Sestry
.rtf
А. Убогий
С Ё С Т Р Ы.
(Пьеса в трёх действиях)
2008г.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Молодые медсёстры:
О л ь г а
И р и н а
М а р и я
Хирурги:
К а л и н и н, заведующий отделением, 45 лет.
И г о р ь, 28 лет.
Е л е н а П е т р о в н а, врач-анестезиолог, пожилая женщина лет 60-ти.
Ж е н а К а л и н и н а.
Д е д, безногий инвалид на кресле-каталке.
С т а р а я с а н и т а р к а.
Р а н е н ы й, по имени Иван, 25 лет.
Безумный а к т ё р.
П а в л и к с цветами.
Б о л ь н ы е.
События происходят в больнице провинциального города. Между действиями проходит по пять лет.
Действие первое.
Сцена первая.
Ординаторская. Шкаф, стол, диван. На стене большие часы, календарь и портрет одного из суровых, бородатых основоположников хирургии (например, Дуайена или Бильрота). Скучающий И г о р ь, в халате нараспашку, сидит на диване и листает журнал «Плейбой». К а л и н и н за столом просматривает истории болезней, делая в них пометки. За открытым окном – майский вечер.
И г о р ь (потягиваясь и зевая). Скучно, шеф! Хоть бы кого-нибудь привезли – какое-нибудь завалященькое ножевое ранение...
К а л и н и н. Смотри, Игорь, накаркаешь. Забыл, как на прошлом дежурстве всю ночь оперировали?
И г о р ь. Почему забыл? Помню: хорошо поработали... А чего это ты, Михалыч, таким суеверным заделался?
К а л и н и н (ворчливо). Поработай с моё – будешь тут суеверным... (Берет очередную историю). Ишь ты: скучно ему! Женись – так скучать будет некогда.
И г о р ь. Да что вы все как сговорились: женись да женись? Нет уж, дудки – свобода дороже... (Увидев в журнале эффектное фото) О, шеф, ты погляди, какая фемина! (Показывает журнал). Вот это буфера!
К а л и н и н (усмехаясь). Тебе что, этого добра в жизни не хватает?
И г о р ь. Почему не хватает? Хватает... Но вот таких – честно признаюсь! – не видел. Хотя... (Задумывается). Нет, у Анжелы все-таки не такие...
К а л и н и н (глядя на Игоря с изумлением). Слушай, а ты о чём-нибудь, кроме женщин, вообще думать можешь?
И г о р ь. Конечно, могу: например, о работе. (Смеётся). Но только недолго.
Ка л и н и н. А ведь уже почти тридцать лет дураку...
И г о р ь. Ну-у, шеф, пожалуйста, только без грубостей! Я что, плохой врач? Или руки у меня не из того места растут?
К а л и н и н. Да нет, оперируешь ты как раз очень даже прилично...
И г о р ь. Ну, тогда – нет проблем! Я, шеф, честно скажу: меня в жизни интересуют две вещи. Бабы (показывает журнал) – и хирургия. А когда нет ни работы, ни женщин – из меня будто кровь слили. (Потягивается) Начинаю на глазах деградировать...
(Раздаётся стук в дверь, входит О л ь г а: эффектная блондинка, в коротком халатике, на каблучках)
О л ь г а. Можно, Олег Михайлович? (Увидев Игоря). Здравствуйте, доктор.
К а л и н и н. Чего тебе, Оля?
О л ь г а. Мне взять истории – назначения сверить.
К а л и н и н. Вот эти возьми, я их уже просмотрел.
(Ольга проходит к Калинину картинной походкой, бросив заинтересованный взгляд на Игоря, и берет со стола истории. Игорь, не отрываясь, следит за ней).
И г о р ь. Постой-постой! (Пытается ухватить Ольгу за руку). Откуда ты, прелестное дитя?
О л ь г а (кокетливо) Доктор, не мешайте работать! (Уворачивается и упархивает за дверь).
И г о р ь (изумлённо). Шеф, что это было?
К а л и н и н (смеётся). А ты что же, не видел ещё новых наших сестричек? А, ну да – ты же в отпуске был! Держись, Игорь – тебя ждет потрясение...
И г о р ь. Шеф, не томи – я уже потрясён! Откуда такая красавица?
К а л и н и н. Да не одна, целых трое. Пришли к нам из медучилища, и сегодня все трое как раз заступили на смену... Постой, ты куда?
И г о р ь (на ходу, оборачиваясь от двери). Больных посмотреть! На вечерний обход! (Исчезает)
К а л и н и н (один, посмеиваясь). Ну, кобель! Хотя парень, конечно, хороший. Как в нем, однако, молодость еще не перебродила... (Задумчиво). Я-то сам уже и не помню, когда был молодым... (Потирает лицо ладонями, потом встает, подходит к окну и закуривает. За окном шумит город). Как я устал от всего! Только и есть передыху, что покурить, да почитать перед сном Чехова... (Курит, задумчиво глядя на дымные завитки). Как он всё угадал! Последнее время только и слышно: «В Москву, в Москву!» Все как с ума посходили – похоже, что скоро наш город совсем молодежи лишится. И новые сёстры – конечно, у нас не задержатся. Вбили в голову, что вся жизнь – только в Москве, и носятся с этой Москвою, как с писаной торбой... (Смотрит в окно, затем решительно, как бы ставя точку в своих размышлениях, гасит сигарету о блюдечко-пепельницу). Ну ладно, нечего тут рассусоливать. Для тебя никакой Москвы уж не будет. Твоя жизнь, Калинин, похожа на голую кость, которую дочиста обглодали. Ну, что ж: вот таким, костяным, и живи...
(Садится за стол и вновь принимается проверять истории болезней. Возвращается И г о р ь, весёлый и оживлённый: похоже, ему, в самом деле, влили свежую кровь. Он, довольный, плюхается на диван).
К а л и н и н. Вижу, вижу: сияешь, как новый полтинник. Что, понравились девушки?
И г о р ь. Не то слово! Особенно Ольга – огонь! И остальные, ты знаешь, Михалыч, совсем недурны.
К а л и н и н. Ну, а как тебе Ирина?
И г о р ь. Которая с книгой всё время? Серьёзная девушка – я таких, если честно, побаиваюсь... Видно, что слишком умна.
К а л и н и н. Для тебя?
И г о р ь. Да, мне б попроще кого! (Смеётся). Но лицо очень милое. И глазищи – как блюдца! (Показывает руками огромные глаза). Я таких глаз никогда и не видел...
К а л и н и н. Мне она тоже понравилась...
(Игорь резко встаёт, прохаживается по ординаторской. Видно, что энергия переполняет его).
И г о р ь. Ну ладно, дело к ночи – пора одевать рабочую форму! (Идет к шкафу, открывает его, начинает переодеваться в хирургический костюм: зелёные штаны и рубаху). Да, женщины, женщины... Вокруг них, можно сказать, всё и вертится – где они, там и жизнь. Вот ты заметил, Михалыч, какая разница между палатами женскими – и мужскими? Зайдёшь к мужикам – все лежат напряженные, смотрят по-волчьи, а в глазах страх и тоска. Видно, что они не живут – только ждут, да боятся того, чего ждут... А зайдёшь к женщинам – так другое же дело! Тут тебе и цветочки на тумбочках, и какие-то баночки-скляночки – всё такое душистое! – и глазки у всех, понимаешь, такие живые... Сразу чувствуешь, где она – жизнь! Я поэтому и не люблю с мужиками работать: это, по-моему, просто ошибка природы.
К а л и н и н. Сам ты ошибка природы!
И г о р ь. Я? Может быть, может быть... (Оставшись в трусах, смотрится в зеркало, что на дверце шкафа, и поигрывает мускулами. Сложен он отлично). Стареете, Игорь Львович, стареете: вон, уже и жирок появился... Пора, пора заняться своим бренным телом! В бассейн, что ли, начать ходить?
К а л и н и н. Ты, по-моему, только телом и занимаешься.
И г о р ь. Опять, шеф, изволите иронизировать?
(Берёт с полки флакон дезодоранта, опыляет себе подмышки и, чуть помедлив, демонстративно пускает струю аэрозоля в оттопыренные штаны. Затем надевает рубаху и вновь начинает ходить из угла в угол, напевая песню «Наш Колька бабник...»).
К а л и н и н. Да что ты маячишь? Уймись.
И г о р ь. Не могу! Видишь: я крайне взволнован. Я, может, влюблён!
К а л и н и н. Я вижу... Только предупреждаю: не вздумай заниматься этими глупостями на работе. Застукаю – шкуру спущу!
И г о р ь. Понял, шеф, не дурак. Любовь и работа – две вещи несовместные, как сказал, кажется, Моцарт. Но поухаживать-то за Ольгой хоть можно?
К а л и н и н. Ну, здесь-то тебя не удержишь, головы девкам дурить ты мастак...
(Пауза. Игорь, продолжая мурлыкать песенку, о чём-то думает у окна. Калинин, подперев рукой голову, тоже думает – и, скорей всего, тоже о сёстрах. Часы бьют восемь вечера – и их перезвон выводит Калинина из оцепенения).
К а л и н и н. Как ты думаешь: они тоже уедут?
И г о р ь. Кто? Куда?
К а л и н и н. Ну, кто-кто... Сёстры наши – в Москву?
И г о р ь. А, сёстры... Конечно, уедут. Что им здесь светит? Работы много, денег мало, заведующий – зверь зверем...
К а л и н и н (задумчиво, не обращая внимания на иронию Игоря). Конечно, уедут... А жаль – и особенно эту, Ирину, с большими глазами...
Занавес.
Сцена вторая.
Сестринский пост: уходящий вдаль коридор, куда открываются двери палат, ординаторской и стеклянная дверь оперблока. Стол с лампой, стулья. Стойки капельниц. У стены – каталка. Сёстры закончили делать вечерние назначения, и у них есть время заняться своими делами.
К р и к и з п а л а т ы: Сестра, сестра!
Первой встает М а р и я (на голове у нее не шапочка, а, по-старинному, косынка с красным крестом) и быстро идёт в палату.
О л ь г а. Чудна эта Машка, ей-Богу! Кажется будто она в девятнадцатом веке живёт. Ещё эта косынка...
И р и н а (оторвавшись от книги). Вот она – в самом деле, сестра милосердия... Мы-то с тобой в сёстрах вряд ли задержимся.
О л ь г а (доставая из сумочки зеркальце). Я-то уж точно, не задержусь. Лето как-нибудь перекантуюсь у тётки – и в Москву!
И р и н а. И чем же там думаешь заниматься?
О л ь г а. Там разберемся. Для начала, может, и сестрой поработаю – а потом найду что-нибудь повеселее. Я вообще на эстраду хочу, танцевать. Я хочу, чтобы жизнь была праздником – а не этим вот, нахрен, занудством! (Толкает ногою каталку).
И р и н а. Нахлебаешься грязи на этой эстраде...
О л ь г а. Ну, уж грязью меня, после этой больнички, не испугаешь!
И р и н а. Я не в том смысле.
О л ь г а. Да я понимаю... Думаешь, часто подол задирать придётся? Ничего, если надо для дела – то и задеру, меня не убудет!
И р и н а (качая головой). Какая ты, Ольга...
О л ь г а. Какая?
И р и н а. Лихая. Можно подумать, что ты ничего не боишься.
О л ь г а. А чего нам бояться – красивым-то бабам? (Смеётся) Это вон Машка боится всего, от тараканов до грома. А пуще всего – мужиков. (Нагнувшись к Ирине, полушёпотом). Представляешь, она до сих пор – девственница! Вот ужас-то, правда? Это в восемнадцать-то лет!
И р и н а. Откуда ты знаешь?
О л ь г а. Сама мне призналась.
(Слышен стук мышеловки).
И р и н а (вздрогнув). Что это?
О л ь г а. Моя мышеловка сработала! Погоди-погоди... (Вскакивает, бежит в угол, несет за хвост дохлую мышь и кладёт её в ящик стола. Из палаты возвращается М а р и я и садится за стол).
О л ь г а (невинным голосом). Маша!
М а р и я. Что?
О л ь г а. Дай мне чистой бумаги.
М а р и я. Сейчас. (Открывает ящик стола, видит мышь – вскакивает с пронзительным визгом. Падает стул. Ольга хохочет, Ирина крутит пальцем у виска, из ординаторской выглядывает Калинин).
К а л и н и н. Девочки, что случилось?
О л ь г а (сквозь смех). Ничего, Олег Михайлович, извините... Слабые женские нервы.
К а л и н и н. Опять мышь, что ли?
О л ь г а. Мышь.
К а л и н и н. Ну, мышь не волк, в лес не унесёт... (Захлопывает дверь).
М а р и я (плачущим голосом). Оль, ну зачем ты опять? Эту гадость... Ты же знаешь, я их боюсь!
О л ь г а. Не обижайся, Машутик! (Подбегает, целует Марию, затем выбрасывает мышь в урну). Я просто хочу, чтобы ты ничего не боялась. Я, можно сказать, тебя жизни учу!
М а р и я. Спасибо, конечно. Но я уж сама как-нибудь научусь...
О л ь г а. Нет-нет, сама ты не справишься! Ну вот, например: как тебя угораздило надеть эту юбку?
М а р и я. А что?
О л ь г а. Ничего! Это ж просто кошмар! Иметь такие классные ноги – и прятать их под какой-то дерюжкой!
М а р и я (наивно). А кому мне ноги показывать – на работе?
О л ь г а (возмущённо). Как кому? Как кому?! А больные – они что, не люди? Ты знаешь, сколько случаев, когда медсестры выходят замуж за пациентов? Ты его, голубчика, выходила, а он тебе – предложение сделал!
И р и н а. Ну, разошлась! Как про мужиков речь зайдет, так тебя и не остановишь.
О л ь г а. Это ж самая тема! Или вот, скажем, врачи. Они что, на сестёр, что ли, не западают? Ещё как западают – и, между прочим, нас тоже замуж берут. А ты говоришь – ноги показывать некому! Постыдилась бы уж! Ну-ка, ну-ка, сюда подойди... (Выводит Марию из-за стола и начинает задирать ей юбку выше колен). Нет, ну правда же: классные ножки!
М а р и я (краснея). Оль, перестань – мне же стыдно...
О л ь г а. А кого здесь стыдиться? Нас же не видит никто. Повернись, повернись... Ну, просто картинка!
И г о р ь (выходя из ординаторской). Дивные виды!
М а р и я (одёргивая юбку, испуганно) Ой, мы тут... мы, это...
И г о р ь. Я понимаю: конкурс красоты. Вы бы, девушки, меня хоть в жюри пригласили.
О л ь г а (игриво). А у нас, Игорь Львович, ещё второй тур будет – так что успеете!
И г о р ь. О кей, девушки! Вот только в приёмное сбегаю – и продолжим. (Уходит).
О л ь г а (мечтательно). Вот это мужчина! Интересно, женатый? (Звонит её мобильный телефон, она отвечает кокетливо). Аллё-о... (Разочарованно) А, это ты, Павлик... Нет, не могу. Да, дежурю. (Слушает, начиная раздражаться). Слушай, Павлик, достал ты уже! Да, достал! Ну, и что из того? Слушай, засунь эту любовь знаешь, куда? Ладно, пока... (Со злостью нажимает «отбой»).
И р и н а. Кого это ты так строишь?
О л ь г а. Да Павлик это, бывший мой одноклассник. Ещё с третьего класса пристал ко мне, как банный лист к жопе... Сейчас вот опять замуж звал. Представляешь, чудило? По мобильнику – предложение делал! (Смеётся)
И р и н а. А какой он из себя, этот Павлик? Что-то ты нам про него ничего не рассказывала.
О л ь г а (отмахиваясь). А, нечего там и рассказывать. Так, ноль без палочки... Ни рожи, ни роста, ни этой, как её? Ну, типа хари?
И р и н а. Харизмы?
О л ь г а. Вот-вот. Сидит день-деньской за компьютером, бледный, сутулый, в очках – ну представь, как я рядом с ним буду смотреться?
М а р и я (тихо). Разве это главное?
О л ь г а. А ты вообще, Машка, молчи – ты ничего в этом не понимаешь! Иди вон, лучше деду клизму поставь: он с утра тебя ждёт.
М а р и я (вскакивает). Ох, батюшки: я так забегалась, что про деда-то и забыла! (Быстро уходит).
О л ь г а (гибко и сладко потягиваясь). Так что Павлик, конечно, совсем мне не пара... Вот был бы он, скажем, как Игорь Львович – ну, тогда другой разговор! Слушай, Ириш, как ты думаешь: может, мне этого Игоря прикадрить? Он, вроде, тоже глаз на меня положил...
И р и н а. Он, похоже, на всех баб в больнице глаз положил.
О л ь г а. Значит, настоящий мужик! Одно плохо – доктор, а доктора все – народ небогатый. (Вздыхает). Жаль, жаль... (Оживляется). Слушай, Ириш, а вдруг Игорь станет профессором или академиком? Тогда у него и деньжата появятся, правда?
И р и н а. Не станет.
О л ь г а (с обидой). Почему это мой Игорёк – и не станет профессором?
И р и н а (усмехаясь). Уж больно он падкий на нашу сестру. Он все больше не в книжки, а под юбки заглядывает. (Закрывает книгу, которую читала до этого, и говорит задумчиво). Мне, если честно, больше Калинин понравился.
О л ь г а. Кто-кто? Этот седой старикан?
И р и н а. Ну, какой же Калинин старик? Ему и всего-то лет сорок пять – для мужчины самый расцвет.
О л ь г а. Ну ты, подруга, даёшь! Я и не знала, что ты извращенка!
И р и н а. Да ну тебя, Олька!
(Обе смеются. Входит растерянная, огорчённая Мария).
М а р и я. Представляете, девочки: дед снова напился!
И р и н а. Это не новость.
О л ь г а. Ну, сейчас он нам, девки, покажет Куликовскую битву!
М а р и я. Что же делать? Может, врачей позовем?
О л ь г а. Не нужно, управимся сами. Мы его, знаете что? – мы его здесь, в углу, зафиксируем.
М а р и я. Как это?
О л ь г а. Увидишь.
(В дальнем конце коридора раздаётся лязг, грохот, там что-то падает – и в коридор на кресле-каталке въезжает хмельной, встрёпанный Д е д, распевающий песню «Артиллеристы, Сталин дал приказ!»)
О л ь г а. Лови его, Машка, лови!
(Мария неловко пытается остановить деда, но тот объезжает её и начинает закладывать пируэты по сцене).
Д е д. Бронебойным! Прицел восемнадцать! Заряжай – целься – ого-онь!!
(Наезжает на стойки капельниц – те падают – дед, хохоча, продолжает кружиться по сцене. Сёстры пытаются его остановить, но дед какое-то время ещё, вырываясь от них, продолжает раскатывать).
Д е д. Эх, давно за мной девки не бегали! Эх, красота!
(Изловчившись, он хлопает Марию по заду – та визжит, дед хохочет – и в этот момент Ольга, наконец, ловит кресло).
О л ь г а. Попался, старый хрен!
Д е д (с обидой). Я тебе, дочка, не хрен! Я солдат, я Москву защищал!
О л ь г а. Ну-ну, ладно, не обижайся... Я ж, дед, любя!
Д е д (с одышкой). Ну, то-то же... А то сразу – хрен, хрен! Вот у нас взводный был, Конюхов – тоже как-то меня обругал. Ну, я ему и засветил промеж глаз! Мне верный был бы шрафбат – но тут, на моё счастье, немецкие танки пошли. Я в том бою двух «тигров» спалил – а Конюхова убило. Повезло мне, короче... (Внезапно пытается вырваться, воображая, что он снова в бою). Бронебойным, прямой наводкой! Давай, Мишка, жги! А-а, сукин кот!! (Куда-то рвётся, кричит, размахивает руками – но сёстры крепко держат его).
О л ь г а. Машка, вяжи! Крепче, крепче!
(Ирина и Маша ремнями привязывают кресло деда к трубе отопления).
Д е д. Пустите, девки! Пустите, я вам говорю! О л ь г а. Хватит, отъездился. Посиди тут, остынь.
Д е д (обиженно, плачущим голосом). Что же вы делаете? Я ж солдат, я Москву защищал...
О л ь г а. А теперь мы тебя защищаем. Если б не мы, ты б давно уже с лестницы, нахрен, убился.
Д е д (сокрушённо). Я ж солдат, я Москву... (Молчит, качая головой. Потом наливается гневом). Но, ежели б знать, какой станет эта Москва, я бы сам повернул свою пушку и ка-ак захерачил бы – прям по Кремлю!
И р и н а. С чего это вдруг?
Д е д. Как с чего? Ты что, дочка, не видишь, во что Москва превратилась? Разве это Москва-матушка? Матушку нашу давно уже похоронили – теперь это не матушка, а Вавилонская блядь!
О л ь г а. Дед, ты про блядей-то полегче. Видишь (показывает на Марию), нас дети слушают...
Д е д (не обращая внимания на слова Ольги). Она же всю кровь из нас высосала! Всё, что есть молодого, живого – в Москву! Все деньги – в Москву! Где работать? В Москве! Где, скажите мне, мои дети и внуки? А всё там же, в Москве этой грёбаной... Как уехали – так и сгинули там. Раньше хоть с праздниками поздравляли, а теперь – глухо, как в танке. Схавала их дорогая столица! (Показывает). Она ж ненасытная, стерва... (Смотрит на сестёр). Она и вас схавает – и не подавится...
О л ь г а. Ладно, дед, не пугай – мы пуганые.
Д е д. Вы не пуганые, вы глупые. Вы еще пороху, как говорится, не нюхали. (Рвётся уехать). Пустите, мать вашу!
И р и н а. Нет уж, дед, посиди. А то ты нам всех больных передавишь.
Д е д (смиряясь). Ну, ладно... Вы бы тогда хоть стопочку поднесли, а, девчата? Защитнику Родины, а?
О л ь г а (переглядываясь с подругами). Ну что, угостим старика? (Ирина пожимает плечами, Мария кивает). Машка, дуй в процедурную: там, в тёмной бутыли, за шкафом...
(Мария уходит и возвращается с кружкой)
М а р и я. Держи, дед.
Д е д. Благодарствую, дочка. (Принимает кружку и ненадолго задумывается). Хотите фокус?
О л ь г а. Какой ещё фокус?
Д е д. С огоньком. Во, глядите...
(Взмахивает рукой – в ней оказывается зажигалка – и ловко поджигает спирт. Над кружкой взлетает голубоватое пламя. Свет на сцене притухает).
О л ь г а. Дед, ты сдурел? А ну, гаси свою иллюминацию!
Д е д. Погодь-погодь, дочка... Ну, девчата – за ваше здоровье!
(Пьёт горящий спирт. Сёстры с изумлением наблюдают за ним).
О л ь г а. Вот это круто!
Д е д. Уф-ф! Аж в глазах прояснилось...
М а р и я (испуганно). Девочки, он же светится! Ой, мне страшно!
И р и н а. Кто светится?
М а р и я (показывая рукой). Дед!
(Действительно, становится видно, что лицо и руки старика светятся голубоватым, мерцающим светом).
О л ь г а. Ни хера же себе!
М а р и я. Девчонки, мне страшно!
Д е д (довольный). Что, девки, здорово? Будете помнить старого артиллериста...
О л ь г а. Как это, дед, у тебя получается?
Д е д. А я разве знаю? Как ваш Калинин мне ноги отрезал, так я и открыл в себе эти самые... свойства. (Любуется собственной светящейся рукой).
О л ь г а (восхищённо). Круто! Тебе, дед, в диджеи нужно идти – зажигать в ночных клубах!
Д е д. На танцульках-то, что ли? Что ж, можно и это... (Роется в кармане, достаёт плейер, вставляет один наушник, включает. Звучит тяжелый, напоминающий рокот танков, металлический рок. Дед размахивает руками в такт музыке).
О л ь г а. Офигеть!
Д е д (перекрикивая музыку). А вы думали?! (Поет в такт музыке) «Артиллеристы – Сталин дал приказ!»
(Сёстры хохочут. Музыка постепенно стихает. За сценой слышен нарастающий вой сирены. По потолку бегут отблески мигалки).
М а р и я. Что это?
О л ь г а. Это «Скорая» к нам кого-то везёт. (Прислушивается). Да, похоже, и не одна. Ну, сейчас будет работа...
(Вбегает запыхавшаяся с т а р а я с а н и т а р к а).
И р и н а. Что там, тёть Дусь?
С т а р а я с а н и т а р к а (задыхаясь). Ой, девки, там это... Московский автобус перевернулся... Говорят, четыре трупа – и восемь раненых... Всех к нам привезли...
(Затемнение – но в темноте продолжается вой сирены).
Сцена третья.
Сирена постепенно стихает. По сцене, одну за другой, провозят каталки с ранеными. Шум, суета. Дверь оперблока распахнута: оттуда слышатся голоса, звон инструментов – там идёт работа. Звучит торопливая музыка (например, «Время, вперёд» Свиридова), создающая напряженную и тревожную атмосферу. К а л и н и н быстро входит из освещенных стеклянных дверей оперблока, в зелёных операционных штанах и рубахе, с маской, болтающейся на груди.
К а л и н и н (кричит по мобильному телефону) Что? Я же вам говорю: массовое поступление! Раненых семь, трое очень тяжелые. Да, иду оперировать! Какие ещё документы? Вы что, рехнулись?! Мне людей спасать нужно, а не бумажки писать! Подмогу? Конечно, нужно. Вот вы и оповещайте, мне некогда у телефона сидеть! Всё, отбой!
И г о р ь (вбегает). Михалыч, ты где? Иди мойся, больной на столе!
(Уходят в двери оперблока. Слышен шум воды – хирурги моют руки – и их возбуждённые голоса).
К а л и н и н. Представляешь, он мне говорит: вы, главное, подробно всё опишите в историях, чтоб прокурор потом не подкопался. Ну, чиновники! Им главное – чтобы бумажка была, а люди – дело десятое!
И г о р ь. Козлы!
К а л и н и н. Как же эти чиновники мне надоели!
(По коридору Ирина и Ольга быстро везут каталку с раненым. В поднятой руке Ирины – флакон капельницы).
И р и н а. Оля, стой!
О л ь г а. Что такое?
И р и н а. Кажется, он не дышит... Да, остановка!
(Останавливаются как раз напротив раскрытых дверей оперблока).
И р и н а (кричит). Олег Михайлович, у нас клиническая смерть!
К а л и н и н. Чёрт! (Игорю). Начинай без меня, я сейчас. (Выбегает, склоняется над раненым, быстро осматривает его). Да, пульса нет... Быстро – на пол его! Раз-два – взяли!
(Снимают носилки с колёс, ставят на пол).
К а л и н и н (Ирине). Да приткни куда-нибудь этот флакон! Вон, деду отдай...
(Ирина передаёт флакон капельницы деду, который остаётся привязан в углу, возле сестринского поста).
И р и н а. Держи, дед! Не урони!
К а л и н и н. Ну что, начинаем? (Подсовывает скомканную простыню раненому под плечи). Поехали! Ольга, набирай хлористый!
(Начинается реанимация. Калинин, упав на колени, закрыв лицо маской, дышит «рот в рот». Ирина проводит непрямой массаж сердца. Работают, напряжённо и слаженно, минуты четыре. Затем Калинин смотрит раненому зрачки).
К а л и н и н. Широкие, чёрт! Оля, хлористый и адреналин!
(Ольга подаёт шприц с иглой, Калинин нащупывает точку укола, делает внутрисердечную инъекцию).
К а л и н и н. Так, продолжаем! Оля, смени Ирину!
(Продолжается реанимация. Ирина, запыхавшаяся, отирает со лба пот. Дед, высоко держа флакон капельницы, ёрзая в кресле, живо переживает происходящее).
Д е д (раненому). Ну, что же ты, милый? Давай, оживай – видишь, как люди стараются!
К а л и н и н (смотрит раненому зрачки). Нет, широкие... Ирина, дефебриллятор! (Накладывает электроды на грудь раненому, командует). Все – от больного!
(Разряд. Раненого подбрасывает; дед, с флаконом в руке, тоже дёргается).
Д е д. Ох, ёшкин кот!
К а л и н и н. Дед, не убило тебя?
Д е д. Вроде, нет... Хорошо, что колёса резиновые.
К а л и н и н. Ну, тогда ещё пару раз...
(Даёт ещё два разряда. Раненого подбрасывает, выгибает – но признаков жизни он не подаёт).
К а л и н и н. Ну, что же ты, друг? (Смотрит зрачки). Нет, жить не хочет... (Устало, сдёрнув маску с лица). Ладно, финиш... (Сёстрам). Время смерти отметьте.
О л ь г а. И куда его – в морг?
К а л и н и н. Пусть пока здесь полежит. Время дорого – о живых думать нужно...
К р и ч а т и з о п е р б л о к а. Олег Михайлович, где же вы? Игорь Львович один не справляется!
К а л и н и н. Да иду я, иду...
(Тяжело поднимается и идёт в оперблок. Сёстры увозят пустую каталку в приёмное)
Д е д (оставшись, с флаконом в руке, наедине с мёртвым). Ну вот, землячок, и оставили нас... Ни ты шевельнуться не можешь, ни я. (Дёргается). Нет, не могу... Значит, вместе нам ночь коротать... (Какое-то время молчит, глядя на сполохи, слушая звуки, доносящиеся из операционной и провожая глазами катящиеся каталки). Видал, милый, что делается? Я нынче снова, как на войне побывал – до сих пор поджилки трясутся. Помнишь, как мы тебя оживляли? У-у, страшное дело! А ты, балбес, как лежал бревном, так до сих пор и лежишь... (Задумывается). Я тебя, честно сказать, не понимаю. Уж на что я старый хрен, кости да кожа остались, обеих ног лишился – а всё равно жить охота! И, ты знаешь: чем дальше – тем оно всё интереснее. Место, опять же, весёлое, бойкое – взять хоть сегодняшний вечер. Не-ет, тут даже лучше, чем в театре. В театре что – скукотища! И всё ведь, главное, врут – в жизни-то, по-настоящему, так не бывает. А тут всё взаправду: уж если помер – так помер, ожил – так ожил! Тут, брат, без фальши...
(Пауза, во время которой Мария и Ольга быстро провозят мимо каталку с очередным раненым – а дед с интересом провожает взглядом сестёр).
А сёстры какие! Где ты ещё таких девок найдёшь? Что здесь, что здесь (показывает грудь, зад) – загляденье! Я, хоть и старый обрубок, я тебе честно скажу (наклоняется к мёртвому и громко шепчет) – мне они давеча голые снились! Представляешь – все трое! Как будто работают, ходят здесь, ставят уколы – в чём мать родила! (Смеётся). И, как нагнётся над каким-нибудь доходягой, грудями тряхнёт – так он, как ошпаренный, выздоравливает! Во какая в них сила, в сестрёнках-то наших... (Оглядывается. Видит на столике, недалеко от себя, забытый сёстрами флакон – и догадывается, что это, скорее всего, спирт).