

Перейдем к подробной характеристике понятий, кон­кретизирующих в гумбольдтианской концепции базисную категорию деятельности. Первое понятие — это субъект деятельности (деятель). В качестве субъекта деятельно­сти в гумбольдтовских построениях могут выступать: 1) народ (люди), человек (отдельные лица), род (лю­дей); 2) дух; 3) сила; 4) язык, речь, чувство языка; 5)другие более частные субъекты деятельности: звук, звуковой смысл, ум, слух народа, соображения рассудка, стремление, внутренние отношения, чувства, внешние впе­чатления, законы форм и др.⁴⁰

³⁹ См. также вариант операционального определения структуры деятельности (акта деятельности) у Г. П. Щедровицкого, в кон­ цепции которого в числе структурных компонентов деятельно­ сти выделяются: 1) цель, стоящая перед индивидом; 2) ис­ ходный материал объектного преобразования; 3) продукт объ­ ектного преобразования (т. е. новообразование, полученное в результате осуществления процедур деятельности); 4) про­ цедуры деятельности (включая орудия преобразования, ма- шипы или вообще средства и действия, осуществляемые чело­ веком) ; 5) интериоризованные средства (образования, исполь­ зуемые при построении процедур); В) способности, необходи­ мые для оперирования средствами осуществления действий и построения соответствующих процедур, производящих преобра­ зование исходного материала в продукт.

В психологической концепции деятельности, развивавшейся в работах А. Н. Леонтьева, деятельность трактуется как реаль­ный процесс, складывающийся из совокупности действий и операций.

⁴⁰ М. Хайдеггер (ОПЯ 1975, 10) обращает внимание на то, что Гумбольдт определяет сущность языка как «энергию», понимая, однако, последнюю в смысле монадологии Лейбница (1935) как деятельность субъекта.

68

Приведем последовательно контексты, иллюстрирую­щие употребление каждого из перечисленных классов субъектов деятельности. В концепции Гумбольдта, как практически и во всех деятельностных концепциях, в ка­честве субъектов деятельности выступают живые суще­ства — люди, народы, человек и т. д. См., например: «Со­здание наций предшествует созданиям (Werken) отдель­ных лиц» (с. 414); «Но языки доказывают своим суще­ствованием (Dasein), что имеются произведения духа, которые не переходят от одного индивида ко всем осталь­ным, но могут производиться из самодеятельности всех в одно время. Так как форма языков всегда непременно национальна, то непосредственными творцами в их со­здании бывают, очевидно, сами народы как таковые» (с. 410); «Коль скоро народ или вообще мыслящая сила человека воспринимает элементы языка (Sprachelemente), она должна... соединять их в единство» (с. 549).

В качестве особого субъекта деятельности у Гум­больдта может выступать также дух. Рассмотрение духа в качестве субъекта деятельности составляет одну из от­личительных черт варианта деятельностного представле­ния языка у Гумбольдта, вся концепция которого бази­руется на идее о том, что язык есть деятельность духа (eine Arbeit des Geistes) (с. 419), точнее (в генетическом аспекте) деятельность духа, направленная к определен­ной цели (auf einen bestimmten Zweck gerichtete Gei-stesarbeit) (c. 389). Использование духа в качестве субъ­екта деятельности — типичная черта трансценденталист-ского стиля мышления. В качестве сверхиндивидуального субъекта в идеалистических системах разного вида могут выступать абсолютный дух, бог, мировой разум, транс­цендентальное «Я». Подлинным субъектом познания, по Канту, — пишет В. А. Лекторский (1967, 220), — «явля­ется не индивидуальное, эмпирическое „Я", а некоторый „субъект вообще", трансцендентальный Субъект, лежа­щий в глубочайшей основе всякого индивидуального „Я", но вместе с тем выходящий за его пределы». «Субъект вообще» открывается эмпирическому сознанию индиви­дуального субъекта не в своем функционировании, а лишь в его результате — в форме продуктов его деятельности, в качестве каких выступает мир явлений. Потусторон­ними производителями мира явлений, по Канту, служат «вещи в себе» и «трансцендентальный субъект». В гно­сеологии Канта субъект предстает не как созерцающий

69

внешнюю действительность (мир явлений), а как сози­дающий формы предметности.

В качестве субъекта деятельности у Гумбольдта не­редко выступают различного рода «силы» (см., например, о языкотворческой силе — силе, творящей языки, с. 400). Субъект деятельности, осмысленный как сила, и сила как субъект деятельности — вторая уникальная черта дея-тельностной концепции языка Гумбольдта.

Субъектом деятельности часто выступает язык (ино­гда — речь). Язык, в понимании Гумбольдта, осуще­ствляет самые разнообразные действия. Он может соб­ственной внутренней самодеятельностью видоизменять всякое произведенное на него влияние (с. 412), избирать пути своего движения (с. 543), действовать в различных направлениях, например, оказывать воздействие (Wir-kung) на произнесенное (das Gesprochehe) и на произво­дящую его силу народного духа (с. 477). В качестве осо­бого субъекта деятельности выступает также языковое чувство (Sprachsinn) (с. 459, 488, 499).

Идея деятельностного взгляда на мир у Гумбольдта так всесильна, что в деятельностную орбиту включаются им и такие феномены, которые обычно как самостоя­тельно действующие не воспринимаются. Так, деятель­ными (деятелями) становятся: звуки (с. 650), ум (с. 429), слух (с. 445), качества в языках, действующие на пользу или во вред совершенству их организации (с. 488), законы (с. 463—464), внешние впечатления и внутренние чувства человека (с. 496), особенности мысли и чувства народа, влияющие на язык с момента его обра­зования (с. 555) и т. д. По Гумбольдту (с. 548), в ходе развития языков участвуют две ограничивающие друг друга причины — основное начало, которым определяется направление, и влияние произведенного материала.

Второе понятие, раскрывающее категорию деятельно­сти, — это задача (Aufgabe). Так, Гумбольдт упоминает (с. 417) о необходимости уяснения способа, с помощью которого каждый язык решает наиглавнейшие вопросы, которые предстоят как задачи при всяком образовании языка (Spracherzeugung).

тельности, — это понятие цели⁴¹, имеющее в концепции

41

⁴¹ Категория цели занимает центральное положение в характе­ристике акта деятельности, поскольку именно на ней сфоку-

70

Третье понятие, конкретизирующее категорию дея-

Гумбольдта большую смысловую нагрузку в отличие, на­пример, от понятия задачи, которое только намечается. Концепция Гумбольдта может быть названа в известном смысле телеологической и возможно даже говорить о са­мостоятельном телеологическом представлении языка (разновидности деятельностного) ⁴². Гумбольдт упоминает об общих целях языка («форма всех языков . . . должна достигать всеобщей цели» (den allgemeinen Zweck) (с. 651), внутренних целях (с. 459).

В теоретическом пространстве его концепции речь мо­жет идти о целях разных субъектов деятельности — дея­тельности человека (человечества), силы, духа, языка и т. д. По Гумбольдту (с. 652), деятельность духа имеет своей целью не одно только внутреннее возвышение, на этом пути она может быть увлечена и к внешней своей цели. Гумбольдт упоминает о деятельности, целью кото­рой является взаимопонимание между людьми (каждый должен говорить другому так, как говорил бы тот при тех же условиях) (с. 419). Определив язык генетически как деятельность духа, направленную к известной цели, он полагает (с. 389), что цель эта может быть достигнута в различной степени. Человек, в представлении Гум­больдта (с. 568), понимает предметы и обращается с ними всегда в одном и том же направлении с одной и той же целью (dasselbe Ziel) при одинаковой мере движения, Извечная цель (das Ziel) постепенного развития чело­вечества состоит в соединении продуктов, самобытно про­изводимых духом изнутри себя самого, с данными извне (с. 394).

. В языке все направлено к определенной цели — выра­жению мысли (с. 422). Поэтому образование языка можно представить себе как взаимодействие духовного стремления обозначить материал, требуемый внутренними

сированы остальные компоненты структуры деятельности. Этаидея хорошо выражена у А. П. Огурцова (1976, 193): «Дея­тельность предполагает рационально формулируемые цели, ра­циональный выбор средств, соизмерение целей и выбранных средств, рационально обоснованное принятие решения, целе­направленные акты деятельности и, наконец, объективные ре­зультаты, далеко не всегда совпадающие, а часто даже про­тиворечащие поставленным целям».

¹² См., например, телеологическую трактовку нереализованного (потенциального) в языке (с. 390), где упоминается о том, что языкам не всегда удается полностью выполнить стремление (Streben), которое в них четко наметилось,

71

целями языка, и производства артикулированного звука (с. 459). Гумбольдт говорит о решительном влиянии раз­личных звуковых форм на достижение внутренних целей языка (с. 460) ⁴³. Поскольку язык в своем создании на­ходится в зависимости от обстоятельств, при которых он «является в действительность», то он не везде может достигнуть одинаковой для всех цели. Между тем необ­ходимость удовлетворения всеобщей цели вынуждает его стремиться к тому образованию (Gestaltung), которое го­дилось бы для его цели (с. 678). По Гумбольдту (с. 651), форма всех языков в сущности своей одинакова и должна достигать общей цели языка. Возможна форма языка, которая из всех допустимых' форм наиболее всего соот­ветствует целям языка (с. 652). В своих отклонениях от правильного построения конкретная форма различных языков имеет как отрицательную часть, так и положи­тельную, ведущую к общей цели то, что не полностью ее достигло (с. 678). Заметив, что формирование речи (die Rede) на самой высшей своей ступени равносильно рож­дению идей и всему духовному развитию, Гумбольдт под­черкивает (с. 501), что к этой цели она стремится, ка­кие бы преграды ни стояли на пути к ее достижению. Помимо «цели» используются также понятия из того же семантического поля — «намерение», «тенденция», «стремление», «направление», «предназначение». Гум­больдт говорит о творческом стремлении духа (sein schop-ferischer Trieb) (с. 555), о том, что дух стремится (strebt) внести в язык новое (с. 567), о стремлении духа (geistige Streben) в объективный мир и о результате та­кого стремления — слове, которое возвращается назад к субъекту (с. 428). Гумбольдт упоминает также о стрем­лении языка, замечая, например, что организм языков обнаруживает способ их стремления (Streben) к завер­шению формирования языка (с. 391) или что звуковая форма может противостоять внутренней тенденции языка (Sprachtendenz) (с. 425). Он говорит (с. 460) о наклон--ности (Neigung) образовывать множество тонких и резко отграниченных артикуляций и о стремлении (Streben) разума языка создать столько различных форм, сколько

«См. замечания Гумбольдта (с. 658) о необходимости особогоискусственного устройства (ein kunstlicher Bau) для осуще­ствления простейших целей, которые каждый язык непременно достигает. Об окончательном достижении целей процесса син­теза в языке (с. 473).

П

I :

нугйно Для того, чтобы схватить летящую мысль S бес­конечном разнообразии ее движений, а также рассуждает о стремлении (Trieb) к развитию языка (с. 397). В кон­цепции Гумбольдта речь идет о внутреннем направлении (Streben) чувства языка (с. 488), духовном стремлении (des geistigen Strebens) (с. 459), духовной силе в чело­веке, которая своими индивидуальными стремлениями (Bestrebungen) постоянно изобретает новые формы (с. 395).

При характеристике направления, как и при характе­ристике цели, релевантны параметры — что «направля­ется», субъект и адресат направления. По Гумбольдту (с. 389), язык есть деятельность духа, направленная к оп­ределенной цели (см. также о направлении народного духа — Geistesrichtung der Nation — с. 672; о направлен­ности на язык стремлений народа — den gerichteten Trieb der Nationen — с. 654—655; о преобладании первоначаль­ного направления в языке vorherrschende Richtung — с. 554). Язык должен пробуждать в каждом человеке, те же силы, которые действуют в нем самом, давая им то же самое направление (Richtung) (с. 413). Гумбольдт упоминает о простом направлении первоначальной силы (die einfache Richtung der ursprunglichen Kraft) языка (отмечая, что всякое созидание в языке не отменяет та­кого направления, а является его усложнением за счет действия, созданного ранее) (с. 651), о всеобщих направ­лениях языка (с. 448), а также возможных интеллек­туальных направлениях, одному из бесконечного разно­образия которых следует язык (с. 412).

Помимо понятий цели, стремления и направления, Гумбольдт использует также понятие намерения (Absicht) (с. 531), полагая, что иногда в языке Нужно остерегаться допускать в собственном смысле намеренности (etwas eigentlich Absichtliches) (с. 510). Говоря об изменении звуков, он упоминает о чувстве языка, которое намеренно (absichtlich) или по равнодушию позволяет звукам исче­зать из языка (с. 488).

В некоторых контекстах понятия направление и стремление, а также близкое к ним по значению слово путь употребляются одновременно, создавая впечатление телеологического потока в деятельностной картине кон­цепции; см., например: «Стремление (Streben) внутрен­него чувства в языках действительно направлено (gerich-tet) к одинаковости в языках и его господство даже не-

73

удачные формы старается как-нибудь возвратить к пра­вильному пути (Bahn) (с. 651—652, см. также с. 412-413).

Четвертое понятие, конкретизирующее категорию дея­тельности, — это средства (орудия) деятельности, для характеристики которого существенны параметры: кому принадлежит средство, для чего оно служит и что явля­ется средством. В качестве средства деятельности чело­века и духа рассматривается язык. По Гумбольдту (с. 414), если народ позволяет языку свободно развиваться из своего духа, употребляя его орудием (als Werkzeug) своей внутренней деятельности, он ищет и достигает выс­шего. Язык как орган образования мысли (das bildende Organ des Gedanken) (с. 426) может служить вдохнови­тельным орудием для вновь возникающих поколений.

Описывая ситуации, когда язык уже построен, Гум­больдт замечает: «Орудие готово (das Werkzeug ist vorhanden) и духу предстоит пользоваться им и вопло­щаться в нем» (с. 554). Языки — необходимые орудия (Werkzeuge) для деятельности духа (с. 655).

В экстенсивном контексте рассмотрения деятельност-ного мира Гумбольдта язык не только служит средством деятельности (см.: с. 567), но и сам имеет средства для выполнения своих задач.

Всю сумму средств (Mittel), употребляемых языком для достижения своих целей, Гумбольдт называет техни­кой (Technik), разделяя ее на фонетическую и интеллек­туальную. Под фонетической техникой он понимает (с. 462) образование слов и форм со стороны звуков. Интеллектуальная же техника, в его представлении, со­держит в себе все, что в языке подлежит обозначению и различению (например, роды имен в языке, двойственное число, времена глаголов и т. д.). Техника языка может развиваться иногда сверх потребности для достижения цели и возникает вопрос о соразмерности развития тех­ники языка интересам достижения его цели. В некоторых языках техника может превышать меру потребности в этом плане, а в других не достигать ее (с. 462—463). Характеризуя используемые средства (орудия), Гум­больдт говорит о вдохновительных орудиях (Werkzeuge) (с. 634), конечных средствах (endlichen Mitteln) (с. 567) и т. д. В понимании Гумбольдта (с. 568—569), деятель­ность человека вплоть до ее зародышей (einfachste Endpunkten) состоит в способе (in der Art), посредством

74

которого человек принимает действительность за свой объект или за материю, которую он формирует. С по­мощью понятия способа определяется и характер языков, состоящий в особом способе соединения мысли со зву­ками. Гумбольдт обращает внимание на необходимость уяснения способа (Art) (путем всматривания в форму языка), посредством которого каждый язык разрешает основные вопросы, составляющие задачу при образовании всякого языка (с. 417). Он говорит также об организме тех языков, в которых даже при запутанности их форм будет обнаруживаться способ их стремления (die Art ihres Strebens) к формированию языка наиболее ясно (с. 391).

Пятое понятие, конкретизирующее категорию деятель­ности, — это способ деятельности (образ деятельности, метод) ⁴⁴. Определив язык как акт, истинно-творческое действие духа, Гумбольдт замечает (с. 605), что этот акт в каждом языке представляет собой индивидуальное действие, совершаемое вполне определенным образом (ш_ einer von alien Seiten bestimmten Weise verfahrend).

Говоря о деятельности духа по выработке способа вы­ражения мысли, он замечает (с. 419), что эта деятель­ность имеет постоянный, одинаковый образ действия erne constante und gleichformige Weise). Никто не может обращаться к другому иначе (auf andere Weise), как тот другой говорил бы с ним при сходных обстоятельствах (с. 419).

По Гумбольдту (с. 436), язык состоит наряду со сфор­мированными элементами, преимущественно из разных способов (Methoden) продолжать работу духа по данным образцам и указанному направлению.

Шестое понятие, конкретизирующее категорию дея­тельности, — это продукт деятельности (произведение, дело, создание). При характеристике продукта косвенным образом всегда раскрывается и субъект деятельности, так как при названии произведения деятельности обычно со­общается и о создателе продукта. В качестве продукта деятельности в концепции Гумбольдта обычно выступает язык (языки): «... языки являются творениями народов (Schopfungen der Nationen), и в то же время они оста­ются творением отдельных лиц (Selbstschopfungen der

⁴⁴ Неясно, относится ли «техника» языков, по Гумбольдту, к сред­ствам или же к способам деятельности.

75

Individuen) » (с. 412); см. замечания с. 387 об эпохе, когда отдельные лица исчезают в массе народа и язык является делом разумно творящей силы (das Werk der intellek-tuell schaffenden Kraft), а также о языке как живом создании духа (die lebendige Erzeugung des Geistes) (с. 554).

Иногда встречаются также диалектически-негативные характеристики языка как не-произведения: «Язык исхо­дит из такой глубины человеческой природы, которая не позволяет вообще рассматривать его как произведение или творение самого народа (als ein eigentliches Werk und als eine Schopfung der Volker). Он обладает очевид­ной, хотя в существе своем необъяснимой самодеятель­ностью. С этой точки зрения язык не есть произведение деятельности (kein Erzeugniss der Tatigkeit), а непроиз­вольная эманация⁴⁵ духа, не дело народа(nicht ein Werk der Nationen), а дар, назначенный ему внутренней судь­бой» (с. 386). Как видим, альтернатива для произведения (продукта деятельности) — дар (Gabe) (нечто существую­щее и созданное без действия человека).

В качестве произведения деятельности могут рас­сматриваться самые разнообразные феномены, например, языковой синтез, трактуемый как произведение (das Pro-dukt) силы духа в минуту рождения языка (с. 474). В качестве продукта самодеятельности языка (das fertige Erzeugniss) рассматривается также слово, которое интер­претируется как граница, до которой язык самодеятельно формируется (selbsttatig bildend ist) (с. 449). Именно в слове язык дает свое готовое произведение ⁴⁶.

Седьмое понятие, конкретизирующее категорию дея­тельности, — это материал деятельности. При характери­стике материала важно обратить внимание на то, что за материал упоминается, каков он и что с этим материалом совершается. Весьма часто речь идет о материале мышле­ния (der Stoff des Denkens) («.. .материал мышления и возможность его разнообразных сочетаний нельзя исто­щить совершенно» — с. 436), а также о материале слу­шающего и говорящего («Речь (die gemeinsame Rede) никогда не сравнима с передачей материала (eines Stof-

fes). В понимающем, как и говорящем, она должна раз­виваться из своей внутренней силы» — с. 430). Гумбольдт упоминает (с. 459) также о материале, предлагаемом внутренними целями языка.

По-видимому, материал в анализируемой концепции входит в две различные категориальные парадигмы: в деятельностную (которую мы сейчас рассматриваем), с одной стороны, и, с другой стороны, является оппозитом категории форма в категориальной парадигме форма/ма­териал. Материал во втором случае тесно связан с по­нятием формирования (см. о силе сформировавшегося материала (eines geformten Stoffes — с. 461). В первом же случае понятие материала тесно связано с идеей завер­шенности (готовности) (см. с. 419, 422, 431).

Рассмотрим понятия, связанные с дальнейшей конкре­тизацией деятельностного представления языка. Часть та­ких понятий касается различных видов деятельностей⁴⁷. К их числу относится прежде всего понятие самодеятель­ности (die Selbsttatigkeit) (о самодеятельности творче­ской силы языка см. с. 494; о внутренней самодеятельно­сти языка — с. 412). По Гумбольдту (с. 410), языки тесно связаны с внутренней природою человека и скорее истор­гаются из нее самодеятельно (selbsttatig), чем произво­дятся ею произвольно. Он упоминает и о самостоятельной деятельности⁴⁸, рассуждая, например, о превращении звука в членораздельный, когда он становится в языке истинно и, по-видимому, даже самостоятельно творящим началом (с. 650), а также о символизирующей деятель­ности звука (с. 650), внешней и внутренней деятельно­сти в языке (язык собственной внутренней деятельностью видоизменяет всякое произведенное на него влияние).

Рассмотрим некоторые виды деятельностей в экстен­сивном пространстве гумбольдтианской концепции, избрав в качестве основания их разделения характер содержания деятельности. Первый вид деятельности в этом плане — деятельность порождения (Erzeugung). По Гумбольдту (с. 418), существо языка заключается в самом акте его произведения (in dem Acte ihres wirklichen Hervorbrin-

⁴⁵ Идея эманации духа, очевидно, восходит к традициям неопла­тонизма в философии и платонизма.

*' Очень часто Гумбольдт говорит о произведении деятельности, не раскрывая его конкретную вещественность.

76

⁴⁷ Характеристику различных видов деятельности см., например, у М. С. Кагана (1974).

⁴⁸ Понятие самодеятельности, очевидно, связано с понятием им­ манентного механизма (см., в частности, с. 399). Неясно, свя­ заны ли у Гумбольдта понятия самодеятельности и самобыт­ ности.

77

gens). Помимо порождения, речь идет также о творческой деятельности, связанной с созиданием, творением и кон­кретизирующей деятельность порождения (см. о живо­творном дыхании, которое языкотворческая сила (sprach-bildende Kraft) изливает в акте претворения мира в мысли (с. 413). По Гумбольдту (с. 457), понятие творения (das Schaffen) возможно приложить лишь к первоначальному изобретению языка (Spracherfindung), к первоначалу языка (Urfange der Sprache) (с. 535). Оппозитом творе­ния и порождения является понятие преобразования (Umbildung, Umgestaltung) (с. 464). Деятельность духа, занятая выработкой выражения мыслей, имеет дело с го­товым материалом и собственно не творит (nicht rein er-zeugend), а только преобразует (umgestaltet) (с. 419). Бу­дучи вечным посредником между духом и природой, язык преобразуется с каждой новой ступенью образования духа (с. 565).

Производной от порождения является деятельность возрождения. Так, состав слов в языке трактуется как непрерывно производящийся и воспроизводящийся ре­зультат словообразовательных сил в языке (ein fortgehen-des Erzeugniss und Wiedererzeugniss) (c. 480), см. также о повторяющемся явлении человеческого действия (ube-rall wiederkehrende Erscheinung des menschlichen Wirkens) (c. 385). В языке различается сила обозначающая и сила, производящая обозначаемое (die bezeichnenden und die das zu Bezeichende erzeugten Krafte), неразрывно свя­занные друг с другом и составляющие единую способ­ность—дар слова (с. 461). Эти силы первоначально, в невидимых движениях духа невозможно и представлять отдельными друг от друга. Отмечая действие на человека силы сформировавшегося материала в сформировавшемся языке, Гумбольдт пишет (с. 461), что при передаче языка человеку, последний должен его воспроизводить в себе всегда самодеятельно (in sich immer wieder selbst-tatig erzeugen muB). Язык и жизнь, по Гумбольдту (с. 481), неразлучные понятия, и изучение языка есть всегда только новое воспроизведение (Wiedererzeugung).

Представляет интерес проанализировать, отличается ли у Гумбольдта деятельность по возрождению от так на­зываемой репродуктивной деятельности в последующих деятельностных концепциях. По-видимому, они не сино­нимичны. Гумбольдтовское «возрождение» — более ши­рокое понятие, чем простая «репродукция» (оно не ис-

78

ключает творчества). Выделение репродуктивной деятель­ности в отличие от продуктивной лежит в основе многих частнонаучных интерпретаций деятельности. Продуциру­ющее начало в деятельности человека обычно соотно­сится с характеристиками цели, а репродуцирующее — с характеристиками средств ее определения (см.: Труб­ников 1968; Юдин 1978, 271). Репродуктивная деятель­ность связывается с получением известного результата из­вестными целями, а репродуктивная (творчество) — с разработкой «новых целей и соответствующих им средств или с достижением известных целей с помощью новых средств» (Огурцов, Юдин 1970, 181).

К числу понятий деятельностного характера в анали­зируемой концепции относятся понятия, связанные с ра­ботой, — вырабатывать, обрабатывать и т. д. (см. о том, что некоторые стороны языка могут остаться совсем не­обработанными (ungebaut — с. 405), а также понятие акта (Act) деятельности. Язык как в отдельном слове, так и в связной речи представляет собой акт поистине — творче­ского действия духа (Handlung) (с. 605). В анализируе­мой концепции речь может идти об акте претворения мира в мысли (с. 413), об акте воспроизведения языка (Hervorbringen) (с. 418), акте свободы человека (с. 650), об акте синтеза в языке (с. 607), акте созидания духом (с. 607).

В рамках деятельностного представления находится также понятие правила (Regel) (см., например, о возмож­ности из отдельных элементов образовать бесконечное чи­сло слов по известным чувствам и правилам — с. 431), а также понятие начала деятельности (Princip).

К деятельностному циклу понятий относятся также понятия «образа», «отпечатка», «следа», используемые при характеристике умственной и языковой деятельности. По Гумбольдту (с. 464), интеллектуальные преимущества языков составляют образ (Bild) или даже непосредствен­ный отпечаток (Abdruck) благоустроенной, крепкой и яс­ной духовной организации народов в эпоху образования и преобразования языка. Характеризуя интеллектуальную деятельность как духовную и чисто внутреннюю, Гум­больдт замечает (с. 426), что она до некоторой степени протекает бесследно и переходит в речь посредством звука. При этом следы преобразований, возникающих в языке — вечном посреднике между духом и природой, — с каждой новой ступенью духа становится все труднее открыть

79

в отдельном и они улавливаются лишь в общем впечат­лении (с. 565).

В рамках средств деятельностного представления на­ходится также понятие формы деятельности, используе­мое, в частности, в рассуждениях о том, как дух своею силой заставляет обрабатывать звук соответственно форме своей деятельности (zu einer Form seines Wirkens) (с. 441). У Гумбольдта имеется понятие первобытной формы языка (Urform) (с. 392), которое можно рассмат­ривать как коррелят понятия перводействия, потенциаль­но содержащегося в его концепции (Первобытная форма и есть результат перводействия). В понимании Гум­больдта, круг первобытных форм представляется замкну­тым и, по-видимому, не может уже вновь открыться.

Деятельностное значение имеет также понятие опыта (ein Versuch). Гумбольдт рассматривает каждый язык как опыт удовлетворить внутренней потребности челове­чества, принимая ряд таких опытов в различных языках за действие одного и того же стремления. В рамках дея­тельностного семантического поля находится также поня­тие механизма (Mechanismus) (о возможностях механизма артикуляции см. с. 431) и двигателя (das Bewegende) («Первый двигатель в языке всегда нужно искать в ду­хе» — с. 496). К этому же кругу понятий относится поня­тие обстоятельств и условий действия (см. об обстоятель­ствах — Umstande, — при которых язык проявляется в дей­ствительности, — с. 678).

К числу самых необычных категорий гумбольдтовской концепции языка принадлежит категория силы (Kraft), равномощная по степени своей значимости категории дея­тельности. Особенность деятельностного представления у Гумбольдта состоит в том, что многие объекты рассмат­риваются им не только как деятельность, но и как сила. Так, например, полагается (с. 396), что разные степени движения человечества вперед (зависящие от того, что необычная сила духа вдруг принимает новый полет) входе объяснения следует называть не произведением деятель­ности (hervorgebrachte Wirkung), а явлением силы (Kraf-tauBerung). Поэтому концепцию Гумбольдта можно на­зывать не только деятельностной, но деятельностно-дина-мической⁴⁹.

⁴⁹ Концепция Гумбольдта называется у Г. В. Рамишвили (1978) «энергетической». В. А. Звегинцев (1978), подвергая критике это наименование, считает более уместным говорить об «энер-

80

Представляет интерес проследить генезис понятия силы у Гумбольдта — возможно, здесь сказалось косвен­ное влияние платонизма и традиций древне-индийской философии, с которыми он был знаком (см.: Гайм 1898). Известное влияние оказал на него и немецкий романтизм с его интересом к потенциальному в мире, процессам ге­незиса и верой в спонтанную творческую силу языка.

Помимо понятия силы употребляется еще и понятие энергии (Energie). По Гумбольдту (с. 463), то, что едино и одарено энергией (energisch ist), ненарушимо сохра­няет естественную гармонию в своей деятельности. Го­воря о преимуществах языков, он замечает, что они за­висят от энергии духовной деятельности (с. 654). По-ви­димому, понятие энергии (энергетический) и силы в его концепции не синонимы: они могут употребляться одно­временно в одном теоретическом контексте. См.: «Дело зависит от энергии силы, с какой внутреннее чувство языка действует на звук и преобразует его во всех, даже тончайших его оттенках в живое выражение мысли. А эта энергия не везде может обнаруживать одинаковую интен­сивность, живость и последовательность (GesetzmaBig-keit)» (с. 651); «Истинный синтез происходит из вдох­новения, какое знакомо только силе высшего порядка и высшей энергии (energische Kraft)» (с. 475).

В рассматриваемое смысловое поле входит и понятие напряжение (Spanmmg). По Гумбольдту (с. 393), произ­водящая сила духа действует при создании своих произ­ведений со всем напряжением своего устремления⁵⁰. Все, что деятельностно, рассматривается в его концепции как сила. И как это было с деятельностью, когда речь шла о «потоках» действий, в гумбольдтовском пространстве рассмотрения языка возникают целые «потоки» сил. До­пустив возможность существования языка, в котором слово развилось из миросозерцания, Гумбольдт замечает (с. 413), что такой язык должен вызывать в каждом ин­дивиде ту же силу, которая действует в нем самом, давая ей с одинаковым успехом то же самое направление до

гейтической» концепции (от греч.£vepf^£la , т. е. деятельность). По-видимому, термин «энергетический» применительно к кон­цепции Гумбольдта тем не менее уместен, учитывая, что язык у Гумбольдта рассматривается не только как деятельность (evEp^sia), но и как сила (энергия).

⁵⁰ См. также: Гумбольдт (с. 395), где разбирается, за счет каких факторов создается подобное напряжение.

81

б В. И. Постовалова

тех пор, пока в нем будет храниться его жизненное на^ чало.

С известной условностью можно говорить об опреде­ленных силовых линиях в пространстве существования языка в анализируемой концепции (язык претерпевает действие определенных сил и сам может оказывать сило­вое воздействие на другие объекты) и об известных сило­вых импликациях и силовых взаимозависимостях. По мысли Гумбольдта (с. 425), различие языков базируется на их форме, зависящей от духовной предрасположенно­сти народа и от силы, которая оживляет его в момент образования или преобразования. Обращение к динамиче­скому принципу силы наблюдается и при описании гене­зиса и функционирования языка. Стимулом движения языка является его внутренняя сила: язык, проникнутый энергичной внутренней силой, именно ею одушевляется к движению (durch diese getragen fiihlt) (с. 634).

Помимо понятия силы используются родственные по­нятия из того же семантического поля: слабость, усилие, мощь, власть, господствовать, овладевать⁵¹. Так, речь мо­жет идти о слабости идеи, рождающей звук (Schwache der lauterzeugenden Idee), о том, что звуковая форма, поль­зуясь своей слабостью (Schwache), создает оформление (Gestaltung) (с. 459), что основанием артикуляции зву­ков является власть духа (Gewalt des Geistes) над орга­нами произношения, которая заставляет их своей силой вырабатывать звук соответственно форме своей деятель­ности (с. 441). Язык и умственное бытие человека тесно связаны. Язык имеет самостоятельную жизнь, как бы вне человека, господствуя над ним своей силой. Рассуждая о действии силы духа в развитии человечества, Гумбольдт подчеркивает способность творческих сил господствовать (beherrschen) над данной материей изнутри, превращая ее в идеи или подчиняя им (с. 394). По Гумбольдту (с. 650), внутреннее чувство языка ^которое, наряду со звуком признается одним из конститутивных начал языка) господствует изнутри себя, давая всему движущий им­пульс; и именно такое господство (Herrschaft) пытается

⁵¹ Слова из одного семантического поля в концепции могут ком­бинироваться, образуя сочетания типа «слабость силы», «ослаб­ление усилий» и т. д. См., например, замечания (с. 463) о не­достаточной крепости языкотворческой силы (einen Mangel in der Starke der sprachbildenden Kraft).

82

вернуть к правильному пути даже неудачные формы в языке.

Трактуя язык как живое создание духа, Гумбольдт за­мечает (с. 554), что в природе языка лежит изначально господствующее (vorherrschende) направление.

Идея Гумбольдта о том, что не люди овладевают язы­ком, а язык овладевает людьми, имеет свои объективные основания — факт независимости деятельности и ее про­дукта — культуры — от людей. По словам Э. В. Ильенкова (ФЭ 1962, 219), «факт независимости совокупной куль­туры человечества и форм ее организации от отдельного человека и более широко — вообще превращение всеоб­щих продуктов человеческой деятельности (как мате­риальной, так и духовной) в независимую от воли и со­знания людей силу», есть основной факт, на почве кото­рого и выросли классические системы объективного идеа­лизма. «Это „отчуждение" продукта деятельности и самих форм человеческой деятельности, — подчеркивает Э. В. Ильенков (там же), — приводит к тому, что формы деятельности человека действительно противостоят от­дельному лицу и навязываются ему силой внешней необ­ходимости и поэтому могут представляться как силы и способности некоего сверхиндивидуального субъекта (бо­га, абсолютного духа, трансцендентального «Я», мирового разума и т. д.)».

В отличие от объективно-идеалистической трактовки культуры как деятельности трансцендентального субъ­екта — в материалистическом понимании культура в ее генезисе интерпретируется как результат деятельности людей.

Гумбольдтовская идея о власти языка над человеком получила свое развитие в работах по философской герме­невтике и прежде всего у Хайдеггера, Шелера, Гадамера. По Хайдеггеру (Цит. по: Гайденко 1975, 167), «не мы говорим языком, а скорее язык говорит нами, в нас, через нас». «Подлинный разговор никогда не есть то, что мы собирались вести. Собеседники в разговоре — не столько ведущие, сколько ведомые. Никто из нас не знает зара­нее, что „получится" из разговора».

б*

Идея «силы», «овладения» применительно к деятель­ности нашла свое отражение в концепции марксизма. Для предметной деятельности, в понимании Маркса (см.: Маркс, Энгельс 1956, 591), помимо процессов опредме­чивания и распредмечивания, характерны процессы «от-

83

чуждения» и «овладения» («присвоения»⁵²). Процесс от­чуждения выражается в том, что «объект овладевает субъектом, порабощает его, лишает свободы и самоцель­ности бытия», а процесс овладения — в том, что в ходе нормальной человеческой деятельности «субъект овладе­вает объектом, практически ли, теоретически ли или прак­тически-духовно» (Каган 1974,45). Своим учением о чело­веческой деятельности как овладении объекта субъектом, где раскрывается активная роль субъекта в деятель­ности,— подчеркивает М. С. Каган (1974, 45), — маркси­стская позиция в понимании деятельности противостоит как созерцательному ее пониманию механистическим ма­териализмом, так и фаталистическому толкованию дея­тельности объективным идеализмом и волюнтаристской интерпретации субъективным идеализмом.

Концепция Гумбольдта представляет собой опыт гума­нитарного осмысления понятия силы. Для характеристики силы значимы параметры: о чьей силе идет речь (кто имеет силу); какова сила, о которой идет речь; что за действие осуществляет сила, а также какие действия с си­лой производятся и каковы качества силы.

Перейдем к характеристике первого параметра силы, а именно субъекта силы, в качестве которого могут вы­ступать: язык, отдельное лицо (говорящие), народ, дух, материал, творчество, фантазия, дар слова, природа, на­чало свободы и т. д.⁵³ Гумбольдт замечает (с. 548), что сила языка, на котором не говорят, насколько она еще может быть нами ощущаема, по большей части зависит от нашей собственной силы оживлять его своим духом (der Starke unsers eignen Wiederbelebungsgeistes).

Человек, народ, говорящие — второй распространен­ный субъект силы. Речь может идти об умственной силе народа (geistige Vermogen) (с. 654), о живости умст-

⁵² М. С. Каган (1974, 44—45) предлагает термин Маркса Aneig- nung(ошгозит отчуждения) переводить как «овладение», жерт­ вуя формальной точностью перевода, поскольку «присвоение», «освоение» и «усвоение», с помощью которых обычно пере­ дается на русский язык термин Маркса Aneignung, являются частными случаями понятия «овладение» и могут быть им заменены.

⁵³ Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967, 558), анализируя гумбольд- товское понимание языковой формы как подлинной индивиду­ альной силы, обращает внимание на то. что у Гумбольдта ча­ сто наблюдается употребление «силы» на месте ■«формы»,

84

венных сил (с. 749), о словообразовательной силе (Ver­mogen) (с. 480) и, наконец, о способности человеческих душ изливать на языке свою силу (Starke) (с. 96). Гум­больдт говорит и о силе отдельных лиц, обращая внима­ние (с. 413) на их способность силой своей индивидуаль­ности давать человеческому духу до сих пор не открытые направления. Субъектом силы может быть и сила духа. Гумбольдт упоминает ситуативно также о творящей силе (Starke) фантазии (с. 389). Говоря о том, что в ходе развития языков участвуют две ограничивающие друг друга причины — основное начало, определяющее направ­ление развития, и влияние наличного материала, он пола­гает, что сила (Gewalt) этого влияния всегда находится в обратном отношении к силе (Kraft) основного начала образования (с. 548). В воздействии человека на язык обнаруживает свою силу принцип свободы (с. 439) (см. также о силах — Krafte, данных человеку природой, и о разных отношениях между ними — с. 469).

Второй параметр характеристики силы — это то, на что направлена сила (что она производит). Сила может творить языки, образовывать их, производить; причем сила, творящая языки, не в одинаковой степени деятельна у всех народов (с. 474—475). Речь идет о способе дей­ствия языкообразовательной силы (Bildungsvermoge с. 486); spracherzeugende Kraft — с. 464), о силах, произ­водящих мысль и языки (Gedanken und Sprache erzeu-gende Kraft — с 477), о синтетической силе (syntetische Kraft —с. 609). Замечая, что речь (Sprechen) невоз­можно уподобить передаче материала понимающим и го­ворящим, Гумбольдт подчеркивает, что она развивается у них из своей собственной внутренней силы (с. 430). Человеческая душа не смогла бы даже догадаться о воз­можности действия искусного механизма артикуляции (понять членораздельность звуков было бы то же самое, что слепому осуществить эту возможность) (с. 431).

Третий параметр характеристики категории силы — определение того, о какой силе идет речь. В анализируе­мой концепции речь идет о духовной силе (geistige Ver­mogen) (с. 654), творческой силе языков (с. 678), ин­теллектуально-творящей (intellektuell schaffende Kraft) (с. 387), разумной и чувственной (intellektuelle und sinn-liche Kraft) силе (Vermogen) (с. 650), о духовных силах человека (с. 553), субъективной силе (с. 428), особенной силе (с. 650), самостоятельно действующей силе духа

85

(Geisteskraft) (с. 394), силе высшего порядка и энергии (hohe und energische Kraft) (с. 475) и т. д.

Отметим некоторые понятия, сопряженные с понятием силы. К их числу могут быть отнесены: 1) целое, целост­ность силы (о целостности — Ganzen — человеческой силы см. с. 395; см. также замечания с. 464 о силе в ее целост­ности— Kraft in ihren ganzen Totalitat); 2) внутренняя ра­бота силы (innere Arbeit) (с. 567); 3) произведения силы (см.: «... в образовании языка участвуют силы, созда­ния — Schopfungen — которых нельзя измерить рассуд­ком и его понятиями» — с. 464).

Понятие силы тесно связано с понятиями деятельност-ной парадигмы, так что понятия силы и деятельности часто выступают в одном понятийном контексте. Рас­смотрим некоторые смысловые модели с использованием этих понятий. Во-первых, сила может выступать как субъект деятельности, другими словами, речь может идти о действующей силе (wirkende Kraft) (с. 389—390, 568), (einwirkende Kraft) (с. 655).

По Гумбольдту (с. 393), сила духа, создавая свои про­изведения, действует (wirkt) со всем напряжением своего устремления. Ни одна из сил души не остается в без­действии (nicht tatig ware) в ходе языковой деятельности духа (с. 463).

В анализируемой концепции речь идет не только о действующей силе, но и о деятельности силы. Это вто­рая смысловая модель одновременного использования по­нятий деятельности и силы. См.: «Деятельность языка в человеке направлена (geht auf) на его мыслящую и творящую своим мышлением силу. Она в глубоком смысле имманентна и конститутивна» (с. 400).

Третья смысловая модель — это формула «деятель­ность производится силой». См.: Деятельность (Arbeit), занятая выработкой способа выражения мыслей, имеет постоянный, одинаковый образ действия, поскольку она производится одинаковой духовной силой (geistige Kraft), которая в своем различии не может простираться далее определенных границ (с. 419).

Четвертая смысловая модель — это формула «субъект действия может действовать своею силой или с силой». См.: «язык представляет собой настоящий мир, который дух должен ставить между собой и предметами посредст­вом внутренней работы своей силы» (с. 567); Если основ­ное начало образования языка «пронизывает язык с пол-

ной и неослабной силой- (in voller und ungeschwachter Kraft), то язык проходит все стадии своего развития, приобретая на каждой из них вместо исчезнувшей силы, новую, приспособленную к непрерывному продолжению пути» (с. 549).

Гумбольдт пользуется также моделью «действовать сильно (сильнее)». По его мысли, чем сильнее (kraftiger) и ярче изливает свой свет самостоятельно действующая сила духа (selbsttatig wirkende Geisteskraft) и чем силь­нее действует своими воззрениями в мире прошедшего и будущего, тем отчетливее (reiner) и разнообразнее фор­мируется масса, которую она освещает (с. 394).

Имеются и некоторые другие смысловые модели, где представлены комбинации понятий силы и деятельности. См.: «Духовная способность (das geistige Vermogen) имеет свое бытие только в деятельности (in seiner Tatig-keit), к ней она предназначена всем пламенем силы (Kraft) в ее целостности, принимая определенное на­правление» (с. 464; см. также с. 650).

ДИАЛЕКТИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ОПИСАНИЯ ЯЗЫКА

Одна из существенных черт, определяющих специфику деятельностного представления языка в концепции Гум­больдта, — диалектическое видение объекта изучения. Если экстенсивизм формирует поле рассмотрения языка в гум-больдтианской концепции, а деятельностно-динамический подход задает базисные категории для понимания при­роды языка, то диалектизм, рассматриваемый в его фор­мальном плане, задает технику развертывания деятель­ностного представления, а также принципы организации смыслового пространства концепции.

При диалектическом видении объект рассматривается как внутренне противоречивый по своей природе. Что же это означает? Здесь сразу возникают вопросы — что зна­чит «противоречивый», всегда ли он противоречив или лишь в некоторых своих состояниях, определяется ли про­тиворечивость лишь особенностями (несовершенством) познающего субъекта или это объективная черта (свой­ство самой объективной реальности) и, наконец, разре­шимо ли противоречие и каковы способы такого «разре­шения» (снятия). Ответить на эти вопросы и означает в значительной степени описать специфику диалектиче-

87

ского мышления в отличие от других стилей мышления. В истории философии накоплен богатый опыт построения диалектических концепций различной ориентации — мате­риалистической и идеалистической.

Возникает вопрос, нейтрален ли логический рисунок диалектического рассуждения по отношению к содержа­тельному членению материализм/идеализм, и имеются ли такие инвариантные черты диалектического мышления, которые составляют суть этого мышления независимо от вариантов воплощения — диалектико-материалистического или же диалектико-идеалистического. Этот вопрос имеет первостепенное значение для нашей работы, где, с одной стороны, проводится анализ концепции Гумбольдта, вы­полненной в русле идей немецкой классической филосо­фии с ее диалектико-идеалистической ориентацией, а с другой — поднимается вопрос об адаптации гумбольд-товских идей современной наукой диалектико-материали-стической ориентации.

Инвариантная черта диалектического мышления со­стоит прежде всего в его способности «схватывать» и от­ражать глубокую внутреннюю процессуальность в объекте, акцентируя внимание на механизмах этой процессуаль-ности.

Объект в диалектическом видении предстает как пре­бывающий в вечном движении, источник которого счита­ется глубоко имманентным объекту — заложенным в его природе⁵⁴. Природа объекта в диалектическом видении сво­дится к его неустранимой внутренней противоречивости. Противоречия возникают и снимаются («разрешаются», «успокаиваются») и вновь возникают и вновь снимаются. Не напоминает ли этот рисунок диалектического движе­ния — бесконечно повторяющаяся ритмическая структура «единое раздваивается и вновь обретает единство за счет синтеза противоположных начал» — гигантскую модель бессмысленной деятельности Сизифа, распространенную на универсум в целом? Аналогия эта была бы поверхност­ной: диалектическое движение не механистично и не од­нообразно. Это движение, в ходе которого в объекте осу­ществляется его развитие, появляются новые в качествен­ном отношении структуры, реализуется восхождение к более сложному. Идея об исконной противоречивости

⁵⁴ В диалектико-идеалистических концепциях он считается един­ственным.

88

вещей (наличии в них противоположных начал), а также о тройственном ритме бесконечного саморазвития (един­ство, раздвоение единого на полярно противоположные начала, достижение нового единства через синтез проти­воположностей) принимается большинством диалектиче­ских концепций. Что же касается самой техники диалек­тического мышления и построения диалектических кон­струкций, то она широко варьируется в разных вариан­тах диалектических концепций. Виртуозная техника диа­лектических рассуждений разработана в платонизме и неоплатонизме, в философии Гегеля и Маркса. Методо­логический анализ диалектической процедуры восхожде­ния от абстрактного к конкретному К. Маркса дан в ра­ботах Э. В. Ильенкова, Г. П. Щедровицкого и др. Тонкое сопоставление рисунков диалектического движения Пла­тона и Гегеля содержится в работах А. Ф. Лосева. Он пи­шет, что диалектика Платона по своему формальному развертыванию находится в полной противоположности к Гегелю, у которого «диалектика есть эволюционное развитие по прямой линии через все большее и большее обогащение», поскольку «платонизм есть всегда иерар­хия, и притом идущая сверху вниз» (1930, 653). По на­блюдению А. Ф. Лосева (там же, с. 615), диалектика в платонизме «движется не по прямой линии вперед, как, например, у Гегеля, но параллельными пластами „Если Единое есть, то ..." и т. д. „Если Единого нет, то ..." и т. д. Это не столько параллельные линии, сколько кон­центрические круги вокруг Единого. В то время как Ге­гель вытягивает свои категории в ряд по прямой линии, Платон располагает свои категории вокруг Единого. Обойдя один круг, он становится несколько дальше от центра и выводит те же самые категории».

Центральная категория диалектики — диалектическое противоречие. Рассматриваемое с формально-логической точки зрения, противоречие предстает как образование, включающее «стороны» противоречия (противоположно­сти) ⁵⁵ и отношения взаимодействия между ними. Стороны

⁵⁵ Названия «тезис» и «антитезис» для наименования противопо­ложностей вне контекста гегелевской концепции кажутся ме­нее удачными, так как создают впечатление об эмпирической последовательности появления сторон А и не А.

С логической точки зрения в сложившемся противоречии обе стороны равноправны и находятся в одинаковом отноше­нии друг к другу.

89

противоречия взаимоисключают друг друга, взаимообус­ловливают и взаимопроникают друг в друга внутри еди­ного объекта. Диалектическое противоречие динамично и развивается от своих зародышевых форм до форм макси­мально крайнего обострения. В своем движении от непо­средственного единства противоположностей к их столк­новению и разрешению диалектическое противоречие проходит ряд этапов. На первом этапе противоположности не развиты, они скрыты и не выявлены, далее «между ними возникает определенное различие, они начинают об­наруживаться, и каждая из сторон противоречия закреп­ляется за внешним явлением»; на следующем этапе «про­тивоположности вступают -в отношение полярности» (они противостоят друг другу); они приходят в столкновение и доводятся до полного антагонизма (КСФ 1970, 257— 258). Наконец, на заключительном этапе противоречие разрешается путем синтеза противоположных начал в новое единство. Диалектическое движение имеет как бы пульсирующий характер от непосредственного единства к новому «синтетическому» единству через опосредующее звено — раздвоение единого на антагони­стические начала.

Помимо диалектического противоречия как противо­речия в реальности, различают формально-логические противоречия, или противоречия неправильного рассуж­дения, существующие только в мышлении. Если в диа­лектическом противоречии находит свое отражение ре­ально существующая раздвоенность единого объекта на два взаимоисключающих, взаимообусловливающих и взаимопроникающих друг друга момента, то формально­логическое противоречие заключается в приписывании единому в целом объекту какого-либо признака и одно­временном отрицании этого же признака у данного еди­ного объекта (Кондаков 1975, 487) ⁵⁶. Иногда для опи­сания противоречий используется также термин антино­мия. Антиномия представляет собой соединение в ходе рассуждений двух прямо противоположных утверждений, взаимоисключающих друг друга и производящих впечат­ление, что они с одинаковой степенью достоверности мо-

⁵⁶ Как подчеркнуто у Н. И. Кондакова (1975, 488), в диалектиче­ском противоречии обе стороны в сумме дают единицу, а в формально-логическом противоречии положительное и от­рицательное утверждения в сумме дают ноль.

90

гут быть обоснованы в качестве истинных. Некоторые из таких антиномий (например, представление о двуприрод-ности электрона, выраженное в понятиях «электрон-волна» и «электрон-частица») представляют собой логическое отражение действительности, а некоторые из антиноми­ческих суждений — парадоксы — обусловлены конкрет-' ным уровнем развития знаний о действительности (на­пример, противоречия в системе исходных понятий). Ан­тиномии первого типа представляют собой, таким образом гносеологический коррелят понятия объективного диалек­тического противоречия. Среди антиномий второго типа явные формально-логические противоречия — лишь част­ный и наиболее очевидный случай, касающийся ошибоч­ных рассуждений. Возможны ситуации, когда при опи­сании фрагмента объекта, не имеющего объективных про­тиворечий, в знании могут встречаться ошибочные суж­дения, содержащие формально-логические противоречия. Соответственно не исключены и ситуации неадекватного представления объекта диалектической природы с по­мощью процедур, не способных эту природу отразить.

Антиномические суждения в рамках научной концеп­ции необходимо отличать от дихотомических суждений типа «озера бывают пресные и непресные», в которых выражается результат деления какого-либо класса пред-" метов на две части, характеризующиеся наличием опре­деленного признака или же, напротив, — его отсутствием (см.: Кондаков 1975, 157). Основное отличие этих двух видов суждений состоит, очевидно, в том, что в антиноми­ческих суждениях в отличие от дихотомических утверж- дается одновременная заданность в рамках единой це­лостности двух прямо противоположных и противореча­щих друг другу черт.

Одной из дискуссионных проблем современной диа­лектики является - вопрос об отношении формулируемой в знании антиномии к диалектической структуре реаль­ного объективного противоречия, в частности, вопрос о соотношении «разрешения» (снятия) объективного про­тиворечия и теоретического разрешения антиномии (см.: ДП 1979, 336). Полагая, что формальная антиномия (ло гическое противоречие) типа «А и не А» не может счи­таться окончательным выражением объективного диалек­тического противоречия и должна получить свое разре­шение в какой-либо другой структуре, В. А. Лекторский (ДП 1979, 335, 340) задается вопросом о способах разре-

91

шения антиномий и о роли формализации в этом про­цессе. Он отметил два спектра решений данной проблемы. Согласно первой точке зрения (В. Н. Порус ДП 1979), хотя формальная антиномия и имеет некоторую объективную основу, тем не менее она как по своему со­держанию, так и по форме субъективна. Знание, воспро­изводящее структуру объекта, не может иметь в своем составе антиномий, поэтому наличествующие в системах знания антиномии должны быть устранены. Антиномии характеризуют лишь процесс становления знания как осо­бой самостоятельной реальности и в готовом, «овеществ­ленном», «ставшем» знании они невозможны (см. Г. С. Ба-тищев и В. И. Метлов ДП 1979).

Согласно второй точке зрения (см. Э. В. Ильенков ДП 1979), содержание, представленное в виде логической ан­тиномии, адекватно выражает (точно воспроизводит) оп­ределенную сторону исследуемого объекта. Но содержа­ние, отражаемое в антиномии, является лишь моментом структуры развивающегося объективного противоречия. Поэтому в ходе дальнейшего развития познания осущест­вляется разрешение антиномии. Это выражается во вклю­чении антиномии в состав более широкого целого. Разре­шение антиномии не означает ее устранения или ее смы­словой модификации и тем более простого «встраивания» антиномии в систему теоретического знания.

В диалектическом понимании противоречие носит все­общий универсальный характер. Не существует предме­тов и процессов (природных, общественных, познаватель­ных), которые не были бы внутренне противоречивыми. Поэтому признание тезиса, что противоречия существуют лишь в гносеологической сфере и относятся к способу описания действительности, а не к самой действительно­сти, или же идеи, что диалектическое противоречие су­ществует лишь на уровне явления, а не на уровне сущ­ности, означало бы ограничение принципа универсаль­ности противоречия, составляющего суть диалектического подхода.

Для любой диалектической концепции (будь то ориги­нальная концепция с новой парадигмой диалектических категорий или же концепция, в которой через призму ка-кой-либо известной парадигмы описывается диалектиче­ски определенный фрагмент действительности) харак­терно наличие двух логически самостоятельных момен­тов — фиксирования исходных антиномий и их разреше-

92

ния (синтеза). Фиксирование антиномий есть, по словам А. Ф. Лосева (1930, 276, 278), «статика», «раздельность» и «отличенность», а синтез — «динамика», «слияние, ин­теграция смысла». Антиномика дифференциальна по своей природе, а синтез интегрален. В реальной практике построения диалектических концепций значимость этих двух частей и их акцентированность в общей целост­ности может быть различной, хотя логически эти части равноправны. Иногда в диалектическом движении акцент делается на антиномике — подчеркивании разрывов (па­радоксальности), а не связей, а иногда, напротив, на син­тезе — подчеркивании связи и связанности. Так, Лосев (там же, 652) отмечает «невероятную страсть» Платона к «антиномическим разрывам», которая доходит до пол­ного уничтожения всякого синтеза. Иногда особый акцент делается не на конечном (настоящем) синтезе, где «рав­ноправны обе сферы и отождествлены они до неразличи­мости», а на предварительном, одностороннем, когда обе стихии не равноправны, но одна из них преобладает над другой (там же, 372).

Диалектический мир Гумбольдта — это прежде всего мир антиномий, характеризующих природу языка, его сущность⁵⁷. У Гумбольдта используется богатейшая па­литра красок (смысловых нюансов) для воссоздания этого мира в своей концепции. Диалектическое виде­ние сущности языка Гумбольдт задает путем разверты­вания понятийно-категориальных оппозиций: 1) идеаль­ное/вещественное (форма/материал); 2) энергейя/эргон (деятельность/продукт, вещь); 3) живое/мертвое; 4) творческое/нетворческое (продуктивное/репродуктив­ное); 5) свобода/связанность (предопределенность, детер­минированность) ; 6) универсальность/уникальность (со­циальное/индивидуальное, всеобщее/индивидуальное); 7) изменчивость/стабильность; 8) потенциальное/наличное (экзистенциальное) ⁵⁸; 9) безграничность (беспредель­ность, бесконечность) /замкнутость (ограниченность, пре-

⁵⁷ Гумбольдт первым разработал в языкознании учение об анти­ номиях. На его лингво-фипософские взгляды глубокое влияние оказало учение Канта об антиномиях разума.

⁵⁸ Возможно, что у Гумбольдта разделение речь/язык происходит с учетом признаков эмпиричность/неэмпиричность (экзистен- циальность/потенциальность).

См. об оппозиции бытие/сущность у Б. А. Ласточкина 1979, 290).

93

дельность, конечность); 10) континуумность/дискретГ-ность; 11) разнообразие/единообразие и их комбинаций (склеек). Некоторые из таких связок являются взаимо­связанными (взаимовыводимыми).

Рассмотрим подробнее эти группы понятий, фиксиру­ющих в диалектическом движении развертывания дея-тельностного представления языка двуприродность языка и его свойств. Гумбольдт отмечает обычно асимметричность соединения этих начал с доминированием одного из них в этой гармонии разнонаправленностей. Такая подлинная гармоничность соединения противоположностей, доходя­щая до эффекта полной смысловой континуальности, и создает впечатление об отсутствии антиномий в гумбольд-товской концепции.

Центральная антиномия, характерная для языка, по Гумбольдту, это противопоставление идеальное/вещест­венное, понятийно осмысленное как форма/субстанция (материал)⁵⁹ или деятельностное/вещественное (овеществ­ленный результат). В его понимании (см.: Ramischwili 1967, 558), язык представляет собой единство двух на­чал — идеального и материального, и каждая языковая величина характеризуется через это единство (синтез). На отдельных этапах диалектического рассуждения язык отождествляется либо с первым началом, либо со вто­рым. См., например: «... только материальный, дей­ствительно сформированный звук (der korperliche, wirk-lich gestaltete Laut) составляет настоящий язык» (с. 459). Эта внутренняя и чисто интеллектуальная сторона звуко­вых форм и составляет собственно язык (с. 463). Однако, в итоге рассуждений-, раскрывающих глобальную при­роду языка, он рассматривается как подлинный синтез идеального и материального.

В интерпретации Г. В. Рамишвили (1978, 289), в кон­цепции Гумбольдта ставится знак равенства между по­нятиями языка и формы («Понятие языка существует и исчезает вместе с понятием формы, ибо язык есть форма и ничего, кроме формы». — Цит. по: Рамишвили 1978, 209, см. также Ramischwili 1967, 552) ^б0. Таким образом,

⁵⁹ В расчленениях Л. Ельмслева это сформированный посредством определенной формы материал.

⁶⁰ См. также замечания Гумбольдта из более ранних работ: «У языка есть идеальное существование в головах и душах людей и никакой, даже в камне и железе воплощенный язык, не будет. считаться материально существующим... Правда, он

94

£. для Гумбольдта характерны отождествления понятий иде­ального, духовного, внутреннего, формы (внутренняя

форма).

Понятие идеального (нематериального) используется для передачи специфики существования языка (См.: «Язык ... всегда имеет только идеальное бытие — em ide-ales Dasein — в умах и душах людей и никогда не обла­дает материальным (niemals ein maierielles besitzt), даже погребенный в камень или бронзу» — с. 548), а также для обозначения мира языка (см. о творении идеального, но не вовсе внутреннего и не вовсе внешнего мира (in der Schopfung einer idealen, aber weder ganz in-nerlichen, noch ganz auBerlichen Welt) — с 496.

Центральное противопоставление .. в концепции Гум­больдта, раскрывающее природу языка, — это оппозиция эргон/энергейя (или вещь, предмет/деятельность). Проти­вопоставление эргон/энергейя — семантически сложное. Можно выделить па крайней мере три смысловые оппози­ции в ее составе: 1) законченное (сформированное)/де­лающееся и тем самым длящееся, 2) мертвое/живое, 3) замкнутое/открытое, которые в концепции Гумбольдта встречаются самостоятельно, вне понятийного противо­поставления эргон/энергейя. Язык — это не оконченное дело (вещь), эргон, а деятельность, энергейя. Соответст­венно язык нужно рассматривать не столько как мерт­вый продукт (Erzeugniss), но скорее как порождение, производство, осуществление (Erzeugung). Противопо­ставление продукт (Erzeugniss)/порождение (Erzeugung), очевидно, есть частный случай более широкого противо­поставления эргон/энергейя, но такой частный случай, ко­торый является показательным для языка, выражая em наиболее существенную черту.

Одной из частных интерпретаций противопоставления энергейи/эргона является понятийная связка язык/речь

(с. 426) ⁶¹.

Возможны две интерпретации смыслового содержания

функционирует своим телесным аппаратом, но относится в че­ловеке к собственно духовному» (цит. по: Рамишвили 1978,

209).

⁶¹ Очевидно, что гумбольдтовское противопоставление язык/речь не тождественно противопоставлению язык/речь у Соссюра, где язык можно интерпретировать скорее как эргон, чем как энергейю,

95

противопоставления эргон/энергейя. В первом случае энергейя рассматривается как объемлющая категория, а эргон как частная (результат), специфицирующая на­ряду с другими категориями (задача, цель, средство, ис­ходный материал и т. д.) категорию энергейи. Во втором случае деятельность рассматривается как категория, рав-нопорядковая с категорией аргона, и можно было бы го­ворить о более широкой категории деятельности, объем­лющей категории эргона и энергейи. Это различие в ин­терпретациях особенно важно учитывать при теоретиче­ском развертывании противопоставления эргона/энер-гейи — задании идеальной действительности, в которой происходит развертывание этого идеального объекта. В концепции Гумбольдта, как мы отмечали, обычно на­блюдается асимметричность в оценке значимости отдель­ных термов диалектических противоположений. Так, в противопоставлении эргон/энергейя акцент делается на энергейе; а точнее на ее подвидах — порождении (Erzeu-gnng) и синтезе. Говоря о том, что язык есть не эргон, а энергейя, Гумбольдт полагает, что его истинное опреде­ление может быть только генетическим, т. е. процессу­альным, восходящим к самим истокам языка, к его перво-синтезу.

Одним из смысловых компонентов оппозиции эр­гон/энергейя является противоположение законченное (сформировавшееся)/делающееся, которое встречается самостоятельно вне понятий эргон/энергейя (возможно, что оно отягощено теми смысловыми довесками, которые имеются у оппозиции эргон/энергейя).

Рассмотрим фрагменты рассуждений, демонстрирую­щие употребление этого противопоставления. В рамках гумбольдтовской диалектической картины мира язык и все связанное с ним (в том числе элементы его структу-рации) предстают то как нечто готовое, законченное, то как пребывающее в процессе формирования. Так, с одной точки зрения материал языка предстает как уже произ­веденный, а с другой — как никогда не достигающий со­стояния завершенности, законченности. Развивая первую точку зрения, Гумбольдт пишет, что каждый народ полу­чает с незапамятных времен материал (Stoff) своего языка от прежних поколений, и деятельность духа, тру­дящаяся над выработкой выражения мыслей, имеет дело уже с готовым материалом (etwas schon Gegebenes) и собственна не творит, а только преобразует (с. 419). Раз-

96

вивая вторую точку зрения, Гумбольдт замечает, что со­став слов языка нельзя представлять готовой массой (eine fertig daliegende Masse). He говоря о постоянном образовании новых слов и форм, весь запас слов в языке, пока язык живет в устах народа, есть непрерывно произ­водящийся и воспроизводящийся результат словообразо­вательных сил (ein fortgehendes Erzeugniss und Wiederer-zengniss). Он воспроизводится, во-первых, целым народом (Stamme), которому язык обязан своей формой, в обуче­нии детей речи (Sprechen) и, наконец, в ежедневном употреблении речи (с. 480).

По Гумбольдту (с. 559), слово не представляет собой какой-либо вещи (wie eine Substanz), чего-либо вполне законченного (etwas schon Hervorgebrachtes), оно даже пе содержит в себе замкнутого ((geschlossenen) понятия⁶². С другой стороны, можно говорить о готовом языке, пе­реходящем из рода в род, когда человек встречает дейст­вующую на него силу сформировавшегося материала⁶³, хотя воспроизводит (erzeugt) его самодеятельно (с. 460— 461).

Гумбольдт упоминает о наличной звуковой форме языка, говоря, что в средних периодах образования языка возможно допустить применение готовой звуковой формы (schon vorhandene Lautform) для внутренних целей языка (с. 449). Он использует и понятие законченности (окончательной выработанности), отмечая, например, что язык дает в слове свое готовое произведение (das fertige Erzeugniss) (с. 449) или же, говоря о том, что прогрес­сивность движения языков по пути стремления к выпол­нению идеи языка открывается в окончательно вырабо­танной членораздельности (vollendeten Artikulation) зву­ков в этих языках (с. 391—392). По Гумбольдту (с. 473), «соединение звуковой формы с внутренними законами языка образует завершение (die Vollendung) языка, и высший момент такого завершения основывается на том, что это соединение, происходящее в одновременных актах

⁶² По-видимому, эту идею можно экстраполировать и на более крупные единицы языка. Гумбольдт сам отмечает (там же), что слово как элемент языка избрано им лишь для упрощения сути дела.

^м Отметим, что Гумбольдт как языковед, а не логик называет сформировавшийся материал «даром» слова (а не мысли) и языковой деятельностью.

97

7 В. И. Постовалова

языкотворческого духа, приводит к полному и чистому проникновению этих элементов друг другом».

Отметим, что слова «окончательность» применительно к выработанности, завершенности действия и «ступень», «степень» применительно к оконченности действия (в частности, образования языка) создают впечатление известной подвижности внутри статики (готового), зада­вая процессуальность внутри покоя. А это подчеркивает приоритет процессуальности, деятельностного начала в оппозиции энергейя/эргон.

Оппозиция мертвое/живое выступает в сочетании с другими противопоставлениями — предельность/беспре­дельность, эргон/энергейя. Вариантом противопоставле­ния мертвое/живое является оппозиция мертвая мас­са/живой зародыш. См.: «Язык состоит наряду с уже сформированными элементами также преимущественно из способов продолжать работу духа, указывающего языку его путь и форму. Прочно сформировавшиеся элементы образуют некоторым образом мертвую массу (eine gewis-sermafien todte Masse), но эта масса несет в себе живой зародыш (den lebendigen Keim) нескончаемой определи­мости» (с. 436).

В контекстуальном противопоставлении у Гумбольдта оказываются также мертвый продукт/порождение. В его понимании (с. 416), язык следует рассматривать не только как мертвый продукт (em todtes Erzeugniss), а бо­лее всего как порождение (Erzeugung).

Вариантом оппозиции мертвое/живое является также противопоставление по признаку мертвое/одушевленное (идеальное), или вещество/дух (с. 548). Быть живым (иметь жизнь) или мертвым, жить или гибнуть — сопря­женные понятия. В оппозиции быть живым/быть нежи­вым более нагруженным (более свойственным природе языка и смежных явлений) оказывается первый терм; в концепции Гумбольдта жизнь акцентируется больше, чем гибель.

С базисной антиномией энергейя/эргон связано также и семантическое противопоставление беспредельность (не­замкнутость) , безграничность/замкнутость (ограничен­ность в смысле наличия границы). Беспредельным пред­ставляется различие в языках их звуковой формы (eine unendliche, nicht zu berechnende Mannigfaltigkeit) (c. 464). Неопределенен объем возрождаемого материала и сам способ (Art) возрождения. Язык необходимо представ-

98 ■

лять не как готовый, передаваемый материал, обозримый в своей целостности, но как вечно возрождающийся (с. 431).

Наряду с понятием беспредельности (бесконечности) используется альтернативное понятие границы (ограни-j£ чения) при характеристике языка, например, при опи­сании движения языка в рамках предзаданных границ. Все успехи последующего образования языка достигаются лишь в границах (in den Grenzen), какие предполагаются его первоначальным устройством (с. 400). При этом внут-ренпие ограничения, положенные духовному развитию в его первоначальном устройстве, могут служить препят­ствием высшему образованию и самого языка. В понима­нии Гумбольдта (с. 651), форма всех языков по сути своей одинакова и всегда должна достигать всеобщей цели языка; различие же может состоять лишь в средст­вах и только в рамках границ (innerhalb der Granzen), какие допускает достижение цели. Гумбольдт рассуждает о негативной стороне конкретной формы языка (отклоня­ющейся от правильного построения), обозначающей гра­ницы созидания (die Schranke des Schaffens) (с. 678)". Противополагая материю форме, он считает (с. 422), что материю формы языка можно найти, если выйти из гра­ниц (Granzen) языка; внутри же этих границ что-либо принимать за материю можно только относительно. Язык свое готовое произведение дает в слове. Именно объем 'слова образует границу (die Granze), до какой язык в своем созидании действует самостоятельно (с. 449). По Гумбольдту (с. 567), в самом существе человека зало-. жено предчувствие области, не вместимой в границы ^ языка (durch die Sprache beschrankt ist).

О границах и ограниченности речь идет не только -ирименительно к языку. Языки развиваются у народов -из их духовного своеобразия, которое накладывает на них ^печать своей индивидуальной ограниченности (die ihnen lanche Beschrankungen aufgedriickt wird) (c. 386). Гум-5ольдт говорит о народах, ограничивающихся своим соб­ственным кругом (auf sich selbst beschrankt), о том, что эзнавая и что явления свободы, исследование языка 1жно внимательно прослеживать ее границы (Gran-ien) (с. 654, 440). Он подчеркивает, что деятельность рха, направленная на выражение мыслей, осуществля-ся постоянным и однородным образом, будучи произво-1ма духовной силой, которая в своем различии не мо-

99 7*

й<ет простираться далее определенных не очень широких границ (с. 419).

Известную смысловую нагрузку имеет также противо­поставление континуальности/дискретности (пространст­венно-временной непрерывности). Теоретический миргум-больдтовской концепции континуален; в этом мире язык предстает как вечно повторяющаяся работа духа (die sich ewig wiederholende Arbeit des Geistes), стремящаяся претворить членораздельный звук в выражение мысли ■ (с. 418). Язык в его действительной сущности, по Гум­больдту, является" неизменным и преходящим с каждой минутой (ist ewig bestandig und in jedem Augenblicke Vor-iibergehendes) (c. 418). Б нем не может быть ни минуты застоя (Stillstand), поскольку его природа — непрерывное развитие (ein fortlaufender Entwicklungsgang) под влия­нием духовной силы каждого говорящего (с. 548). Гум­больдт упоминает (с. 567) о вечно углубляющемся внут­реннем восприятии (der immer weiter greifenden inneren Auffassung) и о духе, который непрестанно (unaufhorlich) стремится внести в язык что-либо новое, чтобы, воплотив в него это новое, опять стать под его влияние.

Для выражения частичной дискретизации континуума используется деятельностное понятие оконченности и ка­тегория развития, улавливающая скачки между состоя­ниями в отличие от модификаций (которые контину-умны). Дискретизация континуума осуществляется за счет введения понятий «внутреннее» и «внешнее»: мир состоит из вещей, имеющих внутреннее и внешнее, пере­ход из внутреннего во внешнее есть всегда скачок через границу.

К рассмотренным оппозициям близко также противо­положение потенциального/наличного⁶⁴. Следующие два контекста иллюстрируют эту оппозицию: «... каждый язык, кроме своей уже развитой части, обладает неопре­деленной способностью как к развитию гибкости (Bieg-samkeit), так и к разработке все более богатых и более высоких идей» (с. 656); «Каждый язык мог бы все обо­значить только тогда, когда народ, которому он принад­лежит, прошел бы все ступени своего развития. Но у каждого языка всегда остается часть, которая в нем еще

⁶⁴ См. в этой связи смысловое противопоставление сущности/яв­ления, занимающее центральное место в концепции Гумбольдта.

100

гаится (noch jetzt verborgen ist) и вечно остаётся затаён­ною (ewig verborgen bleibt), если он. погибает раньше ее развития, Каждый язык, как и сам человек, есть нечто беспредельное (en Unendliches), постепенно развивающе­еся во времени» (с. 568). Предназначение языка состоит в том, чтобы быть готовым к услугам на пороге бесконеч­ной, поистине безграничной области, совокупности всего мыслимого. Имея ограниченные средства, он способен к беспредельному употреблению за счет тождества силы, порождающей и мысли и язык (с. 477).

Подчеркивание значимости потенциального начала в мире объединяет Гумбольдта с иенскими романти­ками — Шеллингом, Ф. Шлегелем, Новалисом, которые полагали, что творчество как бесконечный процесс выше своего результата, что любая однозначная и окончатель­ная форма представляет собой меньшую ценность, чем открытая и неосуществившаяся возможность. Для них замысел и воплощение асимметричны в своих отноше­ниях: замысел всегда богаче своего предметного вопло­щения. Романтический идеал — это извечный порыв к возможному, потенциальному, которое для них всегда идет впереди действительного. Так, Ф. Шлегель писал, что его интересует не реальный Лессинг, но тот Лессинг, «каким бы он мог быть — скрытый Лессинг, несостояв­шийся Лессинг» (ФЭ 1967, 552).

Акцент на потенциальном приводит романтиков к известному равнодушию к материальному воплощению замысла. Отголоски этого романтического настроения афористически выражены у Гете, который считал, что «не всегда необходимо, чтобы истинное телесно вопло­тилось, достаточно уже, если его дух веет окрест и про­изводит согласие, если оно как колокольный звон с важ­ной дружественностью колышется в воздухе» (цит. по: Хайдеггеру ОПЯ 1975, 160 в переводе В. В. Бибихина).

В рамках деятельностной картины находится также антиномия творческого/нетворческого в языке, другими словами, антиномия продуктивного/репродуктивного. Ре­продуктивная деятельность — это деятельность по воспро­изведению наличествующего в системе, продуктивная же тесно связана с привнесением нового, а не с пассивным воспроизведением по готовым стандартам. Оппозиция творческого/нетворческого тесно связана с базисной оп­позицией гумбольдтианской лингвистики эргоп/энергейя. Принципиальная незамкнутость языковой системы (про-

101

истекающая от его поникания как энергейи, а не эргона) и новое, творческое в языке взаимно предполагают друг друга (с. 567).

В качестве субъекта творческой деятельности могут выступать народ (человек), сила духа и косвенным обра­зом язык. Способность к творчеству, творческое начало — неизменная характеристика силы духа (сила духа, высту­пающая в ходе всемирной истории из своей внутренней глубины и полноты, есть поистине творческое начало (das wahrhaft schaffende Princip) (с. 392).

В концепции Гумбольдта речь идет также о творче­ских силах в языке. Язык в его понимании (с. 605), как в отдельном слове, так и в связной речи, представляет со­бой «акт», поистине творческое действие духа (eine wahr­haft schopferische Handlung), и в каждом языке этот акт (индивидуальное действие) совершается особым образом. В древние периоды языка, когда творческий дух человека (der innerlich schopferische Geist des Menschen) совер­шенно был погружен в самый язык, слова представлялись как бы самими предметами (с. 547). Рассуждая о проис­хождении конкретной формы языков, Гумбольдт замечает (с. 678), что в своих отклонениях от правильного постро­ения она всегда имеет наряду с положительной стороной и отрицательную сторону, в которой может наблюдаться в языках постепенное восхождение до тех пор, пока хва­тит в них творческой силы (die schopferische Kraft) (с. 678). Задавшись вопросом о том, как можно предста­вить себе в народном духе акт «отливания» слова в форму части речи с помощью флексии, он не предполагает при возникновении языка рассудочного сознания, замечая, что оно не имело бы в себе творческой силы (keine schopferische Kraft) для формирования звуков (с. 545). Он упоминает и о ситуации в словосложении, когда ос­новным деятелем выступает творческая сила, посредством которой язык производит из корня слова все, что отно­сится к внутреннему или внешнему образованию формы слова. При этом, чем дальше простирается это творчество (Schopfung), тем выше степень стремления, и чем быст­рее ослабевает творчество, тем меньше степень стремле­ния (с. 726).

Спецификацией творческой деятельности в языке в определенном смысле является понятие оригинального преобразования языка. Гумбольдт обращает внимание на то, что в ходе непрерывного развития языка (под

102

влиянием умственной силы каждого говорящего) встре­чаются периоды, когда звукотворческое стремление языка идет в рост, обнаруживая свою живую деятель­ность, и соответственно периоды, когда звукотворческая сила убывает (по окончании образования, по крайней мере, внешней формы языка). И в период убыли (АЬ-riahme) могут являться новые жизненные начала и со­вершаться языковые преобразования (neu gelungende Um-gestaltungen) (с. 548).

Тесно связана с антиномией творческого (продуктив­ного) /репродуктивного в языке антиномия необходимости (детерминированности, связанности, предопределенности) и свободы в языке⁶⁵. По Гумбольдту, язык как таковой божественно свободен, а языки, принадлежащие народам и зависящие от них, связаны: «Это не пустая игра слов, когда представляют, что язык в своей самодеятельности исходит только из себя и божественно свободен (gottlich frei), а языки связаны (gebunden) и зависят от народов, которым принадлежат» (с. 386—387). Исследование языка должно познавать и почитать явление свободы (die Erschemung der Freiheit), тщательно прослеживая в то же время ее границы (с. 439—440).

В концепции. Гумбольдта речь идет как о свободе языка, так и свободе человека, причем первое производно от второго. Язык есть необходимое завершение мышления и естественное развитие дарования, характеризующего человека как такового, а подобное развитие возможно лишь у существа, одаренного сознанием и свободой. Это развитие зависит от условий, окружающих человека в мире и даже оказывающих влияние на акт его свободы (с. 649—650). Говоря о главном различии языков между собой по чистоте начала их образования (в частности, о ситуации, когда естественное развитие осуществляется в условиях влияния чуждой ему силы), Гумбольдт под­черкивает, что в этом случае, как и при выражении раз­нообразных сочетаний мыслей, языку необходима свобода (Freiheit). Самое чистое и удачное строение будет достиг-путо тогда, когда образование слов и сочетаний в каком-либо языке не подвергается никаким другим ограниче-

Неясно, можно ли связать с оппозицией несвобода/свобода по­нятия инстинкта, с одной стороны, и духа, с другой (у Гум­больдта инстинкт детерминирован, а дух независим).

103

ниям, кроме тех, которые необходимы для того, чтобы соединять со свободой правильность (GesetztmaBigkeit) и через ограничения обеспечить свободе собственное ее существование (с. 549). Язык может достичь истинного преимущества только тем, что развивается из одного на­чала и с такой свободой, которая делает его способным поддерживать все интеллектуальные силы человека в жи­вой деятельности (с. 553). Гумбольдт рассуждает о ситу­ациях, когда народ позволяет языку развиваться из своей внутренней свободы (aus seinem Inneren Freiheit...) (с. 414). Называя еилу воздействия языка на человека физиологической, а силу воздействия человека на язык — чисто динамической, он полагает (с. 439), что во влиянии языка на человека обнаруживается законосообразность языка и его формы, а в обратном воздействии человека на язык обнаруживает свою силу начало свободы (ein Princip der Freiheit). Понятие свободы используется и при описании феномена синтеза (с. 474).

Гумбольдт обращает особое внимание на детерминанты языкового развития — факторы, воздействующие на язык. К таким детерминантам порождения, развертывания и развития языка относятся: 1) дух, национальный дух, сила национального духа; 2) языкотворческая сила, име­ющаяся в каждом человеке; 3) сила акта синтеза, от ко­торой зависит вся жизнь, одушевляющая язык в течение всех периодов его существования; 4) первоначальное на­циональное своеобразие; 5) изменения внутреннего на­правления с течением времени; 6) внешние события, воз­вышающие или, напротив, подавляющие душу народа и особенно влияние одаренных людей (с. 565). Не остаются бесплодными для языков также цивилизация и культура.

В некоторых контекстах имеется противопоставление двух типов детерминант — направления народного духа и времени (вневременного и временного параметров). За­давшись вопросом о том, нельзя ли считать богатство во­ображения, запечатленное в делаверском языке, символом сохранения в языках этого типа «юношеского» состояния языка, Гумбольдт подчеркивает сложность такого воп­роса, так как трудно различить, что принадлежит в них времени, а что — направлению народного духа (с. 672). Он противопоставляет в языке внешнее влияние и внут­реннюю самодеятельность (с. 412—413).

Понятие свободы, применяемое для характеристики языка, может быть проинтерпретировано двояко: как не-

104

полная Детерминированность явления или же внедетер-минированность ситуаций (в случае принятия принципа свободы невозможно с полной вероятностью предсказы­вать индивидуальное решение). Второй случай, очевидно., связан с учетом феномена сознания у человека^б6.

В последующей лингвистике были предприняты неко­торые попытки интерпретации феномена свободы в язьше. Приведем следующие рассуждения В. В. Бибихина (1978,, 235): «... на пороге речи аккумулированное в языке зна­ние утрачивает обязательность. До своего принятия гово­рящим оно остается только возможностью. Говорящий свободен признать его как обязательное, признать как от­части обязывающее или не признать».

Антиномия социальное/индивидуальное также наме­чена в гумбольдтовской концепции, исходящей из идеи; (с. 408—409), что в человеке заложены два тесно взаимо­связанные чувства: чувство принадлежности к человече­ству и чувство индивидуальности. Ведущим в этом про­тивопоставлении является общечеловеческое начало, ко­торое присутствует и в индивидууме, только в особой форме. Идея индивидуального характера человека сво­дится Гумбольдтом к рассмотрению индивидуальности как явления бытия духовного существа. В связи с этим возникает вопрос, наличествует ли в анализируемой кон­цепции оппозиция индивидуального/социального или точ­нее было бы говорить об оппозиции индивидуального/над-индивидуального. Гумбольдт говорит о зависимости от­дельного лица от своего целого (народа и т. д.), связи че­ловека и общества, мотивах такой связи. Поскольку каж­дый индивид связан с окружающей его массой, то всякая его значительная деятельность в известной мере (хотя и не непосредственно) принадлежит этой массе (с. 410). Индивидуум находится в зависимости от целого — на­рода (Nationen), племени (Stamme), к которому принад­лежит народ, и человечества в целом. Его жизнь связана с общением (Geselligkeit), к которому его влечет, и внеш­ний низший взгляд, и внутренний, высший (с. 408).

⁶⁶ См. понимание свободы у Фихте как возможности деяний, пред­полагающих волю, решение и выбор (Огурцов 1976, 198). См. также работы Ю. А. Шрейдера о необходимости создания в лингвистике моделей, имитирующих феномен свободы вы­бора. О соотнесении индетерминизма, свободы и детерминизма см., например, у Р. Гальцевой (ФЭ, 1967, 564). См. также замеча­ния Гумбольдта (с. 436—438) об известной зависимости и не­зависимости языка от души человека.

105

По-видимому, у Гумбольдта присутствуют обе оппози­ции — и индивидуальное/социальное и индивидуаль-ное/надиндивидуальное. Для выражения общественного характера человека используется особое понятие — заро­дыш культуры (der Keim der Gesittung), которое вводится через посредство понятия деятельности: «... но как скоро является человек, он действует по-человечески: вступает в общественные связи, заводит учреждения, устанавливает законы ... с появлением человека полагается зародыш культуры, который растет по мере развития своего бытия» (с. 387). В связи с этим особое внимание обращается на роль языка в жизни человека, на общечеловеческий харак­тер языка. Речевая деятельность (Alles Sprechen) даже в простейших формах означает соединение индивидуаль­ного восприятия с общечеловеческой природой (с. 430); при этом побуждение к общению (der Trieb der Gesellig-keit) живых существ друг с другом происходит далеко не из-за их беспомощности (Hiilfslosigkeit) (с. 566).

Большую смысловую нагруженность в концепции не­сет оппозиция изменчивости/стабильности (вариатив­ного/инвариантного), проявляющаяся в трактовке языка как постоянного (консервативного, собранного и охраня­емого поколениями людей) и как преходящего, пребыва­ющего в вечном движении и изменении. В языке есть два начала: постоянное, неизменное, статичное, недвижное, с одной стороны, и текучее, преходящее с каждой мину­той, дробящееся, подверженное стихии разрушения и из­менения, заряженное неудержимой «жизненностью», с другой⁶⁷. Для языка (включая и письменность) нет места для покоя: в нем как и в непрекращающемся пла­мени мышления человека, немного мгновений истинного покоя (Stillstand). Его природу составляет непрерывное развитие под влиянием духовной силы каждого говоря­щего (с. 438, 548). Язык в своей сущности есть нечто по­стоянное и в то же время преходящее с каждой минутой (с. 418) ⁶⁸. Поскольку многие из таких видоизменений не всегда касаются слов и форм самих по себе, а их моди­фицированного употребления, они легко могут ускольз­нуть от внимания исследователей (с. 439). Подобные мо-

дификации появляются в языке с каждым новым поколе­нием, поскольку любой говорящий в состоянии подейст­вовать на язык своей индивидуальностью. Только в ин­дивидууме язык обретает свою последнюю определенность («Никто не понимает слова в том же самом значении, что и другой, и мельчайшее различие переливается по всему пространству языка как круги на воде» — с. 439).

Гумбольдт обращает внимание на постоянную (blei-bende) и. независимую природу языка, служащего при на­личии удачного организма вдохновительным орудием для последующих поколений (с. 634).

Оппозиция инвариантного/вариативного в языке тесно связана с проблемой тождества языка и установления пределов вариабельности в языке (см. занимавший Гум­больдта — с. 418 — вопрос о том, до каких пор целесооб­разно считать язык за один и тот же, если он с течением времени испытывает перемены).

С известной долей условности можно выделить и оп­позицию универсального/уникального (язык/языки). Ак­центируя особое внимание на втором терме оппозиции — уникальном, — Гумбольдт всегда интересовался тем, на­сколько это индивидуальное и неповторимое отстоит от идеального, совершенного.

Под противопоставлением универсального/уникального скрывается целый пучок противопоставлений: целое/часть, многое/единичное (особенное), индивидуальное/всеоб­щее, разнообразие/однообразие и, возможно, также кол­лективное (социальное)/индивидуальное, объектив­ное/субъективное ⁶⁹. В концепции наличествует экспли­цитное противопоставление язык/языки, которое конкре­тизируется через более частные противоположения. Во-первых, к их числу может быть отнесена оппозиция язык индивида/язык человечества (с. 424): «В языках так чу­десно совмещено индивидуальное внутри всеобщего, что одинаково правильно сказать, что весь человеческий род говорит на одном языке и в то же время каждый человек обладает своим языком». Далее к ним относится оппози­ция индивидуальные языки внутри языка одного на­рода/национальный язык как целое, отличное от других

⁶⁷ Раскрытие этих характеристик применительно к различным диалектическим объектам см. у А. Ф. Лосева (1930).

⁶⁸ Анализ этого тезиса см., например, у Г. В. Рамишвили (Ra- mischwili 1967, 556).

106

⁶⁰ Индивидуальное и универсальное — две диалектически связан­ные противоположности. Эта мысль хорошо выражена у Рад-хакришнана (1956, 158): «Отрицать случайное и индивидуаль­ное значит фальсифицировать необходимое и универсальное».

107

национальных языков (с. 559): «Языки совмещают в себе фактически оба противоположных качества: спо­собность ... делиться на бесконечное множество языков для отдельных личностей в одном и том же народе, и ... объединяться в одно целое со своим определенным харак­тером». Наконец, различается противопоставление язык как достояние человечества/национальные языки: «Это не пустая игра слов, когда представляют, что язык в своей самодеятельности исходит только из себя и бо­жественно свободен, а языки связаны и зависят от на­родов, которым принадлежат» (с. 386—387).

Уникальность языка характеризуется с помощью ка­тегорий особенное (специфическое) и индивидуальное. Особенными являются, во-первых, элементы языка. Нельзя понять элементов языка в их истинной особен­ности (in ihrer wahren Eigentumlichkeit), если, начиная исследование с отдельных элементов, не находить в них единства, задаваемого формой языка (с. 423). Во-вторых, это может быть природа языка. Если представлять себе язык в виде пространства, распространение которого осу­ществляется путем присоединения или как бы завоевания вне его лежащих областей, то нельзя понять, таким об­разом, природы языка в ее самой существенной особен­ности (in ihrer wesentlichsten Eigentumlichkeit) (с. 399).

Заметив, что в несовершенных языках отсутствует на­стоящее единство по началу, которым бы в них все рав­номерно освещалось изнутри, Гумбольдт подчеркивает, что в каждом из них тем не менее имеется прочная связь и единство, проистекающее не из существа языка во­обще, а из его особенной индивидуальности (aus ihrer besonderen Individualist) (с. 679). Представляя себе язык особым миром, создаваемым человеком из впечатле­ний от действительного мира, и пытаясь определить в этом мире роль слов, Гумбольдт считает возможным рассмат­ривать слова определенными предметами этого мира, от­личающимися характером индивидуальности в своей форме.

Индивидуальностью далее может быть дух. Индиви­дуальность духа есть нечто высшее и превосходнейшее в развитии человечества, с одной стороны, а с другой, она — ограничивающее и стесняющее начало (с. 396). Понятие индивидуальности применяется также по отно­шению к человеку, в котором, по Гумбольдту (с. 408— 409), заложено два чувства: чувство причастности к че-

108

ловечеству в целом и чувство индивидуальности. При этом отдельная индивидуальность (die geschiedene Indivi­dualitat) есть лишь явление условного (bedingten) бытия духовного существа.

Теоретической спецификацией категориального проти­вопоставления уникального/универсального и вариатив­ного/инвариантного является противоположение разно­образия/единообразия языков⁷⁰. Рассмотрим, как обосно­вывается в концепции логическая необходимость разно­образия и единообразия в языках. Оостановимся сначала на первой возможности — логической необходимости в языках единообразного начала. В понимании Гумбольдта (с. 464), все языки со своей интеллектуальной стороны (Verfahren), по-видимому, должны были быть одинако­выми. В языке действуют два отличные друг от друга начала — звуковая форма и ее использование для наиме­нования предметов и связи мысли, причем это употребле­ние базируется на требованиях мышления к языку (отчего и происходят в языке общие законы) (с. 425).

Реальное основание различия языков⁷¹ коренится в духе народа (дух народа есть самобытная сила, а язык базируется уже на ней—(с. 415), соответственно при­чины особого устройства языка нужно искать в особенно­сти духа его племени (in dem Geiste der Volksstamme) (с. 397). Различие языков связывается с неодинаковым характером деятельности силы, творящей языки. Опреде­лив язык генетически как деятельность духа, направлен­ную на достижение своей цели, Гумбольдт полагает, что эта цель может достигаться в различной степени (с. 389).

Обоснования логической необходимости разнообразия языков осуществляются, кроме того, и путем обращения к аргументу, обратному первому. Так, если в первом слу-

⁷⁰ Как на это обращает внимание в своих работах Г. В. Рами- швили, структурно-содержательное разнообразие языков (раз­ личие языков в способе видения мира) нельзя считать простым излишеством. Если бы оно было таковым, то человечество в своем прогрессивном движении обязательно бы от него от­ казалось.

⁷¹ Категория разнообразия используется и применительно к опи­ санию направленности умственного развития. См. «Язык... из бесконечного разнообразия возможных интеллектуальных на­ правлений следует одному определенному» (с. 412). Идея раз­ нообразия здесь переносится как бы в вертикальность (это не «горизонтальное» разнообразие языков, а движение по раз­ ным плоскостям внутри одного языка).

109

чае поиски причины разнообразия языков шли в направ­лении действия духа на язык, то во втором — делается попытка понять возможности различия языков по их дей­ствию на образование национального духа (с. 416).

Третий аргумент — идея о связи различия языков с различием говорящих на них народов: «Языки не мо­гут получить одинакового строения, потому что говоря­щие на них народы различны и обусловливаются не оди­наковыми положениями в своем существовании» (с. 652). Поскольку обычно никогда не имеют дела с полностью изолированным или только что возникшим языком, то артикулированный звук всегда примыкает к уже сфор­мировавшемуся готовому (Vorhergegangenes) или чужому (Fremdes).

Итак, в языке заложены два противоречивых стремле­ния. Одно из них идет изнутри от той энергии силы, с какой внутреннее .чувство воздействует на звук, преоб­разовывая его во всех его тончайших оттенках в живое выражение мысли (с. 651), другое — от самого звука. С первым стремлением связано движение к однообразию, одинаковости, униформности во внутреннем строении языка, со вторым, напротив, — к разнообразию.

Разнообразие языков идет таким образом прежде всего от внешней стороны языка — звука. Что же каса­ется внутренней стороны языка, то одна струя в ней тя­нет к однообразию, а другая — к разнообразию. С интел­лектуальной стороны все языки должны были бы быть, по всей вероятности, одинаковыми (с. 464). Это определя­ется тем, что эта сторона основывается исключительно на самодеятельности духа и должна бы быть одинаковой при тождественности цели и средства у всех людей. Хотя во внутренней («идеальной») стороне языка и гораздо меньше разнообразия, чем во внешней, тем не менее и в этом плане в языках наличествует определенное разли­чие. Во-первых, языкотворческая сила деятельна у всех народов не в одинаковой степени. Во-вторых, в образова­нии языка принимают участие такие силы, деятельность которых невозможно измерять с помощью рассудка и одних чистых понятий. Наконец, различие между язы­ками в чисто идеальпой части языка может происходить от Неправильных или неудачных комбинаций языковых элементов.

Мы рассмотрели основные семантические оппозиции, с помощью которых воздвигается диалектический мир

110

гумбольдтовской концепции. Эти оппозиции у Гум­больдта — строительный материал для воздвижения пуч­ков антиномий, фиксирующих живые противоречия языка. На первом этапе анализа развертывания диалек­тической концепции Гумбольдта важно было установить, что за противоречия фиксируются в антиномиях Гум­больдта — гносеологические, противоречия формально-ло­гической природы, не имеющие онтологического корре­лята, или же антиномии, которым приписывается онто­логический статус и которым соответствуют объективные диалектические противоречия. По-видимому, в гумбольд­товской концепции формально-логических противоречий нет (см., например, у Б. А. Ольховикова в кн.: Амирова и др. 1975, 342). Антиномичность языка, по Гумбольдту, не ситуативна, она глубоко имманентна языку, составляя его внутреннюю сущность. Хотя в языке имеются диа­лектические противоречия, между ними достигнута гар­мония.

Второй круг вопросов касается проблемы разрешимо­сти антиномий⁷². Как уже отмечалось выше, теоретиче­ское разрешение антиномии отнюдь не означает ее устра­нения из системы знания или какой-либо ее модифика­ции ⁷³. Гумбольдт, блестяще владеющий техникой диалек­тического мышления, не склоняется к этим путям. Он не пытается развертывать свою теорию с учетом наиболее значимой стороны (например, трактовки языка как энер-гейи), не принимая во внимание другой его стороны (эргона), и не стремится к модификации антиномий (например, не стремится снять антиномию свободы и предопределенности в языке за счет сведения свободы в теоретическом пространстве рассуждений к предопре­деленности или, напротив, предопределенности к свободе). Гумбольдт не делает и двух параллельных описаний языка, например, в терминах энергейи или эргона, по­скольку разрыв термов антиномии нарушил бы целост-

⁷² Р. Гайм (1898, 410) говорит о разрешении антиномий у Гум­больдта, которые «вначале выступают перед нами в явлении языка». Неясно, означает ли это, что антиномии представлены лишь на уровне явлений, а не сущности.

^п См. в этой связи позицию Радхакришнана (1956, 467), пола­гающего в соответствии с традицией древнеиндийской фило­софии, что борьба противоположностей имеет место лишь в мире опыта, а реальность стоит выше всех противополож­ностей.

111

нОсть представления объекта. Подлинным разрешением антиномии было бы встраивание ее в систему более ши­рокого знания и рассмотрение диалектического противо­речия в рамках более широкого объемлющего единства. В интерпретации Р. Гайма (1898, 410—411), базисные антиномии Гумбольдта —• антиномии индивидуаль­ного/коллективного (субъективного/объективного) и по­движного/устойчивого (активного/пассивного) — находят свое разрешение в идее о человеческом происхождении и человеческом характере языка, о тождестве человеческой природы, а это значит, что при попытке разрешить язы­ковые антиномии Гумбольдт выходит за пределы языка и рассматривает его как атрибут человека в рамках более широкой антропологической целостности⁷⁴.

Одна из сложных методологических проблем развер­тывания диалектической концепции касается решения во­проса о соотношении антиномичности и целостности. Су­щественное значение имеет и проблема упорядочивания антиномий в рамках диалектической концепции. Такое упорядочивание можно осуществить путем построения иерархии антиномий во главе с базисным категориальным противопоставлением (например, с антиномией эр' гон/энергейя), из которого дедуцируются далее производ­ные антиномии.

Антиномии можно упорядочивать и без специального введения иерархии путем поиска пропорциональных от­ношений между ними. В интерпретации Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967), язык и речь находятся в том же самом соотношении, что и члены других противопостав­лений гумбольдтовской языковой теории — социальное/ин­дивидуальное, а также объективное/субъективное. Такое же отношение взаимодействия имеется между формой и материалом (субстанцией). Гумбольдтовская корреляция формы и материала (субстанции) выражается у Г. В. Ра­мишвили через формулу F=f±=S, где F — форма, a S — субстанция ⁷⁵.

В заключение отметим, что при рассмотрении диалек­тической концепции Гумбольдта бросается в глаза явная непропорциональность антиномики и синтетики: первая развита более, а вторая ступень лишь намечена. В плане диалектического синтеза эксплицитно проработана лишь антиномия идеального/материального в языке, а осталь­ные синтезы лишь намечены и эксплицитно не выражены.

К диалектике Гумбольдта вполне может быть отне­сена характеристика, данная П. П. Гайденко (1979, 150) диалектике Фихте (несмотря на содержательно-формаль­ные различия в концепциях немецких мыслителей): «... диалектика Фихте — ив этом ее сила — неразрывно связана с принципом деятельности. Однако последняя трактуется им как деятельность духа. Поэтому фихтев-ская диалектика идеалистична». \

АНТРОПОМОРФИЧЕСКАЯ ТРАКТОВКА ЯЗЫКА

При описании языка и других объектов гуманитарной природы Гумбольдт часто упоминает о «жизни», «орга­низме» и различных сопряженных с ними явлениях. Та­кой биоморфизм, а точнее антропоморфизм можно объ­яснить по-разному^7б. Во-первых, можно трактовать по­нятия этого подхода как особые средства для задания специфической онтологии языка — антропоморфической ⁷⁷, где представлен «одушевленный» мир языка как живого феномена.

Мысль Гумбольдта о том, что произведения человече­ской духовной деятельности, объективированные в опре­деленном материале, не представляют еще собой мертвой вещности (эргона), а оживотворяются в человеческом об­щении (становятся энергейей), развивалась вслед за ним и другими исследователями. «Предмет искусства, хотя и называется вещью, — пишет П. А. Флоренский (Цит. по: Огурцов 1976, 219—220), — однако, отнюдь не есть вещь, не есть Ipjov, не есть неподвижная стоячая, мертвая му-

⁷⁴ Отметим, что процессы разрешения антиномий и собственно фиксирования антиномий отнюдь не отстоят друг от друга в физическом смысле времени, а предстают как последователь­ные в логическом пространстве концепции.

^7о Нетрудно заметить в этом фрагменте интерпретации гумбольд­товской концепции у Г. В. Рамишвили его попытку рассмот­реть эту концепцию с помощью понятийных представлений Л. Ельмслева.

⁷⁸ Мы исключим из рассмотрения случаи употребления понятий этого типа для задания обычного антропологического контек­ста рассуждений, где эти и смежные с ними понятия исполь­зуются для непосредственной характеристики человека и его действий.

⁷⁷ С таким же основанием, а может быть, даже и большим эта гумбольдтовская онтология языка может быть названа «духо-морфической».

112

8 В. И. Постовалова

ИЗ

Мйя художественной деятельности, но должен быть по­нимаем как никогда не иссякающая, вечно бьющая струя самого творчества, как живая пульсирующая деятель­ность творца, хотя и отодвинутая от него временем и пространством, но все еще неотделимая от него, все еще переливающая и играющая цветами жизни, всегда вол­нующая svspyeta духа».

Понятие жизни часто трактуется как нечто родствен­ное деятельности, а иногда даже тождественное с ней-В работах П. А. Флоренского язык трактуется как жи­вое равновесие Ipyov и svep-pia, «вещи» и «жизни». Во-вторых, понятие жизни может быть символом целостного антианалитического мировосприятия, проявлением син­тетического мышления при трактовке явлений языка.

Наконец, можно рассматривать «жизнь», «организм» и т. д. как особый репрезентатор (как бы известный образец и образ изучения объекта), с которым лишь сравнивают явления духовной жизни человека, в том числе язык, но не сводят к нему природу описываемого и не отождествляют с ним. К понятию репрезентатора (см. работы Н. И. Кузнецовой, М. А. Розова, Ю. А. Шрей-дера) близко понятие исходных «интуиции» при создании каких-либо концепций миросозерцания. Например, основ­ной интуицией античности, по свидетельству А. Ф. Ло­сева' (1930, 61), была интуиция «тела»: «Но это тело есть живое, одухотворенное тело. Оно есть не только конечное. В этом случае оно было бы бесформенной и мертвой массой. В нем вечно бьется жизненный пульс, и оно вечно самодовольно пребывает в блаженном и как бы постоянно грезящем покое. В нем есть вообще ста­новление и вечная жизнь. Это становление и жизнь дей­ствительно не уходят в неопределенную бесконечность, без цели и смысла, но планомерно вращаются сами в себе». Для выражения этой интуиции, продолжает А. Ф. Лосев (1930, 665), надо было «придумать такое тело, в котором было бы подчеркнуто, что это именно тело, живое тело, а не дух и не душа, но так, чтобы в то же время общая жизнь была дана не личностно, не духовно-индивидуально, а именно как общая идея, как безразличная стихия жизни». Очевидно, для Гумбольдта такой исходной интуицией при описании языка и была интуиция «жизни», «живого», «одухотворенного». Отме­тим, что антропоморфными характеристиками наделяется не только язык, но и дух. Дух человеческий, националь-

114

_I

ный дух у Гумбольдта — не абстрактная безликость: дея­тельность человеческого духа выступает как живая дея­тельность (lebendige Tatigkeit) (с. 637).

Рассмотрим подробнее понятия антропоморфного ха­рактера в концепции Гумбольдта. К ним относится в пер­вую очередь понятие жизни. Язык и жизнь (Leben) — неразлучные понятия, и изучение языка всегда есть только его воспроизведение (с. 481). Язык есть произ­ведение силы духа, а для нее характерно, что ее произ­ведения передают (pflanzen) жизнь, потому что они сами происходят из полноты жизни (aus vollem Leben) (с. 392—393). Жизнь целостна и неаналитична, расчле­нение ее на элементы умерщвляет полноту жизни. Сколько бы ни пытались расчленить жизнь на отдельные формы, всегда остается что-то непонятное, а именно то, в чем состоит единство и дыхание живого (eines Leben-digen) (с. 421). Жизнь языка полна чувств и фантазии, если обе стороны языка в акте синтеза стройно соединены между собой (с. 474); собственная жизнь языка прости­рается по всем его фибрам и проникает во все элементы звука (с. 555).

Помимо понятия жизни, при характеристике языка и близких ему феноменов. Гумбольдт использует и понятия «жить», «живой», «животворящий», «оживлять» и соот­ветственно «мертвый», «погибать» и т. д. Первым и истин­ным состоянием языка нужно считать речь, если хотят войти в живое (lebendige) существо языка (с. 418). От живой деятельности (lebendigste Tatigkeit) человеческого духа язык испытывает больше всего преобразований (с. 637).

В центре внимания анализируемой концепции — ис­следование плодотворного жизненного начала (das Lebens-princip) языков (с. 637). Гумбольдт рассуждает (с. 548) о периодах в развитии языков, когда звукотворческое стремление идет в рост, пребывая в живой деятельности (in lebendiger Tatigkeit) и о периодах «убыли», когда внезапно могут появиться новые жизненные начала и оригинальные преобразования языка. Никакой народ не в состоянии оживить и оплодотворить своим собственным духом язык другого народа, не превратив его тем самым в другой язык (с. 565).

Наряду с понятием «оживлять» (возвращать к жизни, делать живым) упоминается также обратное, — гибель, умирание, разрушение. В каждом языке остается всегда

115 8»

часть, которая в нем еще таится или остается вечно затаенной, если язык погибает (untergeht) до того, как она разовьется (с. 567). Когда в духовной жизни чело­вечества не наблюдается самобытных явлений или они подавлены, прежняя форма языка разрушается, смеши­ваясь с чуждыми формами, собственный организм языка распадается, а направленные на него силы не в состоя­нии вдохнуть в него нового начала жизни и приоткрыть новые пути к дальнейшему развитию (с. 393).

Производным от понятия жизнь является и понятие организма. (Organismus), широко используемое при ха­рактеристике языка у Гумбольдта⁷⁸, рассуждающего об организме тел, с которыми ■ сравнивается язык, о внут­реннем организме языка, о звуковой форме как части всего человеческого организма, стоящей в близких отно­шениях с внутренней силой духа, о санскрите и китай­ском языке как степенях к совершеннейшему организму языка, о том, как грамматики довершают образование организма языка. Однако чаще всего речь идет об орга­низме языка (см., например, с. 391).

Помимо «организма» используются также близкие по значению слова «орган» и «органический». См. идеи о том, что свойство всякого интеллектуального развития таково, что сила не умирает, а только изменяет свои функции или заменяет один из своих органов (Organ) другим (с. 549), или что органическое начало в языке (с. 447) противостоит его духовному началу.

С понятием жизни и организма связано также поня­тие зародыша (Keim). Оно встречается в упоминаниях об эпохе, когда народ осуществляет преобразования в языке, находясь под влиянием предыстории и зародыша дальнейшего развития (с. 390), в рассуждении о том, что с появлением человека на земле полагается и заро­дыш культуры (Keim der Gesittung), который растет по мере дальнейшего развития бытия (с. 387).

Рассмотрение языка как организма у Гумбольдта от­личается от аналогичных трактовок языка у других ис­следователей (например, А. Шлейхера) тем, что Гум­больдт имеет в виду одухотворенный организм (исполь-

⁷⁸ Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967, 563) обращает внимание на то, что понятие «организм» (Organismus) часто употребля­ется Гумбольдтом как синоним «языковой целостности» и «си­стемы», оно «содержит активные элементы и означает „оргат низацию" (Organisation)».

зуя в качестве прототипа организм человека, а не био­логического существа вообще, как это было у Шлейхера). Язык для Гумбольдта — вечно живое и одухотворенное начало, — одухотворяемое и одухотворяющее. Поэтому понятия души, вдохновения и другие понятия того се­мантического поля, которые используются обычно при характеристике человека, применяются и к языку. Языки могут быть одушевлены плодотворным началом умствен­ного развития в разной степени, они бывают истинно благотворны лишь в том случае, когда, сопровождая дея­тельность духа, облегчают и одухотворяют (erleichternd und begeisternd) каждое ее направление (с. 655). Истин­ный синтез происходит из вдохновения (Begeisterung), какое знакомо только силе высшего порядка и высшей энергии. Звук, получая от мысли душу в акте рождения языка, делается потом для нее вдохновительным началом (с. 475).

Итак, в центре внимания анализируемой концепции находится некоторое поле «одухотворенности», куда по­падает и язык, испытывая одухотворяющее влияние и одухотворяя сам. Понимая язык как деятельность духа, с одной стороны, и рассматривая язык как активный субъект собственной деятельности, с другой, Гумбольдт испытывает необходимость во введении еще одного по­нятия — чувства языка (языкового сознания?) (der Sprachsinn), которое в его понимании и есть активное одухотворенное и одухотворяющее начало в языке как деятельности. Чувство языка должно содержать нечто, что не может быть объяснено в отдельном, — инстинкто-подобное предчувствие всей системы, какая необходима языку в его индивидуальной форме (с. 446).

Известную антропоморфность можно усмотреть также в понятии характера языка, употребляемом наряду с по­нятием национального характера. Характер языков, со­стоящий в способе соединения мысли со звуками (с. 562), есть как бы дух, который поселяется в языке и одушев­ляет его, как тело (Кбгрег), из него же самого образо--ванное. Он представляет собой естественное следствие постоянного влияния духовного своеобразия нации. Из каждого языка можно делать заключение о националь­ном характере.

При характеристике языка и близких феноменов ис­пользуются часто понятия, связанные с оценкой и ощу­щениями человека, т, е, с видением мира глазами чело-

117

века. Глазами человека можно увидеть и почувствовать в языке родное (соразмерное языку, созвучное его при­роде) или же, напротив, чужое. Гумбольдт замечает, что никакие преимущества самых благозвучных и богатых звуковых форм, связанные с самым живым чувством ар­тикуляции, не в состоянии еще произвести языков, пол­ностью соответствующих духу, если сияющая ясность идей, направленных на язык, не наполнит их своим све­том и теплом (с. 463). Язык радостно (freudig) прини­мает высший полет, когда он проникнут энергичной вну­тренней силой (с. 634). При характеристике синтеза ис­пользуются также антропоморфные образы одиночества (покинутости) и роскоши. В случае достижения полного синтеза ни внутреннее развитие языка не следует одно­сторонним путем, покинутое фонетическим формообразо­ванием (Formenerzeugung), ни звук не простирается в пышно разрастающейся роскоши (Uppigkeit), превы­шающей прекрасную потребность мысли (с. 473).

При характеристике языка используются также поня­тия сознания и самосознания, появляющиеся в рассуж­дениях об акте языкового самосознания (em neuor Akt des sprachlichen Bewufitseins), посредством которого ин­дивидуальное слово (отдельный случай) будет отнесено (с. 489) к совокупности возможных случаев в языке или речи.

Понятие сознание и другие близкие по значению (разум, воля, инстинкт и др.) встречаются в анализируе­мой концепции весьма часто при характеристике языко­вой деятельности.человека. И это уже будет иллюстра­цией не антропоморфизма концепции, а скорее ее экстен-сивизма. По Гумбольдту (с. 545), рефлектирующего сознания языка при его происхождении нельзя предпола­гать (оно и не обладало бы творческой силой для фор­мирования звука). Понятие сознания часто употребляется и при задании общего антропологического контекста рас­смотрения языка. Определив язык как необходимое за­вершение мышления и естественное развитие дарования, знаменующего в человеке его человеческую природу, Гум­больдт замечает, что это развитие не представляет собой акта непосредственного сознания, мгновенной спонтан­ности или свободы (с. 649—650). В языке допустимы и бессознательные процессы, и непроизвольные. «Коль скоро народ или человеческая мыслящая сила вообще воспринимает элементы языка, она должна непроизвольно

Ш

(uhwillxkurlich) й без ясного сознания об этом соединять их в единство» (с. 549). Языки находятся в неразрывной связи с внутренней природой человека и "исторгаются из нее скорее самодеятельно, чем производятся ее произ­вольно (willkiirlich) (с. 410). Не совсем ясно, как может интерпретироваться эта непроизвольность — как бессозна­тельность или как действие без правила. В образовании языка принимают участие силы, произведения которых невозможно измерять рассудком (durch den Verstand) и чистыми понятиями (с. 464).

При характеристике языковой деятельности человека используется понятие инстинкта. Никакая человеческая память не была бы в состоянии удовлетворить непрерыв­ным и разнообразным требованиям мысли, если бы в душе человека в ее инстинктивном чувстве не имелось ключа к образованию языка. Даже чужим языком всегда удается овладеть лишь постепенно путем упражнений. По-видимому, говоря об инстинктивности, Гумбольдт об­ращает внимание на бессознательное начало в языковой деятельности. Язык как развитие дарования, воплощаю­щего в человеке его природу, не представляет собой про­явления инстинкта, которому можно было бы дать фи­зиологическое объяснение (с. 649—650).

СИСТЕМНО-ЦЕЛОСТНЫЙ ПОДХОД

Развертывание деятельностного представления предпола­гает рассмотрение деятельности как целостного образо­вания, допускающего известную структурацию. Онтоло­гически язык квалифицируется Гумбольдтом как некая целостность (Целостность изначальна, онтологична, а ана­литизм — лишь методический прием наблюдателя). Язык в его понимании представляет собой органическое целое (ein vollstandig durchgeftihrter Organismus),. в котором различимы не только отдельные части, но и законы дея­тельности (des Verfahrens), или, говоря историческими терминами, направления и стремления (с. 476). Размыш­ляя об онтологическом плане целостности, Гумбольдт пи­шет (с. 458): «Язык, как это проистекает из самого его существа, ощущается душой во всей его целостности (in ihrer Totalitat), каждая частность, взятая отдельно, со­ответствует в нем другой, еще ясно не осознанной, и всему данному целому, или, лучше сказать, возможному целому, которое может произойти из общей суммы явлений и за-

119

конов духа» ⁷⁹. К идее целостности можно прийти двумя одновременными и прямо противоположными путями: от внешнего к внутреннему ⁸⁰ и от высшего к низшему. Пер­вый путь идет от наблюдения феноменальных данностей к связывающей их идее. Второй путь — от постулируе­мого им духа к его проявлениям (произведениям). Гум­больдт начинает свои наблюдения над языком с обозре­ния его внешнего облика. На первый взгляд все в языке представляется хаосом, несоизмеримым с простотой кар­тины человеческого духа, произведением которого явля­ется язык. Неясным кажется, как отыскать нить, спо­собную удержать эти частности: «Язык предстает перед нами как бесконечность частностей: слов, правил, анало­гий, исключений. И мы испытываем немалое смущение от того, как эту массу, которая, несмотря на ее упорядо­чивание, все кажется каким-то хаосом, можно прирав­нять к единству картины человеческой духовной силы. Необходимо отыскать общий источник отдельных частно­стей, соединить разрозненные черты в картину органи­ческого целого; только таким путем получают возмож­ность удержать эти частности» (с. 417).

Приближаясь к идее целостности путем рассуждений о необходимости соизмерять язык с картиной человече­ского духа, Гумбольдт полагает, что именно понимание языка как произведения национального языкового чув­ства дает возможность постигнуть первоначальную связь частных явлений между собой и понять язык как вну­тренне взаимосвязанный организм. А. это в свою очередь позволит прийти к правильной оценке каждого отдель­ного явления (с. 383—384).

К идее целостности системы приводят также размыш­ления о невозможности получить полное теоретическое объяснение феноменов языка с позиций аналитизма. Сколько бы ни пытались членить язык на отдельные эле­менты, всегда остается в нем нечто, ускользающее от обработки, и именно то, в чем состоит единство и дыха­ние живого (с. 421). Целостность отнюдь не тождественна простому множеству, получаемому при аналитической

⁷⁹ См. также об упоминавшемся отношении индивидуального слова (отдельного случая) к совокупности возможных случаев в языке или речи (с. 489) при переносе понятия в известную категорию.

⁸⁰ Этот путь, очевидно, универсален для человека. «Человек по­ всюду на земле, — говорит Радхакришнан (1956, 55),—начи­ нает с внешнего и приходит к внутреннему».

120

деятельности исследователя. Это онтологическое ощуще­ние и призыв Гумбольдта можно выразить словами А. Ф. Лосева (1930, 227) (высказанными им по другому случаю): «...необходимо отвлечься от каждого отдель­ного текста, необходимо всмотреться в предмет in specie, необходимо множество, выражаясь по-платоновски, за­менить целостью» ⁸¹.

Идея целостности косвенно подчеркивается Гумбольд­том в рассуждениях об общем впечатлении, производимом объектом, к которому обращаются, чтобы получить опре­деленное понятие о форме объекта. Характеризуя язык как вечный посредник между духом и природой, преоб­разуемый с каждой новой ступенью духа, он замечает (с. 565), что следы этих преобразований все сложнее об­наружить в отдельном, и факт делается очевидным только в общем впечатлении (im Totaleindruck). Естественное состояние языка — это жизнь, неделимая целостность, а всякий аналитизм при изучении языка есть умерщвле­ние этой жизни. Первое и истинное состояние языка — речь (verbundene Rede). Чтобы войти в живое существо языка, необходимо об этом постоянно помнить. Раздроб­ление же на слова и правила представляет собой лишь мертвый продукт аналитической работы ученого, а не естественное состояние языка (с. 418). Эта же идея раз­вивается и применительно к слогу. Деление простого слога на согласный и гласный, принимаемые за самостоя­тельные звуки, носит искусственный характер: на слух (т. е. в восприятии человека) слог есть неделимая еди­ница (с. 443).

Идея целостного антианалитического взгляда распро­страняется и на происхождение языка — в генетический план, где разрешается известный парадокс — что изна-чальнее часть или целое. «Нельзя и помыслить, чтобы создание языка начиналось с обозначения предметов сло­вами и затем уже достигало соединения слов. В действи­тельности не речь строится из предшествующих ей слов, а наоборот, слова возникают из целостности речи», (с. 448). В сформировавшемся же языке слова могут быть обнаружены без особой рефлексии в актах даже в самой

⁸¹ Там же (1930, 276) см. о «спекулятивном слиянии многого в единое, будь то феноменологическое взаимоотношение це­лого и части или диалектически-ноуменальное воссоединение расчлененного».

121

грубой и необразованной речи (des Sprechens), поскольку словообразование составляет существенную потребность речи (с. 448—449).

Хотя аналитические исследования целесообразны, а иногда и единственно возможны при изучении языка, необходимо помнить тем не менее, что целостность изна­чальна, а аналитизм — лишь вынужденная процедура. Было бы ошибочным полагать, что различные направле­ния в развитии языков в действительности так же от­делены друг от друга, как это специально утверждают с целью подчеркнуть их различие между собой, (с. 554— 555). Заметив, что язык представляет всегда не предметы, а понятия о них, образуемые духом самодеятельно при порождении языка, а также, что образование понятий как бы предшествует образованию артикуляционного чув­ства, Гумбольдт замечает (с. 468), что подобное разде­ление имеет место только в аналитическом разложении языка на элементы и не может быть допущено в самой действительности (in der Natur).

Чисто аналитические средства постижения сущности языка ограничены, поскольку наиболее тонкие и глубо­кие начала языка ускользают от такого грубого приема: «В беспорядочном (zerstreut) хаосе слов и правил, ко­торый мы привыкли называть языком, наличествуют только отдельные элементы (Einzelne), производимые речью (Sprechen), и то всегда неполные по количеству и всегда требующие нового труда, чтобы познать способ живой речи и составить подлинную картину живого языка.

По этим разрозненным элементам нельзя познать того, что есть высшего и тончайшего в языке: это можно постичь и почувствовать только в связной речи, — что доказывает лишний раз, что подлинный язык живет (liegt) в акте его действительного воспроизведения» (с. 418).

Коррелятом целостности с внутренней (внутрисистем­ной) точки зрения выступает единство. Естественную гармонию в своей деятельности всегда ненарушимо со­храняет то, что само в себе едино (Eins) и одарено энергией (с. 463). Гумбольдт говорит о неразлучном един­стве (untrennbare Einheit) (членораздельный звук совме­щает в себе в неразлучном единстве и постоянном взаи­модействии и интеллектуальную и чувственную силу — с. 650), о духовном единстве (с. 423), о подлинном (на/

122

Стоящем) единстве начала (eines Principes), которое от­сутствует в несовершенных языках (с. 679).

Речь может идти о единстве самых различных фено­менов: о единстве живого (с. 421), интеллектуальной и чувственной силы звука (с. 650), элементов языка (с. 423), единстве мира (с. 568), единстве формы («Без единства формы вообще нельзя и представить себе языка, как скоро люди говорят, они с необходимостью подводят (fassen zusammen) свою речь под такое единство» — с. 679). Наконец, часто применяется понятие единства при характеристике слова (о внутреннем единстве слова см. с. 502), а также звука и понятия. Определив слово как знак особого понятия, Гумбольдт замечает (с. 448), что в слове представлено двойное единство — единство звука и единство понятия, — благодаря чему слова ста­новятся настоящими элементами речи. При характери­стике целого (целости, целостности) подчеркивается пре­жде всего его беспредельность (см. о слове как части беспредельного — unendliche — целого — с. 431) и непре­рывность (о непрерывной целостности внутреннего стрем­ления — in der ungetrennten Gesammtheit... Strebens см. с 420).

Для стиля мышления Гумбольдта характерны поиски сложных иерархических построений. Напомним его за­мечания о единстве и высшем единстве (hohere Einheit) (с. 528). Большую функциональную нагрузку имеет ка­тегориальное противопоставление часть/целое (част­ность/целостность). Приведем некоторые примеры кон­кретизации этой оппозиции. В отношении часть/целое мо­гут выступать: 1) слово/язык (о слове как части беско­нечного целого — языка — см. с. 431); 2) индивидуум/че­ловечество («Отдельный человек всегда связан с целым: с народом; с племенем, к которому принадлежит народ; с целым человечеством» — с. 408; см. также о господстве духа общения, силой которого многие отдельные инди­видуальности — Eigentumlichkeiten — вновь объединя­ются в одно целое» — с. 395); 3) частность в языке/сам язык (jedes Einzelne in der Sprache/das ganze Gewebe, zu dem das Einzelne gehort) (c. 457).

При рассмотрении целостного подхода в его сопостав­лении с аналитическим возникает ряд методологических проблем: одинакова ли структура понятий в теоретиче­ских концепциях, базирующихся на этих двух подходах; имеются ли в аналитических концепциях базисные по-

123

нятйя, аналоги замыкающим понятиям (категориям) в концепциях, базирующихся на идее целостности, и т. д.⁸²

Очевидно, что рассмотрение языка как целостности равносильно рассмотрению его как системы: целост­ность — исходная категория системного мышления. Каж­дый язык образует свою систему (eigentiimliches System), с которой и должно начинаться его описание, чувство языка должно обладать инстинктоподобным предчувст­вием целой системы, необходимой языку в его индиви­дуальной форме (с. 446). Не совсем ясно, склоняется ли Гумбольдт к онтологической трактовке категории системы или же к формально-методологической, как это, в част­ности, принято во многих современных концепциях системного подхода. Система, в его понимании, составляет русло (das Bett), по которому поток языка катится из одного века в другой, ею обусловливаются его главные на­правления (с. 447). В этом определении системы как русла неясно, включается ли сам поток в систему. При интерпретации образов потока и русла в теории представ­ляется несколько возможностей. Одна из них состоит в том, чтобы интерпретировать поток как материальное и/или процессуальное обличье языка, а русло — как струк­туру и/или организованность (овеществленную структуру).

Особое внимание уделяется Гумбольдтом взаимосвязи компонентов в системе. Он сравнивает язык с широкой тканью (ein ungeheures Gewebe), в которой каждая часть переплетается с другими в более или менее отчетливо осознаваемой связи (с. 446). Человек в своем говорении всегда касается только одной части этой великой ткани, но всегда поступает при этом инстинктивно так, как будто бы в тот же миг он имел перед глазами все, с чем эта часть состоит во внутренней гармонии (Ubereinstim-mung).

К подлинной законосообразности (Gesetzmafiigkeit) близок, например, санскрит. В языках с системой такого типа требуется, чтобы каждый звук, получивший арти­куляцию по месту образования, был проведен по всем классам, по всем видоизменениям (Laut-Modificationen), какие привык различать в языке слух народа (с. 445). Гумбольдт обращает внимание на два обстоятельства из области существования членораздельных звуков, с по-

⁸² В связи с этим см. проблему «размытых» понятий в подобных концепциях.

124

мощью которых осуществляется более или менее благо­творное воздействие на язык, — абсолютное богатство (der absolute Reichtum) звуков и отношение (das relative Verhaltniss) их друг к другу, а также к полноте и пра­вильности образуемой ими системы (Vollstandigkeit und Gesetzmafiigkeit vollendeten Lautsystems). Гумбольдт гово­рит (с. 444) о схеме (das Schema) звуковой системы и ее плане (Bilde) — аналогах современного понятия струк­туры системы, — задаваясь вопросами, с какой степенью полноты при разложении на элементы отдельного языка заполнены звуками пункты этой схемы, указывающие их родственность (die Verwandschaft) или противополож­ность (der Gegensatz); равномерно ли происходит разде­ление звуков по плану звуковой системы, соответствую­щему чувству языка во всех своих частях, или же в одних классах при этом остаются пробелы, а в других наблю­дается избыток звуков. Язык составляет по самой своей внутренней природе взаимосвязанную ткань аналогий, где чуждый элемент может удержаться лишь посредством своей собственной связи (Ankniipfung) (с. 679). Принцип соответствия элементов друг другу проводится при рас­смотрении языка как такового (die Sprache an sich), на­пример, по отношению к форме: считается, что сущест­вует форма, которая из всех возможных форм наиболее согласуется (ubereinstimmt) с целями языка (с. 652).

В системе языка имеется равновесие между ее компо­нентами или, выражаясь на языке современных систем­ных представлений, — равновесие как между элементами внутри подсистем, так и между подсистемами в рамках системы. О равновесии первого типа упоминается, напри­мер, в рассуждениях о том, что совершенство языка со стороны звуков находится в зависимости не столько от их богатства, сколько от разумного (keusche) ограничения звуками, необходимыми для речи, и от необходимого рав­новесия (richtige Gleichgewicht) между ними (с. 445— 446). Равновесие второго типа имеется в виду при описа­нии нарушения взаимосогласованности двух видов техник в языке — фонетической и интеллектуальной.

В исследуемой концепции используется и понятие на­рушения равновесия. Например, определяя синтез в языке как полное соответствие друг другу синтезируемых эле­ментов, Гумбольдт полагает (с. 473), что при нарушении такого соответствия внутренняя сторона языка может раз­виваться односторонне, а формирование звуков — прости-

125

раться до роскоши, превышающей потребности мысли (с. 473).

Контекстуальными синонимами равновесия являются стройность, гармоничность, соразмерность. Так, утвержда­ется, например (с. 463—464), что свойство совершенно внутренней и чисто интеллектуальной стороны звуковых форм языка зависит от согласованности (Obereinstimmung) и взаимодействия проявляющихся в ней законов как между собой, так и с законами восприятия (Anschauen), мышления и чувства (с. 463—464). Несоразмерное разви­тие фонетической техники по сравнению с интеллек­туальной означает всегда недостаток в мощи языкотворче­ской силы: единое в себе и одаренное истинной энергией всегда сохраняет естественную гармонию (die in seiner natur Hegende Harmonie) в своей деятельности (с. 463).

К понятию гармоничности Гумбольдт прибегает и при описании нерасторжимой (unlaugbar) взаимосвязи состава языка (Sprachbau) и успехов всех видов интеллектуаль­ной деятельности, усматривая ее преимущественно в «животворном дыхании», которое языкотворческая сила языка изливает в акте претворения мира в мысль и которое гармонически (harmonisch) распространяется по всем частям сферы языка (с. 413).

Принципы системного видения объекта переносятся и на описание движения языка во времени. По Гумбольдту (с. 412), язык следует одному определенному направле­нию из бесконечного разнообразия возможных интеллек­туальных направлений и своей внутренней самодеятель­ностью осуществляет видоизменение любого влияния, произведенного на него. Даже привносимое извне с тече­нием времени первоначальный язык усваивает и модифи­цирует в соответствии со своими законами (с. 400). К числу действующих факторов в движении языка во времени относятся внутренняя $орма, а также «веще­ственность» языка и внешние влияния, которые могут приносить затруднения внутренней форме (с. 634).

Символом системообразующего характера языка слу­жит понятие чувства языка. Гумбольдт упоминает, в част­ности, о мотивированном стремлении чувства языка и о его прекращении, подчеркивая, например, что звуки ис­чезают не от действия времени самого по себе, а лишь по мере того, как чувство языка намеренно или равно­душно позволяет им исчезнуть (с. 488). Он обращает также внимание на наличие в языках разных свойств

126

(агглютинации и т. д.), действенных или препятствующих действиям в словопроизводстве (с. 488).

Итак, мы видим, что в концепции Гумбольдта кате­гории деятельности и системы оказываются тесно связан­ными. Деятельностное представление языка есть вместе с тем и его системное представление. Этим позиция не­мецкой классической философии противостояла идеям не­мецкого романтизма с его верой в то, что «целое — неистинно, а стремление к системности представляет собой признак неподлинности, несамодостаточности актив­ности» (Огурцов 1967, 203). Идея о системном представле­нии деятельности была органической чертой немецкой классической философии. В понимании Гегеля, деятель­ность предстает как системно-расчлененный процесс, ко­торый развертывает во времени многослойность своих моментов и результатов, объективирует в себе временные акты полагания предмета и синтезирует в «пространствен­ной рядоположенностИ» моменты деятельности, распадаю­щиеся во времени (Огурцов 1976, 202) ⁸³.

ПРОЦЕССУАЛЫЮ-ПАНХРОНИЧЕСКИЙ И ТИПОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОДЫ

Принятие тезисов о том, что язык есть деятельность и система с неизбежностью предполагает процессуальный подход к исследованию языка. Характерную черту миро-видения Гумбольдта составляет антистатический взгляд на мир. В теоретическом мире его концепции все — язык, мысль, дух и т. д. — предстает как движение, деятель­ность, развитие, процессы. Гумбольдт смотрит на мир как на непрерывный процесс; бытие для него есть нечто для­щееся, продолжающееся (fortentwicklendes) (с. 387—388). Момент длительности подчеркивается и передается с по­мощью слов, обозначающих процессы (см.: язык есть акт

⁸³ Позднее (в XX веке) поиски такой сплавленности деятельност-ного подхода с системным составят отличительную картину осмысления деятельностного движения вообще и станут пред­метом пристальной методологической рефлексии. См. идеи Г. П. Щедровицкого (1975) о системном представлении деятель­ности, развивающего мысль о многослойности ее моментов. В интерпретации Г. П. Щедровицкого (1975, 86), человеческая деятельность относится к числу сверхсложных объектов и оказывается «полиструктурной» — состоит из многих структур, как бы наложенных друг на друга, каждая из которых состоит в свою очередь из многих частных структур, находящихся р иерархических отношениях друг с другом.

J27

синтеза — ein synthetisches Verfahren — c. 473), а также за счет специального упоминания о длящемся (дух — естественное следствие постоянного влияния — eine natiir-liche Folge der fortgesetzten Einwirkung — духовного свое­образия нации — с. 562). Иногда процессуальность под­черкивается с помощью понятия степени действия. Так, говорится (с. 473) о высшей точке завершенности образо­вания языка (der hochste Punkt dieser Vollendung), когда в результате синтеза соединяемые стороны одновремен­ным действием на них языкотворческой силы духа дово­дятся до истинного и чистого проникновения друг другом. В работах Л. Москона (см., например, 1978), было пред­ложено различать три типа, моделей в рамках системного мышления: статико-архитектоническую, процессуально-динамическую и импульсно-генетическую. Несколько пе­реосмысляя его точку зрения, можно считать, что процес­суально-динамические модели имитируют процессы разви­тия системы, а импульсно-генетические — процессы за­рождения ее и возникновения.

Поскольку Гумбольдт при рассмотрении системы языка делает акцент на процесс, а не на статику, то описание структурации системы у него носит подчиненный харак­тер. Оно вводится или для демонстрации удавшегося строения языка (den gelungenen Sprachbau) в его проти­водействии (riickwirkend) духу (с. 636) или же, напри­мер, в связи с акцентированностью первоначал, подлежа­щих последующему развертыванию — внутреннего чув­ства языка и звука (с. 650). Гумбольдт склонен понимать строение языка как возникшее (результат окончания про­цесса) иерархическое образование.

Отметим, что вопрос о соотношении структуры и про­цесса, или в методологическом ракурсе — вопрос о соотно­шении между процессуальными и структурными пред­ставлениями — является одним из ведущих в системных исследованиях. В методологии последних десятилетий XX в. выдвинулся вопрос о разработке техники построе­ния системных представлений с учетом взаимосоответст­вий между частными однопорядковыми представлениями ⁸⁴ и прежде всего между процессуальными и структурными представлениями. Так, в системном подходе структурные

⁸⁴ Однопорядковые — это представления, построенные на базе под­категорий, специфицирующих базисную категорию, например, на базе подкатегорий процесса и структуры, специфицирую­щих категорию системы.

128

представления должны задаваться таким образом, чтобы соответствовать процессуальному представлению и пред­ставлению объекта как материального образования (см. подробнее в работах Г. П. Щедровицкого). В иссле­дованиях А. С. Арсеньева постулируется, например, что в органических системах исходным является функциональ­ное представление, а структурное — вторичным.

Одна из сложных проблем этого типа касается воз­можности взаимоотображений однопорядковых представ­лений (по Г. П. Щедровицкому —1975, 111, структура с определенной точки зрения может рассматриваться как «остановленное изображение процессов», «статическое представление процесса»).

Среди процессов зарождения, становления, развития в концепции Гумбольдта наибольшее внимание уделяется процессам генезиса (порождения) языка. В терминологии Л. Москона, для этой концепции характерен скорее им-пульсно-генетический подход, чем процессуально-динами­ческий⁸⁵. Предметом изучения для Гумбольдта является потенциальное и зарождаемое, акт созидания. Определив язык как деятельность, он останавливается на моменте генезиса языка и началах деятельности: «Язык есть не продукт (kein Werk, epyov), а деятельность (Tatigkeit, evEp-j-eta). Его истинное определение может быть поэтому только генетическим. Язык есть вечно повторяющаяся ра­бота духа, стремящаяся претворить членораздельный звук в выражение мысли» (с. 418). В цитируемом фраг­менте важно обратить внимание на соседство фраз о языке как деятельности и необходимости генетического определения языка. Именно здесь задается ключ к иерархии свойств и функций языка. Отметим, что от­сюда выводится у Г. В. Рамишвили (1978) в его интер­претации гумбольдтовской концепции идея транспониро­вания как главного момента энергейи, а также идея не-эмпиричности генетического акта.

Иногда говорится более широко о генезисе произве­дений духа вообще, а не только языка. См.: существова­ние языков доказывает, что имеются отдельные произве­дения духа, которые не переходят от одного индивида ко всем остальным, но могут внезапно появляться (hervorbrechen) только из одновременной самодеятель-

129

⁶⁵ Идея импульсно-генетического взгляда на мир разрабатывается в отдельных философских и научных концепциях. См., напри­мер, идеи Г. Зиммеля (1928) о прафеноменах.

9 В. И. Постовалова

пости всех (с. 410). Гумбольдт формулирует принцип изучения языка в самом акте его рождения: «Необходимо рассматривать язык не только как мертвый продукт (em todtes Erzeugtes), но более всего как порождение (Erzeugung), необходимо абстрагироваться от того, что он служит в качестве обозначения предметов и средства взаимопонимания, и напротив, обращаться ... к его про­исхождению, тесно связанному с внутренней деятель­ностью духа, и к их взаимовлиянию» (с. 416). Никакой вид представления нельзя рассматривать лишь как вос­принимающее созерцание (ein ЫоВ empfangendes Be-schauen) готовых предметов; субъективная деятельность сама образует себе в мышлении объект (с. 420).

Импульсно-генетической трактовке подвергается про­цесс понимания. Понимание — это как бы конгениальная деятельность по созиданию понятия, а не по воспроиз­водству того же самого понятия: «Слово не сообщает, как некая субстанция, чего-то уже готового, и не содержит в себе уже законченного понятия, а только побуждает к самостоятельному образованию последнего, хотя и опре­деленным способом. Люди понимают друг друга не по­тому, что они действительно проникаются знаками вещей, и не потому, что они взаимно предопределены к тому, чтобы создавать одно и то же, в точности и совершенстве, понятие, а потому, что они взаимно прикасаются к одному и тому же звену цепи своих чувственных представлений и внутренних порождений в сфере понятия, ударяют по одной и той же клавише своего духовного инструмента, в ответ на что тогда и выступают в каждом соответствую­щие, но не тожественные понятия» (с. 559, перевод Г. Шпета).

Первопричина языков, первотолчок к их образованию лежит во внутренней потребности человечества, которая коренится в самой природе человеческого духа. Каждый язык есть попытка (ein Versuch) удовлетворения этой потребности. Гумбольдт принимает ряд таких попыток за действие одного и того же стремления, замечая, что сила, творящая языки, не остановится до тех пор, пока не про­изведет того, что совершеннейшим образом удовлетворит всем предъявляемым требованиям (с. 390).

Интерес к процессуальное™ и потенциальному объ­единяет Гумбольдта с немецкими романтиками, генетиче­ский метод которых вытекает из признания приоритета потенциального начала. «Чтобы постичь природу, — пи-

130

шет Новалис, — нужно заставить ее вновь возникать, во всей ее последовательности» (цит. по: ФЭ 1967, 525).

Центральная категория импульсно-генетического под­хода— порождение (Erzeugung), а остальные категории, например, воспроизводство (Wiedererzeugung), т. е. как бы повторное рождение того, что уже однажды было, можно рассматривать как ее понятийные развертки. Язык, по Гумбольдту, не знает покоя, и его кажущаяся мертвой часть всегда должна заново порождаться (muB immer auf's neue erzeugt werden) в мышлении, оживая в речи или понимании (с. 438). Язык должен рассматриваться как вечно порождающийся (mu6 als ein sich ewig erzeugender ansehen) —с 431).

Идеи порождения, активности, динамизма, пронизы­вающие каждый фрагмент концепции Гумбольдта, вышли из лона немецкой классической философии, духа куль­туры его времени. В этом плане интересны замечания А. Ф. Лосева о сопоставлении двух духовных миров — античности и немецкой классической философии, рель­ефно раскрывающие черты последней. Говоря о налете пассивности, лежащем на платоновском учении о припо­минании, Лосев (1930, 645) отмечает его полную проти­воположность «новоевропейскому» творчеству, впадаю­щему в противоположную крайность: «Кант, стоящий на вершине европейского субъективизма и дающий ему наи­более резкое выражение, учит, что человек не подра­жает, а наоборот из себя все порождает, так что не он есть подражание вещам, но вещи суть подражание ему, и не он вспоминает что-то виденное в глубине вечности и забытое, но эта самая вечность впервые проявляется в тот момент, когда он начинает мыслить о ней. Стату-арно-пассивно-объективный метод античного мироощуще­ния и породительно-активно-субъективный метод запад­ной философии, — это антитеза совершенно несомненна для тех, кто захочет продумать разницу двух великих пе­риодов человеческой мысли и творчества».

Понятие порождения (Erzeugung) имеет у Гумбольдта большую смысловую нагрузку. Речь может идти о порож­дении самых разных предметов: произведений духа (ihr eignes Erzeugen — с. 393), мысли (о роли языка в простом акте зарождения мысли — Gedankenerzeugung, см.: с. 429) и наконец, языка (см.: «...образование языка нужно рассматривать вообще как порождение, при котором внутренняя идея, чтобы манифестироваться, должна пре-

131 9*

одолеть трудность. Трудность эту составляет звук» — с. 459; Полный синтез в языке есть произведение силы в миг порождения языка — Spracherzeugung — с. 474, см. с. 468).

Обычно различают Две ситуации генезиса: 1) сотворе­ние того, чего раньше не было (например, языка вообще как самостоятельного феномена) и 2) индивидуальное сотворение (индивидуальный генезис, например, генезис языка у индивидуального субъекта). По-видимому, поня­тие порождения у Гумбольдта касается второй ситуации. Для наименования первой ситуации он употребляет поня­тия творения и первоначала, в которых имеется некото­рый оттенок пассивности и. ретроспективности; См. заме­чания о возможности приложить понятие творения (das Schaffen) лишь к первоначальному изобретению языка (Spacherfinchmg) (с. 457) и о смелости подняться к первоначалам языка (Uranfange der Sprache) (с. 535). Учитывая эту вторую ситуацию (язык как таковой суще­ствует, но у каждого индивида возникает как бы заново), Гумбольдт использует понятия «пробуждать» (пробу­дить можно то, что уже есть, но как бы спит) и «вы­зывать». Языку невозможно в собственном смысле слова учить, его можно только пробуждать в душе (nur im Gemiite wecken) (с. 412). Изучение мертвых языков в со­стоянии хотя бы на минуту вызывать их к жизни. Такие языки претерпевают действительно мгновенное оживание (Wiederbelebung) (с. 481). Но язык в акте пробуждения не всегда пассивен. Он сам может вызывать (muB hervorrufen) в каждом индивиде те же силы, которые действуют в нем самом (с. 413). Силы, открывающие язык в душе человека, — универсальны.

В импульсно-генетическом подходе имеются два класса базисных понятий: зародыша (семени), источника (на­чала), конечного пункта и области потенциального (недр), подлежащего актуализации. Рассмотрим некоторые слу­чаи их употребления. Гумбольдт упоминает о: 1) заро­дыше исторического развития, говоря об исторической середине, когда народ находится под влиянием покоя­щихся в ней самой зародышей дальнейшего развития (den in ihr selbst ruhenden Keimen fernerer Entwicklung) (c. 390); 2) зародыше стремления (о зародыше незаглу-шенного стремления к целостности, вложенного в чело­века вместе с понятием о человечестве, — с 408—409); 3) зародыше культуры (der Keim der Gesittung) (с. 387);

132

4) первоначалах языка и деятельности (см. рассуждения о первоначальном настроении национальной особенности и простом, первоначальном устройстве языка (с. 444), жизненных началах в человеке, живом и плодотворном начале в языке; 5) конечных пунктах (см. о возможности проследить внутреннюю и внешнюю деятельность чело­века до простейших конечных пунктов ■— bis zu ihren oinfachsten Endpunkten — с. 569).

Идея потенциального в языке выражается различными средствами. Гумбольдт рассуждает об области, подлежа­щей обозначению (das Gebiet des zu Bezeichnenden) (с. 456), об инстинктообразном предчувствии языковым сознанием. (Sprachsinn) системы, необходимой языку в его индивидуальной форме (с. 446). Он обращает внимание на то, что в языке каждая часть соответствует другой и всему целому или, лучше сказать, возможному целому (oder viel mehr zu schaffen moglichen Ganzen), которое может произойти из общей суммы явлений языка и зако­нов духа (с. 458).

Одна из проблем импульсно-генетического подхода — это вопрос о связи врожденности дара слова у человека с эмпирическими фактами появления конкретного языка. По Гумбольдту, дар слова человеку врожден, и конкрет­ные реальные языки появляются не в одну какую-либо конкретную эпоху. Для происхождения (Hervorbrechen) иовых языков как в человеческом роде в целом, так и в отдельном человеке, по-видимому, не была предназна­чена только одна определенная эпоха (с, 392). Неясно, что бы это могло значить: что существуют народы, неко­торое время пребывающие без языка, или что сами на­роды возникают в разное время.

Через импульсно-генетический взгляд раскрываются многие проблемы лингвистики, например, проблема раз­нообразия языков (см.: с. 389, 417) и проблема образова­ния языка (с. 459). Следует подчеркнуть, что образова­ние языка, о котором часто идет речь, это тоже акт гене­тического импульса, а никоим образом не генетический процесс, развернутый в историческом времени. Образова­ние языка трактуется как акт синтеза — соединения зву-коной формы с внутренними законами языка (с. 473).

Большую смысловую нагрузку имеет категория разви-ччгя. Развитию подвластно практически все, что попадает в орбиту гумбольдтовской концепции, — язык и его ком­поненты, сила духа, жизнь человека и т. д.

133

Какие же признаки развития подчеркиваются Гум­больдтом? Во-первых, развитие непрерывно: природу языка составляет его непрерывное развитие (ein fort-laufender Entwicklungsgang) под влиянием духовной силы каждого говорящего (с. 548) ⁸⁶. Развитие, во-вторых, имеет свои стадии (Stadien ihres (Kraft.—В. П.) Entwickhmgsganges) (с. 549). Развитие далее осуществля­ется, с одной стороны, постепенно («Каждый язык, как и сам человек, есть нечто бесконечное, постепенно разви­вающееся во времени (ein sich in der Zeit allmalig entwickelndes Unendliches)» (c. 568); а с другой стороны, ему знакомы внезапные, непредвиденные толчки (см. о внезапности появления великих личностей в ходе разви­тия человечества с. 389). Развитие, наконец, имманентно, оно осуществляется по одному началу (с. 553) и имеет определенное направление свою особую колею: «...каж­дое отдельное лицо заключает в себе сущность человека только в особой колее развития (auf einer einzelnen Entwicklungsbahn) (с. 408) ⁸⁷.

Каков же механизм развития языка, по Гумбольдту? В ходе развития языка, по его предположению (с. 548— 549), принимают участие две взаимоограничивающие причины: основное начало (которым определяется на­правление развития) и влияние произведенного материала (сила которого всегда находится в обратном отношении к силе основного начала образования). Единство элемен­тов языка может быть дано лишь посредством исключи­тельного господства одного начала. В случае, если это начало соответствует общему началу образования языка в человеке, насколько это позволяет необходимая инди­видуализация, или оно пронизывает язык с полной и не­ослабевающей силой, тогда язык может пройти все ста­дии своего развития, приобретая на каждой из них вза­мен исчезнувшей силы, новую, приспособленную к не­прерывно продолжающемуся пути. Обращает на себя

⁸⁶ См. в этой связи также следующие замечания М. Хайдеггера (ОПЯ 1975, 15—16): «Говорение само по себе есть уже слу­ шание — это прислушивание к языку, которым мы говорим. Говорение есть, таким образом, даже не одновременно, но прежде всего слушание... Мы говорим не только на языке, мы говорим из него».

⁸⁷ По Гумбольдту (с. 549), свойство всякого интеллектуального развития таково, что «сила собственно не умирает, а только производит изменения в своих функциях или заменяет один из своих органов другим».

134

внимание в этом рассуждении выделяемая особенность развивающегося объекта — способность к замене исчез­нувшего новым, если исчезнувшее было функционально необходимым (говоря на языке современного системного подхода) для продолжения развития (см. также с. 549). У Гумбольдта имеются тонкие наблюдения над конкрет­ными процессами развития в языке. Так, он обращает внимание на две различные способности в языке, поощ­ряющие друг друга своим развитием: склонность дости­гать разнообразия тонко и резко отграничивающихся артикуляций, и стремление разума создать в языке такое количество различных форм, какое необходимо для того, чтобы схватывать (fesseln) летящую мысль в ее бесконеч­ном разнообразии (с. 460).

Категория развития Гумбольдта весьма сложна для своей интерпретации. В его концепции это скорее не исто­рическое развитие, а внеисторическое движение, близкое к конструктивному развертыванию вне исторического вре­мени. Трактовка категории развития тесно связана с по­ниманием времени и истории. Категория времени пред­полагается категорией деятельности и категорией про­цесса. Деятельность развертывается во времени. Во вре­мени осуществляется локализация ее отдельных процес-

OQ

СОВ ^ss.

Время для гумбольдтовской картины мира релевантно. Однако, о каком же времени идет в данном случае речь? Если различать два типа времени — историко-хронологи-ческое (астрономическое) — время актуализации эмпири­чески наблюдаемого и абстрактно-логическое — время раз­вертывания потенциального⁸⁹, то у Гумбольдта с его ин­тересом к импульсно- генетическому плану речь идет ско­рее о логическом времени⁹⁰. Генетические импульсы как

⁸³ Иногда упоминание о времени негативно как отрицание его участия. См.: Время гасит звуки не само по себе (с. 488). В другой терминологии, исчезновение звуков не есть функция времени.

⁸⁹ Лингвистической теории внакомы два типа исторического вре­ мени — астрономическое и относительное (лингвистическое), из­ меряемое числом качественных изменений в системе языка. По-видимому, можно говорить о двух видах логического вре­ мени — времепи «функционирования системы и^v времени раз­ вертывания системы (логическом аналоге сугубо исторического времени).

⁹⁰ По-видимому, как логическое следует в гумбольдтианской кон­ цепции интерпретировать время проявления духа. Возникают

135

терминистские закономерности (универсалии), и соответ­ственно — никогда и т. д. Так, Гумбольдт утверждает, что язык всегда (immer) имеет только идеальное бытие в умах и душах людей и никогда (niemals) не имеет материаль­ 548) ⁹¹

импульсы потенциальности не разворачиваются в истори­ческом времени. Оно иррелевантно для них. Здесь скорее случай внеисторического развертывания. Импульсно-гене-тическое развертывание неисторично (не есть развертыва­ние в историческом времени). Возникает вопрос, как можно обосновать эту идею внеисторического импульса. Импульсно-генетический взгляд по самой своей природе не знает прошлого, а лишь настоящее и его развертывание в будущее. Обращает на себя внимание, что у Гумбольдта даже прошлое трактуется как оживляемое (мертвые язы­ки возрождаются изучающими). Изучать мертвые языки можно лишь путем усвоения (Aneignung) некогда жив­шего в них начала (lebendig gewesenen Princip), их изуче­ние хотя бы на минуту возвращает их к жизни (eine wirklich augenblickliche Wiederbelebung) (с. 481). Игно­рирование прошедшего времени и акцентированность на настоящем лишает настоящее время своих специфических черт и превращает его в значительной мере в вечное на­стоящее. Тем самым делается логический шаг в сторону панхронизма. Панхронизм — это и есть теоретический аналог вневременности, вечности, для которой время ир­релевантно. На эмпирическом уровне вечность — всевре-менность (коррелят панлокализма — «всеместности»).

Импульсно-генетический взгляд и панхронизм тесно взаимосвязаны. По Гумбольдту, деятельность возрождения беспредельна (не имеет внутренних пределов для оконча­ния) и беспрестанна (не имеет внутренних перерывов). Другими словами, она осуществляется всегда, т. е. без конца (беспредельно) и непрестанно (постоянно). Язык следует представлять себе не как наличный, обозримый в своей целостности материал, но как вечно порождаю­щийся (als em sich ewig erzeugender), где определены законы возрождения, а объем и некоторым образом также вид продукта остаются совершенно неопределенными (с. 431). Язык есть вечно повторяющаяся работа (die sich ewig wiederholende Arbeit) духа, стремящаяся пре­творять членораздельный звук в выражение мысли (с. 418).

Панхропизм выражается обычно с помощью таких понятий, как всегда, вечно, искони, которые именуют де-

сложные вопросы и в связи с разрешением проблемы реле­вантности времени для процедуры разрешения противоречий в диалектическом движении и переносимости классического диалектического метода в историческую науку.

у

ного (с. 548) ⁹¹, а также, что синтез есть наличная тельность, всегда проходящая с каждой минутой (em wir-kliches immer augenblicklicb. voriiber — gehendes Handeln) (c 606). Он определяет язык как вечный (ewige) посред­ник между духом и природой (с. 565), который должен быть понят как пребывающий в вечном творении (in ewi-ger Schopfung) (с. 567). Служа для духовных сил чело­века удовлетворительным органом, язык вечно оказывает¹ на них возбуждающее влияние (... ewig anregend auf sie^ einzuwirken) (с. 553). В каждом языке имеется часть, которая в нем еще или сокрыта, или и вечно (ewig) ос­тается сокрытой, если он погибает раньше ее (развития) (с 568). Язык необходимо рассматривать как вечно (ewig) порождающийся по определенным законам (с. 431).

С панхроническим взглядом на язык связана и уже упоминавшаяся идея о врожденности дара языка у чело­века; см. об искони (urspriinglich) присущей человеку языковой способности (Sprachvermogen) (с. 546).

Мы уже отмечали выше, что при импульсно-генети-ческом подходе нет прошлого, а есть настоящее или на­стоящее, развертываемое в будущее. Что же значит это развертывание? Оно может быть двояким — чисто логи­ческим или же историческим. В обеих ситуациях речь может идти о развитии, но эти «развития» окажутся далеко не тождественными. В первом случае речь идет о конструктивном развертывании, для которого историче­ское время иррелевантно, во втором — о подлинно истори­ческом развитии. Во всякой историчности есть момент преходящности, неповторимости и невозвратности⁹². Исто­рия, делая акцент на уникальном, индивидуальной судьбе, всегда индивидуальна. В историческом исследовании хотя и есть интерес к универсальному плану, но он имеет не самостоятельный характер, поскольку наибольшее внима-

¹¹ Неясно, имеет ли идеальное бытие, по Гумбольдту, время сво­его развертывания, и можно ли считать это время неистори­ческим (логическим).

•² См. подробнее: Лосев 1930, 643; 291, где говорится также об историчности в диалектическом (а не хронологическом) смы­сле, предполагающем неповторимость и целенаправленность (восхождение).

137

tine при этом уделяется тому, как это общее специфици­руется в частном, уникальном случае. Имеется ли в ис­следуемой концепции интерес к подобному аспекту изу­чения языка? Гумбольдт проявляет интерес к уникаль­ному, но это будет скорее интерес типолога, а не историка. Гумбольдт подчеркивает свой принципиальный неисто­ризм, рассматривая соотношение языковых организмов от низшего к высшему (совершеннейшему). Пытаясь типо-логизировать языки в их расположенности от низшего к более совершенному, он исключает необходимость обяза­тельного постепенного развития в историческом плане одного языка из другого (с. 397). В его понимании (с. 390—391), даже в тех языках и их семействах (Sprach-stamme), которые не обнаруживают между собой ника­кой исторической связи, можно увидеть различное ступен­чатое продвижение вперед основного начала их образова­ния. Связь внешне независимых друг от друга явлений должна корениться во всеобщей внутренней причине, ка­ковой может быть только развитие действующей силы.

Хотя исторический взгляд и не является для Гум­больдта характерным, исторический план косвенным обра­зом присутствует в его рассуждениях о всемирной истории (die Weltgeschichte) (с. 383), об исторических судьбах народов (die geschichtlichen Schicksale) (с. 604), истории человечества (с. 416). Единственное свидетельство неко­торой приобщенности Гумбольдта к исторической манере мышления — это выделение в языке направлений и стрем­лений (с. 476), которые, впрочем, могут интерпретиро­ваться не в историческом, а в панхроническом ключе.

Понимание языка как процесса, активности, энергейи, как подчеркивает Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967, 556) в своем исследовании о Гумбольдте, еще не означает исторического подхода к языку. В понимании языковой истории и истории вообще Гумбольдт стоял на панхрони-ческой точке зрения. А это значит, что «историческое раз­витие было для него идеальным (логическим), скорее чем действительным развитием. Он искал основу для развития в природе творческого разума истории, а не в реальных фактах» (там же). Историческое развитие, по Гумбольдту, определяют «идеальные силы» и задача историков состоит в том, чтобы опознать эти силы (их суть) в фактах, по­скольку «каждый факт истории находится в ведении единого формального принципа и точно такой же силы» (Ramischwili 1967, 561). Нетрудно заметить в таких

138

конструктивных построениях влияние схем, принятых в немецкой классической философии ⁹\

Рассмотрение языка как деятельности духа, получаю­щей неодинаковую предметизацию вследствие различного рода ограничивающих условий у различных народов, с неизбежностью приводит к типологическому взгляду на язык. Типологизм — один из существенных компонентов концепции Гумбольдта. Языковое разнообразие (многоли-кость, многотипность) и соответственно однообразие («одноликость», однотипность) —предмет его присталь­ного внимания. Типологический интерес Гумбольдта — самого широкого диапазона — от универсалий до уникалий (об этих понятиях см. у В. Л. Виноградова 1973). Среди языковых универсалий могут быть выделены как частный случай «папхроникалии» — «всевременные» свойства языка⁹⁴. Поэтому папхроническое мировосприятие в кон­цепции может рассматриваться как частный случай типо-логизма. По Гумбольдту, языки по своим внутренним и внешним свойствам не одинаковы, и эта их неодинако­вость может быть оценена с точки зрения преимуществ, которые они дают языку. При этом достоинства языков не обязательно находятся в прямой зависимости от степени их обработанное™. Так называемые грубые и необразо­ванные языки могут иметь в своем устройстве примеча­тельные свойства (hervorstechende Trefflichkeiten) и в самом деле имеют их, и не было бы ничего невозмож-

⁹³ Отметим, что в современной методологии деятельностного под­хода проблема соотношения категорий времени, деятельности я процесса является одной из самых актуальных. Так, в ра­ботах О. И. Генисаретского (например, 1975, 448—460) разви­ваются идеи о том, что конструкция деятельности не имеет в принципе пространственно-временных категориальных харак­теристик, и что можно говорить о существовании натуральных форм структур деятельности — пространственных, временных, пространственно-временных. Там же см. о соотношении струк­тур и процессов деятельности, а также о процессуальной ор­ганизации систем деятельности.

^9! По-видимому, целесообразно различать: панхроникалии — свой­ства языка, присущие ему в любой временной точке, панлока-лии — свойства, присущие ему в любом месте его распростра­нения, и универсалии — инвариантные черты языка вообще (в том числе и панлокалии и панхроникалии). К утверждениям об универсальных свойствах языка близко, например, замеча­ние Гумбольдта о том, что форма всех языков в существен­ном (im Wesentliehen) сходна (gleich) и должна достигать всеобщей цели (с. 651).

139

ного в том, чтобы они в этом превосходили (iibertreffen) языки, лучше (hoher) их обработанные (с. 398).

Наличие отдельных преимуществ в строении языка — неоспоримый эмпирический факт, который едва ли будет отвергать кто-либо из самых беспристрастных исследова­телей (с. 655). По Гумбольдту, языков с абсолютными преимуществами не существует. Речь может идти о совер­шенствах, дающих языкам лишь частные преимущества. Если же между языками имеются различия, то по каким признакам (Zeichen) можно судить о них? — задается во­просом Гумбольдт (с. 657). Другими словами, какой мо­жет быть классификация языков. Гумбольдт обращает внимание на сложность задачи построения полной клас­сификации языков. Такая классификация, по-видимому, возможна, если принимать за основание деления лишь ча­стные явления в языках.

Отметим некоторые из параметров для типологизации языка в анализируемой концепции, с помощью которых можно определять различия и преимущества языков. Сравнение языков может быть двояким: беспристрастным, холодно констатирующим наличие или отсутствие при­знака, и пристрастным, с оценкой преимуществ. Часто они представляют собою два этапа одного движения. Гум­больдта с его тягой к панхронизму и потенциальному ин­тересует скорее второй случай. Его внимание привлекает совершеннейший язык, близкий к идеальному замыслу языка, хотя интерес к уникальному началу в языках его • никогда не покидал.

\/ Параметры, используемые Гумбольдтом при оценке языка, можно свести к двум классам, условно именуемым как экстенсиональные и интенсиональные. К числу пара­метров первого типа относится внутренняя взаимосвязь языков с духовной индивидуальностью народов (с. 680): «Языки — орудия, необходимые для деятельности духа . . . Поэтому языки только тогда бывают истинно благо­творными (wahrhaft wohltatig), когда они сопровождают деятельность духа, облегчая и одушевляя каждое ее на­правление, вводят (versetzen) ее в центр, из которого гармонически развертывается каждый из ее видов (Gat-tungen)» (с. 655).

Отметим, что этот параметр относится к числу деятель-ностных характеристик языка. По Гумбольдту (с. 553), язык служит для интеллектуальных сил (Vermogen) чело­века удовлетворительным органом, оказывая на них воз-

140

буждающее воздействие. Именно в этом формальном свой­стве (Beschaffenheit) заключается все, что позволяет раз­виваться из языка во благо для духа. Только такой фор­мальный масштаб и можно прикладывать к языкам, когда пытаются брать их для всеобщего сравнения (с. 553).

К числу параметров второго типа — интенсиональ­ным — относятся характерные особенности строения язы­ков (с. 417). Рассмотрим подробнее этот тип параметров. К ним принадлежит начало (Princip) образования языков и связанный с ним способ стремления языков к выполне­нию идеи языка. Об этих параметрах возникает речь при попытке обнаружить в языках постепенности от более простого строения к более сложному и соответственно постепенного приближения к совершеннейшему устрой­ству (fortschreitende Annahrung an die Erreichung des gelungensten Sprachbaues) при сравнении языков по на­чалу их образования (in den Principien ihrer Bildung) (с. 391). По предположению Гумбольдта, организм таких языков даже при запутанности их форм в своей последо­вательности и простоте будет заключать в себе способ их стремления к завершению образования языка (Sprachvol-lendung) гораздо яснее (leichter erkennbar), чем в другом случае. Развивая это предположение, он намечает ряд бо­лее частных параметров, конкретизирующих общий пара­метр начала языка (с. 391—392). Для того чтобы уяснить, каким способом каждый язык решает главнейшие вопро­сы, составляющие задачу при порождении" любого языка, необходимо при сравнении различных языков по их ха­рактерному строению всматриваться в их форму (с. 417) ⁹⁵. Хотя форма языков в существенном подобна (gleich) (с. 651), тем не менее тождественность и родство языков должны основываться на тождестве и родстве их формы (с. 423). Гумбольдт подчеркивает решительную противо­положность между языками строго правильной формы и языками, отклоняющимися от такой правильности (den entscheidenden Gegensatz zwischen den Sprachen rein ge-setzmSBiger und einer von jener reinen Gesetzmafiigkeit abweichenden Form) (c. 656).

Одним из производных параметров для сравнения род­ственных языков является полнота и чистота представ-ленности в языке его первобытной формы (In jedem Stam-

•⁵ Не совсем ясно в этом фрагменте, трактуется ли форма как такой способ или этот способ можно увидеть через форму.

141

me wird es auch eine oder die andere Sprache geben, welche die urspriingliche Form reiner und vollstandliger in sich enthalt) (c. 424). Как замечает Г. В. Рамишвили (Rami-schwili 1967, 564), Гумбольдт в отличие от младограмма­тиков стремился к языковому сравнению как по внешней, так и по внутренней форме.

К числу параметров второго типа Гумбольдт также от­носит степень обработанное™ (Grade der Kultur) языков (с. 654). Отметим, что этот параметр, как и экстенсио­нальный параметр, относится к числу деятельностных характеристик языка. Кроме того, к интенсиональным па­раметрам относится также объективность/субъективность, или условно говоря, экстравертивность/интравертивность. См.: «Главное различие (die grose Grenzlinie) между язы­ками составляет мера, в какой тот или иной народ вносит (legt) в свой язык или объективную реальность или субъ­ективную интимность (Innerlichkeit)» (с. 469). Не совсем ясно, правда, где проходит граница в его понимании между этими признаками.

Языковые преимущества оцениваются с точки зрения экстенсионального параметра —связи языка с духом, ду­ховной индивидуальностью народов. По Гумбольдту (с. 553), язык приобретает истинное преимущество только тем, что развивается из одного начала и с такой свободой, которая дает ему возможность поддерживать все интел­лектуальные силы (Vermogen) человека в живой деятель­ности (Tatigkeit). Подлинное преимущество языков со­стоит в их силе всесторонне и гармонически воздейство­вать на дух (с. 655), в степени их способности придавать особое настроение всему способу мышления и чувствова­ния (der ganzen Denkweise und Sinneart) (с. 400). Спо­собность же эта основывается на первоначальном устрой­стве (auf der Gesammtheit ihrer ursprtinglichen Anlagen) языков, их органическом строении и индивидуальной форме. Цель языка как деятельности духа может быть достигнута в меньшей или большей степени (in niedri-gerem oder hoherem Grade). Наилучший успех (das bessere Gelingen) зависит от силы и полноты (in der Starke und Ftille) действия на язык духа, от его соответствия (Ange-messenheit) образованию языка (с. 389). Как видим, между интенсиональными и экстенсиональными парамет­рами имеется весьма сложная взаимозависимость.

Одна из центральных проблем типологического под­хода — это идея совершенства языка. Для сопоставления

142

форм языка по степени их совершенства Гумбольдт~пред-лагает избирать одну из форм в качестве образца (эта­лона) , а остальные оценивать по степени их приближения (или соответственно удаления) к эталонной форме: «При рассмотрении языка так такового (an sich) должна обнару­житься форма, которая изо всех возможных форм наибо­лее соответствует целям языка, и можно оценивать преи­мущества и недостатки существующих форм по степени, с какой они приближаются к этой форме. Следуя этим путем, мы нашли, что такой формой с необходимостью является та, которая наиболее соответствует всеобщему ходу развития человеческого духа, наиболее содействует его возрастанию через посредство наиболее упорядоченной деятельности и не только облегчает соразмерное настрое- ние всех его направлений, но и вызывает его своим оча- рованием (durch zuriickwirkenden Reiz lebendiger...)» (с. 652); см. также о языках как ступенях удавшегося строения языка (als Stufen gelungener Sprachbildung) (с. 397). Гумбольдт считает ошибочным судить об успехах языка по наличию в языке большого числа слов, выра­жающих сверхчувственные понятия, так как в языке многие из соответствующих понятий могут быть выраже­ны, например, описательно или с помощью метафор, не похожих на наши и поэтому остающихся нам неизвест­ными (с. 399). Завершение образования языка во всех его отдельных преимуществах зависит, по его наблюдению (с. 605), от силы и законосообразности (von der Starke und GesetzmaBigkeit) центрального генеративного процес­са в языке — синтеза. Совершенство языка с точки зрения звуковой стороны определяется не богатством звуков, а способностью разумно ограничиваться звуками, необхо­димыми для речи, и тем, насколько между ними дости­гнуто равновесие (с. 445—446).

ДЕДУКТИВНО-ИЕРАРХИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП РАЗВЕРТЫВАНИЯ КОНЦЕПЦИИ

Представление деятельности как системы — это лишь один из первых шагов в развертывании деятельностного представления, поскольку системный принцип задает спо­собы имманентной структурации деятельности, рассматри­ваемой как целостность. Последующие шаги связаны с вы­явлением внешней системности деятельности, со структу-рацией всего деятельностного пространства. Важную роль

143

в этом в концепции Гумбольдта занимает принцип иерар-хизма, который задает тип диалектического движения при развертывании деятельностного представления языка.

Для деятельностного мира Гумбольдта характерен глубокий внутренний процессуализм. Гумбольдт видит мир и предметы в нем как рождающиеся, развертываю­щиеся от исходных первоначал. Деятельностный мир Гумбольдта иерархически организован, где начало иерар­хии задается неким первоначалом. Основным методом представления предметов в этом теоретическом мире ста­новится возведение к первоначалам и выведение из них последующих импликаций. Рассматриваемую черту кон­цепции Гумбольдта можно назвать иерархизмом, если акцентировать внимание на онтологическом плане осно­ваний. Отметим сразу, что, говоря о дедуктивизме Гум­больдта, мы ни в коей мере не хотим сказать, что гум-больдтовская концепция по своей технике изложения на­поминает гипотетико-дедуктивные построения, встречаю­щиеся в последующей лингвистике.

Можно различать внутренний дедуктивизм (способ теоретического развертывания) и внешний, находящий выражение в технике оформления. Различие в этих типах дедуктивизма напоминает различие внутренней логики движения и развертывания в теоретическом (онтологиче­ском плане) и внешней — по способу оформления текста. Возможен внутренний дедуктивизм при внешней неде-дуктивности развертывания теории. Именно такая ситуа­ция наблюдается в случае гумбольдтовской концепции. Дедуктивизм — внутренняя черта гумбольдтовской манеры мышления, не находящая прямых соответствий во внеш­ней стилистике оформления его рассуждений. В изложе­нии своей концепции Гумбольдт ближе к незапрограмми-рованному жесткими теоретическими канонами философ­скому движению.

С известной долей условности можно различать два вида первоначал: логически исходное (само себя объяс­няющее, обосновывающее⁹⁶) и концептуально исходное (относительно исходное, исходное лишь в рамках более частной, теоретической концепции). Возможна целая

⁹⁶ Так, согласно Платону, в основе всех вещей и даже идеи ле­жат числа, которые есть «необходимые, самые последние по­знаваемые силы вещей, их оформляющие и осмысляющие прин­ципы» (Лосев 1930, 594).

' ^;-иерархия логических оснований научной концепций. В крайнем случае, если обосновывающая дисциплина для рассматриваемой дисциплины одна (она сама), то оче­видно, в Этом случае логическое и концептуальное осно­вания совпадают: концепция замкнута сама на себя. Это возможно лишь в случае философской концепции.

Обосновывающими концепциями для лингвистики Гумбольдта могут служить идеи немецкой классической философии и общая антропология («гуманитарология») — всеобщая дисциплина о гуманитарных феноменах (расши­ренный вариант семиотики). Гумбольдт рассматривает язык в широком антропологическом контексте. В его трактовке (с. 650), язык есть естественное развитие того дарования (Anlage), которое знаменует в человеке его человеческую природу (die natiirliche Entwicklung einer den Menschen als solchen bezeichnenden Anlage ist).

Очевидно, что при наличии одного и того же логиче­ского первоначала в теории может быть избрано не­сколько различных концептуальных первоначал. Первона­чала непроизводны, непредполагаемы, они, если воспользо­ваться выражением А. Ф. Лосева (1930, 593, 598, 402), «центральное и рождающее лоно всех идей». Дедукция последующего совершается именно из абсолютного един­ства первопринципа.

В качестве первоначала избирается самая абстрактная категория⁹⁷, которая затем получает свою спецификацию и развертывание. В концепции Гумбольдта логически ис­ходным, т. е. самым высшим началом — логическим пер­воначалом — является понятие духа (силы духа) ⁹⁸. Оно используется для раскрытия и объяснения понятия языка (объяснить и значит возвести к первоначалу). Исходнее и выше в логическом плане для. Гумбольдта ничего нет. Понятия же национального духа ж языка логически рав­ноправны (хотя я не равнопорядковы), логически взаимо­связаны.

В качестве концептуального первоначала в лингво-фи-лософской концепции Гумбольдта выступает деятельность.

"О началах философии и науки см., например, у Г. Шпета 1914.•* Не совсем ясно, имеется ли при этом в виду человеческий дух }■■?*' (Дух человечества) или максимально абстрактный — абсолют-

j-- ный дух (как это имеет место в традиции абсолютного идеа-

лизма) .

144

Ю В, И. Постовалова

145

Очевидно, что понятие духа не может быть концептуаль­но исходным первоначалом в рамках научной, а не сугубо философской концепции.

Поскольку многие идеи концепции Гумбольдта в его работах лишь имплицитно подразумеваются, то в плане выявления потенций гумбольдтовской теории весьма пока­зательны последующие ее интерпретации, произведенные лингвистами и философами, и реализующие различные логические возможности, заложенные и сокрытые в гум-■ больдтианской концепции. В этих интерпретациях (а од­новременно и вариантах построения теории на базе кон­цепции Гумбольдта) избираются в (качестве исходных раз­личные концептуальные основания — деятельность, чело­век как производное от духа (как это имеет место в ан­тропологических концепциях в версии абсолютного идеа­лизма), мир, язык и т. д.

Первоначало имеет онтологический характер: «В ходе развития языков участвуют две, друг друга ограничиваю­щие причины (Ursachen): начало, которым исходно опреде­ляется направление, и влияние наличного материала (schon hervorgebrachten (Stoffes), сила которого всегда стоит в об­ратном отношении (sich geltend machende) к силе основ­ного начала образования. В бытии (an dem Vorhandensein) такого начала в каждом языке не может быть сомнения. Коль скоро народ или человеческая мыслящая сила во­обще воспринимает элементы языка, она должна их сама непроизвольно и без ясного сознания об этом, пытаться соединять в единство, потому что без этого действия (Ope­ration) было бы невозможно ни мышление посредством языка в индивиде, ни взаимопонимание. То же самое уви­дели (annehmen) бы мы, если бы можно было проникнуть (aufsteigen) к первообразованию (zu einem ersten Her-vorbringen) какого-либо языка. То единство может быть единством только исключительно господствующего начала. Если это начало так близко подходит к общему началу образования языка в человеке настолько, насколько это позволяет необходимая индивидуализация последнего и если оно пронизывает язык с полной и неослабной силой, то язык таким образом пройдет все стадии своего разви­тия, получая на каждой из них вместо исчезнувшей силы новую, приспособленную к непрерывному продолжению пути» (с. 549).

Первоначалу как понятию онтологическому противо­стоит его методологический коррелят — объяснительный

146

принцип". Типичная методологическая ситуация для об­ращения к объяснительному принципу сводится к следую­щему:

1. Имеются факты, которые легко могут быть объяс­ нены с помощью наличных теоретических средств.

1. Фиксируются факты, которые не могут быть объяс­ нены таким образом.

1. Принимается теоретико-методологическая стратегия целостного антианалитического взгляда.

1. Вводится базисная категория (понятие) в функции объяснительного принципа, именующая сущность, прояв­ лениями которой считаются все наблюдаемые феномены, подлежащие объяснению, в том числе и факты, интере­ сующие исследователя.

Примерно в ходе такого рода рассуждений приходит к необходимости введения первоначал и Гумбольдт. Он вычленяет то, что может быть доступно наблюдению и объяснению, и то, что невозможно объяснить таким об­разом. К числу последних он относит (с. 411) моменты зарождения и умирания: «Всякое возникновение (Wer-den) в природе, особенно в органическом и животном мире, вообще недоступно (entzieht) нашему наблюдению. Как бы точно ни могли быть исследованы предваритель­ные (vorbereitenden) состояния, между последними и яв­лением (нового) всегда находится пропасть, разделяющая печто и ничто. Таков же и момент прекращения бытия (des Aufhorens). Область, доступная человеческому пони­манию, заключается между ними».

Подлинно научное изучение (т. е. изучение с помощью теоретических средств и с помощью наблюдений) воз­можно лишь ио отношению к промежуточной области, ле­жащей между этими полюсами: «В исследовании языков пам суждено оставаться в середине истории (in eine ge-schichtliche Mitte) и нет ни народа, ни языка, которые могут быть названы первоначальными (urspriinglich)» (с. 419). При изучении объектов гуманитарной природы можно зафиксировать путем наблюдений лишь ход разви­тия, видимый через связанность причин и действий (с. 392). Именно в истории наблюдается длинная цепь

10*

⁸⁹ Определение оснований, а также характеристику логической структуры объяснения см. в работах Е. П. Никитина. О поня­тии Объяснительного принципа см. в работах Э. Г. Юдина. О критике метода принципов в построении философских систем .см.: Кондильяк 1980, 111—112.

447

причин (Ursachen) и действий (Wirkungen) (с. 384). В противоположность такому открытому развитию челове­чества, продолжающемуся в явной связи причин и дейст­вий, имеется сокровенный (verborgenen) и как бы таинст­венный ход развития человечества. Постулирование этого второго пути связано с тем, что встречаются явления, не объяснимые в своем происхождении предыдущим состоя­нием, явления, которые нельзя вывести и объяснить из предыдущего (с. 384—385, 439—440). Такие явления на фоне видимого пути причин и действий возникают вне­запно, непредвиденно и необъяснимо. На них можно только указывать и скорее их ощущать, чем излагать (с. 338). Так, внезапно, непредвиденно и необъяснимо на фоне видимого пути причин и действий являются великие личности (с. 389).

Часть движения причин и действий достаточно удов­летворительно объясняется из самого этого движения, но иногда встречаются как бы узлы (Knoten), которые про­тивостоят всякой дальнейшей попытке их, развязать (с. 384—385). В такой ситуации необходимо или совсем отказаться от мысли о всякой связи явлений в человече­ском роде или же допустить существование внутреннего начала жизни, свободно развиваемого из себя самого. Отдельиые проявления (Entfaltungen) этого начала могут быть связаны между собой, хотя их внешние обнаружения ^и буДУ^т казаться независимыми (isoliert) друг от друга (с. 388).

Какие же феномены не могут быть объяснены, по Гум­больдту? Так, непостижимой тайной остается тот факт, каким образом сливаются в одном общем источнике на­родный дух и язык. Недоступны для полного понимания внутренние действия в человеке в отличие от внешних, которые объяснимы сравнительно просто. Объяснение осо­бенно затрудняется в ситуации сложного переплетения внешнего и внутреннего начал (с. 385). Непостижима полностью и духовная сила человечества — необъяснима в своей сущности ж недоступна предварительному рас­чету. Язык, как полагает Гумбольдт (с. 386), обнаружи­вает в себе самодеятельность (sichtbar offenbarende Selbst-tatigkeit), которая в глубине своей остается необъясни­мой. Признавая развитие этой силы, он считает что при­чины ее развития непонятны для человека. Очевидно, с помощью категорий силы духа Гумбольдт выражает свое понимание специфики гуманитарных объектов.

148

ig.: При попытке осмыслить рассмотренные тезисы Гум- с:ййбольдта о познании гуманитарных объектов возникает ряд ^методологических вопросов: 1) что такое самобытность !£,' Явления (означает ли она несводимость к другим сущно- '** стям?) и объяснима ли она вполне или хотя бы отчасти; [возможно ли вообще выразить ее на языке человеческих ?г средств познания; 2) что такое постижимость (и соответ- Б ственно непостижимость) объекта и каковы средства его Ш; постижения; 3) какова в идеале гуманитарная эксплана- fc торика; 4) целесообразно ли в гуманитарных науках в ка- £*!'. честве объясняющих использовать так называемые «раз- Е^? мытые» понятия, не способные к последующей операцио- Е нализации; 5) что означает необъяснимость в рамках Ш науки с помощью ее средств при том, что это может быть Ь"~ объяснимо в философии с помощью ее метафизических J средств; 6) что может быть изучено научно и до какой ^: степени может быть объяснено; 7) возможно ли в прин- f'i- ципе объяснение того остатка, который не может быть fe объяснен апеллированием к непосредственно наблюдае- £>' мому; 8) какова специфика объяснения в гуманитарных >;'"- науках. Необходимо учитывать, что не все, доступное на- fe блюдению, подлежит изучению в науке, и не всякое объ- f: яснение осуществимо в рамках науки. г* Как уже отмечалось, дедуктивизм в концепции — это возведение объясняемого к первоначалам и выведение из ■-■■ них последующих импликаций. В деятельностной концеп­ ции Гумбольдта внутренний рисунок рассуждений в ло- ; гическом плане может быть представлен как веер нисхо- S дящих деятельностей (деятельность духа — деятельность |w человека — деятельность языка и т. д.). г^;- По Гумбольдту, имеются низшие и высшие начала

::- объяснения. Так, при объяснении различия строения че-:- ловеческих языков к числу высших начал может быть %~. отнесено особенное настроение национального духа каж-,;; дого народа: «В практическом отношении особенно важно г только не останавливаться ни на каком низшем начале объяснения (bei keinem niedriegeren Erklarungsprincipe) '- языков, но восходить к высшим и последним началам ; (hochsten und letzten), принимая за твердый пункт ту ;'■■. мысль, что строение языков в человеческом роде бывает : различно именно потому, что наличествует духовное свое­образие народов (с. 415). Высшие начала касаются сущ-я ности (в данном случае — постулируемой Гумбольдтом силы духа), низшие — ее проявления. Высшие начала —

^ 149

это первопричины, которые не лежат в области феноме­нологических данностей. См.: «Жизнь и деятельность в природе повсюду развиваются из внутренней свободы, первоначального источника которой напрасно было бы ис­кать в области явлений» (с. 566). К первопричине возво­дится то, что эмпирически не объяснимо и что постулиру­ется как перводвигатель эмпирически существующего. См.: «... мы отличаем бытие от деятельности (Wirken) и первое как невидимую первоначальную причину (unsicht-bare Ursache) противополагаем мышлению, чувству и деятельности (Handeln), обнаруживающимся в явлении» (с. 568); «Начало свободы может приоткрыть в человеке нечто, основание чего никакой разум не в состоянии оты­скать в предыдущих состояниях, и было бы полным не­пониманием природы языка и искажением исторической истины (Wahrheit) его возникновения и преобразова­ния — отвергать возможность существования таких необъ­яснимых явлений в языке» (с. 439—440).

Одна из сложностей, которая возникает при поисках первоначал, состоит в неясности того, сколько можно вы­делить первоначал как равнопорядковых величин и есть ли среди них своя иерархия. Например, при попытке объ­яснить явления свободы в языке неясно, можно ли рас­сматривать свободу как атрибут духа, человека или духа и человека одновременно. Поскольку свобода сама по себе неопределима и необъяснима, то остается только в таком случае зафиксировать это явление как данность в рамках научного исследования, отыскать ее границы внутри ей одной предоставленного пространства и тщательно их очертить (nachspuren) (с. 440).

Возникает вопрос, обратим ли дедуктивизм теоретиче­ской картины языка в гумбольдтианской концепции. Дру­гими словами, обладает ли дух как первоначало безуслов­ной детерминирующей силой или же мир проявлений духа, в понимании Гумбольдта, не так жестко детермини­рован своим первоначалом. С этим вопросом в свою оче­редь связана проблема открытости гумбольдтианской кон­цепции и возможности редукции духа при развертывании собственно лингвистической части его теории языка. Очевидно, что открытость концепции может быть двоя­кой — в отношении первоначал и в отношении конечных импликаций из этих первоначал. По-видимому, концеп­цию Гумбольдта можно считать открытой во втором смысле.

150

Дедуктивизм, точнее иерархизм, определяет в значи-' тельной степени и структурацию языка. По Гумбольдту (с. 556), из начала (Princip) языка развивается и его структура (die Struktur). Замечая, что вся совокупность содержания, подлежащая выражению в языке, разделя­ется на два существенно отличные друг от друга типа (Galtungen): на отдельные предметы или понятия и на такие общие отношения, которые частично присоединя­ются ко многим из первых для наименования новых пред­метов или понятий и частично для связывания речи (Rede). Всеобщие отношения, принадлежащие по боль­шей части формам самого мышления, представляют собой . замкнутые системы, которые можно выводить из одного первоначала (aus einem urspriinglichen Princip) (с. 454). В заключение рассмотрим некоторые формальные -средства задания и оформления иерархического взгляда Гумбольдта на язык и на сопряженные с ним гуманитар-I ные феномены. Иерархизм базируется на идее многоуров­невой реальности, в разной мере доступной постижению и соответственно описанию. Традиции трактовки реальности как многоуровневой восходят к учению средневековых схоластов, с одной стороны, и к древнеиндийским фило­софским концепциям, с другой ¹⁰°. В понимании последних, первичная реальность доступна лишь негативному описа-пию: «Очевидно, что первичная реальность — это не мысль или сила или исключительно бытие, но живое единство сущности и существования, идеального и реального, по­знания, любви и красоты ... она может быть описана , - «нами только негативно, хотя и не является негативным неопределенным началом» (Радхакришнан 1956, 143). «Единое раскрывается в существованиях мира, — вот почему мы имеем возможность установить степень реаль­ности, которой обладают объекты мира, посредством изме­рения расстояния, отделяющего их от Единого» (там же, 139).

Видение мира как иерархически организованного свя­зано у Гумбольдта прежде всего с особой теоретической нагруженностью категорий сущность/явление. Собственно говоря, использование категорий сущность/явление для формирования понятийных расчленений — это черта лЮ-

¹⁰⁰ Обе традиции могли быть известны Гумбольдту. Диалектикою материалистическое переосмысление идеи о многоуровневостй реальности см. в работах А. А. Любищева (1971 и др.).

151

_I

бой науки, достигшей теоретической зрелости. Наука ис­ходит из признания того, что есть как бы два слоя мира — видимый (прямо наблюдаемый) и невидимый (не выво­димый непосредственно, т. е. индуктивно, из наблюдае­мого) . Эти два слоя мира — наблюдаемый и ненаблюдае­мый (видимый и невидимый, реальный и идеальный, эм­пирический и теоретический) — коррелятивны. Причем второй слой мира в определенном понимании не менее реален, чем первый. Собственно говоря, это один мир, как бы в двух его ипостасях, в двух способах открытости человеку, и можно ставить вопрос об уровнях реальности мира. Первый слой мира в трактовке науки рассматри­вается как проявление второго мира, а второй слой мира — как его сущность. Теоретическая наука разверты­вает особым образом сконструированную идеальную дей­ствительность, где реализуется представление идеального объекта этой науки и его развертывание, а также разраба­тывает особые процедуры для связи его с эмпирической реальностью. Центральная задача науки состоит в том, чтобы увидеть сущность вещей за их феноменологиче­скими обличьями, или явлениями, представляющими собой способ обнаружения сущности. Это понимание про­тивопоставления сущности/явления, тождественное деле­нию на теоретическое/эмпирическое, для Гумбольдта как теоретика языка также характерно. Однако, в отличие от других теоретиков, Гумбольдт как философ языка созна­тельно использовал противопоставление сущность/явление в своих философско-теоретических рассуждениях и с дру­гим предназначением, в другой функции. У Гумбольдта особая — онтологическая — нагруженность категорий сущ­ность/явление. Они задают в его теоретической картине языка начальную и конечную точку иерархии. С помощью категориальной связки сущность/явление у Гумбольдта в пространстве существования языка создается (выража­ется) как бы пульсирующий поток сущностей разной сте­пени глубины и проявленности. Сущности более глубокие выступают в качестве первоначал по отношению к прояв­лениям этих сущностей, которые в ходе последующего исследования (развертывания) могут интерпретироваться как новые сущности (менее глубокие), имеющие свои про­явления и т. д. Обычно термин сущность как противочлен явления у Гумбольдта редко употребляется, упоминается лишь то, что «является». Неясно, «является» ли явление, по Гумбольдту, безотносительно к наблюдению или же

152

оно «является» человеку. Важно подчеркнуть при атом, что у Гумбольдта явление часто предстает не как данное, а как даваемое, т. е. развертываемое процессуально как действие или как импульс к действию.

Рассмотрим некоторые контексты употребления катего­риальной связки сущность/явление в онтологическом смысле. Гумбольдт упоминает (с. 415): 1) о ситуации, когда человеческая сила духа доступна нам не только в одних своих отдельных проявлениях (Erscheinungen), а само ее существо (ihr Wesen) просвечивает нам из своей бездонной глубины (in seiner unergriindlichen Tiefe); 2) о проявлении (Offenbarwerdung) человеческой духов­ной силы, совершающемся в течение тысячелетий на пространстве всего земного шара (с. 383); 3) об успехах (Fortschritte) в ходе развития человечества, связанных с проявлением необычной силы духа (KraftauBerung) (с. 396); 4) о духовном своеобразии (Geisteseigentumlich-keit), которое выступает неожиданно и в глубинах своего явления (Erscheinung) необъяснимо (с. 392). Язык есть одна из сторон, с каких всеобщая духовная сила выступает в своей деятельности (in bestandig tatige Wirk-samkeit), он обнаруживает в себе очевидную самодеятель-пость, которая в своем существе (in ihrem Wesen) оста­ется необъяснимой (с. 386). Использование связки сущ­пость/явление в онтологическом плане можно уловить в его рассуждениях о том, что 1) отдельная индивидуаль­ность есть лишь явление (eine Erscheinung) условного бытия духовных существ (geistiger Wesen) (с. 409); 2) что главные проявления (AuBerungen) деятельности (Wirksamkeit) чувства языка находятся в неразрывной связи между собой (с. 499); 3) что в своем создании язык находится в зависимости от обстоятельств, при которых он является в действительность (in die Erscheinung tritt) (с. 678); 4) о действиях (Wirkungen) тения, которые в из­вестные моменты проявляются как в целом народе, так и в отдельном лице (с. 397).

С категориями сущность/явление тесно связаны по­нятийные связки внутреннее/внешнее, глубже/поверхност-пее, выше/ниже, с помощью которых Гумбольдт конкрети­зирует свои представления об иерархии в пространстве рассмотрения языка. Отметим, что в связках внутреннее/ внешнее наблюдается асимметрия в пользу большей зна^ «гимости оппозита «глубже», а в оппозиции выше/ниже — в пользу оппозита «выше». Многие из отмеченных выще

153

оппозиций (точнее пар термов оппозиций) находятся в от­ношении синонимичности (эквивалентности) по крайней мере контекстуальной. Это — сущность/явление, выше/ни­же, внутреннее/внешнее, истинное/кажущееся, исходное (первоначальное, последнее) /производное, невидимое/ви­димое, неочевидное/очевидное, глубже/поверхностнее, тон­чайшее/более грубое, имеющее полноту/не имеющее пол­ноты. В результате возникают смысловые ряды: сущ­ность — выше, глубже, более внутренняя, невидима (не­очевидна), истинна, обладает полнотой, первоначальна (исходна); явление же, напротив, — ниже, лежит на по­верхности, представляет собой внешнее, видимо (очевид­но) и т. д. Рассмотрим некоторые фрагменты, иллюстри­рующие эти отождествления.

1. Существо — первоначально (оно выше), чем данное в явлении: «Когда нам язык с полным правом представ­ ляется (erscheint) как нечто высокое (als etwas Hoheres), чтобы его можно было считать человеческим продуктом подобно другим продуктам духа, то дело обстояло бы иначе, если бы человеческая духовная сила противостояла нам не в одних только своих явлениях (Erscheinungen), но само ее существо (Wesen) просвечивалось бы из своей бездонной глубины» (с. 415); Внутренняя (интеллекту­ альная) сторона «в сущности в своем первоначальном направлении у всех людей одинакова» (с. 464).

1. Высшее — это последнее, первоначальное, исходное: «... сравнительное изучение языков свяжется с последпей и высшей точкой отношений (an seinem letzten und hochsten Beziehungspunkt)» (c. 416); «...в языке есть нечто более высокое и первоначальное (etwas hoheres und Urspriinglicheres), о котором исследователь языка должен иметь предчувствие (dasAhnden)» (с. 555—556).

1. Высшее и последнее — это вместе с тем и простей­ шее: «Проследить ... стремление и его изобразить — дело исследователя языка в его последнем, но вместе с тем и простейшем решении (in seiner letzten und einfachsten Auflosung)» (c. 391); см. также о возможности просле­ дить всю внутреннюю и внешнюю деятельность человека до простейших конечных точек (bis zu ihren einfachsten Endpunkten) (с. 569).

4. Внутреннее — это высшее, внешнее — низшее: «Жизнь отдельного лица необходимым образом связана с общением, и к этому пункту подводит внешний, низший взгляд и внутренний, высший (die ftufiere untergeordnete

154

und innere hohere Ansicht) (c. 408); «Духовнай деятель­ность имеет целью не одно только внутреннее свое возвы­шение (ihre innere Erhohung), на этом пути она увлека­ется (hintreiben) и к внешней цели — возведению науч­ного миросозерцания» (с. 652).

5. Внутреннее — это невидимое, скрытое, замаскиро­ ванное: «Китайский язык . .. признает форму, невидимо парящую над речью (eine unsichtbar an der Rede hangende Form an). Можно сказать, что чем меньше он обладает внешней грамматикой, тем больше в нем присутствует внутренней» (с. 711); см. также вопрос о том, не суще­ ствует ли в санскрите, кроме видимой (sichtbare) много­ сложности, и другой — скрытой (verdeckte) (с. 748).

5. Высшее — это тончайшее (видимое): самое высшее и тончайшее в языке (das Hochste und Feinste) (с. 418) нельзя познать по отдельным элементам (с. 418).

5. Внутреннее — глубже, истиннее, ближе к сущно­ сти, целостнее: «... подлинный и истинный характер языка основывается на чем-то более тонком, глубоко скрытом и менее доступном членению» (ihr eigentlicher und wahrer Charakter beruht noch etwas viel Feinerem, tie- fer Verborgenem und der Zergliederung weniger Zugangli- chem) (c. 554).

8. Внутреннее обладает полнотой: «Сила духа, высту­ пающая (eingreifende) из своей внутренней глубины и полноты (aus ihrer Tiefe und Fiille) .. . есть истинно твор­ ческое начало ... в сокровенном (verborgenem) и одно­ временно таинственном ходе развития человечества»

(с. 392; см.: с. 410).

Рассмотрим подробнее оппозиции внутреннее/внешнее и выше/ниже, имеющие в концепции Гумбольдта большую смысловую нагруженность. Начнем с первой оппозиции. Что же может быть внутренним, по Гумбольдту? Катего­рия внутреннего используется при характеристике: силы (силы языка, творческой силы, силы человека) (с. 634), творчества (с. 547), природы, бытия, сущности (с. 383), жизни (с. 456), ощущений (с. 469), идеи (с. 459), формы: (с. 567), причины, связи, отношения, закона, последова­тельности, стремления, цели, направления, потребности,, чувства, характера, впечатления, взгляда и т. д.

Категория внутреннего используется и при характе­ристике деятельности, действия. «Язык собственною внут-ренпей (innere) самодеятельностью видоизменяет всякое внешнее (aufiere) влияние, произведенное на него»

155

(с. 412); «Интеллектуальная деятельность, сама по себе совершенно духовная и внутренняя (innerliche), протека­ющая до некоторой степени бесследно, посредством звука становится в речи внешней и воспринимаемой для чувств» (с. 426); «Деятельность чувств (die Tatigkeit der Sinne) связывается синтетически с внутренним действием (Handlung) духа» (с. 428).

Категория внешнего используется при характеристике: формы, деятельности, мира (с. 605, 461), впечатлений, взгляда, потребности, влияния, чувства, характера (с. 555) и т. д.

Мы рассмотрели некоторые контексты с употреблением категорий внутреннего/внешнего. Сразу бросается в глаза, что линия, разделяющая внешнее от внутреннего, прохо­дит у Гумбольдта не так, как это принято в общей теории систем и современной лингвистике. Достаточно упомянуть о границе, разделяющей содержание понятий внутренней и внешней языковой систем в лингвистических теориях XX века. Применительно к системе языка, по представле­ниям общей теории систем, внешним для языка призна­ется все то, что не составляет язык в его имманентности. По Гумбольдту, граница внутреннего/внешнего проходит иначе, о чем говорит, например, различение внутренней и внешней формы языка. К чему же сводится внутреннее, по Гумбольдту? — К потенциальной идеальной энергейти-ческой активности на грани рождения импульса. Внутрен­няя потенциальная энергейтическая активность идеальна по своей природе и, будучи материализованной в речевой акт, становится уже «внешней» (Гумбольдт упоминает о «внешности» речевого акта). Обращает на себя внима­ние, что в теоретическом пространстве его концепции го­раздо больше объектов «внутренних», чем «внешних». Сделаем несколько замечаний о нагруженности поня­тийного противопоставления выше/ниже, а также глубже/ поверхностнее. Первое противопоставление используется при характеристике: языка (см. упоминание о том, что перуанский язык, например, значительно ниже (steht nach) мексиканского — с. 398, см. с. 415); энергии («Истинный синтез происходит из вдохновения, какой знаком лишь силе высшего порядка и высшей энергии (hohe und energische Kraft)» (с. 475); степени чего-либо (с. 400—401), вида, явления (с. 388), направления (с. 414) и т. д.

Можно упомянуть, кроме того, и о стилистической ма-пере использования категорий выше/ниже в методологи­ческой проблематике: «Если не возвыситься до точки зре­ния (bis zu diesem Punkte hinaufsteigt), что язык есть произведение (Wirkung) национального чувства языка, то невозможно основательно ответить на вопросы, каса­ющиеся образования языков в их внутренней жизни, из которой проистекают и важнейшие различия между ними» (с. 384).

Понятийные полюсы выше/ниже представляют собой ориентиры иерархии, внутри которых имеются свои града­ции — степени и ступени. Напомним, например, рассуж­дения Гумбольдта о невозможности рассматривать с точки зрения внутреннего становления духа цивилиза­цию и культуру как вершину (als den Gipfel), до кото­рой может возвыситься человеческий дух (с. 400—401).

В оппозиции глубже/поверхностнее второй терм часто только подразумевается и используется только терм «глубже»: истинный характер языка основывается на чем-то более глубоко сокрытом (tiefer Verborgenem) (с. 554). Из некоторых фрагментов текста возникает идея уровней глубины. В этой связи обращает на себя внима­ние замечание Гумбольдта о том, что удавшееся строение языка дает возможность почувствовать и что-то более глубокое (GefGhl von etwas Tieferem), что можно постичь лишь анализом мысли (с. 636).

КОНТИНУАЛЬНО-СИНТЕТИЧЕСКИЙ ПЛАН

Характеризуя концепцию Платона, А. Ф. Лосев писал (1930, 284, см. 294—295): «Мы должны все время по­мнить, что перед нами живое философствование живого человека и что, следовательно, ему принципиально свой­ственен какой-то единый одухотворяющий центр, от кото­рого и расходятся лучи —разной силы и разного смысла — по разным направлениям». Реконструкция философско-научной концепции и состоит, очевидно, прежде всего в отыскании такого «центрального пульса» всей системы и расходящихся от него лучей. Что же можно считать центральным пульсом гумбольдтианской концепции и ка­ковы эти расходящиеся от него лучи? Можно ли вообще обнаружить этот пульс как нечто единое и изначальное или таких пульсов в его концепции много? Другими сло-

156

157

вами, речь идет о возможности выявить принципы, лежа­щие в основе концепции Гумбольдта и предопределяющие все ее содержание в рамках некоторой процедуры, кото­рую можно рассматривать как содержательный (нефор­мальный) аналог аксиоматических процедур.

Мы рассмотрели выше некоторые черты концепции Гумбольдта, отделив их друг от друга аналитическим дви­жением, точнее не отделив, а разбив огромным усилием на куски целостный слиток творения великого мыслителя. Каждый из этих кусков дает лишь слабое представление о всем слитке, а рассматриваемый изолированно от дру­гих, — даже искаженное представление. Как инструмент проникновения в концептуальный мир Гумбольдта, ана­литизм в чистом виде несоразмерен, неравномощен кон­тинуальности гумбольдтовского мышления, целостности его мировосприятия и искусству фиксирования этого ми­ровосприятия в концепции.

Концепция — это целостность, ее части не случайны, они взаимопредполагают друг друга. Поэтому после про­веденного аналитического разбора следующим шагом бу­дет рассмотрение этих черт концепции в их одномомент­ной связанности, целостности, взаимозависимости. Можно говорить о двух видах такой взаимосвязанности. Первый из них проистекает из того, что наше знание системно и любая теоретическая концепция как форма организации знания должна стремиться к системности, и взаимосвязан­ности фрагментов знания как к своему идеалу. Примени­тельно к научно-философскому мышлению Гумбольдта рассуждать о взаимосвязанности черт его концепции (как особой формы организации знания)—значит обратить внимание только на часть истины. Мышление Гумбольдта, его мировидение континуально. Континуальность — это не просто целостность, а такая целостность, элементы ко­торой вычленяются лишь условно: они как бы пребывают все время в движении взаимоперехода, будучи представ­лены тем не менее всегда одновременно как отдельности, что делает вычленение этих элементов условным, а сам разрыв целого на части непостижимой задачей.

Континуальность мышления — это не просто антиана­литический прием. В аналитических текстах всегда видны следы расчленяющего, дискретно-структурирующего мыш-. ления.

В мышлении антианалитической направленности не идно следов предварительного дискурсивного восприя-

158

'-■ тия предмета. У континуалиста первичное видение ве­щей — интуитивно-целостное без структурации на части. Внешней формой проявления синтетизма концепции Гумбольдта является взаимопредполагаемость и взаимо­выводимость ее базисных компонентов, а также связан­ные с этим категориальные склейки в тексте. В нашем аналитическом описании некоторые фрагменты исследу­емого текста были представлены несколько раз (их трудно было разбить на более мелкие куски, иллюстрирующие реализацию какого-либо одного подхода). В рассуждениях Гумбольдта при феноменологической дискретности (как следствия естественной сегментированности и линейности речевого потока) прослеживается глубинная (ноуменаль­ная) континуальность.

В континуальном мышлении имеется всегда замыкание на высшую реальность, где все слито, при том что в ис­следовании допускаются разные уровни реальности (см.,. например: «Мы различаем интеллектуальность и язык, но-в действительности этого различия не существует» — с. 400; интеллектуальная деятельность и язык едины (Eins) и неотделимы друг от друга — с. 426).

С континуальностью мышления Гумбольдта связаны и г некоторые стилистические особенности его рассужде­ний — большое число взаимоисключающих определений, переименований и полууточнений, снимающих ригористич-■ ность утверждений (см.: «Язык есть орган внутреннего | бытия, даже само бытие» — с. 383; «Язык есть не только | средство взаимного обмена мыслями для взаимопонима-| ния, а есть настоящий мир...» — с. 567).

Представляет интерес в этом плане также особый прием,связанный с континуальной манерой мышления, ко­торый условно можно назвать дедуктивизмом с частичной ■•;■ обратимостью. В ходе дедуктивного движения вводятся < элементы с обратной взаимонаправленностью до опреде-Г ленной точки, и из нее по ходу основного движения мысли делается легкое колебательное движение «назад-; вперед», которое выливается затем в новый штрих, кото­рый и продолжает основное движение. Интересна в этом h' плане трактовка причины (точнее оснований) особенно­стей устройства языка, которая, по Гумбольдту коренится ; в особенности духа племени, с одной стороны, а с другой стороны, различие языков можно определить по их дей­ствию на образование национального духа. См.: *.. . в языках обнаружится своя собственная причина их~

особенного устройства — в особенном духе того или дру­гого племени» (с. 400); «Мы должны теперь глубже войти в существо языков и понять возможность их различия по их действию на образование национального духа» (с. 400).

Если попытаться образно передать рисунок теоретиче­ского движения Гумбольдта, то это будет не туго натяну­тая нить жесткой однозначности, а мчащийся размытый смысловой поток, в котором одни смысловые струи обго­няют другие, третьи смыкаются друг с другом или несутся параллельно. В этом движении есть размытые части и бо­лее рельефные образования, при том, что путь движения мысли очень четкий.

Особое место в континуальном потоке рассуждений Гумбольдта занимают дефиниции — неотъемлемая часть его теоретического мышления. Каждая из таких дефини­ций, характеризуя язык с определенной стороны, как бы предваряет и замыкает соответствующее пространство рас­смотрения языка в концепции. Иногда эти дефиниции на­лагаются друг на друга, и два пространства рассмотрения объекта сливаются; иногда они, напротив, четко противо­стоят друг другу. Отметим, что итоговое определение языка у Гумбольдта отсутствует, что вполне закономерно. В рамках диалектического движения полное определение языка возможно лишь после того, как вся теория по­строена, а у Гумбольдта его концепция, особенно в ее лингво-теоретической части, открыта, незавершена.

Излюбленный стилистический и мыслительный прием Гумбольдта — это дефиниция по формуле «объект есть и то и не то». При этом важно различать две гносеологиче­ские ситуации. В первой из них принимается, что объект одновременно есть и «то» и «не то». Наблюдаемую ситуа­цию можно образно охарактеризовать как «решето», в ко­тором четко различимы и решетка сетки и отверстия в ней. См., например: форма всех языков в сущности оди­накова (с. 651); языки всегда имеют национальную форму (с. 410).

Во второй ситуации объект есть «то», а в другом — «не то» (ситуация «качели»). В первой ситуации эле­менты «то» и «не то» составляют инвариантные признаки объекта (его ипостаси), во второй они выступают как ва­рианты какого-либо другого инварианта. Для первой си­туации характерна одновременная явленность признаков, для второй — попеременная. Эти «то» и «не то» очерчи^

160

jt границы, в пределах которых как бы колеблется и ,ается исследуемый предмет. При одном повороте рас-;мотрения или в одной ситуации он предстает как «то» л при другом повороте и в другой ситуации — как «не то»! 'Особую значимость в таких случаях приобретают отрица­тельные характеристики, которые можно рассматривать нак косвенную форму утверждения.

Гумбольдт часто пользуется приемом отождествления, ,.» результате чего смысловые потоки, до некоторых пор £ различные, смыкаются затем в единое движение. Приме­ром отождествления может служить смысловая модель «А есть произведение В» и «В есть произведение А». См.: «Язык есть как бы внешнее проявление духа народов: язык народа есть его дух, а его дух есть язык: тождества обоих нельзя точнее помыслить» (Die Sprache ist gleich-sam die auBerliche Erscheinung des Geister der Volker; ihre Sprachre ist ihr Geist und ihr Geist ist ihre Sprache; man kan sich beide nicht identisch genug denken) (c. 414—415). В данном примере обращает на себя внимание ситуа­тивное отождествление сущности и явления (внешнего проявления): дух проявляется в виде языка. Иногда в рассматриваемой смысловой модели А и В интерпрети­руются с точностью до семантического поля, а не кон­кретного термина этого поля. См.: «Язык в своей органи­ческой ткани есть произведение национального чувства языка» (Da sie (die Sprache. — В. П.) in ihrer zusammen-hangenden Verwebung nur eine Wirkung des nationelles Sprachsinns ist) (c. 384); «... можно было бы и интеллек­туальную индивидуальность народов назвать произведе­нием языков» (... so konnte man die intellektuelle Eigen-tumlichkeit der Volker ebensowohl ihre Wirkung nennen) (c. 410). Итак: язык есть произведение национального чувства языка, а интеллектуальная индивидуальность на­родов есть произведение языка.

При ситуативных отождествлениях в теоретическом пространстве концепции при последующих шагах мысли­тельного движения отождествленное вновь разводится и затем вновь отождествляется. В диалектическом рассуж­дении неизмеримо возрастает власть контекста и перво­начал, а следовательно, в них более, чем в каком-либо другом типе рассуждений, истинность высказывания явля­ется в конечном итоге производной от всего текста. Истинность (смысловая полнота) возникает в конце рас­суждения, так как каждый шаг («штрих») диалектиче-

161

В. И. Постовалрва

ского рисунка может быть неточен: объект фиксируется на этом шаге как «то» или «не то», а не как двуприрод-ный с учетом охвата ситуаций.

У подлинно гармоничного мыслителя стиль и мировоз­зрение «должны быть объединены... они обязательно должны отражать друг друга» (Лосев 1930, 693). Гум­больдт — очень гармоничный мыслитель, и стиль изложе­ния его концепции созвучен смысловому содержанию са­мой концепции. Это родство стиля и содержания излага­емого проявляется в особой упругости фразы Гумбольдта, в ее особой синтетической целостности, неразрывности; фраза Гумбольдта в полном смысле слова не поддается аналитическому членению.

Гармоничность мировидения Гумбольдта отнюдь не предполагает искусственной конструктивной симметрич­ности. Напротив, для его диалектического движения ха­рактерна асимметрическая акцентированность оппозитов в категориальных противопоставлениях (например, акцен­тированность значимости энергейи, а не эргона), подчер­кивание импульсивно-генетического начала в языке, акта зарождения языка. Возможно, что подчеркивание такого круговорота—вечного зарождения языка и в языке—сви­детельствует тоже о континуальности мировидения Гум­больдта.

Рассмотрим кратко и скорее для иллюстрации такой возможности взаимосвязи между основными чертами кон­цепции Гумбольдта, отмечая попутно и некоторые кате­гориальные склейки, наличествующие в его рассужде­ниях. Во-первых, тесно связаны экстенсивный и деятель-ностный подходы, причем второй имплицирует первый. Действительно, введение принципа экстенсивизма озна­чает расширение области исследования и отказ от чистого имманентного изучения языка «в самом себе и для себя». При экстенсивной позиции в поле исследования вводится большое число на первый взгляд достаточно разнородных сущностей, которые необходимо связать и тем самым го­могенизировать исследуемую предметную область в тео­ретическом пространстве концепции. Один из способов связывания состоит в содержательной гомогенизации, ко­торая может быть осуществлена с помощью категории деятельности. Тогда одни объекты в предметной области будут интерпретироваться как продукты деятельности, а другие — как ее субъекты или средства. Второй способ состоит в формальной гомогенизации — дедуктивном воз-

162

ведении К одному и тому _же первоначалv Г сивной позиции и Деятельностного То_ДХОаа экстен-

Д^лоДа носят уяпя*г

тер односторонней зависимости. Если экстенсивная ко цепция без деятельностной компоненты допустима то обратное исключено: введение деятельностной компоненты требует обязательной экстепсивизации области исследо­вания.

Экстенсивный и диалектический подходы прямо не связаны, хотя возможность такой связи и понятна. По-видимому, при экстенсивном подходе легче увидеть мно-гоприродность объекта, так как контакты исследуемого объекта с другими объектами в теоретическом простран­стве исследования при этом используются шире, а через участие в контактах в свою очередь легче обнаружива­ются многие глубинные свойства объекта. Диалектика, устанавливая соотношения между «ипостасями» объекта, трактует некоторые из сторон многоприродного объекта как диалектически противоположные.

Экстенсивное начало прямо не предполагает антропо­морфического подхода, хотя и не исключает такой воз­можности; антропоморфический же подход скорее пред­полагает экстенсивизм. Оба эти подхода можно было бы объединить в одном теоретическом пространстве, где рас­полагаются человек и язык, который "рассматривается как подобный человеку.

Экстенсивный подход прямо не предполагает системно-целостный, при том, что второй в своем предельном вы­ражении допускает и требует первый: системы исследу­ются в среде, с одной стороны, и рассматриваются как подсистемы объемлющей системы, с другой стороны. По Гумбольдту, нельзя отдельно рассматривать язык и ду­ховные особенности народа, для адекватного понимания не­обходимо их исследовать в рамках более широкого целого.

Тесная связь наличествует между деятельностным под­ходом и антропоморфическим, которая в концепции Гум­больдта скорее интуитивно ощущается, чем логически обосновывается. Для Гумбольдта завершенное дело мертво, деятельность же есть вечно живое начало (с. 416). Сама жизнь производна от деятельности (см. с. 388). Язык понимается как деятельность, и жизнен­ность — его непременный атрибут — как произведения силы духа (с. 392—399).

Известная связь имеется между импульсно-генетиче-ским подходом и деятельностным. Это вполне оправдано.

11*

163

Деятельность как активность не мыслима только в своей имманентной сущности, без проявления вовне и опредме­чивания. Импульс всегда несет в себе свой заряд — идеальную энергетичность и как потенциальное стремится вовне. Гумбольдт обращает внимание на известную связь между деятельностью воспроизводства и порождением (категорией импульсно-генетического подхода) (см., на­пример; с. 456, 425, 644).

Сложная связь наличествует между дедуктивно-иерар­хическим и диалектическим началами. Косвенным обра­зом связанность этих подходов можно увидеть в том, что в концепции часто выступают категориальные сочетания формы/материала, свойственные диалектизму, и сущно­сти/явления (дедуктивизм). Диалектическое движение (по крайней мере в некоторых его вариантах) есть вос­хождение от абстрактного к конкретному, или в известном осмыслении — движение развертывания от начала к концу. Описание двух видов диалектического движения от начала к концу и от конца к началу — имеется, напри­мер, у А. Ф. Лосева (1930,598) в его характеристиках уче­ния Платона об идеях: «... идеи можно брать или сами по себе или относительно, т. е. как образы вещей. В послед­нем случае мы идем не к «началу», т. е. не к централь­ному и рождающему лону всех идей, но к «концу», т. е. к тому завершению, которое претерпевает идея через во­площение в вещах. Когда мы идем к началу, мы руковод­ствуемся только одними идеями, и от идей-предположе­ний доходим до непредполагаемого, что уже не есть ни идея, ни сущность, но выше того и другого, ибо порож­дает и то и другое».

Системно-целостный взгляд и антропоморфический подход могут быть связаны, если организм рассматрива­ется как вид системы (что имеет место в современных си­стемных исследованиях). Известная сцепленность имеется между импульсно-генетическим и антропоморфическим подходами. Организм — это жизнь, а жизнь — рождение и умирание. По Гумбольдту, возрождаться значит оживать (ihr gleichsam todter Teil mu6 immer im Denken auf's neue erzeugt werden, lebendig in Rede oder Verstandniss... iibergehen) (c. 438). О связанности рассматриваемых под­ходов говорит контекстуальное соседство слов — мертвая часть (ein todter Teil) и заново оживать (lebendig).

Импульсно-генетический подход можно рассматривать как разновидность системно-целостного мировидения. Си-

164

-стемность предполагает учет потенциального, роль , рого особенно велика при ймпульсно-генетическом рас­смотрении объектов; импульс и представляет собой потен­циальность, способную к воплощению. См.: Каждый язык, как и сам человек, есть нечто бесконечное, постепенно развивающееся во времени (с. 568); Слово по самой своей форме представляется частью бесконечного целого — языка (с. 431).

При дедуктивно-иерархическом подходе существует приоритет целостного взгляда сверху от начала иерархии. Поэтому связь этого подхода и системно-целостного пред­ставляется оправданной. В определенном понимании де­дуктивное движение в его онтологическом варианте и вы­ступает как импульсно-генетическое развертывание.

Тесно сцеплены типологический взгляд с его идеей разнообразия единого и панхронический; причем первый из них представляет собой внешнее проявление второго. Категории сущность/явление могут быть осмыслены в де­дуктивно-иерархическом и в ймпульсно-генетическом под­ходах. В ймпульсно-генетическом подходе «начало» оста­ется как бы за кадром рождения, а в дедуктивном рас­суждении первый и последний шаги равнопорядковы и представлены одновременно.

Сложные отношения имеются между диалектическим и деятельностно-динамическим подходами. Динамизм диа­лектического движения обусловливается энергетичностью («силами») захватываемых этим движением деятельно-стей. Тонкое понимание взаимоотношений между этими подходами, свойственное традиции абсолютного идеа­лизма, выражено применительно к платоновской концеп­ции А. Ф. Лосевым (1930, 240), по словам которого «ди-памически-взаимопронизанная ткань диалектики» рожда­ется от взаимоотношения смысловых энергий частей i целого (эйдосов),частей,несущих как смысловую энергию ¹ -целого, так и имеющих собственную энергию, отлича­ющую их от всего иного.

Приведем примеры более сложной взаимосвязанности рассматриваемых подходов, включая случаи категориаль­ных склеек. Связь импульсно-генетического, антропомор-! фического и деятельностного подходов видна из следу­ющего высказывания: «Язык состоит наряду с уже сфор­мированными элементами также преимущественно из способов (Methoden) продолжать работу (die Arbeit) духа, 'указывающего языку его путь и форму. Прочно сформи-

165

«Во-

ровавшиеся элементы образуют некоторым образом мерт­вую массу (eine gewissermaBen todte Masse), но эта масса несет в себе живой зародыш (den lebendigen Keim) не­скончаемой определимости» (с. 436). Связь эта выража­ется в одновременном использовании соответствующих понятий: живой/мертвый из антропоморфической пара­дигмы, работа, сформированность, способ — из деятельно-стной, зародыш — из импульсно-генетической.

Взаимопронизанность деятелыюстного, системно-цело­стного, дедуктивно-иерархического и антропоморфиче­ского подходов может проиллюстрировать следующий отрывок: «Где чувство языка проложило себе своей ясно­стью и остротой правильный путь, там разливаются внут­ренний свет и определенность по всему строению языка и главные проявления его деятельности (Wirksamkeit) находятся между собой в неразрывной связи», (с. 499). Взаимопроникновение этих подходов хорошо видно в одновременном использовании понятий из соответству­ющих парадигм (сущность/явление — из дедуктивно-иерархической, чувство языка — из антропоморфической и т. д.) и основных принципов этих подходов.

Зависимость друг от друга импульсно-генетического, деятельностного и антропоморфического подходов иллю­стрируется идеей Гумбольдта о зародышах деятельности и ее семени. В его рассуждении (с. 460—461) о том, что силу обозначающую и силу, производящую то, что подле­жит обозначению (die den bezeichnenden und die das zu Bezeichnende erzeugten Krafte), первоначально в невиди­мых движениях духа, нельзя и представлять отдельными одну от другой, можно увидеть связь импульсно-генети­ческого подхода, дедуктивно-иерархического с его акцен­тированием первоначал и системно-целостного с его идеей целостности.

Сцепленность панхронического начала с импульсно-ге-нетическим характером коррелирует с дедуктивным взглядом, опирающимся на такое понимание системы, при котором ее не отождествляют с одним из ее синхронных планов, а включают в нее все ее потенциальные состоя­ния и тем самым учитывают всю ее потенциальную ва­лентность. Начало при дедуктивизме и исходный импульс при генетическом развертывании из первоимпульса в известном смысле тождественны: и развертывание из импульса и первоначало — одновременно и элементарны и сложны. Возможность рассмотрения сложного целого

166

как простого хорошо видна на примере описания ситуа­ции «узрения» сложного целого как элементарного в пла­тонизме: «Эйдос не мыслим без момента цельности и жи­вой связанности частей. Это, если соединить первый ука­занный нами момент со вторым, видение живого орга­низма, целостного единства. Оно, это увиденное единство, должно быть рассматриваемо как нечто простое и элемен­тарное; в нем, как в единстве частей, нет никаких частей, оно схватывается единым актом и однокачественным узре-нием» (Лосев 1930, 229).

Тесно связаны деятельностный, импульсно-генетиче-ский и системно-целостный взгляды, что находит свое вы­ражение в спаянности категорий воспроизводство (исклю­чающем новообразования), возрождение (с заново по­вторяющимся циклом действий), потенциальность и порождение как возникновение к бытию, где воспроиз­водство является лишь одним из многих действий.

Сложные отношения наблюдаются между панхрониче-ским, дедуктивным (возведением к первоначалам) и им-пульсно-генетическим подходами. В этом случае возни­кает вопрос о том, что можно считать альтернативой и антиподом импульсно-генетическому взгляду, где порож­дение предстает как импульс к развертыванию. По-види­мому, такой альтернативой был бы взгляд от «ставшего» состояния назад. Но будет ли это подлинной альтернати­вой? Во втором случае в ретроспективе имеется ось вре-" мени, а в первом — ось развертывания. Неясно, тем не ме-" нее, временна ли первая ось, о времени ли вообще может идти речь и нет ли здесь выхода к панхроническому ми­ровосприятию. Неясно кроме того, можно ли считать раз­вертывание в логическом, а не историческом времени пан-хроническим или импульсно-генетическим подходом, где начало — исходная точка развертывания.

Очевидные связи имеются между диалектическим и процессуальным мировидением с их интересом к разви­тию. Развитие диалектично и раскрывается с помощью диалектических процедур описания. Процессуализм есть следствие и даже составная часть диалектического под­хода (диалектическое движение — процесс целенаправ­ленный). Диалектический и импульсно-генетический под-'. ходы тесно переплетаются в динамическом синтезе, рас­крываемом с помощью диалектических категорий станов­ления, генезиса, чистой возможности, вечной потентности, [ цорождаемости.

167

Связь между деятельностным, импульсно-генетическим и дедуктивным взглядами на язык можно усмотреть в рассуждениях (с. 678) о том, как человек открывает язык в себе через обстоятельства, в которых он проявля­ется). При некоторых пониманиях диалектики полага­ется, что биоморфическое и системно-целостное представ­ление имплицируется диалектическим видением (См. за­мечания А. Ф. Лосева (1930, 235) о диалектике, ставя­щей своей целью показать, что «иначе и мыслить нельзя мир, как только в виде органического единства живой всеохватывающей жизни»).

Синтетизм концепции хорошо можно ощутить на ма­териале образования ее базисных понятий, каждое из ко­торых это как бы сгусток, где сфокусировались, отлились и отразились основные черты концептуального мира автора. Структура понятийного поля гумбольдтовской теории достаточно прозрачна, включая два круга понятий. Первый круг (базисные понятия), замыкая идеальную действительность предмета рассмотрения, задает границы, очерчивающие базисные объекты и выражает их природу. Второй круг понятий совершает более детальные расчле­нения в рамках пространства, очерченного понятиями первого круга. К первому кругу понятий относятся: дух, язык, деятельность (энергейя), порождение (Erzeugung), внутренняя форма, синтез; ко второму кругу — речь, чув­ство языка, характер языка и т. д.

Рассмотрим в качестве иллюстрации синтетизма кон- ' цепции Гумбольдта два наиболее сложных его понятия — формы и синтеза. В понятии формы четко прослежива­ется взаимосвязь диалектического, деятельностного, си­стемно-целостного, дедуктивно-иерархического и импульс-но-генетического подходов, что наблюдается отчетливо уже в самом определении понятия формы: «Постоянное (Bestandige) и единообразное (Gleichformige) в этой дея­тельности (Arbeit) духа, возвышающей звук до выраже­ния мысли, воспринятое так полно, насколько это воз­можно, в своей взаимосвязи и представленное системати­чески, составляет форму языка . . . Фактически она есть индивидуальная склонность (Drang), посредством которой народ выражает в языке мысли и чувства. Но так как нам никогда не дано увидеть эту склонность в неразрыв­ной целостности ее стремления, а каждый раз только в отдельных действиях, то нам не остается ничего другого, как только схватывать одинаковое (Gleichformige) в ее

163

(^Действиях, в общем мертвом понятии. Сама в себе форма «рязыка (Drang) едина' и жива» (с. 419—420) ¹⁰¹. ар Как очевидно из анализа этого рассуждения, форма |У|кзыка вводится через понятие деятельности ¹⁰² и понятие ||изндивидуализации (дух, о деятельности которого идет речь Вшри понимании формы, дан как нечто индивидуализиро­ванное) ^шз. Имея в виду план индивидуализации, Гум-|больдт замечает, что фактическое и индивидуальное % языке отнюдь не исключаются понятием формы и что ^никакая частность не входит в понятие формы языка как

§ изолированный факт, а лишь в той мере, в какой она , позволяет обнаружить способ (eine Methode) образования Ц языка (с. 422—423).

Щг Понятие формы у Гумбольдта невозможно вне идеи ^:Ш системно-целостного представления. Введение понятия Ж-, формы — это первая спецификация внутрилингвистиче-||s скими средствами идеи целостности, идеи языка как орга-* нического целого. Комментируя Гумбольдта, Г. В. Рами-

(швили (Ramischwili 1967, 557) замечает, что форма для него есть единственный принцип, позволяющий увидеть язык как органическое целое и понять природу каждого ; из отдельных его элементов. С внутрисистемной точки зрения коррелятом целост-§ности является понятие единства. В совершенных языках, по Гумбольдту (с. 679), имеется настоящее единство по началу, которым изнутри все освещается в них равно­мерно; в несовершенных языках также имеется крепкая связь и единство, проистекающие однако не из существа языка вообще, а из особенностей его индивидуальности.

¹⁰¹ Комментируя это определение формы, Г. В. Рамишвили (Rami­ schwili 1967, 558), замечает, что «постоянное» и «единообраз­ ное» понимается у Гумбольдта не в абсолютном и абстракт­ ном смысле. «Бели бы это было так, подчеркивает Рамишвили (там же), — то мы получали бы исключительно грамматиче­ скую схему, что нам, хотя и дало бы представление о реаль­ ном языке, но ни в коем случае не картину его действитель­ ного существования».

¹⁰² Понятие формы языка (формирования) находится в рамках деятельностной картины мира Гумбольдта. Понятие деятельно­ сти используется также для характеристики взаимоотношений категорий формы и материала. Форма формирует (оформляет)

материал.

¹⁰³ В этом определении Гумбольдт опирается также на импли­ цитно предполагающееся различение понятий видимого и неви­ димого плана языка. См. также идеи Гумбольдта о напряже-. нии духа за счет индивидуализации (с. 396).

169

«Без единства формы, — подчеркивает Гумбольдт (там же), — вообще нельзя и представить себе язык, и посколь­ку люди говорят, они обязательно подводят свою речь под такое единство. Это бывает при каждом внутреннем и внешнем приросте языка». Чтобы понять элементы языка в их подлинной особенности и тем более в их дей­ствительной совокупности и получить тем самым настоя­щее представление о языке, необходимо начинать иссле­дование с отдельных элементов, находя в них единство восприятия. Эту одинаковость восприятия фиксирует форма, которая и представляет собой одинаковое вос­приятие отдельных элементов (составляющих в противо­положность ей материю) в их духовном единстве (с. 420).

Применяя категориальное противопоставление часть/ целое (целостность/отдельность элементов) к форме языка, Гумбольдт опирается на принцип: целое отража­ется в любом элементе, не запечатлеваясь полностью ни в одном из них: «Характерная форма языка зависит от каждого из самых мельчайших его элементов, каждый из них... непременно определяется ею» (с. 420).

Итак, использование системно-целостных представле­ний при определении формы языка задает лишь один план характеристики этого понятия. Более конкретные ^представления о форме языка дает трактовка формы как диалектического феномена. Идея формы вещи — неотъ­емлемая часть диалектической картины мира (по край­ней мере в некоторых ее осмыслениях). «Диалектика тре­бует, — пишет А. Ф. Лосев (1930, 628), — что если нечто мыслимо, то оно обязательно отличается от всего иного и, следовательно, обладает твердой границей и перифе­рией. Если вещь как-то есть, она есть нечто определенное и оформленное. Если нечто не имеет никакой формы, то оно вообще не есть что-нибудь, о чем ничего нельзя ни высказать, ни помыслить». Диалектическое понимание формы проявляется в том, что форма характеризуется как член соответствующих категориальных оппозиций. Рас­смотрим категориальные оппозиции, в которых участвует форма. Это, во-первых, противопоставление форма/веще­ство (материал, вещественный материал). См. следующие фрагменты: «Только материальный действительно сфор­мированный звук (korperliche wirklich gestaltete Laut) составляет настоящий язык» (с. 459); «Звук сам по себе был бы подобен пассивному, принимающему форму ве­ществу (Materie)» (с. 650); «Здесь действительно соеди-

170

няются природа и человек, вещественный материал с фор­мирующим его духом (der zum Teil wirklich materielle StofE mit dem formenden Geist) (c. 469); «Если проследят всю внутреннюю и внешнюю деятельность человека до простейших конечных пунктов, то найдут, что они со­стоят в том, связывает ли он с собой действительность как свой объект, который он воспринимает, или как ве­щество (Materie), которое он формирует (gestaltet), или же прокладывает себе свой путь независимо от нее»

.(с. 568—569); см. также упоминавшуюся трактовку формы языка как восприятия отдельных языковых эле­ментов в их духовном единстве, составляющих в противо­положность ей материю (Stoff) ^I04 (с. 421), а также за­мечания о силе сформировавшегося материала (die Ge-wall eines schon geformten Stoffes) (c. 461) ¹⁰⁵.

Материя может выступать не только как терм оппо-

, зиции форма/материал, но и оппозиции материя/дух, а также оппозиции вещество (эргон)/энергейя, с одной

.стороны («Язык всегда имеет только идеальное бытие (ein ideales Dasein) в умах и душах людей и. . . никогда не имеет материального, даже погребенный в камень или бронзу (niemals auch in Stein oder Erz gegraben, ein materielles besitzt)» (c. 548) и оппозиции материя/идея, с другой стороны («Вообще язык часто напоминает ис­кусство и особенно здесь, в самой глубокой и необъясни­мой части своего образования (Verfahren). Скульптор и живописец тоже сочетают (vermahlen) идею с материей» (с. 474—475). В понимании Гумбольдта, в языке нет бес­форменной материи (ungeformten Stoff) и деление на форму и материю в рамках языка — относительно (чтобы найти материю формы языка, нужно выйти за его пре­делы). Внутри же этих границ можно рассматривать

¹⁰¹ Отметим, что в этом случае предполагается дополнительная оппозиция по линии целостность (целое)/элементарность (часть).

¹⁰⁵ См. аналогичное понятие — оформленного посредством опре­деленной формы материала —у Ельмслева (1960). Г. В. Рами-швили (Ramischwili 1967, 564) обращает внимание на то, что в отличие от концепции Л. Ельмслева, в которой форма рас­сматривается как абсолютно свободная по отношению к суб­станции (форма как величина константная может манифестиро­ваться в любую субстанцию) и где, следовательно, целостная природа языка не принимается во внимание, в концепции Гум­больдта учитывается двусторонняя зависимость между формой и субстанцией и защищается «принцип корреляции в динамике».

171

что-то как материю только по отношению к чему-либо другому, например, основы (Grundworter) по отношению к склонению. Но то, что принято в одном отношении за материю, в другом нужно будет опять считать формой — с. 422).

Таким образом, выстраивается понятийная цепочка: форма—материя (материал, вещество)—сформированный материал — материя формы языка.

Центральным различением концепции Гумбольдта яв­ляется противопоставление внутренней и внешней формы языка. Конкретизацией внешней формы считается звуко­вая форма, представляющая собой выражение, создавае­мое языком для мышления и которую можно сравнивать со скорлупой (em Gehause), в которую встраивается язык (с. 457). Поскольку концепция Гумбольдта имеет два глубинных пласта — философский и лингво-теорети-ческий, то интерпретации базисного понятия этой кон­цепции — внутренней формы — также имеют две ориен­тации. В первом случае (см. работы А. А. Потебни, А. Марти, Г. Г. Шпета, П. А. Флоренского, В. В. Биби-хина и др.) пытаются рассмотреть это понятие в широ­ком историко-философском контексте, во втором (см. ра­боты Э. А. Макаева, Г. В. Рамишвили и др.) —произве­сти лингво-теоретическую проработку этого понятия и сделать его рабочим понятием лингвистики, вплоть до его полной операционализации ^ш.

Глубокий аналитический разбор интерпретаций поня­тия внутренней формы с выдвижением оригинальных ос­мыслений этого понятия имеется в работах В. В. Биби-хина (1978) и Г. В. Рамишвили (1978; Ramischwili 1967), на которые мы будем опираться при изложении интер­претаций.

«Термин „внутренняя форма", — пишет В. В. Бибихин (1978, 52—54), —идет от «идеи идей» и «эйдоса эйдосов» платонической философии и впервые появляется как та­ковой у Плотина ¹⁰⁷. Согласно Плотину, архитектор опре-

¹⁰⁶ Опыт интерпретации понятия внутренней формы с позиций психологии см. у Д. Н. Узнадзе (1966, 436), согласно которому ту роль, которую Гумбольдт отвел внутренней форме языка, вы­полняет разработанное им понятие установки.

^!07 В. В. Бибихип (1978, 57—58) обращает внимание на то, что понимание у А: А. Потебни внутренней формы как «образа рбраза» («Внутренняя форма кроме фактического единства об­раза дает еще знание этого единства; она есть не образ пред-

т

деляет степень совершенства и законченности здания, сверяя его вещественный вид с его внутренним эйдосом (формой). Эйдос здания называется внутренним не по­тому, что он существует внутри сознания архитектора. Архитектор даже в глубинах своего воображения спосо­бен видеть здание только в его вещественной сложности. Внутренний эйдос, наоборот, созерцается не в воображе­нии, а в трансцендентной идее единства. Такой эйдос «не имеет частей», т. е. составной структуры, он представляет чистое начало цельности и образует гармоническую слож­ность только после того, как «распределен» по вещест­венной массе здания. . . У В. Гумбольдта внутренняя форма есть единый принцип языка — энергии, то есть жи­вой действительности мышления — языка — речи. Внут­реннюю форму нельзя наблюдать, но это — лишь свиде­тельство ее вездесущей мощи. Она — настолько живая действительность, что оставляя везде следы в виде мно­жества внешних форм, не застывает ни в одной из них. .. внутренняя форма не принадлежит сознанию одного чело­века, она (как и у Плотина) трансцендентна ему... Во внутренней форме связь звуковой формы с «языковыми законами» достигает высшей полноты: они сливаются. .. Образование внешних форм всегда проходит в свете еди­ной внутренней формы, которая представляет сквозное формирующее начало в языке, так что благодаря ее при­сутствию мельчайший языковой элемент содержит в заро­дыше все, что любой другой даже самый сложный (Этот принцип изоморфизма как первая языковая универсалия не позволяет, в частности, толковать Гумбольдта в духе „лингвистической относительности": языки для него не представляют обособленных миров уже потому, что они лишь по-разному воплощают единую формирующую их внутреннюю форму, по-своему преломляющуюся в каж­дой народной стихии)».

Примером интерпретации второго рода — лингво-тео-ретической — может служить осмысление внутренней формы у Г. В. Рамишвили в контексте обсуждения сход­ной проблематики в лингвистике (Соссюр, Ельмслев).

мета, а образ образа, то есть представление») получает у По­тебни «традиционный облик платоновской идеи идей и ари­стотелевского эйдоса эйдосов».

Отметим, что в платонизме форма определяется как нечто вторичное по сравнению с «эйдосом», как его внешнее качество (Л 1890. 380)-

Г. В. Рамишвили определяет внутреннюю форму через противопоставление двум различным сущностям — внеш­ней форме и психической субстанции (выделяемой в про­тивовес звуковой субстанции): «Внешняя форма охваты­вает звуковой материал, внутренняя форма.. . получается из обработки всех психических содержаний. . внешняя форма есть формальная организация (Organisierung) зву­ковой субстанции и должна быть в совокупности прирав­нена внешнему материальному аспекту языка. Внутрен­няя форма, напротив, есть формальная организация психической субстанции ¹⁰⁸ и охватывает внутренний не­материальный (идеальный, интеллектуальный) аспект или совокупность языковой структуры» (Ramischwili, 1967, 558) ¹⁰⁹.

В интерпретации Г. В. Рамишвили (1978, 216), идею-внутренней формы необходимо рассматривать как симво­лическое выражение возможного соединения двух тен­денций гумбольдтианской лингвистики — рассмотрения языка как органа созидания мысли и ориентированности на содержательное сравнение языков.

В. А. Звегинцев (1978, 176) полагает, что понятие внутренней формы примыкает к основной идее Гум­больдта о языке как деятельности («деятельность языка должна протекать определенным образом, т. е. в опре­деленной форме»). Поскольку языки, будучи националь­ным творением, имеют свою национальную форму, то внутреннюю форму, по Звегинцеву, необходимо ставить также в связь с народом и национальным характером¹¹⁰.

На глубокую связь идеи языковой внутренней формы и тезиса о языке как энергейи обращает внимание также В. М. Павлов (1967, 154): «„Языковая внутренняя форма" в теории Гумбольдта — не элемент языка или свойство некоторой категории языковых образований, а важней-

^№3 См. также: «Внутренняя форма есть организация в языке данной мыслительной субстанции» (Ramischwili 1967, 563).

Ю9 Установление всех аспектов проблемы внутренней формы, по Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967, 565), требует предваритель­ного исследования таких гумбольдтовских понятий, как энор-гейя, мировидение (Weltansicht) и языковое сообщество (Sprach-gemeinschaft).

¹¹⁶ См. эту же идею у В. М. Павлова (1967, 154): «„Языковая внутренняя форма" — национально-своеобразный способ пред­ставления предметов внешнего мира, стоящий между челове­ком и природой и создающий особое „языковое мировидение" каждого народа».

174

ший атрибут языка в целом. Язык в качестве Energeia, т. е. в первичном и основном способе своего существо­вания, и есть „языковая внутренняя форма", форма про­цесса „преобразования" мира в „собственность духа"». Второе понятие, в котором отчетливо проявляется «синтетизм» концепции Гумбольдта, взаимопронизанность основных ее черт — это понятие синтеза. Синтез¹¹¹ логи­чески вводится в теоретический план рассуждения после введения понятий формы/материи (субстанции), а также деятельности и цели и трактуется им как результат со-единения формы и материи в итоге действий, направлен­ных на осуществление цели. В деятельностной трактовке синтез — это действие (и соответственно его результат), ■ цель которого состоит в соединении оформленных суб­станций обоего рода и превращении их в целостное звуко-мыслительное единство. По образному выражению Гум­больдта (с. 606), синтез, пронизывая своим светом (durch-leuchtet) язык, подобно молнии, переплавливает соединяе­мые в нем вещества как огонь из неизвестной области. Синтез имеет два логических этапа, лишь логически последовательных, а в реальности одновременных. На пер­вом этапе осуществляется расчленение бесформенной суб­станции обоего рода и формирование материала — арти­кулированного звука и языкового понятия, на втором про­исходит соединение артикуляций в одно единство до их чистого проникновения друг другом. Субъект синтезирую­щей деятельности — сила духа. Истинный синтез — акт глубоко творческий, он происходит из вдохновения, какое знакомо только силе высшего порядка и энергии (с. 475). Характерная черта синтеза как деятельности — его кажу­щаяся невещественность присутствия в языке (Die wirk-liche Gegenwart der Synthesis muB gleichsam immateriell sich in der Sprache offenbaren) (c. 606).

Синтез — центральный процесс в языке. Понять, Kai< мысль в языке сливается со звуком (Verschmelzung des Gedanken mit dem Laute), означает понять существо са­мого языка (397).

¹¹¹ Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967, 564) обращает внимание на то, что гумбольдтовское понимание синтеза как конкретно-реальной активности существенно отличается от кантовского понимания трансцендентального синтеза.

175

АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИНТЕРПРЕТАЦИЙ КОНЦЕПЦИИ В. ГУМБОЛЬДТА

В приведенном анализе мы пытались зафиксировать смыс­ловое пространство и основные принципы организации концепции Гумбольдта. Теперь нам предстоит выявить полнее облик осуществленного им варианта деятельност-ного представления языка, опираясь на методологические стратегии осмысления мира деятельности, и отметить не­ясные, спорные и открытые проблемы гумбольдтианской лингвистики, а также некоторые вопросы, связанные со сложностью интерпретации и адаптации идей Гумбольдта в современной науке.

Гумбольдт рассматривает язык в теоретическом прост­ранстве И-универсума, порожденного деятельностью ее абсолютного субъекта — духа. Трактовка языка как осо­бой работы духа исключает развертывание идеи о «чис­той» внепредметной деятельности. В центре внимания Гумбольдта — категориальная связка энергейя/эргон, хотя он и отдает предпочтение энергейтическому началу в языке. Для Гумбольдта универсум деятельности не обезличен, он порождается деятельностью трансцендент­ного начала — духа. Гумбольдт подчеркивает скорее спон­танность деятельности, чем ее целенаправленность. Трак­товка языка (работы духа.) как мировидения говорит о склонности Гумбольдта рассматривать деятельность в качестве единственного основания культуры и челове­ческого существования.

Одна из сложных проблем интерпретации анализи­руемой концепции состоит в определении методологиче­ских функций понятий (категорий) деятельности и духа. Изучая употребление понятия деятельности в контексте собственно-научного мышления, Э. Г. Юдин (1978, 272) обращал внимание на его известную полифункциональ­ность. Деятельность может выступать как универсальный объяснительный принцип, предмет объективного научного изучения, предмет управления, предмет проектирования, самоценность. Очевидно, что при определении функций деятельности в концепции Гумбольдта речь может идти о первых двух случаях.

Обычно, если деятельность выступает в качестве объ­яснительного принципа, через ее посредство объясняют некоторую реальность — определенную сферу человече­ского бытия; например, рассматривают психику в психо-

176

Яогии кай продукт предметной деятельности или же язык в лингвистике — как условие и средство деятельности В этом случае весь океан деятельности остается за бортом научного предмета. Деятельность выступает здесь в роли естественно-исторического основания жизни человека и общества.

Когда же деятельность рассматривается как предмет изучения, она из средств объяснения превращается в предмет объяснения. При таком подходе мы уже не можем, по словам Э. Г. Юдина (1976, 67), «ограничиться указанием на эмпирически очевидный факт активности человека, но должны перевести эту очевидность в систему теоретических понятий, которые позволяют представить деятельность как особую действительность». Во втором случае деятельность есть ткань, из которой выкроен сам предмет изучения. Она выступает здесь как особая дей­ствительность, требующая своего изучения.

В обоих случаях употребления понятия деятельности оно определенным образом конкретизируется и раскры­вается через другие понятия.

Объяснительный принцип не есть принадлежность исключительно научного предмета (теории). Он приме­ним к широкому кругу явлений, где требуется объясне­ние, и прежде всего к феноменам, изучаемым в философ­ских концепциях. Объяснительный принцип, в интерпре­тации Э. Г. Юдина (1976, 82—83; 1978), это фундамен­тальная абстракция, которая задает целостность и гра­ницы познаваемой реальности, вскрывая источник ее зако­носообразности и внутренние механизмы изменения. Для фундаментальных абстракций в этой функции характерны следующие черты — предельность, самодостаточность, универсальность, онтологическая достоверность, методоло­гическая конструктивность, — тесно связанные друг с другом.

177

Абстракции в функции объяснительного принципа — предельные смысловые структуры. Это значит, что у них нет промежуточных смысловых посредников в их отноше­нии к объясняемой реальности. За ними стоит как бы непосредственно сама реальность. В такого рода абстрак­циях достигается граница предмету мысли, предел в ее движении по объекту. Дальнейшее углубление в позна­нии объекта возможно здесь только за счет движения в плоскости самой мысли, за счет ее рефлексии о самой себе. При определенных условиях такая рефлексия в со-