Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Ханс Магнус Энценсбергер Долой Гёте

.doc
Скачиваний:
7
Добавлен:
28.05.2015
Размер:
226.3 Кб
Скачать

Показывает издание.

Веровер. Издевательство над читателями, иначе это не назовешь! И сколько заурядной, пошлой болтовни! Стоило ли продавать душу дьяволу, чтобы оказаться на студенческой попойке? А все эти ска­брезности, которые ему так хочется выдать за вольность духа! Не пора ли наконец — решительно и открыто — дать отпор этому бес­чинству? Одного не понимаю: как не жаль было бумаги и краски на печатание такого?!

Веду щ И й. Слушайте, уважаемый господин профессор, не слишком ли вы перегибаете палку? Многие немцы уже сейчас считают "Фаус­та" произведением классики. Вам бы следовало предоставить пуб­лике доказательные аргументы, ежели желаете убедить ее в своей правоте.

Веровер. Что ж, извольте. Так вот, этот несчастный Фауст несет несу­светную тарабарщин)-, при том слогу него неловкий, неуклюжий, любой ученик зарифмовал бы лучше. Да и грамматики-то он как следует не знает: говорит, к примеру, "скользив" вместо того, как полагается — "скользивши". Мой учитель отбил бы мне все ягоди­цы, ежели бы я осмелился подать ему вирши, столь же скверные, как вот, к примеру, эти:

Скользив меж духов по вершинам, в сияньи реять по луговинам.

Ну и так далее. "По луговинам" — заметьте, исключительно риф­мы ради. Больной в горячке и то не наговорит такого бреду, как этот Фауст.

Ведущий. Извините, господин Веровер... Боюсь, мы не можем дольше задерживаться на примерах.

Веровер. Я понимаю, постараюсь покороче. Одним словом, уважае­мые дамы и господа, вычищать эти Авгиевы конюшни - просто титанический труд. Да и какой в том смысл? Пытаться отмыть не­гра — неблагодарное занятие. Здесь, на мой взгляд, дело обстоит просто: взбрело в голову некоей прославленной особе накропать наискучнейший и примитивнейший вздор — лишь для того, что­бы проверить, не наберется ли и тут легион критиков-придурков и читателей-льстецов, которые в этой заведомой чепухе отыщут глубокий смысл и нетленную красоту. У всех великих одно общее с бессмертным далай-ламой — даже их каки преподносятся как конфетки и почитаются как реликвия.

Веду щи и. Спасибо. Я думаю, пока достаточно.

На сцену выходит ассистент и что-то шепчет ведущему на ухо. На лице ведущего замешательство, растерянного,.

Ведущий. Как мне сейчас сообщили, в городе распространился слух, что господин тайный советник серьезно заболел. Врачи, как я по­нимаю, опасаются печального исхода. Горячка может дать ослож­нение на мозг, и, если к тому же начнется отек легких, не исклю­чено...

Госпожи Гсрдерхен, которая во время передачи пила (вокал за бокалом, па­дает со стула. Все окружают ее, пытаются помочь.

Шпильсельман Что с ней?

Протягивает госпоже Гердерхен свой флакончик с нюхательной солью. Гердерхен как будто приходит в чувство и с трудом поднимается. Следую­щую тираду она произжнтп . пошатываясь, еще- не протрезвев окончатель­но, не очень отчетливо.

Гердерхен. Да-да, я боготворю его, боготворю.... Не думайте, это не аффектация, я боготворю его до самозабвения... Я всегда благого­вела, преклонялась перед ним — еще тогда, когда его никто не по­нимал и не ценил. Это «хлестнуло меня как потоп.

Ведущий. Скорей, воды.

Шпильсельман. Какой скандал! Опуститься до такого!

Гердерхен. Сладостные речи, что он нашептывал мне на ухо... Как трудно мне было вконец не потерять голову...

ШПИЛЬКЕЛЬМАН. И такое открыто при всех! Поразительная непри­стойность!

Гердерхен. Тайная, заветная мечта всей моей жизни... До чего же тя­жело всю жизнь таить ее в себе и не выдан» ни словом.

Ведущий. Госпожа Гердерхен...

Гердерхен. Оставьте меня! Вам этого не понять. Он всегда был для ме­ня единственным верным другом, которого я понимала с полусло­ва—и сердцем чувствовала, в какие пропасти ада доводилось ему глядеть. Но и после тысячи разлук я неизменно обретала его вновь!

ВЕДУЩИЙ. Дорогие зрители, мы будем держать вас в курсе относитель­но состояния здоровья нашего мэтра. Через несколько минут, возможно, что-то прояснится. А сейчас реклама.

Демонстрируют следующие рекламные ролики:

Кантаридин или шпанские мушки, применяемые в очень маленьких дозах, ока­зывают чрезвычайно целебное воздействие при затяжных катарах, подагре, ар­тритах и параличе конечностей. Благодаря своему оттягивающему жидкость и возбуждающему воздействию они широко используются в качестве мочегонных препаратов, а также как весьма действенное средство против снижения муж­ской потенции. В случае неправильного применения они. однако, могут вызвать сильнейшие воспаления. Своевременная консультация у опытного аптекаря в данном случае весьма желательна. Обращайтесь к господину Исцелителюсу, про­визору из аптеки "У льва ".

Бумажные обои брейткопфекой мануфактуры из города Лейпцига отличают­ся красотой рисунка и богатством красок. На прославленных "радужных"обоях ландшафты и пейзажи отличаются особым перламутровым отливом благода­ря специальной технике расплывчатых контуров. Художникам удается превос­ходно передать игру светотени даже на листве деревьев. Цены за рулон в 10 ба­варских футов - от пятидесяти крейцеров до двух гульденов, цена рулона "бархатистых" или "радужных" обоев - до четырех гульденов. Свой товар пред­лагает вам Кристиан Фридрих Тон из Ильменау.

Несколько лет тому назад была изобретена электрическая зажигалка, однако до сих пор этот хитроумный аппарат был пригоден скорее для экспериментов фи­зиков, чем для широкого употребления. И вот совсем надоено гофмедик и изобре­татель фон Рейхенбах создал в Мюнхене зажигательное устройство нового ти­па, которое безотказно действует при любой погоде и совершенно не чувствительно к пыли; оно настолько удобно, что наполнять его требуется только раз в год. Цена на него составляет 36 гульденов, включая чехол из красно­го сафьяна, и приобрести его можно на Роллгассе, у преемника прославленного Шееле .

Ведущий. Отбой тревоги, дамы и господа, отбой тревоги! Мы с вами попались на удочку, поверив одному из тех слухов, которые здесь, очевидно, в порядке вещей. Я рад сообщить вам, что великий пи­сатель в полном здравии. Информация эта абсолютно достовер­ная. А все остальное — ложная тревога! Поэтому мы можем совер­шенно спокойно продолжить нашу дискуссию. Полагаю, что пришло время попытаться подвести некоторые итоги. Для этого я хотел бы дать слово молодому поколению. Господин Древбаум, прошу вас.

Древбаум. Я думаю, наш герой обрел признание и славу единственно потому, что всякий раз потворствовал вкусам времени. А хороши были эти вкусы или нет, его совершенно не заботило. Лишь бы только его читали, восхваляли, превозносили до небес, больше ему ничего не было нужно.

Ведущий. Это вам следовало бы подтвердить на конкретных приме­рах.

Древбаум. Пожалуйста. Юношеские годы его пришлись на период чув­ствительный, сентиментальный — и, чтобы отдать должное это­му стилю, он написал "Вертера". Когда же изнеженные вкусы ус­тупили место нравам более суровым и грубым, он тут же сочинил своего Тёца фон Берлихингена". Ну а под конец нашел успокое­ние в жизненной максиме, которой остался верен и по сей день. Максима эта гласит: величие добродетели и таланта есть утеше­ние для бедных, выдуманное им на потребу. Сам же он видит ве­личие в уделе аристократа: пользоваться исключительным пра­вом на удовольствия, тогда как другим остается довольствоваться исключительно работой. Он все время плыл по течению и все время оказывался наверху — как пробка.

Веровер. А когда разнузданность нравов, уже давно проникавшая к нам из Франции, была окончательно освящена в горниле Француз­ской революции, как повел себя он? Он сам возложил на себя сан первого жреца у алтаря плебеев.

Древбаум. Вздор! Как раз наоборот! Он всегда состоял на службе у де­спотов. Его сатира направлена только против слабых и неимущих, пред сильными мира сего он заискивает и раболепствует. С тех пор как Наполеон навесил ему в петлицу свой позорный крест Почетного легиона, он и ведет себя так, как пристало сему легионеру! Эта личность — раковая опухоль на теле немецкой на­ции.

Ведущий. Ну-ну, господин Древбаум, не слишком ли вы увлеклись?

Древбаум. Дайте мне договорить! Именно раковая опухоль, и при этом, что меня особенно возмущает, все единодушно восхваляют его и даже величают королем поэтов. Хотя вернее было бы име­новать его поэтом королей, королей-деспотов. Да и двор велико­го герцога, где он вот уже более полстолетия сидит на привязи, настолько, я слышал, чопорен и смехотворен, что и поверить трудно.

Веровер. Ваши нападки в адрес правящей династии Великого герцога считаю своим долгом отвести со всею решимостью.

Ведущий. А вы, уважаемые дамы, вы ничего не хотите возразить?

Шпилькельман. Людям ведь не запретишь говорить. Столько всяких нелепостей приходится о нем слышать — и все потому, что видят в нем, как правило, лишь его темные стороны. Но нелепее всего то, что и сам он любит выставлять напоказ свою изнанку. Оттого-то так мало людей понимают его и столь многие судят о нем — как о человеке — весьма превратно.

Веду щ и й. Госпожа Гердерхен?

Гердерхен. Вы ко мне? Я уже все сказала. Я устала и хочу домой.

Ведущий. Вы правы, нам пора заканчивать.

Древбаум. Пустая трата времени — продолжать словопрения по пово­ду этого господина, который, точно трусливая мышь, при малей­шем шорохе зарывается в землю и готов пожертвовать воздухом, светом, свободой, всем-всем, только бы ему в его норке не меша­ли лакомиться украденным кусочком сала! С того мгновения, как я обрел способность чувствовать, я его ненавижу, с того мгнове­ния, как я обрел способность мыслить, я знаю за что.

Ведущий. Ну вот, уважаемые дамы и господа, мы и подошли к концу на­шей передачи. Дискуссия получилась — сверх ожидания — жар­кой, возможно, даже и чересчур жаркой, как очевидно сочтут бес­численные почитатели поэта. Будущие поколения рассудят, на чьей стороне правда: на стороне писателя или же его критиков. А себя и вас, уважаемые зрители, я утешаю мыслью, что последнее слово по этому вопросу еще далеко не сказано. Всего хорошего.

Финал

Вначале на экране, на фоне цитаты из заставки — неподвижный кадр: Гёте на смертном одре. (Рисунок с натуры Ф. Преллера). Потом прокручивает­ся короткий фильм о похоронах: крупным планом — процессия у ворот кладбища, затем — усыпальница семьи герцога (лучше, если съемки будут сделаны во время дождя). За кадрим звучит похоронная музыка, несколько искаженная в записи, с замедлениями. Голоса дикторов.

ПЕРВЫЙ ДИКТОР. Веймар теперь вновь погрузится в прежнее небы­тие, из которого был вырван на время, ибо дух его ныне вознесся к Богу.

Второй диктор. Люди грубо толкались и лезли вперед. Процессия выглядела крайне неорганизованной и разношерстной. Тело покойного— на старом катафалке без цветов, всего два венка. Из-за ужасного гвалта совсем не было слышно звона колоколов. Лица у всех — холодные и безучастные, ни следа скорби или сочувствия. Так был похоронен величайший поэт Германии. Стоял лютый мо­роз, и ветер пронизывал до костей. А повсюду — только несконча­емые разговоры О неотесанности и грубости простонародья.

Третий ДИКТОР. Больше всего возмущает меня та назойливость, с ка­кой и теперь не перестают одолевать покойного, требуя от него, чтобы он был совсем не тем, кем был, а именно — не Гёте. Одни ставят ему в упрек, что он не писал церковных псалмов и назида­тельных трактатов, другие — что не сочинял патриотических гимнов и либерально-демократических прокламаций. В то время, как вся Европа оплакивает его кончину, эти безумцы готовы вы­рвать его прах из герцогского склепа и развеять по ветру. Такая дикость возможна только в Германии!

Финальный кадр

Печатными буквами на черном фоне, с факсимильной подписью Гёте: "Все они шлют мне сердечный привет и до смерти меня ненавидят!"

Финал. Движущийся на экране текст

Все высказывания студийных гостей о Готе подлинны. Цитаты взяты у сле­дующих его современником:

Беттина фон Арппм. Иоганн Баптист Бертрам, Людвиг Берне. Карл Ав­густ Бёттнгер, Генрих Кристиан Бойе, Фридерика Брун, Карл Людвиг Фернов, Георг Форстер. Эберхард фон Гемминген, Фридрих Гловер, Ио­ганн Мельхиор Гёце, I [аулина Готтер, Иоганн Дидерих Грис. Генрих Гей­не, Иоганн Готфрид и Каролина Гердер. Вильгельм фон Гумбольдт, Август Вильгельм Ифланд, Фридрих и Хелена Якоби. Карл Людвиг и Генриетта фон Кнебель, Кристиан Готфрид Кернер. Хелена фон Кюгельген, Рахель Левин. Каспар Фридрих Мансо, Вольфганг Менцель, Фридрих Мюллер, Крнстоф Фридрих Николаи, Франц Людвиг Пассов, Эрнст фон Пфуль, Иоганн Фридрих Пусткухен, Иоганн Фридрих Рохлин. Иоганн Даниэль Зандер, Каролина Шеллинг. Фридрих и Шарлотта Шиллер, Шарлотта фон Шиммельман. Фридрих и Доротея Шлегель, Иоганна Шопенгауэр, Вильгельмина Шютце, Марин Шпанн, Шарлотта фон Штейн. Карл фон Штейн, Доротея Шток. Элиас Штёбер, Фридрих Леопольд фон Штоль-берг. Кристиана Вулытиус, Кристоф Мартин Внланд, Иоганн Георг фон Шиммерман.

Об анахронизме

Послесловие

Со все возрастающим ускорением того, что некогда именовалось прогрессом, не-изменно возрастает и несинхронность нашего восприятия времени. Завершилась ил»< эпоха, когда еще можно было обольщаться иллюзией, что человек способен идти в ногу со временем. Этой иллюзией сегодня продолжают жить одни лишь фанатики прогресса: или непоколебимые приверженцы авангарда, или же одержимые тех­нократы, которые, сами того не замечая, производят достаточно анахроническое впечатление. Все остальное человечество ясно отдает себе отчет, что ничья жизнь не может протекать синхронно с радиосигналами точного времени. (Даже и сам термин "дух времени" с этой точки зрения выглядит высокопарным и претенциоз­ным и, что характерно, встречается теперь только на страницах глянцевых журна­лов.) Мы же упрямо волочим за собой по жизни остатки былых времен: нам ведь давно стало ясно, что это и есть наши главнейшие ресурсы. Именно по этой причи­не ученый-кибернетик переезжает в квартиру в старинном доме, эксперт по воору­жению идет в оперу, а разработчик чипов проявляет склонность к буддийской фи­лософии.

В эпоху технического прогресса анахронизм стал для современной цивилиза­ции незаменимым психостимулятором, противоядием от ее маниакальной одержи­мости будущим. Этим и объясняется живучесть изящных искусств, до сих пор неиз­менно преодолевавших столько раз предсказанный им неминуемый конец.

То же можно сказать и в отношении такой весьма анахроничной фигуры, как поэт. Интересна в ней вовсе не ее актуальность, в чем пытаются убедить нас апо­логеты литературы, а как раз наоборот — ее несовременность. Далеко в прошлом остались времена, когда поэзия считалась главным хранителем и передатчиком информации. (Исследователи Фридрих Китлер и Бернхард Зигерт , к примеру, по­дробно описали нам хронологию различных "дискурсивных сетей".)

Поэты, которых мы привыкли относить к классикам, выступали передатчиками информации в очень разных планах. Духовное общение с ними было особым ин­формационным средством, которое безотказно служило человечеству на протяже­нии очень долгого времени. Являлись ли поэты, к примеру, генераторами или толь­ко фиксаторами разделения жизни на частную и общественную сферы — сказать трудно.

"Долой Гёте!" представляет собой литературный или сценический этюд для расшифровки подобных взаимосвязей. Появление в литературе "частного лица" можно считать изобретением Гёте. В данном случае эксперимент проводился, без сомнения, над самим собой: поэт выступал одновременно и как экспериментатор, и как объект эксперимента.

Огромный успех, сопутствовавший этой попытке публичного самоанализа, затмил новаторскую суть творческого открытия Гёте, превратив посягательство на нормы в образец для подражания, исключение из правил — в само правило, экстравагантность — в тривиальность.

На определенный эффект это открытие сегодня может претендовать разве что в сфере производства шлягеров.

В свое же время оно воспринималось не столько как нововведение, сколько как скандал. Чтобы ясно себе это представить, нужно обратиться к историческому контексту. Письменные источники предоставляют нам неопровержимые свиде­тельства того, что Гёте — по малопонятным сегодня причинам — раздражал сво­их современников. Что именно не устраивало их в поэте, они едва ли могли сфор­мулировать. Аргументы, которые они выдвигали, по прошествии времени кажутся на редкость беспомощными, легковесными и противоречивыми. Тут можно скорее говорить об укоренившемся чувстве глубокого неприятия, которое вызывали не только произведения поэта, но и само его существование. Должны были пройти десятилетия разжевывания, перетолковывания и усвоения его творчества, чтобы наконец удалось расположить к нему читающую публику. В результате несколько запоздалой канонизации он все же занял свое место в пантеоне классиков, и упор­ная неприязнь, сопутствовавшая ему при жизни, в конце концов канула в Лету. Об этой давно забытой неприязни и хотелось напомнить читателю данным этюдом.

Гораздо интереснее, нежели искать причины такой антипатии современни­ков — которая была обращена не только на самого поэта, но и на его ближайших "сообщников" и соратников, в особенности, на его жену, — обратить внимание на то, по каким каналам эта антипатия распространялась. Хотя печатные издания — в качестве, так сказать, официального средства информации — и имели тут опре­деленное значение, но при ближайшем рассмотрении тексты рецензентов оказы­ваются лишь второстепенными источниками. Широковещательная функция оста­валась за сплетнями — как своего рода передающим устройством или интерфейсом между сферами частной и общественной жизни. Решающую силу имел приговор, выносившийся за спиной обсуждаемой персоны. Все эти толки и пересуды сохранились и дошли до наших дней (хотя, как правило, остались мало­доступны для широкой публики), поскольку не были только кулуарными сплетня­ми, а безостановочно оттачивались и переформулировались в так называемых до­верительных письмах. К услугам корреспондентов было учреждение, которое в начале XIX века впервые приобрело статус массового информационного медиума, а именно — учреждение почты.

Интенсивность коммуникации, о которой свидетельствуют эпистолярные ар­хивы того времени, позволяет проследить развитие событий даже самого частно­го характера день за днем, а иногда — и час за часом. Обращаясь к этим письмам сегодня, трудно не поддаться соблазну читать их как записи телефонных разгово­ров.

Поэтому анахронизм является в данном случае не только темой, но и методом сценической реконструкции. Используемые при этом приемы позволяют проеци­ровать эпистолярную сферу коммуникации на более поздние (однако тоже стре­мительно устаревающие) медийные формы, такие, как радиоспектакль или телеви­зионное ток-шоу, что дает возможность резать, копировать, монтировать и обрабатывать исторический материал.

То, что в конце концов уцелело от классиков, и есть, вероятно, тот последний остаток, который мы вправе считать нашим вневременным ресурсом. Каждый чи­татель может сам провести подобный эксперимент. Во всяком случае, пока еще электронным средствам массовой информации, несмотря на их массированную атаку, не удалось изгнать из нашего сознания тех анахроничных духов прошлого, которых мы называем поэтами.