Л. Мамфорд. Миф машины.
6. «Неолитический» синтез
Когда скот сделался неотъемлемой частью земледелия, «неолитическое» одомашнивание объединило на более высоком уровне два старейших способа хозяйствования — собирательство и охоту. И хотя смешанное земледелие не распространилось на все до одного уголки света, такое распространение произошло со многими его вспомогательными изобретениями: не в последнюю очередь это касается традиционно сложившегося комплекса архаической деревни.
Начальные стадии одомашнивания — пусть и медленные, если оценивать их с оглядкой на скорости последних трех столетий механизации, — изобиловали смелыми приспособлениями и полезными неожиданностями. Каждая новая добавка к пищевому рациону, каждое увеличение размера или улучшение качества плода, каждое новое волокно, оказывавшееся ценным для прядения и ткачества, каждое новое лекарственное растение, притуплявшее боль, заживлявшее раны или снимавшее усталость, должно быть, давали людям куда больше оснований радоваться и дивиться, чем какая-нибудь последняя модель автомобиля или ракеты сегодня.
Предметом мысли и искусства стало не только выращивание пищи, но и ее приготовление: с возникновением глиняных сосудов, появившихся приблизительно в восьмом тысячелетии до н.э., люди научились варить пищу, а также жарить и печь, — хотя, возможно, утварь из зеленого бамбука в тропиках все-таки предшествовала глиняной посуде. С возросшим разнообразием еды и приправ кулинария — то есть умение правильно распорядиться этим разнообразием — сделалась настоящим искусством (по крайней мере, во время сезонных пиршеств).
На протяжении этой фазы окультуривания порожденные творческой фантазией свободные формы, свойственные палеолитическому искусству, исчезли. Росписи первой узорной утвари ограничивались геометрическими фигурами — вне сомнения, символическими, однако скупыми и пресными; а ткани, изготовление которых было медлительным, вдумчивым и основанным на повторении занятием, долгое время вовсе не имели декоративных узоров. Тем не менее, многие неолитические растения, являвшиеся красителями и использовавшиеся раньше для раскраски тела, со временем стали применяться для окрашивания тканей, а порядок и регулярность неолитической культуры нашли зрительное выражение в позднейших геометрических символах.
Хотя на Ближнем Востоке и не совершалось множества изобретений в области орудий и утвари вплоть до конца неолитической фазы, когда появились ткацкий станок, глазурованная посуда, плуг и гончарный круг, — эта предполагаемая нехватка объясняется сегодняшней привычкой ограничивать понятие «изобретения» только механическими приспособлениями. Настоящая книга — обоснованный протест против такой неправильной привычки. Согласно более правдоподобному истолкованию, никогда больше, вплоть до XIX века, не было периода, столь же богатого изобретениями: ведь изобретением являлось каждое новое растение, которое человек отбирал, скрещивал или заставлял обильнее плодоносить. Сейчас, когда в Соединенных Штатах новые гибриды растений патентуют, наравне с новыми антибиотиками, — указанный факт может получить более широкое признание. В течение пяти тысяч лет, предшествовавших бронзовому веку, в этой области изобретений было сделано безгранично больше, чем удалось цивилизации впоследствии за тот же отрезок времени.
Использование в сельском хозяйстве стадных животных и зерна,. происходившее между 5000 и 2000 гг. до н.э. в том краю, который Брестед назвал «полумесяцем плодородных земель» (от Нила наискосок к дельте Евфрата) — завершило процесс одомашнивания, открыв горизонт для новых возможностей. Но поскольку оно привело к коренному улучшению, то можно предположить, что такую перемену сделал столь успешной не какой-то один набор орудий, и не какой-то один растительный или животный вид, а весь процесс, вся тенденция в целом: ведь на острове Лусон Филиппинского архипелага искусные земледельцы игороты23, орошающие землю и вырубающие на склонах гор террасы, до сих пор не пользуются плугом, а Иерихонский оазис поддерживал существование целого города еще до появления гончарной утвари.
Результатом упомянутого процесса было повсеместное пробуждение жизненных сил, по-видимому, сопровождавшееся чувством благополучия и безопасности. Когда появились большие запасы зерна для приготовления хлеба и пива, а также возможность хранить его в ларях, амбарах и закромах, защищаемых от грызунов котами и змеями, либо стенами из обожженной глины, — то для многочисленных групп людей исчезла угроза голодной смерти (разумеется, если не вмешивалось какое-то жестокое стихийное бедствие). Там, где прежде ютилась лишь кучка рыбаков, охотников и капканщиков, теперь могло селиться во много раз большее число земледельцев. Деревни перерастали в маленькие и даже крупные города, о чем свидетельствуют руины Иерихона и Чатал-Хююка26.
Однако эта завершающая стадия одомашнивания имела один непредвиденный результат: она положила конец владычеству женщины. Первым следствием приручения животных стало восстановление равновесия полов, что произошло еще до установления патриархального пастушеского образа жизни. Карл Зауэр четко подводит итог: «Скот, телега, плуг, посев зерна и прокладывание борозд, — все это стало впервые использоваться в ходе церемоний возникшего на Ближнем Востоке культа плодородия, где жрецами были мужчины, а следовательно, уход за скотиной и работа за плугом приобрели статус мужских занятий. Таким образом, мужчина взял на себя выполнение сельскохозяйственных работ, а женщина вернулась к дому и саду». Мужскими занятиями стали не только скотоводство и пахота, но и холощение, забой скота и разделка туш: все это оказалось весьма существенным для нового хозяйства.
Если отныне богини, царицы и жрицы изображались бок о бок с мужчинами, то подавлявшийся прежде мужской элемент теперь заново отвоевывал утраченные позиции во всех сферах хозяйства. Зато женщина, освободившись от мужских обязанностей работать и властвовать, уже не терпя телесного ущерба от чрезмерного физического труда, сделалась более привлекательной уже не только в силу чистой сексуальности, но и благодаря своей красоте. Учитывая знания в области животноводства, накопленные в ходе одомашнивания, было бы странно, если бы они не оказали некоторого воздействия и на человеческий половой отбор. Нежные очертания и грациозные линии женского тела служили неиссякаемым источником вдохновения египетским ваятелям; и даже сегодня изящно вырезанная нагая красавица на крышке саркофага искушает мужчин погладить изображение рукой, о чем красноречиво свидетельствует отполированный mons veneris21 многих изваяний в коллекции Лувра.