Diagnost_prozed_Devyatko

ить теоретические понятия в процесс измерения. Однако, разделяя общие черты американской традиции анализа переменных (восходящей к работам Лазарсфельда), моделирующий подход сводит само теоретизирование к серии изящных технических решений [196. Р.53]. Поэтому конечным фундаментом измерения, его операционально определяемыми индикаторами оказываются описания повседневного языка, произвольный и изменчивый характер которых открывает весь подход для феноменологической критики. Разграничивая "образы" и "индикаторы", "латентные переменные" и "наблюдаемые показатели", причинные модели измерения в сущности сохраняют общие онтологические посылки лазарсфельдовской концепции качественного измерения и взаимозаменимости индикаторов [196. Р.54-57]. Хотя моделирующий подход и основывается на идее теоретической нагруженности обсервационных понятий, он, по мнению Поусона, трактует сами теоретические понятия как переменные и, следовательно, сводит их к "суммарным описаниям" или эмпирическим генерализациям. Различие концептов теории и конкретных индикаторов (или, иначе, постулятивных и интуитивных понятий) не основано на сколько-нибудь приемлемых критериях демаркации и, как мы и отмечали выше, постоянно воспроизводит проблемы релевантного научного протокола, онтологического статуса латентных переменных и возможной трактовки причинного влияния теоретических "образов" на эмпирические "показатели" [196. Р.57]. Поусон признает, что различение "вспомогательных теорий измерения" и "содержательных (теоретических) теорий" представляет собой определенный шаг вперед в сравнении с дихотомией "образ - индикатор", но этот шаг, как он полагает, ведет лишь к более изощренной версии эмпиризма. С его точки зрения, подход Блейлока и его последователей сохраняет дуализм "мыслимого - воспринимаемого" (или "теоретического - эмпирического") и игнорирует "роль теории и концептуализации в перцептивных различиях, которые мы делаем" [196. Р.71 ]. Нам кажется, что представленный в этой книге анализ концептуальных оснований моделирующего подхода позволяет не согласиться с наиболее категоричными из суждений Поусона: хотя в ранних работах Блейлока присутствуют спорные или некритически заимствованные из эмпирицистской философии науки положения, развитые им позднее представления о роли контекста и "фоновой" теории в сравнимости индикаторов, об относительности разделения теоретических конструктов и наблюдаемых индикаторов (и зависимости этого разделения от конкретной исследовательской проблемы) делают очевидной несправедливость обвинений в принятии понятий естественного языка в качестве "прямых наблюдений" или в стремлении превратить теоретизирование в "фабрикацию путевых диаграмм" [196. Р.71 ]. В остальном, повторим, критические замечания Р.Поусона вполне справедливы, и последние разделы этой книги мы посвятим краткому обзору новейших тенденций в анализе взаимосвязи концептуализации и измерения и попыток развития и модификации моделирующего подхода, начав со взглядов самого Поусона.

140

4. Реалистскаястратегияизмерения

Р.Поусон подвергает критике шкалирование и моделирующий подход к измерению, в большей или меньшей степени разделяющие основные недостатки всех традиционных стратегий: игнорирование интерсубъектной и межкультурной вариативности смыслов; навязывание смысловой перспективы исследователя в процессе общения с исследуемыми; использование терминов естественного языка в качестве эмпирических референтов формальной системы измерения; влияние теоретических представлений на отбор данных. Предлагаемая им альтернатива в значительной степени основана на постпозитивистской философии науки и реалистской версии методологии социальных наук (Р.Харре. Р.Бхаскар и др.). Для последней особенно характерна критика рациональной реконструкции логики исследования в естественных науках, навязываемой позитивизмом в качестве методологического эталона для наук общественных, а также повышенный интерес к реально используемой учеными "logics-in- use", часто далекой от дедуктивно-помологической модели.

По мнению Поусона, моделирующему подходу к измерению недостает понимания роли фундаментальных механизмов (underlying mechanisms), порождающих наблюдаемые причинные зависимости. Следует не просто задаваться вопросом о причинной взаимосвязи между переменными, а пытаться понять внутренние структурные механизмы этой связи: "Например, наше знание законов соотношения давления и температуры газов не является простой производной эмпирических генерализаций, вычисленных на основании надежных показателей либо на основании арифметической согласованности причинной модели, использующей вспомогательные теории, чтобы связать социальные понятия и конкретные индикаторы. Скорее любое эмпирическое доказательство взаимосвязи, которым мы располагаем, рассматривается в соответствии с независящим от него знанием о форме газовых законов, основанным на нашем понимании поведения фундаментального механизма, т.е. кинетической теории молекул газа" [196. Р.72].

Иными словами, теория должна не только постулировать существование некоторого отношения, но и объяснять его форму посредством обращения к глубинным онтологическим структурам. Естественные науки, как полагает Поусон, действительно могут преподнести урок социологам, однако этот урок отличается от рецептов позитивизма.

Прежде всего, основой языка обсервационных понятий и показателей должна служить теория, а не повседневное знание. Легко видеть, что этот тезис является лишь более отчетливой формулировкой мыслей Блейлока об опасности использования "самоочевидных" понятий естественного языка в качестве социологических переменных и о необходимости конструирования этих переменных на базе осмысленных теоретических представлений (ср., например, с тем, что говорит Блейлок об использовании категориальных переменных в социологическом анализе).

141

Однако использование теории в качестве источника для языка наблюдений, как известно, порождает проблему циркулярности (или "порочного круга"): если термины наблюдения, которыми мы пользуемся, сконструированы на почве социологической теории, то как они могут служить доказательством этой теории? Релятивистская и структуралистская критика эмпирической социологии как раз и подчеркивает "селективный", а не "объективный" характер эмпирических данных. Чтобы показать способ решения этой проблемы, Поусон обращается к повседневной практике естественных наук, где экспериментирование и измерение являются основными видами исследовательской деятельности и, судя по всему, не воспринимаются учеными как источник смещенных наблюдений. Он справедливо отмечает, что в естественных науках практика измерения опирается не столько на аксиоматические теории шкалирования, сколько на практические вопросы преобразования и передачи энергии и обработки сигналов. Кроме того, "совершенно ясно, что сама цель измерения <в физике> - включить и воплотить в инструменте принципы, выводимые из теоретической науки" [196. Р.106]. Т.е. задача измерения воспринимается как инженерная, связанная с практическим применением законов, теорий и гипотез теоретической физики. Стратегию, которая в этом случае используется, Поусон называет трансформационной моделью измерения: ученый (инженер) измеряет свойство, конструируя искусственную систему, в которой создаются взаимосвязи между интересующим его свойством и другими свойствами (описываемыми другими, пусть частными, работающими теориями) [196. Р.110 ]. Эта интервенционистская стратегия подразумевает, что ученый не ждет милостей от природы (т.е. озарений в результате "прямого наблюдения") , а берет их у нее (т.е. создает и контролирует не существовавшую прежде ситуацию). Урок, заключенный здесь, состоит, по мысли Поусона, в том, что социологам не следует более полагаться на репрезентационную модель измерения с ее якобы исходными "прямыми индикаторами". Они должны, по крайней мере, имитировать подлинную трансформационную модель. С нашей же точки зрения, моделирующий подход к измерению едва ли нуждается в этом конкретном уроке, хотя и должен включить в себя другие верные положения, развиваемые Поусоном.

Другой интересной особенностью трансформационной модели измерения является то, как в ней преодолевается проблема циркулярности. По мнению Поусона, аргумент "порочного круга" не относится к этой модели, так как теории и гипотезы, которые проверяются при измерении конкретного свойства, отличаются от теорий и гипотез, которые при этом измерении применяются (что и позволяет назвать модель трансформационной) [196. Р.114-116, 120]. Мы не станем, вслед за Поусоном, обращаться к иллюстрациям того, как используются преобразования различных форм энергии в физических измерительных приборах. Отметим лишь, что Р.Поусон также приходит к идее относительного эмпирического подтверждения теории, которая (как мы писали в предыдущем разделе) играет решающую роль в возможности обоснования моделирующего подхода к

142

измерению. При этом Поусон не стремится создать некую нормативную социологическую методологию, включающую в себя правила "хорошего" трансформационного измерения. Эти правила (перефразируя Э.Гидденса) - и средство, и результат реальной исследовательской практики, ибо методология и реальная практика социологического исследования организованы рекурсивно [196. Р.125]. Поусон сам суммирует "новые правила социологического измерения" следу-

ющим образом [196. Р.324-325]:

1)Социологические переменные - это не дискретные "свойства",

ачасть системы, регулируемой каким-то генеративным фундамен-

тальным механизмом. Параметры измерения конституируются социологической теорией;

2) Исходным материалом для эмпирической проверки являются социальные регулярности. Однако сами регулярности - это не случающиеся "сами по себе" совпадения, а результат действия порождающих фундаментальных механизмов в конкретном контексте. Любая эмпирическая гипотеза должна включать в себя детальную спецификацию всех трех элементов, а ее проверка предполагает использование определенных средств концептуальной или экспериментальной (квазиэкспериментальной) изоляции интересующего исследователя генеративного механизма от других социальных механизмов (т.е. источников смешения). Так как, с точки зрения Р.Поусона (в значительной мере опирающегося на работу [168]), статистический контроль является несовершенной заменой экспериментального, - а последний в социальных науках неприменим, - то предпочтение должно отдаваться сравнительным и лонгитюдным исследованиям, позволяющим вычленить вариативность контекста;

3)Эмпирические доказательства имеют смысл только внутри целостных скоординированных систем (сетей) знания. Так как значения любых терминов ("теоретических" или "обсервационных") задаются внутри концептуальной сети, одни понятия и теории - сравнительно лучше понимаемые и, следовательно, поддающиеся измерению - могут служить уточнению и проверке менее ясных понятий и теорий. При этом теоретизирование в социологии должно держаться как можно дальше от формулировок естественного языка, стремясь создать собственную концептуальную сеть формально определяемых понятий. Конечным результатом в этом случае станут генеративные формальные модели, -по отношению к которым только

ивозможно говорить о проверке гипотез;

4)То, что можно рассматривать как эмпирическое доказательство, должно не измерять "реальный мир" непосредственно и прямо, а соотносить конкурирующие понятия или утверждения. Именно в точках пересечения теорий возможно обоснование научного вывода (что делает научный дискурс в принципе проверяемым, в отличие от абсолютно контекстуального и открытого повседневного дискурса) . Решающая же роль измерения связана с тем, что оно концентрирует в себе уже существующее теоретическое знание, делая возможной интерпретацию эмпирического доказательства;

143

5) Безусловно, социологические данные социально конструируются. Точнее, процесс порождения данных определяется совокупностью вербальных и социальных признаков, задающих контекст коммуникации. "Навязывание" значений респонденту (или информанту) - это реальная проблема, поскольку исследуемые понятия - это понятия самого социолога и они не могут и не должны быть ничем иным. Единственное средство смягчить эту проблему - использование данных, относящихся исключительно к институциональному или взаимному (интерсубъективному) знанию. Исследователь с необходимостью принимает на себя роль "концептуального наставника" (но не "открывателя гипотез"), а респондент действует как "учащийсяинформант".

Поусон принимает все неизбежные ограничения социологического измерения, связанные с невозможностью жестко формализовать социологические теории (а иногда - и определить, какие из них можно считать конкурирующими), с несовершенством контроля, обеспечиваемого квазиэкспериментальными схемами, с недостижимостью полной концептуальной ясности в процессе коммуникации с респондентами и т.п. Однако он верит в возможность (и существование) исследовательских практик, соответствующих его правилам (и, вероятно, рекурсивно определяющих их). Примером, и достаточно убедительным, являются те главы его книги, которые посвящены измерению социальной стратификации и должны, по замыслу автора, продемонстрировать продуктивность предлагаемой им стратегии.

Нам кажется, что самые существенные преимущества реалистской стратегии Р.Поусона54 связаны с подчеркиванием роли теории в социологическом измерении. Эта роль, по Поусону, не сводится к некоторой "теоретической нагруженности" данных, ставшей общим местом в работах по причинным моделям измерения, а определяется "теоретичностью" самого измерения, концентрирующего и воплощающего в себе наличное теоретическое знание, на фоне которого только и могут подлежать эмпирической проверке другие фрагменты концептуальной системы. Развиваемые им представления о порождающих причинные связи фундаментальных механизмах, с нашей точки зрения, ценны скорее как попытка найти альтернативу бездумному использованию "причинной" терминологии путевого анализа. Самое же существенное в его позиции - это отчетливое и фундированное высокой философской культурой обоснование того положения, которое, как мы видели выше, не вполне чуждо и работам Х.Блейлока: решение базисных проблем социологического измерения лежит в сфере социологической теории. Р.Поусон использует приписываемый Кельвину афоризм, чтобы сказать: "Если ты не можешь теоретизировать, твое измерение скудно и неудовлетворительно" [196. Р.73].

144

54 Отметим, что Поусон вполне осознает условность притязаний того философского направления (преимущественно британского), которое идентифицирует себя как "реализм", наприоритетв вопросах генеративных причинных структур, реляционнойприроды научных понятий и т.п. Реализм для него - это предельно широкое обозначение одной философской перспективы.

5. Трехуровневая концепция процесса измерения

До сих пор мы лишь эпизодически касались некоторых гносеологических проблем, связанных с использованием теоретических моделей измерения. Однако игнорирование этих проблем при активном применении причинных моделей измерения в практике конкретных социологических исследований к концу 80-х годов породило серьезные трудности в теоретической интерпретации результатов этих исследований, а в более широком контексте - и в понимании взаимоотношений теоретического и эмпирического знания. Чтобы понять природу этих трудностей, необходимо учесть те специфические обстоятельства, которыми сопровождалось утверждение новых подходов к измерению в социологии.

Идеи причинного анализа, получившие широкую популярность в американской эмпирической социологии приблизительно во второй половине 60-х годов, как уже отмечалось, имели два принципиально различных источника. Первым из этих источников были структурные модели эконометрики, описывавшие совокупность причинных взаимосвязей между понятиями теории и позволявшие объяснить определенные эмпирические факты.

Вторым источником были психометрические модели измерении,

использовавшиеся как средство аналитического представления отношений между понятиями теории, измерительными конструктами и конкретными эмпирическими показателями. И та, и другая традиции использовали причинные диаграммы и интерпретации. И каузальные репрезентации структурных моделей, и модельные представления диагностических процедур имели сходство в способах отображения и языке описания. В силу этого возникла тенденция к синтезу указанных традиций, причем основанием такого синтеза мыслилась некоторая общая идея "причинности". Работы авторитетных специалистов по моделям измерения в социологии, в частности самого Х.Блейлока, как будто давали некоторые основания для сочетания структурных моделей и моделей измерения в единых аналитических рамках и "приравнивания" взаимоотношений внутри этих двух типов моделей. В результате уже на новой почве возникло известное в "эксплораторной" статистике позитивистское редуцирование понятий теории к "истинным значениям" наблюдаемых переменных [185].

Возникла парадоксальная ситуация, когда в работах одних и тех же авторов, с одной стороны, признавалось различие между теоретическими структурными моделями и моделями измерения (соответствующее введенному Блейлоком различению "общей" и "вспомогательной" теории), а с другой стороны - эти модели рассматривались как эквивалентные и взаимозаменяемые. Фактически широкая каузальная интерпретация измерения замещала понимание измерения как самостоятельной теоретически нагруженной исследовательской деятельности реификацией теоретических понятий (которые уподоблялись материальным объектам, "причиняющим" наблюдаемые переменные или являющимся "результатом" действия последних).

10 И.Ф.Девятко

145

Структурная модель теории - это теоретическая репрезентация содержательных представлений об "устройстве" социальной реальности. Она включает в себя понятия теории, связанные постулируемыми причинными отношениями. Относясь к теоретическому уровню знания, структурные модели вместе с тем иллюстрируют существенную зависимость эмпирического исследования от теоретической спецификации. Постольку, поскольку входящие в структурную модель понятия теории посредством измерения "привязаны" к наблюдаемым величинам, исходная структурная репрезентация становится основанием для планирования исследования, выбора метода анализа данных и теоретической интерпретации результатов. Одним из способов подчеркивания теоретической нагруженности любого эмпирического исследования является как раз понимание процесса построения теории как моделирования реальности, направленное против эмпирицистских представлений об "объективном выводе". Причинность в структурных моделях теории - это теоретические предположения о том, как элементы социальной реальности воздействуют друг на друга. Причинность здесь, подчеркнем это еще раз, не эмпирический результат, а часть теоретической схемы, задающей рамки эмпирического исследования (например, набор переменных, включаемых в план исследования в качестве контрольных, определяется содержательными представлениями об их релевантности, следующими из этой теоретической схемы). Но структурные модели сами по себе не определяют эмпирические референты для входящих в них теоретических понятий. Следовательно, эмпирическая реализация структурных моделей должна включать в себя совокупность моделей измерения, т.е. теоретических детализаций, "привязывающих" теоретические концепты к эмпирическим наблюдениям.

Модели измерения, постулирующие связи между понятиями теории и наблюдениями, одновременно являются и концептуальной интерпретацией наблюдаемых показателей, и эмпирической интерпретацией теоретических концептов. Без явной или неявной модели измерения нельзя установить связь между утверждениями теории и эмпирическими гипотезами. И, с другой стороны, любая теоретическая интерпретация эмпирической взаимосвязи основывается на некоторой модели измерения (отчетливая формулировка и иллюстрация этого положения была дана уже в известной статье Г.Костнера [113], положившей начало систематической разработке многоиндикаторного подхода). Иными словами, эмпиристский идеал "когнитивного исчисления" как чисто механического перехода от данных наблюдений к понятиям теории не может быть реализован [185]. Х.Блейлок, стремясь подчеркнуть, что взаимосвязи теоретических концептов и данных наблюдения сами являются продуктом теоретической спецификации, обозначил отношения измерения как "вспомогательную теорию", отличную от каузальных структурных взаимоотношений "общей теории". Таким образом, понятие "модель измерения" по содержанию идентично понятию "вспомогательной теории", связывающей теоретические концепты и наблюдаемые величины.

146

Как и структурные модели, модели измерения являются элементом процесса теоретической спецификации. Последние также играют решающую роль в планировании и интерпретации результатов эмпирического исследования. И структурные модели, и модели измерения в общем случае могут быть выражены через совокупность линейных уравнений. Это содержательное и формальное сходство между двумя видами моделей и привело к их частому смешению при построении социологических теорий "среднего уровня" и, соответственно, к включению эмпирических индикаторов в структурные модели теории и к отождествлению теоретических концептов с "истинными значениями" в моделях измерения. Пример трудностей, возникающих в результате такого смешения, будет приведен ниже. Здесь же мы отметим, что реакцией на эти трудности стала углубленная разработка философских и теоретических оснований социологического измерения и развитие конструктного подхода к измерению и трехуровневой концепции измерения в работах П.Хорана и К.Бэйли [77; 78; 151 ].

Развивая идеи конструктного подхода к измерению, П.Хоран считает, что стержнем проблемы является существование двух теорий измерения. Первая из этих теорий совпадает с очерченной выше интерпретацией "вспомогательных теорий" измерения, связывающих, теоретические концепты с наблюдениями. Вторая же теория фактически постулирует, что теоретические концепты продуцируют (в причинном смысле) эмпирические переменные, представляющие эти концепты. Эти две теории не только различны, но и несовместимы. Вторая из этих теорий в психометрике получила название теории "платоновского истинного балла" (см.: [172]). С идеей "истинного балла" были связаны многие ранние работы в психометрике. В этой идее воплощена следующая интерпретация измерения: существует мир истинных сущностей (истинных баллов), но этот мир непосредственно не доступен нашим органам чувств. Так как нам доступны лишь наблюденные баллы, содержащие истинный и ошибочный компоненты, то наша задача заключается в том, чтобы найти методические процедуры, позволяющие из измеренных баллов получать истинные значения. Т.е. эта интерпретация требует процедуры автоматической идентификации истинного компонента наблюдений. Однако, как уже неоднократно говорилось, не существует механического способа выделения "истинного" компонента. П.Хоран формулирует это утверждение следующим образом: "Хотя мы можем использовать методические процедуры для идентификации систематических компонентов наблюдений, эти методы сами по себе не способны однозначно и недвусмысленно привязать эти систематические компоненты к какому-то истинному значению или содержанию… Коротко говоря, платоновские истинные баллы, постулируемые этой теорией измерения, - это метафизические сущности, которые не могут быть идентифицированы на чисто эмпирической или методической почве" [151. Р.48г-

15В отечественной литературе методологические проблемы перехода от теоретического концепта к эмпирическому референту и обоснования социальных показателей детально анализируются в [7. С.60-142].

147

10

В качестве альтернативы этой интерпретации измерения в психометрике с конца 60-х годов постепенно формируется "конструктный" подход к измерению [172 ]. Конструкт - это результат операции измерения, определяемый как ожидаемое значение конкретной совокупности наблюдаемых величин. Он, таким образом, обладает всеми необходимыми статистическими свойствами и не требует отсылок к метафизическим сущностям. Измерительные конструкты - это эмпирические репрезентации теоретических понятий, определяющих процесс эмпирического исследования. Это определение, дополненное теоретическими предположениями о характере отношений между наблюдаемыми баллами, конструктами и ошибками, стало основанием для современного подхода к измерению в психометрике и теоретическим обоснованием для статистической оценки ненаблюдаемых факторов и переменных. Как было показано П.Хораном [151 ], конструктный подход к измерению по сути очень близок к социологической интерпретации моделей измерения (особенно, обобщенной модели структурных уравнений, о которой шла речь ранее). Однако в литературе по моделям измерения в социологии до недавнего времени отсутствовало столь отчетливое разведение очерченных двух подходов (что и порождало смешение структурных моделей и моделей измерения). С точки зрения П.Хорана, причиной этой путаницы была именно причинная интерпретация измерения, предложенная с целью более глубокого содержательного понимания процесса измерения, но в долговременной перспективе приведшая к обратному эффекту [151. Р.56]. Поэтому от собственно причинной интерпретации моделей измерения, порождающей многочисленные философские и методологические проблемы, следует отказаться. Этот отказ, однако, вовсе не подразумевает отказа от сложившейся теории и практики построения моделей измерения. И тем более он не означает отказа от используемых сейчас методов анализа ошибки измерения, применение которых первоначально обосновывалось именно причинной трактовкой измерения, так как формальный аппарат этих методов был во многом заимствован из причинного анализа, использовавшегося при построении структурных моделей.

В рамках конструктного подхода и "исследовательские переменные", и "ошибки" понимаются как теоретические конструкты. Т.е., исследовательская переменная - это результат применения совокупности теоретических предположений о смысле тех или иных наблюдаемых значений, а ошибка - "остаток" наблюдаемых значений после вычленения их теоретически релевантной доли [151. Р.48]. Отсюда ясно, что оба эти реципрокных конструкта обусловлены и организованы в согласии с теоретической спецификацией, содержащейся в модели измерения (и, значит, не являются эмпирическим воплощением "истинных сущностей" или "истинных ошибок"). Конструкты измерения - это эмпирические представления теоретических концептов, вводимых для интерпретации отношений эмпирического мира.

Таким образом, за двумя описанными подходами к интерпретации измерения (двумя теориями измерения) стоят две следующие

148

трактовки: 1) измерение - это "зависимое от данных" обнаружение переменных, рассматриваемых как "истинные" сущности; 2) измерение - это "зависимый от теории" процесс организации эмпирической информации, ведущий к представлению теоретических понятий в эмпирических терминах, а формируемые в этом процессе переменные являются продуктом теоретической спецификации. Дальнейшее развитие второго, конструктного подхода к измерению связано с уточнением природы конструктов измерения и формулировкой трехуровневой концепции измерения. В двухуровневой концепции измерения все элементы должны относиться либо к теоретической,

Рис. 15. Триуровняизмерения. Источник: [151].

С - теоретический концепт; £е теоретически специфицированный эмпирический конструкт (£ - исследовательская переменная, е - ошибка измерения); х. - эмпирический индикатор.

либо к эмпирической области, что делает невозможным существование элементов, относящихся (либо не относящихся) к обеим этим областям. К.Бэйли и П.Хоран предложили трехуровневую концепцию измерения. С точки зрения этой концепции, любая модель измерения связывает теоретические концепты (1-й уровень) с эмпирически наблюдаемыми показателями (3-й уровень) посредством конструктов (2-й уровень), организующих эмпирическую информацию согласно теоретическим критериям [77; 151 ]. Графической иллюстрацией этой концепции является рис. 15, на котором изображена идеализированная трехуровневая модель измерения.

Как уже говорилось, конструктами измерения являются и исследовательская переменная, и ошибка измерения. Так как эти конструкты находятся в реципрокных отношениях (в ошибку входит "остаток" эмпирической информации после спецификации исследовательской переменной), можно для простоты дальнейшего обсуждения сосредоточиться на конструктах-переменных. Анализируя преимущества трехуровневой модели измерения для предотвращения смешения структурных моделей и моделей измерения, П.Хоран приводит широко известный пример из области исследований "соци- ально-экономического статуса", неоднократно рассматривавшийся в дискуссиях по проблемам измерения.

Одной из первых шкал измерения общего престижа профессий была шкала Национального центра исследований общественного мнения, исходный вариант которой был предложен С.Нортом и П.Хаттом (NORS Prestige scale). Эта шкала основывалась на субъективных оценках конкретных профессий для репрезентативной выборки населения США. Однако эта шкала не могла быть распространена на весь огромный список существующих профессий и

149

возникла необходимость в другой модели измерения для оценивания профессий в социально-экономическом сводном индексе профессий, который мог бы заменять (рейтинг. О.Дункан предложил такой индекс (SEI,, основанный на уровне образования и дохода для мужчин в профессиональных категориях национальной переписи. При этом он подчеркивал, что SEI - это модель измерения, могущая репродуцировать баллы NORC, а не структурная модель теории, описывающая, как "устроено" оценивание престижа. Однако, как отмечает П.Хоран, многие современные исследователи склонны воспринимать индекс социально-экономического статуса как некую модель социальной структуры, и возникла целая полемика о том, является ли индивидуальное оценивание престижа основанным на восприятии социальных и экономических характеристик профессии (см.: [151. Р.44-46]). Этой путанице между моделями измерения и теории, по мнению П.Хорана, способствовало отсутствие четкого разграничения между теоретическими концептами, конструктами и индикаторами, вытекающее из двухуровневой модели измерения (теоретический концепт-индикатор). Вполне возможно, что теоретическая модель, устанавливающая каузальную связь между восприятием профессионального уровня образования и восприятием профессионального дохода, с одной стороны, и индивидуальным оцениванием профессий, с другой стороны, верна. Однако доказательство этого не может быть получено из анализа модели измерения соци- ально-экономического статуса.

На наш взгляд, самым существенным достоинством трехуровневой модели являются все же те возможности, которые она открывает для прояснения проблемы "прямого" и "непрямого (косвенного)" измерения в социологии. На чем основано представление о возможности прямого измерения в социологии? Чтобы ответить на этот вопрос, можно вновь обратиться к статье Х.Блейлока, анализировавшейся в предыдущей главе [82 ]. В этой статье возможность прямого измерения обосновывается тем, что существуют теоретические переменные, настолько близкие к операциональному уровню, что измерение может рассматриваться как прямое. Примером могут служить переменная "возраст" и признак "пол" [82. Р. 19]. Автор, правда, оговаривает, что предположение о прямом измерении этих свойств не всегда верно и содержит долю упрощающей условности, но ни в этой, ни в более поздних работах не дает общего определения оснований или условий, приводящих к такому упрощению. На самом деле, как показано в работах К.Бэйли [77] и П.Хорана [151], основанием для утверждения о прямом характере измерения является предположение о простом взаимооднозначном соответствии между концептом теории и некоторым эмпирически наблюдаемым индикатором (этому предположению соответствует пунктирная связь "а" на рис.15). Однако это упрощающее предположение само основано на принимаемой "по общему согласию" и опирающейся на обыденное знание теоретической спецификации того, что мы подразумеваем под концептом "пол" или "возраст". Т.е. конструкт ( е) , представляющий концепт "пол", например, имплицитно считается

150

ясным и очевидным здравому смыслу. Таким образом, понятие "прямого" измерения предполагает, что в ситуации общего согласия и интуитивной ясности опосредующее звено (конструкт) может быть опущено в модели измерения. Однако на самом деле измерение "пола" подразумевает разные эмпирические индикаторы в разных случаях, и это различие индикаторов определяется разной теоретической спецификацией эмпирических конструктов. Для определения гражданского пола достаточно прямого вопроса, для определения пригодности к участию в женских соревнованиях по легкой атлетике - визуального осмотра, для оценки маскулинностифемининности необходимы специальные психологические тесты, а в оценке гормонального статуса - биохимические анализы. Следовательно, сам по себе теоретический концепт "пол" всегда подлежит спецификации в конструкте измерения. Эта спецификация может происходить неявно и основываться на здравом смысле, создавая впечатление "прямоты", но может (и в идеале должна) быть эксплицирована, например, с учетом сложных моделей психосексуальной дифференциации или других содержательных соображений. Аналогичные рассуждения могут быть проведены для признака "возраст". В работе Ю.Н.Толстовой [51. С.41-42] пример с возрастом обсуждается в контексте дискуссии о роли содержательных соображений при определении типа шкал в социологии (речь идет о недостаточности чисто формального подхода, основанного на "физическом" способе получения данных). Детальное обсуждение последствий "наложения" двухуровневой интерпретации на трехуровневый процесс измерения содержится в работе К.Бэйли [77]. Типичным случаем такого слияния является игнорирование различий между теоретическими концептами и конструктами, репрезентирующими эти концепты в конкретном социологическом исследовании. Как отмечает П.Хоран, в работах Х.Блейлока (например, [81. Р.55]) можно найти различение между теоретическими понятиями (концептами), латентными переменными (конструктами) и наблюдаемыми индикаторами. Однако это различение, не будучи закрепленным в трехуровневой модели измерения, не смогло предотвратить двойственности в интерпретации моделей измерения в других работах. Эта двойственность и связанные с ней проблемы и приводили к интерпретации, наблюдаемых значений как причинно обусловленных концептами теории, а "неявных переменных" - одновременно и как теоретических конструктов, и как невидимых сущностей, "производящих" эмпирические наблюдения.

Очень серьезным аргументом в пользу принятия моделирующего подхода к измерению (не основанного на онтологическом постулате каузальности) и представления о трехуровневой организации этого процесса служит проделанный П.Хораном анализ проблемы измеряемых переменных в социологии. Следуя предложенному К.Лэндом разграничению, П.Хоран выделяет два типа неизмеряемых переменных. Неизмеряемая переменная "типа-1" - это конструкт (специфицированный для теоретического понятия), имеющий один или несколько эмпирических индикаторов. Переменная этого типа опреде-

151

лена для моделей измерения и не требует постулирования собственно причинных связей в модели. Например, в [214] предлагается моделирующий подход к анализу ошибки измерения, и неизмеряемые переменные здесь - это переменные "типа-1". Неизмеряемая переменная "типа-2" используется в структурных моделях теории как промежуточная, опосредующая причинные связи между измеряемыми переменными (т.е. речь идет о концептах теории). П.Хоран полагает, что использование каузальных репрезентаций и в структурных моделях, и в моделях измерения ведет к смешению описанных двух типов переменных. Это смешение не приводит к слишком уж драматическим последствиям, пока "разные" неизмеряемые переменные не появляются в одном аналитическом контексте [151. Р.53]. Однако эти проблемы возникают, как только разного типа модели и разного типа переменные должны быть включены исследователем в единый анализ. Сталкиваясь с двумя разными ситуациями, описанными одним термином, исследователь начинает трактовать эти ситуации как взаимозаменяемые. С точки зрения П.Хорана, особо изобилует примерами по необходимости совместного использования моделей измерения и структурных моделей и, соответственно, их смешения, литература по моделям типа MIMIC, т.е. моделям, включающим множественные индикаторы и множественные причины. Широкое распространение прикладных программ типа LISREL для многомерного анализа переменных делает особенно нежелательным сохранение неопределенности в трактовке процесса измерения и типов неизмеряемых переменных, игнорирование различия между структурными моделями и моделями измерения.

Дальнейшая разработка конструктного подхода к измерению и трехуровневой модели процесса измерения, на наш взгляд, могла бы открыть новые перспективы для более глубокого понимания проблем надежности и валидности социологического измерения, которые пока не получили удовлетворительного и бесспорного решения. Анализируя сегодняшнее состояние моделирующего подхода к измерению, следует отметить и ту роль, которую он играет в прояснении философских проблем соотношения теории и конкретного социологического исследования, а также роли измерения как необходимой составляющей теоретической спецификации, которая лежит в основании любого анализа эмпирических данных и, в конечном счете, в создании внутри самой эмпирической социологии такой интеллектуальной атмосферы, которая (если воспользоваться выражением П.Хорана) может сделать ее "неэмпиристской без того, чтобы стать антиэмпирической" [151. Р.57].

ВМЕСТОЗАКЛЮЧЕНИЯ: О РАДИКАЛЬНОЙ КРИТИКЕ

"КОЛИЧЕСТВЕННЫХ" ПРОЦЕДУРВСОЦИОЛОГИИ1

Промежуточный жанр этой книги - нечто вроде симбиоза краткого курса истории и критико-аналитического обзора - имеет и множество недостатков, и одно явное преимущество: возникает возможность уйти от "закономерностей" исторического развития и прогрессивных методологических рекомендаций. С некоторой долей уверенности можно принять лишь общий вывод: диагностические измерительные процедуры в социологии не имеют абсолютного обоснования и полных эпистемологических гарантий, так как их достоверность существенным образом зависит от достоверности содержательных теоретических представлений, которые явно или неявно принимаются социологами. Однако же число таких теоретических перспектив - и, соответственно, число возможных и существенных для измерения "онтологических" допущений - небезгранично и в большинстве случаев можно указать на локально обоснованную совокупность процедур и критериев качества, которая дисциплинирует рациональное эмпирическое исследование относительно данной теоретической перспективы. Частным случаем такой совокупности диагностических процедур и критериев является использование причинных моделей измерения, так как последние в принципе применимы ко всем социологическим теориям, допускающим структурную детерминацию социального действия. В некоторых теоретических перспективах - например, во вдохновляемых феноменологическим подходом - эта "возможность методологии" остается в основном неосуществленной. Причины часто заключаются в принципиальных трудностях, создаваемых особенностями "образа" социального мира, который принимается внутри данной ориентации: так, принятие последовательно волюнтаристского понимания социального действия по совести должно вести к солипсизму. Немаловажны и исторические обстоятельства институционального закрепления социологических "школ мышления", часто обострявшие содержательные расхождения во взглядах. Поиски своей "диагностической процедуры" идут, тем не менее, почти повсеместно: и в критической социологии, и в этнометодологии, и в феминистской теории. Эти поиски нередко описываются как некая единая традиция "качественной методологии", противопоставляемая традиции "количественной методологии". Ценность многих результатов, полученных в " качественной" социологии в последние годы, несомненна, и мы надеемся, что отечественный читатель сможет в ближайшее время са-

В данном разделе использованы материалы статьи "Qv Q-проблема: опыт социологического анализа дилеммы "качественного" и количественного" подходов в социологии" , написанной в соавторстве с Г.С.Батыгиным (в печати).

153

мостоятельно в этом убедиться. Ценность же самого мнимо-очевид- ного противопоставления качественных и количественных методов в социальных науках далеко не бесспорна. Вспыхивающая время от времени дискуссия о качественной и количественной методологиях ("Q v Q" -дискуссия) едва ли решает исследовательские проблемы внутри какой-либо из существующих теоретических перспектив. Основной мишенью для самой радикальной критики, позволяющей к тому же сконструировать некую "групповую солидарность" сторонников качественных подходов, является "количественная" диагностическая процедура в социологии. Предыдущее изложение, как нам кажется, показывает, что никакой единой и неделимой " количественной" диагностической процедуры в социологии никогда не существовало. Остается лишь сказать несколько слов о продуктивности и обоснованности самого противопоставления "количественного" и " качественного" и о сопутствующей ему радикальной критике "позитивистских" методов.

Дилемма качественное - количественное находится в самом центре грандиозной эпистемологической кучи и, по мнению многих, является самым современным и модным ее компонентом. Даже попытка строгого описания этой дилеммы повлечет за собой необходимость расчленения и описания других "слоев" или ракурсов, имеющих уже устоявшуюся дурную репутацию. Здесь достаточно упомянуть лишь некоторые из них: научный подход и другие подходы к знанию, позитивистская и гуманистическая модели социального знания, единство-различие метода естественных и социальных наук, значимость эмпирического обоснования социологии versus дискурсивный, конвенциональный характер социологического познания и т.п.

Каждый из названных ракурсов или "слоев" может быть описан как аналитически самостоятельная смысловая оппозиция. Нередко участники методологических дискуссий, не затрудняясь аналитическим разграничением возможных смыслов, выбирают не отдельные позиции, а, образно говоря, стороны этой эпистемологической кучи. Соблазн тут достаточно велик, так как некоторые из позиций действительно связаны между собой не только исторически, но и идейно. Скажем, по "левую" (условно) сторону кучи обычно лежат и антинатурализм, и методологический релятивизм, и недоверие к объективности как таковой и объективности эмпирического доказательства в частности. Здесь, "слева", часто располагаются лагерем

инаиболее "теоретические" марксисты (типа Л.Альтюсера), и феминистские критики традиционной социологической методологии, и этнометодологи. Своих оппонентов, оказавшихся "справа" от воображаемой разграничительной линии, они нередко списком зачисляют в "позитивисты". Впрочем, теперь уже признано, что слово "позитивизм" не имеет ни однозначно определенного смысла, ни замкнутого множества эмпирических референтов (см., например: [139])

изначительно чаще используются "эмпиризм" или "мужской шовинизм", еще не вполне утратившие строго терминологическое значение.

154

На первый взгляд, общей платформой "левого" лагеря является некий антисциентистский импульс, однако и сам антисциентизм скрывает в себе возможность дальнейших аналитических разграничений: антисциентизм этнометодологов скорее основан на идеях интерсубъективности и зависимости социального знания от контекста, т.е. в интересующем нас аспекте может рассматриваться в качестве одной из версий эпистемологического релятивизма (если не нигилизма). Марксистская же теория и близкие ей версии структурализма строят критику науки и научного истеблишмента на идее неразделимости знания, интереса и власти (хотя некоторые из теоретиков принимают заодно и тезис о дискурсивной природе теории).

Феминистская критика социальной науки также охотно использует идею воспроизводства сложившихся властных отношений при получении и распределении знания, в результате чего сам доступ к познавательным ресурсам представляется структурированным и организованным в интересах сохранения мужского господства в науке. Однако феминистская методология менее восприимчива к глубинным эпистемологическим постулатам теоретического марксизма, касающимся обманчивой, "фантомной" природы эмпирически наблюдаемых социальных факторов, за которыми кроются истинные механизмы событий: классовые интересы марксистов или даже структуры К.Леви-Стросса. Феминистская методология, таким образом, лишь ставит под сомнение объективность "мужской" интерпретации общества и преимущественное право патриархов означивать, классифицировать и интерпретировать объективные эмпирические данные, не посягая на саму идею объективности и эпистемический статус наблюдаемой реальности. Поэтому в работах, выполненных в феминистской традиции, наряду с критикой сексизма в официальной статистике (см., например: [192]) часто присутствует и вполне обычная статистическая аргументация, почти немыслимая в структуралистских эссе. Вместе с тем, феминистское теоретизирование в социальных науках нередко опирается на наследие понимающей социологии, и здесь оно ближе к этнометодологии. Именно убежденность феминистских теоретиков в существенности качественного понимания социальных явлений (Verstehen), дополненная гуманистическим идеалом и импульсом освобождения от "нормальной", устоявшейся социальной структуры, приводит их в лагерь качественной методологии. Однако отмеченная выше умеренность критики научного познания со стороны феминистской теории препятствует принятию самых радикальных позиций в спорах о качественном и количественном, происходящих уже "на территории" философии науки, - например, в битве натурализма и антинатурализма, в которой больше всего шансов у третьей стороны, "денатурализованного" эмпиризма в духе Куайна.

Все эти запутанные обстоятельства с неумолимостью физического закона ведут к появлению "химер", ломающих любые аналитические и пространственные ("лево - право") разметки упомянутой кучи. Примером такой "химеры" может служить, скажем, компью-

155

терная программа для обработки результатов качественных, этнографически ориентированных феминистских эмпирических исследований. Эта программа называется "Nudisf и имеет достаточно серьезноеметодологическое обоснование [204 ].

Излишне говорить, что в "правый" угол кучи часто попадают не менее разнородные квазисоюзники, позиции которых в некоторых существенных отношениях далеки, отвечают на совершенно разные вопросы и даже противоположны. Ограничимся лишь одним примером. Скажем, и для "жестких" социологических методологов, преимущественно американцев, и для занимающихся метатеорией реалистов (Р.Бхаскар, Р.Харре) большая часть критики "слева" - это идеологическая оппозиция самой науке как рациональному предприятию2. Однако в том "слое" кучи, где расположены традиционные дилеммы философии науки, единство "жесткой" методологии и реализма оказывается проблематичным.

Представления большинства "жестких" социологических методологов распределены (очень приблизительно) вдоль континуума "логический позитивизм - критический реализм - эволюционная эпистемология". Изрядная часть "жестких" методологов полагает, что единство метода различных наук обеспечивается так или иначе существенной ролью эмпирического подтверждения научной теории. Как уже говорилось (см. главу IV данной работы), реализм строит защиту научного метода на постпозитивистстком образе научного исследования, переопределяющем природу самой науки. А именно, реалисты отвергают позитивистское убеждение в решающей роли эмпирических наблюдений, в примате, так сказать, языка наблюдений, позволяющих проверить утверждения науки. Однако же они не отрицают ни само существование эмпирически наблюдаемого мира, ни значимость для теории неких "наблюдаемых фактов". Разумеется, для реализма - как и для любой философии науки, возникшей после логического позитивизма, - не существует никаких "чистых сенсорных данных" и всякое наблюдение является теоретически-нагруженным. Реализм не доходит до полной релятивизации фундамента науки и, конечно, не заявляет, что все "наблюдаемые факты" полностью определяются теориями или, того пуще, ценностями и интересами исследователя. Как и некоторые другие теоретические перспективы постпозитивистской эпохи, реализм склоняется к идее "сетевой структуры теоретических понятий" (определяемых взаимно) и к модели относительно эмпирического подтверждения, т.е. подтверждения теоретических гипотез относительно совокупности других теоретических гипотез. Этой ценой реализму удается спасти не только идеал научности, но и тезис единства метода (Р.Бхаскар). Разумеется, реалистская картина того, "что на самом деле делают ученые", радикально отличается от логико-позитивистской. Не обсуждая здесь детали этой картины, отметим лишь тот существенный для нас факт, что в центре ее оказываются онтологические "порождающие механизмы", ответственные замногообразие эмпирически наблюдаемого.

156

2 Эта оценка обычно не распространяется на феноменологическую критику.

Определенная теоретическая модель действия порождающего механизма организует сам язык наблюдения, создавая условия для того, чтобы " эмпирические факты" либо " наблюдаемые регулярности" случались (или не случались). Сказанного достаточно, чтобы читатель заметил и оценил удивительное сходство реалистской и марксистской " онтологии": в обоих случаях истинные механизмы социальной реальности скрыты за фасадом видимого и вполне логично, например, трактовать классовые интересы "в себе" как генеративные механизмы любых конфликтов3. Поэтому самые сильные аргументы, используемые при критике социологического анализа переменных (в духе Лазарсфельда), в неомарксистской критической социологии и в реалистской перспективе практически совпадают (сравним, например, [66] и [196]).

Таким образом, дискуссия о "качественной" и "количественной" методологиях не может быть даже понята и исторически верно реконструирована без отсылок к контекстам, интересам и идеологиям. Именно поэтому она не может быть разрешена в каком-либо строгом смысле. Известный британский социолог, неоднократно писавший и о качественных методах, пришел к выводу, к которому мы приходим только сейчас, значительно более коротким путем:"... проблема с модами (интеллектуальными) заключается в том, что они часто прямо противоположны критическому мышлению: "линия партии" куда легче сочетается с выкрикиванием лозунгов, чем с подлинной работой. Сообщение, которое я вывожу из этого наблюдения, заключается в том, что полярности, на которых базируется различие "качественное - количественное", должны быть (используя модный термин) деконструированы" [215. Р.58 ]. Иначе говоря, следует понять, почему различные исследовательские "практики" в некоторых случаях тематизируются как "качественные" либо "количественные". Почему какие-то, зачастую весьма старые, дилеммы социологии или социологические перспективы - например, "структура" и "действие" либо " социальная наука" и " социальная политика" - вновь используются как аргументы и альтернативы в " Q v Q" -дискус- сии? Почему, наконец, нам следует выбирать между "количественным" и "качественным", как если бы это был действительный выбор между действительно различными возможностями?

Мы не станем здесь ворошить всю историю социологии в поиске ответов: важно знать, что ответы находятся именно там. Какие-то темы все же нужно выявить. Во-первых, в полном соответствии с labelling theory нынешние сторонники качественной методологии, т.е. социологи, называющие себя так и/или принимаемые за таковых коллегами, безусловно сделали первый ход, ибо именно они ввели в социологический язык саму классификацию и начали последовательные попытки определить ее критерии, чтобы выявить аутсайдеров.

157

3 Здесь с реалистами и марксистами соседствуют другие почтенные" онтологии" психоанализ с идеями "симптомов", "сил" и "истолкования" и даже платоновская теория знания, совсем не метафорически описывающая земную судьбу" эйдосов".

Фундаментом этих попыток стала критика количественных подходов, содержащаяся в классических текстах современной качественной традиции (см., в частности: [108; 208; 141; 223]). Концепция качественной методологии, которая может быть воссоздана из этих действительно блестящих книг, относительно стройна в том, что касается "онтологии" социального. (Впрочем, и теоретические перспективы могут различаться. Книга А.Сикьюрела, например, ближе

ктрадиции, восходящей к А.Шюцу, тогда как Х.Шварц и Дж.Джейкобс основываются на идеях Г.Зиммеля.) Куда менее согласованы собственно методологические взгляды. Здесь само понятие качественной методологии утрачивает определенность, простираясь от этнометодологии как теории и практики до строго определяемого этнографического метода "включенного наблюдения", возводимого

ккультурной антропологии и Чикагской школе. Поиск же общего и различного во взглядах качественных методологов на то, что собственно является "демаркационной линией" для качественной методологии, ведет именно к той эпистемологической куче, о которой мы уже говорили. Вместо того, чтобы снова разбираться в том, все ли качественные методологи верят (или должны верить) в Verstehen и интеллектуальную эмпатию/любовь к угнетенным, продуктивнее обратиться к историческому анекдоту.

Известно, что одним из отцов-основателей этнографического метода был польский антрополог Бронислав Малиновский. В сумятице первой мировой войны он был выслан в тихоокеанские колонии

ипозднее опубликовал несколько классических монографий о жителях Тробриандовых островов. Многие антропологи и социологи полагали, что труды Малиновского - великолепная иллюстрация метода полевой работы, основанного на эмпатическом вживании в смыслы и ценности иной культуры. Публикация личного дневника Малиновского (1967) стала настоящим ударом для профессионального сообщества. Этот не предназначавшийся для широкой аудитории документ изобличал в Малиновском крайне эгоцентричного невротика, занятого исключительно собой и не только не уважавшего тробриандцев, но и не испытывавшего к ним никакой симпатии. Нельзя не согласиться с Дж.Кёрком и М.Миллером, полагающими, что: "Это разоблачение компрометирует не достоверность или качество профессиональных достижений Малиновского, а миф о том, что

хорошее полевое исследование возникает из святого сочувствия выдающихся знатоков человечества" [157. Р.37]4 .

Конечно, многие проблемы, обсуждаемые в серьезных работах, посвященных использованию этнографического метода "включенного наблюдения" или биографического метода, вполне реальны (см., например: [141; 170 ]). Но проблемы эти равно существенны и для

158

4 Заметим здесь, что наш пример раскрывает близость, если не тождество," Q v Q" - дискуссии в социологии и противопоставления" эмика - этика" в культурной антропологии. В последнем случае" эмическое" отождествляется с описанием культуры" глазами туземца", а "этическое" - с" навязанным" исследователем описанием. Блестящий сопоставительный анализ этих двух псевдодискуссий, восходящий к идеям Куайна и Витгенштейна, можно найти в работе [128].

тех, кого принято называть "количественными методологами". Отдавая должное влиянию феноменологической и марксистской критики на развитие количественных методов в социологии последних четырех десятилетий, мы все же хотим заметить, что история становления социологического измерения содержит много доказательств систематического и часто плодотворного интереса" позитивистов" к проблемам рефлексивности, значения, культурного контекста и определяющей роли теории.

Чем более корректно определяется "позитивистская методология" в текстах, так или иначе посвященных качественным методам, тем очевиднее фантомность этого понятия. Позитивистскую методологию обычно обвиняют в игнорировании "естественно случающихся" данных и преимущественном интересе к стандартным опросам и официальной статистике. Еще один видовой признак "позитивизма" заключается в использовании модели объяснения, подменяющей поиск логических или причинных связей статистическим выводом

икорреляциями (ср., например: [181 ]). Соответственно, валидность "позитивистских" исследований основана на статистическом методе

ипонятии репрезентативности, тогда как качественный подход связывает свое понимание валидности исследования с обоснованностью его теоретической базы.

Но так ли непроблематичны естественность и чистота "естественных" данных? Даже классический образец "включенного наблюдения" - книга Уильяма Фута Уайта о жизни бедных итальянских кварталов "Street Corner Society" - не содержит никаких очевидных гарантий от возможных "смещений", связанных с присутствием автора. Сведения о структуре взаимодействия в уличной шайке, полученные Уайтом, во многом основаны на личном, взаимообогащающем и скрепленном разными мелкими услугами общении автора с Доком и его ребятами (что неоднократно подчеркивается и в книге Уайта). В литературе показано, что "Street Corner Society" и другие аналогичные работы по своему стилю и содержанию следовали не научным канонам, а жанру "социальной публицистики". Разумеется, это не доказательство "нищеты этнографизма". Но это явное подтверждение общности проблем по обе стороны методологической границы. Вполне очевиден и "сконструированный" характер обвинений, касающихся одержимости количественных методологов сугубо техническими проблемами и статистическими процедурами. Даже концептуализация понятия валидности у современных "позитивистов" явно исходит из идеи проверки модели измерения, выводимой из содержательной социологической теории.

Социологи часто сталкиваются с проблемами и дилеммами, которые являются или считаются методологическими. Например, проблема может осознаваться как противоречие между сухостью теории и богатством жизненного опыта. В иных случаях трудно примирить желание объяснить мир со стремлением его преобразовать. Бывает и так, что зыбкими кажутся даже коренящиеся в нерефлектируемом обыденном знании "объективность", "рациональность" и даже "эмпирическая наблюдаемость". Некоторые из этих и прочих проблем

159