Древние языки / Праславянский язык (Конспекты)
.pdfрефлексы общеслав. x и kv, gv (xv); 2)сохранение сочетаний tl, dl (в западнославянском), чему противопоставлено их упрощение (>l в восточно- и южнославянском); 3) возникновение и сохранение эпентетического l в восточной группе в противоположность отсутствию его (по крайней мере в определенной позиции) в западной и 4) различная трактовка общеслав. tj, dj, унаследованных в восточной группе в виде аффрикат, большей частью шипящих, в некоторых случаях вторичных фрикативных (в восточно- и южнославянском языках), но соответствующих свистящим звукам в западной (западнославянской) группе. С большой степенью уверенности мы можем считать, что вторая палатализация велярных не начинала действовать приблизительно до 600 г.н.э. и что третья палатализация, время действия которой частично совпадало со временем действия второй палатализации, не действовала ранее VIIIв. [В настоящее время увеличились данные в пользу того, что так называемая “третья палатализация заднеязычных” произошла раньше второй палатализации, праславянских характер которой в последнее время подвергся сомнениям, см. А. А. Зализняк. Новгородские берестяные грамоты с лингвистической точки зрения. — В кн.: В.Л.Янин, А.А.Зализняк. Новгородские грамоты на бересте из раскопок 1977 — 1983 гг. М., 1986.]. Далее, есть основания предполагать, что эпентетическое l возникло во всем славянском ареале, и его исчезновение и его исчезновение в отдельных позициях в западной группе вторично, как, впрочем, и его выпадение в части южнославянского ареала, именно в македоно-балгарском. Результаты ассимиляции t’, d’ (< общеслав. tj, dj) также относительно поздние (позже 500 г.). Что же касается упрощения tl, dl в восточной части общеславянского языкового ареала, то имеются данные, говорящие о том, что оно имело место ранее VI в. Однако здесь ситуация тоже довольно сложная: tl, dl сохраняются в северо-западной части южнославянского языкового ареала, отражаются как kl, gl в ограниченном районе распространения восточнославянского, не говоря уже о других деталях, затемняющих общую картину. Поэтому данная единственная изоглосса, разделяющая западную (в дальнейшем западно-славянскую)и восточную (в дальнейшем восточно- и южнославянскую) группы общеславянского языка, имеет несущественное значение либо вообще никакого значения не имеет (Бирнбаум 1966.;Штибер 1969/71; Щевелев 1964).
Итак, есть серьезные основания полагать, что приблизительно до 500 г. н.э. общий язык славян был еще в высокой степени единообразным. Не имеется прямых свидетельств, говорящих о фонологической и грамматической (морфосинтаксической) структурах и основном словарном составе общеславянского языка, которые развивались будучи в общих чертах однородными, до 500 г. Фактически все попытки восстановить эти ранние этапы общеславянского праязыка должны поэтому основываться на методе внутренней реконструкции, т. е. технике, с помощью которой данные последней фазы уже неоднородного общеславянского языка периода 500-1000 гг. н.э. могут быть спроецированы в прошлое. Этот метод позволяет привлекать некоторые факты морфонологических чередований, конкурирующих словоформ и сосуществующих синтаксических структур на позднем этапе существования общеславянского языка. Имеются ввиду первичные (в противовес вторичным и даже третичным) звуки, формы, а также по крайней мере, отдельные типы фраз и предложений. Применение этого метода позволяет предложить относительные хронологии общеславянских языковых изменений (Бирнбаум 1970). Обоснованность полученных таким путем результатов во многих случаях может быть в последствии подтверждена соотношением гипотетических первичных общеславянских (= праславянских) данных с фактами других индоевропейских языков. Таким образом, методы внутренней и внешней реконструкции могут быть здесь использованы для дополнения друг друга и для подтверждения выводов одной реконструкции выводами другой. Структура раздробленного позднего (после V в.) общеславянского языка в свою очередь может быть реконструирована на основании данных, взятых из засвидетельствованных славянских языков, частью в их самом раннем зафиксированном состоянии. Однако здесь лингвист не связан только косвенными данными, а может, в дополнение к ним, прибегнуть к некоторым фактам, имеющим более непосредственное отношению к позднему общеславянскому языку.
1.3. Наиболее ранние славянские тексты.
Что же представляют собой прямые свидетельства, относящиеся к периоду выделения славянских диалектов, которые в ту эпоху были распространены на обширной территории? К этому периоду относится “создание” древнецерковнославянского языка — первого литературного языка славян — Константином-Кириллом(ум. в 869г.)и Мефодием(ум. в 885г.). по-видимому, до нас не дошли автографы “солунских братьев” и их ближайших сподвижников. Бо’льшая часть сохранившихся древнецерковнославянских текстов — это копии более ранних оригиналов, датирующихся концомъ Х и ХI в. Тем не менее они достаточно четко отражают славянский диалект, на котором говорили в IХ и Х вв. в Болгарии (включая ее западную часть , Македонию). Особый интерес представляют, кроме того, две короткие рукописи, относящиеся, вероятно, ко второй половине Х в.; их весьма архаичный язык при сохранении всех черт древнецерковнославянского языка содержит ряд особенностей, указывающих на северозападное происхождение рукописей: это Киевские листки и Фрейзингские отрывки. Сохранившаяся копия Киевских листков имеет несколько фонетических “моравизмов” (или “богемизмов”) и одну морфологическую черту, характерную скорее для северных, чем для южных славянских языков; в дополнение к этому в словаре Киевских листков имеется много западных элементов (латинского и/или древневерхненемецкого происхождения). Часто полагают, что эта рукопись создана в Чехии (Моравии) или же записана чешским (либо моравским) писцом, который прибыл на Балканы. Однако более вероятно, что “моравизмы” КЛ отражают некоторые черты ранней (или оригинальной) славянской версии этого текста, тогда как сохранившаяся копия указывает скорее на один из северо-западных районов Балканского полуострова. Менее приемлема точка зрения, согласно которой язык КЛ в действительности это образец говора одного из ареалов славянского языка, предположительно Панонии, и что языковые особенности этого текста скорее представляют собой подлинные черты особенного позднеобщеславянского диалекта, а не указывают на некоторую искусственную примесь западнославянских черт к исходному македоно-болгарскому типу древнецерковнославянского языка. Характер Фрейзингских отрывков еще более противоречив: некоторые лингвисты считают, что в основе этого памятника лежит древнецерковно-славянский (раннего дославянского или панно-моравского типа), на который наслоились вторичные славянизмы (Исаченко 1943). Другие видят в нем образец древнеславянского, поверхностно и не полностью подогнанного под нормы древнецерковнославянкого языка (см. специально Freisinger Denkmäler 1968).
1.4. Этнические группировки и языковые связи внутри расчлененного позднеобщеславянского;свидетельства лексических заимствований и топонимики; окончательное членение славянского языкового ареала:деление на три диалекта; ядро и периферийные зоны.
Хотя еще не установлены все детали, касающиеся путей, по которым славяне продвигались на юг со своей “расширенной” прародины, кажется, как уже отмечалось, что они следовали двумя основными путями: один шел через современную Румынию к центру Балкан, второй — через перевалы Карпат и Судет, сначала на территорию современной Чехословакии (Богемии, Моравии, Словакии), в Панонию и прилегающие регионы восточных Альп, и далее в западные районы Балканского полуострова. Видимо, здесь, в современной Югославии, славяне, двигавшиеся с севера и северо-запада, встретились и смешались с другими славянами, шедшими в западном направлении с берегов Черного моря. Два этнонима — хорваты и сербы (или сорбы), вероятно иранского происхождения23 — свидетельствуют об этом раннем присутствии славян на Балканах. До 1000 г. н.э. этноним хорваты обозначал не только предков современных южнославянских хорват, но и некоторые славянские группы, жившие на северных склонах Карпат и Судет (белые хорваты). Также сербы — это не только название одного из балканских народов, но и название (правда, в несколько иной форме — сорбы) западных славян Лужиции (области между Силезией и Саксонией в современной Восточной Германии), остатков когда-то многочисленного славянского населения, занимавшего в Средневековье территорию
между центральным Одером и Нейсе на востоке и Заале на Западе.
Тесные связи первоначально существовали между языком, на котором говорили в Словении (включая часть Каринтии), и западнославянским языковым ареалом. В добавлении к некоторому числу общих лексических и грамматических черт, особого упоминания заслуживают две фонетические особенности, отражающие эту связь: частичное сохранение сочетаний tl, dl в словенском, что объединяет его с западнославянским; стяжения типа stati (<stojati), batise (<bojati se), которые словенский имеет наряду с чешским, словацким и южнопольским (включая современный литературный польский). Чрезвычайно тесное родство между южнославянским и южной (закарпатской) частью западнославянского подтверждается далее идентичным развитием общеславянских звуковых последовательностей t‡rt, t‡lt, t˜rt, t˜lt (> tr…t, tl…t, tr—t, tl—t), где t обозначает любой согласный, следует также отметить, что в соответствии с современными представлениями, мы не заменяем традиционное общеслав. о на общесл. ‡. Упомянутые контакты прервались в конце IХ и начале Х в. впоследствии прихода и постоянного поселения мадьяр на Великой венгерской равнине и задунайской Панонии (в нынешней западной Венгрии). Как отмечалось выше местное население Панонии, покоренное мадьярами, было в основном славянским и говорило на некотором диалекте или диалектах, переходных между прасловацким (или “моравским”) и прасловенским. Высказываемое иногда мнение, что древние паннонские славяне, жившие к северу от озера Балатон, говорили на прасловацком, тогда как жившие на юге и юго-западе от него — на раннем словенском, вряд ли имеет достаточные основания. Так называемые югославизмы, то есть южнославянские черты в словацком и, в частности, в центральных (исторически южных) словацких диалектах, — также следы ранних связей между этим регионом и славянским Югом.
Слова, заимствованные раннеславянским языком, и заимствованные из славянского в другие языки имеют большое значение для наших знаний об общеславянском языке и его диалектах. Если этот богатый источник информации используется с надлежащей осторожностью, он представляет важные факты по таким спорным проблемам, как хронология развития общеславянского языка, палатализации велярных и их непосредственные результаты; возникновение так называемых редуцированных гласных и их последующее исчезновение или модификации; денализация (и часто сопутствующее изменение тембра) носовых гласных и т.д. Особенно важны славянские заимствования из финского, балтийских, германских, восточнороманских языков и, с другой стороны, заимствования из славянского в финских, балтийских, германских, балканских, романских, венгерских, греческом и албанском языках. Наиболее показательны в этом отношении славянские заимствования и топонимы в ареалах, которые были временно заселены славянами. Это относится, например, к территории современной Венгрии и большей части Греции: славянские лексические и топонимические данные оттуда представляют наиболее ценные сведения о фонетике местных общеславянских говоров VII — IХ вв. Другой ареал симбиоза раннеславянского и неславянского, отразившегося в лингвистически обнаруживаемой славянизации позднелатинских/ранневосточнороманских топонимов, простирается вдоль северо-восточного побережья Адриатического моря и Албании.
Недавние исследования общеславянской диалектологии, видимо подтверждают статистическую обоснованность традиционного деления славянских языков на три группы (западнославянскую, восточнославянскую и южнославянскую), однако они не подтверждают точку зрения, предполагающую прямолинейное развитие славянских языков в виде родословного дерева. Необходимо отметить, что периферийные части внутри каждой славянской языковой группы не подвергались всем ранним изменениям и не обладают всеми характерными чертами данной языковой ветви. Так, можно показать, что полабский язык, самый западный представитель западнославянской языковой группы, развивался в некоторых отношениях иначе, чем другие западнославянские языки (ср., например, развитие еров в полабском). Аналогично, македоно-болгарский язык достаточно рано подвергся глубокой балканизации, которая включила юго-восточную часть южнославянской группы ( то есть болгарский, македонский и
торлакские диалекты сербохорватского языка), в балканский ареал языковой конвергенции и переделала фонетико-просодическую и грамматико-фразеологическую структуру затронутых языков в соответствии с лингвистической моделью, первоначально чуждой южным диалектам позднего общеславянского языка. Первые указания на типично балканскую языковую эволюцию прослеживаются на самом деле уже в древнецерковнославянском языке. Наконец русский язык
— первый из восточнославянских языков по численности говорящих, в значительной степени развившийся на территории с балтийским и финским субстратом, не обладает некоторыми древними фонетическими и грамматическими чертами, имеющимися в украинском и/или белорусском, тогда как последние имеют такие параллели в словацком и польском (а отчасти в чешском, сербохорватском и других языках). Например, такие два явления, как особое развитие ь/ъ + j (>i/у + j) и рефлексы так называемого компенсаторного удлинения гласных (в основном дающего высокие или диффузные гласные), которых нет в русском языке. Таким образом, если разделение славянских языков на три группы справедливо и в свете текущих исследований общеславянской диалектологии, то деление на группы внутри славянского языкового ареала, а именно деление его на центральную область и некоторое количество отдельных периферийных зон с частично отклоняющейся (и чаще замедленной) эволюцией, еще нуждается в уточнении. Эта вторичная внутренняя перегруппировка также имеет начало уже в период функционирования позднего общеславянского языка.
1.5. Общеславянский (праславянский) язык как ветвь индоевропейского: его соотношение с родственными группами языков, особенно с германскими, индо-иранскими, балтийскими; оценка славянско-неславянских изоглосс.
Есть многочисленные лингвистические данные, которые позволяют судить о структуре и внутреннем (диалектном) членении позднеобщеславянского языка. Труднее дело обстоит с реконструкцией раннеобщеславянского (праславянского) языка. Методы восстановления ранних этапов развития славянского праязыка менее надежны, и потому получаемые результаты следует расценивать ка более гипотетические. Однако, как было показано выше, в дополнение к методу внутренней реконструкции, гипотетическая модель, а возможно, и точная структура раннеобщеславянского языка может быть в некоторой степени восстановлена, если обратиться к традиционному, но постоянно совершенствуемому методу сравнительно-исторического индоевропейского языкознания. Вернее, эта гипотетическая модель может быть установлена с большей вероятностью и более детально, если данные, полученные путем сравнения, ввести в
общую структуру, полученную методом внутренней реконструкции.
Какие же из родственных индоевропейских языков наиболее близки славянским и какие главные черты сближают их со славянскими языками? Хорошо известно, что традиционное деление славянских языков на сатэмные и кентумные, которому одно время придавалось первостепенное значение, сейчас трактуется как второстепенный классификационный критерий. После открытия хеттского и других анатолийских языков, а также двух диалектов тохарского (в результате чего был сделан вывод о том, что эти языки, несмотря на их локализацию на крайнем юге и крайнем востоке индоевропейской языковой территории, принадлежат к группе кентум), широкое признание получила гипотеза, что “сатэмизация” части индоевропейского языкового ареала должна рассматриваться как ранняя инновационная черта центрального региона этого ареала. Деление языков на сатэмные и кентумные может. Таким образом, рассматриваться как диалектное параллельное развитие внутри позднего индоевропейского языка. Поэтому тот факт, что две индоевропейские группы, наиболее близкородственные славянскому языку — а именно балтийский и в меньшей степени индоиранский (арийский) языки, — объединяются со славянским по той причине, что все они представляют собой сатэмные языки, едва ли имеет столь большое значение, какое склонны были придавать ему сторонники представления об индоевропейском языковом родстве, ориентировавшиеся на родословное дерево языков.
Попытки установить изоглоссы, общие славянскому и некоторым другим группам
индоевропейских языков, осложняются тем, что часто бывает трудно вычислить элементы, унаследованные из праязыка, то есть имеющиеся архаизмы, а также междиалектные инновации периода расчлененного, диалектно раздробленного праиндоевропейского языка. С другой стороны, имеются черты, которые объединяют славянский с другими родственными языками
èявляются результатом ранних контактов в период после распада праиндоевропейского языка, соседства или в некоторых случаях даже территориальных симбиозов. И поэтому их можно считать ранними заимствованиями, а также субстратными или связанными с языковыми союзами явлениями (ср. Polak 1969).
Среди множества общих черт, присущих славянским и балканским языкам, особенно трудно провести четкую границу между явлениями, независимо унаследованными, и явлениями вторичными, заимствованными или каким-либо иным образом перешедшими из языка в язык. Из этих сходств прежде всего на себя обращают внимание некоторые синтаксические параллели,
èдалеко не всегда ясно, отражают ли они влияние, оказанное одной группой языков на другую, или они, наряду с некоторыми надежно установленными фонетическими и лексическими соответствиями, а также более редкими и в целом менее заметными морфологическими — в большинстве своем словообразовательными — общими чертами, могли бы рассматриваться как часть балто-славянского наследия из праиндоевропейского языка.
Что касается связи между общеславянским и раннегерманским (особенно готским), между дописьменным славянским и индоиранским (особенно иранским) языками, то здесь данные противоречивы, потому что неизвестно их происхождение: являются ли они общим наследием из индоевропейского праязыка либо перешли вторично из одной группы языков в другую. В большинстве случаев это касается элементов лексики, которые часто оказываются заимствованными в славянский язык, если не являются “бродячими словами” (нем. Wandwörter) неопределенного происхождения, попавшими в язык неизвестным путем. В других случаях еще менее ясно, считать ли данные явления чертами, которые сохранились в этих языках параллельно, либо они продукт заимствований или независимого развития, результаты которого совпадают или сходны. Это такие явления, как, например, наличие суффикса (и/или инфикса) -n- в германском и славянском (а также балтийском) языках как способа образования инхоативных глаголов и, возможно, также самое раннее появление семантико-грамматической категории совершенного вида и ее формальное выражение с помощью префиксации, рудиментарно представленной в германском, более развитого в балтийском, но полностью сформировавшегося только в славянском языке.
Âдругих случаях параллелизм может быть только поверхностным и расходится в деталях. Движущие силы его если не универсальны, то, во всяком случае, общи для ряда языков. Случай такого типа, вероятно, представлен в подобии двух параллельных звуковых изменений в славянском и отчасти балтийском и индоиранском языках:
è.å. s>š в индоиранском, х (~š перед передними гласными) в славянском, когда ему предшествовали ¦, ¥, Í, Ì, r ,k (и их аллофоны); в балтийском s>š регулярно после r, k спорадонически после ¦, ¥, Í, Ì (кроме того, этот переход явно отражен только в литовском, но затемнен в латышском и древнепрусском языках из-за вторичных изменений š>s; sj, tj>š, а в древнепрусском к тому же колебаниями в орфографии);
è.å. k, g (gh) c, dz перед первичными передними гласными (¥, ¦, —, ˜) в индоевропейском
èславянском языках (где dz>z). Соображения, основанные на хронологии, фактически исключают здесь возможность генетически общих черт.
Возвращаясь теперь к специфическим общим чертам славянских и балтийских языков, необходимо отметить, что существуют различные мнения как о причинах этих сходств, так и о точном их числе, которое у различных исследователей варьируется между десятью и более чем двадцатью. Краткий обзор различных подходов см. в Birnbaum 1970a. Картина славянобалтийского языкового родства еще более затемнена тем, что некоторые черты, общие для двух этих групп, имеют также более или менее прямые соответствия в той или иной ветви
индоевропейской языковой семьи (в особенности в индоиранском и германском языках), в то время как другие общие черты характерны только для славянского и балтийского. Кроме того, славянский имеет ряд общих черт не со всеми известными балтийскими языками, а лишь с частью их, обычно либо с западнобалтийскими, либо с восточнобалтийскими или же с одним из последних. Такая ситуация предполагает, в частности, раннее распадение общебалтийского, если постулирование достаточно однородного балтийского вообще реально.
Если отбросить спорные и некоторые частичные сходства между славянским и балтийскими языками, то останется ряд важных черт, общих балтийскому и славянскому языкам. Вот далеко не полный список этих черт:
1.значительное число лексических единиц, характерных только для славянского и балтийских языков (лучший и полный обзор их см. в Trautmann 1923);
2.двойственные рефлексы ir/ur, il/ul, in/un, im/um <и.-е. r, l, m, n, m — слоговых плавных (с последующим ларингалом и без него);
3.параллельные рефлексы слав. ju, балт. jau< è.-å. —u(–u)24 .
4.Рефлекс r-,-l < è.å. ur-,ul-;
5.некоторые поразительные сходства в акцентологии (интонация, место ударения);
6.использование первичного (индоевропейского) аблятива в функции генетива ед.ч.
âосновах на -о: слав.-а, лит.-о, латышск.-…< вост.-балт. -…(<-…d)<и.-е.-oad;
7.сходное образование полных (“определенных”) прилагательных с помощью местоименного суффикса (постпозиции форм местоимения *ios, èëè *is, или их контаминации), например: русск. босой, польск. bosу и т.д. <*bosъ-jь, лит. basasis (некоторые хронологические и прочие детали остаются спорными);
8.склонение активных причастий (настоящего и прошедшего времени) по основам на -jo-/-j…-;
9.совпадение в образовании некоторых косвенных падежных форм личного местоимения 1л.ед.ч. (*men-/mon-/mun-);
10.сходное образование собирательных числительных с помощью суффикса -er/-or;
. большое число поразительно сходных типов именного словообразования, например: русск. ратай<ortajь, лит. artojis; русск. венец < venüñü < *venьkъ/ венок< venъkъ; лит. vainikas, диал. латышск. vainukas;...
12. некоторые общие, а также частичные параллели в глагольном словообразовании, например: др.-ц.-сл. -ovati/-uja, лит. auti/-auju; образование основ прошедшего времени на -—/-…; др.-руск. дамь, дасть, др.-лит. duomi, duosti и т.д.
Прочим деталям и дискуссиям по этому вопросу посвящены работы: Fraenkel 1950a; Arumaa 1964; Stand 1966’ Senn 1966. Общий обзор изоглосс, объединяющих славянский и балтийский с другими группами индоевропейских языков, в Porzig 1954.
Зализняк (берестяные грамоты)
§ 26. Для выявленных выше древненовгородских словоформ (кhëå, êhëh, õhðè, çâhçäúêh), по-видимому невозможно предположить какое-либо правдоподобное объяснение, кроме простейшего: они непосредственно сохраняют праславянский облик, то есть в них никогда не было второй палатализации.
Тем самым эти словоформы служат мощным аргументом в пользу гипотезы, выдвинутой в частичной форме Б. М. Ляпуновым, а в полной форме С. М. Глускиной об отсутствии второй палатализации в новгородско-псковском диалекте(см. Глускина).
С. М. Глускина собрала значительный диалектный материал, свидетельствующий о наличии в псковских и других северо-западных говорах ряда корней без эффекта второй палатализации (а именно, корней кев-, кед-, кеп-, квет-, квел- в соответствии с общерусскими цев-, цед-, цеп-, цвет-, цвел-); указаны также следы варианта гвязда — отмеченный А. А. Шахматовым пример гвязда в записанной А. Гильфердингом онежской былине и приводимый В. И. Чернышевым рассказ жителя псковской области о том, что в старину говорили гвязда.
СРНГ: (...значения слов приведены несколько упрощенно): кевъ "рукоядка цепа" Пск., кевок (кивок) то же Пск., кевь¸ то же (без указания места; ср. кевь¸ [без указания значения] Сев.-зап.), кевец "било" (цепа) Пск. Кевка "шпулька" Арх., Петерб., Пск., кевца то же КАССР, Пск. кевечка то же КАССР, Пск.; кедилка "цедилка" Пск., ; келить "дразнить, сердить, доводить до слез" Арх., КАССР, килить "жаловаться , неотступно просить" Арх., КАССР, келиться "плакать, хныкать, жаловаться" Арх., КАССР (также килиться Арх., Онеж., Волог., Пск., Твер., Свердл.,) ; кеп "цеп" Нов., Пск., ... {в основном приведены основные слова без производных}
... Приведенным словам очевидным образом соответствуют представленные в литературном языке или в других говорах слова с це (из цh): цевь¸, цевка, цедить, цеж, цеп, цепы и их производные; для келить ср. цвелить.
Как легко видеть. Практически все приведенные диалектные слова относятся к великорусскому северо-западу, то есть к основной территории древней Новгородской земли.
По характеру географического распространения с ними сходны также слова с корнем * гвьрст- "древесина, толченый камень". С.-хорв. (черногорск.) зврст "род мягкого камня" показывает, что хотя после * гв здесь стояло ьр а не "классическое" h ), этот корень в принципе подлежал третьей палатализации. Материал по ЧРНГ: гверста "древесина, толченый камень" Нов., Пск., ... гверзда "галька" Пск., Петерб., гверстью "с треском" Нов., ... имеются также варианты с другим порядком корневых согласных (грества и жерства). ... известно бежецкое огвездить "сильно ударить", ср. звездануть, озвездить в других говорах.
Шире распространены слова с кв: квелить "дразнить, сердить, обижать" (также квилить; ср. выше келить); это слова представлено во многих говорах, но особенно широко в северновеликорусских и сибирских; квести, квесть "цвести" Пск., Олон., Смол., кветк "цвет", "цветок" (преимущественно северо-запад и юг) и некоторые другие производные; в названии цветка и его производных начальное кв представлено также в белорусском и украинском.
В ряде случаев старый фонетический облик корня сохранился в топонимах (или в наименованиях лиц) древней новгородской земли. ...деревни: Кhжжова, Херово, Херково, Херцово-Мелехово, Херик, и, что особенно ценно, Хhдово. Далее, в НПК встретились: Моисей Хhровъ, Иван Херко. Широко отражен корень гверст- (гверзд-): Гверстянка, Гверстка, Гверестно, Гверзено и др. Отметим также деревни Погвиздъ, Погвиздь, ср. имя Позвиздъ,
известное из I Новг. лет., и, с другой стороны, топоним Pogvizdow в Польше.
Итак в новгородско-псковском ареале засвидетельствованы без эффекта второй палатализации (в берестяных грамотах, топонимах и современных говорах) праславянские корни: *кev- *ked-, *kel- "целый", *kel-/*kvel-"дразнить" , *kep-, *kvet- (*kvüt-), *xed-, *xer, *gvezd-, *gvьrst-. Из оющераспространенных корней до полного списка недостает только *ken- "цена"; не исключено, впрочем, что слово öýíà носило в древнерусском книжный характер и, следовательно, с самого начала выступало с ц.
§ 27. (стр. 114) В особом положении находятся корни с начальным *ske , поскольку в восточнославянских языках "правильный" рефлекс сцh для них вообще неизвестен. Реально для этих языков речь может идти лишь о трех корнях: *skep- "расщеплять, щепать", *sker- "щерить" (зубы), *skem-"щемить". Как можно видеть во всех трех случаях в литературном языке находим щ; в остальном поведение этих корней неодинаково. Для корня *skep- находим начальное ск в укр. скiпати "щипать" (лучину), скiпа "щепка", белор. скепаць, скепка; также южновеликорусское раскеп "раскол и т.п.", др.-р. оскhпъ "копье", оскhпище "древко копья", проскhïú "расщеп", поскепаны "расколоты" (в "Слове о полку Игореве") и другие (см. Шахматов § 306). Однако ситуация осложнена тем, что имеются также корни-варианты *skep- è *sker-, которые, дают щ повсеместно, ср. Др.-р. щепом д.мн. "затмению (или ущербу) луны" (по-видимому, из щьп-), щнение лунное, луна щнется (см. Срезн.), иглы и щопы "щепки" вин.мн. (Никоновская летопись, под 1237 г., см. Срезн.), счепы "щепки" вин.мн. (южновеликорусская летопись конца ХVI в. со строгим различением е и h под ударением); ... Нов., щипа "щепа. В этих условиях очень трудно ограничить случаи, где щ возникло фонетически в составе *ske,
от тех, где оно пришло из корней с *skъ, *skе и *ski.
В корне *sker- (если его действительно можно реконструировать в таком виде) находим особый рефлекс шк в укр. Шкiрити зуби, белор. Шкерыць зубы (но также шчэрыць) этот рефлекс в данном слове встречается также в старочешском и в словацком (Дурново 1926, с.219). северновеликорусское щера "каменная плита", вероятно, не связано с данным корнем (см. Фасмер).
Для корня со значением "щемить", по-видимому, следует реконструировать два варианта: *skът и *skeт.первый представлен в польском szcmic, szczmiac "жать, сдавливать", а также в названии шмеля, ср. в особенности ст.-чешск. šc mel, пск. щемель (подробнее см. Фасмер статья шмель). К варианту с ь, вероятно восходит и укр. щемiти (наряду с щимiти)"щемить" (от боли); это глагол состояний на - hòè, для которого нормальна исконная нулевая ступень огласовки корня. Вариант *skeт- наиболее отчетливо засвидетельствован примерами: скhмима вин.мн. "щемимые" (Творения Феодора Студита, ... — рукопись писанная в 1590 г. Пскове), щhмить (Травник, — южновеликорусская рукопись первой трети ХVII в. Со строгим различением е и h под ударением). Особенно интересен первый пример, поскольку вариант скhм- отражен здесь псковской рукописью.
Отсутствие палатализации в *ske, в частности, в украинском и белорусском явно связано с "защитной" ролью, которую часто играет s в подобных случаях (в самых разных языках), ср., например, итал. questione при stazione, posizione и т.п. Переход *ske > ùh (в корнях) Н. Н. Дурново считал северновеликорусским (Дурново 1926, с. 216, 217). Для нас существенно, однако, что приводимый у Н. Н. Дурново материал с щh- внутри корня является просто великорусским или северновеликорусским, но не может быть с надежностью отнесен именно к новгородскопсковской зоне напротив в Комиссионном списке I Новгородской летописи находим проскипомъ (Шахматов, § 306); ср. также выше псковский пример скhìèìà. Учитывая эти факты и отсутствие в древненовгородском диалекте второй палатализации в корнях êh, õh, êâh, ãâh, естественно предположить, что и ñêh не составляло здесь исключения; иначе говоря, если развитие *ske > ùh действительно было фонетическим, его следует связать с каким-то восточными великорусскими говорами, но не с северо-западными.
§ 28. В вопросе об отсутствии второй палатализации в древненовгородском диалекте приведенный выше материал является решающим. Остальной материал в сущности привносит лишь некоторые дополнительные детали. Тем не менее весьма полезно систематически представить все, что дают берестяные грамоты по вопросу о второй палатализации, поскольку только таким образом можно увидеть целостную картину в ее действительных пропорциях и с эволюцией во времени.
Для позиции в начале и в середине корня материал таков. Палатализации 25 íåò: кэле, кэлэ (ХI), (г)вэздъкэ (ХII), хэри род.ед. (ХIV/ХV), 4 раза; отметим также Серегэри
"на Селигере" (ХI).
Палатализация есть. Сюда попадает, во-первых церковное слово церковь: во церкве (въ церковь) (ñåð. ÕIV), â öð7êúâü (ÕIV); также öüë+þ òÿ "приветствую тебя" (ХII/ ХIII) в письме попа к иконописцу. Прочие примеры: целои полоть (ХIII), цэлован~ (ÕIV)
полтина да гривна и семкu цэна (ХIV), целовало (ХIV).
От данной группы следует отделять название цепи, поскольку оно хорошо засвидетельствовано в звуковом облике чепь (а не öýïü), в древнерусских памятниках, не
смешивающих ни ц с ч, ни h с е (в Лаврентьевской летописи, московских грамотах ХIV в. и др., см. Срезн.). в берестяных грамотах представлены: äâîè ÷åïè (ÕIIIÕIV), ÷åïü (ÕIV),
цепье (по-видимому, р.мн. — вместо чепеи èëè цепеи) (ХIII/ХIV), то есть данные берестяных грамот согласуются с показаниями других древнерусских памятников.
Таким образом в некнижных словах до середины ХIII в. нет ни одного примера с эффектом второй палатализации внутри корня. Не немного раньше (ХII/ХIII) встретился и первый книжный пример (öüë+þ òÿ); но для этой категории слов хронология скорее всего
не играет существенной роли (то есть слова, пришедшие из книжного языка, вероятно, могут встретится с эффектом второй палатализации в любой момент письменной истории).
Приведем теперь (в хронологическом порядке) материал для позиции на стыке основы
èокончания. В нашем списке объединены то есть случаи, где окончание с h (или с и) исконно,
èто есть, где оно выступает вместо исконного окончания (поскольку никакой разницы в облике
между этими случаями не обнаруживается).
Палатализации нет: ХI на Л+гэ, на Нэжькэ, на Животтъкэ; ХII на отроке, кълътъкэ âèí.ìí. у Стороньке, на (г)вэздъкэ великээ вин.мн.; прочие ХII — ? Дрочке, къ К+лотъкэ, у вл7дке, къ Л+кэ, Кузеке (äàò.åä. èëè ð.åä.), прид+ по великэ д(ьни), вьжники è.ìí., yо Лодыге; ХIIХIII ко Qике, моги же, не моги же, въ другее коробее (въ другэи коробьэ) ì.åä.; ÕIII — сапоги è.ìí., другии è.ìí. ìóæ., на Местятке, на туске (вид подати), къ тьтоке (тетъкэ), y Содлилке, y Васэке;
ÕIIIÕIV è ХIV на Волоки, 2 бэлоки 2, íà ðèêè "íà ðåêå", у Селих(э), во пор+ки ì.åä., на Зyике, в Пyдогэ, в Пyдоги, ? Маркъ (кэ), съхэ (сохэ) ð.åä., на лисиднци— íèêý "на лисичнике", на кожевникэ, с кимъ "ñ êåì", могить (то есть), пристриги; ХIVХV, ХV по бэлкэ, сухэи è.ìí. ìóæ., о клюцникэ, правищикэ è.ìí., на торгэ, шестьники è.ìí., Перхи äàò.åä., на Терехэ, на Машкэ (ìóæ.), смердыньскиi è.ìí. ìóæ., к неавэстъкэ, на сэньникэ, мyкэ ð.åä., испеки, секите, в коробки ì.åä., в отъсилкэ, во вшашкеи (кии) землэ, кромиски земли ð.åä., + Тимошкэ, 3 цетвеотк(е) (- тк(э)), торокехь (эхъ). В список не включены случаи, где -êè, -ãè, -õè в принципе может объясняться также их -êû, -ãû, -õû (например, три деньги, ? Юрки), а также некоторые
ненадежные примеры.
Почти все примеры. Где палатализация есть, — это церковные формулы: г7и помози (ХIII), (по)мози рабу сво (ХIIIХIV), на бозэ (ñåð. ÕIV), в бозэ (ХV), владыцэ
"епископу" (ХV). Часть стандартной юридической формулы (а на то рядьци и послуси) составляет пример послусэ (си) (ХIV); ... Вне этих групп стоит лишь один пример: возми
сапозэ (ХIV) (словоформа и.мн., употребленная в функции в.мн.). все эти формулы кроме господи помози, не старше ХIV в. (что касается данной формулы, то она несомненно могла
употребляется в точно таком же виде и в ХI — ХII вв.).
§ 29. Особый случай составляет слово "весь". В русистике давно известны два примера с основой âõ (то есть без эффекта так называемой третьей палатализации): âõ+ "всю" в грамоте Варлаама Хутынского (около 1192 г.) и погорэ ... вхе полъ "сгорела вся половина (города)" в I Новгородской летописи, под 1217 г. ( х здесь подскоблено и заменено на с). Еще один пример подскобленной словоформы âõ+ отмечен В. В. Колесовым в новгородском
стихираре 1157 – 64 гг. (См. Мещерский 1969, с. 93). Можно указать также топоним Вховежъ (деревня, НПК, V, 671) — производное от личного имени * Вьховэдъ; ср. в НПК названия
деревень Всевижъ, Всеславле, где начальная часть выступает уже в общерусском фонетическом оформлении.
Но в парадигме слова "весь" имеется группа словоформ, где окончание начинается с h или и, и, следовательно, корневое х должно было подвергнутся второй палатализации. В
берестяных грамотах эти словоформы представлены так. Палатализации нет: къ вьхемо вамо (къ вьхэмъ вамъ) (кон. ХII), со вхим(и) (сер. ХIV), вохи "âñå" è.ìí. ìóæ. (ÕIV,
грамота с эффектом h→ è), вхыхъ в.мн. (ХIV/ХV; см. Мещерский 1969 с. 92). Палатализация есть: верши всэ è.ìí. (ÕIII/ÕIV), ? всихъ (ХIV) 2 раза. Таким образом, все примеры с палатализацией — не раньше рубежа ХIII — ХIV вв.
Для полноты картины приведем также все прочие словоформы данного слова. Без палатализации: клепание вохо в.ед. средний (ХII/ХIII), âîõî ìîå "все мое" (конец ХIII), âîõî òî ìíý "все то мне" (конец ХIV) ; вхого (ХIII; см. Мещерский), ? хого десяикя "от всего
десятка" (?) (палеогр. ХIV – начало ХV). Наиболее ранний пример с палатализацией — о всьмо "обо всем" (сер. ХIII). Все прочие примеры — из грамот периода ХIV–ХV: âñå и .в.ед. средний,
за вьсь (вьсе) то, всю, о всемо, о всэмъ. Отметим также производные от данного корня.
В бытовых грамотах встретилось только всяко~ (ХV); в небытовых грамотах представлены всяка (кон. ХIV; церковный текст) и ранний пример вьсьгда (ХII; письмо монаха выдержанное
в литературном стиле).
Таким образом, в бытовых берестяных грамотах основа âüñ-, âñ- появляется лишь с середины ХII в.
Заметим, что действие третьей палатализации в данном слове (в каких бы то ни было славянских языках) иногда ставится под сомнение (в частности, Глускина, с. 39), свистящий же объясняется как результат обобщения основы тех словоформ, где действовала вторая палатализация. Поведение слова "весь" в древненовгородском вполне согласуется с такой гипотезой.
§30. Отдельного рассмотрения требуют несколько примеров с щ (все это имена собственные): оу Тимоще (ХII), ? Тимощý (ÕV), у Митрощь (щэ) (ÕIII/ÕIV), у Мятещи (кон. ХIV). Эти примеры явно связаны с именами на -шька; в грамоте 300 мы даже находим одновременно род.ед. ? Тимощэ è è.åä. (Ти)мошка, причем, судя по
контексту, это одно и то же лицо. Таким образом, создается впечатление, что сочетание -
шьк-h факультативно переходит в -щ-h (об обязательном переходе говорить не приходится, так как имеются также примеры + Тимошкэ, на Машкэ).
Может быть, -щ-h — это следствие второй палатализации (которая из-за цоканья выглядит здесь как первая)? Но эта версия сразу же отпадает, поскольку рассматриваемое особое поведение -ê-ý наблюдается только после [ш'], а контакт [ш'] и [к'] в имеющихся примерах наступил только после падения редуцированных, то есть гораздо позже предполагаемого времени действия второй палатализации. Таким образом, щ в Тимощh и т.п. не связано со второй палатализацией; оно либо отражает сравнительно поздний фонетический процесс, либо (что более вероятно) представляет собой графическое явление. Дело в том, что дублетность типа Тимощh — Тимошкh разительно напоминает хорошо известную по новгородским пергаментным памятникам дублетность типа дъждь — дъжгъ (поскольку по обычным древнерусским нормам через жд и щ передавались звукосочетания, различавшиеся между собой только по звонкости). Очевидно, вопрос о звуковом значении жд—жг и щ—шк в древненовгородском диалекте должен решаться совместно. Дублетность типа Тимощh — Тимошкh, по-видимому, может служить аргументом в пользу артикуляции с конечным взрывным элементом (типа [ш'к'], [ж'г'] или типа [ш'?], [ж'?]). Вполне вероятно, впрочем, в древненовгородском диалекте существовало несколько типов артикуляции для рассматриваемых единиц (как в современном русском).
§31. Итак, из совокупного материала берестяных грамот с полной ясностью выступает картина диалекта, где вообще не было процесса второй палатализации. Мы не просто находим здесь множество примеров без соответствующего эффекта. Картина гораздо ярче: в бытовых грамотах ХI—ХII вв. нет вообще ни одного примера с эффектом второй палатализации — ни внутри корня, ни перед окончанием (при этом более чем 20 прмерах без этого эффекта). Приеры с палатализацией в раньюю эпоху отмечены только в небытовых грамотах; в бытовых грамотах они появляются в основном лишь в ХIV—ХV вв.
Из описанной картины не следует, впрочем заключать, что в ХI—ХII вв. в разговорном языке новгородцев еще совсем не было заимствований из книжного языка; например, выражения цhловати крьстъ, цhловани~ почти наверное всегда употреблялись с ц, а не с к.
Обилие примеров с палатализацией в новгородских и псковских пергаментных памятниках следует отнести за счет книжной нормы. Особенно последовательно книжная норма соблюдена для позиции внутри корня; нарушений здесь (если не считать сочетания ск ) нами вообще не отмечено. Для стыковки основы и окончания степень соблюдения книжной нормы сильно варьирует в зависимости от типа памятника.
В церковных и близких к ним текстах с палатализацией все обстоит практически так же,