Ханс Магнус Энценсбергер Долой Гёте

Ханс Магнус Энценсбергер

Долой Гёте!

Объяснение в любви

Перевод с немецкого, вступление и комментарии II. Васильевой

Героем, а скорее антигероем предлагаемого вниманию читателя произведения яв­ляется, действительно, Иоганн Вольфганг Гёте — "первый поэт немецкой нации", носящий этот титул на протяжении вот уже почти полутора столетий, со времен провозглашения Германской империи (1871), когда, как утверждают немецкие ис­торики литературы, "Господь Бог воцарился на небесах, Бисмарк — в рейхстаге, Гёте — на Парнасе, и все встало на свои места..." В безбрежной и необъятной не­мецкой "гётеане" и сегодня в отношении веймарского классика — как гласят на­звания книг — сохраняется заметное единодушие: "Наш Гёте", "О Гёте", "К приме­ру, Гёте", "Как можно больше Гёте", "В руках Гёте", "Сила притяжения Гёте", "Последнее путешествие Гёте", "Мужчина, который любит"... На этом фоне уже са­мо заглавие публикуемого текста звучит неожиданным диссонансом.

Писатель, решившийся на столь непочтительный выпад — классик современ­ной немецкой литературы Ханс Магнус Энценсбергер. Прежде всего он известен как лирик и эссеист, но выступает и во многих других жанрах: как прозаик, пере­водчик, сочинитель книг для детей, создатель киносценариев, радиоспектаклей, даже оперных либретто (в том числе в сотрудничестве с известным современным композитором Г. В. Хенце), а также — как автор произведений для сцены, к числу которых формально относится и данный текст.

Но не только разнообразие жанров составляет "фирменный знак" творчества Энценсбергера, и не только "просветительская" разносторонность знаний, которая закрепила за ним в немецкой литературе титул poeta doctus , а в первую очередь его подчеркнутое расхождение с общепринятой точкой зрения, его нетерпимость 4 1 ко всякого рода стереотипам мышления, его умение, как отмечал известный немец-,,/гот кий исследователь средств массовой информации Норберт Больц, озадачить чита­теля "убедительной неожиданностью".

Провокационный пафос, безусловно, — примета художественного темпера­мента, но в какой-то степени, вероятно, и печать пятидесятых годов, реставрацион­ной аденауэровской эпохи, на которую пришлось начало творческой деятельности Энценсбергера: политический и поэтический нонконформизм был тогда для ху­дожников молодого поколения единственно приемлемой гражданской и эстетиче­ской позицией. Энценсбергер — как и Генрих Бёлль, Гюнтер Грасс, Ингеборг Бах-ман, Петер Рюмкорф — входил в легендарную "Группу 47", которая объединяла писателей, искавших в послевоенной Германии новых гражданских ориентиров и новых художественных путей.

Пьеса "Долой Гёте!" первоначально была опубликована в 1995 году, затем по­вторно — в 2004-м в сборнике произведений Энценсбергера под общим програм­мным заглавием "Диалоги между бессмертными, живыми и мертвыми", объединив­шем близкие по жанру и форме тексты. На сцене пьеса была поставлена в 1996 году в рамках фестиваля культуры в Веймаре, сыграли ее ведущие немецкие акте­ры и, как и предписывает сценарий, современная телезвезда. Тогда же эта поста­новка в прямом эфире транслировалась по телевидению, а позднее, в 2006 году, была повторно показана на телеэкране в рамках всемирного дня телевидения.

"Неожиданность" ракурса, избранного в этом тексте, очевидна. "Убедитель­ность" же его — в исторической подлинности. Как ни удивительно может пока­заться сегодня, но невыдержанные, презрительно-осуждающие тирады персона­жей пьесы — под общим лозунгом "Долой Гёте!" — действительно были произнесены в адрес великого классика, и, более того, за всеми злобными напад­ками стоят представители немецкой интеллектуальной элиты того времени. Автор называет и главный документальный источник своего текста — трехтомное ком­ментированное издание "Гёте в доверительных письмах своих современников", впервые опубликованное в 1918—1923 годах знаменитым исследователем и био­графом Гёте Вильгельмом Боде и переизданное с уточнениями в 1979—1982-м.

Благодаря подлинности исторического материала читатель получает уникаль­ную возможность: расставшись с клишированным образом веймарского поэта и отбросив груз всех последующих толкований, увидеть его фигуру в неподдельной полифонии тогдашних эмоций, недоумений, симпатий и антипатий.

Ради убедительности и почти научной точности "документа" Энценсбергер да­же демонстративно жертвует традиционной "художественностью". Живые голоса свидетелей того времени не подгоняются под жесткие рамки литературного обра­за, а лишь группируются в четыре главных архетипа эпохи, поэтому в высказыва­ниях персонажей порой ощутима стилистическая разнородность и даже нестыков­ка реплик.

Использование "чужого" текста и сознательное пренебрежение процессом его "переплавки" в авторский — не единичный, осуществленный в данной пьесе художественный эксперимент, а программный, кардинальный принцип нонкон­формистской поэтики Энценсбергера. "По-моему, это просто обывательский пред­рассудок — думать, что писатель должен от начала до конца сочинить свое произ-ведение. Требование непременной оригинальности творчества мне лично пред­ставляется довольно абсурдным", — так определил Энценсбергер свое художест­венное кредо в одном из интервью. Традиционной авторской претензии на всеве­дение и оригинальность он в своих произведениях противопоставляет внеличностную манеру письма: "Мысль, заключенная в материале, должна вырас­тать из него, а не довлеть над ним. Когда позволяешь высказаться другим, когда, прислушиваешься к другим, когда постоянно в процессе писания соизмеряешь свой голос с их голосами, то невольно и неизменно корректируешь самого себя. При таком подходе перу писателя несколько труднее сбиться на догматизм".

На приеме монтажа "чужих" текстов построены многие произведения Энценс-бергера. Так, одна из ранних пьес "Допрос в Гаване" (1970), получившая в Герма­нии огромный общественный резонанс, воспроизводит материалы допросов рево­люционным трибуналом участников американского вторжения на Кубу 1961 года. Роман "Короткое лето анархии. Жизнь и смерть Буэнавентуры Дурутти" (1972) представляет собой коллаж из газетных статей, речей, писем участников и свиде­телей событий гражданской войны в Испании 1936 года, использованы в романе и репортажи Ильи Эренбурга и Михаила Кольцова. Архивные документы (в том чис­ле и из русских архивов) непосредственно включаются в повествование и в по­следней по времени книге Энценсбергера "Хаммерштейн, или Своеволие", вышед­шей в начале 2008 года и в очередной раз удивившей читателя "убедительной неожиданностью": в казалось бы всесторонне изученной немецкой истории пер­вой половины XX века автор открыл фигуру, до сих пор странным образом обой­денную вниманием историков — генерала рейхсвера Курта фон Хаммерштейна, и сумел в судьбе его семьи отразить концентрированный сплав главных идей и за­блуждений того времени.

В восьмидесятые и девяностые годы Энценсбергер чаще всего обращался к литературным источникам. Так, из фрагментов переписки Клеменса Брентано и его второй жены Августы Бусман скомпонован роман "Реквием для романтической да­мы" (1990). На основе "чужих" художественных текстов построены многие произ­ведения из сборника "Диалоги между бессмертными, живыми и мертвыми": к при­меру, "Дидро и темное яйцо" (1990), "Пять бесед о Жаке-фаталисте" (впервые в данном сборнике). В качестве первоосновы для своих произведений Энценсбер­гер использовал и русское литературное наследие — пьеса "0 затмении истории. Два диалога XIX века, в переложении для современности" (1984) базируется на тексте книги Александра Герцена "С того берега".

Демонстративная документальность многих произведений этого автора не оз­начает, однако, что читатель имеет дело с чисто документальной литературой. В "Долой Гёте!" персонажи из окружения веймарского классика высказываются о нем в рамках телевизионного ток-шоу, поэтому помимо исторического пьеса име­ет и второе автономное время действия — настоящее. Благодаря современной "аранжировке" строгие историко-литературные изыскания оживают и становятся неожиданно доступными сегодняшнему читателю и зрителю, так что автор анонса телетрансляции этой пьесы имел полное право воскликнуть: "Энценсбергер утер « нос немецким филологам!" А столь естественная трансплантация кулуарных сплетен из бидермейеровских гостиных в сегодняшние телесалоны недвусмысленно , характеризует и мир современных массмедиа, придавая пьесе о веймарском клас­сике злободневную, публицистическую направленность.

Исторический документ воспроизводится в текстах Энценсбергера не как не­прикосновенный реликт прошлого или музейный экспонат, а как рабочий матери- ' ал для нового литературного текста, как интеллектуальное "топливо", или — по определению самого автора из послесловия к данной пьесе — как жизненно не­обходимый сегодня "вневременной ресурс". В интервью, посвященном пьесе "Долой Гёте!", Энценсбергер пояснил, какую формулу поведения извлекает он для се­бя из личного опыта Гёте: "Меня, разумеется, особенно интересовало, как реагиро­вал на всю эту критику сам Гёте. И я должен признаться, что позиция его вызыва­ет у меня восхищение. Его независимость, невозмутимость, хотелось бы даже сказать, чувство юмора, с которым он терпеливо сносил все пересуды, в общем-то не придавая им почти никакого значения, — все это вызывает во мне большую симпатию. Этого, разумеется, ему тоже не могли простить и клеймили за олимпий­скую надменность... Такая реакция, которую продемонстрировал Гёте, в эпоху всесилия массмедиа является, вероятно, единственно достойной. Поэтому я пола­гаю, что и нам, сегодняшним, — при всем несомненном различии в масштабах — стоило бы поучиться у него, а не жаловаться на всех и вся и не опровергать всех и вся, ввязываясь в газетные склоки и дрязги. Гёте не позволял втягивать себя в тря­сину массмедиа, а сосредотачивал свои силы на творчестве".

Главные художественные приемы этого "нонконформистского" текста, демон­стративно разрушающего традиционные жанровые клише — будь то драмы или исторической хроники, — свидетельствуют о связи с другими канонами, канонами модернистской литературы, которые — по собственному признанию автора — в начале творческого пути были для него "сугубо личной литературной програм­мой".

Неожиданное совмещение различных планов и смыслов, сочетание серьезнос­ти и шутки, веселая игра с "чужим" текстом и неизменный провокационный вызов закрепили за этим автором славу не только одного из самых "ученых", но и самых изобретательных и остроумных писателей современной Германии. "Он окрыляет нас, — писал об Энценсбергере немецкий поэт и переводчик Иоахим Сарториус, — и мы в порыве вдохновения набираем знания. Его ученость никогда не тягостна, она — часть увлекательнейшей игры, которая захватывает и заражает читателя, ес­ли только тот, в свою очередь, проявит готовность к игре и энтузиазм".

Может быть, и русский читатель, "окрыленный" данным текстом, по-новому от­кроет для себя "вневременной ресурс", оставленный нам веймарским классиком. А открыв его, возможно, оценит и иронически-серьезный призыв, обращенный к соотечественникам в 1949 году — в сложный для немецкой нации период — дру­гим поэтом-ученым, Готфридом Бенном: "Помоги себе сам, и тогда тебе поможет Бог — или Гёте".

Если читатель — в поисках своего образа Гёте — пожелает погрузиться в истори­ческое время действия пьесы, предлагаем ему обратиться к комментарию, поме­щенному вслед за текстом.

Иллюстративный материал, включающий портретную галерею великого мэтра и его современников, а также веймарские городские виды и музейные реквизиты того времени, призван наглядно воссоздать "исторические кулисы", подразумева­ющиеся за стенами воображаемого ток-шоу.

Краткие биографии современников Гёте дадут читателю возможность разли­чить за масками собирательных персонажей черты конкретных исторических лиц, а расшифровка авторства отдельных цитат поможет уловить в анонимной полифо­нии реплик индивидуальные интонации каждого из реальных "оппонентов" Гёте, а также точнее почувствовать отзвуки общественных и литературных столкновений той эпохи.

В некоторых биографиях — это хотелось особо подчеркнуть — неожиданно обнаруживаются русские нити, которые свидетельствуют о том, что "вневременной ресурс" немецкого классика — это и часть нашей общей истории, то есть в какой-то мере — и часть русской культуры.

Kиноооператоры, ассистенты.

Голоса телезрителей, позвонивших в студию.

Дикторы.

Ток-шоу проходи 1 и большом муниципальном зале, заполненном зрителя­ми. Место действия — Веймар.

Сцена оснащена современной телевизионной техникой. За столом на по­диуме четверо гостей телепередачи, в центре— велящий. По бокам и на заднем iii.uk телекамеры, телефоны с ретрансляторами, широкоформат­ный экран, могут быть и мониторы. В зале и на сцене — типичная атмосфе­ра прямой трансляции.

Заставка и финальные кадры, как и рекламные ролики, должны быть сня­ты заранее и прокручиваются по ходу ток-шоу.

1 принцип построения пьесы — анахронизм. Ведущий — современная телез­везда; что видно и по его манере держаться, и по тому, как он одет. Его роль не так жестко регламентирована текстом, он до известной степени вправе импровизировать, перебивать гостей телепередачи, переспраши­вать их. иной раз даже отпустить шутку — при условии, что в главном будет придерживаться сценария и минимум ключевых ДЛЯ дискуссии реплик.

Гости телепередачи — актеры. Им надлежит строго следовать роли. Изо­бражают они современников. Одеты по моде того времени, манера поведения соответствующая топ эпохе, Имеются в виду приблизительно 1810*1815 годы. Рекламные ролики тоже должны быть сняты в духе эсте­тики раннего бидермейера, то есть с подчеркнутой обстоятельностью и внешностью и с использованием подобающих музейных реквизитов.

Двойственность времени намеренно создает ощущение анахро­низма. Пародийных моментов и нарочитых аллюзий следует избегать. Временная нес тыковка должна оставаться в подтексте. Имя Гёте за всю пе­редачу ни разу не произносится Ведущем имен, под рукой экземпляры первых изданий произведе­ний Гёте, которые — как книжные новинки — он будет показывать в камеру.

Конкретно о гостях телепередачи:

ЛИЗЕЛОТТА фон IIIПИЛЬКЕЛЬМАН - дама веймарского высшего света, лет пятидесяти, в облике и жестах — лоск аристократки, держится величественно, одета с изяществом, манера речи изысканно благородная. Прото­типом могла бы служи и, Шарлотта фон Штейн. В подтексте — аффектиро­ванная привязанность к Гёте, обернувшаяся, однако, разочарованием.

Каролина Гердерхен несколько моложе и не так представительна

внешне, это тип обрадованной провинциалки из среды мелких буржуа, одержимой ВЫСОКИМИ идеалами. В личном плане скорее несчастлива, од­нако честолюбива, и неудачи на любовном фронте восполняет ревност­ным служением благим начинаниям. Пьет больше положенного. (Вовремя ток-шоу гостям предлагается вино.) Ее эмоциональная вспышка в конце бесе­ды объясняется именно этим. Прообразом могут служить как Каролина Гердер, так и Рахель Левин.

Профессор Фридрих Веровер—тип всеведущего влиятельного критика. Это ученый с именем, по взглядам близкий реакционному лагерю; настроен воинствующе, в своих политических убеждениях сторонник абсолютистской монархинационалистического образца. (Исторические прототипы: Генрих Фоглер, Кёхи, возможно также Пусткухен или Гёце.)

Людвиг Дренбаум — значительно моложе, ему около тридцати; тип рев­ностного поборника левых идеалов, не лишенный и карьеристских амби­ций. В подтексте — агрессивная зависть к Гёте, его богатству и всему про­чему. При работе над ролью можно было бы иметь в виду молодого Берне.

Эти четыре персонажа — фигуры вымышленные, но все, что они произно­сят, абсолютно достоверно и подтверждено историческими документами. Таким образом, эти персонажи выступают как бы от лица пятидесяти со­временников Гёте, среди которых — и имена самого первого порядка.

Заставка

На экране на фоне портрета Гёте движутся титры. Если текст при этом за­читывается диктором, то голос должен быть уже немолодой, уверенный и независимый (голос Гёте):

Вышел в свет сборник in octavo "Гёте в благожелательных отзывах совре­менников". Теперь бы я советовал озаботиться выпуском противоположного сборника: "Гёте в недоброжелательных отзывах современников". Не­другам моим сие предприятие особого труда не составит и даже, вне сомнения, послужит им развлечением.

Поскольку без меня, как представляется, и ныне и впредь уже не обойтись ни всеобщей, ни тем паче немецкой литературе, уверен, что любители ис­тории, без сомнения, будут признательны нам за возможность столь необ­ременительным образом познакомиться с тем, каковы были нравы в наше время и что за умы правили миром.

Мне самому результат подобного предприятия был бы в высшей степени любопытен, ибо вправе ли я отрицать тот очевидный факт, что у многих людей я вызывал отвращение и ненависть, а оные и публике стремились представить меня в соответствующем свете.

Я же, со своей стороны, могу' лишь свидетельствовать, что жизнь провел, несмотря на все нападки, в непрерывном труде — вплоть до последних дней своих.

Иоганн Вольфганг Гёте.

Ведущий. Добрый вечер, уважаемые зрители. Человека, о котором пойдет речь в нашей сегодняшней передаче, нет необходимости вам представлять. Его знают все; это не только самый знамени­тый писатель Германии, но и писатель, вызывающий у нас самые горячие споры. И я думаю, что пришло время попытаться взгля­нуть на него совершенно непредвзято с критической точки зре­ния.

Трудно найти людей более компетентных в этой области, чем се­годняшние гости нашей передачи.

1. In octavo {лат.) — малого формата, в восьмую долю бумажного листа. (Здесь и далее - прим.

перев.)

Я приветствую в студии в первую очередь двух наших дам, любез­но откликнувшихся на приглашение участвовать в дискуссии. Госпожа Лизелотта фон Шпилькельман принадлежит к высшим кругам веймарского общества, ей хорошо знакома жизнь при дво­ре великого герцога, и я думаю, не ошибусь, если скажу, что госпожа фон Шпилькельман знает нашего автора уже многие годы, не так ли?

Госпожа Лизелотта фон Шпилькельман величественно кивает в от­вет.

Это же можно сказать и о госпоже Каролине Гердерхен, чья роль в культурной жизни города, я полагаю, всем хорошо известна. Мне особенно приятно, что у нас сегодня в гостях профессор Веровер из Лейпцига. Вы все его прекрасно знаете по радио- и телепереда­чам — как глубокого знатока литературы и проницательного кри­тика. И наконец, я приветствую в студии господина Людвига Древбаума из Франкфурта. Недавно ему было присвоено звание магистра государственного права, и, несмотря на свою молодость, он уже приобрел известность как воинственный публицист. Было бы, разумеется, предпочтительнее, хотя бы уже из сообра­жений корректности, чтобы герой этого вечера, если мне позво­лительно так выразиться, лично присутствовал на нашей встре­че. К сожалению, он не выразил готовности предстать перед камерой и участвовать в дискуссии. А ведь тогда, уважаемые зри­тели, у вас была бы возможность составить о нем собственное мнение. К счастью, недостатка в очевидцах у нас нет, и поэтому мы начнем с того, что попросим наших веймарских гостей опи­сать нам внешность поэта. Какое впечатление он на вас произ­вел? Как он выглядит? Госпожа Гердерхен, пожалуйста.

Значит так, у глаз морщины, под глазами — большущие мешки; вообще, сразу видно, что это человек далеко не первой молодости. Hoc — ну просто ястребиный. Рот маленький, губы порой кривятся самым невероятным образом, вот только желтые страшно неровные зубы портят его, когда он улыбается. Лицо полное, с довольно-таки отвислыми щеками. Волосы надо лбом гладко выбриты. По виду его можно было бы принять за минист­ра, за военного, а то и за тайного советника или же за иное высо­кое должностное лицо, но уж никак не за ученого и тем более — не за великого поэта. К тому же он часто не может припомнить нужного слова и беспрестанно корчит гримасы.

ВЕДУЩИЙ. Что вы скажете о таком портрете, госпожа фон Шпилькель­ман?

Шпилькельман. Не знаю, откуда у госпожи Гердерхен впечатления столь интимного свойства. В нашем кругу мне доводится видеть ее весьма редко, но в данном случае с описанием его внешности я вынуждена согласиться. Наш мэтр представляется мне таким: походка медлительная и весьма степенная; живот отвис и выпячен вперед, как у беременной женщины; подбородок дряблый, словно желе, со­всем сросся с шеей; щеки полные, рот полумесяцем; ввысь, к небесам, обращены разве что его глаза, хотя более всего — шляпа; вовсем его облике чувствуется некое самодовольное равнодушие, но радостным он отнюдь не выглядит. Одно могу сказать: жаль его.

ВЕДУЩИЙ. Подождите минутку, я что-то вас обеих не совсем понимаю. Трудно представить, что он и впрямь производит столь отталки­вающее впечатление. У меня здесь с собой портрет писателя — я думаю, мы могли бы сейчас показать его на большом экране, чтобы наши зрители сами убедились. Кроме того, я хотел бы, с вашего позволения, зачитать свидетельство одной посетительницы. Вот послушайте, какое впечатление произвел он на нее: "Это самое совершенное существо из всех, кого я когда-либо встречала; великолепна уже сама внешность: высок ростом, ста­тен, осанка прямая, одет чрезвычайно изысканно, чаще всего — в черное или темно-синее; волосы причесаны с большим вкусом и напудрены: и совершенно замечательное лицо с ясными карими глазами, мягкими и проницательными одновременно. А когда он говорит, то становится еще прекраснее; тогда я просто не в со­стоянии отвести от него глаз. Поверьте, облик его исполнен та­кого величия, что даже обычная любезность с его стороны пред­ставляется монаршей милостью, но сам он как будто этого не замечает и шествует себе далее в ореоле своего сияния, спокойно и величественно, как солнце".

Шпилькельман (неодобрительно качает головой). Ну уж— спокойно и величественно!

Древбаум. Монаршая милость! Что еще за галиматья!

Гердерхен. Я догадываюсь, кто была эта гостья.

Ведущий. Пожалуйста, скажите нам по секрету

ГЕРДЕРХЕН. Нет уж лучше промолчу. Знаете, есть определенный тип женщин, которые на каждую знаменитость чуть ли не молятся. В таких поклонницах у него никогда недостатка не было.

Древбаум. Очевидно одно: в обращении с другими он всегда натянут и чопорен до невозможности. Отвратительно толстый, ручки ко­роткие, держит их, не сгибая в локтях, в карманах брюк. Человек он. безусловно, необычный, но что выдающийся — никак не ска­жешь. А что касается того портрета... Так это же придворная жи­вопись, чего вы хотите? Большого мастерства тут не требуется. На подобных портретах каждый будет выглядеть великолепно, если не поскупится на гонорар. Какие же могут быть в том сомне­ния! Здесь все приукрашено! Подлый обман, я во всяком случае на эту удочку не поддамся.

Ведущий. Ну не скажите... Всем нам отнюдь не безразлично, как мы выглядим, особенно когда перед камерой оказываешься. Смею предположить, господин Древбаум, что и вы побывали сегодня у парикмахера, не так ли? И если совсем честно — думаю, уважае­мые дамы тут меня поддержат, — легкий макияж никогда не поме­шает. А теперь как нельзя кстати — реклама.

Прокручиваются рекламные ролики.

Румянами называется пигмент нежнейшего оттенка, искусно применяемый преимущественно женским полом с целью придать лицу более привлекательный, свежий и моложавый вид. Следует, однако, остерегаться румян, изготовленных из минеральных пород, поскольку многие из них содержат вредные вещества и крайне пагубны для здоровья. Зато весьма приятны для кожи наши целебные бе­лила из порошка клубней аронники, а также "rougeenfeuille", румяна из сухих листьев кошениля и красного дерева. Свои товары рекомендует почтенной публике Андреае Ангелик, продавец галантерейных товаров из города Аполда. Табачная фабрика из Эберсдорфа, что в землях Ройсского княжества , пользуясь предоставленной возможностью, в очередной раз заверяет своих покупателей, что ее товары не могут, за исключением случаев сугубо индивидуальных, вредно сказаться па здоровье, ибо производятся из продуктов чистосортных, без всяких примесей суррогатов, кроме того, отличаются хотя и пикантным, но весьма не резким и незловонным запахом и приятным вкусом. Наш курительный табак тщательно нарезан, так что вам не попадется ни стеблей, ни черенков; он легко горит, без треска и вспышек, и, догорая, оставляет после себя чистый белый пе­пел. Фунт отборной южноамериканской махорки Санкт Вариши Кнастер мож­но на ныг(ешний день приобрести по вполне сходной цене, всего за 32 крейцера.

Щетки для одежды, для ШЛЯП, для ног, для полировки поверхностей, для пряжек, для зубов, а также ершики и всякого рода трещотки, обтянутые кожей, сафья­ном или шелковой тканью, и к ним ручки, украшенные серебром, слоновой костью или инкрустированные перламутром, кроме того, метлы, скребницы для лоша­дей и щетки для растирания при обчороках, апоплексических ударах и в иных подобных случаях - все это в богатом ассортименте предлагает мануфактура щеток из Алтенбурга. Спешите заказать наш новейший прейскурант!

Ведущий. Дорогие зрители, наши гости в студии обрисовали весьма впечатляющий образ великого мэтра, возможно, не очень лест­ный, но зато, надеюсь, правдивый. Однако все это — черты сугубо внешние, на которых мы не намерены долее задерживаться. Гораз­до интереснее нам характер этого необыкновенного человека. Мо­жет быть, вы могли бы нам помочь познакомиться с ним поближе? Какое впечатление он на вас произвел и какую роль он играл в вей­марском обществе? Госпожа фон Шиилькельман, пожалуйста...

Шпилькельман. Тут я вынуждена буду начать издалека... В самое пер вое время он представлялся нам яростным волком, который во мра­ке ночи, будто оборотень, накидывался на добропорядочных людей и втаптывал их в грязь. "Лютый зверь". — восклицали мы, и я еще жарче и громче других. Однако вскоре мне довелось убедиться, что, несмотря на все эти дикие выходки, в душе он совсем не лютый...

Гердерхен. Лично мне ласка его всегда кажется лаской тигра. В его

объятиях всегда ожидаешь кинжала за пазухой. Ведущий. Но все же — ласка, объятия...

Шпилькельман. Должна сказать, меня удивляют подобные выраже­ния, более того, я нахожу их неуместными.

Гердерхен. Отчего же?

Шпилькельман. Насколько мне известно, у вас нет оснований для подобных откровенностей.

Гердерхен. Странно именно от вас это слышать.

Шпилькельман. А мне странно, что именно вы позволяете себе « здесь столь грубые инсинуации, похоже, намекая на какое-то особое при нем положение.

Ведущий. Милые дамы, прошу вас! Не лучше ли вернуться к предмету нашей дискуссии?

Шпилькельман. Вы правы. Продолжу свою мысль. С первого дня на­шего знакомства я неизменно испытывала к нему некоторое недоверие. Достаточно внимательно почитать его романы, и станет ясно, что от людей он ждет ровно столько ума и дарования, чтобы они были в состоянии вдохновляться его идеями, и исклю­чительно только его идеями. Душой он уже давно состарился...