Кирсанова р.М. Русский костюм и быт XVIII−XIX веков. М., 2002.

С 1701 по 1724 год появились 17 различных указов, регламентирую­щих правила ношения костюма европейского образца, типов тканей, от­делки форменного и праздничного платья и т. д. Число именных импе­раторских указов, постепенное ужесточение наказания за их неисполнение наглядно свидетельствуют о том, что Петр I отводил костюму совершен­но особую роль в системе проводимых в стране реформ.

Истории известно немало случаев замены национального костюма заимствованным, однако обычно это было связано с завоеванием той или иной страны и навязыванием победителями некоторых элементов своей бытовой культуры побежденным народам. В России же начала XVIII сто­летия произошло нечто прежде небывалое − запрет на национальный костюм исходил не от завоевателя, а от законного государя. Осознать зна­чимость этого события можно, только хорошо представляя себе, что даже в рамках универсальной европейской моды в ту пору и до середины XIX века в костюме сознательно поддерживались национальные отличия. И только после 1838 года, когда получила широкое распространение гото­вая одежда, такие отличия значительно смягчились, хотя, естественно, окончательно устранены не были <…>

Замена традиционной одежды сильно повлияла на всю сословную сис­тему. Для бояр было особенно болезненно лишиться привычных атрибутов, свидетельствовавших об их принадлежности к власти. Бояре издревле кичились своим внешним видом: роскошью шуб, дли­ной бород, золотным кружевом и каменьями. Долгополые одежды были также знаком зрелого возраста и степенства. Открытые ноги у мужчины свидетельствовали о том, что он еще не достиг брачного возраста, − а по новому указу следовало носить чулки и башмаки. Боярин непременно должен был отличаться дородством, которое достигалось обильными многочасовыми трапезами, а его недостаток легко восполнялся простор­ной многослойной одеждой, подпоясанной ниже талии, дабы подчерк­нуть именно толщину. Теперь же, по царскому указу, требовалось носить платье, скроенное точно по фигуре. Такую одежду, изрезанную ножни­цами, короткую, не передашь по наследству, не уберешь в сундук для по­томства, как следовало по заветам «Домостроя». И все же бояре оказали го­раздо меньше сопротивления, чем можно было ожидать. Упорство, питаемое истовой религиозностью и преданностью заветам дедов и пра­дедов, проявили единицы.

Причина такой податливости объясняется тем, что личное достоинство у этого сословия часто подменялось родовой спесью. На Руси сама по себе знатность, в отличие от европейского высшего сословия, ничего не значила без близости рода к царю, без его благоволения и подачек. Родовитые бояре готовы были терпеть всяческие унижения, в челобитных непременно на­зывали себя холопами, подчеркивая свою зависимость от государя; однако для них было равносильно страшному оскорблению, если отведенное им за царским столом место было ниже, нежели у представителей других боярских родов. А потому кичливые бояре, еще не так давно щеголявшие в старинных кафтанах, не убоялись «срамных» бритых подбородков, ку­цых камзолов и цветных париков − лишь бы не уступить своего места близ трона представителям других семейств. Да и нельзя сказать, что все они были вовсе незнакомы с диковинной европейской одеждой.

Для представителей же низших сословий одежда иноземного образ­ца открывала совсем новые, неожиданные возможности, так что они не колеблясь приняли петровские нововведения <…>

На Руси женские костюмы всех сословий должны были создать впе­чатление дородности и статности хозяйки. Декоративный строй традиционного костюма, его крой, основанный на простейших геомет­рических фигурах, позволяли легко добиться такого эффекта. Женское платье европейского образца, хотя и позволяло оценить пышность и бе­лизну плеч красавицы, требовало туго затянутой талии. Для этой цели в корсет вставлялись пластинки с заданным изгибом − металлические или из китового уса. Было несколько вариантов корсета, и мы отметим толь­ко два − английский и французский. Последний шнуровался сзади, и поэтому его можно было затянуть довольно сильно, благодаря чему у лю­бой толстушки талия могла быть не более 40 см. Английский стягивался спереди и был не таким тугим.

В.О. Ключевский в своих лекциях по русской истории, рассказывая о пребывании Петра в Германии, сообщает, что московские кавалеры, танцуя, «приняли корсеты своих немецких дам за ребра».

Этот факт получил столь широкую известность, что упоминается в исторических романах:

«Крутились юбки, растрепались парики. Всыпали поту немкам. И мно­гие дивились − отчего у дам жесткие ребра? Спросил и Петр об этом у Со­фьи-Шарлотты. Курфюрстина не поняла сначала, потом смеялась до слез:

- Сие не ребра, а пружины да кости в наших корсетах» <…>

На Руси постепенное приспособление к новому типу культуры основывалось на поисках сходства в покроях, манерах, движениях, занятиях и т. д. Некоторое сходство примиряло с явными отличиями. «Боярыни и боярышни, хотя и в немецких, но по-русскому тяжелых − до пуда весом − платьях без украшений, − драгоценности в то время были запрещены, − но нарумяненные, как яблоки, и с густо насурмленными в одну линию черными бровями, неловко держась за своих кавалеров, ска­кали и высоко подпрыгивали по вощеному полу, в общем круге танцую­щих», − писал А. Н. Толстой в одном из рассказов, предварявших его знаменитый роман «Петр I».

Нравы тех лет были лишены галантности и насаждались с большой жестокостью. В этом смысле интересно свидетельство Берхгольца о том, как бывшая на сносях жена генерала Олсуфьева просила Петра I разре­шить ей пропустить одно из пиршеств: «Тогда пошли к государю и про­сили его избавить на этот раз Олсуфьеву от явки в Сенат. Он отвечал, что не может этого сделать, что другие знатные русские дамы оскорбят­ся таким предпочтением, оказываемым немке. Генеральша так терза­лась во всю ночь, что на утро разрешилась мертвым младенцем. Испол­няя указ 1718 года о пополнении кунсткамеры всеми монстрами и курьезами, она должна была представить ребенка и отдать его на хране­ние в кунсткамеру».

Но люди менялись, и нравы несколько мягчали. Танцы становились быстрее и подвижнее, тела вполне поддались «телесному благолепию», «поступи немецких и французских учтивств» <…>

Бытовой ритуал русской жизни того времени предпола­гал для знатных особ обоего пола опахало, которое держали слуги. Веера искусной работы с тонкой росписью или из драгоценных материалов поступали в казну с посольскими дарами, но широкое распространение веер получил одновременно с платьем европейского покроя. Вместе с вещью в русский быт пришел и ее язык: положение веера − в левой или правой руке, от­крыт иди закрыт, повернут к собеседнику лицевой или обратной сторо­ной, могло говорить о многом. С его помощью (правда, значительно поз­же, когда вместе со сменой эпох сменились русские нравы) можно было назначить свидание или предупредить об опасности, выразить настрое­ния и даже чувства владелицы веера. Хотя веер был обязательной деталью только женского костюма, его язык хорошо понимали мужчины, поскольку он был непременным ат­рибутом дамского кокетства. Поэтому в русском языке появилось выра­жение «махаться» − в значении кокетничать. Возраст, с которого можно было начать «махаться», наступал довольно рано − в 13-14 лет <…>

Действительной новинкой для России явились мушки из шелковой таф­ты или бархата, которые подчеркивали белизну кожи и были частью пуб­личного, обязательного для всех выезжающих в свет кокетства.

Мушки были изобретены в XVII столетии, и их создание приписыва­ют герцогине Ньюкастл, у которой была нечистая кожа. Желание нра­виться побудило ее заклеивать болезненные места кусочками тафты. Пер­вые мушки были довольно большими и получили название «пластыри любви» − некоторые закрывали полщеки. В XVIII столетии они сильно уменьшились и получили имя «венерин цветочек». Хотя ничего подоб­ного мушкам на Руси прежде не употребляли, их усвоили очень легко.

Так как мушки различной величины и формы наклеивали на лицо, плечи, руки и грудь по нескольку штук сразу, а в течение вечера неоднократно меняли, чтобы передать таким образом свое новое настро­ение, потребовались «мушницы» − коробочки из хрусталя, дерева или фарфора, которые дамы носили в карманах пышной робы (ридикюли появились лишь в середине XVIII века).

Потребность в мушках способствовала появлению нового вида худо­жественного творчества: крохотные мушки могли быть и простыми, в виде сердечка, и сложной композиции − в виде искусно вырезанной кареты с четверкой лошадей. Одной из излюбленных тем резчиков была блоха, что связано с тогдашними представлениями о гигиене − сальные пари­ки, толстый слой грима и никогда не стиравшаяся одежда − вот реаль­ность, скрывающаяся за сияющей кожей и румянцем портретных геро­ев. Русская бытовая традиция отличалась от европейской, например, обилием бань. Но сорочки из тонкого полотна отправляли стирать в Ев­ропу, поэтому требовалось огромное количество ароматных солеи и при­тираний. Все косметические средства того времени имели сильный за­пах, вплоть до пудры для париков.

И все же мушка, приклеенная на грудь или лицо, подчеркивала бе­лизну кожи, уподобляя лицо живой красавицы личику фарфоровой ста­туэтки. Благодаря мушкам выработался особый язык кокетства, поскольку они не только подстегивали воображение предполагаемого кавалера, но и сообщали разнообразную информацию о даме, ее настроении и наме­рениях. Справедливости ради следует заметить, что мушки употребляли и мужчины, хотя и не так часто. Мушки имели названия в зависимости от места, на которое были наклеены: большая у правого глаза называлась «тиран», крошечная на подбородке − «люблю, да не вижу», на щеке − «согласие», под носом − «разлука» <…>

В последние годы правления Петра общество на балах стало менее пестрым, здесь уже нельзя было встретить простых корабелов возле сы­новей родовитых семейств. Мужчины стали галантными кавалерами, ос­воив танцы, приятные манеры, а также искусство вести светскую беседу, составить букет, используя язык цветов и расшифровать послание, переданное с помощью веера или мушки <…>