А. Олейник

Доктор социологии, к.э.н., ст. н.с. экономического ф-та МГУ, доцент ГУ-ВШЭ

Институциональный анализ государства: концептуальные рамки.

В рамках анализа модели сетевого капитализма особую важность приобретает поиск ответа на вопрос, возможно ли сохранить преимущества кооперации внутри сети, одновременно избавившись от негативных последствий недоверия в отношениях между сетями? Конкретизировав его, мы получаем другую исследовательскую проблему: способно ли государство, обладатель территориальной монополии на использование принуждения (Weber, 1968, p. 54), играть ведущую роль в создании обезличенных, универсальных гарантий выполнения условий контрактов? Данная проблема не имеет решения в общем виде. Так, представители государства вполне могут становиться участниками локальных сетей, нарушая тем самым принцип универсальности своих действий. Поэтому следует говорить скорее об анализе особых институциональных условий, при которых государство становится субъектом процесса универсализации. Дискуссия будет начата с определения той роли, выполнение которой ожидается от государства для успешного функционирования рынка. Мы уделим особое внимание участию государства в установлении и защите прав собственности. Затем будут описаны институциональные условия, создающие стимулы для эффективного выполнения государством этой роли. Далее мы обсудим эмпирические методы анализа государства. Наконец, будут обсуждены некоторые элементы политической экономии демократического государства.

§ 1. Роль государства в функционировании рынка.

Споры между представителями различных течений в экономической теории касаются, в основном, не признания самого факта влияния государства на рыночные сделки, а определения оптимальных направлений и интенсивности государственного влияния. С точки зрения представителей неоклассической теории, объемы государственного вмешательства в функционирование рынка определяются «провалами» последнего. Подобная позиция подвержена критике, причем как в методологическом, так и в практическом плане. Во-первых, определение функций государства через «провалы» рынка методологически эквивалентно признанию рынка мета-институтом. Во-вторых, использование «провалов» рынка в качестве независимой переменной возможно лишь в том случае, когда рынок исторически предшествует появлению государства. Подобную ситуацию следует признать лишь гипотетической. В странах Западной Европы, где рынок впервые выделился в отдельную сферу человеческой деятельности, государство сыграло в его становлении ведущую роль. «Практика свободных обменов была введена [в Англии] и постоянно поддерживалась с помощью все более усиливающейся политики государственного вмешательства, которая была в значительной степени централизованной… Политика laissez-faire была спланированной» (Polanyi, 1995, pp. 190-191). Приватизационные программы правительств бывших стран с командной экономикой служат другой иллюстрацией процесса создания рынка «по плану» (Andreff, 1993a). Следовательно, государство исторически предшествует рынку и решающим образом влияет на процесс его становления.

Оптимальный объем государственного вмешательства производен не от параметров рынка, а от характеристик институциональной среды, потому что государство, как и рынок, следует признать одним из вариантов управленческой структуры. Причем, по сравнению с фирмой или сетью, государство функционально связано с наиболее универсальными, не-локальными элементами институциональной структуры. Универсализм государства, в отличие от универсализма рынка, может основываться на применении насилия. Универсальный характер правил, лежащих в основе деятельности государства, имеет количественное измерение: чем более универсальны правила, тем ниже трансакционные издержки во взаимоотношениях между социально и/или географически удаленными экономическими субъектами. Одно из наиболее важных с экономической точки зрения универсальных правил касается установления и защиты прав собственности.

Наиболее известная попытка определить универсальный принцип, согласно которому государство устанавливает и защищает права собственности, была предпринята Рональдом Коузом. Этот принцип («теорема Коуза») сводится к желательности, в условиях отличных от нуля трансакционных издержек, закрепления государством прав собственности на ресурсы за теми экономическими субъектами, которые смогут извлечь из их использования наибольшую выгоду. «Даже когда можно изменить законное разграничение прав с помощью рыночных трансакций, весьма желательно уменьшение потребности в таких трансакциях, чтобы таким образом уменьшить вовлеченность ресурсов в осуществление таких трансакций» (Коуз, 1993, с. 108). Насколько универсальным следует признать использование критерия наибольшей выгоды при установлении прав собственности? Ведь, как показывает Владимир Андрефф на примере французского опыта приватизации государственных предприятий, наряду с поиском эффективного собственника, способного извлечь наибольшую выгоду, во внимание необходимо принимать целый комплекс других факторов, в том числе и отношение к ее результатам со стороны населения (Andreff, 1999).

По определению, критерий наибольшей выгоды разделяется всеми участниками обмена правомочиями, когда их мотивация сводится к поиску полезности. Иными словами, логика теоремы Коуза универсальна в обществе, геометрическое место членов которого на Рис. 1 находится в окрестностях вершины «Полезность». Однако даже в этой гипотетической ситуации может возникнуть потребность в учете морали или других мотивов экономического поведения, - если существует несколько удовлетворяющих критерию наибольшей выгоды исходов, то есть точек равновесия Нэша. Вернемся к классическому примеру, касающемуся определения принадлежности права на запрещение вредного использования во взаимоотношениях между фермером и скотоводом (Коуз, 1993, с. 88-94). Достаточно лишь незначительно изменить условия, чтобы появился второй равновесный исход, и простой торг оказался безрезультатным (Таб. 1). Пусть чистый доход от обработки пашни составляет $1. Когда по соседству с фермером появляется скотовод, то его корова потравит урожай ценностью в $1. Если фермер решит «выкупить» за $1 право скотовода завести корову, то его положение при этом ни сколь не улучшится, а ценность производства не будет максимальна. Симметричным образом, попытка скотовода «выкупить» за $1 право фермера возделывать пашню так же не улучшит его положения и не увеличит ценность производства. В конечном счете, рынок (и, следовательно, государство, действующее на основе критерия, предложенного Коузом) оказывается неспособным определить в данной ситуации наиболее эффективного собственника.

Таблица 1 «Торг между фермером и скотоводом»

		Фермер
		Выкупать право на заведение коровы	Не выкупать
Скотовод	Заводить корову	0, 0	1, 0 N2
	Не заводить корову	0, 1 N1	0, 0

Второе ограничение универсальности критерия наибольшей выгоды связано с тем, что общество эгоистов является отражением лишь частного случая в мотивации. По мере уменьшения значимости эгоистических мотивов, экономические субъекты начинают «принимать во внимание иные соображения: то, как ведут себя окружающие и насколько справедливо распределение, каковы господствующие в обществе настроения и чувства» (Kolm, 1984, p. 362). Не случайно сторонники доминирующего направления в экономической теории, по словам Ричарда Познера, «испытывают отвращение к слову «справедливость» (цит. по Зак, 1999, с. 96): неизбежный учет этого фактора ставит под сомнение единственность и универсальный характер критерия наибольшей выгоды.

Дополнительным фактором разрушения согласия относительно приемлемого критерия распределения прав собственности становится то, что учет моральных соображений связан с рассмотрением не одной, а целой серии альтернатив. Противопоставление «морального» и «экономического» критериев распределения правомочий было бы недопустимым упрощением. В действительности речь идет о целой серии подходов к определению справедливости. Рассмотрим несколько вариантов классификации критериев справедливости.

Каждая из сфер современного общества имеет свою собственную «мораль» и, следовательно, свои собственные критерии справедливости. Остановимся на двух наиболее полных и последовательных вариантах систематизации, предложенных в рамках теории соглашений и политической философии. Представители теории соглашений выделяют восемь «миров» (Boltanski, Thévenot, 1991; Lafaye, Thévenot, 1993; Boltanski, Chiapello, 1999; Олейник, 2002б, с. 49-52), в то время как Майкл Уолцер говорит о восьми «сферах справедливости» (Walzer, 1983). В обоих случаях главным дифференцирующим признаком являются подходы к обоснованию того, какие действия и исходы можно считать справедливыми (Таб. 2). Так, критерий наибольшей выгоды оказывается приемлемым лишь в рыночном «мире», или сфере денег. Поэтому экономическое определение справедливости следует признать не общим, а частным случаем обоснования (justification). Распределение правомочий может оцениваться и с традиционной точки зрения (как в случае со «справедливой» ценой), и в экологической перспективе. Число обоснований увеличивается на порядок, если учитывать различные комбинации критериев справедливости: рыночного и традиционного; рыночного, традиционного и вдохновения, и так далее. Максимально возможное число комбинаций рассчитывается по формуле: . Представители теории соглашений говорят в этих случаях о «касании» или «компромиссе» между сферами (Boltanski, Thévenot, 1991, pp. 337, 413; Олейник, 2002б, с. 313-315).

Таблица 2 «Сферы повседневности»

Миры (Л. Болтански, Л. Тевено)	Сферы справедливости (М. Уолцер)
Рыночный мир	Сфера денег
Традиционный, или «домашний» мир	Сфера семьи и любви
	Сфера политической власти
Гражданский мир	Сфера безопасности и благосостояния
	Сфера служения
Индустриальный мир
Мир общественного мнения	Сфера признания
Мир творческой деятельности, или вдохновения	Сфера вдохновения
Мир экологии
	Сфера образования
Мир проектов

Существование множества критериев справедливости лишает любой из них универсального характера. Если при распределении прав собственности государство предпочитает один из них, пусть даже и отражающий экономическую эффективность, то в результате произойдет не сокращение, а рост трансакционных издержек ввиду того, что не все экономические субъекты согласятся с обоснованностью такого исхода. «Восприятие правил как справедливых и честных уменьшает издержки. Симметричным образом, восприятие системы как несправедливой приводит к росту издержек, связанных с заключением контрактов» (North, 1990, p. 75). Не изменит ситуацию к лучшему и простой отказ от критерия наибольшей выгоды в пользу любого из моральных принципов, ведь последний оказывается таким же частным, не-универсальным, как и первый. В связи с этим позиция многих юристов, считающих, что главная функция права заключается в «подчинении экономической эффективности целям социальной справедливости» (Яковлев, 1988, с. 167), оказывается такой же уязвимой, как и прямо противоположная точка зрения сторонников неоклассической экономической теории.

В государствах, не обеспечивающих справедливости в распределении ресурсов, велика вероятность использования экономическими субъектами в их повседневной деятельности не законов, а неформальных норм, имеющих локальный характер. При столкновении требований локальных норм и претендующего на универсальность закона выбор делается – примерно двумя третями россиян – в пользу первых («Мониторинг…», 1999, с. 75). Явно несправедливые законы не только стимулируют формирование локальных сетей, они способствуют формированию девиантной, криминальной субкультуры. «Ощущение несправедливости является питательной средой девиантной субкультуры. Девиантная субкультура не сводится к игнорированию или отрицанию закона, а предполагает сложное антагонистическое отношение к нему» (Matza, 1990, p. 176).

Проделанный анализ убеждает, что даже при допущении самых лучших намерений у представителей государства, велика вероятность достижения результатов, прямо противоположных интенциям. Попытки прямого вмешательства государства в поиски справедливых исходов по всей вероятности обречены на «провал». Государству не стоит выбирать самому критерии справедливости, от него требуется лишь следить за соблюдением границ между сферами деятельности и облегчать тем самым самостоятельное применение субъектами в каждой из них адекватных критериев справедливости. Как мы видели, «интерференция» критериев справедливости не позволяет ни одному из них стать универсальным. Следовательно, нужно четко определить границы, в которых применим тот или иной критерий: какие сделки следует оценивать исключительно с точки зрения критерия наибольшей выгоды, а какие – через призму традиций. В рамках этих границ «интерференция» сводится к минимуму, а критерий справедливости приобретает универсальный характер. Именно в этом смысл «сложной» справедливости по-Уолцеру (Walzer, 1983, pp. 17-18): критерий справедливости должен быть общепризнанным в пределах конкретной сферы. В этом контексте задача государства заключается в том, чтобы быть «верховным гарантом», следящим за неприкосновенностью границ между сферами и препятствующим использованию нерыночных критериев для оценки сделок на рынке, и наоборот, критерия наибольшей выгоды – в политике, деятельности средств массовой информации или внутрисемейной жизни. Государство, стремящееся избежать «провалов» в распределении прав собственности, превращается в «агента и гаранта разделения сфер» (Walzer, 1992, p. 120).