пуленк

Франси́с Жан Марсе́ль Пуле́нк (7 января 1899, Париж — 30 января 1963, Париж) — французский композитор, пианист, критик, виднейший из участников французской «Шестёрки». Происходит из богатой и известной французской буржуазной семьи фабрикантов, в которой любили и ценили искусство и способствовали развитию артистических склонностей сына. Атмосфера благополучия, твердые моральные устои и давние культурные традиции, царившие в дружной семье, определили круг интересов и мировосприятие Пуленка. Ученик Р. Виньеса (фп.) и III. Кёклена (композиция). Пуленк был в основном самоучкой, хотя в студенческие годы вместо того, чтобы исполнять строгие предписания родителей в отношении его образования, успешно использовал свободное время для занятий по фортепиано и композиции. Франсис Пуленк — Из-за моего слабого здоровья в детстве, необходимости получения классического образования, на котором настоял мой отец, и, наконец, из-за моего раннего отъезда на фронт в 1918 году мои занятия музыкой велись очень неровно. Когда мне было пять лет, моя мать поставила мои пальцы на клавиатуру, но вскоре пригласила себе в помощь одну даму, имя которой я забыл и которая произвела на меня гораздо большее впечатление огромными шляпами с блестками и серыми платьями, чем своими весьма посредственными уроками. К счастью, когда мне исполнилось восемь лет, меня доверили для ежедневных занятий мадемуазель Буте де Монвьель, племяннице Сезара Франка, у которой была очень хорошая школа. Каждый вечер после возвращения из лицея я по часу серьезно занимался с ней, а когда в течение дня у меня оказывалось несколько свободных минут, я бежал к роялю и играл с листа. Отсутствие техники не мешало мне довольно ловко выпутываться из трудностей и потому уже в 1913 году— мне было тогда четырнадцать лет — я мог наслаждаться «Шестью маленькими пьесами» Шёнберга, «Allegro Barbaro» Бартока, всем, что я только мог достать Стравинского, Дебюсси и Равеля.

В начале 1920-х гг. участник творческого содружества «Шестёрка». Впоследствии Пуленк сохранил верность эстетической программе этой группы и продолжал сочинять добротную музыку, которая культивировала простоту, безыскусственность, использовала «мюзикхолльные» мотивы и часто скрывала чувство под маской иронии. Пуленк много писал на тексты современных ему поэтов (Кокто, Элюар, Арагон, Аполлинер и Ануй), а равным образом и на тексты поэта 16 в. Ронсара. Вокальные циклы Стихи Ронсара (1924–1925) и Галантные празднества (1943) – в числе наиболее часто исполняемых произведений композитора. Пуленк был первоклассным аккомпаниатором при исполнении собственных вокальных сочинений. Блестящее владение фортепиано отразилось в ряде пьес Пуленка для этого инструмента, таких, как Вечные движения ( 1918) и Вечера в Назелле (1936). Но Пуленк был не только миниатюристом. В его наследии есть и сочинения крупной формы – например, Месса (1937), остроумный концерт для двух фортепиано с оркестром (1932), Концерт для органа с оркестром (1938) и другие удачные хоровые и инструментальные циклы. Пуленк писал также музыку для театра, кино, балета; сочинил две оперы – Груди Тирезия ( 1944) и Диалоги кармелиток (1957), а также монооперу Человеческий голос (1959).

Испытал влияние Э. Шабрие, И. Ф. Стравинского, Э. Сати, К. Дебюсси, М. Равеля, Сергея Прокофьева, выступал с докладами о творчестве Мусоргского. Период, когда Франсис Пуленк состоял в группе «Шести» является самым ярким в его жизни и творчестве, одновременно заложившим основы его популярности и профессиональной карьеры.

Начиная с 1933 много выступал как аккомпаниатор вместе с певцом Пьером Бернаком, первым исполнителем многих вокальных сочинений Пуленка.

В годы второй мировой войны был участником движения Сопротивления. Много сделавший для развития оперного искусства во Франции, Пуленк вместе с тем охотно работал в других жанрах — от духовной музыки и балета до инструментальных и вокальных пьес развлекательного характера. Музыку Пуленка отличают тонкий мелодизм, изобретательность инструментовки, изящество формы. Среди основных сочинений композитора 4 оперы (лучшая из них — “Человеческий голос” по монодраме Ж. Кокто, 1958), 3 балета, Концерт для фп. с орк., патриотическая кантата “Лик человеческий” (на сл. П. Элюара, 1943), “Сельский концерт” для чембало с орк., Концерт для органа с орк., свыше 160 песен на стихи известных французских поэтов, множество камерно-инструментальных ансамблей и др.

П. писал в разл. жанрах (фп., вок., камерно-инстр. соч.). Принимал участие в коллективных работах композиторов "Шестёрки" (танц. дивертисмент "Новобрачные на Эйфелевой башне" - "Les mariйs de la Tour Eiffel", 1921). Первое крупное произв. П. - балет "Лани" (1923, по заказу С. П. Дягилева для труппы "Русский балет"). В своём творчестве П. эволюционировал от развлекательных задорных ("Негритянская рапсодия", 1917), порой неглубоких по содержанию соч. к значительным по темам, драм. и трагич. по характеру произведениям. Большое внимание композитор уделял мелодии; за богатство и красоту кантилены его называют на родине "французским Шубертом". Опираясь на традиции франц. нар. песенности, он также развивал принципы муз. просодии К. Дебюсси и вок.-декламационных методов М. П. Мусоргского. П. неоднократно говорил о влиянии на него музыки последнего: "Я без устали играю и переигрываю Мусоргского. Невероятно, скольким я обязан ему". Все лучшие находки П. в области вок. и орк. музыки сконцентрированы в его трёх операх: буффонной "Груди Тирезия" (по пьесе Г. Аполлинера, 1944), трагедийной "Диалоги кармелиток" (по Ж. Бернаносу, 1953-56) и лирико-психологической "Человеческий голос" (по монодраме Ж. Кокто, 1958).         Большое место в творч. наследии П. занимают камерно-вок. произв. (св. 160 песен на сл. Аполлинера, П. Элюара, М. Жакоба, Л. Арагона, Кокто, Р. Десноса и др.). Его музыка на стихи совр. франц. поэтов тесно связана с текстом, композитор опирается на фонетич. звучание стихов и новую, "раскованную" ритмику. Он сумел преодолеть нарочитую алогичность и эксцентричность сюрреалистич. стихов и претворить их в стройную муз. форму. В его вок. миниатюрах и хор. музыке нашла отражение также гражданская тематика. В годы фашистской оккупации П. написал патриотич. кантату "Лик человеческий" (на сл. Элюара, 1943, изд. тайно), в к-рой пророчески прославлялась грядущая свобода и выражалось презрение к завоевателям.         Духовная музыка П. (месса, Stabat Mater, Gloria, мотеты и др.) не ограничена тесным миром религ. образов; в ней нет архаизации и культивирования церк. псалмодии, григорианского хорала, а используется широкий круг ариозно-песенных и декламац. интонаций. Композитор-лирик по природе, П. и в духовную музыку привносит лиризм. Оставаясь преим. в рамках стилистич. норм тональной системы, П. стремился к развитию гармонических средств. Для него характерны обращение к народным и архаичным ладам, обогащение ладовой диатоники, усложнение аккордов терцовой структуры альтерацией и добавочными тонами.         Глубоко нац. композитор, П. вошёл в историю музыки как прогрессивный художник, выразитель гуманистич. идеалов своей эпохи. Особенно значителен его вклад в оперное иск-во.

Сочинения: оперы - Груди Тирезия (опера-буффа, 1944, пост. 1947, т-р "Опера комик", Париж), Диалоги кармелиток (1953-56, пост. 57, т-р "Ла Скала", Милан и "Гранд-Опера", Париж), Человеческий голос (лирич. трагедия в одном акте, 1958, пост. 1959, т-р "Опера комик", Париж); балеты - Лани (балет с пением, 1923, пост. 1924, труппа "Русский балет", Монте-Карло), Утренняя серенада (хореографич. концерт для фп. и 18 инструментов, 1929, пост. 1930, "Театр Елисейских полей", Париж), Примерные животные (Les animaux modиles, по Ж. Лафонтену, 1941, пост. 1942, "Гранд-Опера", Париж); для солистов, хора и орк. - кантата Засуха (на стихи Э. Джеймса, 1937), Stabat Mater (1950), Gloria (1959), Sept Rйpons des tйnиbres (для сопрано (детский голос), детского и муж. хоров, 1961); для орк. - симфониетта (1947), сюиты и др.; концерты с орк. - Сельский концерт для клавесина ( с малым оркестром, 1928, посвящен В. Ландовской), для органа, струн. орк. и литавр (1938), для 2 фп. (1932), для фп. (1949); для фп. - Непрерывные движения (1918), 5 интермеццо (1920-21), Прогулки (1924), Французская сюита (1935; использованы темы из сб. танцев композитора 16 в. К. Жервеза), 8 ноктюрнов (1929-38), 15 импровизаций (1932-59) и др.; камерные инстр. ансамбли; хоры с инстр. сопр. - Литании к Чёрной Богоматери (для жен. или детского хора и органа или струн. орк., 1936); хоры a cappella - 7 хоров на стихи Г. Аполлинера и П. Элюара (1936), Месса G-dur (1937), кантата Лик человеческий (, на стихи Элюара, для двойного смеш. хора, 1943), 8 франц. песен на старинные нар. тексты (1945); для голоса с орк. - Светская кантата Бал-маскарад ( на текст M. Жакоба, для баритона или меццо-сопрано и камерного орк., 1932), Крестьянские песни (на стихи М. Фомбёра, 1942); для голоса с инстр. ансамблем - Негритянская рапсодия (для баритона, 1917), Бестиарий (6 песен на стихи Аполлинера, 1919), Кокарды (3 песни на стихи Ж. Кокто, для тенора, 1919); для голоса с фп. - романсы на стихи Элюара, Аполлинера, Ф. Гарсиа Лорки, Жакоба, Л. Арагона, Р. Десноса; музыка для драм. т-ра, кино и др.

я сочинил свое первое религиозное произведение «Литании черной Ботоматери Рокамадурской

Какие композиторы оказали на Вас в молодости влияние как на музыканта?

Ф. П. — Отвечаю без колебаний — Шабрие, Сати, Равель и Стравинский.

С. О.—А каких композиторов Вы любите больше других?

Ф. П. —Я люблю Монтеверди, Скарлатти, Гайдна, Моцарта, Бетховена, Шуберта, Шопена, Вебера, Верди, Мусоргского, Дебюсси, Равеля, Бартока и так далее.

чтобы собраться с мыслями, мне нужно работать в уединении. Вот почему я не могу работать в Париже и, напротив, прекрасно себя чувствую в комнате отеля, если там есть рояль. При всем том мне необходимо иметь перед глазами радостный, веселый пейзаж — я очень склонен к меланхолии, и зрительное впечатление может вывести меня из равновесия. Мои лучшие рабочие часы — утро. После семи часов вечера, за исключением концертной деятельности, я ни на что не гожусь. Зато приняться за работу в шесть утра для меня радость. Как я Вам уже говорил, я много работаю за роялем, как Дебюсси, Стравинский и многие другие. Вопреки тому, что обо мне обычно думают, я работаю трудно. Мои черновики — нечто вроде странной музыкальной стенографической записи — полны помарок. Каждая мелодическая мысль возникает у меня в определенной тональности, и я могу изложить ее (в первый раз, разумеется) только в этой тональности. Если к этому я добавлю, что наименее плохое из всей моей музыки я обрел между одиннадцатью часами утра и полуднем, то думаю, что я сказал Вам все.

В творчестве сочетание нежности и иронии — одна из обаятельных черт его лирики. Пуленк обладает талантом (а может быть искусством?) легко общаться с людьми различных социальных слоев. «Общительна» и его музыка, непосредственно воспринимаемая самыми разными слушателями. Свою композиторскую деятельность Пуленк с первых же шагов сочетает с исполнительской, но в отличие от многих своих современников далеко не сразу решается предавать гласности свои мысли о музыке. Лишь в зрелом возрасте и не без колебаний композитор начинает делиться своими воззрениями в статьях, книгах и по радио в тщательно подготовленных беседах, которые затем превращались в книги, сохранявшие, однако, своеобразную форму, непринужденного обмена мыслями с любознательным собеседником. Впервые Пуленк выступил в печати в 1941 году с небольшой статьей-воспоминанием, озаглавленной «Сердце Мориса Равеля» ( 1941, I).

В близком ключе написана в 1955 году статья «Памяти Белы Бартока» (1955) И в ней преобладает тон воспоминания, хотя Пуленк мало общался с Бартоком, но неоднократно присутствовал на его концертах, и восхищался им как пианистом и композитором. Более специальный развернутый характер носит статья Пуленка «Фортепианная музыка Эрика Сати» (1932), в которой он объясняет, в чем именно заключалась сила новаторства Сати и секрет воздействия его на молодежь в 40—20-е годы. Статья «Фортепианная музыка Прокофьева» достаточна хорошо известна у нас, так как публиковалась неоднократно. В ней Пуленк рассматривает сочинения Прокофьева как композитор и пианист, определяет черты неповторимого своеобразия Прокофьева и выражает свое восхищение им. Наиболее развернутой среди статей является очерк «Музыка и русский балет Сергея Дягилева» (1960). В ней Пуленк мобилизовал все свои воспоминания о личном общении с Дягилевым и его труппой и с удивительным беспристрастием констатировал то огромное значение, которое имело для французского музыкального искусства дело Дягилева и его личное воздействие на французских музыкантов.

Наиболее значительной работой музыковедческого плана является монография Пуленка об Эмманюэле Шабрие (1961). Она рассчитана на широкого и в то же время просвещенного читателя; цель ее — защитить Шабрие, несправедливо забытого и недооцененного в его исторической роли. Книга написана живо, горячо и просто, хотя за этой простотой скрывается исчерпывающее знание наследия Шабрие и его окружения, тщательный отбор фактов, смелость аналогий и сравнений, точность оценок. Текст изобилует множеством тонких и проницательных замечаний о тематике сочинений Шабрие, о его стиле, природе его языка, о смелой трактовке жанрового и народного начал, о преемственных связях Шабрие с Равелем и с современными музыкантами, среди которых он упоминает и себя как «музыкального внука» Шабрие. наибольший интерес представляют две его книги, возникшие на почве бесед, и совсем особое место занимает посмертно изданный друзьями «Дневник моих песен». Еще в 1954 году выходит из печати книга Пуленка «Беседы с Клодом Ростаном», представляющая собой запись бесед, звучавших в серии передач Национального радио и телевидения Франции с октября 1953 по апрель 1954 года. Подобного рода беседы с различными выдающимися деятелями стали новой распространенной формой рассказов о себе и своем деле. Так, в 1952 году появились «Беседы Дариюса Мийо с Клодом Ростаном», а среди более поздних следует упомянуть «Беседы Оливье Мессиана с Клодом Самюэлем» (1967). Форму бесед или рассказов о себе носит целая серия книг, опубликованных издательством «Конквистадор». В «Беседах с Клодом Ростаном» Пуленк рассказывает о своем детстве, учителях, друзьях, о своем творческом формировании и истории создания своих сочинений, своих художественных вкусах и философских воззрениях.

Десять лет спустя Пуленк возвращается к этой форме общения с аудиторией, подготовив серию передач по предложению Радио французской Швейцарии в виде бесед с молодым музыковедом Стефаном Оделем. Запись их не состоялась по причине скоропостижной смерти композитора. Беседы эти превратились в книгу «Я и мои друзья», подготовленную к печати Оделем.

В начальных записях Пуленк возвращается к своим первым опытам в вокальном жанре, относящимся еще к 1918 году; а затем, сочиняя песни, попутно записывает свои мысли о них. Пуленк пишет о поэзии, выборе стихов и возникающих трудностях их музыкального воплощения, о жанре вокальной лирики, об особенностях камерного вокального исполнительства, о непременном условии равноправия и взаимопроникновения между вокальным и фортепианным началом, о предъявляемых им требованиях к исполнителям его песен, о лучших и худших своих исполнителях. Не раз упоминает он имя певца Пьера Бернака, считая его идеальным исполнителем не только своих «песен, но и многих других в первую очередь французских композиторов. Пуленк посвятил Бернаку «Дневник моих песен». Композитора и певца связывала длительная творческая дружба — 25 лет совместных концертных выступлений, сыгравших немаловажную роль в музыкальной жизни того времени. По мнению многих критиков, их идеальный дуэт способствовал широкому ознакомлению многих стран мира с французской вокальной музыкой всех этапов ее развития, а также с вокальными сочинениями Шуберта, Шумана, Вольфа и Бетховена.

Пуленк предназначал свой «Дневник» в первую очередь исполнителям. Высказываемые им соображения, основанные на его личном богатом опыте, он называет советами, бесспорно существенными для каждого артиста. Пуленк дает интересные, тонкие указания по поводу деталей исполнения — артикуляции слова, вокальной интонации, педализации, ритма, темпа, фактуры, роли фортепианных вступлений и заключений преимущественно в своих песнях. Примечательна тесная творческая дружба, возникавшая между Пуленком и поэтами. Макс Жакоб называет юного Пуленка своим любимым музыкантом. Поль Элюар ему первому шлет на отзыв свои стихи. Кокто, Арагон знакомят его со своими новыми сочинениями.

Он был до мозга костей французом, более того — парижанином. Вдали от Парижа, от Франции или Италии он чувствовал себя в изгнании. При этом, однако, он очень любил Англию и Северную Америку. Он находил там безоговорочное признание, которого постоянно жаждал с таким беспокойством. Подверженный приступам внезапной и глубокой депрессии, он, спасаясь от скуки, искал развлечений; их отсутствие делало Пуленка уязвимым, и его легко было задеть и ранить. Когда он приближался к завершению «Человеческого голоса», он мне написал: «„Человеческий голос» закончен. Кокто в восхищении, дамы плачут. Я собираюсь побыстрее оркестровать его, чтобы избавиться от этого кошмара, потому что это произведение я писал поистине в состоянии транса. После «Кармелиток» с меня достаточно сочинять в жестоком жанре. И добавил: — Когда же наконец я буду писать веселую музыку?» Веселость. Она, как и меланхолия, составляла основную черту его характера. Его творчество пронизано веселостью, что не исключает в той же степени присущей ему горячей веры и сосредоточенности, которые проявились в его религиозных сочинениях.

песни на их стихи занимают существенное место среди его вокальных сочинений. Но не менее значительное место отводит композитор в своей вокальной лирике Гийому Аполлинеру, В разные периоды Пуленк находил для себя у Аполлинера диаметрально противоположные по содержанию стихи: шутливые афоризмы «Бестиария» (1918) и ностальгию «Монпарнаса» (1945), дерзкие эксцентриады «Грудей Терезия» (1947) и скорбную горечь «Василька» (1939).

имя Франсиса Пуленка связано с «Большим Холмом», прекрасным домом, построенным в XVIII веке, где все было так продуманно благоустроенно, комфортабельно и уютно. Пуленк находил в этом доме покой и тишину, благоприятствовавшие его работе.

«Большой Холм» прислонился к невысокой скалистой горе, изъеденной древними глубокими пещерами, в которых, возможно, когда-то жили люди. Большие окна дома выходят на террасу, нависающую над французским парком. С правой стороны — оранжерея, которая служит летней столовой, с левой — столетние липы, одаряющие в жаркие дни тенью и прохладой, а прямо перед» террасой— нижний сад с грядками овощей, виноградником, дающим легкое золотистое вино, и, главное, с цветами, изобилием цветов.

Внутреннее убранство дома отражало безупречный вкус его хозяина. Каждый предмет из мебели, каждая картина, каждая безделушка были заботливо подобраны и размещены так, что в целом создавали впечатление полной гармонии. Богатейшая библиотека с множеством книг по искусству и редких изданий ничуть не уступала дискотеке, разнообразие которой свидетельствовало об эклектизме Пуленка.

Большой кабинет, где находились рядом пианино и рояль, уставленный фотографиями друзей, украшал огромный камин. Когда наступал вечер, в нем пылали, весело потрескивая, поленья. Из электропроигрывателя лились вокальные и оркестровые звучания, а Франсис, опустившись в глубокое кресло, следил по партитурам за операми Верди, Пуччини, симфониями Малера, Хиндемита, концертами Бартока, де Фальи, Дебюсси, Шабрие (его дорогого Шабрие!), Мусоргского, Стравинского, Прокофьева, произведениями венских додекафонистов.

Пуленк подчинял свои дни неизменному расписанию. Человек порядка во всем, он столь же аккуратно хранил расставленные по местам книги, партитуры, коллекции фотографий, автографов, писем, сколь точно соблюдал часы, посвященные работе. Встав рано утром, после легкого завтрака, состоявшего из гренков с конфитюром и чая, Франсис Пуленк закрывался в своем кабинете. Повернувшись спиной к окнам, через которые врывались потоки солнца, он работал за столом или за роялем. Из моей комнаты мне было слышно, как он брал аккорды, начинал музыкальную фразу, изменял ее, повторял ее неутомимо — и так до тех пор, пока внезапная глубокая тишина не свидетельствовала о том, что, подойдя к своему бюро, он что-то пишет на нотной бумаге или соскабливает то, что его не удовлетворяло, ножичком с наполовину стершимся от постоянного употребления лезвием.

Такая упорная работа длилась до завтрака. Затем Франсис подымался к себе в комнату, быстро совершал свой туалет, и с этого момента посвящал себя дружбе. Одетый в твид и фланель, как настоящий джентльмен в своем поместье, он проверял, все ли вазы наполнены великолепными букетами. Он сам их составлял с искусством, которому мог позавидовать самый изощренный цветовод.

Я люблю только настоящих аристократов и простой народ»,— признался он мне однажды. Ему следовало бы добавить: и моих друзей, но это было столь очевидно для него, что он даже не считал нужным об этом упоминать. Не было дружбы более верной, более постоянной, чем дружба этого великого эгоцентрика. С того момента, как Франсис одарял своей дружбой, она оставалась неизменной навсегда. Свое дружеское отношение он проявлял всюду, где бы ни находился, невзирая на свою работу и обязанности, налагаемые на него известностью. Его друзья получали от него вести из Америки, Англии, Италии или любой другой страны, куда призывали его концертные выступления или концерты, в которых исполнялись его произведения. Пуленк никогда не забывал информировать друзей о своих планах, интересовался их планами, приглашал их заранее, за месяц, к завтраку в свою парижскую квартиру, из окон которой был виден весь Люксембургский сад. Переписка была для него настоятельной потребностью, обязательством, от которого он не пытался уклоняться. Он посвящал ей послеполуденное время, предварительно отдав должное завтраку, который у этого любителя хорошо поесть обязательно был вкусным и обильным. В погожие дни кофе, а позднее чай пили на террасе, где перед глазами расстилался гармоничный пейзаж, отмеченный, если можно так сказать, чисто картезианской ясностью и уравновешенностью. О прогулках речи не было; Пуленк их не признавал. Взамен он наслаждался забавными рассказами, светскими и театральными сплетнями, воспоминаниями о путешествиях. Сколько раз он расспрашивал меня о Южной Америке, где мне пришлось достаточно долго жить, хотя совершенно не собирался туда ехать. Он заявлял: «Однажды я был в концертной поездке по Северной Африке. Этой экзотики мне вполне достаточно!»

Человеческий голос (фр. «La voix humaine») — одноактная опера для одного исполнителя, музыка Франсиса Пуленка на либретто Жана Кокто, основанная на его пьесе 1932 года. Первая постановка состоялась в Париже в Опера-Комик 6 февраля 1959 года. Пуленк писал оперы для Дениз Дюваль, французской сопрано, дирижировал премьерой Жорж Претр.

17 февраля 1959 г. Первое исполнение в России — концертное, под управлением Г. Рождественского, 1965 г.; театральная премьера: Москва, Большой театр, 28 июня 1965 г., с участием Г. Вишневской.

«Человеческий голос» — музыкальная монодрама. Женщина, оставленная возлюбленным, в последний раз разговаривает с ним по телефону. На сцене она одна. Реплики ее собеседника не слышны, и о них слушатель может догадаться по реакции героини. Все действие состоит из ее большого диалога с отсутствующим партнером,— диалога, воплощенного в форме драматического монолога. Внешнего действия в опере нет, все сосредоточено на раскрытии внутренней драмы. Выразительная вокальная партия, в которой мелодия гибко передает оттенки чувств и душевного состояния героини, богатый тембрами оркестр раскрывают тему страдания женщины, ее тоски по счастью.

Опера Пуленка — произведение высокого гуманизма и драматической силы. Она входит в концертный репертуар многих выдающихся певиц. Одна из последних постановок — в 1992 г. на Эдинбургском фестивале (солистка — Э. Сёдерстрём).

История создания

Через год после премьер оперы «Диалоги кармелиток», в 1957 году прошедших с огромным успехом в нескольких городах Европы и Америки, Пуленк, в это время один из самых авторитетных композиторов XX века, принялся за создание своей последней оперы, ставшей венцом его оперного творчества. Он вновь обратился к творчеству Жана Кокто (1889—1963), плодотворное сотрудничество с которым началось ровно сорок лет назад. Кокто — писатель, художник, театральный деятель, киносценарист и кинорежиссер, член Французской академии — был одной из интереснейших фигур французского искусства первой половины XX века. С его именем связаны многие эксперименты в области поэзии, живописи, балета. В начале 1920-х годов он писал либретто для труппы Дягилева, дружил со Стравинским, Сати, Пикассо, с молодыми членами «Шестерки». Онеггер написал на его текст оперу «Антигона», Орик на его либретто — балет «Федра». Пуленк обратился к творчеству Кокто впервые еще в 1919 году, когда написал на его стихи три песни под общим названием «Кокарды». В 1921-м им была создана музыка к комедии-буфф Кокто и Радигё «Непонятый жандарм», в том же году вместе с другими членами «Шестерки» он сочинил музыку к пьесе Кокто «Новобрачные с Эйфелевой башни».

Замысел последней оперы возник спонтанно. Пуленк вместе с представителем известнейшего итальянского издательства Рикорди в Париже Эрве Дюгарденом был на одном из спектаклей, который давала в Париже труппа миланского театра Да Скала. Композитор видел, как в продолжение вечера легендарная Мария Каллас постепенно оттесняет на второй план своих партнеров. В конце спектакля она уже выходила одна на вызовы публики, как единственная героиня. Дюгарден под впечатлением этого феномена тут же предложил Пуленку написать оперу для одной исполнительницы на сюжет монодрамы Кокто «Голос человеческий». Позднее в интервью для журнала «Musical America» композитор с юмором заметил: «Возможно, издатель думал о том времени, когда Каллас рассорится со всеми исполнителями настолько, что никто не захочет выступать с ней. И тогда опера с одним действующим лицом подойдет для великолепного, но чересчур капризного сопрано». Однако вовсе не для Каллас создавалась опера. Героиней должна была стать французская певица Дениз Дюваль. «Если бы я не встретил ее, и если бы она не вошла в мою жизнь, «Голос человеческий» никогда не был бы написан», — продолжал композитор в интервью. Монодрама посвящена извечной женской трагедии — измене любимого. Это не частный случай. Кокто подчеркивает обобщенность образа тем, что не дает своей героине имени. Вся пьеса состоит из телефонного разговора с любовником, который завтра венчается с другой. «Единственная роль «Человеческого голоса» должна исполняться молодой элегантной женщиной. Речь идет не о пожилой женщине, покинутой любовником», — подчеркивает Пуленк в предисловии к партитуре. Пьеса полна недоговоренности: кажется, что телефон — единственное, что еще связывает покинутую с жизнью; когда трубка выпадает из ее рук, она сама падает. И неясно, теряет ли она сознание от отчаяния, или этот последний разговор буквально убивает ее, или, может быть, еще до того, как зазвонил телефон, она приняла яд.

В благодарность за подсказанный сюжет Пуленк посвятил оперу Дези и Эрве Дюгарденам. Премьера «Человеческого голоса» состоялась 8 февраля 1958 года в парижском Театре комической оперы. Пела Дениз Дюваль. Известный критик Бернар Гавоти писал о ней: «Сколько музыкантов, начиная с Дебюсси, говорили на том же хватающем за душу языке, столь же страстном и сдержанном, таком же обыденном? Речитатив в течение 45 минут на фоне красочной гармонии — и это все. Богатая музыка, правдивая обнаженностью своих чувств, бьющаяся на беспрерывном ритме человеческого сердца. <...> Одна в пустой комнате, как зверь в запертой клетке <...> страдающая от кошмаров, с расширившимися глазами, приближаясь к неизбежному, патетичная и превосходно простая, Дениз Дюваль нашла роль всей своей жизни». После блестящего парижского успеха опера, определенная автором как лирическая трагедия в одном акте, в том же исполнении и с таким же успехом прошла в Милане. На протяжении последующих лет она завоевала многие сцены мира.