7

Проспер мериме (1803-1870)

1. Мериме и романтическая традиция: "Театр Клары Гасуль" и Гусли".

2. Роман Мериме "1572. Хроника времен Карла IX

Особенности жанра и принципы исторической реконструкции.

3. Мериме-новеллист. Особенности жанра и принципы реалистического психологизма.

1. Мериме и романтическая традиция: "Театр Клары Гасуль" и Гусли"

Проспер Мериме, выдающийся представитель критического реализма, вступил в литературу как зрелый художник в 1820-е годы, в период активного противоборства романтизма и классицизма. Романтический отсвет сопровождает творческое развитие всех французских реалистов первой трети XIX века. Интерес Мериме к романтизму в немалой степени связан с состоявшимся в 1822 году знакомством со Стендалем и его влиянием на эстетическую борьбу: "Воззрения Стендаля сильно окрасили мои". Примечательно, что известность Мериме обрел ранее своих великих современников — Бальзака и Стендаля. Этому способствовали его блестящие литературные мистификации (характерные для романтизма!) — "Гюзла" ("Гусли", 1827) и "Театр Кла ры Гасуль" (1825).

В "Гусли" вошли 29 баллад Мериме и одна переведенная им поэма из сербской народной книги. Мистификация удалась, заинтересовала Пушкина и Мицкевича, которые приняли книгу Мериме как собрание подлинно фольклорных произведений и перевели их. В свои "Песни западных славян" Пушкин включил 11 стихотворений-переработок из Мериме. Значительный интерес вызвал и "Театр Клары Гасуль", где в духе романтической иронии авторство было приписано испанской актрисе: в сборнике был помещен якобы ее портрет — в действительности портрет самого Мериме в женском платье.

Как прозаические баллады, так и пьесы, вошедшие в "Театр ", обнаруживают характерные черты художественного метода Мериме: он четко схватывает местный быт, пейзаж, обычаи, особенности национальной психологии, видит историчес­кую взаимосвязь наций. В пьесах Мериме обнаруживает стрем­ление к разработке индивидуальных психологических характеристик. Воспитанный в вольнодумной и либеральной среде родителями-живописцами, Мериме воспринял и их антибуржуазность, неприязнь к религиозному ханжеству, лицемерию. Поэтика театра Мериме художественно утверждала принципы, близкие к теоретическим положениям манифеста Стендаля "Расин и Шекспир", а по своему общественному содержанию драмы были глубоко злободневны.

Творчество Мериме охватывает свыше четырех десятилетий. Первый период завершается созданием исторического романа "1572. Хроника времен Карла IX", написанного перед Июльской революцией 1830 года во Франции. Невозможно переоценить значение освоенного Мериме в "Жакерии" (1828) опыта исторической драмы Шекспира, Шиллера, Гёте в осмыслении круп­ных исторических конфликтов и воссоздании широкого фона национальной жизни.

2. Роман Мериме "1572. Хроника времен Карла IX”.

Особенности жанра и принципы исторической реконструкции.

Роман Мериме "1572. Хроника времен Карла IX" — произведение, принципиально важное не только для понимания творчества Мериме (эволюции мировоззрения, эстетики и поэтики), но и для уяснения характера одной из значительных национальных традиций литературы в становлении и развитии жанра исторического романа, формировавшейся в полемике с историческим романом В. Скотта и романтическим творчеством Ф. Р.Шатобриана ("Мученики"), А. де Виньи ("Сен-Map"). Свои творческие принципы реконструкции истории Мериме излагает в предисловии к роману, а также в разговоре с читателем, который состоялся в главе VIII. В парадоксальной форме писатель заявляет в предисловии: "В истории я люблю только анекдоты и среди них предпочитаю те, где, как мне кажется, нахожу правдивое изображение врагов и характеров данной эпохи" [1,1, 399], — и поясняет свое понимание исторических анекдотов следующим комментарием: "... Я охотно бы отдал Фукидида за подлинные мемуары Аспазии или какого-нибудь Периклова раба" [1,1, 399].

Характер декларации Мериме свидетельствует о становлении новой эстетической традиции во французской литературе, которой следовали и Стендаль, и Бальзак, — человек с его страстями, интересами, нравами и иллюзиями рассматривается в качестве "фокуса" общественной истории, история нравов выдвигается на передний изобразительный план. Эта установка писателя проявляется прежде всего в том, что в структуре романа на первом плане оказываются братья Мержи ("Я буду рассказывать о своем друге Мержи"), хотя в романе есть и реальные истори­ческие выдающиеся личности — Карл IX, адмирал Колиньи. По­лемика о характере и возможностях исторического прогресса, так очевидно проступавших в историческом методе Скотта, слы­шится в ответе на вопрос "Лучше ли мы наших предков?": "Лю­бопытно, мне кажется, сравнить эти нравы с нашими и просле­дить в последних, как выродились страсти в наши дни, сменив­шись спокойствием и, может быть, счастьем" [1, I, 406]. Произведение написано нака­нуне Июльской монархии, и обращение писателя к перелом­ным событиям французской истории связано с волнующими со­бытиями современности.

Роман Мериме продолжает наметившуюся национальную тра­дицию воспроизведения истории в политическом аспекте. В ро­манном действии, как и в предисловии, автор выступает в каче­стве активного интерпретатора и комментатора происходящего. Национальная трагедия, разыгравшаяся 24 августа 1572 года, — не результат заговора, а неизбежное следствие политической борьбы трех партий, распространившейся на всю нацию: «Вся Фран­ция разделилась тогда на три больших партии, на партию проте­стантов, во главе которой после смерти принца Конде стоял адмирал, на королевскую партию, самую слабую из всех трех, и на партию Гизов — тогдашних "ультрароялистов"» [1,1, 403]. Партия короля оказалась к этому времени наиболее слабой и потому была особо заинтересована во взаимном истреблении гугенотов и католиков: "Король ... должен был для сохранения своей власти стараться, чтобы обе эти стороны находились в состоянии борьбы. Уничтожить одну из них значило отдать себя на милость другой" [1, I, 403].

24 августа — день национального безумия, гражданской войны, народного восстания, в развязывании которого приняли уча­стие все партии, все национальные слои, преследовавшие свой интерес: "Парижский народ в эти времена был до крайности фанатичен" [1, I, 405]; гугеноты вызывали ненависть своей за­носчивостью (одна из сестер короля была замужем за гугено­том); герцог Гиз, удаленный от двора, искал опоры в народе. Мериме настойчиво проводит мысль о массовом безумии, фа­натизме, разделившем нацию и приведшем к 6400 жертвам.

В трактовке Варфоломеевской ночи Мериме удалось найти один из важнейших путей объективной характеристики собы­тия. Избежав традиционного толкования, согласно которому 24 августа было подготовлено Карлом IX и злобной и властолюби­вой его матерью, Екатериной Медичи, писатель воссоздает кар­тину всеобщего безумия, нетерпимости и фанатизма. Хотя крик "бей!" исходил из Лувра, простонародье рассчитывало на грабеж, проповедники (и гугеноты, и католики) призывали в церквах к жестокости.

Предварив роман комментирующим введением, писатель изоб­разил кульминационное событие французской истории XVI века, не ставя, однако, вопроса о его роли в будущем развитии нации. Однако в преддверии революции 1830 года роман был остро ак­туальным. Он не утратил своей актуальности и впоследствии как образец анализа тех исторических ситуаций, которые могут быть охарактеризованы как состояние национального безумия, возникшее внезапно, но готовившееся всем ходом политичес­кой борьбы, конфессиональных распрей, разжиганием в народе самых низменных и агрессивных инстинктов демагогическими проповедями.

В романе, написанном в 1829 году — последнем году Реставрации отразился "современный взгляд на прошедшее", "скорбная дума" об исторических неразумиях в общественно-истори­ческом развитии: в немалой степени это объясняется самой слож­ностью социально-политической ситуации 1572 года.

Общий исторический взгляд Мериме, отмеченный скепти­цизмом, наложил отпечаток на его метод и жанр исторического романа. Своеобразие исторического метода писателя декларируется им в VIII главе — "Диалоге между читателем и автором ", где отстаивается право на изображение приватной жизни исторического лица в историческом романе: "Я буду рассказывать о своем друге Мержи" [1, I, 466]. Однако описание приватной жизни не только становится структурным остовом для изобра­жения исторической эпохи, но и отвечает авторской концепции истории как гигантской драмы, в которой участвуют наряду с царственными особами люди со своими страстями, нравами, обы­чаями, своей частной жизнью.

История предстает в движении судеб людей, она говорит их голосами, она проступает в их нравах. Исторический колорит как вид "местного колорита" представляется также через изоб­ражение частного и социального интереса участников истори­ческой жизни. В воспроизведении этого колорита значительную роль играет диалог, он господствует над авторской речью, кото­рая сохраняет, как в драме, свои позиции в многочисленных описаниях-ремарках, в кратких портретах, описаниях мест ра­зыгрывающихся событий, в авторском аналитическом коммен­тарии сцен, происходящих на глазах читателей.

Композиция романа отражает общий взгляд Мериме на ис­торию как драму (вспомним, что первым историческим произ­ведением писателя была драма "Жакерия" — 1828). Линия Берара Мержи делает композицию романа достаточно "воль­ной", но одновременно строгой и логичной. Композиция и сам характер всей романной структуры свидетельствуют, что "национальный" роман (выражение А. де Виньи) формировался в отталкивании от принципов исторической реконструкции В. Скот­та. В "Диалоге между читателем и автором" выпады против Скот­та приобретают прямо-таки саркастический характер: французский читатель, чей вкус сложился на основе романов "шотланд­ского чародея", ждет описания двора, великих личностей эпохи: "Сколько вещей сейчас мы узнаем!" [1,1, 463] и далее, в конце диалога: "— Ах, я замечаю, что в вашем романе я не найду того, чего искал. — Боюсь, что так" [1, I, 464].

Мериме решительно отвергает описание "царственных особ", развернутое портретирование героев, эпически неторопливые зарисовки дворцов, замков, предпочитая этому психологичес­кую развернутость частных (с точки зрения большой истории) характеров. Это была та же позиция, которую в своих манифестах отстаивал Стендаль, — требование развития национальной психолого-аналитической традиции в разработке характера.

В предельно сжатой форме (критика всегда подчеркивала рационалистический лаконизм письма Мериме) писатель вводит нас во время и место действия. Глава "Рейтары" — драматическая экспозиция к последующему развертыванию художественного конфликта. Авторское описание глубоко аналитично, его детали "комментируют" драматическую напряженность сложившегося национального противостояния: иноземные наемники призваны защищать за хорошую плату интересы протестантов, уличные стены покрыты оскорбительными для обеих партий надписями, "короля и его мать щадили не более, чем вождей партии", ста­туя Богоматери испещрена гугенотскими пулями, мы видим трак­тирный стол, "потемневший от жира и копоти", солдат, чистя­щих лошадей.

Композиция романа подчинена принципу реалистического социального аналитизма. Путь Бернара, покинувшего суровый протестантский отцовский дом и добравшегося до Па­рижа, вводит нас в главе III в атмосферу той же религиозной нетерпимости, но уже на уровне королевского двора.

Эта глава важна и тем, что в ней появляется Жорж де Мержи — во многом авторский герой, то есть литературный герой, который в значительной мере представляет идейный мир автора. Жорж — отступник, его обращение в католицизм отдалило героя от семьи, его главная особенность — умение думать са­мостоятельно. Жорж — жизнелюб, человек большой культуры. Мериме продолжает традиции XVIII века с его опорой на мысль и критикой религии, когда воспроизводит историю Жоржа де Мержи, постигшего ханжество пресвитерианства и суеверие католиков-папистов. Жорж видит и ложность пафоса гугенотов, призывающих иноземцев на родину, видит он и распутство, и продажность служителей католической веры.

Конфликт нации не только развел братьев на разные истори­ческие позиции, но и разделил влюбленных. Конфликт в душе католички Дианы де Тюржи достигает наивысшего предела также 24 августа. Развитие конфликтного действия идет по драмати­ческому принципу: все сюжетные линии ускоренно развивают­ся в направлении к главному действию. Своеобразие романа Ме­риме состоит в том, что он изображает основное историческое событие через диалог, через небольшие сценические зарисовки, быстрая смена которых создает впечатление крайнего напряже­ния. В эту страшную ночь Бернар оказывается у Дианы (гл. XXI "Последнее усилие"), которая пытается обратить его в католи­чество. Их диалог идет на фоне усиливающегося шума, криков страдания, красноватых языков пламени — избиение началось.

Эта драматическая сцена рисует огромное психическое на­пряжение в душе героев, завершающееся победой высших чело­веческих чувств: Бернар не изменяет себе, и это возвышает его в глазах Дианы, умолявшей Бернара принять католичество. Таким образом, историческая жизнь определяет личную жизнь героев: оба возлюбленных возвысили себя через разрешение внутреннего конфликта.

Носителем авторской идеи является в романе Ла-Ну. Автор уделяет ему наибольшее внимание из всех выведенных в романе исторических лиц. С этим образом в XXIV—XXV главы проникает стиль "хроники", драматическое действие тормозится, "останов­ка" свидетельствует о принципиальной важности фрагмента для Мериме. "Осада Ларошели" — глава, свидетельствующая об известном постижении автором социальной сущности движения гугенотов. Мериме пишет об "активном и грозном мужестве ... горожан, рыбаков, матросов", которые "не дали овладеть собой чувству тупой покорности" [1, I, 568]. Ла-Ну проводит в романе авторскую идею национального единства. Он призван осуществить компромисс — "одновременно соблюсти верность присяге и преданность вере". Для это у него, казалось бы, есть все: он ревностный кальвинист, мужественный воин, прозванный "Железной рукой" из-за потерянной в сраже­нии и замененной искусственной руки, человек, отмеченный не только храбростью, но и военным талантом. Однако историческое неразумие народных масс очень часто делает великие идеи вели­ких людей бесплодными. Для враждующих партий он предатель "Католики кричали, что он нарушил слово, данное королю, а про­тестанты обвиняли его в том, что он их предает" [1, I, 590]. Ла-Ну, "исполнившись отвращения к гражданской войне и мучимый уг­рызениями совести" [1,1, 590], покидает крепость.

Более полному прояснению авторской позиции способствует образ Жоржа Мержи. Для него переход в католицизм не означал смены веры, он атеист, гуманистические воззрения как бы вы­водят его к близким для писателя духовным ценностям Просве­щения. Участие в событиях 24 августа обнаруживает бессилие его гуманистической позиции, происходит утрата веры в воз­можность разумного развития событий. В заключительных гла­вах романа мы видим, что Жорж ищет смерти: он ежедневно разгуливает ("будто дразнит") на глазах ларошельцев и погибает от выстрела брата. Жорж для Мериме — герой, как и Хуан Диас ("Испанцы в Дании"), хотя в нем нет действенной энергии пос­леднего: Жорж стремился быть "над схваткой".

Последние эпизоды последней главы романа, представляю­щие Жоржа в его смертный час, воспроизводят окончательный и бескомпромиссный расчет писателя с религиозным мракобесием: авторский сарказм сопровождает описание "схватки" между гугенотским пастором и католическим монахом за душу умирающего. Однако атеизм Жоржа остается основой его нравствен­ности и честного мужества и в последние минуты жизни возвышающие его.

«"Хроника времен Карла IX" – одно из наиболее глубоких проявлений убежденного антиклерикализма Мериме», — заключает Ю. Б. Виппер анализ критики писателем религиозного фанатизма [5, 209].