Вильгельм Фон Гумбольдт - О различии между полами и его влиянии на органическую природу

ВИЛЬГЕЛЬМ ФОН ГУМБОЛЬДТ

(Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. М., 1985. С. 142—159)

О различии между полами и его влиянии на органическую природу

Ввиду важности конечной цели, кото­рой прежде всего служит различие меж­ду полами, обычно назначение его одной этой целью и ограничивают. Включая это целиком в понятие пола, в этом по­следнем все видят лишь установление природы, предназначенное для воспро­изводства рода, и потому полагают, что, если бы род мог сохраняться иным способом, люди легко смогли бы обойтись без половых различий, по­скольку нередко кажется, что этот фак­тор даже мешает развитию родовых признаков в отдельных индивидах. В лучшем случае признается очевидный факт благотворного влияния одного пола на другой. В окружающей приро­де это явление столь же мало заметно, поэтому требуется огромное напряже­ние мысли, чтобы вывести понятие о различии между полами из ограничен­ной сферы, куда его обычно помещают, на безграничный простор. Без этого различия природа не была бы природой, ее механизм остановился бы, и связь, объединяющая все существа, и борьба, вынуждающая каждого в отдельности мобилизовать его собственную, прису­щую ему одному энергию,— все это прекратилось бы, когда на место этого различия встало бы скучное и усыпляю­щее равенство.

Природа устремлена к безгранично­му. Всем без исключения большим и прекрасным, что заключено в конечных силах, стремится она овладеть, объеди­нив их в целое. Но поскольку эти силы всегда конечны и подвластны законам времени, они взаимно уничтожаются и не могут действовать одновременно. Это касается не только отдельных сил, но и вообще двух главнейших способов действия — образования единичного и объединения в целое. Ибо действие сил порождает односторонность, которую поддерживает своеобразие материала, тогда как связующая форма требует многосторонности, и одно требование, возникая, в мгновение ока с необходи­мостью уничтожает другое. Если же нужно создать бесконечное действие при всей ограниченности конечного, то не остается ничего другого, кроме как разделить несовместимые качества на различные силы или хотя бы на раз­личные состояния одной силы и под на­тиском потребности побуждать их к взаимодействию. Именно эти два при­знака и включает в себя понятие пола. Для того чтобы уяснить это понятие в его природном проявлении, лучше всего исходить из представлений о воспроиз­водстве рода, но можно и не обращать на это внимания, представив понятие о поле в его общем виде, как означаю­щее своеобразную неравнозначность различных сил, которые, только слив­шись, образуют целое, и взаимную потребность этих сил в образовании целого путем взаимодействия.

Ибо на одном только взаимодействии покоится тайна природы. Разнородный материал сливается, результат этого слияния снова становится частью боль­шого целого, и так до бесконечности каждое новое единство становится все богаче, каждое новое многообразие выливается в еще более прекрасное единство. Материал и форма, разнооб­разными способами ограничивая друг друга, обмениваются сущностями, и ни­когда не различишь, где созидаемое, а где созидающее. Так объемлет приро­да сразу единое и многое, противоположные на первый взгляд, но близко­родственные в действительности свойст­ва, из которых одно сохраняет духу по­кой, тогда как другое устремляет его к деятельному размышлению.

Пораженный чудесным действием этих бесчисленных сил, человеческий дух приходит в отчаянье, пытаясь ра­зобраться в их священном хаосе. Одна­ко его природа требует, чтобы он снова и снова повторял свои попытки. Если хотя бы одна из них окажется не совсем неудачной, он сможет перевести свой взор с потока взаимодействий на сос­тавляющие его отдельные силы. Все, что принимало чужой, многократно измененный различными преломления­ми облик, будучи обособленным, пред­стает в своем первоначальном виде. Ибо все связи в природе обусловлены внутренним строением сущностей, ни­какой произвол не нарушает спокойного течения природных взаимодействий.

Все, что сливается воедино, несет в потребность этого слияния, и характер действующих сил определяет все явле­ния природы. В результате путь упро­щается, но едва ли проясняется. Очень трудно выявить тот скрытый характер вещей, который состоит не в совокуп­ности случайных их проявлений, но во внутренней их сущности и создается не перечислением отдельных признаков, но их единством. Именно потому, что это высшее единство проявлений, оно не до­пускает разъединения, являясь внутрен­нему созерцанию так же, как внешний облик является глазу; обнаружить его можно, лишь обладая определенным чутьем, поскольку и оно должно объяс­няться при помощи понятий и уста­навливаться при помощи доказа­тельств.

Все то, что, как этот характер, являет­ся конечным результатом объединения сил, может быть понято только объеди­ненными силами. Мысль и чувство должны объединиться в единое дея­тельное целое. Рассудок исследует при­роду и способ действия всего сущего посредством понятий, фантазия создает внешний вид явления, форму для со­держания, и только единство, в котором дух стремится закрепить этот двойной результат, может в какой-то степени соответствовать изучаемому объекту. Исследователь не должен пренебрегать никаким внешним проявлением энергии, принимая в расчет все поле ее дея­тельности. При изучении телесного мира он должен довериться нравственному чувству и никогда не упускать из виду целого, все равно, идет ли речь об об­ширном мире природы или об узком круге человечества. Тогда только внеш­ний чувственный образ предмета прев­ратится в зеркало, отражающее его внутреннее устройство.

Прежде всего для прояснения и обла­гораживания своей моральной природы человек должен пристально и обстоя­тельно изучать свою физическую приро­ду, тем более что она предусмотри­тельно упростила ему это изучение. Уже в чисто телесной части его сущест­ва безошибочно записано то, чем он должен руководствоваться в сфере мо­рального. Однако глаз наблюдателя лишь изредка способен в достаточной степени разобраться в этих письменах. Человек изначально опасается, что слишком вольная игра фантазии приве дет к ошибке, поэтому его внимание уходит в сторону от предмета; еще чаще недостаточное духовное развитие и вовсе не дает возникнуть наблюдатель­ности. Не вызывает сомнений, что физи­ческая и моральная природа человека составляют одно великое целое и подчи­няются одним и тем же законам. После изучения физического мира и познания внутренней жизни духа остается еще уяснить взаимосвязи этих столь различ­ных сфер и сформулировать законы, ко­торые, управляя ими обеими, обеспечи­вают высочайшую степень единства природного целого. Даже если бы эти законы оказались малочисленными и совсем простыми, они и тогда должны были бы охватить все богатое разнооб­разие особенного. И человеку было бы легче повиноваться тем же законам и в них раскрывать сокровеннейшие тайны своей сущности. При этом именно в области человеческих чувств и страс­тей перед исследователем открываются такие глубины, в которые он не может проникнуть,— только если выйдет за их пределы. Чем ближе какое-либо явле­ние к чисто физической природе челове­ка, тем труднее объяснить его только с точки зрения морали. Тогда и следует обратиться к самой по себе этой физи­ческой природе, и то, что неясно про­сматривается в запутанном и сложном организме, нужно искать в другом месте, там, где оно предстает в простых и отчетливых чертах. Где же еще искать, если не в самой же природе, в ее менее запутанном, зато более обширном хо­зяйстве? Через природу человек должен научиться понимать самого себя и в ней находить корни, из которых произра­стают нежнейшие цветы его души. Ра­зобравшись в этом, уже не так трудно обозреть всю конструкцию, вплоть до мельчайших ее ответвлений. Вот тот исходный пункт, отправившись из кото­рого знаток физической природы и ис­следователь моральной должны рука об руку взойти на крутую вершину, с кото­рой каждый из них сможет увидеть свою область в новом и единственно истин­ном свете. Конечно, человеческих сил недостаточно, чтобы достичь самой вы­сокой точки этой вершины. Но любое познание природы будет все дальше уводить от истины, если к ней не стре­миться, если не сделать ее своей ясной целью при исследованиях в любой из двух упомянутых областей.

Состоящая из конечных сил природа способна создать из них бесконечность. По ее законам смертное существо, прежде чем уйти из жизни или утратить жизненные способности, оставляет вме­сто себя потомство, так что, хотя от­дельное и изменяется, целое продол­жает оставаться нерушимым единством. Забота о продолжении рода, вопреки преходящему бытию индивидуумов,— это первое явление, которое предстает перед нами при самом общем взгляде на природу в целом. Однако природа не ограничивается продолжением, как таковым, устремляясь к более высоким целям. В отдельном существе совер­шенство возникает не сразу, форми­руясь при переходе от низшей ступени к высшей. Тем самым природа, бросив в землю самое первое зерно, может уже дальше, не прикладая рук, спокойно наблюдать возникновение ряда живых существ, которые развиваются сами со­бой, подобно бесконечной цепи, но все же устремляясь к определенной цели. Среди всех связей, которые мы можем осознать, этой двойной цели служат вы­сочайшие, сложнейшие и сокровен­нейшие. Если бы человеческий дух был в состоянии подробнее изучить эти свя­зи в зависимости от характера образую­щих их сил, тогда он с большим осно­ванием мог бы благоговеть перед этой глубокой тайной.

При всяком порождении возникает нечто, чего не было до сих пор. Подобно сотворению, рождение созидает новое бытие, отличаясь от первого только тем, что при рождении новому должен пред­шествовать уже имеющийся материал. Несмотря на эту необходимость, порож­денное обладает своей собственной жиз­ненной силой, не зависящей от того, кто его породил, и не объяснимой через него. Возникновение этой силы — не­постижимая для нас тайна. Результат любого развития и роста является частью того, что развивается и растет, получая из чужих рук свою оживляю­щую силу. Но то, что возникает пу­тем рождения,— это самостоятельная сущность, обладающая собственной жизнью и собственным организмом и способная порождать себе подобное так же, как была порождена сама. Хотя способность к воспроизводству распространена в природе повсеместно, ни одна сила не способна создать жизнь и организм механически; ни одна мудрость не в состоянии определить их путь. Порождение отлично и от раз­вития, его лучше было бы назвать про­буждением; все последующее развитие порожденного принадлежит только ему самому, но не его родителю. Известно, что предшествует рождению, очевидно, и то, что за ним следует. Как же они соотносятся? Это скрыто от нас непро­ницаемой завесой. Тогда как рождение по отношению к родившемуся есть про­буждение, для рождающего сущест­ва — это мгновенное состояние, отме­ченное не только высшим напряжением, но и объединением всех сил. Сила, оживляющая все живое и органическое, являя собой единство, может возник­нуть только из себе равного. При этом всякое порождающее существо чувст­вует, что все его собственные одно­родные силы настроены на высочай­шую гармонию, а также всякое порож­дение есть слияние двух различных неоднородных принципов, из которых один, воздействующий, называется по­рождающим (в узком смысле слова), а другой, претерпевающий воздействие, называется воспринимающим. Так при­рода напоминает своим детям, кото­рым, как существам конечным, не дано владеть всеми качествами в одинако­вой степени, о том едином, что только и способно к высоким стремлениям, посылая им минуты, когда они забы­вают, что обречены на раздельное су­ществование.

Взаимодействие порождающего и воспринимающего ответственно не толь­ко за продолжение рода в физическом мире. Тем же путем возникает самое чистое и одухотворенное чувство; отсю­да может возникнуть даже мысль, этот тончайший и совершеннейший побег на древе чувственности. Духовная порож­дающая сила есть гений. Где бы она ни явилась — в фантазии художника, в открытии ученого, в энергии действую­щего человека,— она всегда творчест­во. До сих пор еще ничего не говори­лось о значении ее творений для всего сущего, и это нельзя прямо вывести ни из уже сказанного, ни из уже извест­ного. Хотя в царстве мысли, в пределах обязательных логических зависимостей всегда должна быть очевидна связь но­вого с данным, гений идет другим путем. Ибо по-настоящему гениальное — не только лишь быстро полученный вывод из взаимосвязанных положений, это прозрение приносит нам нечто, ни к чему ранее существующему не сво­димое. Все, что несет на себе отпечаток гения, можно уподобить отдельному су­ществу со своей органической жизнью. Его природа сама предписывает ему за­коны — не так, как теория, выведенная рассудком из понятий, дает нам вопло­щенные в мертвых буквах правила, но сама через себя, принося с собой залог своего продолжения, ибо каждое ге­ниальное творение вдохновляет гения снова и снова, и таким образом ге­ниальность продолжает свой род.

Обусловленная вдохновением, дея­тельность гения остается ему самому не­понятной. Она не идет проторенными путями, проявляясь то там, то здесь, и напрасно было бы пытаться пройти по ее запутанным следам. Здесь невозмож­но что-либо рассчитать, нельзя даже предсказать, будет ли продукт этой деятельности нарушающим все правила или закономерным. Деятельность гения может лишь опосредованно спо­собствовать закономерности результа­та — тем, что она подчиняется своим законам и в момент творения не до­пускает никаких других влияний на произведение, кроме тех, которые вызваны общим состоянием творца. В момент творения все его силы сливаются воедино, ни одна из них не остается свободной для праздного созерцания, ни для хладнокровного анализа. Само­деятельность и восприимчивость при­сутствуют в нем в равной степени, и единственное, что ему удается осо­знать,— это союз двух неравноправных вещей. Только взаимовлияние самодея­тельности и восприимчивости дает ему возможность самовыражения,— воз­можность, отбросив все случайное, сде­лать самого себя объектом рефлексии. Это разделение является неотъемлемым для всякого гениального творчества, поскольку гений извлекает необходимое из глубин своего сознания, что воз­можно только путем полного отрешения от эмпирического бытия. Это разделе­ние, поскольку только оно служит целям творчества, требует высшей объектив­ности, то есть переходящей в потреб­ность способности схватывать необхо­димое. Эта способность рождается во внутреннем мире гения, или, точнее, ему приходится превращать в необходи­мое свое собственное субъективное и случайное бытие. Художник никогда не создаст шедевра, если он не способен сделать своим подлинным образцом идеальную красоту, черты которой рож­даются из глубины его воображения;

философ, обогащающий множество идей, не достигнет никогда успеха, если истина, извлекаемая им из глубин его духа, не приводит в движение его внут­ренний мир, подобно внешнему объек­ту; и никогда в трудных случаях жизни деятельный человек не сможет гениаль­но расценить запутанные пружины ме­ханизмов, если он не способен выплес­нуть в окружающий мир свое Я или, распространив свое Я, объять окружаю­щее.

Самый момент возникновения нового бытия неуловим, легче пронаблюдать состояние, ему предшествующее. В этом состоянии творческого озарения одно­временно возникают ощущения пере­полненности и недостатка, которые и де­лают порождение возможным. Сила концентрируется в самой себе, достигая вершины своего богатства и величия, подвижности и великолепной готовно­сти к деятельности. Эту силу можно при­вести в движение одним только воспо­минанием о ней. Уже в этом движении заложены готовые прорасти семена беспокойной страсти. Несмотря на свое богатство, она ищет еще чего-то другого и, только объединившись с этим другим, образует законченное целое. Если ее поиски увенчиваются счастливой наход­кой, она стремится к объединению, в ко­тором исчезает всякое отдельное бытие. Так возникает волнообразное движе­ние, последовательность взлетов и па­дений, и страсть достигает высочай­шего напряжения. Все ожидания наце­лены теперь на созидание, и собственное Я отрекается от себя, чтобы целиком отдаться сотворению нового. Из этого высшего бытия вырастает новое бытие. Этот момент является решающим также и для творческой деятельности. Шедевр живописи бывает закончен, если в один и тот же момент завершают работу и воображение художника, породив­шее картину, и его рука, картину соз­давшая. Осуществленное изображение представляет собой лишь отзвук этого решающего момента.

Отчуждающее явление состоит в том, что силы, столь необходимые друг другу и друг к другу стремящиеся, должны существовать отдельно и предназна­ченное для слияния не может объеди­ниться. Для рождения вообще нужны две неравные силы; в природе эти силы могут либо слиться в одном существе, либо существовать отдельно. Поскольку рожденное всегда одного рода с по­рождающим его и на него похоже, ка­жется странным, почему не может непо­средственно происходить одна жизнь от другой, из одной силы — другая? По­скольку понятие чистой силы не содер­жит пока ничего противоречивого, мы должны искать противоречия в том, что ее ограничивает.

Жизненная сила, одушевляющая ор­ганическую природу, требует для себя физической оболочки. Сила и оболочка составляют нерасторжимое единство, поскольку они друг с другом взаимодей­ствуют. Таким образом, в каждом орга­ническом существе связаны действие и ответное ему действие. Насколько неуловим процесс порождения, настоль­ко же неясно, как влияет состояние по­рождающего начала на порождаемое и почему, как отчетливо свидетельст­вуют гениальные произведения, порож­денное подобно тому, что его породило. Рождение органического существа тре­бует двойного влияния, одного — свя­занного с действием, а другого — с ответным действием, что невозможно в пределах одной и той же силы и в одно и то же время.

Здесь и начинается различие между полами. Порождающая сила приспо­соблена больше для воздействия, воспринимающая — больше для ответ­ного действия. То, что оживляется пер­вой, называем мы мужским, а то, что второй,— женским. Все мужское выка­зывает больше самостоятельности, все женское — больше страдательной вос­приимчивости. Однако это различие заключается скорее в общей направ­ленности, а не в способностях. Дея­тельная сторона — она же и страда­тельная, и наоборот. Нечто целиком страдательное немыслимо. К страда­тельности (восприятию внешнего воз­действия) относится по меньшей мере соприкосновение. Однако к тому, что не обладает способностью к действию, нельзя прикоснуться, его можно лишь пройти насквозь, ибо оно — ничто. По­этому страдательность можно рассмат­ривать как ответное действие. А дея­тельная сила (как мы помним, речь идет о конечных силах) подвластна условиям времени и в пределах материала всегда связана с чем-либо страдательным. Не входя в более глубокий анализ, мы видим всегда взаимное соответствие воздействия и восприятия в любом че­ловеке. Деятельнее всего дух, но он и самый возбудимый, а сердце, которое больше всего восприимчиво к любым впечатлениям, отвечает на них с жи­вейшей энергией. Поэтому только на­правленность отличает мужскую силу от женской. Первая начинается, благода­ря своей деятельности, с воздействия, принимая впоследствии, благодаря сво­ей восприимчивости, обратное действие. Вторая сила идет в противоположном направлении. Благодаря восприимчиво­сти она принимает воздействие извне и возвращает его со своею деятельностью.

Этот двоякий характер выражает так­же различное положение сторон, участ­вующих в порождении. У них чувство переполняющей силы сочетается с бо­лезненным ощущением недостатка. Од­нако там, где есть мужское начало, ца­рит прежде всего сила — сила жизни, до предела очищенная от всякого мате­риала; ощущение недостатка направле­но здесь на необходимое существо, спо­собное дать этой энергии достаточно материала для деятельности и смяг­чить ее бурное стремление, выражая в ответном действии свою восприимчи­вость. В кругу женственности развиты противоположные способности: велико­лепное, льющееся через край изобилие, слишком богатое, чтобы быть приве­денным в действие собственной энер­гией, стремится обрести дополняющее его существо, которое оживило бы его собственный материал и увеличило бы его собственную силу, вынудив ее своим действием к ответному действию. В пер­вом случае имеется сила, которая сосредоточивается в одной точке и стре­мится из нее наружу. Она ищет вовне материал, который, будучи сам по себе недостаточным, находит приложение своей деятельности. Во втором случае мы находим полноту субстанции, кото­рая стремится в определенной своей точке принять внутрь себя посторонний предмет и зачать от него единство. Итак, одна сила удовлетворяет желание другой, и обе они сливаются в гармо­ническое целое.

Также и в духовном порождении мы находим не просто равновеликое вза­имодействие. но такое же различие по полу. Ум, предназначенный для творе­ния, устроен совершенно иначе, чем тот, который определен для восприимчиво­сти. Трудно даже просто заметить такие тонкие различия в умственной и нравст­венной сфере и гораздо труднее изобра­зить их. Если гений обладает мужской силой, то он, творя, будет воздейство­вать разумом на идеальный объект. Ес­ли же, напротив, ему свойственно жен­ственное изобилие, он, воспринимая, бу­дет преломлять воздействие этого объекта в избыточном своем воображе­нии и отвечать на это воздействие. Следовательно, отличие это обнаружи­вается во внутреннем состоянии твор­ца в процессе творчества, хотя опытный взгляд сумеет уловить его и в самом произведении. Таким образом, каждое истинно гениальное произведение есть плод свободного, самодостаточного и в своем роде неуловимого согласования воображения с разумом; мужской ра­зум его углубляет, а женственное вооб­ражение делает его наполненным и пре­лестным¹. При этом различие между полами вообще как различие природ­ное должно быть насколько возможно возвышаемо формирующей волей до единства; поэтому тот же гений, если он разбирается в своем произведении, бу­дет стараться привести каждую из этих сил в состояние чистой уравновешенно­сти, вплоть до полного забвения этого различия. Яснее, чем в данном случае, проявляется это различие в практиче­ской жизни. Где добродетельный чело­век, охваченный возвышенным чувством почтения к закону, жертвует своим счастьем или своей жизнью ради выпол­нения долга, там мы видим величествен­ное и героическое проявление мужской силы. Моральное чувство достигает большого напряжения, голос долга при­зывает к действию, и человек чувствует себя обязанным последовать на этот зов. Напротив, где добродетель, соединенная с воображением, напол­няется ее очарованием, там моральное чувство можно считать в большей мере воспринимающим, чем порождающим. Сила воображения придает этому чув­ству благородный облик, органично вливается в него и стремится объеди­нить его со своим существом, тем самым добродетельное деяние, имеющее место, является результатом не полностью свободной и самостоятельной силы, но, скорее, силы ответного действия.

То же своеобразие порождающей и воспринимающей сил, которое мы на­блюдаем в момент их высшей действен­ности, обнаруживается также и во всем остальном их бытии. Повсюду в первой из них выражена сила порож­дения, свободно дающая от своего изо­билия, повсюду в последней энергия восприятия проявляется в твердом удерживании воспринятого. И хотя наш взгляд, невнимательно скользя по по­верхности неподвижного бытия сущно­стей, всегда торопится увидеть их в действии, все же природные силы обя­заны своей продолжительностью имен­но этой незаметной жизни. Ибо это бытие есть не что иное, как непрерывная действенность, беспрестанная подготовка деятельности, которую мы замечаем только в ее конечной стадии, когда, постоянная стремительность доводит силу до выплескивания из ее обычных границ. Наши грубые чувства способны воспринять лишь телесное действие, тогда как тонкое, но мощное влияние, непосредственно распространяющееся на все живое, от нас ускользает, подобно незаметному дуновению. Таким же образом порождающей и воспринимаю­щей силам вверена не только забота продолжения рода, не просто порожде­ние, свершающееся у нас на глазах. Также и поддержание, а поддержание конечного есть непрерывная смерть в сочетании с вечно возрождающейся жизнью, также и скрытое от нас воз­рождение суть результаты их работы. Если бы природа другим путем достига­ла цели продолжения рода, она все равно не смогла бы обойтись без того взаимодействия, в котором взаимно дополняют друг друга силы, связанные с двумя полами.

Природа, используя конечные средст­ва для достижения бесконечных целей, основала свое здание на столкновении сил. Все конечное нацелено на разру­шение, и только небесный покой царит над сферой действия того, что отрицает само себя. Разрушающей деятельности одной силы должна противодействовать другая, и каждая из них мешает другой достигнуть цели, тем самым обе выпол­няют причудливый замысел природы. Однако она выигрывает эту борьбу, только если рассматривать ее в полном объеме и на протяжении всех ее эпох; иными словами, она равна содержанию ее законов. В каждый отдельный период борьба все еще продолжается, и не имеющее ничего должно довольство­ваться тем, что обладает в высшей сте­пени возможным. Будучи не в состоя­нии выйти из своих границ, одна сила с необходимостью заполняет пустоты другой; и таким образом любая дея­тельность исчерпывает сама себя, без­действие же запрещено, поэтому отдых состоит в смене видов деятельности. Высшая сила требует объединения про­тиворечивых условий. Устойчивое по­стоянство должно сочетаться с беспо­койным напряжением. Но напряже­ние — это огонь, снедающий сам себя; чтобы не утратить интенсивности, оно должно, избавившись от сдерживаю­щей его массы, зарядить энергией ма­териал, которым оно обладает. Кроме того, существуют также силы, дейст­вующие именно благодаря массе; при­меры этого мы находим прежде всего в неживой природе, где действует объединенная энергия отдельных, слу­чайно оказавшихся рядом частей. В случае, когда напряжением завершает­ся восприимчивость, она лишается тем самым услаждающего покоя. Вся­кая энергия требует сопротивления, необходимого для постоянной устойчи­вости, требует большей способности воспринимать, а не отвергать посторон­нее воздействие, большей расположен­ности к претерпеванию и к тому же богатого материала. Этот материал сам по себе настолько нацелен на перера­ботку посторонней энергии, что для него немыслимо собственное самостоя­тельное напряжение. Так, поэтическая сила, создавая в сверкающем огне об­раз за образом, не дает чувствам воспринимать внешние впечатления; в свою очередь чувства, объемля дейст­вительность животворящим теплом, препятствуют стремительному полету в страну вымысла.

Мужская сила, предназначенная для оживления, образуется сама собой и благодаря собственному движению. Весь имеющийся в ней материал она преобразует в неделимое единство. Чем материал богаче и сложнее, тем изну­рительнее напряжение и вместе с тем значительнее действие. Материал по своей природе не может быть предназ­начен для соединения. Мужская сила должна быть для материала руководя­щим принципом. Так, заключенная в себе, она направляет свое действие вовне. Оживленная сильным порывом к деятельности, она стремится найти предмет, который можно было бы на­полнить собой; но в этот момент она является только самостоятельностью, лишенной всякой восприимчивости. Та­кое напряжение изнуряет, оно подобно мощному, но быстро исчезающему ду­новению ветра. Вместе с ощущением ослабевающей энергии у нее рождается стремление к восприимчивости, и она с готовностью приходит в спокойное сос­тояние там, где до этого была чисто деятельной. Итак, она есть то, что есть, через себя самоё и свойственную ей форму. Человек, обуреваемы4й жаждой деятельности, чувствует, что он стес­няет сам себя. Наблюдательный его дух помог ему набраться разнообразного опыта на дороге жизни, создать для себя высокие идеалы; многие чувства движут им: то заслуги на поприще созидания нового, к которым его влечет, то участие и сочувствие по отношению к существам, которых он стремится облагородить. Его грудь не может вместить всех этих возвышенных обра­зов, и горячая жажда деятельности увлекает его. Он ищет мир, который соответствовал бы его желанию. Бес­корыстный и далекий от мысли о собст­венном удовольствии, он оплодотворяет этот мир всей полнотой своей силы. Так возникает новое создание, и он ра­достно успокаивается, созерцая своих детей.