Бернард Мандевиль - Басня о пчелах, или пороки частных лиц - блага для общества

Бернард Мандевиль (1670—1733)

БАСНЯ О ПЧЕЛАХ, ИЛИ ПОРОКИ ЧАСТНЫХ ЛИЦ - БЛАГА ДЛЯ ОБЩЕСТВА

Пер. Е.С. Лагутина, А.Л. Субботина (Бернард Мандевиль. Басня о

пчелах, или пороки частных лиц — блага для общества. М., 2000. С. 38— 44).

То страстное желание, с которым мы стремимся полу­чить уважение других, и тот восторг, который мы испытываем при мысли о том, что нравимся другим или, возможно, нами восхищаются, являются ценностями, с лихвой оплачивающи­ми подавление самых сильных аффектов, и, следовательно держат нас на почтительном расстоянии от всех таких слов или поступков, которые могут навлечь на нас позор. Аффек­тами, которые мы должны главным образом скрывать, по­скольку они приносят ущерб счастью и процветанию обще­ства, являются вожделение, тщеславие и эгоизм; поэтому слово «скромность» имеет три различных принятых значения, меняющиеся в зависимости от того аффекта, который оно скрывает.

Что касается первого значения, то я имею в виду ту раз­новидность скромности, которая вообще претендует на цело­мудрие в отношении своего предмета; она состоит в искрен­нем и мучительном усилии с применением всех наших спо­собностей задушить и спрятать от других людей ту склон­ность, которой нас снабдила природа для продолжения наше­го рода. Уроки такой скромности, так же как и грамматики, преподаются нам задолго до того, как у нас появляется случай их применить или понять их пользу; по этой причине дети часто испытывают стыд и краснеют из скромности раньше, чем то природное влечение, о котором я упомянул, произво­дит на них какое-либо впечатление. Девочка, которую воспи­тали скромной, может, хотя ей еще не минет и двух лет, на­чать замечать, как тщательно женщины, с которыми она об­щается, укрывают свое тело в присутствии мужчин; и по­скольку та же самая предосторожность усваивается ею как благодаря наставлениям, так и благодаря примеру, то весьма вероятно, что в шесть лет она будет стыдиться показывать ножку, даже не зная, почему такой поступок достоин осужде­ния или каков его смысл.

Чтобы быть скромными, мы должны прежде всего избегать всякого обнажения тела, не разрешаемого модой. Женщину не следует осуждать за то, что она ходит с обнаженной шеей, если обычай той страны разрешает это; а когда мода предпи­сывает, чтобы платье имело очень глубокий вырез, то цвету­щая дева может, не опасаясь обоснованного порицания, по­казать всему миру, как крепки и велики ее высокие перси, белые, как снег, и как широка грудь, из которой они растут.

Однако позволять, чтобы у нее была видна щиколотка, в то время как мода предписывает женщинам не показывать даже ступню, значит нарушать скромность; а та женщина, ко­торая в стране, где приличие требует от нее закрывать лицо вуалью, показывает половину лица, проявляет бесстыдство! Во-вторых, наш язык должен быть целомудрен и не только свободен от непристойностей, но и не допускать никакого на­мека на них, т.е. все то, что относится к размножению наше­го рода, не должно упоминаться и каждое слово или выраже­ние, которое имеет хоть малейшее, пусть самое отдаленное, отношение к этому акту, никогда не должно срываться с наших уст. В-третьих, следует избегать с большой предосто­рожностью всех поз и движений, которые в какой-то мере могут вызвать грязные мысли, т.е. направить наш ум на то, что я назвал непристойностями.

Более того, молодая женщина, которая хотела бы, чтобы ее считали хорошо воспитанной, должна быть осмотрительной во всем своем поведении в присутствии мужчин и никогда не показывать, что она пользуется их благосклонностью и, еще менее, что она одаряет их своей благосклонностью, если толь­ко почтенный возраст мужчины, близкое родство или значи­тельное превосходство с его стороны не послужат ей оправда­нием. Молодая леди, получившая утонченное воспитание, строго следит за своей внешностью и своими поступками, и в ее глазах мы можем прочесть сознание того, что у нее есть сокровище, она опасается его потерять и все еще полна ре­шимости не расставаться с ним ни на каких условиях. Тысячи сатир были написаны на жеманных притворщиц и столько же панегириков для восхваления беззаботных благосклонностей и беспечного вида добродетельной красоты. Но более мудрая часть человеческого рода хорошо знает, что свободное и от­крытое выражение лица улыбающейся феи более привлека­тельно и обещает больше надежд соблазнителю, чем постоян­но настороженный взгляд суровых глаз.

Эту строгую сдержанность должны соблюдать все молодые женщины, особенно девственницы, если они ценят уважение вежливого и образованного общества; мужчины же могут пользоваться большей свободой, потому что у них желание более бурно и менее управляемо. Если бы равная строгость поведения была навязана обоим полам, ни один из них не сделал бы первого шага, и тогда среди всех воспитанны» людей продолжение рода должно было бы остановиться; а по­скольку это далеко от той цели, которую ставит перед собой политик, то было вполне разумно облегчить положение того пола, который больше страдал бы от строгости, и сделать ему послабление, заставив правила смягчить свою суровость к тем, у кого аффект был самым сильным, а бремя строгого ог­раничения — наиболее нестерпимым.

По этой причине мужчине разрешено открыто проявлять благоговение и большое уважение, которое он испытывает к женщинам, и выказывать больше удовлетворения, больше ра­дости и веселья в их присутствии, чем обычно, когда их нет. Он не только может быть услужливым и угождать им во всех случаях, но его долгом считается защищать их и покровитель­ствовать им. Он может восхвалять те хорошие качества, кото­рыми они обладают, и превозносить их достоинства, употреб­ляя такие преувеличения, какие только позволит его вообра­жение, лишь бы они соответствовали здравому смыслу. Он может говорить о любви, он может вздыхать и жаловаться на строгость прекрасного пола, а то, что не должен произносить его язык, он может выразить при помощи глаз — такова его привилегия — и на этом языке сказать все, что ему заблаго­рассудится. Но это нужно делать с соблюдением приличий и короткими непродолжительными взглядами, ибо считается очень невежливым слишком настойчиво преследовать женщи­ну и не спускать с нее глаз; причина этого проста — это ее беспокоит и, если она недостаточно защищена умением и притворством, часто приводит в видимое расстройство. По­скольку глаза являются окнами души, это наглое разглядыва­ние в упор повергает иную неопытную женщину в паничес­кий страх, ей кажется, что ее видно насквозь и что мужчина может открыть или уже раскрыл, что происходит внутри нее; это причиняет ей невероятные муки, что заставляет ее выда­вать свои тайные желания и, кажется, имеет целью вырвать у нее ту великую истину, которую скромность предписывает ей всеми силами отрицать.

Многие вообще склонны недооценивать чрезмерную силу воспитания и при выявлении различия в скромности между мужчинами и женщинами приписывают природе то, что це­ликом и полностью появляется благодаря раннему воспита­нию. Девочке едва ли три года, но ей каждый день велят при­крывать ноги и совершенно серьезно бранят, если она пока­зывает их, в то время как маленькому мальчику того же воз паста приказывают поднимать рубашку и писать, как мужчи­не. Именно стыд и воспитание содержат зачатки всей благо­воспитанности, и тот, у кого отсутствует и то и другое, кто готов откровенно высказывать, что у него на сердце и что он чувствует в глубине души, считается самым презренным со­зданием на земле, хотя он не совершил никакого проступка. Если мужчина вдруг скажет женщине, что не может найти никакой другой, кроме нее, с кем бы он хотел продолжить свой род, и что в этот момент он испытывает неистовое же­лание приступить к этому безотлагательно, и соответственно изъявить готовность овладеть ею для этой цели, то в резуль­тате его назовут животным, женщина сбежит, а его самого никогда больше не допустят ни в одну приличную компанию. Тот, у кого есть хоть какое-то чувство стыда, скорее перебо­рет самую сильную страсть, чем допустит такой поворот дела. Но мужчине не нужно преодолевать свои аффекты, достаточ­но скрывать их. Добродетель приказывает нам подавлять наши желания, но хорошее воспитание требует только, чтобы мы их прятали. Воспитанный джентльмен может испытывать такое же неистовое желание обладать какой-либо женщиной, как и тот мужлан; но ведет он себя в этом случае совершенно по-иному. Прежде всего он обращается к отцу женщины и доказывает свою способность блестяще содержать его дочь. После этого он допускается в ее общество, где лестью, угод­ливостью, подарками и ухаживанием стремится добиться ее благосклонности; и если он сумеет этого достичь, тогда спустя немного времени женщина отдает ему себя в присут­ствии свидетелей весьма торжественным образом; ночью они вместе ложатся в постель и самая суровая девственница очень покорно позволяет ему делать то, что ему нравится, и в результате он получает, чего хотел, даже вообще не прося этого.

На следующий день они принимают визиты, и никто не смеется над ними и не говорит ни слова о том, что они де­лали ночью. Что касается самих молодоженов, то они обра­щают внимания друг на друга не больше (я говорю о хорошо воспитанных людях), чем накануне; они едят и пьют, развле­каются, как обычно, и, поскольку не сделали ничего такого, чего можно стыдиться, считаются самыми скромными людьми на земле (каковыми, может быть, они в действительности и являются). На этом примере я хочу показать, что если мы хо­рошо воспитаны, то не страдаем ни от какого ограничения в наших чувственных удовольствиях, а только трудимся во имя нашего общего счастья и помогаем друг другу в полной мере наслаждаться всеми мирскими радостями. Тому превосходно- му джентльмену, о котором я говорил, не нужно подвергать себя более сильному самоотречению, чем дикарю, поступки которого соответствуют законам природы и искренности более, чем поступки названного джентльмена. Человек, удов­летворяющий свои желания в соответствии с обычаем страны может не бояться никакого осуждения. Если он похотлив больше, чем козлы и быки в период случки, то, как только [брачная] церемония закончена, пусть он пресыщается и из­нуряет себя любовными утехами, возбуждает и удовлетворяет свои желания настолько чрезмерно, насколько ему позволяют его сила и мужские способности; он может безнаказанно сме­яться над мудрецами, которые склонны порицать его: все женщины и более девяти десятых мужчин на его стороне; он даже может позволить себе гордиться неистовством своей не­обузданной натуры, и чем больше он купается в вожделении и напрягает все свои способности, чтобы быть до распутства чувственным, тем скорее он завоюет доброжелательность и приобретет привязанность женщин, не только молодых, тщеславных и сладострастных, но и благоразумных, степенных и весьма трезвых матрон.

Из того, что бесстыдство — порок, вовсе не следует, что скромность — добродетель; она основывается на стыде, аф­фекте нашей натуры, и может быть хорошей или плохой в за­висимости от поступков, совершаемых под влиянием этого побудительного мотива. Стыд может помешать проститутке уступить мужчине в компании, и тот же стыд может заставить скромное, добродушное существо, столкнувшееся с веролом­ством, убить своего ребенка. Аффекты способны случайно делать добро, но заслугой может быть только их преодоле­ние.

Если бы в скромности была добродетель, то она с равной силой проявлялась бы как в темноте, так и на свету, чего в действительности нет. Это очень хорошо знают любители удо­вольствий, которые никогда не отягощают свою голову мыслями о добродетельности женщины, с тем чтобы лишь вернее побороть ее скромность; поэтому соблазнители не предпринимают своих атак в полдень, а роют свои подкопы ночью...

Люди состоятельные могут грешить, не опасаясь разобла­чения своих тайных утех, но служанкам и женщинам побед­нее редко удается скрыть большой живот или по крайней мере его последствия. Случается, что несчастная дочь благо­родных родителей может оказаться в нужде и не знать другого способа зарабатывать на жизнь, как стать гувернанткой или горничной. Она может быть прилежной, верной и услужливой, невероятно скромной и, если хотите, религиозной. Она может сопротивляться искушениям и сохранять свое целомуд­рие в течение многих лет, и все же в конце концов наступит тот несчастный момент, когда она отдаст свою честь реши­тельному обманщику, который затем бросит ее.

Если она оказывается беременной, скорбь ее невыразима, ц она не может примириться с несчастьем своего положения; боязнь позора охватывает ее так сильно, что каждая мысль о нем сводит ее с ума. Вся семья, в которой она живет, очень высокого мнения о ее добродетели, а ее последняя госпожа считала ее святой. Как же возрадуются ее враги, завидовавшие ее репутации! Как будут презирать ее родственники! Чем более скромна она сейчас и чем более неистово охватывает ее страх предстоящего позора, тем более злы и жестоки окажутся решения, принимаемые ею в отношении либо самой себя, либо того, кого она носит под сердцем.

Обычно воображают, что та, которая способна уничтожить свое дитя, свою собственную плоть и кровь, должна обладать неизмеримой жестокостью и быть диким чудовищем, отлич­ным от других женщин; но это тоже ошибка, которую мы со­вершаем из-за недостаточного понимания природы и силы аффектов. Та же самая женщина, теперь самым отвратитель­ным образом убивающая своего незаконнорожденного ребен­ка, впоследствии, если выходит замуж, может заботиться о своем ребенке, любовно растить его и испытывать к нему всю ту нежность, на какую только способна самая любящая мать. Все матери, естественно, любят своих детей; но так как это всего лишь аффекты, а все аффекты имеют конечной целью удовлетворение себялюбия, то он может быть подавлен любым более сильным аффектом, дабы удовлетворить то же самое себялюбие, которое, если бы ничто не вмешалось, за­ставило бы ее ласкать своего отпрыска. Обычные проститут­ки, известные всем как таковые, вряд ли уничтожают своих детей; более того, даже те, кто помогает в грабежах и убий­ствах, редко виновны в этом преступлении; не потому, что они менее жестоки или более добродетельны, а потому, что они в значительной степени утратили свою скромность и страх перед позором едва ли оказывает на них какое-либо влияние.

Наша любовь к тому, что никогда не было в пределах до­сягаемости наших чувств, ничтожна и слаба, поэтому женщи­ны не испытывают естественной любви к тому, что они носят в себе; их привязанность начинается после рождения ребенка; то, что они испытывают до этого, является результатом рас­суждения, воспитания и мыслей о долге. Даже когда дитя уже вместе с проявлением ребенком своих чувств и вырастает до невероятных размеров, когда при помощи знаков он начи­нает выражать свои печали и радости, дает знать о своих нуж­дах и обнаруживает свою любовь к новизне и разнообразие своих желаний. Какие только труды и опасности не перено­сили женщины, чтобы сохранить и спасти своих детей, какую силу и крепость духа, намного превосходящие те, которыми обычно обладает их пол, проявляли они ради своих детей! И самые плохие женщины в этом отношении проявили себя столь же неистово, как и самые лучшие. Всех их вынуждает к этому естественное стремление и природная склонность они не думают о том вреде или той пользе, которые получает от этого общество...