вопрос 3,4

Администрация президента Дж. Буша пришла к власти в тот период, когда в американском истэблишменте и обществе утвердилось мнение о мировом лидерстве США. Основным внешнеполитическим тезисом американских политиков стало утверждение о том, что беспрецедентная мощь Соединенных Штатов “требует и соответствующей ответственности – активных действий для защиты и утверждения национальных интересов США, поддержки союзников, внесения соответствующего вклада в глобальную стабильность и безопасность. Долг Соединенных Штатов – быть во главе мирового сообщества”. Это высказывание сенатора-демократа Джозефа Байдена, члена сенатского Комитета по международным отношениям (март 2001 г.), ярко характеризует настроения как американской политической элиты, так и общества в целом. Подобные заявления делаются политиками только тогда, когда они уверены в общественной поддержке. По словам того же Дж. Байде­на, “к счастью, многие американцы понимают, что быть во главе мирового сообщества – это долг Соединенных Штатов”. Тезис о мессианском “долге” США во многом объясняет внешнюю политику администрации Дж. Буша-младшего, предполагающую активное вмешательство в дела мирового сообщества.

Известный американский политолог-международник, профессор факультета государственного управления и дипломатии Джорджтаунского университета (Washington D.C.) Роберт Дж. Либер, анализируя международную роль США в ХХI веке, выделяет “три широкомасштабные тенденции”, которые определяют ответы Америки на современные внешнеполитические угрозы и вызовы. При этом оценки известного политолога не выбиваются из общепринятых (в Америке) представлений о лидерстве и долге США.

1. В качестве первой тенденции Р. Либер назвал уникальное положение Соединенных Штатов, поскольку это самая мощная и влиятельная страна в мире. Исключительный, лидерский статус США является следствием как крушения Советского Союза, так и того факта, что ни одна отдельно взятая страна или группа стран не могут эффективно соперничать с Соединенными Штатами. США обладают уникальной военной мощью и передовыми технологиями; ведущая роль Америки проявляется в ее экономической мощи, конкурентоспособности, уровне развития информационных технологий и даже в таких сферах, как индустрия развлечений и массовая культура. В этом смысле рассуждения Либера мало отличаются от высказываний З. Бжезинского и других известных политологов, сделанных еще в 1990-е гг.

2. Лидерство Америки является предпосылкой для многих форм международного сотрудничества. Это особенно касается сферы международной безопасности. (США брали на себя роль лидера в 1999 г. в Косово, в Боснии с 1995 г., в Персидском заливе в 1991 г. От роли лидера они отказывались в Боснии в период с 1992 по 1995 гг., в Руанде в 1994 г.. Отказ США от международного лидерства привел к негативным последствиям для указанных стран). По словам Либера, опыт свидетельствует о том, что в целом ряде случаев альтернативой лидерству Америки является не лидерство другой страны, регионального или международного органа (например ООН), а бездействие. В связи с этим перед США стоит дилемма: выбирать роль мирового надзирателя или терять свое лидерство, которое не только отвечает интересам Соединенных Штатов, но и способствует формированию более стабильной и благоприятной международной обстановки.

3. После окончания холодной войны Соединенным Штатам стало труднее поддерживать сотрудничество со своими союзниками и друзьями. В прошлом стимулом к сотрудничеству являлось чувство общей для всех угрозы, которое сдерживало неизбежно возникавшие между союзниками разногласия и противоречия. “В отсутствие такой угрозы страны испытывают более сильное искушение заниматься своими, более узкими интересами, несмотря на то, что это может препятствовать решению международных проблем”.

С исчезновением советской угрозы американская общественность стала меньше интересоваться внешней политикой, которая в определенной степени утратила свою актуальность. При этом речь не идет об изоляционизме. В настоящее время общественность, пресса и конгресс, утверждает Либер, занимают скорее интернационалистскую, чем изоляционистскую позицию. Однако в общественном сознании проблемы внешней политики уже не столько актуальны как в годы холодной войны. Другими словами, изоляционистские настроения все-таки представлены в современном американском обществе, хотя и не доминируют, в отличие от активизма, в общественном сознании.

На фоне таких внешнеполитических настроений американцев формируется внешняя политика США. Современная американская внешнеполитическая стратегия включает целый комплекс задач:

1. Сохранить и улучшить взаимоотношения с союзниками Соединенных Штатов в Европе (страны НАТО), Азии (Япония) и Америке (Мексика, Канада). В последние годы ХХ века между США и Европой возникли разногласия по вопросам: противоракетная оборона (ПРО), планы Европейского союза по созданию сил быстрого реагирования, торговые споры, генетически измененные продукты питания и т.д.

По мнению Р. Либера, за многими подобными разногласиями стоит реакция (точнее недовольство) Европейского сообщества мощью Америки, а также обида на то, что время от времени Соединенные Штаты предпринимают односторонние действия, не особенно заботясь о том, что думает по этому поводу Европа. В свою очередь Америка обеспокоена перспективой принятия Европой своего особого курса по мере того, как ЕС станет добиваться большей согласованности в вопросах экономики и внешней политики.

Однако несмотря на наличие вполне реальных разногласий и трений, европейцы по-прежнему полагаются на Соединенные Штаты в сфере безопасности. Европу и США также объединяют общие экономические интересы и демократические ценности. В связи с этим можно предположить, что хотя во взаимоотношениях США и ЕС и в дальнейшем сохранятся трения и разногласия, “трансатлантический развод” не состоится.

В контексте развития взаимоотношений США с Европой актуализируется вопрос о НАТО – Североатлантическом альянсе, в котором участвуют фактически все наиболее влиятельные страны Европы, но возглавляют который Соединенные Штаты. По заявлению госсекретаря Колина Пауэлла (март 2001 г.), “мы [США и их европейские партнеры по НАТО и ЕС] должны помнить, что Альянс по-прежнему жизненно важен. Я постараюсь донести до них [партнеров] мысль о том, что Соединенные Штаты будут и впредь взаимодействовать с этим Альянсом, равно как и с Европейским союзом. И мы можем его укрепить. Он не исчезнет. Он не распадется”.

США понимают наличие расхождений со своими европейскими союзниками, но при этом даже в спорных вопросах продолжают отстаивать свои позиции. Показателен в этом смысле вопрос о соотношении роли ЕСБО (Европейская составляющая безопасности и обороны) и НАТО. На значимости ЕСБО в деле обеспечения безопасности Европы настаивают, как правило, европейские страны. США, в свою очередь, отдают приоритет в данном вопросе НАТО, поскольку занимают там лидирующие позиции. По словам К. Пауэлла (2001 г.), “мы доказали [во время Балканского /Югославского/ кризиса], что ЕСБО должна быть неотъемлемой частью наших усилий в рамках НАТО. НАТО по-прежнему живет и доказывает свою эффективность, и именно поэтому еще девять стран ждут, смогут ли они присоединиться к великому альянсу”. Таким образом, позиция новой администрации республиканцев по вопросам взаимоотношений с ЕС и НАТО весьма традиционна и в целом продолжает линию прежней президентской администрации Б. Клинтона.

В Западном полушарии современная внешняя политика США направлена на дальнейшее развитие взаимополезных связей с Канадой и Мексикой. Не случайно свои первые встречи президент Буш провел с премьер-министром Канады Кретьеном и президентом Мексики Фоксом. По словам госсекретаря Колина Пауэлла, США понимают, “насколько важна для нас Мексика – наш второй по масштабам партнер после Канады”. В расширении делового сотрудничества США и Мексики особая роль отводится НАФТА (Североамериканская ассоциация свободной торговли). По мнению К. Пауэлла, “НАФТА представляет собой мощный двигатель, который может помочь сломать барьеры и дать Мексике возможность создавать у себя рабочие места для мексиканцев и решать проблему иммиграции, с которой сталкиваемся все мы”.

2. Опыт нового века свидетельствует, что вторым по важности направлением внешней политики Соединенных Штатов являются их взаимоотношения с Россией. В настоящее время у американской элиты и общества почти не осталось иллюзий относительно того “перехода, который осуществляет Россия”. Россия, по мнению американских политиков и ученых, находится в условиях глубокого экономического, социального и демографического кризиса и построение там рыночной экономики и по-настоящему демократической системы весьма проблематично (“является, по словам Р. Либера, мягко говоря, делом долгим и непростым”). С другой стороны, Россия уже не представляет собой глобальную угрозу для американских интересов.

В том случае, если Москва будет проводить политику, противоречащую американским интересам, администрация Буша будет “стараться ей препятствовать”. В таких обстоятельствах, по словам Р.Либера, “задача администрации Буша будет состоять в том, чтобы довести до сведения российского руководства, что подобная политика является серьезной преградой на пути улучшения отношений двух стран. Ее продолжение уменьшает шансы России на получение доступа к западным капиталам и технологиям”. Таким образом, США не остановятся перед прямым экономическим и политическим давлением на Россию.

При этом США объективно не заинтересованы в усилении хаоса и дезинтеграции в России, в том числе и из-за опасности потери централизированного контроля над ядерным оружием. По словам министра обороны США Дональда Рамсфелда, американская “политика должна учитывать, что безопасности Америки угрожает не столько сила России, сколько ее слабость и непоследовательность. Значит, необходимо обратить непосредственное внимание на безопасность и надежность содержания российских ядерных сил и запасов”.

Нестабильная и озлобленная Россия, по мнению американских политиков, более опасна для США и всего мирового сообщества, чем стабильная страна, видящая и имеющая перспективы улучшить свои экономические и политические позиции. По словам Кондолизы Райс, советника по национальной безопасности президента Буша, “следует признать, что безопасности Америки меньше угрожает сила России, чем ее слабость и непоследовательность. Соединенным Штатам необходимо признать, что Россия является великой державой, в отношении которой у нас всегда будут как конфликтующие, так и совпадающие интересы”.

3. Взаимоотношения с Китаем. Прежние администрации Б. Клинто­на пытались добиться баланса между конструктивным взаимодействием с Пекином (содействие экономической модернизации), с тем чтобы сделать китайское общество более открытым и демократическим, и конфронтацией с китайским режимом в целях удержания последнего от столкновения с Тайванем, а также предотвращения поставок китайских ракетно-ядерных технологий третьим странам.

Взаимоотношения с КНР представляются американской администрации трудной задачей, поскольку в начале ХХI века Китай увеличил свои военные расходы на 17% в рамках проводимой им модернизации вооруженных сил. Китай продолжил развертывание МБР (межконтинентальных баллистических ракет), нацеленных на Соединенные Штаты, а также снабжал иракские силы ПВО оптико-волоконными коммуникационными кабелями и т.д.

В связи с этим перед США встала задача добиться баланса стимулов и “антистимулов” (угроз), способных воздействовать на поведение Китая. Одновременно администрация Буша должна предоставлять гарантии безопасности своим союзникам – Японии и Южной Корее в контексте потенциальной китайской угрозы.

Задача осуществления “сбалансированной” политики в отношении КНР сближает позиции администраций Дж. Буша и Б. Клинтона. Американское правительство отмечает по-прежнему двойственный или даже многослойный характер взаимоотношений США и Китая. Показательно в этом смысле выступление К. Пауэлла на слушаниях по его утверждению на должность госсекретаря в сенатском комитете по иностранным делам (17 января 2001 г.). “Китай для нас не стратегический партнер, но и не наш неизбежный и непримиримый противник. Китай – конкурент и потенциальный соперник в регионе, но еще и торговый партнер, готовый к сотрудничеству в тех областях, включая Корею, где наши стратегические интересы пересекаются. Все это Китай, но Китай не враг, и наша задача – сохранить такое положение”.

По вопросу о Тайване США признают тезис о том, что есть только один Китай. В этом смысле Тайвань – часть Китая. Соответственно признается, что разрешение разногласий КНР и Тайваня является делом обеих заинтересованных сторон, разумеется при неиспользовании военной силы. При этом Соединенные Штаты не снимают с себя ответст­венности за поддержку, в том числе и военную, Тайваня. По словам гос­секретаря К. Пауэлла, США будут “поддерживать Тайвань и удовлетворять его оборонные потребности в соответствии с нашим Законом об отношениях с Тайванем”.

4. Традиционно значимым для США является ближневосточное направление внешней политики. Проблема Ближнего Востока включала на момент прихода к власти администрации Буша арабо-израильский конфликт и конфронтацию с режимом Саддама Хусейна в Ираке. Угрозы и вызовы безопасности США с Ближнего Востока признавались Белым домом как “таящие в себе наибольшую опасность”.

Особенно трудной для США в смысле конкретизации политики являлась в 2001–2002 гг. проблема Ирака. И наоборот, конфликт между Израилем и палестинцами перестал быть предметом такого же интенсивного внимания, как при администрации Б. Клинтона. Отказ Ясира Арафата “от самых перспективных из когда-либо выдвигавшихся мирных предложений” и бесконечные вспышки насилия свидетельствуют о том, что палестинское руководство не желает прекращения конфликта с Израилем. В связи с этим главной задачей администрации Буша на Ближнем Востоке становится предотвращение перерастания конфликта в войну. При этом эксперты по внешней политике предлагали Америке переждать, пока уровень насилия спадет и появится перспектива заключения какого-либо промежуточного соглашения, т.е. занять выжидательную позицию фактического невмешательства в арабо-израильский конфликт.

5. Важнейшей внешнеполитической задачей администрации Дж. Буша в новом веке является перестройка оборонной политики США с учетом перемен в мире после окончания холодной войны и в свете революционных изменений в области военных технологий. Особое внимание Белый дом и Пентагон уделяют вопросам противоракетной обороны (ПРО) и борьбы с терроризмом.

Официальная позиция Вашингтона по проблеме ядерного сдерживания ярко представлена в высказываниях советника по национальной безопасности президента г-жи Кондолизы Райс. На брифинге в Белом доме 22 февраля 2001 г. она заявила, что “система противоракетной обороны, о которой мы говорим, предназначена для защиты от угроз со стороны государств, подобных Ирану и Северной Корее, где режим нераспространения стал весьма несовершенен и где наблюдается распространение ракетных технологий, что вызывает у нас большую озабоченность”.

По мнению Джозефа Байдена, сенатора-демократа, члена Сенатского комитета по международным отношениям, “основную угрозу безопасности США представляет оружие массового уничтожения. Мы должны выработать новую стратегию сдерживания, призванную нейтрализовать опасность применения террористами или государствами-изгоями ядерного, химического и биологического оружия с помощью ракет-носителей”. Америка должна сохранить международный консенсус в деле нераспространения новых технологий в “преступные руки”. “Недавно (2001 г.) группа первоклассных специалистов, специально созданная для изучения этого вопроса, настойчиво рекомендовала нам в течение ближайших десяти лет израсходовать около 30 млрд долл. на программы по обеспечению безопасности “беспризорных ядерных боеголовок” в России и удержанию российских ученых от продажи своих знаний и опыта государствам-изгоям”.

По вопросу о развертывании программы ПРО в самих Соединенных Штатах существуют разногласия на межпартийном уровне. Так, большинство республиканцев ставило под сомнение полезность контроля над ядерным оружием и высказывалось за скорейшее развертывание национальной системы противоракетной обороны. Показательна в этом смысле позиция представителя республиканской партии, сенатора Джесси Хелмса, который отверг (2001 г.) необходимость достижения консенсуса с оппонентами данной программы на международной арене, особенно с Россией. “В юридическом смысле администрация Буша не видит никаких препятствий для создания любой национальной системы противоракетной обороны по своему выбору. Лично я не считаю, что перезаключение Договора по ПРО с Россией позволит нам создать необходимую систему обороны”. (Речь шла о Российско-американском договоре от 1972 г.).

Большинство демократов, наоборот, поддерживало меры в области контроля над вооружением и скептически относилось к необходимости срочного развертывания противоракетной обороны. Так, по мнению Дж. Байдена, если противоракетная оборона все-таки нужна, то следует создавать такую систему, с которой согласилась бы Россия в рамках пересмотренного Договора по ПРО.

Улучшение взаимоотношений США и России осенью 2001 г. сняло разногласия двух стран по вопросу о противоракетной обороне и Россия достаточно лояльно отнеслась к одностороннему выходу США (2002 г.) из Российско-американского договора по ПРО.

Задачи американской военной политики в ХХI веке в контексте новых “угроз и вызовов” США были сформулированы (2001 г.) министром обороны в администрации Дж.Буша Дональдом Рамсфелдом:

1. Сформировать и поддерживать силы сдерживания, соответствующие нынешней обстановке в области безопасности. Новая обстановка связана с распространением оружия массового уничтожения и средств его доставки. Необходимо обеспечить эффективную противоракетную оборону. Важным элементом нашей оборонной политики остается ядерное сдерживание. Однако в XXI веке оно должно быть адаптировано к новым вызовам. Оно должно базироваться на сочетании наступательного ядерного и оборонительного неядерного потенциала, совместно лишающих потенциальных противников возможностей и выгод от угрозы применения оружия массового поражения.

2. Обеспечить боеготовность и стабильность развернутых сил. Вооруженные силы США должны быть готовы справиться с любой непредвиденной ситуацией и способны вести боевые операции в течение длительного периода времени, если это понадобится.

3. Модернизировать потенциал США в сферах командования, управ­ления, связи, разведки и космоса таким образом, чтобы удовлетворить потребности XXI века.

4. Трансформировать оборонный комплекс США. Нынешний процесс закупки систем вооружений плохо приспособлен для удовлетворения требований, предъявляемых расширением нетрадиционных и асимметричных угроз эры технологических прорывов и широкомасштабного распространения.

5. Реформировать структуры, а также усовершенствовать процессы и организацию Министерства обороны.

Таким образом, и в ХХI веке США стремились сохранить и упрочить роль мирового гегемона. Последнее предопределяется не только международным положением Соединенных Штатов, но и их жизненно важными национальными интересами. В связи с этим позиция Дж. Буша и республиканцев была и остается активистской (интервенционистской) с “вкраплением” неоизоляционизма, неизбежным в условиях существующей политической культуры США.

События 11 сентября 2001 г. на некоторое время направили эволюцию внешней политики США к ее менее амбициозному варианту – кооперативной стратегии. Выводы теоретиков “стабильной однополярности” оказались несколько преждевременными. Прогнозы алармистов оказались точнее. Угроза безопасности США в настоящее время исходит со стороны наднациональной, надгосударственной силы – международного терроризма. После террористических актов 11 сентября 2001 г. американское руководство поняло, что не только мир нуждается в США, но и США в поддержке других стран в реализации глобальной стратегии.

Политолог С. Уолт полагает, что даже лидерство США в международной антитеррористической кампании (2001–2002 гг.) не дает основания полагать, что остальной мир будет безоговорочно принимать все, что делают США, что сверхдержавность исключит критику и противоречия. Это прежде всего относится к ведущим мировым державам – Китаю, России, Индии, странам ЕС, которые вряд ли будут мириться с гегемонистскими устремлениями США.

Американский политолог Дж. Айкенбери считает, что отношения США с остальным миром должны строиться на основе взаимных договоренностей: Соединенные Штаты делают свою мощь безопасной для всего мира, а остальной мир дает согласие жить в порядке, в основе которого “американская система”.

Успех международной антитеррористической операции “Справедливое возмездие” в Афганистане, с одной стороны, повернул администрацию Буша к стратегии кооперации (улучшились отношения США с Россией, расширилось поле сотрудничества Америки со странами Средней Азии и т.д.), а с другой – вновь усилил самоуверенность и лидерские амбиции США. Последние весьма наглядно проявились в американской политике в отношении Ирака. Уже в 2002 г. сторонники жесткой внешнеполитической линии в администрации США – убежденные “гегемонисты” – П. Уолфовиц, Кондолиза Райс, Дональд Рамсфелд заявляли, что настало время “разделаться” со всеми врагами США на Ближнем Востоке и Персидском заливе, а также укрепить положение Америки в мире. В марте 2003 г. США начали войну в Ираке против ре­жима Саддама Хусейна. Протест мировой общественности против воен­ного вмешательства в дела суверенного государства не оказал влияния на позицию США. Победоносная война еще более укрепила мессиан­ско-гегемонистские настроения в американском обществе.

Интервенционизм в современной внешней политике США является своего рода практическим воплощением “доктрины свободы”, сформулированной в мае 2002 г. ведущим экспертом Гуверовского института, Стэнфордского ун-та и Фонда Карнеги М. Макфолом. По мнению автора доктрины, как и во времена холодной войны, основной миссией США станет борьба за распространение свободы, и внешняя политика должна организовываться вокруг этой цели. Только барьером на пути свободы сейчас является не коммунизм, а терроризм. Следовательно, на борьбу с терроризмом должна быть направлена внешняя политика США. Во всех “оставленных без внимания США” регионах существуют либо террористические автократические режимы, либо государства-из­гои являются спонсорами терроризма. Поэтому борьба “за свободу” будет такой же долгой, как почти вековая борьба с коммунизмом.

Основные задачи и ориентиры внешней политики США в контексте “доктрины свободы” свидетельствуют об ее “интервенционистской” сущности:

1. Многосторонние (коллективные) действия могут быть эффективными только при лидерстве Америки.

2. Следует отказаться от ложной идеи, в соответствии с которой членство “плохого” или проблемного государства в демократической организации – НАТО, ВТО, ЕС – способствует его демократизации. Требования приема России в НАТО безосновательны, так как она до сих пор не является демократической страной.

3. США должны добиваться сохранения военного преимущества над остальным миром.

4. Должна быть разработана военная доктрина, позволяющая использовать мощь сверхдержавы для смены антидемократических режимов. Эта политика должна дополняться широкомасштабной программой по строительству демократии в странах воздействия.

5. Помощь США не должна рассматриваться как благотворительность, это “инструмент политики национальной безопасности”.

6. Афганистан должен стать аналогом Западной Германии в политике США. Строительство демократии в Афганистане должно стать делом Америки.

7. Ирак должен стать следующим кандидатом для приложения “доктрины свободы”.

8. Россия останется второразрядным членом западного сообщества пока там не укрепится демократия.

В настоящее время уже очевидно, что большинство рекомендуемых Макфолом направлений внешней политики США весьма активно реализуются администрацией Дж. Буша-младшего, рискующей, тем самым, превратить свою страну в мирового жандарма. В целом контур современной внешней политики США можно определить как несомненное мировое доминирование.

ВОПРОС 4

1. Экономические интересы США в АТР в контексте внешней политики

Современная внешняя политика Соединенных Штатов сориентирована в двух основных направлениях – “атлантическом” (Европейский регион) и “тихоокеанском” (Азиатско-Тихоокеанский мегарегион). Параллельно с традиционными “атлантическими” приоритетами в последние десятилетия ХХ века стали набирать силу тихоокеанские интересы США, заставляя аналитиков ставить вопрос об изменении американской стратегии в ХХI веке. Для российского Дальнего Востока перенос американских приоритетов на Тихий океан потенциально может означать привлечение к нему большего, чем в настоящее время, внимания Соединенных Штатов.

Прогнозы по данной проблеме сводятся к двум основным вариантам. Первый из них предполагает, что атлантическое направление по-прежнему останется наиболее важным для США и в дальнейшем. Причины очевидны – в Северной Атлантике сосредоточена самая большая экономическая и военная мощь мира. Однако даже в этом случае самые большие перемены в глобальной стратегии США будут в ХХI веке происходить на азиатско-тихоокеанском направлении. По мнению известного американиста А.И. Уткина, “именно сюда, на берега Тихого океана, смещается центр мировой экономической активности. Именно здесь небрежение американских стратегов может обернуться появлением на горизонте нового соперника Америки... Речь, разумеется, идет о Китае”.

Представляется, особого “небрежения” Соединенных Штатов своей тихоокеанской стратегией не наблюдалось, по крайней мере, со времен второй мировой войны, в отличие от России, традиционно сориентированной на атлантическое и континентальное направление внешней политики. Современные американские политические теоретики и практики признают, что именно от процессов, происходящих в Азиатско-Тихоокеанском регионе, зависит будущее США или, как это сформулировал профессор политологии университета штата Индиана Дж. Хаус­ман: “Судьба Америки будет складываться преимущественно под влиянием событий, происходящих в странах Тихоокеанского кольца”. Не менее очевидным признается также тот факт, что перспективы АТР находятся в прямой зависимости от заинтересованности и деятельности в нем США. По мнению З. Бжезинского, “успехи Тихоокеанского региона потребуют американского присутствия и руководства”.

Данный подход складывался в 1980–90‑е гг. в условиях стремительного экономического роста АТР и превращения его в центр мировой экономики. Любопытно, что количество стран и точные географические границы самого Азиатско-Тихоокеанского региона до настоящего времени однозначно не определены исследователями. По разным критериям в АТР включают от двух-трех до семи-восьми десятков государств. Безусловно одно, ядро данного социально-географического образования составляют страны Северо-Тихоокеанского региона, НИС – Новые индустриальные страны, а также государства, входящие в структуру АСЕАН. Другими словами, это страны Восточной Азии, включая Россию – российский Дальний Восток, Северной Америки – США, Мексика и Канада, ряд государств Южной Америки, а также Австралия и Новая Зеландия. Точно так же существует терминологическая неоднозначность в отношении данного региона. Как правило, в качестве синонимов АТР используются понятия “Тихоокеанское кольцо”, “Азиатско-Тихоокеанский ареал”, “Тихоокеанский бассейн”, “Тихоокеанская Азия” и т.д.

Интеграционные процессы в Азиатско-Тихоокеанском регионе про­текали в 1990-е гг., равно как и в настоящее время, весьма неравномерно, поскольку уровень развития экономик входящих в него государств неодинаков. По классификации австралийского профессора Берни Бишопа, представившего свой научный доклад на 7-й Инвестиционный симпозиум АТЭС (Владивосток, сентябрь 2002 г.), страны, входящие в Азиатско-Тихоокеанское экономическое сотрудничество (АТЭС), по уровню своего экономического развития делятся на четыре группы:

1) развитые экономики (США, Канада, Япония, Австралия, Новая Зеландия);

2) новые индустриальные экономики (Тайвань, Южная Корея, Мек­сика, Сингапур и Гонконг);

3) развивающиеся экономики (Индонезия, Малайзия, Таиланд, Филиппины, Папуа-Новая Гвинея, Бруней, Чили, Перу);

4) переходные экономики (Российская Федерация, Вьетнам, Китай).

Однако в целом показатели экономического развития АТР в 1990‑е гг. превосходили среднемировые. Для многих стран региона характерен рост ВВП на уровне 5–6% в год, а внешней торговли – 9–11%. На страны АСЕАН и НИС приходится 60% мирового производства и 40% мировой торговли. Семь ведущих государств региона, включая Японию, Южную Корею и Тайвань, владели 41% мировых банковских активов. Прямые иностранные инвестиции в странах АТЭС составляли в период 1995–2000 гг. от 40 до 54% от общемировых.

Есть также основания ожидать, что и международно-политический центр глобальной системы может в перспективе сместиться из Атлантики на Тихий океан, где сегодня сложно взаимодействуют военно-поли­тические и торгово-хозяйственные интересы мировых лидеров – США, Японии, Китая, стран Западной Европы. И хотя в конце 1990‑х гг. внимание к самому динамичному региону мира стало акцентироваться меньше (в связи с финансовым кризисом 1997 г. и некоторым замедлением темпов экономического роста), свое будущее Соединенные Штаты по-прежнему связывают с АТР.

В 1940–80‑е гг. политика США в АТР в целом укладывалась в общую схему глобальной биполярности. Региональные отношения на Тихом океане (как и везде в мире) осуществлялись по “лидерскому” типу, т.е. когда государства-лидеры, в том числе США и СССР, могли, по словам политолога А. Богатурова, “навязывать свое видение перспективы международного развития … и стабильности другим странам и сообществам стран”. Однако в отличие от Атлантики в Пасифике происходил процесс эволюции лидерской системы в “пространственную”, означавший, что малые и средние государства АТР, проявив способность влиять на состояние региональной ситуации, сами оказывали достаточно эффективное воздействие на поведение лидера (США). На фоне общей конфронтационности с СССР (определявшей американскую военно-стратеги­ческую линию в регионе) США оказались в плотной сети экономических и военно-политических отношений со странами АТР, и сами были вынуждены приспосабливаться к логике и структуре последних.

Характерной чертой взаимоотношений в АТР в последние десятилетия ХХ в. являлось доминирование задач экономического развития перед наращиванием военных усилий, которые воспринимались как сугубо вынужденные. С распадом СССР и мировой биполярной системы, а также ослаблением “военной угрозы” со стороны России в 1990‑е гг. усилилась ориентация стран АТР на опережающее экономическое саморазвитие и хозяйственное сотрудничество. Интересы США в Тихоокеанском бассейне имеют торгово-экономический и военно-стратегический характер. Интересы безопасности США в АТР официально провозглашались одним из наивысших приоритетом на протяжении послевоенных десятилетий. При этом именно торгово-экономические отношения занимали доминирующее место в структуре американского присутствия в регионе.

Экономические интересы и позиции США в АТР в 1980–90‑е гг. Тра­диционно американская деловая активность на Тихом океане иницииро­валась и осуществлялась самим бизнесом, а государственная политика США, направленная на его поддержку, несмотря на свою активность и эффективность, была преимущественно производной и вторичной. Важ­нейшим направлением взаимоотношений США – АТР является торговля.

Прослеживается четкая тенденция к росту торгового оборота США с АТР. В 1977 г. торговля Америки с тихоокеанскими странами впервые за последние десятилетия превзошла ее торговлю в Атлантическом океане.

Торговый баланс США с тихоокеанскими странами составлял в 1970 г. 3 млрд 612 млн долл., в 1980 г. – 19 млрд 561 млн долл., в 1990 г. – 95 млрд 951 млн долл. Стоимость нефти, перевозимой через Индийский и Тихий океаны, в 1980-е гг. составляла более 106 млрд долл.

В 1982 г. 30% внешней торговли США (136 млрд долл.) приходилось на АТР, в 1984 г. этот показатель составил 31%, в 1993 г. – 40%, при этом восточно-азиатские страны “отвечали” за 3/4 торгового дефицита США.

Торговля Соединенных Штатов в Тихоокеанском регионе в 1996 г. превышала более чем в два раза долю Западной Европы в их торговом обороте.

Особое значение для экономики Соединенных Штатов в 1990‑е гг. имели страны, входившие в организацию АPEC – АТЭС (Азиатско-Ти­хоокеанского экономического сотрудничества). В 1992 г. 15 членов APEC, включая США, имели совместный валовой региональный продукт на сумму более чем 14 трлн долл. Экспорт США в страны APEC составлял 219 млрд долл., или 49% от экспорта США в целом. Импорт США из этих стран составлял 313 млрд долл., или 59% американского импорта. Всего торговля США со странами APEC составляла 54% от всей американской торговли по сравнению с 24% торговли с Европой и государствами бывшего Советского Союза.

Поскольку доля СССР/России в 80–90‑е гг. в торговом обороте АТР составляла менее 1% (0,4–0,8%), то вполне очевидно, что наша страна фактически оставалась вне региональных тихоокеанских экономических интересов США.

Превращение АТР к началу 80‑х гг. в ведущего торгового партнера США, так же как и “феномен АТР” – стремительный экономический рост стран Восточной Азии, заставило американское правительство обратить особое внимание на тихоокеанское направление своей политики. Соединенные Штаты были особенно заинтересованы в либерализации региональной торговли, с тем чтобы устранить свой торговый дефицит и получить широкий доступ к рынкам АТР. 

В это время в США вновь оживились некогда популярные идеи “Тихоокеанского века” и “Тихоокеанской эры”, которые постепенно трансформировались под влиянием интеграционных процессов в Тихоокеанской Азии в концепцию “Тихоокеанского сообщества”. В 1984 г. президент Р. Рейган и его госсекретарь Дж. Шульц фактически повторили вывод, сделанный Т. Рузвельтом в 1905 г.: “Следующий век будет Тихоокеанским веком”.

Развитие и расширение региональных торговых и хозяйственных связей требовало адекватного надгосударственного вмешательства. Американский бизнес в АТР нуждался в регулировании торгово-эконо­мических отношений на межправительственном уровне. Поэтому в 1980‑е гг. правительству США со стороны частного капитала был сделан ряд “политических предложений с фокусом на Тихоокеанский регион”. Одно из таких “предложений” поступило в 1989 г. из консервативного аналитического центра – Фонда наследия (Heritage Foundation), представлявшего интересы крупного капитала, в форме проекта “Mandate III”. Последний предназначался для новой администрации президента Дж. Буша, с тем чтобы она “официально переключила свое внимание с Атлантики на Тихий океан”. В докладе обосновывалось экономическое и стратегическое значение Тихоокеанского региона, а также подчеркивалось, что правительственная политика в отношении Тихого океана должна быть нацелена на “содействие демократии, свободной торговле и усиление обязательств Соединенных Штатов в отношении региональной безопасности”. Важнейшей задачей провозглашалось расширение сбалансированной торговли с Азией.

Заинтересованные группы предложили, чтобы признание новой администрацией растущего значения Тихоокеанской Азии выразилось в создании постоянно действующего Азиатско-американского межправительственного форума для обсуждения проблем на двухсторонней или региональной основе с азиатскими друзьями и союзниками.

Интересы американского бизнеса нашли полное понимание и одобрение государственной власти. В самих правительственных кругах США к тому времени уже сформировалось аналогичное отношение к АТР. Например, планы по созданию межправительственной азиатско-тихоокеанской структуры (по типу “большой семерки”) с целью регулирования региональной экономической и торговой политики строил бывший госсекретарь США Дж. Бейкер. В 1988 г. сенатор Билл Брэдли (Bill Bradly) очертил свою идею “Тихоокеанской коалиции”, призванной восстановить многостороннюю торговую систему и уменьшить торговый дисбаланс США. Идея “Тихоокеанского сообщества” как некой структуризации АТР, его экономической и политической институциализации на основе интернационализации социально-экономической жизни стран региона стала постепенно набирать силу в американских правительственных кругах.

Подтверждением того, что правительство прислушалось к рекомендациям Heritage Foundation и поддержало интересы американского бизнеса в АТР, стало активное участие США в работе созданного в 1989 г. Азиатско-Тихоокеанского межправительственного форума, превратившегося через несколько лет в одну из самых влиятельных организаций региона – Азиатско-Тихоокеанское экономическое сотрудничество (АТЭС).

Деятельность АТЭС напрямую связана с интересами группы круп­ных американских бизнесменов, экономистов и политиков так называе­мой Eminent Persons Group (Группа выдающихся/высокопоставленных персон). Эта группа обратила особое внимание на проблемы либерализации торговли на встрече министров стран АТЭС в ноябре 1993 г. в Сиэтле (США). На этой встрече АТЭС определил три приоритета своей деятельности, два из которых напрямую связаны с международной торговлей: обмен информацией; разработка стратегии по снижению барьеров для региональной торговли; активное содействие региональной торговле и экономическому росту.

Политика президента Дж. Буша в АТР, откликнувшегося на предложение деловых кругов “переключить свое внимание на Тихий океан”, характеризовалась двумя главными элементами: традиционной заботой о поддержании благоприятного баланса сил в регионе и новым интересом в экономической сфере, связанным с расширением региональной интеграции вплоть до создания сообщества рыночных экономик”.

В 1990-е гг. значимость Азиатско-Тихоокеанского региона для американской внешней политики уже не требовала каких-то специальных (типа доклада “Mandate III”) доказательств. Соединенные Штаты прочно занимали лидирующие экономические позиции в регионе, перспектива сохранения которых ни у кого не вызывала сомнений. По мнению американских экспертов из Центра национальной безопасности (штат Миссисипи), высказанному в начале 1990-х гг., “действуя в Тихоокеанском бассейне, Америка останется главным рынком для азиатского экспорта и гарантом безопасного крупномасштабного инвестирования для Японии, НИС и других стран региона. Растущие американские сервисные отрасли, вероятно, найдут здесь рынок сбыта, а международное движение капитала и технологий будет усиливать значение США среди союзников и друзей в регионе”.

Представители администрации Б. Клинтона, сменившего Дж. Буша на посту президента, вполне осознавали роль АТР в системе национальных интересов. Так, выступая в ноябре 1993 г. на слушаниях Комитета по международным отношениям сената США, государственный секретарь У. Кристофер провозгласил, что “ни один регион в мире не имеет большего значения для американских интересов, чем Азиатско-Тихо­океанский регион”.

В опубликованном в 1994 г. документе ”Стратегия национальной безопасности США” наряду с другими жизненно важными приоритетами подтверждалось экономическое значение АТР для Америки. “Наши экономические отношения в значительной степени зависят от связей с Азиатско-Тихоокеанским регионом, в котором в настоящее время отмечается наибольший экономический рост”.

Администрация Б. Клинтона продолжила основные направления внешней политики Дж. Буша прежде всего в отношении АТЭС и “Тихоокеанского сообщества”. Так, наиболее “амбициозной” региональной инициативой, предпринятой новой администрацией, стало укрепление и поощрение форума по Азиатско-Тихоокеанскому экономическому сотрудничеству (АТЭС – APEC). По заявлению Б. Клинтона на саммите APEC в г. Сиэтле в 1993 г., миссия этой организации состоит не в том, чтобы создавать бюрократию, которая может препятствовать росту эко­номики, но в том, чтобы помочь создавать взаимосвязи между эконо­миками и содействовать экономическому росту”. 

Значительную поддержку со стороны правительства США получила идея “Тихоокеанского сообщества”. В июле 1993 г., выступая в университете Васэдо в Токио, Б. Клинтон обрисовал общую концепцию Pacific Community, включавшую в себя экономические, политические и военно-стратегические аспекты. По его мнению, новая общность должна строиться на пяти “блоках” и включать в себя: “оживление партнерства между США и Японией”; “прогресс в направлении большей открытости экономик и расширения торговли”; “подтверждение и продолжение осуществления обязательств Соединенных Штатов в отношении договоров с их союзниками”; “поддержка демократии” и “осуществление военного присутствия США в Японии и Корее и во всем регионе”. Немного позже в одном из официальных документов США (“Стратегия национальной безопасности США за 1994 г.) было подтверждено, что “президент США предусматривает проведение интегрированной стратегии в рамках нового Тихоокеанского сообщества”.

“Интегрированная стратегия” в рамках Тихоокеанского сообщества вполне соотносилась с новой американской внешнеполитической доктриной, принятой администрацией Клинтона в 1995 г., – “стратегией расширения” (Strategy of Enlargement), которая предполагала ”расширение свободного мирового сообщества рыночных демократий”. По заявлению автора этой концепции – советника президента Энтони Лэйка, “осуществление “enlargement” в Азиатско-Тихоокеанском регионе стратегически важно для Соединенных Штатов”. Развитие рыночных экономик и либеральных демократий в странах АТР в соответствии с политикой расширения становилось основой для дальнейшего развертывания региональных интеграционных и институциализационных процессов, предусмотренных концепцией "Тихоокеанского сообщества".

Доминирующее экономическое положение Соединенных Штатов в Тихоокеанском бассейне в свою очередь определяло их потребность в региональной военно-политической стабильности и безопасности. Резко возросшие в 1980–90‑е гг. экономические интересы США в АТР (Восточной Азии) достаточно надежно обеспечивались высокой конкурентоспособностью американского бизнеса по отношению к японскому, южнокорейскому, тайваньскому и западноевропейскому. По мнению А. Богатурова, “военная сила в этих условиях необходима скорее как гарантия против гипотетических угроз со стороны региональных “дебютантов” – КНР, а может быть в перспективе и России – для выгодной Соединенным Штатам системы свободной экономической конкуренции, медленно, но неуклонно развивающейся в мощный азиатско-тихоокеан­ский интеграционный комплекс”.

 Военно-политические интересы и присутствие США в АТР (1980–90-е гг.)

Интересы безопасности США в АТР. СССР и постсоветская Россия, не занимая сколько-нибудь заметного места в американской торгово-экономической деятельности в АТР, имели значение для США лишь как реальный военно-политический соперник и потенциальная угроза региональной стабильности. Это означает, что в 1940–80‑е гг. конфронтационные взаимоотношения СССР – США лежали в основе военной стратегии обеих стран на Тихом океане. Нестабильность постсоветской России, сняв проблему традиционной конфронтационности двух стран в 1990‑е гг., объективно ставила под угрозу сложившийся в пользу США баланс сил в АТР. Два этих обстоятельства (исчезновение военной угрозы для США со стороны России и ее нестабильность) нашли отражение в новой тихоокеанской стратегии Америки в последнем десятилетии ХХ в.

Военная стратегия Соединенных Штатов на Тихом океане не раз менялась на протяжении послевоенных десятилетий, однако в любом случае она предполагала наличие американских вооруженных сил в качестве противовеса “Советам”. Послевоенное присутствие Америки на Тихом океане в соответствии с характеристикой профессора университета Южной Калифорнии Питера Бертона выглядело как период ее безусловного доминирования над Тихоокеанской Азией. “Соединенные Штаты появились на Тихом океане после войны как преобладающая сила в регионе с практически неограниченным контролем над судьбой потерпевшей поражение Японии и с решающим голосом как в Южной части поделенной Кореи, так и на Филиппинах – бывшей американской колонии. Советский Союз был в значительной мере не эффективен в попытке подорвать американское влияние в Восточной Азии”.

Количество военного "персонала" США на Тихом океане после второй мировой войны менялось в зависимости от особенностей протекания процесса конфронтации с СССР, а также других причин. Так, к концу Корейской войны [1953 г.] численность тихоокеанских вооруженных сил Америки составляла 650 тыс. человек, в разгар Вьетнамской войны – 885 тыс. и к 1979 г. численность военных сил США снизилась до 140 тыс.

О приоритете “атлантического” направления внешней политики США в 1960–70‑е гг. свидетельствует тот факт, что численность американских вооруженных сил на Тихом океане была в 2–3 раза ниже, чем в Европе, даже несмотря на то, что основные послевоенные конфликты с участием Америки (Корейская и Вьетнамская войны) происходили в тихоокеанской Азии. Например, в 1964 г., до начала Вьетнамской войны, 200 тыс. из всех американских сухопутных сил находились в западной части Тихого океана (Восточной и Юго-Восточной Азии), в то время как в Европе было вдвое больше этого количества. В 1976 г. … азиатско-тихоокеанский контингент составлял 112 тыс. против 274 тыс. в Европе. В 1979 г. эти цифры составляли 100 тыс. против 300 тыс. Военно-морские силы США были распределены более равномерно. Например, в 1964 г. число персонала на морях в Азии было 52 тыс. против 54 тыс. в Европе. Данные за 1980 г. составляют соответственно 15 и 22 тыс. Пять авианосцев были приписаны к Атлантическому флоту и два к Средиземноморскому против четырех авианосцев Третьего (Восточно-Тихоокеанского) флота с штаб-квартирой в Перл-Харборе и двух авианосцев Седьмого (Западно-Тихоокеанского) флота и штаб-кварти­рой в Йокосука (Япония).

В 1970-е гг. после окончания Вьетнамской войны в течение десятилетия прослеживается четкая тенденция к снижению военного присутствия США в АТР. Между 1964 и 1980 гг. наземные силы США уменьшились с 200 тыс. человек до 100 тыс. и военно-морской персонал с 52 до 15 тыс. В 1969 г. в разгар Вьетнамской войны военно-морской флот США был представлен более чем 200 кораблями на Тихом океане, а к концу 1970‑х гг. только 55 кораблей Соединенных Штатов находились на Тихом океане.

Снижение количества вооруженных сил США в Тихоокеанском регионе в 70‑е гг. было связано как с “Вьетнамским синдромом” – пацифистскими настроениями в американском обществе после окончания войны во Вьетнаме, так и политикой “разрядки” между США и СССР в это время. США, охваченные так называемым “Вьетнамским синдромом”, снизили “свои обязательства” в Северной Азии и западной части Тихого океана.

В это время была разработана новая военная стратегия США – “swing strategy”, рассчитанная на снижение американского военного присутствия на Тихом океане и сориентированная на европейские приоритеты внешней политики. На случай советской угрозы Европе “swing strategy” предусматривала переброс сил с Тихоокеанского театра военных действий на Атлантический. Эта стратегия “компенсировала” снижение военных расходов, имевших место при президентах Дж. Форде и Дж. Картере.

Поскольку Советский Союз в отличие от Америки усилил свое военное присутствие на Дальнем Востоке и Тихом океане к концу 1970‑х гг., то большинство американских политиков и ученых расценивали демилитаризацию США в АТР негативно. Новый этап усиления конфронтации на рубеже 1970–80‑х гг. Соединенные Штаты, по их мнению, встретили “почти безоружными”. Например, Р. Свеаринген констатировал, что в 70‑е гг. Соединенные Штаты “фактически разоружались в одностороннем порядке”. П. Бертон сделал вывод, что “снижение военной мощи США было определенно неправильным ответом”.

В начале 1980‑х гг. в период пребывания у власти президента Р. Рейгана американские внешнеполитические приоритеты стали смещаться в сторону Азиатско-Тихоокеанского региона. Новая администрация постаралась “компенсировать” военное отставание США в АТР. К концу первого срока пребывания в Белом доме администрации Рейгана (1983–1984 гг.) произошла переоценка внешнеполитического курса США, в котором особое место занял Азиатско-Тихоокеанский регион. Основной упор был сделан на укрепление военно-политических связей с союзниками – Японией, Южной Кореей, Тайванем, усиление собственного военного потенциала, нацеленного на закрепление стратегического превосходства на данном участке борьбы с социалистическими странами.

При Р. Рейгане сравнительно пассивная “swing” стратегия сменилась более активной “maritime strategy” (морской стратегией), повышавшей значение флота и, следовательно, особенно важной для Тихого океана. Эта стратегия означала, что в военное время США должны были немедленно предпринять наступление на море. Морская стратегия придавала важнейшее значение защите уязвимых морских путей и коммуникаций в южной и западной частях Тихого океана. Их защита в западной части Тихого океана была главным приоритетом для обеспечения снабжения сырьем американских союзников и для того, чтобы “помешать, по словам политолога Ч. Зиглера, попыткам Советов воспрепятствовать стратегической торговле США с их главными азиатскими партнерами”.

В соответствии с этой стратегией главный театр военных действий по-прежнему предполагался в Европе, однако в случае перемещения конфликта на Тихий океан, благодаря “морской стратегии”, СССР лишался преимуществ и там. Геополитические реалии ограничивали советские военные возможности на Тихом океане. В случае войны советские военно-морские силы из Владивостока могли быть блокированы в Охотском и Японском морях силами США, Японии и Южной Кореи в трех узких местах.

Усиление к середине 1980‑х гг. военного присутствия США на Тихом океане, а также повышение роли их азиатских союзников расценивалось американцами как достижение “баланса” сил в регионе. Ситуация “сбалансировалась” посредством перевода в Тихоокеанский регион 6 аме­риканских авианосцев и 46 атакующих субмарин, 34 из которых – атомные. Под балансом американцами понималось весьма сомнительное равновесие противоборствующих сил: США, “их друзья и союзники” – Китай, Япония, Республика Корея и Тайвань, против “враждебных” Советского Союза, Северной Кореи и коммунистического Вьетнама.

На самом деле США в 1980‑е гг. не просто достигли “баланса” сил или “компенсировали” свое отставание от Советского Союза на Тихом океане, но и значительно превзошли его в военном отношении. Динамика военного присутствия США в Азиатско-Тихоокеанском регионе в 1970–80‑е гг. в рамках “swing strategy” и “maritime strategy”, напрямую связанная с общим ходом советско-американских отношений и советской милитаризацией Дальнего Востока, наглядно иллюстрируется картиной военных расходов двух стран в 1970–1990 гг.

Расходы на оборону в Тихоокеанском регионе в 1970–1990 гг.

Страны	1970			1980			1990
	млрд $	% ВНП	млрд $		% ВНП	млрд $		% ВНП
США	76,51	7,8	143,98		5,6	289,79		5,3
СССР	53,90	11	177		–	225,38		11
АТР в целом	145,57	100	367,89		100	606,94		100

 

Расходы “на оборону” США в Тихоокеанском регионе выросли за 20 лет (1970–1990 гг.) в абсолютном значении более чем в 3,7 раза, хотя и сократились в качестве доли валового национального продукта. Их сравнение с советскими аналогами наглядно иллюстрирует процессы милитаризации и противостояния двух стран в АТР. В 70‑е гг. военные расходы СССР на Тихом океане действительно превзошли американские. Однако уже через десять лет уровень милитаризации США в АТР стал фактически недосягаем для Советского Союза. Всего доля военных расходов США среди стран АТР в целом составляла в 1970 г. 52,5%, в 1980 г. – 39,1%, в 1990 г. – 47,8%, СССР соответственно – 37, 48,1, 37,1%. Рост военных расходов США в регионе в 1980‑е гг. отражал стремление "наверстать упущенное" в годы разрядки и преодолеть “вьетнамский синдром”. Вслед за мировыми лидерами наращивали свои военные расходы и их тихоокеанские союзники. Так, расходы на оборону только в странах Восточной Азии в 1990 г. удвоились по сравнению с 1980 г. и составили около 70 млрд долл.

Вину за гонку вооружений в 1970–80‑е гг. американские авторы естественно возлагали на СССР, подчеркивая со своей стороны “демократизаторскую” миссию вооруженных сил США. Считалось, что усиление американской военной мощи необходимо для поддержания свободы и демократии в мире. В свою очередь, “США будут продолжать играть международную роль в сохранении свободы и демократических принципов в мире”.

Исключением на этом фоне являлись заявления о том, что Америка также несет ответственность за гонку вооружений и поэтому должна предпринять шаги к ее остановке. Например, профессор политологии в Bryant College (штат Род-Айленд) Глен Кэмп (Glen D. Camp) заявлял, что для выживания обеих стран “мы должны осуществить то, что называется “безумным моментом гонки вооружений” – ликвидировать превосходство Запада над СССР”.

На рубеже 1980–90‑х гг. новые политические веяния, связанные с демократизацией международных отношений и разрушением биполярной системы миропорядка, нашли отражение в американской стратегии в АТР. Безопасность и стабильное развитие региона стало увязываться не только с усилением военной мощи США и их союзников, но также с внедрением в политическую практику новых принципов национальных и региональных отношений, таких как признание первенства экономических целей над идеологическими, отказ от применения силы, заключение соглашений по расширению региональной торговли и принятие концепции урегулирования территориальных и пограничных споров посредством переговоров.

Для администрации президента Дж. Буша значение Тихоокеанского региона в плане безопасности США не вызывало никаких сомнений. Госсекретарь США Дж. Бейкер, прогнозируя будущее своей страны, заявил: “Судьба Америки, тесно связанная с Восточной Азией и Тихим океаном нашей безопасностью, безусловно, зависит от стабильности в Азии”. В соответствии со стратегической концепцией администрации Дж. Буша Соединенные Штаты должны были играть в Азиатско-Тихо­океанском регионе роль балансира (стабилизатора отношений), что на практике означало, главным образом, узаконивание продолжавшегося присутствия вооруженных сил США.

Необходимость стабилизации региональных отношений была вызвана, наряду с усилением позиций КНР, “выпадением” из их системы традиционных функций Советского Союза как военного противника и противовеса США на Тихом океане. Америке, в свою очередь, пришлось в качестве “стабилизатора” трансформировать свое военное присутствие в АТР, что предполагало количественное и качественное изменение вооруженных сил США.

Роль Соединенных Штатов в АТР в качестве “балансира”-стаби­лизатора отразилась в планах американского министерства обороны, представившего в 1990 г. конгрессу доклад “Стратегические ориентиры для Азиатско-Тихоокеанского кольца: вступая в ХХI век”. Это была первая “восточно-азиатская стратегическая инициатива” (East-Asian Strategic Initiative – EASI‑1), свидетельствовавшая о том, что США готовы пересмотреть свою военную стратегию в АТР после окончания “холодной войны”. План Пентагона предусматривал сокращения и реорганизацию американских вооруженных сил, осуществляемые в три этапа.

На первом этапе (1990–1993 гг.) предполагалось ежегодное сокра­щение 14–15 тыс. человек персонала из 135‑тысячной группы амери­канских войск, размещенных на Тихом океане. Около 7 тыс. должны были быть выведены из Кореи (5 тыс. наземных и 2 тыс. военно-воз­душных сил); 5–6 тыс. военнослужащих должны были покинуть Япо­нию; примерно 2 тыс. человек должны были быть удалены с Филиппин.

Второй (1993–1995 гг.) и третий (1995–2000 гг.) этапы реорганизации, по мнению авторов доклада, будут зависеть от международной ситуации в это время. Снижение военного присутствия должно осуществляться вместе с модернизацией южнокорейских и японских вооруженных сил. Как ожидалось, обе страны должны были взять на себя большую часть расходов на базирование американских вооруженных сил.

На втором (3–5 лет) и третьем этапах (5–10 лет) возможности для дополнительного снижения и ограничения сил должны были рассматриваться в зависимости от северокорейской и советской угроз Южной Корее и Японии соответственно. Американский план на третьем этапе призывал Южную Корею обеспечивать свою безопасность, с тем чтобы успешно завершить предыдущие этапы. Продолжение дальнейшего пребывания ВС США в Японии постулировалось планом третьего этапа вместе с некоторым дополнительным снижением сил самообороны по мере роста их боеспособности.

Главным содержанием новой американской стратегии в АТР политическая и военная элиты провозгласили “гибкость” (flexibility), поскольку количественное сокращение вооруженных сил следовало компенсировать их качественным улучшением. По заявлению американского адмирала Е. Бэйкера, “гибкость будет решающим элементом в оборонной политике США в 1990‑е гг.” Под ней подразумевалась способность США перебрасывать силы на большие расстояния, способность эффективно ответить на любые неожиданности, а также выгодный баланс сил, обеспечение развертывания передовых сил, эффективная и “вызывающая доверие” система альянсов.

В условиях сокращения вооруженных сил США и снижения их военных расходов особое значение придавалось повышению роли азиатских союзников Америки в смысле усиления самостоятельности и боеспособности последних. По мнению того же Бэйкера, “поскольку Соединенные Штаты не могут адекватно защищать свои интересы только своими силами, то их в настоящее время поддерживают наземные и воздушные силы Японии, республики Кореи, Филиппин, а также военно-морские боевые группы и силы морских амфибий в западной части Тихого океана”.

В 1992 г. Пентагон разработал очередной стратегический план до 1995 г. военного присутствия США в АТР – East Asia Strategy Initiative – EASI‑II. Он напомнил, что из себя представляют интересы безопасности США в Азии и в чем состоит основная миссия американских вооруженных сил: защита США и их союзников от нападения; поддержание регионального мира и стабильности, сохранение экономического и политического доступа США в регион; содействие росту демократии и прав человека, защита Аляски, Гавайев и связующих их с континентальными Соединенными Штатами линий коммуникаций, защита территорий США и тех стран, с которыми заключены соответствующие договоры, а также поддержка американских союзников. В этом документе исчерпывающим образом указаны военно-политические интересы и позиции США в Азиатско-Тихоокеанском регионе на 1990‑е гг. Фактически они не отличались от тех, что были ранее заявлены американским правительством.

Администрация президента Б. Клинтона продолжила курс Дж. Буша на реорганизацию вооруженных сил США на Тихом океане. К тому времени Россия перестала быть военно-политическим противником Соединенных Штатов, что способствовало дальнейшему осуществлению их оборонной “экономии” в АТР. Однако несмотря на сокращение тихоокеанских вооруженных сил и военных расходов США, идея “достаточного” американского военного присутствия в регионе оставалась неизменной. Американские союзники – Япония, Южная Корея и Тайвань – активно поддерживали данную идею. Так, в июне 1993 г. США выдвинули военную доктрину, основанную на принципе победы в одном региональном конфликте и сдерживании другого до подхода сил, высвобожденных после окончания первого конфликта (Win-Hold-Win). Однако уже в июле 1993 г. под давлением Японии и Южной Кореи США заявили о переходе к стратегии победы в двух конфликтах одновременно (Win-Win).

Беспокойство США и их азиатских партнеров вызывала нестабильность России и возрастающая мощь Китая. Причем, если Россия до конца второй трети 1990-х гг. рассматривалась в качестве потенциального стратегического партнера Америки, то в отношении Китая администрация Б. Клинтона всегда сталкивалась с проблемой “баланса”: “что предпочесть – контакты с Пекином, необходимые для модернизации экономики Китая и превращения его в открытое плюралистическое общество, или противостояние режиму, чтобы прекратить его угрозы в адрес Тайваня”[6].

Китай в 1990-е гг. в гораздо большей степени, чем Россия, воспринимался Америкой в качестве угрозы ее могущества в АТР. Несмотря на заявления о “Конструктивном стратегическом партнерстве”, имевшие место в ходе визита в Вашингтон лидера КНР Цзян Цзэминя в 1997 г. и Б. Клинтона в Пекин в 1998 г., США с опасениями воспринимали рост потенциала и амбиций Китая. Так, в ежегодном аналитическом сборнике “Стратегические оценки” (за 1997 г.), публикуемом Университетом национальной обороны США, утверждалось, что КНР ”стремится стать глобальной сверхдержавой” и распространить свое влияние по всему миру. Подобные устремления Китая расценивались Соединенными Штатами как вызов их лидерству в регионе и мире. В “Стратегических оценках” за 1998 г. выражена еще большая обеспокоенность растущей экономической и военной мощью Китая. Серия действий Пекина в АТР, таких как выдвижение концепции многополярности внутри региона или идеи “Партнерство по сотрудничеству в области безопасности”, расценивалась Вашингтоном как политика, направленная на подрыв статуса США в Азиатско-Тихоокеанском ареале. А в “Стратегических оценках” 1999 г. открыто высказывалось сомнение в возможности реализации американо-китайского “Конструктивного стратегического партнерства”.

В феврале 1995 г. администрация Б. Клинтона представила на рассмотрение конгресса третий доклад EASI‑III, который продолжил ранее намеченную линию на сокращение, “гибкость” и экономию. В соответствии с ним “вооруженные силы Соединенных Штатов должны были стать “более мобильными, гибкими и умными, даже в случае их сокращения и снижения бюджетных ассигнований”. Так, в течение первых 5 лет правления администрации президента Б. Клинтона бюджет только на программы противоракетной обороны был урезан более чем на 50% и составил в 1998 г. 18 млрд долл. по сравнению с 39 млрд долл. при президенте Дж. Буше-старшем. Фактически на протяжении 1990‑х гг. американское правительство решало проблему, как, не увеличивая расходов на оборону в Тихом океане, обеспечить высокую боеспособность своих вооруженных сил, а также поддержать стабильность и сложившийся порядок в регионе.

Процесс сокращения военных расходов и реорганизации американских тихоокеанских вооруженных сил в 1990‑е гг. вызвал неоднозначную оценку как в США, так и в странах их союзниках. Многие политики и исследователи высказывали озабоченность в связи с ограничением военного присутствия США в АТР, ставя вопрос о том, смогут ли Соединенные Штаты, “с точки зрения снижающейся роли своего “гегемонистского сотрудничества”, обеспечить основу регионального порядка на Тихом океане после холодной войны. Высказывались рекомендации не сокращать форсированно вооруженные силы на Тихом океане и тем более не покидать регион. Бывший министр обороны Джеймс Шлезингер (James Schlesinger) (1973–1974 гг.) утверждал, что “несмотря на то, что в Восточной Азии, так же как и в Западной Европе, фокус переместился со стратегических на экономические вопросы, вооруженные силы США в Восточной Азии не могут быть сокращены так же быстро, как и в Европе”.

Однако опасения по поводу возможного снижения боеспособности американских вооруженных сил в АТР, ведущей роли США и, как следствие, нарушения региональной стабильности не подтвердились. Суть стратегических инициатив США в АТР в 1990‑е гг. и реорганизации вооруженных сил заключалась в оптимальном перераспределении ресурсов с упором на развитие мобильности сил передового базирования США. По словам адмирала Бэйкера, “Поддержание военного превосходства США в Восточной Азии и на Тихом океане зависит от их передовых сил развертывания”. В результате осуществления реорганизации и модернизации американских вооруженных сил в 1995 г. их Тихоокеанская группа была представлена 200 кораблями, 2 тыс. боевых самолетов, 300 тыс. военного персонала, из которых около 100 тыс. находились в Японии, Южной Корее и “на морях”. Снижение американских военных расходов в Тихоокеанском регионе в 1990‑е гг. означало на практике, что США пошли по пути “разделения бремени расходов” на оборону среди своих союзников и партнеров.

Снижая военные расходы, Вашингтон стремился избежать необходимости проводить энергичный военно-политический курс, пытаясь закрепить позиции в АТР через дипломатическую деятельность, распределение среди партнеров части своих прежних стратегических обязательств, а также использование регионального экономического сотрудничества для нейтрализации или сдерживания потенциальных антиамериканских устремлений некоторых стран, включая КНР. При этом США не отказались от активной внешней политики в Тихоокеанском ареале, что стало особенно заметно в 1999–2000 гг. на фоне общего охлаждения российско-американских отношений. Распространение американской программы ПРО на Северо-Восточную Азию с привлечением к ней Японии усилило антиамериканские настроения России и Китая, в результате чего антиамериканская составляющая стала одним из важнейших компонентов российско-китайского сотрудничества накануне нового века.

Японо-американский союз, по мнению США, на протяжении всего периода 1990-х гг. являлся мощным фактором стабилизации международных отношений в АТР и укрепления региональной безопасности. В целом Япония была и остается надежным тихоокеанским союзником Америки и свою безопасность в АТР она связывает с последней. По мне­нию известного японского дипломата и международника, а ныне директора своего института Хисахико Окадзаки, Япония и США с 2005 г. и в последующие 10 или 20 лет столкнутся с большими трудностями в вопросах военной безопасности. Япония должна быть к этому готовой. Она должна внедрять ПРО, чтобы защититься “против постоянно улучшающегося ракетного потенциала Китая”.

В 1990‑е гг. США превратились в единственного лидера и “невольного” гегемона Азиатско-Тихоокеанского региона в военно-политичес­ком отношении. Их господствующее положение оказалось не столько результатом наращивания военно-политических усилий, сколько следствием неспособности потенциальных соперников Вашингтона реально уравновесить американское могущество. США были объективно заинтересованы в сохранении сложившейся в 1990‑е гг. ситуации в АТР, поскольку впервые в послевоенное время здесь у них не оказалось реальных военно-политических соперников. В свою очередь для многих стран АТР, включая Японию, но исключая КНР, Соединенные Штаты являлись наиболее удобным, если не единственно-возможным на тот момент, союзником, партнером и гарантом безопасности. Многие политики в АТР против нарушения сложившегося статус-кво, поскольку другие державы не вызывают у них аналогичного доверия. Рабочие отношения с Вашингтоном далеки от идиллических, но само наличие таковых – следствие тесного взаимодействия и переплетения интересов.

Россия, потеряв статус “официального” военно-политического соперника Америки, каким был Советский Союз, тем не менее все еще воспринималась в 1990‑е гг. в качестве потенциальной угрозы в Тихоокеанском регионе по двум причинам:

1. Нестабильное положение России вызывало опасения в возможности сохранения контроля над ее стратегическим ядерным оружием, размещенном на Тихоокеанском флоте.

2. Разрушение России почти автоматически дало бы колоссальное приращение возможностей Китая, а следовательно, привело бы к нарушению сложившегося в пользу США баланса сил и стабильности в Азиатско-Тихоокеанском регионе.

Поэтому заинтересованность Соединенных Штатов в консервации сложившихся отношений в Тихоокеанском бассейне объективно не предполагала и не предполагает дестабилизации России.

Американская стратегия 1990-х гг., направленная на сохранение лидерства США в АТР, равно как и стабильности последнего, получила свое продолжение в новом веке. Администрация Дж. Буша-младшего сформулировала свою позицию по отношению к основным региональным акторам – России и Китаю, без конструктивного взаимодействия с которыми невозможно поддержание стабильности. Американское правительство оценило их как “трансформирующиеся” страны, требующие гибкого подхода. По словам государственного секретаря К. Пауэлла (2001 г.), “мы будем работать с ними не как с потенциальными врагами и не как с противниками, но пока и не как со стратегическими партнерами, а как со странами, которые ищут свой путь. У нас будут сферы согласия и сферы расхождений, и мы будем обсуждать их рациональными способами”[7].

Таким образом, тихоокеанская политика Соединенных Штатов развивалась на протяжении всей второй половины ХХ века в соответствии с логикой биполярного и постбиполярного мира, с учетом особенностей системы региональных отношений, а также собственных американских интересов в АТР. Особое внимание к Тихоокеанскому региону США проявили в 1980–90‑е гг. в связи с его превращением в новый мировой экономический, а в перспективе и политический центр.

Если экономические взаимоотношения США с Тихоокеанским ареалом осуществлялись вне значимости для них СССР/России, то американское (и советское) военно-политическое присутствие в регионе подчинялось процессу глобального противостояния двух держав. Наивысший уровень американской милитаризации Тихого океана пришелся на 1980‑е гг. – последний период “холодной войны”, после чего в условиях распада СССР и биполярной системы миропорядка началось сокращение и реорганизация вооруженных сил США. В 1990‑е гг. тихоокеанская политика Соединенных Штатов была направлена на поддержание стабильности и сохранение выгодной для них системы сложившихся отношений в регионе. С большой долей уверенности можно предположить, что и в ХХI веке политика США в АТР будет направлена на поддержание региональной стабильности и обеспечение собственной безопасности и безопасности своих союзников.

В ближайшее время лидерский статус США в АТР вряд ли изменится, что не исключает возможности появления “нового вызова” американскому доминированию со стороны быстро развивающихся азиатско-тихоокеанских стран, прежде всего Китая.