Введение

Рассмотре­ние науки как исторического и социально-культурного образования нашло свое отражение не только в широком развертывании исследований исторического (или историографического) направления в методоло­гии науки, но и в оживлении интереса к социологии науки, психологии научного исследования, а также к философско-историческим и философско-культурным кон­цепциям науки.

Новая концепция науки именно как концепция, учитывающая влияние на науку исторических и социокультурных факторов, которое изучается в ряде дисциплин (например, социология науки) в философских трудах представляется как отрицание бытовавшей ранее логико-эмпиристической концепции, потому что она, социология науки, исследует влияние социальных факторов на науку¹.

Качественно новый под­ход к науке, пришедшем на смену логико-эмпиристи­ческой концепции подразумевает прежде всего изменение точки обозрения науки, в результате которого она предстает в некотором новом качестве. А именно—какисторическое социально-культурное образование. В этом случае внутренние — гносеологические и логико-методологические — характеристики науки не просто до­полняются указаниями на исторические и социально-культурные факторы, извне влияющие на развитие науки; но и сами эти гносеологические и логико-методологические характеристики приобретают особенности, обусловленные исторической социально-культурной природой науки.

Представление о науке как о культурном образо­вании глубоко коренится в неокантианской концепции, развитие которой представлено в учении немецкого философа Кассирера(1874-1945). В настоящей курсовой работе мы рассмотрим основные положения философско-культурной концепции науки Кассирера.

1. Философско-культурная концепция науки Кассирера

Главная особенность концепции Э. Кассирера в том и состоит, что наука включается ею в культуру в качестве одной из основных ее форм.

Рассматривая кон­цепцию Кассирера о науке как форме культуры, сле­дует начать с истоков— с некоторых основных исход­ных положений философииКанта, а также учения Когена о культуре и «культурном сознании», с его поисков «логических оснований культуры».

Особенность теории познания, как она сформули­рована Кантом, заключается в том, что теория позна­ния исследует способпознания предметов. Различные виды постижения мира—научное знание (математика, естествознание) и философия (теоретическая и практи­ческая) оказываются разделенными друг от друга в самом основании—потому, что в них нашли выраже­ние различные способности души и различные формы познания. По этой причине различны их объекты. Так, различие между математическим и философским ви­дами познания (равным образом опирающимися на чистый разум) заключается в «их форме, а не осно­вывается на различии меж­ду их материей, или предметами. Форма математиче­ского познания есть причина того, что оно может быть направлено только на количества...»². По той же при­чине различен характер их объективности. И наука, и фи­лософия—метафизика, этика, эстетика, религия—по со­держанию своему объективированы от отдельных субъ­ектов познания. Однако философское познание в этой объективации может достичь лишь общезначимости, философское суждение не может быть безусловно от­несено к самому предмету (данному в созерцании априорно или как предмет возможного опыта), ибо оно «не основывается на понятиях об объекте», ибо вообще «философия держится только на общих поня­тиях»³и т. п. Но философское суждение тем самым не обесценивается: философия есть познание из прин­ципов, и благодаря им она обеспечивает единство зна­ния в науке, этике, эстетике, религии, единство, без которого не может обходиться наш разум.

Только научное знание обладает достоверностью, т.е. помимо субъективной достаточности, имеет объ­ективное основание; и потому только оно не просто общезначимо, но и претендует на то, что его содержа­ние относится к предмету познания.Научное знание возможно благодаря определенным формам мышле­ния(чистым рассудочным понятиям, категориям) и основоположениям. Они обеспечивают объективность знания в смысле отчужденности его от познающего субъекта: всякое утверждение, сообразное с этими формами, может быть понято (и обсуждено, принято или отвергнуто) «всяким, кто только обладает разумом». Но эта внутренняя определенность научного знания имеет одно очень важное дополнение, благо­даря чему объективированное, отчужденное от субъек­та знание становится объективным знанием. Это дополнение заключается в том, что научное знание непременно должно быть применимо к предметам воз­можного опыта.

Это относится, равным образом, и к. естествознанию, и к математике. У Канта имеется одно очень важное замеча­ние о предметной содержательности математики. Математика, естествознание и даже эмпирические знания человека. имеют высокую ценность как средства главным образом для слу­чайных целей, а если они в конце концов становятся средством для необходимых и существенных целей человечества, то это дости­гается не иначе как при посредстве познания разума на основе од­них лишь понятий, которое есть не что иное, как метафизика.

Хотя Кант не исключает, что возможно и рассмотрение математики только как некоего формального построе­ния, однако он отвергает эту возможность. Все математические понятия, по его мнению, сами по себе не знания, если только не предполагать, что существуют вещи, ко­торые могут представляться нам только сообразно с формой... чистого чувственного созерцания. Но в прост­ранстве и времени вещи даются лишь постольку, по­скольку они суть восприятия (представления, сопровож­дающиеся ощущениями), стало быть, посредством эм­пирических представлений».

Кант формулирует это положение о пред­метной содержательности знания в отношении естест­вознания, непременным условием которого является применение рассудочных форм к «эмпирическому созерцанию», к опы­ту.

Кантом сформулированы теории научности:научное знание непременно содержит в себе два момента—оно построено сообразно с правила­ми и принципами мышления, и его понятия относятся к предметам, данным в чувственном созерцании. Эти формулировки одновременно являются внутринаучными. критериями объективности. И, соответственно, умопо­стигаемым сущностям, полагаемым в идеях разума, не­возможно приписать объективность, потому что они не могут быть даны в чувственном созерцании (для естест­вознания—в эмпирическом чувственном созерца­нии, в опыте); этим умопостигаемым сущностям (по сути дела, не только философским, но и всяким обще­теоретическим обобщениям) можно приписать лишь гипотетическое существование. Уже Гегелем была по­казана ограниченность такого понимания объективно­сти (Гегель так и называл ее—«кантовская объектив­ность»)⁴.

Эту же проблему Канта Кассирер излагает в терминах «объективации»: это, так сказать, «научная объективность»—неко­торая абстракция, которая успешно работает в весьма узких рамках общей методологии науки; между тем как философские трудности, встающие перед научным познанием, требуют доказательства то­го, что научная картина мира имеет объективное содер­жание в смысле отражения в ней независимой от поз­нающего субъекта действительности, того, что действи­тельность такова, как она представлена в научной кар­тине мира. Но доказательство этого не может быть по­лучено средствами логико-методологического и теоре­тико-познавательного анализа, как это пытались сде­лать Кант и кантианцы. Вопрос о том, свойственна ли человеческому мышлению предметная истина, говорил Маркс, вовсе не есть вопрос теории, а вопрос практи­ческий. Внутринаучные критерии объективности дейст­вительно способны вывести наше знание из пределов субъективности в объективный мир предметов, явлений и их сущности (и на эти критерии опирается «каждо­дневная» работа естествоиспытателя), но это не есть имманентная нашему мышлению способность; это про­исходит потому, что сами эти критерии (научные спосо­бы экспериментирования и теоретизирования) сложились исторически, на основе общественно-исторической практики. В неокантианстве же был подмечен факт «научной объективности», и превращен был в само­довлеющий факт. А этот факт можно проиллюстрировать следующим образом: наше знание об атомах, элементарных частицах, двойной спирали, гипотетических чер­ных дырах, кварках и т. п. имеетобъектив­ное содержание,потому чтосуществованиевсех этих «сущностей»доказано(илиможет бытьобсуждено, до­казано или опровергнуто) в научном познании, теми средствами экспериментирования и теоретизирования, которые сложились в науке и которые составляют суть «научности». И наоборот, утверждения о дьявольской силе и пр.в принципенаходятся за пределами этих средств и, соответственно, знания, и именно поэтому эти сущности не обладают существованием.

Bмарбургской школе неокантианства, к которой принадлежал Кассирер, нашла выражение кантовская идея о совпадении объек­тивного содержания знания с процессом познания—с мысленным построением предмета познания. Так, «закон нау­ки» и «закон природы» в определенном смысле употребля­ются как синонимические. В изложении Кассирера, именнопроблема доступности или способа данности нам, должна предшествовать проблеме объективности... Вместо того чтобы сравни­вать материю и дух или противопоставлять их друг другу, мы должны сравнить и противопоставить спо­собы физического и метафизического мышления.

Отсюда Кассирер развивает идею о культурном созна­нии: наука (научное знание) есть только одна из форм объективации сознания; искусство, религия и нравст­венность также являются формами, в которых снят, «элиминирован», отчужден отдельный субъект. Это все общие формы объективированного сознания обществен­ного человека, и в них осуществляется общественная жизнь человека.

Эти формы, взятые конкретно, вполне самостоя­тельны; присущий каждой из них свой способ видения мира («данности своего предмета») обеспечивает внут­реннее ее единство (синтез) и ее отличие от других форм. Однако самосознаниекаждой из них происходит в соответствующей науке—в юрис­пруденции, в науке о прекрасном (эстетике), в теоло­гии, и потому исследование логических оснований науки оказывается достаточным для обоснования всего куль­турного сознания. Более того, при этом исследовании в качестве идеала науки имеется в виду «точное естест­вознание».

В философии Кассирера находит дальнейшее развитие кантовская идея о заданности форм восприятия и мыш­ления как условий возможности опыта и познания. По­добно тому, как кантовские априорные формы восприя­тия и мышления определяют «мир для нас», так и «формы культуры» Кассирера суть единственно возможные фор­мы существования «мира для нас»; потому и они суть формы именно культуры, т. е. мира, созидаемого общественным человеком.

Характерные особенности критического идеализма Кассирера можно сформулировать следующим образом: 1) расши­рение области применения критического анализа; 2) по­пытка построить на основании философии Канта (и да­жевывести из«критического, или трансцендентального, идеализма Канта») философию культуры и философию истории; 3) отказ от сведения форм культурного созна­ния к логическим основаниям науки; и наоборот, поиск оснований всей культуры в исторически первичных, «низших» ее формах.

Эти формы, «содержащие в себе систему символов, призваны не просто отображать мир, в них отложились различные основные способы мышления, понимания, представления, вооб­ражения и описания» мира человеком; они (каждая из них) составляют тот целостный мир, в которых осу­ществляет себя человек и в которых он живет.