Перевод Илзе
.docО том, почему три бабушки, три дедушки, мать, отец, отчим, жена отчима и семеро детей — все-таки еще не семья.
Я решила записать эту историю. Хотя даже не знаю, как она начинается. Я знаю только, как она кончается. А кончается она тем, что Ильза пропала.
Ильза — моя сестра. Она пропала, и я не хочу, чтобы она нашлась. Если она найдется, ее отправят в интернат. Я продолжаю стоять на том, что ничего не знаю!
Мама, она надела красное пальто и сказала, что ей нужно купить тетрадь в линейку. Это все, что я знаю, мама! Я действительно больше ничего не знаю, Курт! Почему ты мне не веришь, папа?
— Просто мы одна большая семья! И это имеет свои преимущества! — говорит иногда мама.
Называть нас «большой семьей» — смешно. Но преимущества иногда и в самом деле есть. Например, в день рождения: я ведь получаю подарки от трех бабушек, трех дедушек, от мамы, папы, отчима, жены папы, жены отчима, четырех сестер и двух братьев.
Это может показаться сложным, на самом деле все очень просто. Моя мама вышла замуж за папу и родила от него двоих детей: Ильзу и меня. Потом они разошлись, и папа женился на другой женщине, и у них тоже родилось двое детей. Мама вышла замуж за Курта и родила еще двоих детей. А Курт до этого уже был женат, и у него уже был ребенок.
Мои родители разошлись, когда Ильзе было восемь, а мне шесть лет. Разошлись, потому что перестали понимать друг друга, как нам объяснили.
После развода мы с Ильзой жили сначала у папиных родителей. Папа остался в нашей старой квартире. Мама переехала к своим родителям. По субботам и воскресеньям она приходила к нам в гости. В другие дни у нее для нас не было времени. Она тогда была секретаршей в одной газете и много работала сверхурочно. В редакции она познакомилась с Куртом. Он был редактором этой газеты. Через два года она вышла за него замуж. И мы с Ильзой переехали от бабушки к Курту. Потом мама родила Оливера и Татьяну. Татьяна и Оливер называют Курта папой. Мы с Ильзой называем его Куртом. Мне нравилось жить у бабушки с дедушкой. Сейчас бы я не хотела жить у них. Потому что дедушка стал почти совсем глухим и дряхлым. Когда я была у них в последний раз, он спросил меня, как меня зовут и кто я такая.
— Это же Эрика! — прокричала бабушка.
— А-а, да-да, Эрика... — сказал дедушка.
Но через две минуты опять спросил:
— А что это за девочка? Как ее зовут?
Каждый четверг после школы я хожу к бабушке с дедушкой. Ильза раньше тоже ходила со мной. Но с тех пор, как дедушка стал все забывать и глохнуть, она не хочет туда ходить и все время увиливает от этих визитов. И к тому же там так воняет, говорит она. Кислой капустой и жареной картошкой. Это правда. Но я ничего не имею против этого запаха.
— Родители моего бывшего мужа живут ужасно! — сказала мама однажды кому-то из гостей.
Потом она стала описывать кухню и комнату бабушки с дедушкой и сказала, что у них даже нет водопровода и что они моются в пластмассовом тазике! И что две огромные двуспальные кровати и четыре шкафа занимают всю комнату и что под кроватями у них сотни старых коробок, чемоданов и ящиков.
— Представьте себе, — говорила она, — в этой крохотной комнатушке еще и маленький стол. А на столе огромный букет искусственных роз, такого поросячьего розового цвета!
Ильза сидела рядом с мамой, когда та все это рассказывала и смеялась. Глаза у Ильзы превратились в узенькие щелочки. Когда она злится, она очень похожа на кошку. Но мама не заметила, что у Ильзы уже появился этот кошачий взгляд. Она повернулась к ней и спросила:
— Или они уже убрали эти розы?
— Сходи сама и посмотри, если это тебя интересует! — прошипела Ильза, потом вскочила и выбежала из комнаты.
Мама удивленно посмотрела ей вслед, а гость сказал, что девочки в этом возрасте часто бывают капризными и вспыльчивыми.
Потом мама спросила меня. Я уже собралась ответить ей, что бабушка заменила искусственные розы на искусственные гвоздики, но прежде чем я успела открыть рот, Курт сердито сказал:
— Да перестань же ты, наконец, Лотта, черт побери!
И мама быстро сменила тему.
Я пошла в нашу комнату. Ильза сидела за письменным столом и красила ногти зеленым лаком. При этом она вся тряслась от злости и потому уже перепачкала себе все пальцы. Она сказала, что мама действует ей на нервы. Строит из себя принцессу! Только потому, что у ее мужа шесть комнат! Я хотела успокоить Ильзу. Я сказала:
— Ты права, но это же не причина, чтобы так злиться!
— У тебя кожа, как у слона — непробиваемая! — рявкнула Ильза в ответ.
Она наговорила мне еще много всяких обидных вещей.
Когда Ильза орет на меня, она всегда размахивает руками. Она случайно задела пузырек с лаком и опрокинула его. На столе образовалась зеленая лужа. Столы нам купили совсем недавно. Я не хотела, чтобы мама рассердилась из-за пятна. Я принесла жидкость для снятия лака и полила ею липкое пятно. К несчастью, эта жидкость содержит ацетон, и он растворил краску, которой была выкрашена крышка стола.
— Ну вот, получилось еще хуже, дура! — прошипела Ильза.
Я почему-то совсем не умею злиться по-настоящему. Даже когда меня незаслуженно обижают. Я сказала:
— Успокойся! Я скажу маме, что это сделала я.
— Спасибо, как-нибудь обойдусь без твоей помощи! — ответила Ильза.
— Но мама же рассердится! — воскликнула я. — Еще как рассердится!
— Ну и пусть! — сказала Ильза. — Захочу — и вообще уйду из дома!
Я принесла из кухни мокрую тряпку и стала тереть пятно. Но толку от этого было мало.
— Куда же ты пойдешь? — спросила я.
— Да мало ли куда, есть тысячи возможностей, — заявила Ильза.
Но прозвучало это не очень убедительно; видно было, что она не могла бы назвать ни одной из них. Поэтому я не стала больше ни о чем спрашивать.
О том, как Ильза выглядит и какой она была раньше
Кажется, я неправильно начала эту историю. Если уж рассказывать об Ильзе, то сначала нужно описать ее внешность. Потому что это важно.
Ильза — красивая. В ней нет ничего, что было бы некрасивым! У нее очень густые каштановые волосы, гладкие-гладкие и до самых плеч. У нее никогда не было ни одного прыщика. Глаза у нее серые, с зеленоватым оттенком. Нос очень маленький. Хоть она и тоненькая, у нее довольно большие, острые груди. В талии у нее всего сорок шесть сантиметров, а ее учитель черчения сказал, что она сложена точно в соответствии с золотым греческим сечением .
Я могла бы исписать еще несколько страниц, рассказывая о том, какая у меня красивая сестра. Но главного все равно бы не хватало. Дело в том, что в Ильзе есть что-то такое, чего нет ни в одной девчонке! Я уже давно это заметила. Когда я на переменке захожу в ее класс, там сидят, стоят или расхаживают между столами тридцать девчонок. Хорошеньких, обыкновенных или некрасивых. А еще там — Ильза. И она не такая, как все. Моя сестра словно сошла с плаката. Не какого-нибудь там плаката с рекламой стирального порошка, а с одного из этих плакатов «в духе времени» — Быстрые автомобили для молодых людей! В общем, девушка из «красивой жизни». Конечно, только внешне.
Раньше Ильза была не очень красивой. Когда мы еще жили у бабушки, все взрослые спрашивали Ильзу:
— Ты чего такая сердитая?
А управляющий в бабушкином доме говорил ей:
— Если б ты хоть разок засмеялась — была бы совсем красивая девочка!
Но Ильза тогда почти совсем не смеялась. Во всяком случае, я не помню такого. Я помню, как она часами рисовала буквы. Сидела за маленьким столиком с искусственными розами и выводила одну за другой буквы, целыми страницами. Дедушка ругался и говорил, что она испортит себе глаза.
Она тогда училась во втором классе. В новой школе. Бабушка ведь жила очень далеко от нашей старой квартиры. В новой школе учительница требовала другого написания букв. Поэтому Ильза и писала буквы. Но все было напрасно. Через два года мы переехали к Курту. Там Ильза пошла в другую школу, к другой учительнице, а у той опять были другие требования. Может быть, именно потому у Ильзы и получился каллиграфический почерк, как в прописях, ровный и прямой.
— Ее тетради — просто загляденье! — говорила маме классная дама каждый раз, когда та приходила в школу.
Но в последнее время тетради Ильзы, похоже, перестали быть для учителей загляденьем. Вчера я прибирала у нее на письменном столе. Не потому что хотела навести порядок. Просто мне хотелось подержать в руках ее вещи. Вещи — это лучше, чем ничего.
И вот я убирала у нее на столе и заглянула в ее тетради. В каждой тетради было исписано не больше одной страницы. А тетрадки по математике и латыни были совершенно пусты.
Я ничего не понимаю! Ведь она же часами сидела за своим столом. Иногда даже вечером. А когда я с ней заговаривала, она отвечала:
— Помолчи! Ты мне мешаешь заниматься!
Я нашла четыре маленьких и три больших записных книжки. Они были сплошь измалеваны черточками, волнистыми линиями и человечками. На столе, под подкладкой для письма, лежала записка: «Вольфганг я тоскую по тебе! Неужели ты не видишь?» Написана она была очень давно. Во всяком случае, не позднее, чем два года назад. Это я точно знаю, потому что она написана зелеными чернилами. А ими Ильза давно уже не пользуется.
Когда я прочла все это, про «Вольфганга» и про «тоску», — мне стало не по себе. «Тоска» — такое странное слово. Я не хочу, чтобы моя сестра «тосковала». Я не знаю, какого Вольфганга она имела в виду. Вокруг столько Вольфгангов. Я без труда насчитала восемь штук, которые могли бы быть тем самым Вольфгангом. И я злилась на всех восьмерых Вольфгангов, потому что моя сестра тосковала по одному из них. А еще мне было грустно, потому что я ничего не знала о тоске.
Я попыталась вспомнить, как все было два года назад. Я не могу представить себе, что у Ильзы тогда было время для какого-то Вольфганга. Каждый четверг мы были тогда у бабушки с дедушкой. Каждую субботу мы встречались с папой. По средам нам полагалось быть у родителей мамы. (Тогда она еще не рассорилась с ними.) В понедельник после обеда мы должны были быть дома, потому что по понедельникам к нам всегда приходили дедушка с бабушкой, родители Курта. А воскресенье у нас был семейный день: мы вместе с мамой, Куртом, Татьяной и Оливером должны были идти на прогулку или ехать за город. И к тому же два года назад Ильза должна была быть дома не позже семи вечера. Если она опаздывала на десять минут, у мамы была чуть ли не истерика. В общем, вряд ли у нее оставалось время для какого-нибудь Вольфганга. Для «тоски», конечно, сколько угодно.