Лингвопроектирование в Новое время

ХVII век (начиная с Декарта)

§ 29. В 1629 г. французскому аббату Мерсенну, вокруг которого группировался ряд крупных ученых того времени, попал в руки печатный проспект анонимного автора, призывавший к созданию всеобщего языка. Мерсенн пересылает этот проспект великому французскому философу Рене Декарту (1596-1650), жившему в то время в Голландии. Ответное письмо Декарта, помеченное 20 ноября 1629 г., явилось теоретической программой лингвопроектирования, определившей основное направление работ в этой области вплоть до появления волапюка (1879).

В письме Декарта изложены два пути создания всеобщего языка. Декарт соглашается с автором проекта, что для пользования всеобщим языком достаточно одного словаря. Это было бы возможно, поясняет Декарт, если бы во всеобщем языке был «только один способ спряжения, склонения и построения слов, вовсе не было бы форм неполных и неправильных возникающих вследствие искажений при употреблении», изменение имен и глаголов и образование новых слов производилось бы посредством аффиксов, добавляемых к началу или концу коренных слов», и эти «аффиксы получали бы определение в словаре» наряду с самими коренными словами. «Заурядные умы, пользуясь таким словарем, менее чем за шесть часов научатся излагать свои мысли на этом языке» [50, с. 11-12].

В этих словах выражена идея освобождения языка от не правильных и отклоняющихся форм, от всякого рода исключений как в словообразовании, так и в словоизменении. Благодаря этому каждое слово было бы легко опознаваемым э тексте и легко могло бы быть истолковано с помощью словаря. Именно по этому пути позднее пойдут авторы таких искусственных языков, как волапюк и эсперанто.

Однако Декарт не останавливается на этом и делает другое, значительно более радикальное предложение, в конечном счете оказавшееся неосуществимым, но как раз и послужившее основным теоретическим стимулом для развития лингвопроектирования в ту эпоху.

Декарт считает, что можно упорядочить не только формы выражения понятий, но и сами понятия; нужно лишь найти способ сведения понятий к ограниченному набору исходных идей, подобно тому как люди умеют изображать бесконечное количество чисел с помощью всего лишь десяти цифр. «Точно так же, как можно в один день научиться на каком-либо неизвестном языке называть и писать все числа до бесконечности, хотя они и представляют собой бесконечное множество различных слов, следует научиться делать то же самое со всеми остальными словами, необходимыми для выражения всего, что приходит в человеческий ум» [50, с. 12].

Этими словами намечена грандиозная программа перестройки человеческого языка не только как средства общения, но в первую очередь как средства мышления. Искусственный язык для Декарта - это «нечто вроде логического ключа человеческий понятий» (Э. К. Дрезен) [10, с. 42], пользуясь которым можно было бы «по некоторым правилам вывода чисто формальным путем получать новое знание, истинность которого заранее гарантируется философским характером языка» (П. Н. Денисов) ².

Действительно, Декарт ставит задачу построения языка, который был бы не только «очень легким для изучения, произношения и письма, но, что самое главное, который мог бы помогать суждениям ... так что было бы почти невозможно ошибиться»; «с его помощью крестьяне смогут лучше судить . сущности вещей, чем это делают ныне философы» ³.

Выполнению столь обширной программы должна способствовать и подобающая ей наука. «Изобретение такого языка зависит от истинной Философии, так как иначе невозможно перечислить все мысли людей и расположить их по порядку», - заявляет Декарт [50, с. 12].

Таким образом, в этой концепции как искусственный язык, так и наука о таком языке получают чрезвычайно высокий статус: искусственный язык мыслится как язык философский, устанавливающий порядок в человеческих понятиях и тем самым преобразующий мышление, а соответствующая наука приравнивается к «истинной Философии» (с большой буквы), т. е. определяется как своего рода метанаука, стоящая над другими областями человеческого знания.

В этом отношении судьба лингвопроектирования декартовой эпохи оказалась близкой к судьбе языкознания в целом: не случайно в ХVII в. во Франции формируется проникнутое идеями Декарта рационалистическое направление языкознания, с наибольшей полнотой воплощенное в известной грамма Пор-Рояля ⁴.

Языкознание и лингвопроектирование в эту эпоху теснейшим образом связаны с логикой и философией и не всегда четко отличают свой объект исследования от объекта исследований логики и философии. Дальнейшая история лингвопроектирования, как и история языкознания, представляет собой процесс высвобождения их из указанного логико-философского комплекса хотя эта эволюция в сфере интерлингвистики значительно задерживается по сравнению с разделами языкознания, занимающимися естественными языками.

§ 30. В изложенной работе Декарта обсуждаются две раз личные программы построения искусственного языка: 1) программа создания упрощенного языка, который мог бы служить лучшим орудием общения, и 2) программа создания философского языка, который мог бы служить лучшим орудием мышления. Первую программу назовем эмпирической, а вторую — логической.

Сам Декарт был безусловным сторонником второй программы, явившись, таким образом, основоположником логического направления в лингвопроектировании. В ХVII в. в рамках этого направления действовал ряд крупных ученых, а также научные общества Франции, Англии, Германии и других стран. Проблема всеобщего языка (в противоположность периоду до 1629 г.) становится предметом коллективно разрабатываемой науки.

Во Франции эта проблема входит в круг интересов упомянутого выше кружка Мерсенна. Всесторонне образованный ученый, аббат М. Мерсенн оставил труды в области математики, теологии и философии. К проблеме всеобщего языка Мерсенн обращается под непосредственным воздействием переписки с Декартом и дискуссий с участниками своего кружка. В одном из философских сочинений Мерсенна («Всеобщая гармония», 1636) подробно излагаются его взгляды по указанной проблеме. Мерсенн полагает, что всеобщий язык дол жен отражать природу вещей, т. е. быть «натуральным язы ком». По мнению Мерсенна, между звучанием слова и его предметным значением можно установить определенное соответствие: так, звуки а и о вызывают представление о чем-то большом и значительном, и — маленьком и тонком, у — темном и скрытом и т. п. [73, с. 67—68].

Эти воззрения имеют свою предысторию. Необходимо вспомнить, что еще в Древней Греции были выдвинуты две различные точки зрения о сущности языка. Сторонники одной из них полагали, что между словом и вещью имеется естественное подобие: слово является как бы тенью вещи, отражающей ее внутреннюю природу. Эта точка зрения известна под названием теории physei (что означает «по природе»). Противоположная теория thesei («по установлению») исходила из того, что имена вещам устанавливаются по соглашению между людьми и не имеют ничего общего с сущностью самой вещи. Обе эти теории в наиболее полной форме изложены в диалоге Платона «Кратил», где от имени сторонников теории physei высказывается мнение, что слова связаны с обозначаемыми вещами благодаря естественному звукосимволизму: звук а соответствует большому, звук о — круглому, и — тонкому и т. п.

Мерсенн совершенно определенно высказывается в пользу того, что во всех существующих языках имя условно по отношению к вещи и не имеет никакой связи с ее внутренней природой⁵. Таким образом, по отношению к существующим языкам он стоит на позициях теории thesei. Ко всеобщему же языку, как мы видели, он предъявляет требование, чтобы такой язык отражал природу вещей, т. е. присоединяется к теории physei с характерными для нее идеями звукового символизма.

В сказанном вся суть логического направления лингвопроектирования. Его отправной точкой служит мысль о возможности построения всеобщего языка, слова которого будут отражать сущность вещей, следовательно, сходные вещи будут обозначаться сходными словами.

Мерсенн, правда, отдает себе отчет в том, что подобный язык весьма трудно создать и что, связывая отдельные звуки теми или иными значениями по принципу звукового символизма, все равно невозможно избежать условности получаемых знаков. Поэтому он обращается к иному пути построения всеобщего языка — классификационному. Если разложить обозначаемые в языке предметы по определенным признакам, каждый предмет можно обозначить через совокупность присущих ему признаков, отразив тем самым его внутреннюю природу.

§ 31. Классификационный путь получил наиболее детальную разработку у английских ученых, объединившихся вокруг оксфордского, а затем лондонского научных кружков в эпоху английской буржуазной революции 1640—1660 гг. Когда в 1662 г. на базе этих кружков возникло лондонское Королевское общество (одна из первых в Европе академий наук), проблема всеобщего языка на несколько десятилетий заняла весьма важное место в ее деятельности. В Англии были созданы наиболее известные системы философских языков на классификационной основе: проекты С. Уорда (ок. 1650), Ф. Лодвика (1652), Т. Эркварта (1652—1653), Дж. Дальгарно (1657—1661) и др. В 1668 г. один из основателей Королевского общества и его первый секретарь Дж. Уилкинз представил проект философского языка, разработанный им при со действии ряда членов общества⁶. Имеются сведения, что язык Уилкинза был тогда же опробован в общении: выражения этого языка встречаются в сохранившейся до нашего времени переписке некоторых членов Королевского общества, а известный английский физик Р. Бойль мог даже говорить на новоизобретенном языке.

Историки интерлингвистики установили, что проект философского языка разрабатывался также великим английским ученым И. Ньютоном (ок. 1661), а также прожившим ряд лет в Англии и переписывавшимся с Мерсенном знаменитым чешским педагогом и философом Я. А. Коменским (1641—1668).

Представление о структуре классификационных философских языков может дать следующая иллюстрация. В языке Уилкинза все понятия подразделяются на 40 родовых классов, каждый из которых обозначен сочетанием «согласный + гласный» (согласные пишутся латинскими, а гласные — латинскими и греческими буквами). Например: Dα — «бог», Da — «мир (вселенная)», De — «элемент», Di — «камень», Do — «металл», Gα, Ga, Gе, Gi, Gо — пять родов растений (соответственно листья, цветы, фрукты, кустарники, деревья), Zα, Zа, Zе, Zi — четыре рода животных, соответственно бескровные, рыбы, птицы, звери) и т. п. Каждый класс делится на подклассы, а те, в свою очередь, на виды. Так, из Dе— «элемент» получаем подклассы Deb — «огонь», Ded — «воздух», Deg — «вода», Dep — «земля» и т. п.; из Deb при дальнейшем членении — Debα — «пламя», Deba — «комета», Debi — «молния» и т. д.

Подобные классификации сыграли чрезвычайно важную роль в истории науки; они подготовили основы той система тики научных знаний, которая составила суть «первого периода развития естествознания» Нового времени и помогла ему «справиться с имевшимся налицо материалом»⁷. Не случайно, что сотрудничавшие с Уилкинзом в выработке его язы ка Дж. Рей и Ф. Уиллоуби (они взяли на себя составление таблиц, соответственно, растений и животных) называются в числе предшественников Линнея с его знаменитой ботанической и зоологической классификацией. Таким образом, попытки построения философских языков находились в общем русле науки того времени и непосредственным образом стимулировали ее развитие.

Один из основных недостатков философских языков, не сразу проявившийся, также был связан с общими особенностями науки того времени. Рассматривая первый период развития естествознания, завершаемый работами Линнея, Энгельс указывал на то, что для этого периода особенно характерна «выработка своеобразного общего мировоззрения, центром которого является представление об абсолютной неизменяемости природы. Согласно этому взгляду, природа, каким бы путем она сама ни возникла, раз она уже имеется налицо, оставалась всегда неизменной, пока она существует»⁸. Представление о неизменности природы распространялось на астрономию, геологию, биологию и другие науки. Оно лежало и в основе создания философских языков: все классификации понятий и предметов, на которые опирались философские языки, мыслились в виде инвентарных перечней неизменных свойств и отношений между предметами. Философский язык исключал идею развития, поскольку он должен был отражать картину вечно неизменной природы.

Другая особенность философских языков состояла в том, что функции мышления в них придавался явный приоритет перед функцией общения. Авторы таких языков стремились к наиболее рациональной классификации понятий, отражающей соотношение вещей в природе, но не задавались вопросом, насколько удобным такой язык окажется в общении между людьми. Потребовалось без преувеличения 250 лет, вплоть до появления волапюка, чтобы путем апробирования все новых и новых вариантов философского языка обнаружить кардинальное противоречие между основополагающим принципом таких языков («сходные идеи должны передаваться сходными знаками») и потребностями коммуникативной функции. Последняя может реализоваться только при том условии, что слова будут заметно отличаться друг от друга, причем это различие должно быть тем больше, чем ближе одно слово стоит к другому по своему значению⁹. Известно, что созвучные слова могут подвергаться смещению в речи (явление паронимии). Любая система философского языка, основанная на регулярном сближении сходных знаков для сходных идей, становится принципиально паронимичной и тем самым не пригодной к использованию в общении.

Следует обратить внимание и еще на одно обстоятельство. В естественных условиях человеческого общения действует закон экономии речевых усилий, благодаря чему часто употребляемые слова обычно короче слов, употребляемых редко. В философских же языках длина слова определяется не частотой его употребления, а смысловой структурой. Поэтому слова одного тематического ряда всегда имеют одинаковую длину. Если бы такой язык стал использоваться в общении, наиболее частотные слова подверглись бы сокращению, которое затемнило бы прозрачность их структуры. Отсюда видно, что конфликт функции общения и функции мышления в естественных условиях коммуникации неминуемо должен был привести к победе первой из них. Проекты философских языков шли против законов коммуникации (в ту эпоху, правда, еще не осознававшихся) и были обречены на неуспех.

§ 32. Логическое направление было основным, но не единственным направлением лингвопроектирования 1629—1879 гг. Уже в ХVII в. ему противостоит эмпирическое направление, правда, менее единое и теоретически менее разработанное, но, как оказалось впоследствии, предложившее единственно перспективный путь построения планового языка. Представители эмпирического направления стремились дать применимую коммуникативную систему, не претендуя на совершенствование языка как орудия мышления. Таким образом, в противоположность логическому направлению функции общения придавался здесь приоритет перед функцией мышления.

Около 1650 г. Ф. Лаббе предложил проект упрощенного латинского языка, освобожденного от неправильностей и исключений и предназначенного для миссионерской деятельности и международной торговли — целей вполне практических, далеких от попытки реформирования человеческого мышления [73, с. 227; 99, с. 469]. В конце ХVII в. Б. Лами выдвинул идею упрощения существующих языков путем замены их изобилующей всяческими исключениями грамматики на гораздо более правильную грамматику по типу татаро-монгольской.

§ 33. В ту же эпоху идея общего языка начинает заявлять себя и на востоке Европы: приехавший в Россию хорват Ю. Крижанич, движимый мечтой об объединении славянских родов, создает проект общеславянского языка, которому посвящает ряд сочинений: «Объяснение виводно о писме словенском» (1659—1661) — преимущественно о фонетике, «Грамматично изказание об руском езику» (1665) — по вопросам морфологии. На всеславянском языке написан и основной труд Крижанича — политический трактат «Беседы о правлении» (Тобольск, 1663—1666), который в позднейшей литературе фигурирует под условным названием «Политика»¹⁰. Свой проект Крижанич именует русским языком (ruski jezik), но на самом деле в нем представлен синтез ряда славянских языков. Голландский славист Т. Экман установил, в тексте «Политики» 59% составляют слова, общие всем славянским языкам, 10%— русские и церковно-славянские слова, 9% — сербохорватские, 2,5% — польские и т. п. ¹¹.

Цель, которую преследует Крижанич в своем проекте, совпадает с общими целями лингвопроектирования той эпохи: отправляясь от критики существующих языков, в данном случае славянских, которые он находит недостаточно обработанными и бедными по части научных и специальных понятий, Крижанич стремится «исправить язык» и приблизить его к максимально возможному совершенству. «Политика» включает раздел «О языке или о речи», открываемый следующими словами: «Совершенство языка — самое необходимое орудие мудрости и едва ли не главный ее признак» (на всеславянском языке: Iazíka sowerszenóst iest sâmo potrébno orûdie k’mudrósti, I iedwá né stanowíto iee známe).

В результате предпринятого совершенствования языка всеславянский должен был, по мысли Крижанича, сравняться по своему богатству с наиболее развитыми литературными язы ми — латинским и греческим.

§ 34. Эмпирическое направление, зародившееся в указанных работах Ф. Лаббе, Ю. Крижанича и других, хотя и имело в основе стремление к совершенствованию языковых форм, не пыталось изменить саму природу языка, что было свойственно логическому направлению, и, разумеется, не могло отождествлять себя с «истинной философией».

Если представители логического направления возрождали применительно к искусственному языку античную теорию physei (теорию подобия между словом и вещью) и на этом сновании претендовали дать философский разбор реального мира, то сторонники эмпирического направления, как и исследователи естественных языков, явно или неявно примыкали к теории thesei, утверждавшей отсутствие естественной связи между предметом и его именем. Таким образом, возникшее в ХVII в. противопоставление логического и эмпирического направлений лингвопроектирования является не чем иным, как возобновлением старой антитезы physei — thesei, перенесенной из сферы исследования естественных языков в область создания искусственных языков.

Характерны внешние связи обоих направлений лингвопроектирования — логическое направление смыкалось с философией и логикой, тогда как эмпирическое направление имело в качестве ближайшего внешнего «соседа» теорию естественных языков и, следовательно, в наиболее выраженной форме проявляло языковедческую направленность. Благодаря этому именно эмпирическое направление послужило в дальнейшем тем центром, вокруг которого стала создаваться современная интерлингвистика на пути размежевания ее с сопредельными научными отраслями.

Различие логического и эмпирического направлений носит функциональный характер: из двух основных функций языка как средства общения и мышления логическое направление признает первичной функцию мышления, пренебрегая коммуникативными недостатками создаваемой системы; эмпирическое направление, наоборот, дает приоритет коммуникативной функции, отказываясь от существенной перестройки логико-семантической стороны языка.

Наряду с данным функциональным противопоставлением искусственные языки могут разделяться на группы и по основаниям формального характера. В первую очередь принимается во внимание наличие или отсутствие материального схождения между искусственными и естественными языками: искусственные языки, строящиеся по образцу и из материала естественных языков, принято называть языками апостериори (или апостериорными языками); искусственные языки, строящиеся во своим собственным законам и не заимствующие материал из естественных языков, называют языками априори (или априорными).

Названные выше проекты Ф. Лаббе или Ю. Крижанича, построенные на материале латинского и славянских языков, являются типичными примерами языков апостериори; все философские языки, наоборот, соответствуют принципу априори, так как слова таких языков не заимствуются из какого-либо естественного источника, а создаются независимо от естественных языков на основе классификации понятий.

Кроме того, искусственные языки могут разделяться на типы и по количеству допускаемых ими формальных реализаций. Обычный естественный язык реализуется либо в устной, либо в письменной форме, Искусственные языки, созданные в расчете на использование в обеих этих формах, называют пазилалиями (от греч. pasi «всем» и laleo «говорить», т.е. «всеобщий язык» или «всеобщая речь»). Таковы, например, философский язык Уилкинза или упрощенный латинский язык Лаббе. Однако искусственные языки могут быть рассчитаны только на письменную реализацию; в этом случае они называются пазиграфиями (от греч. pasi «всем» и grapho «писать», т.е. «всеобщее письмо»).

§ 35. Идея пазиграфии на всем протяжении 1629―1879 гг. оказывала чрезвычайно притягательное воздействие на создание искусственных языков, перед глазами которых стоял пример китайской иероглифической письменности, находившей применение не только в Китае, но и в Японии, Корее, Индокитае, т. е. служившей письменным международным языком народов дальнего Востока. Отсюда возникает стремление построить искусственный язык, знаки которого писались бы одинаково всеми народами, а произносились бы каждым народом на своем родном языке. Неожиданным стимулом для дальнейшего развития этой идеи явились, начиная с ХVI—XVII вв., первые исследования по сурдопедагогике, (воспитанию детей с нарушения слуха и речи). В 1620 г. испанец Х. П. Бонет опубликовал первое руководство по обучению глухонемых — «Упрощение букв и искусство научить немого говорить». В этом искусстве немалую роль должно было сыграть обучение письму, отсюда естественный переход к мысли об универсальном характере письменности, позволяющей преодолеть не только языковой барьер в общении разных на народов, но и «барьер немоты», ограничивающий общение глухонемых людей. В 1653 г. соотечественник Бонета ученый П. Бермудо, известный по прозванию «Эль Мудо» («Немой»), разработал пазиграфическую систему «Арифметический указатель названий, призывающий все нации мира к единению языков и речи»¹² . Эта пазиграфия принадлежит к философскому типу, т. е. является философским языком, дающим классификацию понятий, но допускающим лишь письменную реализацию.

Примером эмпирической пазиграфии, дающей упрощенный способ письменного общения без какой-либо философской классификации идей, может служить проект И. Бехера (Германия, 1661), предложившего пронумеровать все слова латинского лексикона и отдельно все грамматически значения. Поскольку в ту эпоху латинские словари в переводе на основные языки Европы находились в повсеместном употреблении, подобная система нумерации позволила бы механически переводить с одного языка на другой. Характерно, что современные исследователи усматривают в предложениях Бехера наиболее раннее приближение к идее машинного перевода ¹³.

§ 36. Особое место в истории лингвопроектирования при надлежит великому немецкому ученому Г. В. Лейбницу (1646—1716). Основные устремления Лейбница лежали в русле логического направления лингвопроектирования. Он исходил из предпосылки, что все сложные идеи являются комбинациями простых идей, точно так же, как все делимые числа являются произведениями неделимых чисел ¹⁴. Лейбниц считал, что простые идеи можно свести к ограниченному набору — своего рода «азбуке мысли», из которой все понятия человеческого разума будут выводимы по математически строгим правилам. Таким образом, философский язык ему представлялся в виде определенной математической модели, позволяющей свести всякое рассуждение к вычислению.

Для построения такого философского языка нужно было отдельно разработать его словарь и грамматику. Первая задача, по мысли Лейбница, предполагала анализ всех идей человеческого разума и их сведение к набору простых идей. Вторая задача — построение грамматики — предполагала анализ отношений между идеями, а также способов выражения этик отношений в разных языках.

Этот грандиозный замысел не мог быть осуществлен сразу в полном объеме. Сначала следовало разработать философскую грамматику и применить ее к какому-либо естественному языку (например, латинскому), а затем постепенно заменить латинские слова искусственным словарем, сконструированным по вышеописанной методике. Таким образом, Лейбниц фактически предлагает две различные языковые системы: апостериорный язык на базе латинского словаря и философской грамматики и априорный язык, в котором и словарь и грамматика будут одинаково «философскими». Первое из этих предложений, получившее наибольшее значение в современной интерлингвистике, представляет собой серьезную уступку эмпирическому принципу.

Как Лейбниц представляет себе философскую грамматику? Эта грамматика должна, с одной стороны, выражать все грамматические значения всех языков, т. е. быть универсальной, с другой — избегать всех исключений и аномалий естественных языков, т. е. быть рациональной. Так, Лейбниц знает излишними различия существительных по роду, многообразие типов склонения и спряжения; падежные окончания он предлагает заменить предлогами, личные окончания глагола — самостоятельными местоимениями в роли подлежащего, глагольные наклонения — союзами. Иначе говоря, отдает предпочтение аналитическому грамматическому строю, как во французском языке, перед синтетическим, как в латинском. Вместе с тем Лейбниц считает, что некоторые грамматические категории могут получить более широкое употребление: так, категорию времени он предлагает распространить с глаголов на прилагательные и существительные (пример Лейбница: amavitio «прошедшая любовь» и amaturitio «будущая любовь»), степени сравнения — с прилагательных на глаголы и существительные и т. д.

Представления Лейбница о структуре рациональной грамматики во многом сохраняют научное значение до настоящего времени. Они оказали глубокое воздействие на современную интерлингвистическую теорию. Знаменательно, что начало научной разработки интерлингвистических проблем в ХХ в. было связано с освоением наследия Лейбница в исследованиях двух выдающихся логиков — француза Л. Кутюра (1901—1903) и итальянца Дж. Пеано (1903) (см. §70, 98).

Идеи Лейбница не менее важны и для другой разновидности искусственных языков — языков общения человека с ЭВМ. Когда в середине ХХ в. перед лингвистикой встала задача разработки языков-посредников машинного перевода, грамматика таких языков во многом оказалась близка теоретическим установкам Лейбница.

§ 37. Итак, в ХVII в. определились два направления лингвопроектирования: логическое, в рамках которого искусственный язык рассматривался прежде всего как средство мышления, и эмпирическое, трактовавшее искусственный язык в первую очередь как средство общения. По отношению к естественным языкам создаваемый искусственный язык выступал либо как язык априори, независимый от естественных языков, либо как язык апостериори, использующий материал естественных языков. Логические системы искусственного языка чаще всего были априорными (разговорно-письменный язык Уилкинза, письменный язык Бермудо), но могли быть и апостериорными (латинский словарь в сочетании с философской грамматикой у Лейбница). Эмпирические системы могли быть как априорными (нумерационный язык Бехера), так и апостериорными (общеславянский язык Крижанича).

Отношения к языковым функциям

Отношение к естественным языкам

Системы априори (независимые от материала естественных языков)

Системы апостериори (заимствующие материал естественных языков)

Логические мышления (преобладает функция мышления)

Философские языки (Уилкинз, Бермудо)

Латинский словарь + философская грамматика (Лейбниц)

Эмпирические системы (преобладает функция общения)

Нумерационный язык (Бехер)

Общеславянский язык (Крижанич)

Все эти системы объединяются родовым понятием всеобщего, или универсального, языка. Ученые 1629—1879 гг. не всегда имели ясное представление о месте всеобщего языка среди национальных.

Наиболее дальновидные авторы, например Уилкинз, считают, что такой язык мог бы занять второе место (come in the next place) после национальных, т. е. близки к признанию его вспомогательной речи. Однако более распространенная точка зрения исходит из того, что несовершенства естественных языков могут быть исправлены только в результате замены их на сознательно сконструированный идеальный язык. Представления об искусственном языке являются, таким образом, отражением критики естественных языков. В этих условиях идея вспомогательного характера искусственного языка не могла укорениться, ибо она противоречила постулируемой идеальности такого языка.

ХVIII век

§ З8. Первые десятилетия ХVIII в. отмечены определенным снижением интереса к проблеме искусственного языка (см. § 20). Это, несомненно, стоит в связи с упрочением позиций естественного международного языка, каковым в то время являлся французский, вытеснивший латынь в сфере дипломатии и успешно добивавшийся преобладания в науке.

Характерно, что если лондонское Королевское общество (английская академия) в ХVII в. активно обсуждает проблему создания всеобщего языка, то начало ХVIII в. знаменуется образованием Берлинской академии (1700), принимающей французский язык в качестве официального, а на исходе века, накануне Французской революции, та же академия объявляет конкурс на тему об универсальности французского языка (1782). Основанная в 1725 г. по указу Петра I Российская академия наук пользуется на протяжении ХVIII в. латинским и французским языками. Французский язык становится официальным языком академической науки и в других странах.

Таким образом общая лингвистическая ситуация вызывает некоторое смещение акцентов: если в ХVII в. под всеобщим (универсальным) языком понимался в первую очередь искусственный язык, то в ХVIII в. понятие универсального языка начинает переноситься и на наиболее распространенный в ту пору естественный язык — французский.

Попытки построения искусственных языков вновь умножаются со второй половины ХVIII в., однако прежнее доминирование логического направления постепенно идет на убыль. Еще в 1732 г. неизвестный автор под псевдонимом Карпофорофилус публикует систему апостериорного искусственного языка на латинской основе.

С середины ХVIII в. возникает критика философских языков. Этот существенный сдвиг в истории лингвопроектирования связан с общими тенденциями перестройки научного мировоззрения, признаки которой обнаруживаются именно в этот период. Мы уже цитировали высказывания Ф. Энгельса о двух этапах развития естествознания Нового времени: для этого этапа характерно представление об абсолютной неизменности природы; сущность второго этапа составляет эволюционное учение, с точки зрения которого «природа не просто существует, а находится в процессе становления и исчезновения»¹⁵. Первая брешь в «окаменелом воззрении на природу» как на нечто неизменное и существующее от века была пробита — как раз в середине ХVIII в. В 1755 г. И. Кант опубликовал «Всеобщую естественную историю и теорию неба», в которой отверглось учение о вечности солнечной системы; «Земля вся солнечная система предстали как нечто ставшее во времени»¹⁶. Почти одновременно «К. Ф. Вольф произвел в 1759 г. первое нападение на теорию постоянства видов, провозглавив учение об эволюции»¹⁷. Эти революционные идеи не сразу были приняты наукой, освобождение которой от пут старого мировоззрения заняло несколько десятков лет.

Нечто подобное происходило и в лингвопроектировании ХVIII в. Уже П. Мопертюи (Лион, 1756) указывает на уязвимость философских классификаций, не учитывающих изменяемости понятий во времени: система философских идей Декарта явилась бы чуждой более поздним научным представлениям Ньютона и Локка. С другой стороны, И. Михаэлис (Берлин, 1759) обращает внимание на факт одновременного существования различных понятийных систем; например, понятия, связанные с браком и воспитанием детей, весьма различны у народов, живущих в условиях моногамии и полигамии. Этими исследованиями была установлена невозможность построения предметной классификации, единой для всех времен и народов. В лингвопроектирование начинают проникать представления эволюционизма, закономерно связанные с идеей вариативности понятийных систем.

§ 39. В связи с этим возникает новая концепция построения всеобщего языка: не на базе более или менее произвольных философских классификаций, а на основе извлечения общих элементов из реально существующих языков. Эта концепция, которую разделяет и современная интерлингвистика была впервые заявлена в «Трактате о механическом образовании языков» французского лингвиста и этнолога Ш. де Бросса (1765): «Основа всеобщего языка реально существует. Вместо того чтобы тратить время в бесплодных устремлениях к тому, что могло бы создать искусство, лучше попытаться открыть то, что уже создано природой» (т. е. стихией языка) [99 с. 63]. Отметим этот чрезвычайно важный перенос центра тяжести: всеобщий язык невозможно искусственно создать, можно лишь открыть его основу в существующих языках. Однако, если мы присмотримся к тому, как де Бросс представлял себе эту основу, обнаружится уже значительное расхождение его с теорией современной интерлингвистики. Де Бросс обращал внимание лишь на те общие элементы в структуре различных языков, которые возникают в результате их происхождения из единого источника. Де Бросс предполагал, что можно выделить несколько сот первоначальных корней, к которым сведется весь многообразный словарь существующих языков и которые вместе с тем смогли бы послужить основой всеобщего языка. Те же общие слова, которые переходят из одних языков в другие благодаря культурным контактам, де Бросс не учитывал, тогда как современная интерлингвистика обращает преимущественное внимание на слова этой группы, называя их интернационализмами.

Проблема всеобщего языка затрагивается и в ряде изданий французских энциклопедистов, объединившихся вокруг грандиозного предприятия Дидро и Д’Аламбера — подготовки «Энциклопедии, или толкового словаря наук, искусств и ремесел», 35 томов которой были опубликованы в 1751—1780 гг. В IХ томе «Энциклопедии» (1765) помещена статья Ж.Фегэ «Новый язык» (Langue nouvelle). Здесь дана первая попытка построения апостериорного искусственного языка на базе не мертвого латинского, а живого национального языка — французского. В статье содержится краткий эскиз грамматики, освобожденной от исключений и лишних форм (например, существительные не различают родов и не имеют артикля, прилагательные не изменяются по роду и числу, глаголы — по лицу и числу и т. п.). Любопытно, что окончания инфинитива настоящего, прошедшего и будущего времени (-as, -is, -os) совпадают с окончаниями изъявительного наклонения тех же времен в эсперанто.

§ 40. Ни предложения де Бросса, ни одновременный с ними проект «нового языка» Фегэ не привели к изменению основных тенденций лингвопроектирования ХVIII в. Ведущим направлением по-прежнему остается логическое, представленное большим числом философских языков, пазиграфий и т. п. проектов, принципиально не отличающихся от аналогичных предложений авторов ХVII в. В качестве примера можно привести философский язык венгра Кальмара, опубликовавшего свои работы в 1772—1774 гг. на латинском, итальянском и немецком языках в Берлине, Лейпциге, Риме и Вене. География поисков в области всеобщего языка продолжает расширяться, постепенно охватывая основные страны Европы.

Великая французская революция 1789—1799 гг. вызвала новую волну интереса к проблеме всеобщего языка. Родоначальник теории прогресса человечества Жан Антуан Кондор в своем знаменитом «Эскизе исторической картины прогресса человеческого разума» (1794) делит человеческую историю на девять эпох, завершаемых образованием Французской Республики. Десятую эпоху составляет будущее, сущность которого Кондорсэ видит в совершенствовании технических методов и образовании всемирного языка: «...этот язык, беспрерывно совершенствуясь, с каждым днем все более расширяясь, внес бы во все области знания, доступные веку, строгость и точность, которые позволили бы легко познать истину и сделали бы почти невозможным заблуждение»¹⁸. В этих словах легко обнаруживается родство с идеями Декарта, которые были рассмотрены выше, другие высказывания Кондорсэ позволяют предполагать, что всеобщий язык связывал с созданием особого рода «письменности, которая, служа единственно для научных целей, выражая только сочетания простых и понятных всем идей, употреблялась бы только для строго логических рассуждений, для точных, обдуманных операций ума, была бы понятна людям всех стран и переводилась бы на все местные наречия, не изменяясь, как последние, при переходе в общее пользование»¹⁹.

В 1795 г. публикуется проект всеобщего языка Ж. Делормеля, представленный его автором на рассмотрение Национального конвента Французской Республики. Этот проект ― типичный философский язык на классификационной основе, с той только особенностью, что автор использует принцип десятичной классификации выделяя 10 основных классов идей, 10 подклассов и т. д., и в этом смысле предвосхищает современные системы библиографической классификации²⁰. Конвент обсудил предложение Делормеля, но, «отдавая должное величию идеи, над которой трудились многие ученые последнего столетия», признал, что, она осуществима лишь при участии остальных наций [10, с. 71; 26, с. 93].

В 1797 г. была опубликована система письменного философского языка Ж. де Мемье, впервые названная словом «пазиграфия». Этот термин, как мы говорили, теперь используется в качестве нарицательного для обозначения любой разновидности «всеобщего письма». Работа Мемье представляла собой двенадцатичную классификацию идей и понятий, вы полненную в духе весьма близком к упомянутым выше предложениям Кондорсэ. Удачная разработка основных принципов этой пазиграфии и умелая реклама привлекли к ней широкий общественный интерес. Еще до публикации основного текста своей работы автор получил более 6000 положительных откликов. В сентябре 1797 г. Мемье издает свой труд в Париже одновременно на французском и немецком языках, а уже 6 февраля 1798 г. в Совете старейшин Французской Республики была произнесена речь, в которой пазиграфия Мемье сравнивается по своему значению с изобретением книгопечатания. Генерал Наполеон Бонапарт, только что триумфально возвратившийся в Париж после победоносной итальянской кампании, знакомится с пазиграфией и выражает ей одобрение. В отличие от всех предшествующих проектов всеобщего языка пазиграфия Мемье стала изучаться практически, на специальных курсах, организованных во Франции и Германии. Она была представлена на обсуждение в Национальный Институт Франции (академию наук) и в большой степени стимулировала теоретическое изучение проблемы всеобщего языка в целом [73, с. 155]. Работая над дальнейшим усовершенствованием своей системы, Мемье предложил преобразовать ее в язык, имеющий не только письменную, но и устную форму выражения, т. е. пазилалию (1799). Этот термин, как и термин «пазиграфия», был введен в интерлингвистику именно Мемье. Несмотря на то, что успех системы Мемье оказался кратковременным, за ее автором «должно быть оставлено особо почетное место в истории пазиграфических экспериментов. Он первый сумел разбудить общественный интерес к идее пазиграфии, а через нее и к идее всеобщего языка» [10, с. 74]

§ 41. Предложения Кондорсэ, Делормеля и Мемье, выдвинутые в эпоху оживленных революций надежд на скорое наступление царства разума, были выдержаны в духе идей логического лингвопроектирования. Чрезвычайно интересно, что подобные же идеи в это время стали применяться и к естественным языкам, вернее их подсистемам, подвергшимся сознательной перестройке и упорядочению. 5 октября 1793 г. Национальный конвент ввел во Франции новый революционный календарь. В этом календаре было 12 месяцев равной продолжительности — по 30 дней. Старые названия месяцев, связанные с именами римских богов и императоров, упразднялись. Вместо них по предложению поэта Фабра д’Эглантина были приняты новые, искусственно созданные названия, отражающие сезонные явления природы и этапы сельскохозяйственных работ, например брюмер (brumaire, от фр. brume «туман»), нивоз (nivôse, от лат. nivosus снежный»), флореаль (floréale, от лат. florius «изобильный цветами»), мессидор (messidor, от лат. messis «жатва») и т. п. Названия осенних месяцев оканчивались на -aire, зимних на -ôse, весенних на -al, летних на –dor²¹. Таким образом, этот календарь строился на классификационной основе, находясь в ближайшем идейном родстве с философскими языками того же периода.

Столь же искусственный характер носит и метрическая система мер и весов, разработанная Французской академией наук в 1793 г. и введенная в употребление законом от 10 декабря 1799 г. В ее основу положена идея неизменного прототипа, взятого из природы, и десятичная система подразделений. В качестве природного прототипа был избран метр, первоначально определявшийся как одна сорокамиллионная доля земного меридиана. Через метр и его производные получали определение все остальные меры (например, килограмм равен массе одного кубического дециметра воды). Названия производных единиц в метрической системе образуются с помощью приставок, которым придается упорядоченное значение. Так, приставки, взятые из греческого языка, обозначают увеличение основной меры в 10 (дека-), 100 (гекто-), 1000 (кило-) раз и т. п. Приставки же, взятые из латинского языка, обозначают соответственное уменьшение основной меры в 10 (деци-), 100 (санти-, центи-) и 1000 (милли-) раз. Таким образом, слово килограмм означает 1000 граммов, а миллиграмм — тысячную долю грамма. Не вызывает сомнений близость к этой системе философского языка Делормеля, также построенного на идее десятичной мерности природы.

Таким образом, если в ХVIII в. искусственные языки начинают приближаться к образцу естественных языков (апостериорные проекты), то имеет место и обратный процесс: в естественные языки все шире вторгаются элементы и подсистемы, искусственно созданные и упорядоченные человеком.

ХIX век (до волапюка)