соцт / Хьюз Социальная роль и разделение труда

Социологические исследования, № 8, Август 2009, C. 46-52

СОЦИАЛЬНАЯ РОЛЬ И РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА

Автор: Э. Ч. ХЬЮЗ

Все многочисленные способы, которыми изучается людская работа, возвращают в какой-то момент к очевидному и вместе с тем бесконечно неуловимому факту разделения труда. Что есть описание работы, как не формулировка того, что именно этот рабочий, а не другой, делает или предположительно должен делать? Схожая отсылка к разделению труда неявно содержится в изучении численности и миграций рабочей силы, мотивации и усилий, базовых способностей и освоения навыков, а также в анализе цены труда, услуг и товаров.

Разделение труда подразумевает, в свою очередь, взаимодействие, ибо оно состоит не просто в отличии вида работы одного человека от вида работы другого, а в том, что разные задачи и свершения являются частями некого целого, в продукт которого все в той или иной мере вносят свой вклад. А целостности в человеческом социальном мире, как и в остальном мире, биологическом и физическом, имеют свою сущность во взаимодействии. Главная тема социологического и социально-психологического изучения работы - работа как социальное взаимодействие.

Термин "социальная роль (role)" - второй, содержащийся в заглавии этой статьи, -полезен только в той степени, в какой он способствует анализу ролей (parts)*, играемых индивидами во взаимодействии, образующем некоторого рода социальную целостность. Я не уверен, что стану сильно спорить с возражением, что это не очень по-

Впервые опубликовано в: Midwest Sociologist. 1956. Vol. XVII (Spring). Перевод сделан с источника: Hughes

Е. С. The Sociological Eye: Selected Papers. Chicago; N. Y.: Aldine-Atherton, 1971. P. 304 - 310.

* Здесь содержится терминологический фокус, который невозможно передать средствами русского языка. Хьюз использует два термина, передаваемых по-русски как "роль": "role" и "part" (в своих работах он почти всегда пользуется вторым, в этой статье на передний план выводится первый). Термин "part" гипотетически может быть передан как "партия", в музыкальном смысле (например, "партия трубы"); такое переводческое решение было использовано в русском переводе книги "Представление себя другим в повседневной жизни" Э. Гоффмана (кстати, ученика Хьюза); в контексте работы Хьюза этот вариант категорически не проходит. Здесь же обыгрывается двусмысленность самого слова "part", могущего означать как "роль", так и "часть": "роль", играемая в создании "целостности", и "часть" этой "целостности" отождествляются. Это один из примеров хьюзовского пристрастия к емким и многозначным терминам. - Прим. пер.

стр. 46

лезный термин, если у оппонента найдется для обозначения этого же комплекса феноменов что-нибудь получше. Но я начну яростно спорить с оппонентом, если он будет иметь в виду, что социальное взаимодействие не является вездесущей и решающей чертой человеческой работы или что социальнопсихологическое описание разделения труда, предполагаемое термином "социальная роль", менее важно, чем описание его в терминах техник. Я укажу ему, что даже те, кто работает в одиночестве, часто взаимодействуют (are interacting) со встроенным отцом или с самим Господом Богом, ведь последний слывет надсмотрщиком похлеще любого из плоти и крови; укажу я оппоненту и на то, что люди, вкалывающие в поте лица глубокой ночью, когда их компаньоны мирно спят, возможно, просто ищут доступа к еще неведомому, но более приятному им кругу компаньонов или коллег.

Я не буду определять эти термины, "социальная роль" и "разделение труда", или как-то иначе дополнительно с ними возиться, а лучше проиллюстрирую некоторые их измерения на примере видов работы, состоящих в делании чего-то для людей или людям. Я говорю "для людей или людям" намеренно, но без цинизма. Каждый ребенок, учащийся в любой школе, будет иногда думать, что что-то делается скорее ему, нежели для него; подросток в школе-интернате для малолетних правонарушителей думает так почти всегда. Пациент в психиатрической больнице часто убежден, что вещи, делаемые ему, делаются для кого-то другого; и хотя подобные мысли, возможно, заложены в природе его болезни, он, тем не менее, часто может быть прав. Даже человек, страдающий туберкулезом, хотя он знает, что болен, и охотно проходит лечение, считает, что многие из правил общества и больницы и даже какие-то элементы лечения предназначаются ему, но не для его блага. Даже в случае недолгих болезней пациент может находить унижение в каких-то вещах, делаемых, как считается, для его выздоровления. Как минимум он может думать, что они делаются для удобства тех, кто работает в больнице, а не для его комфорта. Это лишь некоторые из простейших двусмысленностей, содержащихся в тех видах работы, которые называют личными или профессиональными услугами. Наверное, есть смысл напомнить, что противоположностью услуги (service) является ущерб (disservice) и что граница между ними тонка, неясна и подвижна.

Во многих вещах, которые люди делают друг для друга, для кого-то может быть заменено на кому-то легким переусердствованием или сменой настроения. Дисциплина, необходимая для той степени порядка и тишины, которая будет позволять вести занятия в классе, легко может превратиться во что-то, воспринимаемое детьми как нечто порочное и жестокое; их восприятия могут быть более верными, чем самовосприятие учителя. Везде, где некоторая мера власти, позволяющая дисциплинировать языком и силой, является существенным элементом порученной человеку задачи, может присутствовать искушение злоупотребить ею и даже получить от нее удовольствие, и неважно, идет ли здесь речь об учителе, санитаре психиатрической больницы или тюремном охраннике. Опасность серьезного искривления отношений и функции в рамках формальной должности витает всюду, куда люди идут или посылаются за помощью или коррекцией: в школьном классе, клинике, операционной, исповедальне, похоронном бюро; всем им обща эта черта. Какие бы термины мы в итоге ни использовали для описания социального взаимодействия на работе, они должны позволять нам извлекать на свет эти неуловимые искажения роли, или функции, и связывать их с их значимыми коррелятами в личностях и ситуациях.

Другая черта рассматриваемых видов работы кроется в особых двусмысленностях, связанных с тем, что видится как почетное, респектабельное, чистое и дающее престиж в противоположность менее почетному или респектабельному, низкому или даже грязному. Термин профессия в его прежнем, более узком смысле обозначал очень небольшой круг занятий, связанных с высокой образованностью и престижем, практики которых делали что-то для других. Прототипами служат право и медицина. Между тем оба этих занятия всегда требовали некоторого рода альянса или, по крайней мере, поддержания некоторых связей с самыми низменными и презренными из че-

стр. 47

ловеческих занятий. Юристы имеют дело с судебными курьерами, осведомителями, шпионами и убийцами отнюдь не только в романах Диккенса. Речи, с которыми ученые юристы выступают в апелляционном суде (а я слышал, что почти все случаи для учебников, используемых в юридических учебных заведениях, взяты именно из практики апелляционных судов), - всего лишь очищенный дистиллят какого-нибудь человеческого варева. Юриста могут спросить, явились ли он и его клиент в суд с чистыми руками; когда он отвечает "да", это может означать, что руки кого-то другого с необходимостью слегка запачкались. Ведь не только некоторые тяжбы респектабельнее и чище других, но и некоторые виды работ, заключенные во всей системе (сбор свидетельских показаний, добывание клиентов, доставка людей в суд, приведение в исполнение решений суда, примирение сторон, позволяющее не доводить дело до суда), более уважаемы и более далеки от искушений и подозрений, чем другие. Разделение труда среди юристов - по сути, в такой же степени распределение респектабельности (а стало быть, представлений о себе и ролей), в какой и разделение специализированных знаний и умений. Можно даже назвать его моральным разделением труда, если не забывать, что данный термин означает не просто то, что некоторые юристы, или люди, занятые в разных отраслях юридической работы, в моральном отношении лучше других, но что сам спрос на безупречно скрупулезных и респектабельных юристов зависит разными способами от наличия менее скрупулезных людей, берущихся улаживать даже для самых лучших людей менее респектабельные правовые проблемы. Я не имею в виду, что все хорошие юристы сознательно делегируют свою грязную работу другим (хотя многие это делают). Скорее это игра из разряда "жить и давать жить другим": заметьте, игра - а, следовательно, взаимодействие, - пусть даже и игра в поддержание дистанций, обусловленных далеко не случайностью.

Как система, частью которой является работа юриста, погружается в нижние области нереспектабельного и простирается в лимб коварства и силы, к которым люди, даже считая их необходимыми, относятся без восторга, так и работа врача соприкасается с миром морально и ритуально, но прежде всего физически нечистого. Там, где кончается работа врача, начинается работа могильщика; в некоторых культурах и в некоторые эпохи они делили монополию на некоторые функции и некоторые оккультные искусства. Кроме того, врачу всегда приходилось пребывать в некоторой связи (пусть даже состоявшей, опять-таки, в конкуренции или нарочитом избегании) с подпольным акушером, с разного рода "целителями", занимавшимися неясными и "социальными" болезнями, а также с рядом мелких занятий, тоже промышлявших лечением телесных и душевных недугов: с повивальной бабкой, которую в некоторых местах и в некоторые времена подозревали в том, что она склонна делать свою работу несколько преждевременно; с кровопускателем, который иногда был одновременно скромным цирюльником; с костоправом, который в средневековой Италии был также и кузнецом; с массажистом и банщиком, которого часто подозревают в получении от своей работы слишком уж большого удовольствия. Если врач обладает высоким престижем - а он обладал им в разные исторические эпохи, хотя, быть может, никогда еще в столь высокой степени, как сегодня, - то он обладает им не столько sui generis, сколько благодаря месту в особом паттерне медицинского разделения труда. В настоящее время это разделение труда имеет две особенности:

(1) уровень общественной уверенности в технической компетентности и добросовестности медицинской системы очень высок; (2) едва ли не все медицинские функции вмонтированы в обширную систему взаимосвязанных институтов, над которой врачи имеют необычайно высокую степень контроля. (Только аборт остается за пределами этой системы, да и это можно сказать лишь с оговорками.)

Это разделение труда примечательно также своей жесткой иерархией. Разбиение по рангам связано какимто образом с относительной чистотой выполняемых функций. Медсестры, успешно восходя к профессиональному положению, делегируют низшие из своих традиционных задач санитаркам и горничным. Никто в больнице не находится в столь низком положении, как те, кто возится с грязным бельем; никто в пси-

стр. 48

хиатрической больнице не находится так низко, как санитар, работа которого сочетает некоторые явно нечистые задачи с потенциальным применением силы. Но если нет системы, в которой бы тема нечистоты подчеркивалась так сильно, то нет также и системы, в которой бы она так сильно компенсировалась. Физическая опрятность человеческого организма зависит от легко разрушаемых балансов; врачи и их сотрудники работают на границах, где эти балансы фактически разрушаются очень часто. Вернуть здоровье (которое и есть чистота) - великое чудо. Те, кто своим трудом совершают чудо, с лихвой освобождаются от потенциальной нечистоты своих задач; но тем, кто выполняет приземленные задачи без признанного причисления к чудотворцам, приходится в престижном ранжировании туго. И это дает нам хороший повод еще раз подчеркнуть, что разделение труда - не просто технический феномен, что в нем бесконечно много социально-психологических нюансов.

На самом деле в медицинском мире есть две противоположные тенденции, которые действуют одновременно. С развитием и изменением медицинской технологии постоянно падают в статусе какие-то задачи; иначе говоря, врач делегирует их медсестре. Медсестра, в свою очередь, передает их санитарке. Но занятия и люди при этом в каких-то пределах приподымаются. Медсестра пододвигается в техниках ближе к доктору и посвящает больше времени надзору за другими работниками. Медсестра со стажем получает более серьезную подготовку и начинает настаивать на прерогативах, которые, по ее разумению, должны сопутствовать задачам, которые она выполняет. Новые работники, приходя в больницу, занимают места на нижней ступени иерархии, где на них возлагаются задачи, от которых избавились занятия, восходящие по лестнице мобильности. По мере того как в медицинском деле находят себе место новые виды технологии (фотография, электроника, физика), в больницу приходят работать вне иерархии другие люди. Удовлетворительные определения ролей для этих новых людей вопиюще отсутствуют - и это в системе, где строго определенные роли и ранги являются правилом. Здесь мы имеем отличный пример для иллюстрации утверждения, что ролевое определение разделения труда необходимо как дополнение ко всякому техническому его описанию. И сразу же возникает вопрос о воздействии изменений в техническом разделении труда на заключенные в разделении труда роли. Иногда изменения в технических задачах подтверждают желаемое изменение роли; прекрасный пример - медсестры. Иногда изменение в техническом разделении создает ролевую проблему или целый ряд таких проблем. Мне кажется, можно пойти дальше и сказать, что когда изменения любого рода начинают осуществляться, их отзвуки ощущаются за пределами непосредственно затронутых ими позиций и могут затронуть в конце концов каждую позицию в системе. Некоторые роли в разделении труда, возможно, более чувствительны к изменениям в технике, чем другие. Представляется вероятным, к примеру, что некоторые аспекты базовых взаимоотношений медсестры, врача и пациента не будут сильно меняться вследствие перетекания технических задач от одного к другому или от обоих к каким-то другим людям в медицинской системе. (Я намеренно включил сюда пациента, ибо у него тоже есть своя роль (part) в медицинском разделении труда.)

Вероятно, в этой системе, как и в других, всегда будет кто-то, чья роль состоит в принятии окончательных решений, со всеми сопутствующими этому рисками и со всеми необходимыми охранными грамотами. Это роль врача. Он имеет и ревниво хранит больше полномочий, чем может во многих случаях действительно принять. В дополнение к этой позиции в системе, вероятно, всегда будет в наличии позиция "правой руки" - позиция, которая подчинена первой, но в неформальном плане часто должна выходить за рамки своих полномочий, чтобы защитить интересы всех затронутых. Эту позицию занимает медсестра. Когда врача нет на месте, она может делать что-то необходимое, требующее его одобрения, - и получать это одобрение, когда он возвращается. Она - "правая рука" врача даже и, возможно, в особенности тогда, когда он отсутствует. Иногда медсестра также растапливает печи и чинит сантехнику, т.е. выполняет задачи людей, находящихся ниже ее или вне ролевой иерархии медицины.

стр. 49

Это ее коробит, но она это делает. Ее место в разделении труда состоит, в сущности, в том, что она делает ответственным образом все необходимое, когда существует опасность, что это не будет сделано вообще. Медсестре не понравилось бы это определение, но на практике она обычно держится на высоте этого положения. На мой взгляд, если бы мы взяли несколько систем работы, в которых делается что-то для людей, то могли бы раскопать целый ряд ролей или позиций, которые можно описать примерно так, и смогли бы увидеть последствия, возникающие для ролей в силу изменений в технике и в других ролях в системе. И я бы встал на защиту термина роль (role) как законного стартового термина в таком деле; ибо он предполагает участие (a part) в некотором целостном акте, в который вовлечены другие люди, играющие - хорошо или плохо - ожидаемые от них роли (parts).

До сих пор я окольными способами говорил о том, что ни один вид работы не может быть полностью понят вне социальной матрицы, в которой он проявляется, или той социальной системы, в которой он является частью (part). В большинстве, а возможно и во всех случаях система не просто включает некоторый признанный институциональный комплекс, но и простирается и вторгается в человеческую жизнь и общество. Обычно, как в случае права или даже медицины, есть некоторые связи, которые мы не можем с ходу проследить или прослеживаем без особой охоты. Кроме того, есть двусмысленности и явные противоречия в комбинациях обязанностей, присущих любому отдельному занятию или позиции в профессиональной (occupational) системе.

Одна из обычных неудач в изучении работы состоит в том, что обходят вниманием часть интеракционной системы. Мы говорим о враче и пациенте как о социальной системе (как делал в статье с таким названием покойный д-р Л. Дж. Гендерсон) и, самое большее, включаем туда еще медсестру; в таком же духе говорят об учителе и ученике, адвокате и клиенте и т.п. Несомненно, в каких-то занятиях есть базовое отношение вроде только что названных: отношение, являющееся отчасти реальностью, отчасти стереотипом, а отчасти идеалом, который ностальгически атрибутируется лучшему прошлому или взыскуется в лучшем будущем. Наверное, самая обычная жалоба людей в профессиях, выполняющих для других какую-то услугу, - это сетования на то, что им мешают делать работу так, как она должна делаться. Кто-то встревает в это базовое отношение. Учителя могли бы учить лучше, если бы не родители, из рук вон плохо выполняющие свой долг, да школьные попечительские советы, вечно вмешивающиеся в их работу. Психиатры делали бы свое дело лучше, если бы не семьи, тупые чиновники и плохо подготовленные санитары. Сестры бы больше заботились о пациентах, если бы не административные обязанности да беспечность санитарок и обслуживающего персонала. Часть вмешательства, на которое сетуют, просто институциональна. Институциональная матрица, в которой делается нечто для людей, бесспорно, становится в наиболее профессиональных областях более сложной; в разделении труда с постоянно меняющимися границами между работой одного человека и работой другого появляется все больше новых видов работников. Но, видимо, профессионала беспокоит не столько число встревающих в его работу людей, сколько расходящиеся представления о том, в чем реально состоит или должна состоять его работа, какой мандат дан ему публикой, что можно делать и какими средствами, а также какую роль должны играть люди в каждой позиции и какие обязанности и вознаграждения им причитаются. По сравнению с ограничениями, сопротивлениями и искажениями цели, распоряжений и усилий в школе, психиатрической больнице, социальной службе или тюрьме, хорошо изученное ограничение производительности на заводе - сама простота. На заводе есть по крайней мере внятный консенсус относительно того, каким должен быть производимый объект. В институтах, в которых что-то делается для людей или людям, такого консенсуса часто нет.

Каждая или почти каждая из множества важных услуг, предоставляемых людям профессионалами в наши дни, предоставляется в сложной институциональной обстановке. Профессионал должен работать с целой сворой непрофессионалов (и профессионалы обычно достаточно недальновидны, чтобы использовать ad nauseam этот ру-

стр. 50

гательный термин). Эти другие работники вносят в институциональный комплекс свое понимание того, в чем состоит проблема, собственные представления о своих правах и привилегиях, карьерах и жизненной судьбе. Философия - болезни, преступления, реформы душевного здоровья или чего-то еще, - которую они с собой привносят, часто является философией иного класса или элемента населения, нежели тот, к которому принадлежит или всей душой тянется профессионал. Как и большинство людей, они не полностью принимают ролевые определения, вручаемые им свыше, и вырабатывают в коммуникации между собой и во взаимодействии с теми, кого они обслуживают, лечат или обрабатывают, свое собственное определение. Они строят этос и систему рационализации для того поведения, которое видится им правильным при тех опасностях и контингенциях, с которыми сопряжены их позиции. Надлежащее изучение разделения труда будет включать взгляд на любую систему работы с точек зрения всех вовлеченных в нее видов людей, независимо от того, является их позиция высокой или низкой, находятся ли они в центре системы или на ее периферии. А тем, кто стремится повысить стандарты практики (и свой статус) в занятиях и институтах, делающих что-то для людей, неплохо в каждом случае знать, какие изменения в других позициях или ролях в системе будут вызываться изменениями в их позиции или роли и какие проблемы будут создаваться для других людей каждым новым решением одной из их проблем.

Пер. с англ. В. Г. Николаева

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Эверетт Черрингтон Хьюз (1897 - 1983) - один из наиболее ярких и самобытных представителей чикагской социологической традиции. Он принадлежал к когорте первых учеников Р. Э. Парка; с Парком его связывала многолетняя дружба, очень много для него значившая. Его учениками, в свою очередь, были Г. С. Беккер, Э. Гоффман, А. Стросс, Д. Рой и др. Если не брать книги, в которых Хьюз был одним из соавторов, то за всю свою карьеру он написал всего две монографии. Одна, "Чикагское агентство недвижимости" (1931), была его докторской диссертацией, подготовленной в Чикагском университете; другая, "Французская Канада в период перехода" (1943), была написана в пору работы в университете Макгилла в Монреале. Обе стали классическими и позднее переиздавались. Основную часть наследия Хьюза составляют многочисленные статьи и очерки. Почти все эти малые произведения представлены в его сборниках: "Где встречаются народы: расовые и этнические фронтиры" (совм. с Х. Макгилл Хьюз, 1952), "Люди и их работа" (1958) и "Социологический глаз" (1971; 2-е изд., 1984, с предисловием Д. Рисмена и Г. С. Беккера). Последний из названных наиболее полный.

Хотя Хьюз был преимущественно "эмпириком" и сам считал себя таковым, его работы, как бы ни различались они тематически, скреплены единой, по большей части латентной, но очевидной для внимательного читателя теоретической перспективой, которую исследователь его творчества Р. ХелмсХейес назвал "интер-претативной институциональной экологией" (сам Хьюз этого термина не употреблял). Этот подход, в котором прослеживается влияние Р. Э. Парка, Г. Зиммеля, М. Вебера, У. Г. Самнера и антропологов-функционалистов, гармонично совмещает в себе две теоретические линии, неотрывно связанные с чикагской традицией: "человеческую экологию" и "символический интеракционизм". Этот подход буквально сросся у Хьюза с эмпирической социологией, трактуемой прежде всего как этнография, или "полевая работа" (в послевоенные годы Хьюз преподавал в Чикаго методы полевой работы, или так называемые качественные методы, и был одним из самых страстных их поборников).

Основные темы исследований Хьюза - институты, расовые отношения, трудовые отношения, работа и занятия/профессии, карьеры, социология как наука и за-

стр. 51

нятие - не отражают всего многообразия и богатства его интересов. Он считал, что практически любая социология должна быть общей социологией и стремиться к пониманию природы человека и общества вообще. Очерки Хъюза о работе и занятиях лучше всего читаются в этом ключе. Хъюз неизменно рассматривал работу и занятия в контексте более широких систем взаимодействия ("разделения труда", "институциональных матриц"), считая, что реальные трудовые деятельности, в отличие от их абстракций, невозможно понять и объяснить адекватно вне этого размещения. Публикуемый очерк - об этом.

В. Г. Николаев - кандидат социологических наук, доцент Государственного университета - Высшей школы экономики.

стр. 52