Характерными для немецкого романтизма, практически почти исключительно «немецкими» жанрами стали, фантастическая повесть или сказка, ироническая комедия, фрагмент, особый романтический роман и, в частности «роман о художнике».¹

В их художественной программе едва ли не преобладающее значение получил роман. Август Шлегель в берлинских чтениях говорил: «Роман будет трактован не как всего только последнее слово или возрождение в современной поэзии, но как нечто в ней первенствующее. Этот род её, который может представлять её в качестве целого». Это означает, что роман, будучи отдельным жанром, однако же, проникает во все явления литературной жизни. Когда Ф.Шлегель в «Письме о романе» говорит: «Роман – это романтическая книга», он имеет в виду не столько роман как жанр, сколько совокупность великих созданий мировой словесности. Он мыслит себе роман «не иначе, как сочетание повествования, песни и других форм». В романах немецких романтиков повествование действительно часто прерывается вставными историями, стихами, песнями. Можно вспомнить «Генриха фон Офтердингена» Новалиса (сказка об Атлантиде, сказка Клингзора и др.), «Странствия Франца Штернбальда» Тика и даже «Из жизни одного бездельника» Эйхендорфа. То есть и в теории и на практике речь идёт о полном смешении жанровых нормативов. К.Г.Ханмурзаев видит в этом смешении стремление писателей-романтиков «к универсальному, целостному охвату жизни человечества».

Н.Я.Берковский в своей книге «Романтизм в Германии» писал: «Роман затрагивает первоосновы, и если им бывает, свойственна поэзия, то она тогда приобретает универсальность, от первооснов проникает во все сферы жизни. Роман поприще свободы, и для героев его, и для автора, а через свободу он даёт выходы в странные творческие миры. Причём выходы надолго, ибо роман – жанр длительный. У немцев роман был мифом и сказкой «Генриха фон Офтердингена» и у них же он был собранием депеш, отчётов, протоколов в каком-нибудь «Вольфе Фенрисе», финансовой хронике Ферсхофена, - «деловом романе», как его назвали бы в наши дни.²Творимая жизнь в европейском романе сплошь да рядом закрыта бытом и его вещами, но своим призванием романтики считали отделить одно от другого, творимая жизнь была для них внутри романа тем романическим, что требовало для себя простора и свободы дыхания.

Универсальность романа, характерная для эллинистической поры (множество действующих людских сил, захват больших пространств, переход из среды в среду) – его черта, любезная романтикам и их эстетике. Универсальность они готовы были рассматривать как главнейшую из его заслуг.

В романе всё захвачено колебанием, где творятся заново и дела и идеалы, где цели сменяются, приобретают новую высоту или новую точность. В немецком романе «Вильгельм Мейстер» герой долго и упорно создаёт себе биографию художника, хочет стать и на время становится актёром. К эпилогу всей своей истории Мейстер приходит как человек совсем иного идеала и призвания, он хирург по профессии и по убеждениям.

Роман «бесконечен»: идеалы, ценности и цели в нём не закрывают горизонта, они прозрачны, проницаемы, за одними идеалами угадываются другие, высшего порядка, движение, по существу, нигде и ничем не заканчивается. Уходящий горизонт его томление, переживание и свойство.

Величайшей попыткой романтиков явилась попытка художественно изобразить бесконечное время бесконечного духа, выразить невыразимое. Отсюда их тяготение к новым формам повествования, к созданию особой динамики художественного образа. Очевидно, об этом писал Новалис в со­роковом фрагменте «Цветочной пыльцы»: «Дух всегда изображается толь­ко в необычном парении образа...». Вероятно, об этом и размышления ге­роя романа Л. Тика «Странствия Франца Штернбальда», когда во сне, при­видевшемся ему перед Лейденом, он изображает «на картине пение соло­вья». Творить непроизвольно, иметь перед собой цель, которая может быть и недостижимой, а «путь к ней бесконечным» (Фихте), - такова творческая задача, которую поставили перед собой ранние немецкие романтики в изо­бражении человека. И в этом смысле «Странствия Франца Штернбальда» Л. Тика являются поистине первым опытом в создании романтического романа, в котором художественное познание человека растянулось на многие и все-таки незавершенные страницы. Незавершенность повество­вания у Тика, Новалиса, Ф. Шлегеля - примета времени, примета особого, фрагментарного стиля мышления, который формируется в творчестве пи­сателей конца XVIII - начала XIX века в Германии. Этот стиль фиксирует особое внимание к духу человека, его бесконечности. Внутренний мир Штернбальда бесконечно текуч, и он подчинен идее, которая утверждается автором в самом начале повествования. И в романе развернется длинная история о «послушнике искусства», о герое, который всю свою жизнь посвятит искусству, будет его боготворить и для которого в мире не будет других ценностей, кроме искусства. Это энтузиаст - са­мый распространенный тип героя в романтической культуре Германии. Энтузиастический герой Тика хотя и живет в мире реальном, вещном, все-таки обособлен от него. Внешний мир воспринимается сквозь призму со­стояний героя. Он поглощен всезахватывающей мыслью об искусстве. Тик искусно развивает движение мысли Франца. Сначала утверждается верность искусству, потом - предположение, что люди, возможно, и не ведают, что «на свете существует живопись». Конечно, путь людей, не знающих ничего о живописи, кажется странным. Такие люди вызывают у него сочувствие, но не осуждение, потому что они заняты созиданием «блага». Так, Франц, условно говоря, заключает договор с миром, который окружает его. Так и будут в ро­мане сосуществовать два мира: искусства и прозы жизни. Они не будут про­тиворечить друг другу, они будут развиваться параллельно. Существование двух миров, ситуаций искушения по­рождают особое диалогическое начало, захватывающее людей и природу, пространство и время. Разворачивается диалог идей, который вбирает в се­бя все повествовательное пространство. В орбиту диалога втягиваются сюжеты и характеры, проблемы, которые обсуждаются. Материя романа состоит из осколков и глыб, она классически фрагментарна. И не потому, что роман являет собой соединение разных жанровых форм, а потому, что каждая такая форма (стихотворение, сон, письмо), - это фрагмент несу­щий в себе определенный вопрос, проблему, развивающие главную идею романа. Создается впечатление, что в романе идет состязание жанровых форм, ситуаций, явлений. Весь роман - это развернутый диалог идей, всего сущего, что попадает в поле зрения Тика-автора и его героя Франца Штернбальда.

В романе нельзя предугадать какое значение приобретёт впервые появившийся неизвестный ещё персонаж, как и насколько, кем и чем он выдвинется. Арена романа открыта для всех. Действование человека в мире и связь его по действованию с остальными людьми есть основное и главное содержание жизни. Фридрих Шлегель высказывался против подавления в романе одним персонажем всех остальных – необходимы равные возможности для всех.

Никем и ничем не смущаемая и не ограниченная жизнь, воспринимаемая нами в романе, - это и есть соответственный ожиданиям романтиков мир прекрасных возможностей, лежащий где-то в глубине всего изображённого, дающий ему измерение вглубь.³ Важен фон возможностей.

У романтиков сцены величайшего безобразия в жизни превращаются в фантастику, в сатиру или полусатиру, нередко перемешанную с мраком и угнетённостью.

По определению Новалиса, роман – это жизнь представленная в виде книги. Следовательно, сюжетные ухищрения в романе не предполагаются. Главное в том, как движутся через роман величины психологические и лирические. Нельзя отвлекать внимание от них. По Фридриху Шлегелю, роман делается из простейшего и ближайшего материала – из авторского жизненного опыта: на каждый период жизни – по новому роману, автор стал новым человеком – вот и настоящий повод писать роман.

Цель лирико-психологического романа немецких романтиков – передать самоизлияние жизни, до глубины заставить нас ощутить его вполне.

Немецкий романтический роман в большей своей части не стремится к фабульной занимательности, он создаёт иную художественную реальность – реальность духа.⁴Ф.Шлегель писал, что в хороших романах самое лучшее есть не что иное, как более или менее замаскированные личные признания автора. Это относится к «Генриху фон Офтердингену» Новалиса – «универсальному» роману, представившему модель всеобщего бытия, где поэзия объявлялась средством «возвышения человека над самим собой». Кроме того, к «Житейским воззрениям кота Мурра» Гофмана – романа, где само жизнеописание самодовольного кота пародийно высвечивает жизнь гениального композитора.

Романтический роман оказался принципиально новым жанровым образованием, и объединяющим в нём стала «личная культура», субъективное авторское начало. Как пишет современный исследователь, «основным признаком романа провозглашалась субъективность, что явилось отражением процесса развития самосознания личности, которая, по мнению романтиков, не только зависела от окружающей среды, но и сама могла свободно творить мир».

Ирония призывала к саморефлексии и вызывала её. Искусство, его суть, творец и его дар поднимались на небывалую высоту и становились объектом художественного осмысления.⁵ «Неслучайно, - пишет Д.Л.Чавчанидзе, - в произведениях романтических прозаиков искусство стало таким же первостепенным предметом, как человеческая душа. Этим была ознаменована национальная специфика важнейшего в истории немецкой литературы направления».

Начало «роману о художнике» было положено ещё в предшествующую литературную эпоху романом В.Гейнзе «Ардингелло» и отчасти, конечно, «Вильгельмом Мейстером» Гёте. Однако романтики немало постарались, чтобы по-своему поставить и решить проблему художника. В.Г.Вакенродер в «Сердечных излияниях монаха, любителя искусств», Л.Тик в «Странствованиях Франца Штернбальда», Новалис в «Генрихе фон Офтердингене» работали в этом жанре. Именно здесь творческая личность смогла осмыслить своё место и назначение в мире, утвердить особый жизненный статус художника и его право на владение истиной.

«Роман о художнике», во многом продолжая традицию «романа воспитания», служил саморефлексии художника и искусства и включал в себя эстетическую программу творца, его художническое кредо. Роман воспитания рассказывал о самом главном: как строится человек, из чего и как возникает его личность. Всё ученичество человека у жизни, у общества, у культуры, всё странствование его через них толковалось как его воспитание. Роман воспитания – сообщение о том, как обновился мир ещё на одного человека – героя романа. Воспитательный роман даёт через историю индивидуума историю рода. Индивидуум дан во всей своей самобытности.

У романтиков – Новалиса, Тика, Эйхендорфа, Мерике – на всём, на основном и на побочном, повсюду в романе воспитания лежит печать лирики. Сам главенствующий герой вступает в роман как некое лирическое событие. Он малая величина, которой дано лирическими силами оставить свой след в жизни величин огромных, всемирных.

Роман Новалиса полон лирических песен, по песне на каждого героя, женщина с Востока поёт свою песню, есть песня у певца в атлантической сказке, есть две песни у рудокопа, Клингзор поёт хвалу вину. У Новалиса поющий не артист, спетая им песня – это он сам, он поёт и превращается в песню, песня его лирическая душа, после песни нет особой надобности в его присутствии. Общая стихия жизни, - «музыка», как её именовали романтики, - сквозь песни, как сквозь окна, она заглядывает в роман.⁶ Надо писательствовать, как если бы ты был композитором, - говорится в одном из фрагментов Новалиса. Поэт Клингзор наставляет своего ученика Офтердингена: хаос в каждом поэтическом произведении должен просвечивать сквозь покровы правильности и порядка. В романе Новалиса мы и наблюдаем, как по временам, то здесь, то там просвечивает хаос.

Роман о художнике – это особый жанр, определяемый не просто по профессии героя, но имеющий уникальную структуру.⁷ Совершенно меняется соотношение героя и среды. Здесь воспроизводится быт. Но он вводится, например, в романе «Странствия Франца Штернбальда» фрагментарно и непременно ради контрастного противопоставления поэтическому миру, в котором живёт герой. Штернбальд встречается с фабрикантом Цойнером, чтобы лишний раз убедиться, что люди этого сословия ценят лишь деньги, а занятие живописью для них только ремесло. В романе Новалиса бытовой план снят полностью. Растаяли бытовые условности и барьеры. Люди легко знакомятся друг с другом, не задумываясь, входят в чужие дома, где их отлично встречают, - кажется, что все дома стоят открытыми, люди легко сближаются, роднятся, Офтердинген с удивительной быстротой сделался, вхож в дом Клингзора и стал женихом его дочери. Одно из выражений симплификации – доступность того, что по статусу быта вовсе не является доступным. Более обобщённое её выражение в том, что элементарное отныне хочет быть заметным, сознаёт своё значение и теснит те силы жизни, которые ещё недавно закрывали собою всё. В атлантической сказке описано, как на состязании певцов присутствует король, перед королём певец и принцесса, пришедшая неузнанной, принцесса держит на руках ребёнка. Внимание сосредоточено не на блестящем сборище вокруг трона, а на никем не знаемом младенце, над которым зареял орёл – королевский любимец. Орёл опускается и надевает на локоны младенца золотую повязку. Младенец стал центром парадной картины, заполненной персонажами, далёкими от всякой натуральности, и орёл коронует именно его, ничем неукрашенного.

«Поэт постигает природу лучше, нежели разум учёного», - говорится в одном из фрагментов Новалиса. Эта концепция художника как человека, якобы наделённого особым даром иррационального внеопытного познания действительности, определяет не только характеристику героя – художника в романе, но и позицию самого автора, и тем самым жанр произведения о художнике. В романтическом романе мироощущение героя накладывает отпечаток на изображение среды (отбор её компонентов, эмоциональная окраска окружающих явлений).⁸ Мир романа Новалиса – это, прежде всего мир его героя Генриха фон Офтердингена. Даже сон его о голубом цветке, которым открывается роман, является не простым символом романтического томления, но и организующим компонентом сюжета. Обстоятельства, как и время действия условны. Время мифологизировано.

В романе «Генрих фон Офтердинген» идея универсума, идея бесконеч­но подвижного, текучего внутреннего мира выражается в символической фигуре Генриха. Сущность романтического характера в романе Новалиса заключается в том, чтобы через «Я своего Я» показать индивидуальное на­чало в человеке, и мир во всей его целостности. Концепция романтическо­го характера Новалиса отличается последовательностью и динамизмом. Новалис изо­бражает в Генрихе высочайшее духовное напряжение своей эпохи, эпохи конца XVIII - начала XIX века, и, может быть, поистине справедливы его слова: «Во всех промежуточных эпохах прорывается более высокая духов­ная сила». Во всяком случае, эти слова отражают суть переходного време­ни, времени энтузиазма духа.

Роман состоит из двух частей: - «Ожидание» и «Свершение». Первая часть состоит из девяти глав, последовательно приводящих Генриха к познанию главных сил мироздания. Первая глава, где возникает символический голубой цветок, и последняя, содержащая сказку Клингзора, изображающую в аллегорической форме главные силы мироздания, создают символически-аллегорическое обрамление всего повествования, переводя немногочисленные бытовые подробности остальных глав в мифологический план.⁹ Мифологизм поддерживается и теми историями, которые слушает Генрих по пути в Аугсбург. Сам Аугсбург, как и Тюрингия, по которой лежит путь героя, практически лишены конкретных примет.

Условные ситуации позволяют свободно нанизывать эпизоды, раскрывающие соприкосновения художника с природой, поэзией людьми. Наконец, фантазия поэта Клингзора и любовь его дочери Матильды – уже на другом, идеальном уровне – выводят роман из исторического времени и поднимают в сферу вневременную; как сказано далее «грядущее и минувшее соприкоснулись в нём и заключили тесный союз». Действие переносится в фантастический план и настойчиво подчёркивается зыбкость границ между реальностью и сказкой.

Тема странничества удваивается с самого начала, становясь не только желанием увидеть новые места, но воплощением романтического страстного стремления к неизведанному, к поиску истины.¹⁰ Странничество влечёт героя во второй мир, который приоткрывается ему с помощью поэзии. Со странничеством связан и центральный символ (голубой цветок). Сновидение открывает то, что таится при дневном свете, горы противостоят долине как высокая духовность бытию; поток – вечное движение, изменение, свойственное романтическому представлению о бесконечности познания. Генрих воспринимает цветок как призыв к постижению неведомого.

История Франца Штернбальда у Тика не содержит ничего фантастического. Исторические реалии выступают как некоторая декорация, а фигуры Дюрера и Луки Лейденского только рупоры для выражения взглядов на искусство самого Тика. Горы, леса, благородные рыцари и прекрасные дамы всё это предстает, прежде всего, в восприятии художника Франца, это – его мир: не Германия начала XVI века, а некая романтическая страна, открывшаяся воображению художника, населённая образами, созданными его фантазией. В романе Тика пространство условно, по сути, фантастично. Перед нами система образов, с помощью которой «поэт проецирует в прошлое свои мечты и неприятие действительности».

У Тика и Новалиса всё содержание романа подчинено художническому видению мира.¹¹Окружающий мир представлен лишь в той мере, в какой он воспринимается героем-художником: Большая масштабность романа Новалиса объясняется широким кругозором Генриха, его богатой философской мыслью.

Роман Гофмана о художнике одновременно и сатирический. Причудливая композиция романа позволяет расширить рамки повествования и показать мир как бы в двух разных измерениях. Гофман отстаивает высокое призвание художника, придаёт ему черты исключительной личности. Гофман сталкивает «энтузиаста» лицом к лицу с прозой окружающей действительности. Роман строится не как замкнутый в сфере художнического призвания, а как роман о художнике, живущем в трудном искусстве, но именно реальном мире. Роман приобретает социальную остроту, многомерность в изображении мира.

Споры вокруг Гофмана, начавшиеся еще при жизни писателя, видимо, завершились. Слава его, знавшая на своем большом пути и взлеты, и падения, пробилась сквозь надменно-молчаливое отрицание высокой критики, робкие полупризнания тайных почитателей и смертные приговоры всяческих врагов фантастики, и сейчас создания Гофмана признаны бесспорной художественной ценностью.

В немецком романтизме не было художника более сложного и противоречивого, вместе с тем более своеобразного и самобытного, чем Гофман. Вся необычная, на первый взгляд беспорядочная и странная поэтическая система Гофмана, с ее двойственностью и разорванностью содержания и формы, смешением фантастического и реального, веселого и трагического, со всем тем, что воспринималось многими как прихотливая игра, как своеволие автора, скрывает в себе глубокую внутреннюю связь с немецкой действительностью, с полной острых, мучительных противоречий и противоречивых мук внешней и духовной биографий самого писателя.

Сознание и творчество Гофмана, типичного бюргерского интеллигента, отмечены вдвойне трагической печатью: и его позорного времени, и его во всех отношениях жалкого и ограниченного сословия, остававшегося и в те годы, когда вокруг Германии шла великая ломка феодальной системы, и даже тогда, когда сама Германия поднимается на освободительную войну против наполеоновских полчищ, словно между молотом и наковальней, между господствующими классами, перед которыми холопствовало, и народом, которого боялось.

Судьба Гофмана сложилась так, как обычно складывались судьбы многих современных ему одаренных художников-разночинцев, счастье и гордость которых состояли в том, что история призвала их к благородной миссии строить и возвышать отечественную культуру, а родина не награждала их за этот подвиг ничем, кроме оскорблений, нужды и заброшенности.

Гофман родился 24 января 1776 года в городе Кенингсберге. Детство и студенческие годы он провел в семье своего дяди - ограниченного педанта и тупого обывателя. Окончив университет, он начинает карьеру чиновника прусской службы. В течение многих лет Гофман скитается по захолустным городам Германии и Польши, служа в судебных канцеляриях. В этих скитаниях его постоянными спутниками были тяжелый монотонный труд, бедность, ежедневная борьба с лишениями и тяготами бытия. Но удивительный дар художника-романтика помогал ему преодолевать трудности, находить красоту и свет во мраке обыденности.

Его деятельность в искусстве была многогранной, разнообразной. Семейная традиция повелела ему стать юристом, но сердце его принадлежало искусству. Дороже всего ему была музыка. Большой знаток и восторженный почитатель великих композиторов, он даже переменил свое третье имя - Вильгельм - на одно из имен Моцарта - Амадей.

В надписи на надгробном камне Гофмана, гласящей, что “он был одинаково замечателен как юрист, как поэт, как музыкант, как живописец”, при всей ее справедливости скрыта горькая ирония. Ибо в том, что Гофман был одновременно разносторонне одаренным художником и судейским чиновником; в том, что он, художник по глубочайшему внутреннему призванию, одержимый искусством, почти всю жизнь был прикован заботой о хлебе насущном к своей службе, которую он сам сравнивал со скалой Прометея, не в силах освободиться, чтобы исполнить свое истинное назначение; в том, что он, всегда мечтавший об Италии, о встрече с творениями ее бессмертных мастеров, вынужден был в поисках места скитаться по захолустным городкам, - во всем этом была огромная трагедия Гофмана, раздваивавшая и терзавшая его душу. Об этом говорят его письма к друзьям, полные отчаянных жалоб на то, что “архивная пыль застилает все виды на будущее”, что если бы он мог действовать свободно, согласно влечениям своей природы, он стал бы великим композитором, а как юрист он всегда останется ничем.

Раздел 1

Музыка как идеал писателей-романтиков

В соответствии с эстетическими принципами романтиков, которые полностью разделял и исповедовал Гофман, можно сопоставить различные виды искусств. По мнению писателя, скульптура - античный идеал, в то время как музыка - идеал современный, романтический. Поэзия же стремиться примирить, свести воедино два мира. В этом смысле музыка более высокое искусство: то к чему поэзия стремится, в музыке осуществляется, в силу того, что материал ее, звук, претворяется композитором в “мелодии, говорит языком царства духов”: “Эти звуки, как благодатные духи осенили меня, и каждый из них говорит: “Подними голову, угнетенный! Иди с нами в далекую страну, где скорбь не наносит кровавых ран, но грудь, точно в высшем восторге, наполняется невыразимым томлением”

Гофман связывает музыку с природой, называет ее “выраженным в звуках праязыком природы” и самым верным средством познания ее тайн. В соответствии со своими воззрениями Гофман дает субъективное толкование инструментальной музыки любимых им Бетховена, Моцарта, Гайдна, причисляя их программные произведения к романтическим.

Незаурядное музыкальное дарование давало основания Гофману мечтать о славе музыканта: он превосходно играл на органе, фортепьяно, скрипке, пел, дирижировал. Еще до того, как пришла к нему слава писателя, он был автором многих музыкальных произведений, в том числе и опер. Музыка скрашивала ему печальное однообразие канцелярской службы в городах, сменявшихся по воле начальства буквально через каждые два года. В этих скитаниях музыка была для него, по его собственным словам, “спутницей и утешительницей”.

“С тех пор, как я пишу музыку, мне удается забывать все свои заботы, весь мир. Потому что тот мир, который возникает из тысячи звуков в моей комнате, под моими пальцами, несовместим ни с чем, что находится за его пределами”. В этом признании - вся натура Гофмана, его необыкновенная способность чувствовать прекрасное и благодаря этому быть счастливым вопреки жизненным невзгодам. Этой чертой он наделяет впоследствии любимейших своих героев, называя из энтузиастами за огромную силу духа, которую не могут сломить никакие беды.

Романтики были убеждены, что человек создан для мира светлого и гармоничного, что человеческая душа с ее вечной жаждой прекрасного постоянно стремится к этому миру. Идеал романтиков составляли незримые, духовные, а не материальные ценности. Они утверждали, что этот идеал, бесконечно далекий от уныло-деловой повседневности буржуазного века, может осуществиться лишь в творческой фантазии художника - в искусстве. Ощущение противоречия между тягостной низменной суетой реальной жизни и далекой чудесной страной искусства, куда увлекает человека вдохновение, было хорошо знакомо и самому Гофману.

В творчестве Гофмана, субъективного писателя, превращающего каждую свою страницу в страстную личную исповедь, столкнулись в неравном единоборстве великая, но одинокая в своих муках, мятущаяся душа поэта, взыскующего правды, свободы, красоты, с жестоким, дурно устроенным миром социальной кривды, в которой все прекрасное и доброе обречено на гибель или на горестное бесприютное существование.

Основная тема, к которой устремлено все творчество Гофмана - это тема взаимоотношений искусства и жизни, основные образы его произведений - художник и филистер.

“Как высший судия, - пишет Гофман, - я поделил весь род человеческий на две неравные части. Одна состоит из хороших людей, но плохих или вовсе не музыкантов, другая же - из истинных музыкантов. Но никто не будет осужден, наоборот, всех ожидает блаженство, только на различный лад”.

Хороший человек филистер доволен своим земным существованием, живет в мире с окружающей действительностью, не видя тайн и загадок в жизни. Однако, по мнению Гофмана, это счастье ложное, филистеры платят за него нищетой духа, добровольным отказа от всего самого ценного, что есть на земле, - свободы и красоты.

Истинные музыканты - романтические мечтатели, “энтузиасты”, люди не от мира сего. Они с ужасом и отвращением смотрят на жизнь, стремясь сбросить с себя ее тяжелый груз, бежать от нее в созданный их фантазией идеальный мир, в котором они обретают покой, гармонию и свободу. Они счастливы по-своему, но и их счастье тоже мнимое, вымышленное ими романтическое царство - фантом, призрачное убежище, в котором их то и дело настигают жестокие, неотвратимые законы действительности и низводят с поэтических высот на прозаическую землю. В силу этого они осуждены, подобно маятнику, колебаться между двумя мирами - реальным и иллюзорным, между страданием и блаженством. Фатальное двоемирие самой жизни отражается в их душе, внося в нее мучительный разлад, раздваивая их сознание.

Однако в отличие от тупого, механически мыслящего филистера романтик обладает “шестым чувством”, внутренним зрением, которое открывает ему не только страшную мистерию жизни, но и радостную симфонию природы, ее поэзию.

Вообще, герои Гофмана чаще всего люди искусства и по своей профессии - это музыканты или живописцы, певцы или актеры. Но словами “музыкант”, “артист”, “художник” Гофман определяет не профессию, а романтическую личность человека, который способен угадывать за тусклым серым обликом будничных вещей необычный светлый мир. Его герой - непременно мечтатель и фантазер, ему душно и тягостно в обществе, где ценится только то, что можно купить и продать, и только сила любви и созидающей фантазии помогает ему возвыситься над окружением, чуждым его духу.