Джоан Уоллах Скотт - Женская история и переписывание истории
.docПредставляется неслучайным, что многие из удачных попыток вписать женскую историю в официальную историческую канву имеют место в сфере исследований политики в широком смысле этого слова. Политические структуры и политические идеи – структуры и идеи, создающие и осуществляющие властные отношения, - формируют и устанавливают границы политического дискурса и всех аспектов жизни. Ими определяются даже те, кто исключен из участия в дискурсе и политической деятельности; “не-акторы”, по выражению Мэйсона, действуют в соответствии с правилами, установленными политическими структурами; частная сфера является порождением публичной; отсутствующие в официальных хрониках также творят историю; те, кто молчат, красноречиво говорят о значениях и употреблении власти. Желания феминисток сделать женщину субъектом истории нельзя реализовать, просто сделав ее агентом или главным действующим лицом исторического нарратива. Раскрыть место женщин в истории необходимо для того, чтобы понять, что общего имели гендер и половые различия с проявлениями власти. Идя по этому пути, историки и найдут женщин, и трансформируют политическую историю.
На этом этапе подход, который я предлагаю, наилучшим образом проявляется в исследованиях отдельных периодов, движений или событий. В качестве примера можно было бы привести исследования кампаний суфражисток в контексте выяснения отношений между гендером и властью в Америке или Англии конца девятнадцатого века. Брайан Харрисон (Brianl Harrison) описал оппозицию суфражизму, другие же проанализировали идеи движения и его сторонников. Однако пока еще нет исследования, которое в более широком контексте, чем просто вопрос о предоставлении избирательного права, свело бы воедино всех участников – борцов за идею, умеренных и противников, членов правительства и парламента. Что означали дискуссии о предоставлении женщинам права голоса для концепции власти и политических прав? Как и в каких категориях артикулировались патриархальные идеи? Каким образом конфликты по поводу женщин (а на самом деле по поводу половых различий) вписываются в систему распределения социальной, экономической и политической власти в государстве? Что и для каких групп в обществе ставится на карту, когда вопросы гендерного различия становятся центром дискурса, законодательного обсуждения и идеологического конфликта?
Еще один пример взят из литературы по Французской революции. Фокус исследований об участии женщин в той революции сместился с документального подтверждения женского участия к рассмотрению иконографии и вопроса о том, когда и почему половое различие стало предметом дискуссий. Дарлин Леви (Darlene Levy) и Харриет Эпплвайт (Harriet Applewhite) сосредоточили на дебатах 1793 г., которые поставили женские клубы вне закона во имя защиты женственности и семейного очага. Почему гендер оказался средством возведения политических границ? Какие вопросы помимо непосредственно связанных с женскими правами затронуло запрещение женских политических организаций? Что означал выбор революционеров - женская фигура как символ свободы и республики? Была ли какая-либо связь между иконографическими репрезентациями и политическими правами женщин? В чем было отличие женщин и мужчин в рассуждениях по поводу политической роли женщин? Что могут добавить политические дебаты о половом различии к нашему пониманию легитимации власти и ее защиты во время Французской революции? На эти вопросы нельзя ответить, не получив информацию о женщинах, но они отнюдь не сводятся к женщине как субъекту или агенту. Подобные вопросы включают в себя гендер как способ переосмысления политики и социально-политического влияния Французской революции.
Исследования политики в том смысле, в котором я использую этот термин, не обязательно должны сводиться лишь к вопросам власти на уровне национальных государств, ибо мое понимание термина распространяется на споры (как на языковом, так и на институциональном уровнях) по поводу власти, охватывающие все аспекты социальной жизни. Работа Деборы Валенз (Deborah Valenze) о женщинах-проповедницах в английской “простонародной” религии демонстрирует взаимосвязь между религиозными идеями и гендером в проявлениях неприятия перемен в сообществе и домохозяйстве. Леонор Давидофф (Leonor Davidoff) в одной из своих статей изучает то, как индивиды играли с культурно определяемыми категориями гендера и класса; она напоминает нам о тех сложных механизмах, посредством которых личные отношения превращаются в вариации на социальные темы власти и статуса. Некоторые недавние рассуждения о труде и социалистических движениях использовали вопросы о гендере, чтобы вынести дискуссию за пределы документального подтверждения мизогинии и обвинения мужчин-лидеров, а также редукционистских экономических интерпретаций идей и действий рабочих. Параллельные обсуждения дискурсов и опытов работающих женщин и мужчин привели к новым интерпретациям, в одном из случаев подчеркнувших относительную открытость утопического социализма для феминизма в отличие от маргинализации женщин в марксистском социализме. Помимо этого, изучение важности полового различия привело к прочтению репрезентаций труда, включившему в себя половое, семейное и религиозное измерения. В этом контексте труд приобретает дополнительное значение помимо непосредственного описания производственной деятельности, а исследования о месте женщины среди рабочей силы и в рабочем движении предлагают двойную перспективу наблюдения: женщин и половой политики в отношении работниц и рабочих и (курсив авт. – Прим. пер.) природы, значения и цели их организаций и коллективных действий. Анализ должен включать в себя действия и опыты женщин, идеи и политики, определяющие их права, а также метафорические и символические репрезентации фемининного и маскулинного. Проблема для эмпирического исторического исследования состоит в выборе моментов, когда все вышесказанные факторы тем или иным образом пересекаются, и постановке вопроса о том, как они иллюстрируют не только женские опыты, но и политику в целом.
Игнорировать политику в восстановлении женского субъекта значит принять как должное реальность деления на публичное / приватное и особые или отчетливые качества женского характера и опыта. Такой подход упускает шанс не только оспорить правильность бинарных оппозиций между женщинами и мужчинами в прошлом и настоящем, но и обнаружить политическую природу истории, написанной в подобных категориях. Однако просто утверждать, что гендер обладает политическим значением, также недостаточно. Реализация радикального потенциала женской истории выражается в написании нарративов, фокусирующихся на женском опыте и (курсив авт. – Прим. пер.) анализирующих способы, которыми политика конструирует гендер, а гендер – политику. Женская деятельность становится не перечнем великих поступков, совершенных женщинами, но выявлением зачастую молчащих и скрытых действий гендера, которые тем не менее являются существующими и определяющими силами политики и политической жизни. Благодаря данному подходу женская история вступает на территорию истории политической и начинает ее переписыватьix.
Статья опубликована в: Past and Present: A Journal of Historical Studies, vol.# 101, November, 1983. P. 142-157. Перевод Анны Бородиной, Тверской Центр Женской Истории и Гендерных Исследований, 2002. Перевод выполнен в учебных целях.
1 Слово history – “история” - рассматривается феминистками в рамках данного подхода как his – story (его история). Тем самым подчеркивается, что общепринятые “человеческие” нормы и каноны отнюдь не нейтральны, но андроцентричны. В противовес этому предлагается категория herstory – “ее история”. – Прим. пер.
iПРИМЕЧАНИЯ
Вирджиния Вулф. Своя комната, Лондон, 1929. С. 68.
ii Из американских журналов можно назвать Signs, Feminist Studies, The Women Studies Quarterly и Women and History. Во Франции журнал Пенелопа (Pénélope) публиковал научные работы по женской истории с 1979 по 1986 гг. В Великобритании исторические исследования публикуются в Feminist Review, существует также журнал историков-социалистов и феминистов History Workshop. В Канаде выходит журнал RFD/DRF (Resources for Feminist Research / Documentation sur la Recherche Feministe).
iii Наикрупнейшей из этих конференций является Беркширская конференция по женской истории (Berkshire Conference on the History of Women).
iv Ричард Эванс в своей работе “Теория модернизации и женская история” (Richard Evans, “Modernization Theory and Women’s History”, Archiv fűr Sozialgeschichte, xx (1980), 492 – 514) применяет тот же самый редукционистский подход, что и Тони Джадт в своем обзоре литературы по американской социальной истории, загоняя всех исследователей в единую “девиацию”, общим знаменателем которой в конечном итоге является отнюдь не теория, метод либо предмет исследования, но национальный характер. См. также работу этого же автора “Женская история: пределы рекламации” (Richard Evans, “Women's History: The Limits of Reclamation”, Social Hist., v (1980), 273 – 81), которая заканчивается обобщающей сентенцией “так много американских исследователей женской истории” по сравнению со своими британскими коллегами.
v Имеются в виду следующие книги: Шейла Роуботэм “Скрытые от истории” и сборник “Становяшиеся видимыми” под редакцией Ренаты Брайденталь и Клаудии Кунц (Sheila Rowbotham, Hidden from History, London, 1973; Becoming Visible: Women in European History (ed. by Renate Bridenthal and Claudia Koontz, Boston, 1977). – прим. пер.
vi См. Джоан Келли “Был ли у женщин Ренессанс?” (Joan Kelly. Did Women Have a Renaissance? In: Bridenthal and Koontz (ed.), Becoming Visible: Women in European History, Boston, 1977. P. 137 – 64.
vii Joan Kelly-Gadol, “The Social Relations of the Sexes: Methodological Implications of Women’s History”, Signs, i (1975-76), 816. См. также ее работу “The Doubled Vision of Feminist Theory: a Postscript to the ‘Women and Power’ Conference”, Feminist Studies, v (1979), 216 – 27.
viii Natalie Zemon Davis, “ ’Women’s History’ ” in Transition: The European Case”, Feminist Studies, iii, nos. 3 – 4 (1976), 90.
ix То же самое можно сказать о других темах социальной истории, которые посредством раскрытия информации о до сих пор “невидимых” группах ставят вопросы о причинах их невидимости, об экономических и социальных конфликтах, ранее замаскированных, и так далее. Точно так же, как многие из так называемых аполитичных социальных историков обеспечили документальное подтверждение, концептуализацию и исследовательские вопросы для оспаривания общепринятой политической канвы, разные подходы к женской истории – те, которые я назвала “ее историей”, и те, которые можно отнести с определенным отраслям социальной истории, - готовят почву для той политической женской истории, за которую я выступаю. Как мне кажется, дело не в отрицании и осуждении разны подходов как неверных – в манере, свойственной апологетам политической социальной истории в узком смысле,.. – но в использовании их всех для продвижения дела. Переписанный нарратив таким образом предстает как совместное усилие, а не победа одной школы над другой.