Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Скачиваний:
15
Добавлен:
22.02.2016
Размер:
1.46 Mб
Скачать

PR (“public relations”) -- см. ИМИДЖ

ПАВЕЛ (Paulus) Апостол (первоначальное имя Савл или Саул) (ум. 66/67) -- христианский проповедник. Проповедуя среди язычников, стремился преодолеть национальную разобщенность и традиционалистские предрассудки людей, трансформировать христианство в мировую религию. П. всемерно акцентировал идею о наднациональном статусе цивилизации, формирующейся на основе веры в Христа. Будучи в первые годы своей просветительской деятельности активным противником христианства, П. пережил душевный перелом по дороге в Дамаск и, в дальнейшем, стал “апостолом язычников” от Азии до Испании и Британии. П. -- автор 14 посланий, содержащих первую попытку систематизиции христианского вероучения в чисто богословском контексте: были введены в широкий оборот на основе разработок стоиков и представителей иудейско-эллинистической философии такие термины, как закон и благодать; жизнь и смерть; дух и тело; справедливость, данная Богом и заслуженная своим трудом и т.п. Был казнен вместе с апостолом Петром в Риме по велению Нерона. В религиоведческой литературе используется понятие “паулинизм” для характеристики связанных с П. тенденций в раннем христианстве, определяемых отходом от радикального бунтарства первоначального христианства (см. Послание П. к Римлянам: “благославляйте гонителей ваших; благославляйте, а не проклинайте” (12: 14), “побеждай зло добром” (12: 21) и т.п.). В вопросе соотношения с иудаизмом паулинизм противостоит так называемому петринизму (от имени апостола Петра), выражая позицию радикального разрыва. В философском романе В.Ф. Тендрякова “Покушение на миражи”, моделирующем ситуацию компьютерной реконструкции земной истории в условиях изъятия из контекста ключевой фигуры -- Иисуса Христа, роль последнего изоморфно воспроизводит П.

А.А. Грицанов

ПАВЛОВ Иван Петрович (1849--1936) -- русский физиолог, академик (1907). Лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине (1904). В 1890--1925 -- профессор Военно-медицинской академии; с 1891 и до конца жизни заведовал физиологическим отделом Института экспериментальной медицины. Основные сочинения: “Лекции о работе главных пищеварительных желез” (1897), “Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных. Условные рефлексы” (1923), “Лекция о работе больших полушарий головного мозга” (1927) и др. П. -- основоположник объективного экспериментального постижения высшей нервной деятельность животных и человека методом изучения условных рефлексов. Становление исследовательской программы П. происходило под влиянием работ Сеченова. В ранний период научной деятельности П. изучал проблему кровообращения и механизмы нервной регуляции сердечной деятельности (1883), выявил наличие у нервной системы трофической функции. Результаты исследования П. регулирующего воздействия коры головного мозга на деятельность пищеварения были обобщены П. в рефлекторной концепции и получили международное признание -- Нобелевскую премию. П. впервые в науке применил метод хронического эксперимента к анализу целостного поведенческого акта, обосновал качественное отличие между высшей нервной деятельностью человека и животных в концепции о двух сигнальных системах. Согласно П., первая сигнальная система формируется как у животных, так и у человека и представляет собой физиологический базис конкретно-чувственного восприятия мира. Вторая сигнальная система -- специфически человеческий феномен -- формируется на основе речи и составляет нейрофизиологическую основу абстрактно-логического мышления. Благодаря слову как “сигналу сигналов” мозг человека отражает реальность в обобщенном виде, вследствие чего радикально изменяется характер регуляции человеческого поведения и деятельности. П. также разработал учение о типах высшей нервной деятельности, о динамическом стереотипе как устойчивом комплексе реакций на раздражители и т.д. Работы П. внесли значительный вклад в разработку философско-методологических оснований обширного комплекса биологических наук. П. рассматривал понятие рефлекса как абстракцию, производную от понятия уравновешивания, приспособления. Поскольку приобретенные животным реакции также направлены на его приспособление к окружающей среде, уравновешивание с ней, постольку П. считал правомерным и их рассматривать как рефлексы особого рода -- условные рефлексы. Таким образом, используя физический принцип уравновешивания системы с окружающей средой, П. выявил общие нормы объяснения в научных картинах физической и биологической реальностей и одновременно раскрыл различный уровень абстракций, применяемых в физических и биологических науках. Концептуальный аппарат учения П. о рефлексах вошел в категориальный строй органического детерминизма и стал широко использоваться в различных областях биологического знания. Однако учение П. об условных рефлексах содержало в себе внутреннее методологическое противоречие. Условный рефлекс как принцип регуляции жизнедеятельности рассматривался с позиций органического детерминизма, а рефлекс как принцип организации нервных связей объяснялся в рамках физиологического варианта лапласовского детерминизма. Тем самым в учении П. совмещались две различные формы детерминизма и два соответствующих им типа научного объяснения. Решение этого противоречия учениками и последователями П. привело к разработке теории функциональных систем.

Е.В. Петушкова

ПАНТЕИЗМ (греч. pan -- все и theos -- Бог) -- философское учение, согласно которому Бог и природа рассматриваются как близкие или тождественные понятия. В П. Бог находится не за пределами природы, а растворяется в ней. П., -- согласно Шопенгауэру, -- это прежде всего форма атеизма. И хотя термин П. введен лишь в начале 18 в. (Толанд и Й. Фай), однако в облике идей гилозоизма он присущ был уже древнегреческой философии (Фалес, Анаксимандр, Анаксимен), а также древнеиндийской (брахманизм, индуизм) и древнекитайской (даосизм) мысли. В средние века религиозный П. был присущ системе Иоанна Скотта Эриугены, материалистическую же его трактовку дал Давид Динанский, отождествляя материю, разум и Бога. В эпоху Возрождения широко проявляются натуралистические тенденции П. Николай Кузанский, сблизив Бога с природой, пришел к выводу о бесконечности Вселенной. В 16--17 вв. усиливаются материалистические тенденции в П., который составил основу большинства натуралистических учений (Кампанелла, Бруно, Спиноза). У Бруно “природа... есть ни что иное, как Бог в вещах”, а у Спинозы Бог и природа сливаются в единую субстанцию, которая является причиной самой себя. В 20 в. материалистический П. был присущ таким ученым, как Геккель, М. Планк, А. Энштейн и др.

А.А. Круглов

ПАРАДИГМА (греч. paradeigma -- пример, образец) -- 1) понятие античной и средневековой философии, характеризующее сферу вечных идей как первообраз, образец, в соответствии с которым бог-демиург создает мир сущего; 2) в современной философии науки -- система теоретических, методологических и аксиологических установок, принятых в качестве образца решения научных задач и разделяемых всеми членами научного сообщества. Термин “П.” в философию науки впервые вводится позитивистом Г. Бергманом, однако подлинный приоритет в его использовании и распространении принадлежит Куну. В своей книге “Структура научных революций” (1962) Кун говорит о возможности выделения двух основных аспектов П.: эпистемическом и социальном. В эпистемическом плане П. представляет собой совокупность фундаментальных знаний, ценностей, убеждений и технических приемов, выступающих в качестве образца научной деятельности. В социальном -- П. характеризуется через разделяющее ее конкретное научное сообщество, целостность и границы которого она определяет. Существование П., по мнению Куна, связано с периодами нормальной науки, в рамках которых они выполняют проективно-программирующую и селективно-запретительную функции. Смена П. осуществляется посредством научных революций, что связано со своеобразным гештальт-переключением научного сообщества на новую систему мировидения и ценностей. Критика чрезмерного социологизма и психологизма в понимании П. побудила Куна конкретизировать свою позицию посредством введения понятия “дисциплинарной матрицы”, синонимичного эпистемическому контексту П. В структуру дисциплинарной матрицы входят: 1) символические обобщения, составляющие формальный аппарат и язык, характерный для конкретной научной дисциплины; 2) метафизические компоненты, определяющие наиболее фундаментальные теоретические и методологические принципы миропонимания; 3) ценности, задающие господствующие идеалы и нормы построения и обоснования научного знания. Понятие П. в поздних работах Куна связано в большей степени с характеристикой интегральных социально-психологических аспектов научного сообщества. Вместе с тем, в рамках современной философии науки понятие П. оказалось более продуктивным при описании эталонных теоретико-методологических оснований научного поиска.

Е.В. Хомич

ПАРАДОКС (греч. para -- вопреки; doxa -- мнение) -- 1) формально-логически правильное высказывание, не согласующееся с общепринятым мнением, господствующим убеждением; 2) логическое противоречие, из которого невозможно найти выход; 3) рассуждение, приводящее к взаимоисключающим выводам, которые нельзя отнести ни к истинным, ни к ложным, называемое в логике антиномией (греч. anti -- против, nomos -- закон) и определяемое как наиболее резкая форма П.; 4) апория (см. Апория); 5) неявная, безвопросная форма проявления проблемной ситуации. Ещё античные мыслители столкнулись с проблемой П. В наследии ряда древнегреческих философских школ имеется ряд тонких рассуждений, которые при кажущейся правильности приводят к выводам, не согласующимся с данными опыта и убеждениями здравого смысла. П. элеатов представляют собой рассуждения, направленные на защиту их тезиса об иллюзорности движения (см. Апория). Они не содержат логических трудностей и построены на неправильном толковании понятий времени и движения. В отличие от спекулятивных парадоксов элеатов, П. мегариков отражают логические проблемы. П. „Лжец“, приписываемый мегарику Эвбулиду из Милета (4 в. до н. э.), Аристотель сформулировал в сочинении „О софистических опровержениях“ в вопросительной форме: „Лжёт ли тот, кто говорит, что он лжёт?“ Данный П. представляет собой в некоторой степени усиленный и более корректный вариант того же П. критского философа Эпименида Кносского (7 или 6 в. до н. э.): „Все критяне лжецы“. Допустим, что Эпименид сказал правду. В этом случае следует признать, что действительно все критяне, в том числе и критянин Эпименид, лжецы. Но если Эпименид -- лжец, значит он говорит неправду, и высказывание „Все критяне лжецы“ -- ложно. Допустим, что Эпименид солгал. В этом случае следует считать его высказывание ложным. Из истинности высказывания „Неверно, что все критяне лжецы“ можно сделать вывод, что некоторые критяне не лгут и в их числе Эпименид, поскольку мы оцениваем единственное высказывание, произнесённое критянином в ограниченном интервале времени. Авторство остальных П. традиция приписывает Эвбулиду. В П. „Куча“ спрашивается: „Когда прибавление одного зерна образует кучу?“ Одно зерно -- ещё не куча зёрен, а два, три и т.д. Другая разновидность данной апории (трудности) -- П. „Лысый“: „С которого по счёту вырванного волоса человек становится лысым?“ В данных П. затрагивается проблема, которую с точки зрения современной логики можно сформулировать в виде вопроса: существует ли фиксированное количество элементов, начиная с которого начинается переход из одного состояния в другое. Трудности именования, связанные с наличием в обыденном языке множества имён, недостаточно чётких по содержанию и по объёму, не позволяют решить, применимы они или уже не применимы к данному объекту. П. „Спрятанный“, „Покрытый“, „Электра“ являются различными формами одного П. Спрашивается, знает ли Электра, что Орест её брат? Конечно, знает. Но Орест покрыт одеялом и Электра не знает, что покрытый человек есть её брат. Следовательно, Электра не знает того, кого знает. Данный П. фиксирует наличие в обыденном языке таких логических форм, которые называются интенсиональными функциями (см. Интенсиональность). В данном примере -- это интенсиональный контекст с предикатом „х знает, что...“. Применение принципа замены имени на равнообъёмное ему имя приводит к антиномиям. Объём (экстенсионал) единичного имени „Орест“ совпадает с объёмом единичного имени „этот покрытый человек“ при различии содержании (интенсионала). Данного типа П., а также П. „Лжец“ отражают трудности из области логической семантики. П. „Рогатый“, приписываемый мегарику Алексину -- мало примечательной фигуре в истории логики, является откровенным софизмом: „То, чего ты не потерял, то ты имеешь Ты не потерял рога. Следовательно, ты их имеешь“. Древнегреческие математики столкнулись с парадоксальной для них ситуацией -- несоизмеримостью геометрических фигур: было доказано, что сторона квадрата со стороной равной единице несоизмерима с его диагональю, так как выражается иррациональным числом, являющимся бесконечной непериодической дробью. Открытие несоизмеримости отрезков не согласовывалось с принятым, например, у пифагорейцев мнением, которые полагали, что любые два отрезка имеют общую числовую меру (общее кратное), хотя бы и очень малую. Система рациональных чисел плотно „покрывала“ числовую ось и, предполагалось, на ней не оставалось места для таких чисел, которые впоследствии были названы иррациональными. Интенсивно разрабатывалась теория семантических П., или инсолюбилий (лат. insolubiliis), в средние века. Значительный вклад в разработку данной проблемы внесли А. Саксонский и Буридан. А. Саксонский анализировал многие семантические П. Например: „Сократ утверждал: „Человек -- животное“. Платон сказал: „Только Сократ говорит правду“. Требуется определить, сказал ли Платон правду“. Содержательный анализ позволил А. Саксонскому сконструировать парадоксальную ситуацию. Если допустить, что Платон сказал правду, то в этом случае истинным следует признать только утверждение Сократа, но не Платона. Значит, Платон солгал. При обратном допущении -- ложности утверждения Платона, следует признать истинным хотя бы одно высказывание, но не высказывание Сократа. Исходя из данного рассуждения, таким может быть только утверждение Платона. Значит, Платон сказал истину. Буридан анализировал, в частности, следующее парадоксальное высказывание, или инсолюбилию: „Всё, что написано в этом фолианте, ложно“. При этом в данном фолианте больше ничего не написано. Процедура определения логического значения данного высказывания -- истинно или ложно -- представляет парадоксальную ситуацию. Если допустить, что оно истинно, следует признать его ложность, поскольку оно написано в данном фолианте. Сделав допущение о ложности высказывания, необходимо признать его истинность. Возникает формальное противоречие. Дискуссия по проблеме П., построенных в рамках двузначного формализма, была весьма оживлённой в схоластической логике. А. Саксонский считал, что природа такого рода антиномий имеет не логический, а лингво-психологический характер. И.М. Скотт (1478--1540) систематизировал формальное многообразие мнений о причинах П., сведя их к трём основным подходам: 1) отбрасывание; 2) ограничение; 3) решение. При первом подходе инсолюбилия не рассматривается в качестве высказывания, так как к ней неприложимы категории „истинно“ и „ложно“, и считается бессмысленной. Типичным примером второго, ограничительного подхода является программа Оккама, согласно которой причина появления П. заключается в том, что термины, употребляемые при обозначении высказываний, используются иногда для обозначения тех же самых высказываний, составными частями которых они являются. Точка зрения Оккама редуцируется к запрещению возвратных (круговых) определений, т.е. не разрешается употреблять такие языковые конструкции, в которых само высказывание непосредственно апеллирует к собственной ложности (соответственно, недоказуемости). Концепция Оккама близка теории логических типов Рассела. Руководствуясь при решении проблемы П. своей знаменитой „бритвой“ („не следует приумножать сущностей сверх необходимости“), Оккам считал собственное решение проблемы предельно общим: при выполнении предписания антиномии не возникают. Но уже Буридан показал, что даже при соблюдении „рецепта“ Оккама -- отсутствии непосредственной апелляции к собственной ложности, возможно возникновение П., например, в следующей системе посылок: 1) Человек -- животное; 2) Только первое высказывание истинно; 3) Первое и второе высказывания единственны. Он предложил третий подход, исходя из различия двух типов парадоксальных высказываний: 1) с „прямым отражением“ (например, в П. Эвбулида „Лжец“); 2) с „непрямым (косвенным) отражением“ (например, второе высказывание в приведённой выше системе посылок). Для элиминации семантических П. Буридан предложил два способа: 1) приписывать инсолюбилии уточняющее высказывание: утверждение было действительно высказано кем-нибудь; 2) уточнять аристотелевское понимание предиката „быть истинным“, что позволит избежать ситуации, когда высказывание имплицирует другое высказывание, в котором субъектом является имя собственное исходного высказывания, а предикатом -- термин „истинно“. В начале Нового Времени активно решался „П. антиподов“. Эмпирически было доказано, что все тяжёлые тела, если их не поддерживать, падают вниз. Шарообразность Земли и её обитаемость по обе стороны экватора были подтверждены, и это приводило к антиномии мнений, когда пытались ответить на вопрос, почему жители противоположной части земного шара не падают в пространство. Разрешение „П. антиподов“ стало возможным в связи с пересмотром физического понятия падения. Вместо ошибочного положения о всеобщем тяготении всего сущего в одном направлении была выдвинута правильная теория о тяготении всего существующего на Земле к центру Земли. В конце 19 -- начале 20 ст. П. стали предметом акцентированного внимания математиков и логиков. Математизация анализа систем объектов большой мощности (например, множества действительных чисел; множество цифр, образующих бесконечную десятичную дробь и др.) привела к пониманию бесконечной совокупности как одного объекта, а множества подобных объектов -- как новой совокупности. В 1895 Рассел в письме к Фреге сообщил ему об обнаруженном противоречии в теории множеств Кантора. П., открытый Расселом, установил внутреннюю противоречивость понятия множества всех непарадоксальных множеств, которые не содержат себя в качестве элемента. П. Рассела как антиномия нерефлексивных (собственных) множеств явился результатом критического пересмотра предпосылок, лежащих в основе работы Фреге „Основные законы арифметики“ (1903). Эту же антиномию одновременно обсуждали З.Цермело и Д.Гильберт. Множество представляет собой обобщение предметов некоторого класса, обладающих общим свойством. Само множество может обладать тем же свойством или не обладать. Существуют два вида множеств: 1) собственные, или нормальные, множества, не обладающие свойствами составляющих их элементов (например, множество индивидов не является индивидом, множество растений не является растением, множество звёзд не является звездой и т.д.); 2) несобственные, или ненормальные, множества, обладающие свойствами составляющих их элементов (например, множество абстракций само обладает свойством быть абстракцией, множество списков также является списком, множество множеств также есть множество и т.д.) Рассел различал эти множества как множества объектов и множества множеств. П. Рассела не имеет специфически математического характера, что подтверждается переформулировкой его в логических терминах. Каждое свойство (признак) может быть приложимо к себе или неприложимо. Например, свойство „быть конкретным“ не относится к самому себе, так как является абстракцией, а свойство „быть абстрактным“ приложимо. При ответе на вопрос „приложимо ли свойство „быть неприложимым“ к самому себе?“ возникает парадоксальная ситуация: неприложимость является неприложимой только в том случае, если она приложима. Семантический П. Греллинга и Нильсона возникает в аналогичной ситуации: прилагательное называется автологическим, если свойство, которое оно обозначает, присуще ему самому (например, „многосложный“, „русский“ и т.д.). Прилагательное называется гетерологическим, если свойство, которое оно обозначает, ему самому не присуще (например, „зелёный“, „французский“ и т.д.). Если прилагательное „гетерологический“ гетерологично, то оно негетерологично, если оно негеторологично, то оно гетерологично. Открытие П. вызвало в математике „эффект полной катастрофы“ (Д.Гильберт). Простые, но важные логические методы, понятия оказались под угрозой. Стало очевидным, что ни в логике, ни в математике не были разработаны средства для устранения антиномий. Оказался необходимым радикальный отказ от привычных способов мышления, от устоявшихся способов теоретизирования. В терминах классической двузначной логики парадоксальные ситуации не поддавались объяснению. Уточнение представлений, лежащих в основе теории множеств, а также чёткое выделение рассуждений, приводящих к антиномиям, дали определённые результаты. Наиболее значимым оказался аксиоматический метод, разработанный Расселом и Цермело в 1908 независимо друг от друга. Они связали причину П. с неограниченным конституированием множеств. Допустимые множества были определены системой аксиом, сформулированных таким образом, чтобы из них не выводились известные П. Рассел предложил теорию типов, согласно которой устанавливается тип логического объекта и в соответствии с ним данный логический объект занимает строго определённое место в иерархии „типов“. Все объекты, о которых мы рассуждаем, подразделяются на типы. К нулевому типу объектов относятся индивиды, к следующему, первому типу -- свойства и отношения (признаки) индивидов, ко второму типу -- признаки признаков и т.д. Например, Аристотель, Дели, Юпитер -- это индивиды. Их свойства -- „быть человеком“, „быть городом“, „быть планетой“ -- объекты первого типа. Объект „быть цветом“ -- уже не признак индивидов, так как ни один объект нулевого типа не является цветом, а признак признака. Логическая функция может иметь в качестве аргументов лишь только предшествующие ей в этой иерархии объекты, т.е. то, что предицируется, всегда должно относиться к объектам более высокого типа по сравнению с типом объектов, относительно которых осуществляется предикация. Это позволяет отчасти избежать самоотнесения понятий. В 1926 английский математик и логик Ф.П.Рамсей (1899--1930) впервые классифицировал П., разделив их на две группы: 1) синтаксические логико-математические П., не содержащие семантических терминов (например, П. Рассела, Бурали -- Форти и др.); 2) семантические П., содержащие семантические термины „истина“, „язык“, „определимость“, „именование“ и др., которые не являются строго математическими, а относятся к области логической семантики и теории познания. (например, П. „Лжец“, Берри, Цермело -- Кениго и др.). Данная классификация П. касается преимущественно их примеров. С развитием семантики, определяющей свои основные понятия в терминах теории множеств, различие, проведённое Рамсеем, становится всё менее различимым. Тарский видел причину семантических П. в семантической замкнутости языков и действии законов формальной логики. Язык семантически замкнут, если в этом языке для каждого выражения может быть образовано имя этого выражения и в этом языке имеются семантические предикаты типа „истинное высказывание“, „x определяет y“ и др. относящиеся к выражениям этого языка. Такими являются естественные языки. Утверждения о семантических свойствах данного объектного языка, в том числе классическое определение истины, необходимо формулировать не в самом этом языке, а в метаязыке. Границы между языком и метаязыком в семантически замкнутом языке не существует. Его богатые выразительные возможности позволяют не только что-то утверждать о внеязыковой реальности, но и оценивать истинность таких утверждений. Семантически замкнутый язык оказывается внутренне противоречивым. Любой естественный язык является семантически замкнутым. Именно с помощью их средств воспроизводятся все антиномии. Отказ от употребления семантически замкнутого языка, согласно Тарскому, -- единственно приемлемый путь для устранения П. В семантически не замкнутом языке нельзя сформулировать высказывание, утверждающее свою истинность или ложность, или построить высказывание, приводящее к П. Берри и др. П. Семантические П. устраняются за счёт чёткого разделения языка и описывающего его семантические свойства метаязыка. Это возможно только в случае искусственных, формализованных языков, допускающих чёткое подразделение на язык и метаязык. Вопрос о внутренней непротиворечивости естественных языков с их нечёткой структурой и возможностью выразить всё что угодно, в том числе и П., не имеет смыла. П., возникающие в различных языковых контекстах в результате применения принципа взаимозаменяемости, называются антиномиями отношения именования. Классическими примерами антиномии отношения именования является П. Куайна (из посылок „Логически необходимо, что девять больше семи“ и „В Солнечной системе имеется девять планет“ на основании принципа взаимозаменяемости выводится ложное следствие „Логически необходимо, что число планет в Солнечной системе больше семи“. Очевидно, что логической необходимости в данном случае нет). Особую группу антиномий отношения именования составляют П., возникающие в контекстах с пропозиционально-эпистемическими установками „знаю, что..., „считаю, что...“, „верю, что...“ и др. Например, „Х считает, что Прага -- столица Словакии“. Но известно, что Прага -- столица Чехии. Согласно принципу взаимозаменяемости получаем „Х считает, что столица Чехии является столицей Словакии“, но Х так не считает. Наиболее известными объяснениями П. именования являются концепции значения и смысла Фреге, теория дескрипций Рассела, метод экстенсионала и интенсионала Карнапа, а также концепции возможных миров Р.Монтегю и Д.Скотта, являющиеся дальнейшим развитием метода экстенсионала и интенсионала. Понятия „денотат“ и „смысл“, отвечающие принципам теории именования, в концепции Фреге зависят от контекста. У Фреге смысл выражения в обычном экстенсиональном контексте становится денотатом в интенсиональном (косвенном) контексте. Рассел исходил из идеи, что имена эмпирических объектов являются сокращёнными логическими дескрипциями, которые обозначают объекты не путём указания на определяемый объект (применение эмпирических терминов, смысл которых определяется остенсивно, должно быть строго ограничено в языке, имеющем общезначимый характер), а посредством теоретического описания этого объекта. Структуры логических дескрипций включают исключительно теоретические термины. Антиномии отношения именования возникают вследствие имплицитного смешения нетождественных по смыслу терминов. Явления несоответствия между тем, что должно быть, -- согласно принципу взаимозаменяемости -- фактическим положением дел, Карнап назвал антиномиями отношения именования. Он заменил фрегевский метод отношения именования методом интенсионала (содержания) и экстенсионала (объёма). Антиномии не возникают в экстенсиональных контекстах, значения которых зависят только от денотатов (предметных значений) употребляемых в нём имён. Для интенсиональных контекстов, значения которых зависят от смысла употребляемых в нём имён, общепринятый принцип взаимозаменяемости имён оказывается неправомерным. В настоящее время критерий, посредством которого можно было бы различать интенсиональные и экстенсиональные контексты, не найден. Основные категории логической семантики Карнапа -- понятия экстенсионала и интенсионала, вводятся на основе различения эквивалентности и Л-эквивалентности. Любые два выражения (высказывания, имена, предикаторы) эквивалентны, если и только если они имеют один и тот же экстенсионал, и Л-эквивалентны, если и только если имеют один и тот же интенсионал. Необходимым условием взаимозаменяемости высказываний является тождество их экстенсионалов -- логических валентностей, и интенсионалов -- выражаемых ими суждений. Понятие интенсионала не является адекватным уточнением фрегевского понятия „смысл“. Семантика возможных миров, предполагаемая понятием интенсионала, требует уточнения условий сохранения смысла и условий истинности. Под возможными мирами (понятие восходит к философии Лейбница) понимаются все мыслимые взаимно непротиворечивые положения дел относительно всех объектов и их состояний. Набор обстоятельств, от которых зависит истинность высказывания (положение дел в разные моменты времени, в разных местах, с разными лицами и т.д.) Монтегю и Скотт назвали точками соотнесения. Монтегю „подчёркивал их прагматический характер и относил интерпретацию такого рода контекстов к области прагматики“. Е.Д.Смирнова уточнила, что эти факторы могут быть как объективного плана (время, место и т. д.), так и связанными с субъектом (субъектами), т.е. носить прагматический характер“. В системе классической логики рассматриваются выводы из высказываний, в которых утверждается или отрицается наличие некоторых ситуаций фактического характера. Особенностями этих высказываний являются их экстенсиональный характер и двузначность. Экстенсиональный характер высказываний означает, что истинностное значение высказывания зависит не от содержаний входящих в них терминов, а лишь от их предметных значений (денотатов). Значение сложного высказывания определяется только истинностными значениями составляющих их высказываний. Условная связь образует интенсиональные контексты, т.е. высказывание формы „Если А, то В“ истинно лишь при наличии определённой связи между ситуациями А и В, независимо от того, какие истинностные значения принимают высказывания А и В. Материальная импликация -- экстенсиональна, т. е. логическая форма „А > В“ истинна в случаях, когда ложно А или истинно В, независимо от того, имеется ли какая-либо связь между ситуациями А и В. Поэтому высказывания „Если трава зелёная, то непрерывная функция дифференцируема“, „Если люди были на Марсе, то непрерывная функция дифференцируема“ являются истинными. Такого рода ситуации называются П. материальной импликации. Материальную импликацию нельзя рассматривать как условную связь. Поэтому возникает проблема экспликации отношения условной связи -- одна из проблем, решаемых релевантной логикой. П. следования, материальной и строгой импликации называются П. релевантности вследствие того, что утверждаемые ими связи между высказываниями фактически не утверждают связи по содержанию, т.е. в формулах указанных видов нарушается требование релевантности. Наряду с П. релевантности выделяют П. модальности (Андерсон и Белнап), в которых необходимость является следствием простого фактофиксирующего высказывания. Таковыми являются выражения вида (А > (В > С)), где А -- произвольное высказывание, отражающее фактическое положение дел, но не содержащее связи „>“. Подформула В > С представляет собой утверждение необходимого характера о наличии следования между В и С. Его истинность не может зависеть от случайных обстоятельств, поскольку отношение следования обусловлено лишь логическими формами высказываний. Подформула А может выражать фактическое высказывание. В этом случае необходимость не может быть следствием фактофиксирующей ситуации. В логике подтверждения, разрабатываемой в рамках вероятностной логики, имеет место ряд логических трудностей -- П. подтверждения. Наиболее известным является П. воронов Гемпеля. Гипотеза „Все А есть В“ подтверждает наличие предметов, обладающих свойством А и свойством В. Например, чем больше мы встретим чёрных воронов, тем больше имеется оснований принять гипотезу „Все вороны чёрные“. Гипотеза „Все нечёрные предметы не являются воронами“ логически эквивалентна исходной (получена путём частичной контрапозиции (разновидности непосредственного силлогистического вывода) исходной гипотезы) подтверждается наблюдением любого нечёрного предмета, например, белого ботинка). Но поскольку две гипотезы логически эквивалентны, то они должны подтверждаться одинаковыми фактами. Таким образом, наблюдение белого ботинка подтверждает гипотезу о том, что все вороны чёрные. При очевидной нежелательности присутствия П. в научных теориях, их обнаружение имеет позитивный момент, так как вызывает сомнение относительно абсолютного научного совершенства теории и требует разрешения парадоксальных ситуаций, пересмотра оснований логики и математики.

С.В. Воробьёва

ПАРАНАУЧНОЕ ЗНАНИЕ -- формы познавательной деятельности, возникающие как альтернатива или дополнение к существующим видам научного знания. Главный критерий отнесения конкретной формы познавательной активности к области П.З. -- несоответствие общепринятым критериям построения и обоснования научных теорий, а также неспособность дать убедительное рациональное истолкование изучаемых феноменов. П.З. существует как постоянный контекст развивающегося научного знания в виде протонауки, девиантной науки и псевдонаучного (ненаучного) знания. Протонаука представляет собой первичные формы осмысления реальности, возникающие в процессе становления конкретно-исторического типа научного знания при отсутствии необходимого эмпирического материала и нестабильности (или неразработанности) методов исследования и нормативов построения теории. Опираясь в равной степени как на существующие достоверные сведения, так и на субъективные предположения исследователя (неизбежно окрашенные духовной атмосферой эпохи), протонаука строится как результат “игры” творческого воображения с наличным эмпирическим материалом. Протонаучное знание служит основанием построения более достоверных теоретических моделей, “строительными лесами” научной теории, исчезая с появлением последней. Характерный пример -- судьба натурфилософского знания 16--17 вв. Девиантная наука, в отличие от протонаучного знания, представляет собой самостоятельную область теоретического знания, которая, по оценкам научного сообщества, не соответствует наличным критериям научности. Основания для подобных оценок -- разногласия мировоззренческого, концептуального или политического плана между носителями “отклоняющегося” знания и ортодоксально настроенным большинством. Таким образом, статус девиантной науки могут иметь как попытки истолковать исторический процесс в русле эзотерической традиции (“Роза мира” Андреева) или исследовать при помощи нетрадиционных методик феномены человеческой психики (парапсихология), так и собственно научные теории, противоречащие устоявшимся представлениям (гелиобиология Чижевского, теория пассионарности Гумилева). В тоталитарном обществе девиантная (с точки зрения господствующей идеологии) наука становится запрещенным занятием, ее сторонники подвергаются преследованиям и репрессиям. Псевдонаучное знание -- попытка “расширения” сферы научного поиска путем построения теории на вненаучных основаниях. Претензии на преодоление ограниченности актуального научного знания связываются в рамках псевдонауки с обращением к дорациональным архаико-мифологическим структурам миропонимания. Псевдонаучное сознание отличается крайней авторитарностью и пониженным критицизмом, игнорированием эмпирического опыта, противоречащего собственным постулатам, неразвитостью и многозначностью понятийного аппарата, отказом от рациональной аргументации в пользу веры. При этом для псевдонаучного знания характерна тенденция к концептуальной экспансии, стремление распространить собственные мировоззренческие парадигмы на все прочие сферы знания с целью преодоления их “одномерности”. Псевдонаука, фиксируя внимание на реальной неполноте научного знания и ограниченности его методов, в то же время не способна представить ему собственную позитивную программу, оставаясь даже в оппозиции зеркальным отражением существующих административно-волевых форм руководства наукой с их почтением к предписаниям сверху и нетерпимостью к инакомыслию. Примером идеального созвучия псевдонауки и властных структур является преследование генетики в СССР в 1940--1950-х при одновременной массированной пропаганде лжеучения академика Лысенко. П.З. в целом во всех его формах выполняет по отношению к науке конструктивно-критическую функцию, выявляя недостаточность существующего аргументирования, несовершенство теоретических моделей и относительность критериев научности. Взаимодействие науки и П.З. существенно обогащает понятийный и концептуальный фонд научного поиска, способствует появлению новых областей знания (биоэнергетика), определяя одновременно тенденции девиантных познавательных стратегий.

М.Р. Жбанков

ПАРАЦЕЛЬС (лат. Paracelsus -- “более великий, нежели Цельс”) Ауреол Теофраст, настоящее имя -- Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Хохенхейм (Hohenheim) (1493--1541) -- швейцарский философ, естествоиспытатель, врач, именовавшийся еше при жизни “Лютером в медицине”. Одно из наиболее полных и систематизированных изложений т.наз. “оккультной пневматологии” (направления мистической философии, ориентированной на постижение природы духовных субстанций) было осуществлено именно П. Основные сочинения: “Оккультная философия”, “Толкование 30 магических фигур” и др. Неодократно подвергался преследованиям по мировоззренческим причинам. П. -- автор понимания природы как живого целого, пронизанного “звездной душой” (“астральными телами”, делающими возможным мистическое оперирование объектами природы посредством тайного инструментария посвященных). Природа, по П., состоит из земли, воды, воздуха и небесного огня как первоначал, которые, в свою очередь, конституируются из тонкого газообразного элемента и грубой телесной субстанции. Общим термином “элементы” П. считал правомерным обозначать физические, низшие ипостаси четырех исходных начал, понятием же “стихийные сущности” (elemental essenses) П. именовал их незримые духовные составляющие. В той же степени, как видимая Природа населена бесчисленным количеством живых особей, в такой же мере духовный ее аналог (образованный разреженными компонентами зримого мира) заполнен сонмами “эфирных” “природных духов” (“стихий”), включающих в себя “гномов, ундин, сильфов и саламандр”. Все они непостижимы и неизвестны людям вследствие примитивной организации органов чувств последних. “Стихийные духи, по П., -- это не просто духи, потому что у них есть плоть, кровь и кости, они живут и производят потомство, они едят и говорят, спят и бодрствуют и т.п. и, следовательно, не могут быть названы просто духами. Они занимают промежуточное место между людьми и духами, напоминая мужчин и женщин по организации и форме, а духов -- быстротой движений”. Сформулировал понимание медицины как универсальной науки, синтезирующей достижения физики, химии, физиологии вкупе с опорой на ценности и установки теологии и философии. (“...Число болезней, которые происходят от некоторой неизвестной причины, превышает премного те болезни, которые происходят от медицинских причин... Самые лучшие врачи это те, кто делает наименьшее зло... Есть такие врачи, в которых премногая ученость вытесняет всякий здравый смысл... Врач должен быть слугой Природы, а не ее врагом. Он должен вести и направлять ее в борьбе за жизнь, и не выдвигать препятствия на пути к выздоровлению...”). П. стремился лечить болезни всеми 7 путями, известными “герметической терапии” того времени: вызыванием духов; “вибрацией” -- цветовой терапией, музыкой, пением и заклинаниями; с помощью талисманов, амулетов и чар; травами; молитвой; диетой и правильным образом жизни; кровопусканием и различными методиками очищения организма. П. -- автор динамически-функциональной трактовки жизненных процессов. Знание человечества во всех его ипостасях, по мнению П., -- результат процесса самооткровения. Потенциал человека -- обусловливается характером его взаимоотношений с природой -- творением Божьего промысла: “...тот, кто хочет знать пути Природы, должен исходить их собственными ногами. То, что записано в книге Природы, записано буквами. Но листы этой книги -- это разные земли. И если таковы Законы Природы, то и надо переворачивать эти листы”. Ученый имеет право на поиск истины во всех землях и среди всех людей. Человек (“микрокосмос”) -- обладает божественной душой -- источником познания, нравственности и блаженства. Противником души, по П., выступают вампиры -- астральные тела, как правило, мертвых людей. Стремясь продлить собственное существование в физической плоскости, вампиры отнимают у живых людей жизненную энергию и используют ее в своих целях. По мнению П., “здоровый и чистый человек не может быть одержим ими... они могут действовать лишь на людей, имеющих в своем уме для них помещение. Здоровый ум является замком, который невозможно взять, если на то нет желания хозяина; но, если им позволить ворваться, они возбуждают страсти мужчин и женщин, возбуждают в них желания, сподвигают к дурным мыслям, разрушительно действуют на мозг; они обостряют животный разум и удушают моральное чувство. Дьявольские духи овладевают только теми людьми, в которых животная природа является доминирующей. Умы, просвещенные духом истины, не могут быть одержимы...”. Лечение больного, таким образом, должно осуществляться, по П., в единстве трех уровней -- телесного, душевного и духовного.

А.А. Грицанов

ПАРЕЙСОН (Pareyson) Луиджи (1918--1991) -- итальянский философ. Академик, член Международного института философии. Основные сочинения: “Философия существования и Карл Ясперс” (1940), “Очерки по экзистенциализму” (1943), “Экзистенция и личность” (1950), “Эстетика. Теория формирования” (1954), “Система свободы” (1965), “Теория искусства” (1965), “Проблемы эстетики” (1965), “Беседы об эстетике” (1966), “Философия свободы” (1989) и др. Отталкиваясь от полемизирующей с Гегелем идеи Кьеркегора о том, что индивид (“Единичный”), оспаривающий и ниспровергающий систему; противостоящий всем формам миропонимания -- пантеизму и имманентизму, например, -- провозглашающих поглощение индивидуального универсальным; выступающий как оплот трансценденции и исток христианства, -- важнее рода и гегелевского “человечества”, П. сформулировал принцип “онтологического персонализма”. В контексте этой идеи П. отвергал допущения, что философия всегда и в главным образом является материально и идеологически ангажированной и общественно-исторически обусловленной. Философия не должна трактоваться ни как идейно-предзаданная концептуализация условий бытия людей, ни как набор догм, детерминирующий и ограничивающий свободное мышление индивидов. Проблема, по мнению П., состоит в уяснении того, как может сочетаться плюрализм в понимании истины с отказом от ее релятивистских трактовок, как сочетаются сущностная множественность системы философских знаний с идеалом целостности истины, как может амортизировать остроту этих интеллектуальных противоречий философствование в стиле диалога. П. не считал, что историческая и теоретическая дискредитация гипотез о тотальности и жесткой одномерной линейности общественной эволюции могут и должны трансформироваться в доминирование ценностей софистики, скептицизма и релятивизма. Философия у П. -- одновременное “выражение духа времени и личностного и спекулятивного начал в их максимальной ценности”. Взаимную связь и обусловленность философии своим временем П. усматривал в выборе философом определенной позиции по отношению к эпохе. Поскольку же выбор позиции и ответы на вопросы -- промысел многих блестящих умов, то ни одна философия не имеет права претендовать на обладание абсолютной истиной. При всей непримиримости интеллектуальных баталий, подлинная философия полифонична, свободна для выражения любых мнений, непредсказуема. Именно такая “конфилософия”, согласно П., -- в рамках которой никто не претендует на последнее слово, -- является современной настоящей “любовью к мудрости”. Единственная истина, по П., всегда выражается в личностно окрашенной ипостаси, она всегда -- интерпретационно задана. С точки зрения П., “всякое человеческое отношение, идет ли речь о познании или действии, об искусстве или личных связях, об историческом познании или философской медитации, всегда имеет характер интерпретации. Этого не могло бы быть, если бы не сам характер отношения бытия с тем, что внутри него, -- с человеком. Именно в нем обнаруживается родовая солидарность бытия с истиной. В истине нет ничего, кроме интерпретации, а интерпретация всегда толкует об истине”. В контексте данной проблемы П. утверждал: недопустимо произносить имя Божие всуе в стилистике объективистски выстроенных философских систем. Идея Бога не может и не должна выступать как предмет каких-либо рациональных доказательств и обоснований. Это -- вопрос индивидуального однозначного выбора, могущий быть осмысленным в границах подходов мифа и личностного религиозного опыта. Ни существование Бога, ни “смысложизненные” вопросы не входят в проблемное поле философии, они доступны, по мнению П., душевным прикосновениям человека лишь посредством чувственных образов и словоформ, не имеющих ничего общего с рационально-доказательными традициями прошлого.

А.А. Грицанов

ПАРЕТО (Pareto) Вильфредо (1848--1923) -- итальянский мыслитель, социолог и экономист, внесший оригинальный вклад в экономическую теорию и социологическую науку. Профессор в Лозанне (с 1894). Основные сочинения: “Трактат всеобщей социологии” (1916), “Экономика и социология” (1907) и др. Член т.наз. “Лозанской экономической школы”, занял в ней особое место своими разработками проблем потребностей, обосновав понятие “полезность” как критерий потребностей человека, разработал экономическую модель “кривых безразличия”, по которой можно абстрактно рассчитать пропорции между количеством двух различных товаров по определенным ценам таким образом, что при данном уровне доходов потребитель наконец найдет такую комбинацию, которая может считаться наиболее благоприятной для удовлетворения его потребностей. Своими графически изображенными конструкциями П. связывал представления возможных производителей и потребителей. По П., эта модель применима для любого общества. В социологии П. известен прежде всего своей теорией “циркулирующей элиты” и концепцией “нелогического действия”. Подвергнув критике “гуманитарные”, “позитивистские”, “механистические” социологии, П. ставил задачу разработки “исключительно экспериментальной” социологии, подобно химии, физике и другим аналогичным наукам. Предметом социологии, по П., является поведение людей. Он подчеркивал иррациональный и алогичный характер человеческого поведения. Все поступки людей П. разделил на логические и нелогические. Первые -- это целесообразные, руководимые осознанными целями, поступки. Вторые -- это неосознанные, инстинктивные поступки. В самой жизни оба типа выступают всегда в смешанной форме. Движущей силой общественного развития служат нелогические поступки, в основе которых лежит комплекс побудительных инстинктов, желаний, интересов, изначально присущих человеку и составляющих устойчивую психическую константу любого нелогического действия. Этот комплекс П. назвал “остатком” (residue). Но человеку изначально задана и потребность в логическом, вернее, псевдологическом, обосновании постфактум своего поведения. Поэтому каждый нелогический поступок обязательно содержит и изменчивые интерпретации “остатков”, которые объясняют, но и в то же время маскируют их. Эти элементы П. назвал “производными” (derivazioni). “Остатки” П. разделил на шесть следующих классов: 1) инстинкт комбинаций, он чаще всего встречается у добивающихся успеха политиков; 2) постоянство агрегатов, которое обусловливает, например, длительное существование династий, опирающихся на “законность” и устойчивость религиозных взглядов; 3) потребность в демонстрации собственных чувств, скажем, через ритуальные или культовые действия или сохранение форм проявления почтения при иерархическом строе; 4) инстинкт общительности, с которым связана, например, потребность в признании социальной группой; 5) инстинкт целостности индивида, направленный на обеспечение безопасности собственности и личности, стремящейся к тому же получить предпочтение со стороны общества; 6) инстинкт сексуальности, на который накладывается табу с помощью мифов или требования публично демонстрировать добродетели. “Производные” П. тоже классифицировал на четыре группы: 1) простые утверждения; 2) утверждения, подкрепленные каким-либо авторитетом; 3) утверждения, опирающиеся на манипулятивное использование чувств, например, заигрывание с народом в личных или партийных интересах; 4) утверждения, зависящие исключительно от словесных доказательств. Каждый класс “остатков” состоит из многих элементов, а четыре класса “производных” состоят из семнадцати различных форм. Пятьдесят два “остатка” (П. перечислил именно столько) могут вступать в различные сочетания друг с другом и с семнадцатью формами “производных”. Следовательно, вполне логичны упреки критиков П. о “неустойчивости”, “противоречивости” и “несовместимости компонентов” его системы логических и нелогических мотивов, всей его теории “социального равновесия”. Классификацию “остатков” и “производных” П. положил в основу объяснения всех общественных явлений, считая, что их комбинациями конкретно определяется тот или иной социальный процесс или феномен. Так, разрабатывая и демистифицируя различные “производные”, П. показывает, что юридические теории являются не обоснованием действительного применения законов, а всего лишь использованием ложных аргументов в соответствии с корыстными целями. Моральные “производные” служат сокрытию аморальных целей, религиозные -- прикрывают низменные чувства, общие всем эпохам и народам. Методологическую основу его теории “циркулирующей элиты” тоже составляет парадигма “остатков” и “производных”. Именно они лежат в основе объяснения классовых отношений, социальных противоречий, общественного неравенства, смены политической власти, эволюции ее форм, государства и т.п. Общество, по П., это система, находящаяся в равновесии, поскольку антагонистические интересы отдельных слоев и классов нейтрализуют друг друга. Извечный антагонизм вызывается социальным неравенством людей, обусловленным неравномерным распределением “остатков” среди них. В частности, способностью к руководству обладают немногие -- те, кто составляет элиту. Деление на способную к управлению элиту и неэлиту П. считает существенной чертой всех человеческих обществ, а “круговорот” элит, их стабилизацию и иерархию, -- движущей силой общественного развития, лежащей в основе всех исторических событий. Согласно этой концепции, индивиды, наделенные от рождения “остатками”, т.е. предрасположенностью к манипулированию массами при помощи хитрости и обмана (“лисы”) или способностью применения насилия (“львы”), создают два различных типа правления, которые приходят на смену друг другу в результате исчезновения соответствующих “остатков” с последующей деградацией элиты, приводящей ее к упадку. Если правящая элита не противодействует этому путем кооптации новых членов из низших классов, в изобилии обладающих соответствующими качествами, то наступает социальная революция, весь смысл которой, согласно П., заключается в обновлении персонального состава правящей верхушки -- элиты общества. В области хозяйственной деятельности “львам” и “лисам” соответствует типы “спекулянтов” и “рантье”, прототипами которых являются бизнесмены и их противоположность -- робкие вкладчики, живущие стрижкой купонов. Преобладание в обществе “рантье” -- свидетельство стабилизации общества, переходящей затем в загнивание. Преобладание “спекулянтов” предопределяет развитие в социальной и экономической жизни, чреватое катаклизмами. Стабильность достигается именно за счет их последовательной смены -- “круговорота элит”. В концепции П. политические и экономические изменения связаны с циклами духовного производства -- интеллектуального, религиозного, художественного и т.п. Здесь происходит ритмическая смена периодов веры и скептицизма, в основе которых в конечном счете лежат “остатки” первого и второго классов. Идеи социологической теории П. ныне широко используются политологами, сторонниками структурно-функционального анализа, исследователями средств массовой коммуникации и др.

Г.П. Давидюк

ПАРМЕНИД Элейский (вторая половина 6 -- начало 5 в. до н.э.) -- основоположник элейской школы, одна из ключевых фигур в истории древнегреческой философии и европейской философской традиции вообще. Первые греческие философы-ионийцы, размышляя о природе вещей, строили космологические модели, в которых все наблюдаемые явления объяснялись как происходящие из некоторого вещественного первоначала. Сходные воззрения разрабатывает и П., трактуя космос как образованный действием двух стихий -- эфирного Огня (Света), легчайшего и тонкого, и тяжелой и плотной Ночи. Однако этот привычный круг представлений квалифицируется П. как “путь мнения”, которому он противопоставляет “путь истины”, открывающий новые горизонты философского поиска. Философское мышление, ищущее необходимость в мире, само должно, по П., обладать внутренней необходимостью. Однако всякая мысль, имеющая дело с изменчивым видимым миром, сама изменчива и непостоянна, и представляет собой лишь правдоподобное мнение (“мнение” не обязательно ложно, суть дела в том, что оно никогда не достигает непререкаемости истины). Обладать внутренней обязательностью, согласно П., может лишь “чистая” мысль, коренящаяся в себе самой и свободная от всяких ссылок на видимое. Что же оказывается предметом философского мышления, коль скоро “путь истины” выводит за пределы видимого мира с его движущимся многообразием? Это -- бытие как таковое: вещи могут быть такими или иными, но прежде всего они просто “есть”; бытие вещей образует умопостигаемую предпосылку любой их конкретной определенности. П. впервые разработал понятие бытия, играющее одну из главных ролей в категориальном аппарате западной философии на протяжении всей ее истории. Движение по “пути истины” представляет собой, по П., принятие ряда философских утверждений посредством их доказательства на основе принципа тождества бытия и мышления (“мыслить и быть одно и то же”) -- реально лишь то, что мыслимо, а то, что немыслимо, не существует. В частности, утверждает П., небытия не существует, ибо оно немыслимо и невыразимо. Бытие же есть и наделяется рядом характеристик, представляющих собой в основном следствия из отрицания небытия: бытие не возникает и не исчезает, оно непрерывно и однородно, оставаясь себетождественным, оно ни в чем не нуждается и представляет собой совершенную сферу. Введение П. оппозиции “пути мнения” и “пути истины” стало судьбой европейской философской мысли по крайнее мере на два с половиной тысячелетия. Во-первых, она легла в основу самоопределения философии -- приобрела силу предрассудка в убеждении, что повседневный опыт ограничен кругом видимого (т.е. видимостью), и, лишь порывая с ним, становясь “чистым” и самодостаточным, мышление способно постигать подлинную реальность. Во-вторых, эта оппозиция предопределила сложные и исторически изменчивые отношения между “физикой” (натуральной философией) и метафизикой в пределах философской концепции действительности.

В.Н. Фурс

ПАРСОНС (Parsons) Толкотт (1902--1979) -- американский социолог. Основатель школы структурного функционализма в социологии (линия функционального императивизма в отличие от линии функционального структурализма Мертона, по определению Дж. Тернера). На протяжении более чем 30 лет после 2-й Мировой войны являлся одним из основных теоретиков социальной мысли, по крайней мере, в англоговорящем мире. Образование: Амхерстский колледж (степень бакалавра, с отличием); Лондонская школа экономики (магистратура); Гейдельбергский университет (докторантура). С 1927 -- преподаватель социологии в Гарвардском университете. В 1949 был избран президентом Американской социологической ассоциации. Являлся членом и президентом Американской академии искусств и наук. Для П. основной научно-исследовательской задачей было построение общей, системной, основанной на обобщении накопленного эмпирического и теоретического опыта, социологической теории. Для построения собственной концепции П. широко использует работы своих предшественников: Дюркгейма, в частности, его идею “органической солидарности” и метод анализа стабильности социальной системы, состоящей из функционально-дифференцированных ролей; М. Вебера, -- обоснование необходимости изучения социальных организаций и институтов через обобщенную схему -- “рациональность социальной системы”; а также труды Парето (в интерпретации Л. Дж. Хендерсона). Кроме того П. придает большое значение положениям, разработанным в рамках антропологического и психологического направлений социальной мысли (Спенсер, Фрейд). В своей первой книге (“Структура социального действия”, 1937) П. утверждает, что основным объектом анализа в социологической теории систем действия является единичный акт, который конституируется из: актера; целей деятельности; социальной ситуации, представленной средствами и условиями, нормами и ценностями, посредством которых выбираются цели и средства -- “Если что-либо и является существенным для концепции социального действия, так это его нормативная ориентация”. Система действия является структурированным набором единичных актов. В таком социальном контексте индивиды стремятся к максимальному удовлетворению, а поведение и отношения, достигающие этой цели, становятся институциализированными в систему статусных ролей. П. описывает социальное действие как состояние напряжения между элементами двух порядков -- “нормативными” и элементами “условий”. Если рассматривать социальное действие как процесс, то он означает “последовательное отрицание элементов условий в направлении конформности с элементами норм”. Впоследствии П. определяет социальную систему как “модель организации элементов действия, соответствующих последовательности или упорядоченному набору изменений интегративных образцов множества индивидуальных актеров”. Социальная система, в соответствие с его теорией, предполагает наличие трех подсистем: (1) личностная система (действующие актеры); (2) система культуры (разделяемые ценности, которые обеспечивают преемственность и последовательность норм и предписанных им статусных ролей); (3) физическое окружение, на которое общество должно ориентироваться. Каждая система, развиваясь, сталкивается с двумя основными наборами проблем. Во-первых, внутренняя проблема достижения социального порядка или интеграции. Развитие проблемы в таком ракурсе приводит П. к формированию его знаменитой концепции систем и подсистем, каждая из которых отвечает “внутренним и внешним функциональным требованиям системы социального действия. Для того, чтобы выжить, любая система должна отвечать четырем функциональным требованиям: адаптация (к физическому окружению; экономика); достижение целей (средства организации ресурсов для достижения целей и получения удовлетворения; политика); интеграция (форма внутренней и внешней координации системы и пути ее соотнесения с существующими отличиями; социетальное сообщество); поддержание образцов, латентность (средства достижения относительной стабильности; социализация). Данная концепция широко известна под названием AGIL (адаптация -- цель -- интеграция -- латентность). Все подсистемы связаны между собой “средствами обмена” (“Экономика и общество”, 1956), которые представляют собой деньги (А), власть (G), влияние (I), и обязательства (L). Равновесие социальной системы зависит от этих сложных процессов обмена между различными подсистемами. Условно, научную деятельность П. можно разделить на два этапа: доэволюционные и эволюционные работы. Основные положения его ранних работ, которые впоследствии были реализованы в эволюционной концепции истории, можно свести к нижеследующему: (1) все существующие живые системы, включая системы действия и общества, определяются двумя наборами отношений -- отношениями между частями систем и отношения типа “система -- окружение”; (2) концепция функции является ключевой для анализа обоих типов отношений. Анализ отношений между частями системы сводится к проблематике поддержания внутренней структуры (гомеостазиса). Анализ же отношений типа “система -- окружение” -- к проблеме адаптации к изменяющемуся внутреннему окружению; (3) и в том, и в другом случае, основной функциональной значимостью обладает система, а не ее части. Тематика доэволюционных работ П. сосредоточена, таким образом, на концепции социальной системы как ограниченно-замкнутой и поддерживающей стандартные образцы; иерархическом порядке концепции системы, функции, структуры и процесса; а также внутренне-внешней оси четырехфункциональной парадигмы. В более поздних работах П. обращается к проблеме истории и эволюции человеческого общества. Согласно теории “социокультурной эволюции общества”, последнее развивается от простых форм к более сложным, через процесс деления и дифференциации с последующей повторной интеграцией. Фактором, направляющим эволюцию, является возрастание способности к адаптации. П. отмечает наличие критерия самодостаточности, который и отличает человеческое общество от других социальных систем и, таким образом, концептуализирует культурную систему, системы личности и поведения, как окружение социальных систем. Системы и подсистемы общества организуются в кибернетическую иерархю: культурная, социальная, личностная и биологическая. Эволюция проходит следующие стадии: примитивную, продвинутую примитивную, промежуточную и современную. Примитивное общество однообразно и гомогенно, отсутствует разнообразие подсистем. За счет процессов дифференциации подсистем и их функций примитивное общество проходит ряд стадий и в конце концов приходит к своему современному состоянию. Основными характеристиками современного общества являются: (1) полная дифференциация систем в соответствие со схемой AGIL; (2) доминирование в экономике массового производства, наличие бюрократической организации, -- рынок, деньги являются общепризнанным средством обмена; (3) система права -- основа социального контроля и координации; (4) наличие социальной стратификации, в основе которой лежит критерий успеха; (5) дифференцированная, сложная система социальных взаимосвязей. Творческое наследие П. огромно, однако среди основных его работ можно выделить следующие: “Социальная система” (1951), “К общей теории действия” (написана с Э. Шиллсом, 1951), “Общества: эволюционные и сравнительные перспективы” (1966), “Система современных обществ” (1971), “Социальное действие и условия человеческого существования” (1978). Теоретические идеи П., развиваемые им на протяжении 40 лет, подверглись резкой критике со стороны представителей других направлений, в частности сторонников конфликтной социологии, феноменологии, гуманистической школы в социологии. Критике подверглось обращение к биологическим и органическим аналогиям, анализ социального порядка и исключение из проблемного поля девиантных отклонений и социальных конфликтов; отсутствие удовлетворительного объяснения социальных изменений, их подмена теорией дифференциации; отсутствие определения и анализа социальных классов; тавтологичность самой теории, отсутствие возможности ее операционализации; ее излишняя “объективность”, поскольку несмотря на то, что П. ввел элемент субъективности в свою теорию социального действия (“система отнесенного действия”), очевидно, что в его теории общество доминирует над субъектом действия. Однако, такая многоаспектность критики теоретической социологии П. может расцениваться как еще одно ее достоинство, поскольку большинство современных социальных теорий развивались, полемизируя с ней, оппонируя и заимствуя у нее теоретические положения, понятия и принципы. В последнее время обращение к теории структурного функционализма повторно входит в моду. Например: Дж. Александр “Возрождение Парсонса в немецкой социологии”, Р. Коллинз “Социологическая теория” (1984), Р. Мюнх “Теория Парсонса сегодня: в поисках нового синтеза”, работы Э. Гидденса и Дж. Тернера.

Е.А. Угринович

ПАРТИЯ политическая -- организованная группа единомышленников, представляющая интересы части людей, отстаивающая ту или иную идею организации или трансформации общества, устремленная к достижению политической власти или участию в ней для реализации своих программных установок. Зарождение П. традиционно относят к Античному миру, когда в Древней Греции и Древнем Риме возникают особые группы людей, активно отражающие интересы различных общественных слоев. Однако предшественниками П. современного типа принято полагать политические организации, возникшие в ходе борьбы буржуазии против абсолютной монархии, в процессе становления политической системы и политической жизни раннебуржуазных государств Западной Европы и Америки в конце 17 -- начале 18 вв. В период буржуазной революции в Англии действовали П. пресвитериан, отражавшая интересы умеренной буржуазии и дворянства; П. индепендентов, представлявшая радикальное крыло буржуа и обуржуазившегося дворянства. Великая Французская революция связана с возникновением П. Фельянов, выступавшей за конституционную монархию; П. жирондистов, отражавшей интересы умеренной торгово-промышленной и земледельческой буржуазии; П. якобинцев, объединявшей буржуазных революционных радикалов. Окончательно современный облик политических П. сложился в 19 в. Это было тесно связано с введением всеобщего избирательного права, послужившего значительному развитию представительной системы. Именно П. стали индикатором осознания своих интересов различными группами населения с учетом истории и традиций общества: П. являются продуктом социально-экономического и общественно-исторического развития каждой конкретной страны. В большинстве государств современного мира политические П. занимают главное место в политической системе, одновременно являясь инициирующим фактором гражданского общества, связующим звеном между ним и государственными институтами. В отличие от общественных организаций и движений (профсоюзов, молодежных, женских, экологических, антивоенных и т.д.), которые отстаивают интересы отдельных слоев населения посредством воздействия на соответствующие государственные органы, П. в центр своей деятельности ставят борьбу за власть парламентским (через выборы) либо внепарламентским путем, связанным с насильственным свержением существующей власти. П. воспринимают умонастроения общества, перерабатывают и претворяют их в политику, они выступают одним из важнейших механизмов распределения (перераспределения) в обществе властных статусов. Весьма значима роль П. в отборе и формировании лидеров и элит для всех уровней политической системы. Выборы -- самая активная фаза деятельности политических П. Победа на выборах открывает перед П. широкие возможности по организации государственной политики, подбору и расстановке кадров управления, принятию политических решений, обязательных для всей страны. В зависимости от типа своей организационной структуры П. могут быть кадровыми и массовыми. Кадровые П. активизируются в основном во время предвыборных кампаний. Они немногочисленны. В них отсутствует система членства, регулярная уплата взносов и другие организационные элементы. Для массовых П. характерны многочисленность сторонников, сложная организационная и иерархическая структура, партийная дисциплина, система членства с уплатой взносов. Возглавляют их профессиональные политики. По отношению к правящему политическому режиму П. делятся на правящие и оппозиционные. Статусом правящих обладают те П., которые в результате парламентских или президентских выборов получили преимущество перед другими П. Оппозиционные П. -- это те, которые после выборов получили вторые, третьи и т.д. политические роли. Они стремятся к властному положению, критикуют правящую П. и государственные институты за их ошибки, просчеты во внутренней и внешней политике, выдвигают альтернативные программные предложения. В зависимости от идеологических позиций, П. можно подразделить на идейно-политические (реформистские, консервативные, реакционные, революционные); прагматические, или избирательные, фактически действующие лишь в период предвыборных кампаний; харизматическо-вождистские, полнота власти в которых сосредоточена в руках вождя, лидера (ленинско-сталинская, маоистские, гитлеровская). Классификации П. не могут носить статичного характера. Одни и те же П. воплощают в себе признаки разных классификаций. Политический рынок в большинстве обществ в основном заполнен, поэтому появление новых сильных П. на политической сцене -- очень редкое явление.

В.А. Божанов

ПАСКАЛЬ (Pascal) Блес (1623--1662) -- французский философ-мистик и математик, основоположник теории вероятностей. Основные сочинения: “Мысли” (1669), “Провинциалы, или Письма, написанные Луи де Монтальтом одному своему провинциальному другу” (1656, выдержали свыше 60 изданий), “Об искусстве убеждать” (1655--1657), “Молитва к Богу об обращении во благо болезней” (1659) и др. Драматичный жизненный путь П. неразрывно связан с его становлением в качестве религиозного философа. “Первое обращение” П., временно прервавшее его чрезвычайно плодотворную научную деятельность, произошло на почве увлечения янсенизмом, после чего он, однако, вернулся к занятиям наукой. Краткий период светской жизни П., внешне благополучный, сопровождался мучительными раздумьями о собственном существовании. Несчастный случай послужил толчком ко “второму обращению” П.: он пережил необыкновенный опыт “боговдохновения”, под влиянием которого П. набросал небольшой текст религиозно-экстатического содержания, в котором отрекся от мира и полностью “посвятил” себя Богу. После этого П. поселился в янсенистской общине Пор-Рояля и стал вести уединенный, аскетический образ жизни. Принял участие в борьбе янсенистов с иезуитами, написав знаменитые “Письма к провинциалу” (названные впоследствии так с легкой руки Вольтера). К концу жизни достиг крайней степени самоотречения. Молитва, религиозные размышления, совершенно подорванное здоровье и вспышки самоистязания составляют последний период жизни П., в который и писалась задуманная, но так и не оконченная “Антология христианской религии”. После его смерти нашли лишь отдельные отрывки, вошедшие в историю как “Мысли” П. Рассмотрение П. вопросов гносеологии и философской антропологии обосновывает его обращение к религиозной проблематике. Исключительная роль П. в истории философии определяется тем, что в эпоху механистического рационализма он первый -- предвосхищая иррационалистическую традицию в философии -- решительно ограничил сферу применимости научного познания, выделив наравне с ним познание непосредственное (постепенности рассуждения противопоставлялась моментальность проникновения). Если первый род познания, согласно П., осуществляется разумом (доказывающим), то второй -- сердцем (чувствующим). С другой стороны, ограниченность разума проистекает, согласно П., из онтологического статуса человека в мире. Все способности и свойства человека определены тем, что он занимает серединное положение меж двух бесконечностей (в большом и в малом). Разум не может обеспечить человеку устойчивость и уверенность, ибо, как пишет П., ничто не способно “укрепить конечное между двумя бесконечностями”. Осмысление неспособности человека к всеобъемлющему познанию в силу конечности и неоднородности его природы -- приводит П. к отказу от “самонадеянных исследований” в пользу “безмолвного созерцания”. По мнению П., зачеркивать разум также неприемлемо, как и признавать только разум. Человек, по П., -- лишь тростник, слабейшее из творений природы, но “тростник мыслящий”. Величие человека, говорит П., в том и заключается, что он сознает свое ничтожество. Отвлеченные науки оказываются не только бессильны в своих притязаниях на познание мира, но мешают человеку понять его собственное место в мире, задуматься, “что это такое -- быть человеком”. П. видит обязанность человека в том, чтобы сосредоточить мышление на себе самом, своем создателе и своем конце, однако вместо этого человек предпочитает развлечение, которое П. усматривал во всех внешних заботах и занятиях (в том числе, и искусством). Развлечение, эта “бедственная особенность” человеческого существования, коренящаяся “в изначальной бедственности нашего положения, в хрупкости, смертности и ничтожности человека”, отвлекает его от чувства тоски, тревоги, отчаяния и горечи своего бытия, не дает ему задуматься о своей судьбе. Ужасающая противоречивость человеческой природы делает человека “непостижимым чудовищем”. Он оказывается парадоксом для самого себя. “Мы жаждем истины, -- пишет П., -- а находим в себе лишь неуверенность. Мы ищем счастья, а находим лишь горечи и смерть”. По глубокому убеждению П., человек, осознавший трагизм своего положения, может найти выход только в христианской вере. При этом разум (размышление) играет лишь второстепенную роль: он только доходит до веры, но не приводит к ней. По отношению к вере разум сознает, что есть вещи, превышающие его понимание. Вся суть веры, по П., в том, что Бог постигается сердцем, а не разумом. Будучи “даром Божьим”, вера предполагает полное самоуничтожение человека, находящегося одновременно в состоянии радости и страха. Истинность христианской религии, доказываемая, согласно П., пророчествами и чудесами, претворяется в том, что она обязует любить Бога, а также в том, что лишь эта религия объясняет противоречие между величием и ничтожеством человека, ибо он способен познать себя только с помощью тайны преемственности греха -- здесь, как говорит П., завязан узел нашего существования. Истинное обращение заключается, по мнению П., в осознании непреодолимой противоположности между нами и Богом: человек может постичь Бога и самого себя только через посредника -- Иисуса Христа, в котором и концентрируется спасительная сила веры. Главной темой философских размышлений П. был человек. В своем стремлении определить сущность человеческой природы П. показал себя не только тонким психологом и моралистом, но и талантливым писателем, способным придать своим наблюдениям над жизнью и людьми как художественную выразительность, так и философскую глубину. Единодушное преклонение перед П.‑ученым всегда сопровождалось очень противоречивым отношением к П.‑философу. В нем видели мизантропа, замаскированного атеиста, психически больного человека. Мировоззрение П. подвергалось критике с самых разных сторон, и прежде всего французскими просветителями, выступившими в защиту человеческой природы. Вместе с тем, экзистенциалисты нашли в П. своего духовного предтечу (наряду с Кьеркегором) на основании того, что основные темы экзистенциализма (человеческое существование как исходный пункт философствования, заброшенность человека в мире, тоска, отчаяние, тревога как сущностные определения человека, смерть как ключевая категория человеческого существования) представлены в философии П.

Т.В. Щитцова

ПАСТИШ (фр. pastiche: от итал. pasticcio -- стилизованная опера-попурри) -- понятие философии постмодернизма, содержание которого фиксирует: 1) способ соотношения между собою текстов (жанров, стилей и т.п.) в условиях тотального отсутствия семантических либо аксиологических приоритетов и 2) метод организации текста как программно эклектичной конструкции (см. Конструкция) семантически, жанрово-стилистически и аксиологически разнородных фрагментов, отношения между которыми (в силу отсутствия оценочных ориентиров) не могут быть заданы как определенные. Исходно, в модернизме (см. Модернизм) П. интерпретировался как прием пародирования или автопародирования (см. Авангард). Поворот от модернистского к постмодернистскому пониманию П. фундирован трансформацией его содержания у Манна и Адорно; однако, собственно данный переход связан с именем Р.Пойриера, поставившего под сомнения саму возможность пародии в традиционном ее понимании, т.е. предполагающую наличие неуязвимой точки зрения: классики, так называемого “высокого стиля”, правильного литературного языка и т.п. (Для сравнения: представитель авангардной “Группы-63” А.Гульельми, видевший в П. “своеобразную пародию”, полагал, что “жизни без идеалов, без каких бы то ни было идеалов, не бывает и быть не может”.) В указанном контексте взамен концепта “пародия” Р.Пойриер предлагает использовать понятие “самопародия”, семантическая разница между которыми заключается, по его мнению, в том, что “в то время как пародия традиционно стремилась доказать, что, с позиции жизни, истории и реальности, некоторые литературные стили выглядят устаревшими, -- литература самопародии как абсолютно неуверенная в авторитете подобных ориентиров подвергает осмеянию и самое усилие установить правильность посредством акта письма”. Именно этот вектор интерпретации процедуры пародирования и ложится в основу постмодернистской концепции П. Развитие постмодернистской концепции П. связано с творчеством таких авторов, как И.Хассан, Джеймисон и др. Понятие П. конституирует свое содержание в контексте постмодернистской концепции интертекстуальности -- однако это не просто способ бытия стереофонически гетерогенного текста, понятого как палимпсест (см. Интертекстуальность, Конструкция). Так, уже Ч.Дженкс фиксирует характерный для постмодернизма принцип “парадоксального дуализма или двойного кодирования”, предполагающий -- при столкновении в одном интертекстуальном пространстве двух и более фрагментов содержательно и стилистически различных “текстуальных миров” -- неизбежное возникновение квази-пародийного эффекта, в рамках которого каждый фрагмент “иронически преодолевает” все другие и, в свою очередь, “иронически преодолевается” каждым из них. В этом отношении П. задает аксиологическое пространство тотальной аутопародии (П. как тип отношения) и одновременно ее результат, поскольку последний в постмодернистской системе отсчета является принципиально процессуальным и не объективируется в финально завершенном продукте, т.е. тексте, имеющем определенное значение (П. как тип конструкции). В контексте таких парадигмальных презумпций постмодернизма, как “постмодернистская чувствительность”, предполагающая видение мира как принципиально хаотичного (см. Постмодернистская чувствительность), и “закат метанарраций”, задающий видение культуры постмодерна как организованной по принципу нонселекции (см. Нонселекции принцип, “Закат метанарраций”), в принципе невозможно конституирование понятия “лингвистическая норма”. Согласно постмодернистской рефлексии, “распыление ... литературы на множество специфических индивидуальных стилей и манер имело следствием языковую фрагментаризацию социальной жизни до такой степени, когда утрачивает свою силу сама норма..., которая сама становится всего лишь еще одним идиолектом среди прочих” (Джеймисон). Это означает и невозможность пародии в традиционном ее значении: по оценке Джеймисона, “чувство, что существует еще нечто нормальное на фоне высмеиваемого”, может считаться в современной культуре “окончательно угасшим”. В этой ситуации “пародия обнаруживает собственную ненужность: она отжила свое, и этот странный новый феномен пастиша постепенно занимает ее место” (Джеймисон). В постмодернистском своем понимании П. “подобно пародии, является подражанием.., пользованием стилистической маской”, однако принципиальное его отличие от пародии, задающее специфику феномена П., заключается в том, что его процессуальность оказывается эмоционально нейтральной, лишенной энергии отрицания (тогда как пародия отрицает пародируемое) и пафоса утверждения (ибо пародия всегда имеет в виду предпочтительную альтернативу пародируемому): по оценке Джеймисона, “это нейтральная практика ... подражания без каких-либо скрытых пародийных намерений, с ампутированным сатирическим началом, лишенная смеха и уверенности в том, что наряду с аномальным языком ... все еще существует некоторая здоровая лингвистическая норма”. В подобной культурной среде П., согласно позиции И.Хассана, может быть рассмотрен как инструмент (метод) борьбы против языка, “лживого по своей природе”, а именно -- против претензий последнего на обладание каким бы то ни было аксиологически выделенным (не только единственно возможным или так называемым “правильным”, но и вообще предпочтительным) смыслом. В отличие от модернизма, постмодернизм не борется с каноном, ибо в основе этой борьбы лежит имплицитная презумпция признания власти последнего, он даже не ниспровергает само понятие канона -- он его игнорирует. В подобном аксиологическом пространстве пародия выступает единственным способом бытия интертекстуального текста: пародист, “предлагая имитацию романа его автором”, в свою очередь, имитирует роль автора имитации, тем самым “пародируя себя в акте пародии” (И.Хассан). В организационно-гештальтном аспекте П. также выступает как феномен принципиально ризоморфный (см. Ризома) и ацентричный (см. Ацентризм): конструкция, организованная по принципу П., не предполагает ни возможности выделенной семантики, ни возможности вертикально выстроенных соотношений значений. Очерчивая ареал распространения П. в культуре постмодерна, постмодернизм фиксирует, что он практически не имеет предметных (как и каких бы то ни было иных) ограничений: по оценке Джеймисона, мы можем констатировать “вездесущность П.” в современной культуре. См. также: Интертекстуальность, Коллаж, Конструкция, Постмодернистская чувствительность.

М.А. Можейко

ПАТРИСТИКА (лат. patres -- отцы) -- направление философско-теологической мысли 2--8 вв., связанное с деятельностью раннехристианских авторов -- Отцов Церкви. Семантико-аксиологические источники оформления П. -- античная философия (общерациональный метод и конкретное содержание таких философских течений, как платонизм и неоплатонизм, стоицизм и др.), с одной стороны, и христианская телеологическая доктрина (прежде всего, идея откровения, а также семантические фигуры теизма, креационизма, телеологизма и др.) -- с другой. В эволюции П. могут быть выделены три содержательных этапа: (1) -- ранняя П. или апологетика (2--3 вв.), связанная с деятельностью таких авторов, как Юстин (ум. ок. 165, осн. соч.: “Апология” к Антонину Пию и “Апология” к Марку Аврелию, “Беседы с Трифоном-иудеем” и др.); Татиан (ок. 120 -- ок. 175, осн. соч.: “Обращение к грекам”, свод четырех Евангелий “Диатессарон” и др.); Афинагор (ум. ок. 177, осн. соч.: трактат “О воскрешении мертвых” и “Послание” к Марку Аврелию); Тертуллиан; Климент Александрийский (Тит Флавий, ум. до 215, осн. соч.: трактаты “Увещевание к эллинам”, “Педагог”, сборник эссе “Строматы” (“Лоскутный ковер”), беседа “Какой богатый спасется?”; Ориген. Центральная проблема П. -- проблема соотношения христианства с античным наследием, в рамках решения которой оформились как направление, ориентированное на гармонический синтез христианской идеи откровения с философской традицией античного рационализма (Юстин, Афинагор, Климент Александрийский и др.), так и направление, прокламировавшее их несовместимость и резко дистанцирующее христианство как “мудрость варваров” (Татиан) эллинской книжной учености (Татиан, Тертуллиан и др.); идея остро актуализировалась в христианской мистике, ценностно акцентировавшей “искреннее молчание безграмотного простолюдина” по сравнению с изощренно-спекулятивным мудрствованием ученого теолога с его “сладострастием слов” (Иероним) и рассудочностью вместо сердечной веры, а также в протестантизме в ранних его версиях); (2) -- зрелая П. (3--5 вв.), реализующая себя на греческом Востоке -- в деятельности каппадокийского кружка: Василий Великий Кесарийский (ок. 330--379, осн. соч.: “О святом Духе”, “Шестоднев”), его брат Григорий Нисский (ок. 335 -- ок. 394), Григорий Богослов Назианзин (ок. 330 -- ок. 390, осн. соч.: “О моей жизни”, “О моей судьбе”, “О страданиях моей души”), Амфилохий Иконийский и др., синтезировавшие христианское вероучение и философские методы античности; а на латинском Западе -- в деятельности Августина. Центральное направление в развитии П. этого периода -- борьба с ересями (арианство, монтанизм, докетизм, монофизитство, гностицизм и др.), что связано с обретением христианством статуса государственной религии и официальной формулировкой христианского Символа веры на Никейском вселенском Соборе (325), конституировавшем основные догматы вероучения. В рамках зрелой П. оформляются тексты Псевдо-Дионисия Ареопагита (“Ареопагитики”), заложившие основы апофатической теологии и христианской мистики в целом; (3) -- поздняя П. (5--8 вв.), центрирующаяся на проблеме систематизации христианского вероучения. Ключевая фигура -- Иоанн Дамаскин (ок. 675--753) -- византийский богослов и поэт, завершивший систематическое оформление основ христианской теологии; также Леонтий (ок. 475--543) на Востоке и Боэций (Анций Манилий Торкват Северин, ок. 480--525, осн. соч.: “Утешение философией”) на Западе. Систематизаторская деятельность Иоанна Дамаскина и ориентация Боэция на античную философскую традицию (прежде всего, комментарии к Аристотелю и Порфирию) заложили основы средневековой схоластики. Несмотря на то, что многие тезисы П. (особенно в раннем ее варианте) были осуждены после принятия Никейского Символа веры (идеи Оригена о множественности миров, всеобщем спасении, предсуществовании душ, приоритетности второй ипостаси -- Бога-Отца -- в структуре Троицы; отрицание Татианом двойственной природы Христа (в “Диатессороне” была опущена земная биография Христа и сведения о его происхождении из рода Давидова) и его докетизм -- учение об иллюзорности телесности Иисуса -- см. Иисус Христос), П. сыграла выдающуюся роль в развитии христианской культуры. В рамках П. были заложены основы систематической христианской теологии как в катафатическом (от Климента Александрийского и Оригена до Иоанна Дамаскина), так и в апофатическом (от Августина до Псевдо-Дионисия Ареопагита) ее вариантах, сформирован исходный фундамент экзегетики (от Оригена до Григория Нисского), оформлены первые христианские катехизисы (см. Тертуллиан), введены многие основополагающие понятийные структуры христианской теологии (например, Тертуллианом -- касательно структуры Троицы). П. не только значительно способствовала содержательной стабилизации христианской догматики, но и существенно повлияла на развитие глубинного психологизма христианства с его рафинированной культурой рефлексивной интроспекции (от Григория Богослова до Августина). Именно в рамках П. окончательно конституировалась концептуально фундаментальная для христианства идея приоритета индивида (см. Персонализм) по отношению к абстрактному человечеству (антропология Григория Нисского). Проблематика П. во многом определила проблемное поле как православной (ср. паламитские дискуссии в рамках исихазма и анализ христологической проблемы в П.), так и в католической (ср. проблему воли и благодати в патристической и антилютеранской литературе) теологии. В целом, содержание П. признано в христианстве (православие и католицизм) важнейшей составляющей Священного предания; изучение П. оформилось в рамках богословия в качестве дисциплинарной патрологии. Многие идеи П. актуализируются в рамках историко-философской традиции, как, например, просветительская интерпретация христианства Климентом Александрийским в контексте гуманизма Ренессанса (Эразм Роттердамский, Мор и др.).

М.А. Можейко

ПЕДАГОГИКА -- наука, объектом изучения которой является образование как особая область социокультурной действительности. Относительно этого объекта П. создает один или несколько научных предметов. П. -- научная дисциплина, обеспечивающая средствами и знаниями те процессы и институты в обществе, которые задают преемственность поколений и воспроизводство самого общества как в имеющихся формах его существования, так и в новых, определяющих его развитие. По своей сути П. -- это практическая философия. До сих пор среди педагогов и теоретиков П. широко распространено убеждение, что создание учебников, задачников, методических пособий по тем или иным учебным предметам, проектирование новых программ обучения и воспитания и т.п. и есть собственно научная задача П., ее научный продукт. Тем самым П. определяется ими как инструмент, своеобразное “техническое приспособление” по передаче информации. Но когда вопрос ставится таким образом, возникает вполне оправданный и обоснованный условиями контртезис, что П. вообще не наука, а технология. Характер научных предметов, которые складываются и должны сложиться в П., в известных границах зависит от многообразия задач, решаемых в педагогической практике, одновременно подчиняясь своей автономной логике. П. не есть некое специфическое знание учителя или педагога. Ее предмет -- изучение содержания и особенность протекания базовых образовательных процессов. Рефлексия и разработка новых педагогических представлений идет либо с ориентацией на преемственность, воспроизводство и задание всеобщности функций образования, воспитания и подготовки, либо с ориентацией на их развитие, уникальность и подчеркивание различий. Всякая педагогическая система -- даже там, где она выдает себя сама за чисто эмпирическую науку, -- есть приложение к жизни философских воззрений ее автора. История образования фиксирует, что новые педагогические системы создавались и вводились философами-профессионалами (Я.А. Коменский, Дьюи), а история П. есть отражение истории философии (Платон, Локк, Руссо, Спенсер, Песталоцци, Кант и др.). Гессен отмечает, что даже самые частные и конкретные вопросы П. возводятся в последних своих основах к чисто философским проблемам, и что борьба различных педагогических течений между собой есть только отражение более глубоких философских противоположностей. Такое понимание (вслед за Наторпом) позволяет ему назвать П. прикладной философией, т.е. наукой, основанной на знании основ бытия. Вместе с тем, школа является одним из наиболее инерционных социальных институтов. Эта черта относится и к учебному процессу, который, по характеристике Тоффлера, несет на себе следы конвейерной организации труда раннего этапа индустриального производства. Исследования показывают, что на протяжении последних лет в разных странах мира нетрадиционным для педагогов является построение обучения в контексте непрерывного образования, курс на создание для учащегося возможностей занимать не просто активную, но и инициативную позицию в учебном процессе, не просто “усваивать” предлагаемый учителем (программой, учебником) материал, но познавать мир, вступая с ним в активный диалог, самому искать ответы и не останавливаться на найденном как на окончательной истине. По сути речь идет о смене парадигмальных оснований образования: ведущим в деятельности педагога становится реализация деятельностного подхода. В современных условиях педагог -- это не тот, кто учит, а тот, кто понимает и чувствует, как ребенок учится; не тот, кто учит ребенка жить, транслируя нравственные нормы (поучает), а тот, кто чувствует жизнь ребенка как свою и тактично помогает его внутреннему, душевному росту, кто растет сам, развивая окружение детей, способствуя укреплению сообщества детей и взрослых. Поэтому настоящим педагогом становится сегодня не просто человек знающий, а человек, способный к культурному саморазвитию и творческому содружеству, сотрудничеству с детьми и взрослыми. В самом общем виде можно выделить идеальные типы организации педагогической деятельности и соответствующие им следующие виды П.: естественная П., П. культуры, П. идеала, элитарная П., эгалитарная П., информационно-кибернетическая П., дифференциальная П. В настоящее время в педагогической литературе актуальными называются деятельностная П., П. развития, приходящие на смену П. воспроизводства и трансляции культуры. Построение науки П. -- одна из основных задач нашего времени, на решение которой уйдут, наверное, силы нескольких поколений, т.к. система обучения и воспитания как объект изучения намного сложнее, чем объекты таких наук, как физика, химия, биология: к анализу и описанию объектов такой сложности человечество только подходит. Следует иметь в виду, что разные стороны и части системы воспитания и обучения уже анализировались и описывались, с одной стороны, в философии, а с другой -- такими науками, как психология, логика, социология, культурная антропология и др. В них накоплены знания о разных сторонах этих процессов, весьма существенные для дальнейшей работы. Поэтому, строя педагогическую науку, необходимо учитывать общефилософские и специальные -- социологические, логические, психологические и т.п. -- знания о процессах образования. П. выступает как комплексная наука, которая должна, с одной стороны, объединить, а с другой стороны, “снять” в себе знания и методы всех указанных наук -- и социологии, и логики, и психологии, -- поскольку они касаются процессов обучения и воспитания. Это -- важнейшая принципиальная установка, определяющая подход к построению науки П. Она кардинально отличается от использования данных социологии, логики и психологии в педагогической работе, ибо при таком подходе строится единый предмет П. и разрабатывается единая система специфически педагогических методов, которые затем условно могут быть разложены на “Педагогико-социологичеекие”, “Педагогико-логические”, “Педагогико-психологические”. П. -- одна из профессиональных деятельностей в обществе и, как все другие деятельности, она имеет свои нормы, свои специфические средства для анализа и оценки реализации этих норм в тех или других условиях. Теоретические предпосылки П., лежащие в основе педагогических норм, базируются как минимум на двух группах наук: одна -- психология и физиология, т.е. науки о человеке; вторая, группа -- теоретические науки, отвечающие на вопросы о целях образования, которые зачастую представляются слишком очевидными, близкими и обманывают нас своей видимой несомненностью. Наряду с психологией и физиологией, -- как минимум, антропология, эпистемология, семиотика, логика, диалектика, теория деятельности, праксеология, герменевтика, социология, а также риторика и гомилетика должны быть включены в учебный план подготовки специалистов-педагогов, ибо П. как раз и составляет материал этих и некоторых других наук плюс еще конструируемые на их основе технические принципы и методы. Построение П. как сложной комплексной науки невозможно без объединения и кооперации усилий представителей разных наук, использующих различные научные языки, различные методы и по-разному представляющих себе общий для них объект. Здесь, следовательно, чтобы организовать совместную работу, нужен какой-то специальный метаязык и специальное, обобщающее все точки зрения видение объекта изучения. Обычно средства такого рода вырабатываются в методологии. Таким образом, П. и систему образования необходимо понимать как такие средства общества, с помощью которых оно определяет свое будущее и управляет, если может, самим собой. Сейчас деятельность по обучению и воспитанию подрастающего поколения уже становится, а в ближайшие десятилетия станет основной отраслью общественного производства: она будет отвлекать на себя значительную часть сил любой нации, непосредственно в ней и в обслуживающих ее областях будут заняты десятки миллионов людей. Производство средств обучения и воспитания составит значительную часть от всего промышленного производства. Еще более существенным является то, что от качества системы образования, от уровня и интенсивности обучения и воспитания во многом зависит будущее любого социума, его судьба.

С.Б. Савелова

ПЕЙН (Paine) Томас (1737--1809) -- американский мыслитель, публицист, общественный деятель английского происхождения, один из главных представителей американского Просвещения. В 1774 прибыл в Америку, приняв позднее участие в войне за независимость, необходимость которой обосновал в политическом памфлете “Здравый смысл” (1776), а затем в 16 памфлетах под общим названием “Американский кризис”. По возвращению в Англию издал книгу “Права человека” (1791--1792), представляющую резкую критику Э. Берка и защиту Французской революции, а также призывавшую к свержению монархии в Англии и установлению республиканского строя. Бежал во Францию, где был избран в Конвент от жирондистов. После победы якобинцев посажен в Люксембургскую тюрьму (1793--1794), где начал, а, вернувшись в Штаты, окончил и опубликовал главный труд “Век Разума” (1793--1807, тт. 1--3), в котором широко представил свои радикальные и деистические воззрения. Это свод политических и философских идей эпохи Просвещения, рассмотренных сквозь призму американской и французской революций, история и манифест идеологии Просвещения в практически-политическом проявлении. Основа всей его философии -- вера в Разум, Науку и Свободу, преодолевающие предрассудки прошлого, а прежде всего религии. И тем не менее, П. не был атеистом, веруя в бессмертие души, в чем был близок Радищеву. Однако, не понятый и в Штатах, П. был обречен на одиночество. Философские воззрения П. представляют собой форму радикального деизма и метафизического материализма, близкого к французскому, однако без откровенного атеизма. Политическая концепция П. была близка американскому федерализму вкупе с идеями французской Декларации прав человека. Люди, по мнению П., терпят правительство до тех пор, пока оно выражает их волю, в противном случае они обладают правом заменить его. Эти принципы позднее были скорректированы концепцией равновесия властей.

Э.К. Дорошевич

ПЕРЕЛЬМАН (Perelman) Хаим (1912--1984) -- бельгийский философ, логик, юрист, профессор. Окончил Свободный университет в Брюсселе. Возглавлял Брюссельскую школу новой риторики (неориторики), сложившуюся в 1950-х. Революционность идей П. в области риторики позволила современникам назвать его Новым Аристотелем. Его труды „Философия и риторика“ (1952), „Новая риторика: Трактат по аргументации“ (1958), созданные в соавторстве с Л.Ольбрехтом-Тытекой, стали началом риторического Ренессанса во второй половине 20 ст. (см. Риторика). П. принадлежит термин „новая риторика“. Он является создателем нового направления в риторике -- аргументативной риторики. Книга „Новая риторика: Трактат по аргументации“ обострила интерес к теории аргументации. В ней указано на различие между доказательством как строгой формально-логической процедурой и обоснованием как риторическим приёмом убеждения, а также сформулированы основания современной теории аргументации. Положив в основу теории аргументации идею о необходимости разработки логики гуманитарного знания, П. провозгласил основной целью аргументации присоединение аудитории к положениям оратора посредством убеждения. Продолжением наметившейся тенденции стал XIII Международный философский конгресс в Мехико в 1963, в рамках которого Парижский Институт философии организовал симпозиум по проблемам философской аргументации с участием П. П. исследовал проблемы аргументации в юриспруденции, философии, политике и журналистике. В первую очередь, его интересовал вопрос об использовании ценностно-оценочных суждений в решении ряда юридических проблем. Целесообразность создания теории аргументации П. обосновывал необходимостью разработки логики гуманитарного знания на основе обобщения реальных приёмов изложения философских, исторических, юридических текстов. Из гуманитарно проблематизированных текстов-моделей аргументации П. попытался экстрагировать средства рассуждения, которые можно считать убедительными. Несмотря на то, что данные модели аргументации не обладают принудительной силой подобной моделям доказательства в математике, все они обладают доказательным характером и не исключают наличие средств, позволяющих „различить весомость аргументов хорошего и плохого изложения, трактат первоклассного философа и диссертацию новичка“. Подобно тому, как Фреге и др. логики разработали разноуровневые исчисленческие модели дедуктивного, а впоследствии и других фрагментов мышления, П. поставил целью построение аналогичной модели фрагмента мышления, связанного с установлением ценностных отношений, и исследование возможностей построения логики оценочных высказываний. Именно оценка (прагматическая, эмоциональная, этическая, эстетическая, нормативная, абсолютная, относительная, позитивная, негативная, критическая -- рационально обоснованная, некритическая -- рационально не обоснованная), отображает факт установления ценности, значимости какого-либо события, явления. Для анализа процесса аргументации в философской и парламентской полемике П. и Ольбрехт-Тытека пытались применить формально-логические процедуры (экстрагирование и селекцию приёмов научной демонстрации), а также методы экспериментальной психологии и социологии (изучение мотивов поведения, потенциальных стимулов и т. д.), но это не позволило объяснить сущность и раскрыть состав аргументации. Все обнаруженные приёмы „были в большинстве приёмами „Риторики“ Аристотеля; во всяком случае, его заботы были до странности близки нашим собственным“. Но, по утверждению П., Аристотель оправдывал право риторики на существование тем, что ритор не всегда может выразиться технично и определённо или неспособностью аудитории следовать за его рассуждениями и адекватно воспринимать сказанное. Это означает, что Аристотель основывал риторику на невежестве и неспособности, на необходимости поиска оптимального пути к истине и определённости, не учитывая при этом важности оценочного суждения (мнения), которое индивидуально и базируется на системе ценностей. П. и Ольбрехт-Тытека отождествляют риторику, теорию аргументации, эристику и логику оценочных суждений на основании их общей направленности не на поиск истины, а на выбор предпочтительного, „когда усвоение идей человеком базируется не на подчинении, а на решении, добровольном принятии довода“. Концепция П. основывается на убеждении, что риторика в современных условиях не должна строится на её противопоставлении философии и подчинении формальной логике, так как предмет риторики необходимо соотносить с мнением (Аристотель относит его к сфере правдоподобного знания), а не с истиной. Ценность, как и истина, является не свойством, а отношением между действительностью и выражающей её мыслью. Истинностный и ценностный подходы к внекогитальной сфере не тождественны друг другу, но и не являются взаимоисключающими. Замена интенции истины аристотелевской риторики интенцией мнения позволяет изменить характер предмета риторики и сместить акценты с гносеологического уровня поиска истины на проблемы аргументации. Структурирование аргументативной риторики П. позволяет выделить её ключевые понятия, принципы и проблемы: методологическое обоснование концепции, аргументация и её специфика; оратор и аудитория с определением их возможностей и объёмов компетенции; исходный базис (посылки) аргументации; выбор, критерий выбора и презентация аргумента; семиотика аргументации; риторическая техника аргументации. Композиция и содержание неориторической концепции аргументативной риторики П. определяются соответствующим методологическим базисом. Эксплицируя отношение теории аргументации к философским традициям, П. выделяет два типа философских учений: 1) „первую философию“ (в аристотелевском смысле); 2) „регрессивную“ философию (прежде всего, позитивизм). „Первая философия“, включающая онтологию, гносеологию и аксиологию, представляет собой систематизированное учение о мире и человеке, основанное, по П., на концепции „разума одновременно индивидуального и всеобщего, преходящего инструмента вечного познания“. Согласно П., метафизическая точка зрения на предмет философии „первой философии“, стремящейся охватить „всеобщность знания“ на основе „всеобщих принципов“, отвергается и подвергается критике „регрессивной“ философией с антиметафизической интенцией, стремящейся к тотальной унификации взглядов, допускающей плюрализм. Принцип пересмотра в „регрессивной“ философии предусматривает повторное обращение к собственным посылкам, их переоценку или опровержение. Неориторическая концепция П. является оппозиционной позитивистской логике, лингвистической философии и логическому универсализму. В частности, П. выступил против скептицизма позитивистов относительно присущности когнитивности оценочным суждениям. Оценочные суждения, даже формулируемые в рамках первичных ценностей, например, нравственности, могут стать предметом рациональной философии. Идейная программа П. стала антиподом „картезианской лингвистики“. Картезианская философия и её наследник позитивизм, принимая постулат об универсальных свойствах человеческого разума, предполагают в качестве реципиента науки универсальную аудиторию как абстракцию отдельных человеческих качеств (интеллект, интуиция, воля, толерантность, желание и т.д.). Сформировалось представление об абсолютном разуме („абсолютной человеческой разумности“), который, при полном отсутствии склонности к полемике, готов согласиться с любым выводом или решением в пределах логического детерминизма. В модели бескомпромиссного cogito определены формально-логические правила, обеспечивающие неизбежность принятия данного, а не иного, хода мысли. П. критически переосмысливает статику такого рода универсальной модели. Исходя из перманентности трансформационных процессов, происходящих в системе знаний и убеждений людей, и считая статику модусом (т.е. не считая её атрибутивной) универсальной модели, он утверждает идею динамики как неотъемлемый атрибут аудитории: „у каждой эпохи, у каждой культуры, у каждой науки и даже личности своя универсальная аудитория“ (П.). П. стремится специфицировать понятие аудитории, отойти от классической традиции в понимании частной аудитории как конвенциальной аудитории, т.е. собрания людей, в котором производится речь. Заменяя универсальную аудиторию частной, П. определяет её как “единое целое” людей, на которых „оратор стремится повлиять своей аргументацией“. Данное уточнение связано с изменившимися условиями, в которых реальная аудитория, являющаяся адресантом аргументации, не совпадает с непосредственным реципиентом-слушателем или реципиентом-читателем. Член парламента, например, обращаясь к спикеру и к коллегам, адресует свои аргументы также и к общественности. П. различает логическую и риторическую модели состояния аудитории. Логическим он называет универсальный тип модели аудитории, ориентированный на говорящего, риторическим -- частный тип, ориентированный на получателя информации („речи“). В логической модели аудитории аргументация осуществляется в закрытой системе категорий, риторическая модель аргументации остаётся открытой. В ней сохраняется возможность включения новых категорий, допускаются модификации правил рассуждения, пересмотр ранее принятых решений. П. элиминировал идею демонстрации (логической формы доказательства) из теории аргументации. Согласно П., доказательства не обязательно полагаются на формальную логику и способны быть убедительными, не будучи при этом чисто логическими. Процесс демонстрации П. связывал с формальной логикой, включающей „чётко определённые закрытые формальные системы, подобные математическим“. Применение демонстрации, по мнению П., предполагает наличие универсальной аудитории. Допускается, что в мире существуют неоспоримые факты, с которыми, по предположению ритора, аудитория знакома. Даже если фактической универсальной аудитории нет, оратор при использовании демонстрации должен иметь её в виду. В ситуации демонстрации ритор должен принимать во внимание знания, интеллект аудитории, но не обязан учитывать любой из других аспектов его аудитории, таких, например, как физический или моральный, так как он говорит с универсальной аудиторией. Эти аспекты не имеют значения и не влияют на способы репрезентации материала ритором. В системе аргументации наиболее значимой из трёх, согласно античной традиции, ораторских жанров -- совещательного (политического), судебного и эпидейктического (торжественного), является эпидейктический жанр, проецируемый не на сферу действительного или возможного, а на область оценочных суждений. „Стратегия эпидейктического оратора -- это стратегия против будущих возражений“ (П.). В эпидейктической речи представлены стратифицированные иерархические оценочные суждения. Они в большей степени, чем другие ораторские жанры, зависят от субъективного фактора, в них реализуется „персонифицированное действие“ путём рассуждений о счастье, добре, справедливости и др. нравственных понятиях и ценностных категориях. Эпидейктическая аргументация, согласно П., является не ораторикой, а теорией перманентно развёртывающейся речи в неинституализированной аудитории. Понятия „оратор“ и „аудитория“ в риторике П. трактуются иначе, чем в традиционной риторике. Оратор -- это „личность, использующая язык“, автор устно-письменного текста, аудитория -- гипотетико-теоретический конструкт, прогнозируемый оратором. „Развёртывание“ аудитории в процессе аргументации находится в функциональной зависимости от свойств человека, учитываемых в ходе прогноза. Основная цель аргументации -- установление связи (присоединение) аудитории с (к) положениями оратора, основой которого является согласие. Предметом согласия могут выступать презумпции (например, презумпция невиновности), ценности (например, справедливость), иерархии (например, превосходство справедливого над полезным), а также истины, факты. Тематизация согласия оратора и аудитории определяет характер высказываемого оратором общеизвестного либо предположительного факта (сфера истины или презумпции), либо мнения, разделяемого аудиторией (сфера предпочтений, т.е. иерархия культурных, нравственных и др. ценностей) и в любой форме коммуникации предполагает наличие посылок, принятых и одобряемых большинством аудитории, что составляет когнитивный и аксиологический базис согласия. Возникновение проблемы полисемичности выражений требует уточнение их смысла, сопровождающегося имплицитным соотнесением замысла (цели) говорящего с оценкой слушающего для установления и последующего сохранения согласия, для обеспечения параллельности движения мысли говорящего и слушающего. Каждый прецедент согласия базируется на топосе („общем месте“). Топосы согласия представляют собой общие посылки (актуализируемые или подразумеваемые), имплицитно присущие обоснованию большей части предпочтений и выборов. В неориторической концепции П. различает топосы количества, качества, порядка, существования, сущности, лица и ценности, формирующих оценки, а также абстрактные и конкретные топосы. Наиболее значимыми П. считает топосы количества и качества, которые дефинируют соответственно два основных стиля аргументации -- классический и романтический. Топосы количества утверждают преимущества некоторого предмета на основании количественного превосходства (например, согласно мнению Исократа, заслуга измеряется числом людей, которым она принесла пользу). Количественные топосы применяются в основном в классическом стиле аргументации для обоснования преимущества существующего положения вещей консервативного порядка, для чего они сочетаются с конкретными ценностями и иерархиями. Деонтические рассуждения о нормах поведения также предполагают количественные топосы вследствие общепринятой нормы и детерминируемостью нормы ограниченным числом признаков, с которыми соотносится деятельность. Качественные топосы определяют романтический стиль аргументации, связанный с идеями модификации и основанный на противопоставлении нового как уникального (идеала) и массового (узуса, лат. usus -- обычай). Этическому идеалу классической риторической традиции П. противопоставляет концепцию идеальной личности: риторика должна формировать скорее судью, чем истца. Приоритет судьи по отношению к истцу определяется открытостью первого и закрытостью второго для аргументов оппонирующей стороны. Истец открыт для аргументов противника только в случае их самостоятельного опровержения. В большинстве случаев истец заранее знает выводы и его задача сводится лишь к тому, чтобы отыскать подтверждающие их доводы. Но истец принципиально не элиминируем из собственного контекста -- защитника противоположной стороны, зависим от него Смысл ответственности и свободы в человеческих деяниях и поступках редуцируется к непрерывному созиданию новых аргументативных дискурсов, в которых отсутствуют независимые „за“ и „против“, но непрерывно созидаются новые системы, объединяющие эти „за“ и „против“. Отсутствие возможности выбора, альтернативы не позволяет реализовать свободу. „Именно совещательность отличает человека от автоматического устройства. Её тематика касается таких творений человека как ценности и нормы, которые стимулируют дискуссии. Изучение приёмов таких дискуссий есть путь к осознанию интеллектуальной техники аргументации“ (П.). Риторическая техника аргументации раскрывается П. посредством экспликации сущности аргумента, выявления целевых схем аргументации и классификации аргументов. Аргумент он определяет как речевую конструкцию, способную изменить ход мысли реципиента речи, распознаваемую и выделяемую реципиентом и не исключающую рационально-критическую оценку. Например, выбор квалификации факта в ситуации, предложенной Аристотелем: „Орест -- убийца матери“ или „Орест -- мститель за смерть отца“, может иметь значение аргумента. Аргумент, сохраняя значимость, не может существовать автономно, так как является неотъемлемым элементом системы аргументации. Речевая форма аргумента определяется выбором слов и их синтаксической организацией. Для понимания аргументативного дискурса важно осознать цель выбора употребляемых слов, выяснить мотивы предпочтений одних слов другим. Синтаксическая структура аргументации проявляется в модальности высказываний (побудительной, желательной, вопросительной, утвердительной) и в конструировании перехода от обычного, привычного (в рамках узуса) к новому, к иной перспективе рассмотрения предмета (идеалу). Фигуры речи становятся структурными элементами речевой техники аргументации, если и только если изменяют перспективу взгляда на предмет. П. различает фигуры выбора, присутствия и объединения. Фигура выбора конституируется при условии, когда говорящий направляет мысль слушающего на определённый аспект предмета при наличии многих аспектов (например, дефиниция, предложенная оратором, реприза или повторение, метафора). Фигура присутствия позволяет конкретизировать предмет в сознании слушающего (например, ономатопея (греч. onoma -- имя, onomatopoiia -- производство имён, называние, звукоподражание), амплификация (лат. amplificatio -- распространение, увеличение) как использование синонимических определений, сравнений, образных выражений для усиления выразительности высказываний, повтор, градация, интерпретация и др.). Фигура соединения обеспечивает установление общего взгляда оратора и аудитории на предмет речи (например, диалог, эналлага (греч. enallage -- поворот, перестановка) признака, времени или лица (эналлага признака: „неопровержимая сила доказательств“ вместо „сила неопровержимых доказательств“), обращение, риторический вопрос). На основании наличия или отсутствия связи между элементами, П. разделил аргументацию на ассоциативную (соединяющую) и диссоциативную (разделяющую). Ассоциативная аргументация строится на семантическом единстве или близости понятий, их систематизации по таксономическому принципу (см. Таксономия), согласно которому значимость (ценность) одного элемента влияет на значимость (ценность) других. Например, в высказывании „Сильнее тот, кто может поднять больший вес“ посредством количественного топоса устанавливается связь между силой и способностью к поднятию тяжестей. Диссоциативная аргументация, напротив, строится на разнородности, несвязанности элементов. Например, в высказывании „Способность поднимать тяжести свидетельствует о силе отдельных мышц“ посредством качественного топоса констатируется отсутствие связи между элементами аргументации „способность поднимать тяжести“ и „сила отдельных мышц“. Диссоциативная аргументация, являющаяся фундаментальным приёмом рассуждений преимущественно философского характера, должна, по мнению П. стать центром исследовательского интереса по причине её неразработанности в классической риторике. Функционально-технический, а не гносеологический, как в аристотелевской риторике, подход позволил П. выделить три типа аргументов: 1) квазилогические аргументы; 2) реальные аргументы (основанные на структуре реального); 3) „технологические“ аргументы (образующие структуру реальности). Квазилогическими называются аргументы, связанные с формальными процедурами вывода. Структура квазилогического аргумента состоит из трёх элементов: 1.1) „общего места“ (топоса); 1.2) формальной схемы; 1.3) редукции -- операции, позволяющей включить в схему данные, сделать их однородными и сопоставимыми. Различаемые П. виды квазилогических аргументов -- несовместимость („несоответствие“), дефиниция (определение), тавтология, правило взаимности, подобие, транзитивность, включение („часть и целое“), разделение („целое и часть“), сравнение, переходность, вероятность и некоторые др., практически совпадают с составом „внутренних общих мест“ традиционной риторики, восходящих к топосам Аристотеля. Например, „в неформальных дискуссиях“ квазиаргумент „тавтология“ очевиден и желателен как в выражениях „закон есть закон“, „дети есть дети“, „работать так работать, отдыхать так отдыхать“, где он должен рассматриваться как фигура. Квазилогический аргумент „разделения“ представляет собой вывод о целом, которому предшествуют размышления о каждой его части („если обвиняемый действовал не по причине ревности, не по причине ненависти, не по причине корысти, то он не имел мотива убийства“). Аргументы, основанные на структуре реального, на связях между элементами действительности, направлены на „установление солидарности между принятыми суждениями и другими, выдвигаемыми“. Они подразделяются П. на: 2.1) аргументы, основанные на связи преемственности (последовательности); 2.2) аргументы, основанные на сосуществовании. К аргументам, основанным на связи преемственности, относятся: 2.1.1) прагматический аргумент (к следствию как к задаче), основанный на причинной связи между фактом и следствием, средством и целью; 2.1.2) аргумент расточительности („нельзя прерывать начатое дело“); 2.1.3) аргумент направления (разделение пути к цели на этапы и изучение возможных изменений ситуации: „к чему это приведёт?“); 2.1.4) аргумент превышения, обратный аргументу направления (о бесконечном развитии в избранном направлении). К аргументам сосуществования П. относит: 2.2.1) технику связи и разъединения личности и деяния; 2.2.2) аргумент авторитета („современная наука утверждает...“); 2.2.3) действие и сущность; 2.2.4) символическую связь; 2.2.5) взаимодействие „лицо -- речевой акт“ и др. Квазилогические аргументы, образующие структуру реальности, являются формой обоснования посредством частного случая (прецедента): 3.1) примера; 3.2) иллюстрации; 3.3) аналогии; 3.4) модели (или антимодели). В рамках аргументативной риторики П. разработал концепцию риторической коммуникации. Интерпретация основных факторов риторической коммуникации и изложение её основных концептов трансцендируют обычные переформулировки классической риторики в терминах семиотики, теории коммуникации, современной лингвистики и т.п. Композиция аргументации изучается П. в двух аспектах: 1) взаимодействия (interaction) и уместности; 2) полноты и избыточности, которые являются основными формальными свойствами аргументативной риторики П.

С.В. Воробьёва, М.Р. Дисько

ПЕРЕНЕСЕНИЕ, перенос -- в психоанализе процесс и результат спонтанного отношения человека к человеку, характеризующиеся бессознательным П. на него сформировавшихся в результате предшествующего взаимодействия с другими людьми, положительных или отрицательных чувств.

В.И. Овчаренко

ПЕРЕОТКРЫТИЕ ВРЕМЕНИ -- феномен современной культуры, связанный с актуализацией -- как в естествознании, так и в гуманитаристике -- проблемы темпоральности. Термин “П.В.” предложен Пригожиным в контексте синергетической модели времени как процессуальной конструкции (см. Синергетика). Именно факт П.В. синергетика фиксирует в качестве важнейшего результата своих исследовательских усилий (Пригожин, М.Маркус, Б.Мизра, Г.Николис, Д.Н.Паркс, Дж.Трифт, Б.Хесс, С.Хокинс и др.). С точки зрения современной научной рефлексии, традиционное естествознание было фундировано в своих концептуальных построениях весьма сильной посылкой: предполагалось, что “основное свойство детального равновесия является не чем иным, как процессом обратимости во времени элементарных процессов в системе” (Г.Николис, Пригожин). Фактически это означало, что всякая динамическая траектория мыслилась в качестве обратимой, т.е. определяла будущее и прошлое как эквивалентные по своему статусу по отношению к настоящему, т.е. равно выводимые из него, -- из этого следует, что “если мы мгновенно поменяем направление всех скоростей системы движущихся тел, эта система побежит в обратном направлении последовательно через все состояния, через которые она пришла к точке инверсии” (Пригожин). С точки зрения синергетики, естествознание 20 в. во многом сохраняло эту тенденцию: по оценке Пригожина, “обратимость законов, равно как и законов обеих фундаментальных наук, созданных в ХХ столетии -- квантовой механики и теории относительности, -- выражает такое радикальное отрицание времени, какого никогда не могли вообразить никакая культура, никакое коллективное знание”. В противоположность этому, синергетическая парадигма видения динамических процессов с необходимостью включает в себя презумпцию необратимости времени. Согласно Пригожину, может быть выделено, по меньшей мере, три минимальных условия, “которым отвечает любая история: необратимость, вероятность, возможность появления новых связей”. В этом отношении важнейшим пафосом разворачивания синергетической исследовательской традиции является, по ее самооценке, то обстоятельство, что “наука вновь открывает для себя время” (Пригожин, И.Стенгерс). Так, в частности, процессы самоорганизации как основной предмет исследовательского интереса синергетики вновь и вновь убедительно свидетельствуют, что именно необратимость как таковая выступает источником порядка “на всех уровнях”: не что иное, как “необратимость есть тот механизм, который создает “порядок из хаоса” (Пригожин, И.Стенгерс). Синергетические исследования (М.Маркус, Б.Мизра, Д.Н.Паркс, Дж.Трифт, Б.Хесс, С.Хокинс и др.) показали, что фактор времени оказывается содержательно значимым и в плане специфики образующихся в ходе самоорганизации системы макроструктур. -- Качественные характеристики диссипативных структур всецело “зависят от предыстории системы”, и, в целом, “основное свойство хаотической динамики” -- это, оценке Г.Николиса и Пригожина, -- “существенная зависимость от начальных условий”. Синергетикой зафиксированы такие явления, как “память химической реакции” (А.Баблоянц), выявлено, что “у биологических систем есть прошлое” (Пригожин, И.Стенгерс), сформулирован интегральный тезис о том, что “материя как объект современных физических законов не есть данность, но продукт истории” (Пригожин). -- Имеется в виду, что в зависимости от того, изменяя какие параметры (и в какой именно последовательности), мы приводим систему к определенному состоянию, зависит ее поведение в этом состоянии. В целом, для природных систем справедлив вывод о том, что образующие их молекулы -- итог предшествующей эволюции. Космология в синергетической ее аранжировке (С.Хокинс и др.) интерпретирует историю мироздания “от большого взрыва до черных дыр” в качестве “истории времени”. В специально посвященной данному вопросу работе “Переоткрытие времени” Пригожин отмечает, что “ныне физика обрела точку опоры не в отрицании времени, а в открытии времени во всех областях реальности”, -- “в каждой области физики мы вновь и вновь находим связанное со становлением материи необратимое время”. Необратимость, таким образом, отражает сущностные характеристики мира (а не понимается, как это было в традиционном естествознании, в качестве преодолеваемой посредством коррекции концептуальных средств). Фундаментальный вывод из синергетических исследований формулируется Г.Николисом и Пригожиным следующим образом: “мы живем в мире, где симметрия между прошлым и будущим нарушена, в мире, где необратимые процессы ведут к равновесию в нашем будущем”. Но если существование двух конфронтирующих миров, которые Пригожин и И.Стенгерс называют “миром траекторий” и “миром процессов” не вызывает сомнений, то успехи синергетики позволяют констатировать, что “мы ... вступаем ... в мир становящегося, возникающего”, т.е. принципиально процессуальный. Однако, важнейшим парадигмальным следствием из этого обстоятельства является не только (и не столько) переориентация “от бытия к становлению” (Пригожин, И.Стенгерс), сколько эксплицитно сформулированный отказ от противопоставления и изолированного исследования указанных двух “миров”. Речь идет не об аксиологической дискредитации концептуальных средств и парадигмальных установок, ориентированных на фиксацию и исследование “мира траекторий”, не о приоритетном исследовании “мира становления” по отношению к “миру бытия”, -- это было бы лишь зеркальным оборачиванием, но не преодолением ситуации традиционного естествознания. -- Речь идет о радикальном переходе на позиции интегрального синтетизма. Согласно синергетической самооценке, “мы считаем, что бытие и становление должны рассматриваться не как противоположности, противоречащие друг другу, а как два соотносимых аспекта реальности” (Пригожин, И.Стенгерс). Очевидно, что такая установка не может не привести к выводу о том, что на сегодняшний день “возникла настоятельная необходимость в новом синтезе” -- синтезе наук о наличном бытии и наук “о становлении”, основанных на идее времени и необратимости изменений. В контексте сложившейся культурной традиции данная ориентация означает для европейского сознания и установку на междисциплинарный синтез. Это связано с тем, что для гуманитарной сферы (даже в сугубо традиционной ее артикуляции) обрисованная выше установка на исключение идеи необходимости из когнитивного арсенала науки никогда не была характерна. Социо-гуманитарное познание (в силу специфики самого своего предмета) основывалось на идее темпоральности как анизотропной и было фундировано презумпцией необратимости времени (равно как и включало в себя признание двух других -- по Пригожину -- оснований истории: случайности и образования новых качеств). Собственно, само противостояние” двух культур”, характерное для западной традиции (Ч.Сноу), обусловлено, согласно синергетическому видению проблемы, “конфликтом между вневременным подходом классической науки и ориентированным во времени подходом, доминировавшем в подавляющем большинстве социальных и гуманитарных наук” (Пригожин, И.Стенгерс). Более того, именно рассмотрение гуманитарным познанием своей предметности как укорененной во времени и в силу этого принципиально изменчивой как раз и служило для сциентистски ориентированного естествознания поводом отказа гуманитаристике в статусе строгой науки. По оценке Пригожина, “современная физика, в той мере, в какой она осознает себя наукой о физико-химическом становлении, а не наукой о вневременных законах, ... обнаруживает в своей собственной области ряд проблем, которые в прошлом побуждали некоторых сомневаться в “научности” гуманитарных наук”. В этом контексте ориентация на синтез “наук о бытии” и “наук о становлении” не могла не инспирировать в синергетике установку на преодоление противостояния “наук о природе” и “наук о духе”: возникает “необходимость преодоления противопоставления “человеческой”, исторической сферы материальному миру, понимаемому как атемпоральный, ... по мере того, как будут создаваться средства описания внутренне эволюционной Вселенной, неотъемлемой частью которой являемся и мы сами” (Пригожин). Парадигмально конгруэнтные трансформации могут быть обнаружены в современной философии постмодернизма. Безусловно, очевидная гуманитарная ориентация последней предполагает изначальное и имманентное включение идеи темпоральности в ее фундаментальные основания. Поэтому эксплицитно выраженный и программно артикулированный новаторский пафос постмодернизма направлен как раз на включение в сферу рассмотрения гуманитаристики феномена пространства (концепция плоскости, концепция складки и т.п.). -- Как пишет Джеймисон, наличная “диахронность” современности -- причина того, что “в нашей повседневной жизни, нашем психологическом опыте, наших культурных языках сегодня доминируют скорее категории пространства, чем времени, как это было в предшествующий период модернизма”. Тем не менее, несколько моментов обращают на себя внимание. Прежде всего, постмодернизм преемственно продолжает не художественную традицию модернизма, с ее программным отказом от идеи прошлого, от идеи преемственности, а вместе с ними -- и от идеи времени как такового (см. Deja vu), но традицию неклассической философии, глубинным образом ориентированной на осмысление феномена времени. П.В., совершенное в неклассическом естествознании синергетикой, в неклассической философии было осуществлено Хайдеггером, показавшим, что глубинная проблематика всякой онтологии коренится в феномене Времени. Содержательно “Бытие и Время” Хайдеггера (конституирование События как введение Времени в Бытие) есть не что иное, как поворот философского мышления “от бытия к становлению” (в пригожинской терминологии). -- Именно этой традиции наследует философский постмодернизм, впитывая в свое содержание наряду с хайдеггеровской идеей “поэтического мышления” (см. Поэтическое мышление), обретающей в постмодернистском концептуальном пространстве статус универсальности (Д.Халибуртон), и презумпцию времени. (По собственному признанию Дерриды, его концепция была бы в принципе не возможна “без внимания к тому, что Хайдеггер называет разницей между бытием и сущим”.) Собственно, неклассическая философия и отличается, по оценке Турена, тем, что современность мыслится как эпоха радикального отказа от самой идеи общества как некой вневременной константы и замены ее идеей “перманентной социальной трансформации”, фундированной презумпциями транзитивности и темпоральности. Практически вся неклассическая философия имманентно включает в себя проблематику времени, и для тех авторов, которые выступили по отношению к постмодернизму в качестве предтечей, это особенно характерно. Например, по оценке Рикера, для Аренд, моделировавшей “нетоталитарную вселенную” (не только в узкополитическом смысле, но и в широком смысле отказа от принудительной каузальности) “наиболее отвечавшим новому исследованию критерием была оценка различных человеческих активностей с точки зрения их продолжительности во времени”. Важнейшую конституирующую роль играет фактор времени в сартровских аналитиках субъективности, оказавших серьезное влияние на постмодернистское истолкование проблемы субъекта (см. “Воскрешение субъекта”, Другой). Так, Сартр отмечает, что “время -- это ... связь, и Я имеет временной характер даже в самом своем бытии. Это значит, что Я не просто не боится времени, оно нуждается в нем для самоосуществления”. Что же касается непосредственно философии постмодернизма, то проблема времени конституируется ею непосредственно в контексте теоретических моделей самоорганизационных процессов, -- так, например, в рамках номадологического проекта (см. Номадология) в качестве одного из центральных формулируется вопрос: “не дан ли тут уже способ иного прочтения времени” (Делез). Аналогично в контексте генеалогии Фуко “речь идет о том, чтобы превратить историю в противоположность памяти, и, как следствие, развернуть в ней иную форму времени” (см. Генеалогия). Речь идет именно об отказе от линейного осознания времени, предполагающего понятия минувшего и грядущего, и от основанного на нем линейного прочтения истории как необратимо развернутой из прошлого через настоящее в будущее. Культура постмодерна мыслит любую идеологию в качестве “ложного сознания”, по оценке Джеймисона, “отвергаемого в современной теории” и, коль скоро любая идеология фундирована идеей прогресса (а именно, прогрессивности фундирующего ее социального идеала), то, выталкивая идеологию за границы культурной легитимности, постмодернизм отторгает идею линейного прогресса, линейной истории, линейной развертки темпоральности (см. Событийность, Эон). -- Постмодерн осознает себя как пост-современность, процессуальность которая разворачивается “после времени”. Разворачивая процессуальность своего бытия в ситуации “пост-истории” (см. Постистория), современность тем самым “переписывает время”, разворачивая линейный лектор истории и ломая его (Л.Рубинштейн). Таким -- парадоксальным -- образом постмодернистская презумпция “конца истории” фактически имеет смысл переоткрытия времени. В общем контексте ориентации современной культуры на идею нелинейности (см. Неодетерминизм) способ артикуляции феномена времени в постмодернизме педалирует именно те его аспекты, которые выступают центральными и для синергетики. Прежде всего, речь идет об идее необратимости времени. Если для синергетической парадигмы идея необратимости времени выступает в качестве фундаментальной, то и постмодернизм -- применительно к текстовому анализу -- формулирует “принцип необратимости”, согласно которому фабульное построение нарратива (сюжетный “код загадки”, ведущий фабулу “от вопроса к ответу”) задает фундаментальную и неизбежную “необратимость рассказа” (Р.Барт). Кроме того, как базисная для постмодернизма презумпция интертекстуальности (см. Интертекстуальность), так и более частные (авторские) концептуальные фигуры (“след”, “отсрочка” и “замещение” у Дерриды, “память знака” у Р.Барта и т.п.) фактически фиксируют ту же идею зависимости наличного состояния системы от специфики протекания ее предшествующей эволюции, что и столь значимые для синергетики фигуры “памяти химической реакции” или “обретения системой прошлого”. -- В контексте “цитатного письма” (Б.Морриссет) текст обретает смысл лишь в том плане, что отсылает к иным (уже известным, а потому принадлежащим прошлому) текстам и смыслам. Текстовая семантика фундаментально зависит от происхождения (как литературного, так и общекультурного) каждой из слагающих ее цитат, от истории всех ее предшествующих контекстов, от сложившейся в отношении ее интерпретационной традиции, -- т.е. от того, что на языке синергетики именуется “предысторией системы”. Постмодернистские формулировки иногда непосредственно совпадают в данном аспекте с используемыми синергетикой, как совпадают подчас даже названия базовых концептуальных работ (“From Being to Becoming” -- у Пригожина, “Just Coming” -- у Лиотара и Ж.-Д.Тибо). Так, например, Лотман пишет о тексте, что “обнаруживая способность конденсировать информацию, он /текст -- М.М./ приобретает память”. Семиозис текста предполагает наличие в нем множества различных кодов, которые Р.Барт определяет как “определенные типы уже виденного, уже читанного, уже деланного; код есть конкретная форма этого “уже”, конституирующего всякое письмо”. В свою очередь, каждый конкретный знак являет собой продукт определенного семиотического процесса, что не только не является безразличным для его настоящего функционирования, но и определяет его специфику посредством того, что Р.Барт называет “памятью знака”: так, например, у Дерриды: “расстановка -- концепт, включающий также значение продуктивной, позитивной, порождающей силы. Как рассеивание он несет в себе генетический мотив; тут не просто интервал, пространство, образующееся между элементами..., но расстановка, т.е. операция или во всяком случае движение отдаления. Это движение неотделимо от временения-овременивания /подчеркнуто мной -- М.М./... Оно метит то, что расходится с собой, прерывает всякую самотождественность, всякую точечную собранность на самом себе, всякую принадлежность своей собственной интериорности”. Феномены времени и смысла в контексте постмодернистской философской парадигмы оказываются теснейшим образом связанными, причем эта связь выступает как содержательная и двусторонняя. С одной стороны, как это показано Кристевой, смысл как таковой обретает свою определенность именно в контексте темпоральности (известная конъюнкция Кристевой “время и смысл”), с другой же стороны -- процедуры смыслопорождения не являются безразличными для осуществления процессуальности времени. Так, по наблюдению Лиотара, важнейшим “аспектом нарративного знания, заслуживающим внимательного рассмотрения, является его воздействие на время. Нарративная форма подчиняется ритму, она является синтезом метра, разрывающего время на равные периоды, и акцента, который изменяет долготу и интенсивность некоторых из них”. Время, таким образом, так же, как и в синергетике, мыслится в постмодернизме в качестве конструкции. (Небезынтересно, что именно эта дескрипция времени встречается и у П.Валери, к анализу творчества которого охотно обращается постмодернистская рефлексия.) Таким образом, высказанный в свое время Уайтхедом тезис о том, что “выяснение смысла высказывания “все течет” снова есть одна из главнейших задач”, не только обретает ныне новый пафос, но и является равно актуальным как для естественнонаучной, так и для гуманитарной сфер современной культуры. Важнейшим моментом является в данном контексте то обстоятельство, что подобно синергетике, постулировав свою ориентацию как поворот от аналитики бытия к исследованию становления, философия постмодернизма -- опять же, подобно естествознанию, -- не останавливается на этом, также выдвигая идею о необходимости синтетического видения двух указанных аспектов видения реальности. Хотя данная установка и не сформулирована в философии постмодернизма в эксплицитной форме, тем не менее на уровне предметных аналитических разверток она присутствует в концепциях практически всех классиков постмодернизма -- от предметно и эмпирико-исторически конкретных аналитик (типа аналитики человеческой сексуальности как процессуального феномена самоорганизации хюбрис -- см. Хюбрис) -- до абстрактных концептуальных моделей (типа модели исторического времени Делеза -- см. Событийность, Эон). Идея неразрывности бытия и становления, их фундаментального единства может быть обнаружена и в постмодернистской нарратологии (см. Нарратив). Так, Лиотар специально останавливается на этом вопросе: согласно его модели, темпоральность нарратива не развернута в линейную структуру от прошлого к будущему, но спрессована в актуальную презентативность: “именно рассказывание в настоящем разворачивает каждый раз призрачную временность, простирающуюся между “я слышал” и “вы услышите”. Аналогичную ориентацию демонстрирует и текстологический вектор постмодернизма: как пишет Деррида, “размещение есть овременение, обход, откладывание, из-за которого... отношение... к сущему всегда разнесено. Разнесено в соответствии с тем же принципом различения, который гласит, что никакой элемент не функционирует, не приобретает и не придает “смысл” иначе, как отсылая к какому-то другому элементу, прошлому или будущему, внутри экономии следов-отпечатков”, -- “субъект, и, прежде всего, сознательный и говорящий субъект, зависит от системы различений и от движения разнесения; ... он ... не конституируется иначе как разделяя себя, размещая себя, “овременяясь”, разнося себя”. В целом, постмодернизм рефлексивно осмысливает себя как осуществивший “паракритику спекуляции времени” (И.Хассан). Важнейшим следствием интерпретации времени в качестве конструкции выступает -- как для современного естествознания, тк и для философии -- возможность нравственной его артикуляции: как для постмодернизма время артикулируется в категориях нравственной ответственности (по Делезу, “нет больше Адама-грешника, а есть мир, где Адам согрешил”), так и для синергетики время -- “это некоторая конструкция и, следовательно, несет некую этическую ответственность” (Пригожин, И.Стенгерс). Таким образом, П.В. оказывается равно значимым парадигмальным сдвигом как естественнонаучной, так и философской составляющих современной культуры.

М.А. Можейко

ПЕРИПАТЕТИЧЕСКАЯ ШКОЛА (ЛИКЕЙ, ПЕРИПАТОС) (греч. peripatoi -- крытая галерея) -- по названию помещения гимнасия, служившего лекционным залом, -- обозначение философской школы Аристотеля. Данная галерея и сад, окружавший ее, была куплена Феофрастом и впоследствии завещана им П.Ш. Изложение своего учения Аристотель осуществлял здесь. Наиболее известные представители П.Ш.: Феофраст (положил начало ботанике), Евдем (история астрономии и математика), Аристоксен Тарентский (психологические исследования в духе пифагореизма), Дикеарх (история, география, политика), Стратон из Лампсака (физика и психология), Аристон из Кеоса, Ликон из Троады (риторика), Гераклид Понтийский, Дикеарх, Деметрий Фалерский, Клеарх из Сол, Иероним из Родоса, Сотион из Александрии и др. Период существования П.Ш.: 4 в. до н.э. -- 3 в. Сочетала организационно-научные и просветительские функции. (Лекции Теофраста посещало иногда до 2 тысяч слушателей.) В 86 до н.э. после взятия Афин Суллой рукописи Аристотеля были вывезены в Рим, где греческие исследователи Тиранион и Андроник Родосский составили “Свод Аристотеля”, комментирование которого в дальнейшем стало главным уделом представителей П.Ш. Упадок П.Ш. связан с переходом исследовательских приоритетов в реконструкции текстов Аристотеля к представителям неоплатонизма.

А.А. Грицанов

ПЕРСОНАЛИЗМ (лат. persona -- личность) -- концепция человека в современной христианской философии, фундированная характерной для теизма персонификацией Бога, инспирирующей остро значимую акцентировку неповторимости и максимальной ценности личности как таковой. Развивается мыслителями как католической, так и отчасти протестантской ориентации, в единичных случаях оформляются на базе православия или как внеконфессиональная. Первое употребление термина “П.” относится к “Речи о религии к образованным людям, ее презирающим” Шлейермахера (1799). Основы персоналистской парадигмы трактовки личности заложены в историко-философской традиции антифизикалистскими и антинатуралистическими установками интерпретации человека: “философия чувства и веры” Ф. Якоби, “теологическая этика” Х. Тиллике, антропологические идеи Б. Олкотта, “социальное христианство” Ш. Пеги, “этический П.” и концепция надвитального предназначения человека Шелера и традиция экзистенциализма. Выделяют: а) американскую ветвь П. (Б.П. Боун, Дж. Ройс, Дж. Х. Хауисон, Р.Т. Флюэллинг, Э.Ш. Брайтмен, У. Хокинг); печатный орган -- журнал “Personalist” (с 1920); б) французскую ветвь П. (Мунье, Ж. Лакруа, М. Недонсель, П.‑Л. Ландсберг, Г. Мадине, Д. де Ружмон, Ж.‑М. Доменак, в определенный период своего творчества -- Рикер и М. Дюфрен); печатный орган -- журнал “Esprit” (“Дух”, с 1932); в) могут быть зафиксированы также представители П. в английской (Б. Коутс, Х.У. Керр), германской (В. Штерн) и русской (Бердяев) философских традициях. “Личностный метод”, выражающий саму суть такого вектора мысли, как теизм, обретает в П. инструментальный статус, не только задавая трактовку человека как уникальной субъективности, но и определяя парадигмальные установки персоналистской концепции в целом. Фундаментальный для теизма принцип диалогичности сосуществования человека и Бога, наиболее наглядно проявляющий себя в мистической концепции (см. Откровение), эксплицитно выступает основой философской концепции П. как в сфере нравственно-этической проблематики, так и в рамках социально-философской доктрины. Базовой для П. является коммуникативная теория личности, фундированная идеями трансцендентности целей ее существования. Будучи тварной, личность характеризуется “вовлеченным существованием”, т.е. укоренена в земной контекст. Однако, наряду с “вещным”, в ней обнаруживает себя и “невещное” начало -- божественный духовный “свет Творца” (Быт, II, 7). В силу этой амбивалентности для личности характерны три вектора ее существования: 1) -- экстериоризация, т.е. самоосуществление вовне, в миру (“деятельность человека -- это его завершение, ткань его жизни” -- Мунье); внешнее самовыражение может принимать любые творческие формы (например, искусство, позволяющее, по оценке Мунье, с помощью “косвенных знаков” выразить трансцендентное, которое “живет среди нас” и потому “поддается некоторой характеристике”), однако, автохтонной сферой экстериоризации личности является личное общение, коммуникация, где “встреча Я с Ты”, переживаемая в качестве ценности, задает в земном контексте особые формы существования -- прямое и не имеющее внешней цели соприкосновение двух Я -- “незаинтересованная деятельность, непосредственно не предусматривающая организации внешних отношений” (Мунье), живое общение “по ту сторону слов и систем”, а горизонт коммуникативной сферы задается через перспективу трансценденции: “чтобы быть собой, следует быть, по меньшей мере, вдвоем; для того, чтобы быть в полной мере собой, необходимо, чтобы другим был Бог” (Недонсель) и именно в этом смысле личность представлена в П. как творческая и творящая (“creative personality” у Флюэллинга); 2) -- интериоризация, т.е. духовная самоуглубленность, возможность реализовать себя во внутреннем душевном мире (“наиболее непреходящий, перманентный предмет в творении -- это потребность человеческой души в свободе” -- Флюэллинг); однако, “движение, которое создает личность, не замыкается на себе самом, оно указывает на трансценденцию” (Мунье), выводя персональное сознание на надиндивидуальный, но при этом не перестающий быть персонально артикулированным уровень; 3) -- трансценденция (“бездна личностной трансценденции” -- Мунье), т.е. ориентация на высшую самореализацию, возможную в акте духовного единения (коммуникации) с Богом. Трансцендирование человека к Богу в акте веры получает в П. свое глубокое экзистенциальное обоснование: “верование в Бога имплицировано в элементарнейшем и глубочайшем виде человеческого поведения -- факте доверия” (Лакруа), дополняясь в ряде случаев аргументацией герменевтического характера: “Человек -- это требование смысла, Бог -- это смысл мира, мир -- это язык Бога” (Лакруа). Внешний объективизм, т.е. восприятие мира вне его внутреннего смысла, “признание материи как первичного начала является удивительно простым и заманчивым объяснением мира, но в то же время самым опасным и ложным” (Флюэллинг). Коммуникативный потенциал личности во взаимодействии с внешним миром проявляет себя как опыт: “все существующее есть опыт и проявление энергии личности, которая больше, чем природа” (Брайтмен). В этом контексте проблема объективности “может быть разрешена только с допущением существования творческого космического разума”, в качестве которого выступает “дух персональный, всеобъемлющий и верховный” (Флюэллинг). Соответственно этому, и “вся история человечества в своем глубинном смысле есть история саморазвития персонального духа”, асимптотически “стремящегося к достижению царства Божьего” (Флюэллинг). В этом отношении бытие личности обретает свой центральный смысл посредством детерминации будущим, а -- в обратном векторе -- история выступает не как имманентная себе, но как “динамика личного существования” (Мунье). Коммуникативные ценности лежат и в основе социально-политической концепции П., оформляя идеал “персональной и коммуникативной цивилизации” или “общества личностей” (Мунье), который генетически восходит к идее Якоби о “непосредственной данности” человеку в его земном бытии “знания и чувства” трансцендентного Абсолюта как истока собственной личности, конституирования своей индивидуальности посредством причастности ко всеобщему. “Вечная Божественная Республика” базируется на “прокладке мостов между классами вопреки всем противостояниям материальных интересов” (Хокинг). В этой сфере, отдав дань марксизму, сформировавшему, по оценке Мунье, “трансисторический идеал” “прозрачности” отношений между людьми и, следовательно, прозрачности личных сознаний друг для друга, П., тем не менее, выступает с критикой современного общества -- вне его идеологической дифференциации -- как поставившего безличное Мы выше интересов частной личности (коммунизм как “безличное счастье” у Флюэллинга, Мунье о коммунистической идеологии как “философии третьего лица” и др.). И в том случае, если внутри социальной системы “личность как свободный дух будет противопоставлена обществу и его притязаниям определять всю жизнь личности”, “судьба личности будет противопоставлена теории прогресса” (Бердяев), -- сама демократия может оказаться формой “тирании над личностью” (Мунье). Еще более опасным и пагубным для духовного мира и потенциала интериоризации личности является внутреннее деструктурирующее проникновение “миражей” массового сознания в персональное сознание: по определению Хокинга, “привычка собираться в толпы и принадлежать толпе стала угрозой цивилизации и должна быть определена как специфическая болезнь современного общества”. В этой связи в рамках П. оформляется глубоко гуманистический тезис о свободе личности как критерии демократичности общества: “личность есть высшая сущность демократии” (Флюэллинг), что стимулирует тенденцию сближения П. как с социально ориентированными направлениями современной философии (прежде всего, концепцией постиндустриального общества), так и с экзистенциализмом и философской антропологией (программа Ж. Лакруа). Термин “П.” в настоящее время используется не только в рамках христианской философии, обретая более широкое оценочно-семантическое звучание и выражая общеаксиологическую установку на доминирование “человека” над “человечеством” как абстракцией (“онтологический П.” Парейсона). (См. также: Мунье, Парейсон.)

М.А. Можейко

ПЕТР АБЕЛЯР (Abelard, Abailard) (1079--1142) -- французский философ и теолог, при жизни получил известность как блестящий полемист, имевший множество учеников и последователей. Основные произведения: “Да и нет”, “Диалектика”, “Введение в теологию”, ”Познай самого себя”, “История моих бедствий” (единственная средневековая автобиография философа-профессионала). П.А. рационализировал отношения веры и разума, полагая обязательным условием веры понимание (“понимаю, чтобы верить”). Исходными принципами критики П.А. авторитетов церкви выступали сомнение в безусловной истинности положений веры и тезис о необходимости осмысленного отношения к священным текстам (так как “богословы часто учат тому, чего сами не понимают”). Радикальному сомнению П.А. подвергал любые тексты, кроме непогрешимого Священного писания: могут заблуждаться даже апостолы и отцы церкви. В соответствии с концепцией “двух истин”, П.А. полагал, что в компетенцию веры входят суждения о невидимых вещах, не доступных человеческим чувствам и, следовательно, находящихся за пределами реального мира. Безусловность авторитета Священного писания в решении спорных вопросов не исключает возможность и даже необходимость существования другого способа достижения истины, который П.А. видит в диалектике или логике как науке о речи. Развивая свой метод, он подчеркивал, что логика имеет дело только с именами и языковыми понятиями; в отличие от метафизики логику интересует не истина вещей, а истина высказывания. В этом смысле философия П.А. является по преимуществу критическим лингвистическим анализом. Эта особенность обусловила решение П.А. проблемы универсалий в духе “концептуализма”. Универсалии, по П.А., не существуют в реальности как единичные вещи, однако они обретают статус бытия в сфере интеллектуального познания, образуя своего рода третий -- “концептуальный” -- мир. (П.А. не отвергал и существование платоновских идей: по его мнению, не существуя в реальности, они существуют в божественном уме как образцы творения.) В процессе познания человек рассматривает различные аспекты индивидуалий и путем абстрагирования создает смешанный образ, который выражается именем, словом, которое, согласно П.А., имеет не только физическое звучание (vox), но также и определенное языковое значение (sermo). Универсалии выполняют функцию предиката (сказуемого, способного определить многие вещи) в наших суждениях о единичных вещах (индивидуалиях), причем именно контекстуальная определенность позволяет выявить универсальное содержание, заключенное в имени. Слова, однако, могут иметь множество значений, поэтому возможна контекстуальная двусмысленность (determinatio), которая обусловливает и внутреннюю противоречивость христианских текстов. Противоречивые и сомнительные места требуют анализа их языка с помощью диалектики. В случае неустранимой многозначности слова или высказывания П.А. предлагал обращаться в поисках истины к Священному писанию. П.А. рассматривал логику как необходимый элемент христианского вероучения, апеллируя за доказательством к Евангелию от Иоанна: “В начале было слово (Logos)”. При этом он противопоставлял диалектику софистике, которая занимается лишь “хитросплетением слов”, скорее затемняя, чем открывая истину. Метод П.А. предполагает выявление противоречий, их классификацию по вопросам и тщательный логический анализ каждого из них. Выше всего П.А.-диалектик ценил самостоятельность суждений, свободное и критическое отношение к любым авторитетам (кроме Священного писания). Вскрывая противоречивость христианской догматики, П.А. часто давал им толкование, отличное от общепринятого, что влекло за собой негативную реакцию католических ортодоксов (учение П.А. было дважды осуждено церковью на соборах в Суассоне и Сансе). П.А. провозглашал принцип веротерпимости, объясняя расхождения в вероучениях тем, что Бог направлял язычников к истине по другому пути, поэтому в любом учении содержится элемент истины. Этические взгляды П.А. характеризуются стремлением решать вопросы морали без религиозного диктата. Сущность греха он определяет как осмысленное намерение совершить зло, преступить божественный закон, поскольку выбор должного и недолжного является результатом рационального осмысления и моральной оценки. (См. также: Универсалии, Средневековая философия, Схоластика, Концептуализм).

А.Р. Усманова

ПЕТР ДАМИАНИ (Damiani) (1007--1072) -- итальянский средневековой схоласт, епископ в Остии, кардинал. В полемике с “диалектиками” неортодоксального толка отстаивал необходимость скурпулезных теоретических реконструкций текстов Библии и писаний “Отцов церкви”. Именно усилиями П.Д. формулировка Иоанна Дамаскина о роли философии как служанки богословия была возведена в эпохальный мировоззренческий принцип западноевропейской интеллектуальной традиции.

А.А. Грицанов

ПЕТР из Гонендза (Петр Гезка, Гонезий) (р. между 1525 и 1530 -- 1573) -- теолог, писатель, идеолог радикальной реформации в Беларуси и Литве. Антитринитарий. В 1551 окончил Краковский университет, после был в Италии, Швейцарии, Моравии. Познакомился с идеями М. Сервета и моравских анабаптистов. В 1554 преподавал софистику в Падуанском университете. По возвращении, в 1556 принял участие в Сециминском синоде протестантов Речи Посполитой, выступил с резкой критикой догмата Троицы. Синод постановил направить П. в Витенберг к немецкому теологу и гуманисту Ф. Меланхтону, чтобы тот сделал заключение о характере взглядов П., которые Меланхтоном были квалифицированы как анабаптистские. Вернувшись на родину, П. начал пропаганду своих взглядов в Великом княжестве Литовском, участвовал в антитринитарских соборах, полемизировал с Будным. Взгляды П. были подвергнуты критике в одном из писем Кальвина. Основные работы П.: “Против божественности Иисуса Христа” (1557); “О первохристианской церкви” (1564); “О троих” (1570); “О сыне божием” (1570); “О христианском крещении” (1570). Отвергал схоластическую традицию, опирался на Священное писание и человеческий разум как предельные авторитеты. Активно выступал против частной собственности, социального неравенства, светской власти, войн, смертной казни. Умер во время эпидемии.

Э.К. Дорошевич, В.Л. Абушенко

ПЕТРАЖИЦКИЙ Лев Иосифович (1867--1931) -- русский социолог, правовед, философ. Закончил юридический факультет Киевского университета, позднее учился в Берлине. В 1897 защитил докторскую диссертацию. В 1898--1918 возглавлял кафедру в Петербургском университете. Депутат I Государственной Думы. Был в составе ЦК партии кадетов. Основатель психологической школы права. С его именем связано возникновение социологии права. После 1917 -- в эмиграции. Занимал кафедру в Варшавском университете. Покончил жизнь самоубийством. Рукописи П. погибли в период Второй мировой войны при разгроме Варшавского восстания. Основные работы: “Очерки философии права” (вып. 1., 1900); “Введение в изучение права и нравственности. Эмоциональная психология” (1905); “Теория права и государства в связи с теорией нравственности” (тт. 1--2, 1909--1910) и др. Среди его учеников -- Гурвич и Сорокин, которые много сделали для распространения идей П. в Западной Европе и США. В Советском Союзе идеи П. были использованы М.И. Рейснером при изучении “революционного подсознания”. П. исходил из задачи возрождения естественного права как науки о правовом регулировании человеческого поведения. В этом он видел духовно-практический способ совершенствования общественных отношений. Согласно П., право оказывает влияние на социокультурную среду, само выступая как ее продукт. Среда трактуется П. в терминах социальной психологии, способных объяснить провления человеческой активности. Человеческая деятельность, по П., суть функция психики. Существуют только психические процессы, остальные социальные образования являются лишь их внешними проекциями. Стимулами и цензорами поведения выступают эмоции этически-морального и правового характера, выражаемые через императивные нормы, закрепленные в культуре и подразумевающие воздаяние за поступок со стороны общества и (или) государства. В отличие от пассивных познания и чувства и активной воли, эмоции носят активно-пассивный характер (индивидуально-социальны). Основная регуляция поведения задается в сфере индивидуально-психического самосознания, так как представления человека о государстве и нормах права существуют независимо от самого государства. Для обозначения его институциализации П. вводит понятие интуитивного права. Последнее исходит не из внешнего авторитета государства (как позитивное право), а основывается на проекции психологически обосновываемых прав, свобод и обязанностей граждан. Тем самым, психологические эмоции не только удостоверяют власть, но и создают само явление власти, делая возможным возникновение права позитивного. Для нормального протекания общественной жизни необходимо проведение активной правовой политики, основывающейся на специальной психолого-социологической науке -- эмоциональной социологии. Последняя должна изучать механизм правового управления мотивами (их стимулирование и подавление), т.е. мотивационное действие права, а также вырабатывать способы воспитательного воздействия на народную психологию, т.е. педагогическое действие права. Отсюда задачи политики права: 1) регуляция индивидуального и коллективного поведения через правовое воздействие; 2) совершенствование человеческой психики, ее очищение от антисоциальных склонностей. Культивирование человеческого в человеке, рационализация его деятельности и мышления, стандартизация его поведения и их институциональное закрепление характеризуют, согласно П., прогресс общества. В целом, философская позиция П. может быть охарактеризована как психологизированная версия неокантианства со значительными вкраплениями установок позитивизма. Неокантианские основы теории П. наиболее отчетливо проявляются в его последовательно критической позиции ревизии понятийно-категориального аппарата социального знания, обосновании правил теоретической работы. С этих позиций им подвергнуты критике крайности натуралистического редукционизма (“хромые” теории) и формальный логицизм (“прыгающие” теории), превращающие социологию, по мнению П., в “музей научной патологии”. В конечном итоге П. предлагает свою версию правового нормативизма, характерную в целом для русских социологов‑неокантианцев.

В.Л. Абушенко

ПЕТРОВ Михаил Константинович (1924--1987) -- русский философ, теоретик науки, культуролог, историк. В 1940 поступил в Ленинградский кораблестроительный институт. С 1941 -- в действующей армии. Окончил военный институт иностранных языков (1949), работал преподавателем, начальником кафедры. В 1956 -- поступил в аспирантуру Института философии АН СССР. В 1959 завершил кандидатскую диссертацию “Проблемы детерминизма в древнегреческой философии классического периода”. Защита не состоялась из-за расхождений с научным руководителем. В 1959 написал публицистическую повесть “Экзамен не состоялся” и отправил ее с сопроводительным письмом Н. Хрущеву. Исключен из партии и уволен с должности. С 1962 -- преподаватель кафедры иностранных языков Ростовского университета. В 1967 -- кандидатская диссертация “Философские проблемы науки о науке”. В 1969 П. публикует статью “Предмет и цели изучения истории философии”, вызвавшую идеологические обвинения. Уволен из института. С 1969 и почти до смерти П. работал в Северо-Кавказском научном центре высшей школы. Был почти полностью лишен возможности публикации своих работ. Основные опубликованные работы: “Язык, знак, культура” (1991), “Самосознание и научное творчество” (1991), “Социо-культурные основания развития современной науки” (1992), “Искусство и наука. Пираты Эгейского моря и личность” (1995). Основная сфера интересов -- исследование механизмов преемственности (культура, наука, образование, язык, философия), а также анализ древнегреческой цивилизации. Ограничивая определение социальности наличной суммой обстоятельств, П. анализирует способы социального наследования и сохранения социальной преемственности как источники структурных различий культурных типов. Любое общество, по П., владеет набором социально-необходимых форм деятельности, который существенно превышает возможности (метальную вместимость) отдельного индивида и требует фрагментации. Возникает рассчитанный на множество поколений социокод, использующий знак в его способности фиксировать и неопределенно долго хранить значение. Социокод -- основная знаковая реалия культуры, удерживающая в целостности и различении: 1) фрагментированный массив знания, 2) расчлененный на интерьеры мир деятельности и 3) институты общения. Минимум видов общения, обеспечивающий функционирование социокода, представлен коммуникацией, трансляцией и трансмутацией. Под коммуникацией П. понимает оперативное и единовременное информационное взаимодействие субъектов с целью оптимизации совместно выполняемой деятельности. Под трансляцией -- передачу информации от поколения к поколению. Коммуникация и трансляция позволяют разворачивать в социально значимых актах деятельности унаследованные по социокоду программы и работать с ними в режимах стабилизации, нормализации и сжатия. Если общество не изъято из исторического процесса, социокод должен пассивно или активно изменяться, трансформируя матрицу деятельности производно от изменений среды, т.е. должна происходить трансмутация: познание и социализация его результатов. Различия в трансляционно-трансмутационных механизмах и способах кодирования дают типы культур: лично-именной, профессионально-именной (традиционные социокоды) и универсально-понятийный (европейский социокод). Адресность языкового общения отличает традиционные социокоды, объединяющие социальную целостность через контакт и сопряжение имен в ситуациях коллективного действия либо через систему наследуемых межсемейных контактов. Европейский социокод разделяет знаковое и поведенческое в обособленные области со своими основаниями интеграции, принимая субъект--субъектное отношение в качестве ключевой структуры. Трансмутационные институты вырабатывались, по мысли П., в ходе развития от философии к теологии и опытной науке, которая стала основным каналом производства и приложения наличного знания. Функционирование науки в обществе, по мысли П., необходимо включает накопление научного знания и участие в повышении образовательного уровня новых поколений. Концепция тезаурусной динамики П. рассматривает движение идей от переднего края науки на начальные этажи системы образования и движение людей через систему образования в различные специализированные виды деятельности -- в состав какого-либо научного сообщества. Анализируя наукометрические процессы по аналогии с речью, П. связывает представления о единстве содержания лингвистических структур и общелогических понятий с особенностями флективного языка антично-христианского времени, а категории опытной науки -- с аналитическим новоанглийским.

Д.М. Булынко, С.А. Радионова

ПИАЖЕ (Piaget) Жан (1896--1980) -- швейцарский ученый, один из ведущих психологов 20 в. Профессор университетов Невшателя (1923--1929), Женевы (с 1929), Лозанны (1937--1954). Основатель Международного центра генетической эпистемологии (1955), создателем которой он является. Основные сочинения: “Речь и мышление ребенка” (1923); “Психология интеллекта” (1946); “Введение в генетическую эпистемологию” (т. 1--3, 1949--1950); “Механизмы восприятия” (1961); “Генетическая эпистемология” (1970); “Генезис элементарных логических структур” (1972, совместно с Б. Имельдер) и др. Отвечая на вопрос о специфике человеческого способа адаптации П. делает акцент на способности человеческого интеллекта самостоятельно добывать знания, отличительной чертой которых является их объективность, независимость от добывающего эти знания субъекта. Онтогенез такой способности и стал предметом многолетних исследований П. При этом П. удалось достичь редкого единства созданной им уникальной по разработанности теории интеллектуального развития ребенка и собранного им самим грандиозного по объему эмпирического материала. Теория П. включает целостную систему взаимосвязанных понятий: равновесие, адаптация, ассимиляция, аккомодация, интеллект, стадии интеллектуального развития, действие, интериоризация, операция, операционная система, ритмы, регуляции, группировки, символическая функция и др. Адаптация человека связана с развитием его интеллекта. По П., существуют три основные стадии интеллектуального развития: сенсомоторный интеллект (0--2 года), дооперационное мышление (2--7 лет), операционное мышление (7--15 лет). Последнюю стадию, в свою очередь, П. разделяет на подстадию конкретных операций (7--11 лет) и подстадию формальных операций (11--15 лет). Интеллект добывает знания, осуществляя различные действия с познаваемым объектом. Развитие интеллекта -- это развитие познавательных действий. При этом имеется в виду, во-первых, расширение репертуара доступных ребенку действий с познаваемым объектом и совершенствование этих действий (например, развитие координации сенсорных и моторных компонентов действия, вариативности его исполнительной части при сохранности цели, возможности объединения действий в более сложные комплексы). Во-вторых, развитие интеллекта ведет к появлению, наряду с обычными предметными действиями, действий символических, выполняемых во внутреннем плане, в воображении и далее -- к действиям над символическими, знаковыми формами предметных действий, например, логическим операциям над высказываниями. В-третьих, развитие интеллекта включает координацию, согласованность действий, объединение их в сложные познавательные структуры (ритмы, регуляции, группировки). Тип познавательной структуры объясняет уникальную, неповторимую феноменологию мышления на каждой стадии развития. В частности, объективность знаний -- это следствие превращений познавательных действий субъекта в операции, являющиеся элементами особой познавательной структуры -- группировки. Исследования П. охватывают не только развитие мышления, но и других интеллектуальных функций -- восприятия, памяти (представлений), речи, морального сознания. Концепции П. присущ определенный биологизм и, соответственно, акцент на созревании как главным факторе интеллектуального развития, взгляд на развитие речи как результат созревания общей символической функции, унифицирование различных действий при анализе предметных манипуляций, измерений, классификаций, моральных суждений. Раскрытая П. феноменология интеллектуального развития ребенка стала классикой, с которой не могут не считаться даже те, кто спорит с его теорией. Наиболее полный анализ исследований П. осуществил Д. Флейвелл.

Г.М. Кучинский

ПИЕТИЗМ (лат. pietas -- благочестие) -- мистическое учение в ортодоксальном лютеранстве, появившееся в 17--18 вв. в Германии как негативная реакция на догматизацию протестантской церкви, еще так недавно провозгласившей приоритет живой веры и свободы. Испытал определенное содержательное влияние со стороны квиетизма. Основателем П. является Ф. Шпенер, выступивший с намерением возродить “истинную религию”, основанную на утерянном в спорах глубоком религиозном чувстве, а не на обрядах и догматах, реставрированных в лютеранстве (Pia Desideria, 1675). Шпенер подчеркивал необходимость для верующего личного благочестия, живого общения с Богом. Обличая “фарисейство” в обществе, он надеялся своим адогматизмом вызвать резонанс, который вернул бы его собратьев к подлинной духовной жизни. Становление и развитие П., таким образом, детерминировано теми же факторами, которые обусловили в свое время оформление протестантизма в целом и которые питают историческую эволюцию мистической традиции (см. Мистика, Протестантизм). Движение П. началось с молитвенных собраний в доме Шпенера. Позже были организованы маленькие общины для совместного чтения Писания и богослужения, которые, однако, не были отделены от господствующей Лютеранской церкви. Но вскоре Шпенер и его ученик А. Франк вступают в спор с Лейпцигскими богословами, где осуждают как нечто противное духу Христа философию и догматику, а вместе с ними и науку в целом, в результате чего и происходит столкновение П. с ортодоксальным лютеранством, закончившееся осуждением и изгнанием из Германии последователей П. Значительную роль в распространении П. сыграл П. Герхард -- сочинитель текстов гимнов‑молитв, ставших очень популярными среди верующих. Одним из видных представителей П. является М. Л. фон Цинцендорф, основатель общины Генргюгера, поэтическое творчество которого стало знаменем тех протестантов, которые ищут не “абстрактных теологических спекуляций”, а “чувственно эмоционального переживания Божественной любви”. Вскоре из-за внутренней борьбы за власть П. распадается на различные направления, некоторые из которых сохранились в контексте консервативного протестантизма до нашего времени. П. своим иррационализмом и адогматизмом оказал значительное влияние не только на историю протестантизма, но и на развитие философии в Германии, особенно на классическую философию (Кант -- вопрос о возможности метафизики, Шеллинг -- бескорыстное созерцание эстетического и др.) и на философию жизни (возврат к жизни и чувству человека, к его реальному опыту от отвлеченных понятий и метафизических постулатов). Влияние П. испытали также Гердер, Новалис, Гёте, Шлейермахер и др.

о. Сергий Лепин

ПИКО ДЕЛЛА МИРАНДОЛА Джованни -- см. ФЛОРЕНТИЙСКИЕ ПЛАТОНИКИ

ПИРРОН (ок. 360--280 до н.э.) -- древнегреческий философ из Элиды (Пелопоннес). Верховный жрец Элиды. Один из основателей античного скептицизма и автор словоформы “акаталепсия” (осознание собственного незнания). Важнейшим источником для возможной реконструкции взглядов П. традиционно полагаются “Пирроновы положения” Секста Эмпирика, в значительной степени основанные на записях ученика П. -- Тимона (320--230 до н.э.). По мнению П., “в силу примесей наши чувства не воспринимают точной сущности внешних предметов. Но не воспринимает их также и разум, главным образом потому, что ошибаются его руководители -- чувства; кроме того, может быть, и сам он производит какую-нибудь присущую ему примесь к тому, что ему сообщают чувства”. Согласно П., “мудрость и знание не являются делом человеческим, и искать их надо только у богов”. Существование всего различного и разнообразного обусловливается произвольными человеческими обычаями и установлениями. Недоступность вещей нашему познанию делает единственно правильным метод воздержания от суждений: по П., “текучесть и непрерывная качественная неустойчивость вещей ведут к их нечеткой же различимости в восприятии, а потому и невозможности судить о них с точки зрения категорий “истины” и “лжи”. Так что лучше всего -- воздерживаться от однозначно-определенных утверждений и пребывать в невозмутимости духа и полной свободе суждений”. П. утверждал (см. Адиафора), что ничто не является ни прекрасным, ни безобразным; ни справедливым, ни несправедливым, -- ибо все в себе одинаково и в действительности ни в чем ничего не существует (“ничуть не более это, чем то”). Творчество П. индоктринировало в интеллектуальную культуру Европы понятие “пирронизма” или “искусства обсуждать все вопросы, всегда приходя к воздержанию от суждений” (по Бейлю). Как отмечал Паскаль, “...люди не удивляются немощи своего разумения. Они серьезнейшим образом следуют всем заведенным обычаям, и вовсе не потому, что полезно повиноваться общепринятому, а потому, что твердо убеждены в правильности и справедливости своих действий. Ежечасно попадая впросак, они с забавным смирением винят в этом себя, а не те житейские правила, постижением которых так хвалятся. Этих людей очень много, они слыхом не слыхивали о пирронизме, но служат вящей его славе, являя собой пример человеческой способности к самым бессмысленным заблуждениям: они ведь даже и не подозревают, насколько естественна и неизбежна эта немощь их разумения, -- напротив, неколебимо уверены в своей врожденной мудрости”. Три ведущих вопроса философии П. -- “Как устроены вещи? Как мы должны к ним относиться? Какую пользу приносит правильное обращение с вещами?” -- были, как известно, впоследствии воспроизведены Кантом: “Что я могу знать? Что я должен делать? На что могу надеяться?”

А.А. Грицанов

ПИРС (Peirce) Чарльз Сандерс (1839--1914) -- американский философ, логик, математик, “отец научной философии США”. Профессор в Кембридже, Балтиморе и Бостоне. Член Американской академии наук и искусств (1877). Ввел в философию понятие “прагматизм” (а также и “прагматицизм”, что не привилось) как обозначение нового философского направления. Основные сочинения: “Как сделать наши мысли ясными” (1878), “Фиксация веры” (1877), “Исследования по логике” (1883) и др. В 1931--1958 было издано 8-томное собрание сочинений П. Познание, по мнению П., неинтуитивно по собственной природе: из него должны быть элиминированы артефакты здравого смысла и априорные синтетические суждения. Реконструируя те пути и процедуры, которые ведут от сомнения к вере, П. вычленяет 4 метода фиксации верований как таковых: а) слепой приверженности, б) авторитета, в) априорный, г) научный. Демонстрируя ненадежность трех первых, П. постулирует, что единственным корректным методом в этом контексте правомерно считать научный. П. отметил, что любое научное верование уязвимо для критики (“фаллибельно”) -- нет допущений либо гипотез, не подлежащих проверке и, в случае необходимости, опровержению. Приближение к истине, по П., -- это процесс беспрестанного устранения ошибок, совершенствование гипотез, обновление результатов. Эволюция же науки являет собой “кумулятивно-конвергирующий” процесс первоначального формирования общей структуры отношений между изучаемыми феноменами вкупе с дальнейшей “кумуляцией” уточнения численных значений тех параметров, которые характеризуют эту структуру. Традиционные типы рассуждения П. подразделил на: дедукцию, индукцию, а также то, что было им обозначено как “абдукция” (попытка синтезировать первую и вторую по схеме: 1) наблюдается необычный факт С; 2) если А истинно, то С естественно; 3) есть, таким образом, основание предполагать, что А истинно). В соответствии со своей трехзвенной схемой “индукция -- дедукция -- абдукция”, П. подразделил основные категории на три фундаментальных класса, “модуса бытия” или “Идеи”: “первичности” (firstness), “вторичности” (secondness) и “третичности” (thirdness). “Первичность” у П. -- понятие бытия или существования, не зависимого ни от чего другого, “чистое присутствие феномена”, свободное от апплицированных концептуальных схем. Встреча свободно играющего творческого духа с действительностью порождает самые разнообразные “качества в возможности”, “идеальные проекты” реальности, некие чистые формы. “Вторичность” -- факт сам по себе как данность (“весомо, грубо, зримо”), воспринимаемый и понимаемый исключительно через “отношение к”: факт, осуществляющий экспансию в реальности в состоянии неизбывного противостояния, борьбы, оппозиции, соотнесенности с иной реальностью. Свободной игре духа противодействует “сопротивление действительности”, устойчивость и постоянство наших восприятий. “Третичность” же, согласно П., -- это интеллигибельное измерение (ипостась) реальности, царство универсалий, законов, сущностей, упорядочивающих и организующих (в частности, через процедуры верификации) любые множества. Трактуя их в совокупности как динамические фундаментальные характеристики объекта (“phaneron”), П. вводит в оборот понятие “фанероскопия”, занимающее центральное место в процедурах выявления универсальных и значимых характеристик какого-либо опыта или высказывания. Космология П. базировалась на его убеждении, что “все стремится обрести привычное устройство” вопреки капризам природы. Данное положение конституировалось в принцип “тихизма” (греч. tyche -- случай). Принцип “синехизма” (греч. syneches -- непрерывный) П. выводил из того, что материальное и духовное начала в своей сопряженности подвержены перманентному структурированию, воспроизведению закономерностей и, таким образом, обретению “законов-привычек”. Эволюцию же Вселенной, развитие вещей, становление их субординаций П. объяснял принципом “агапизма” (см. Агапе). Человеческое мышление П. полагал состоящим из знаков, сам человек может быть интерпретирован как знак -- мышление невозможно вне знаков, ибо оно языковое по природе, а язык -- публичен по сути своей. Знаки репрезентируют объект в каком-то его качестве. Ситуация коммуникации поэтому выглядит так: знак (первый компонент) как функция некоего объекта (второго компонента), являющийся в определенном отношении к толкователю-интерпретатору (третий компонент). Триадическая природа знака обусловила и облик сопряженных семиотических таблиц П. П. подразделил знаки на: “qualisign” (знак сам по себе -- знак, обозначающий какое-то качество); “signsign” (могущий выступать репрезентантом всякого объекта); “legisign” (знак -- маркер ссылки на некий закон или духовную конвенцию). Трактуя взаимоотношения знака и объекта, который он репрезентирует, П. увидел следующие варианты их отношений: знак как иконический образ (например, рисунок), знак как индекс (сигнал), знак как символ (книга). Связка “знак -- толкователь (интерпретатор)” может выглядеть как “Rheme” (неопределенность объекта в утверждении вкупе с определенным предикатом -- А есть красное); “Dicisign” (субъект указывает на явление или предмет, предикат же -- на качество); “Argument” (любой силлогизм -- ряд “Dicisign”, следующих друг за другом в соответствии с правилами вывода). Рациональный смысл словоформ (понятие) может быть осмыслено и постигнуто, по П., через выявление возможных последствий его употребления в том или ином значении для реального жизненного поведения людей, т.е. может быть определено посредством фиксации экспериментальных эффектов. Последние же -- потенциально сводимы к возможным действиям. По утверждению П., “мы постигаем предмет нашей мысли, рассматривая те его свойства, которые предположительно имеют практическое значение; наше представление об этих свойствах и образует в целом понятие данного предмета” (“принцип П.” или “прагматическая максима”). Речь не шла о одномерном редуцировании истины к “полезности”. Истина (как “согласие абстрактного утверждения с идеальным пределом, к которому бесконечное исследование привело бы мнения ученых”, или “вера, вызывающая действия, ведущие нас к определенной цели”) обрела у П. качество “совершаемости”. Прагматистски окрашенное неприятие П. субстанциалистского подхода к фиксации логических форм и их значения, ярко проявившееся в его анализе соотношения классического и неклассического в философии и логике, наглядно продемонстрировало глубину его миропонимания. П., видимо, одним из первых адекватно оценил философское звучание открытия неевклидовых геометрий: “Небольшая книга Лобачевского “Геометрические исследования” отмечает эпоху в истории мысли тем, что она ниспровергает аксиомы геометрии. Философские следствия из этого несомненно значительны и теперь ученые признают, что она должна вести к новому пониманию природы, менее механистичному, нежели то, которое направляло развитие науки со времени открытий Ньютона”. В целом теория П. оказалась достаточно эвристичной и результировалась позднее в облике самых разнообразных методологий деятельности.

А.А. Грицанов

ПИСАРЕВ Дмитрий Иванович (1840--1868) -- русский публицист и литературный критик, популяризатор естественнонаучных теорий (в т.ч. дарвинизма), по политическим убеждениям принадлежал к революционно-демократическому направлению (хотя и отстаивал в нем особую позицию). Сын помещика Орловской губернии, дворянин. Писал в журналах демократической направленности “Русское слово”, “Дело”, “Отечественные записки”. За радикализм П. был заключен в Петропавловскую крепость на 4 года, выпушен по амнистии. Утонул во время купания в море близ Риги. П. был плодовитым писателем и, несмотря на раннюю гибель, признается главным идеологом русского нигилизма 1860-х. (Добролюбов, Чернышевский и др.). Сам П. не любил термин “нигилизм” и называл свою идеологию “реализмом”, главная целью которого была эмансипация человека (личности) от традиционных предрассудков, условностей быта, суеверий, религиозных страхов и иллюзий: “Надо эмансипировать человеческую личность от тех разнообразных стеснений, которые на нее налагает робость собственной мысли, авторитет предания, стремление к общему идеалу и весь тот отживший хлам, который мешает живому человеку свободно дышать и развиваться во все стороны”. Просвещение и разум, приобщение к естественно-научному знанию, по П., способны произвести умственную эмансипацию человека через популяризацию материализма (П. был приверженцем материализма К. Фогта, Я. Молешотта, Л. Бюхнера - см. “Вульгарный материализм”). Среда, которая создает личность, по мнению П., отбирает у нее свободу путем навязывания понятий долга, страха перед властью, веры в Бога и т.п. Эту среду следует уничтожить: “Что может быть сломано, то и должно быть сломано. Стоит любить то, что выдержит удар. Что разбивается вдребезги, то хлам. В любом случае бей направо и налево. Это не принесет... вреда” (“Схоластика XIX века”). Эту среду, по П., следует заменить условиями для вызревания “мыслящих реалистов”, которые являются врагами идеализма, романтизма, религии, чистого искусства, рафинированной эстетики (П. утверждал, что “сапоги выше Шекспира”, в контексте апологии прагматизма и аскетизма). “Мыслящий реалист” проповедует культ труда и дела, он прагматик (П. критиковал лень и мечтательность как идеологию тунеядцев и “социальных трутней”), придерживается разумного эгоизма (П. был уверен -- параллели с Руссо и Л.Толстым -- что человек от природы “добрый эгоист”). Философия П. (хотя он так и не отзывался о своих теориях) доведена до крайностей материализма. В той же “Схоластике XIX века” он признается, что внимания заслуживают только те проблемы и те науки, которые вызываются “непосредственной потребностью жизни”, связаны с реальными программами человеческого действия. Идеализм он называл хламом и беспочвенной спекуляцией, диалектику всегда уравнивал со схоластикой: “Что за наука, которая по самой сущности своей недоступна массе? Что за искусство, которого произведениями могут наслаждаться только немногие специалисты?”. Его предпочтения были строго на стороне естественно-научного материализма. Впрочем, вульгарный материализм П. иногда доходил до крайностей редукционизма: например, -- бурную интеллектуальную деятельность 18 в. он считал результатом потребления возбуждающих напитков -- чая и кофе. Бердяев называл П. “главным выразителем русского нигилизма”. Дополняя Бердяева, можно утверждать, что П. был своеобычным русским изданием Ницше (см., например, у Зеньковского), предвосхитившим многие идеи европейского нигилизма. Полное собрание сочинений П. (пятое издание, 1909--1913) состоит из шести томов. (См. также: Нигилизм.)

Д.К. Безнюк

ПИФАГОР Самосский (ок. 570 -- ок. 500 до н.э.) -- древнегреческий философ из г. Регия (Южная Италия), религиозный и политический деятель, основатель пифагореизма. (П. -- не имя, а прозвище. П. -- означало по древнегречески “убеждающий речью” и связывается в этимологии с культом Аполлона Пифийского.) Ученик Анаксимандра. Историю его жизни трудно отделить от легенд, представляющих П. в качестве полубога и чудотворца, совершенного мудреца и “великого посвященного” во все мистерии (тайные доктрины) греков и варваров. По преданию, П. посетил в своих путешествиях Египет (пробыл там 22 года, постигая мудрость у жрецов Гелиополя; с целью быть допущенным к этим знаниям, подверг себя операции обрезания) и Финикию. На 40-м году жизни он поселилился в южноиталийской колонии г. Кротоне. Там П. основал сообщество своих последователей (около 2 тысяч человек), представляющее собой одновременно и философско-научную школу и религиозно-магический союз “посвященных”. Сам никогда ничего не писал, ограничиваясь чтением лекций. Из записанных произведений П. известны: “О природе”, “О воспитании”, “О государстве”, “О мире”, “О душе” и др. П. впервые назвал Вселенную “космосом” по причине той упорядоченности, которая ему присуща. Он также первый, давший себе название “философ” или “любомудр”, вместо обычного “мудрец” или просто “сведущий”. Скорее всего, это связано с тем, что на место “мудрости” как осведомленности о практической жизни, и, в первую очередь, о государственных делах, П. предложил поместить более высокий род знания -- чистое размышление, т.е. рассмотрение “мудрости” (sophia) как любимого предмета, что впредь и стало именоваться “философией” (phileo -- люблю и sophia). В качестве основного принципа всего сущего П. выделял число. По мысли П., “Бог -- это число чисел”, “числу же все подобно” (последнее было заимствовано у орфиков и аполлоно-дионисийских культов). Предположительно, в области математики ему принадлежит систематическое введение доказательств в геометрию, построение планиметрии прямолинейных фигур и доказательство “теоремы П.”. Также, по всей видимости, им было разработано учение о четных и нечетных числах, об арифметических, геометрических и гармонических пропорциях. “Скандальным” открытием школы П. явилось обнаружение существования “несоизмеримых” (невыразимых посредством целого числа) величин: это выявилось в невозможности выражения ни четным, ни нечетным числом длины гипотенузы равнобедренного прямоугольного треугольника, катеты которого равны единице. Тайна отсутствия общей меры между такой гипотенузой и такими катетами (аналогично: у диагонали и стороны квадрата), выраженная существованием первого известного в истории иррационального числа (квадратного корня из двух), была открыта учеником П. -- Гиппасом из Метапонта. (См. также: Античная философия, Гармония сфер.)

А.Н. Шуман

ПИФАГОРЕИЗМ -- древнегреческая философская школа, которая существовала в 6--4 вв. до н.э., исходившая из того, что число является, во-первых, сущностью всех вещей и, во-вторых, принципом, который упорядочивает и организует вселенную. Пероначально П. существовал в рамках религиозно-философского сообщества, основанного Пифагором. Первое письменное изложение П. дал Филолай, от произведения которого дошли немногочисленные фрагменты. С конца 5 в. до н.э. П. сближается с линией сократовско-платоновской философии. Последний крупный представитель П. -- Архит Тарентский (начало 4 в. до н.э.). В 1 в. до н.э. традицию П. продолжает неопифагореизм, существовавший вплоть до 3 в., основные представители которого -- Фигул, Аполлоний Гианский и Нумений. Если ионийская школа рассматривала сущность вещей как ту или иную стихию, как нечто чувственное и материально определенное, то П. впервые под сущностью стал понимать умопостигаемую природу. Такой нечувственной сущностью, субстанцией всех вещей и было названо число. По замечанию Гегеля, за определением “числа” в П., как и за определением “идеи” у Платона, скрывается определение “спекулятивного понятия” как основного инструмента философского познания. Первой характеристикой сущности, первым “числом”, или первым “спекулятивным понятием” П. выделяет неарифметическую единицу -- чистое равенство и единство вообще. Единица, по П., есть такая всеобщая сущность, которая является деятельным началом и формой всех вещей. Посредством причастности к единице через “подражание” всякая вещь делается равной самой себе, т.е. “одной”. Второй характеристикой сущности выступает двоица, представляющая собой чистое неравенство, неопределенность и противоположность как таковую. Двоица, будучи пассивной категорией, получается из прибавления единицы к самой себе, когда единица полагается в качестве неравной себе, или отличной от себя. Единица и двоица в П. -- основные характеристики сущности, поэтому они суть всеобщие способы существования вещей. Единица и двоица лежат в основе десяти главных противоположностей, которые образуют своеобразную таблицу категорий: предел и беспредельное (бесконечное), нечетное и четное, единство и множество, правое и левое, мужское и женское, покоящееся и движущееся, прямое и кривое, свет и тьма, доброе и злое, квадрат и параллелограмм. К этой таблице, по мысли пифагорейцев, можно свести любое определение вещи. Третья характеристика сущности -- это троица, в ней единица достигает своей реальности и своего завершения. Получается троица из целостности единого и множественного, когда единица образует единство с неопределенным множеством двоицы. Вселенная и все вещи определены через троицу, так как любая вещь причастна равному и неравному, единому и многому. Четверица, четвертая характеристика сущности возникает из удвоения чистого различия двоицы. В ней троица находит свое телесное воплощение. Теорию познания П. связывает с учением о “числе”. Так, предметом “мысли” является единица, предметом “науки” -- двоица, предметом “мнения” -- троица (“число плоскости”), предметом “чувственного ощущения” -- четверица (“число телесного”). В представлении пифагорейцев “число” как реальная сущность всего сущего насчитывает три измерения: арифметическо-геометрическое, акустическое (музыкальное) и астрономическое. Музыкальное измерение числа представители П. провозгласили через свое открытие математических характеристик музыкальных соотношений. Астрономическое измерение связано с космологией пифагорейцев. По учению П., Вселенная шарообразна и состоит из десяти небесных сфер -- это “неподвижные звезды”, а также Сатурн, Юпитер, Марс, Венера, Меркурий, Солнце, Луна, Земля, а также невидимая “Противоземля”. В центре Вселенной расположен невидимый с Земли “огонь”, называемый пифагорейцами “стражем Зевса”. Вокруг него вращаются все сферы, включая и Землю. Однако этим центральным “огнем” не считалось Солнце. Каждая сфера, поскольку она определена “числом”, издает свойственный только ей звук, в результате космос в целом представляет собой гармонический мировой хор (см. Гармония сфер). Круговорот вещества во вселенной характеризуется “числом”. В этот круговорот включена и человеческая душа. За сущностью (т.е. душой) человека пифагорейцы усматривали самодвижущееся “число”. Отсюда их учение об индивидуальном бессмертии и переселении душ (см. Метемпсихоза). В дальнейшем, идеи П. получили распространение в средние века и в Новое время. Особо следует выделить влияние П. на учение Каббалы.

А.Н. Шуман

ПЛАТО -- см. РИЗОМА, НОМАДОЛОГИЯ

ПЛАТОН (Plato) (428/427--348/347 до н.э.) -- древнегреческий философ, классик философской традиции; мыслитель мирового масштаба, к чьей оригинальной философской концепции генетически восходят многие направления классического философствования и европейский стиль мышления в целом. Основные сочинения: текст речи “Апология Сократа”, 25 достоверно идентифицированных диалогов, недиалогические “Законы”, и 13 авторских писем. Наследие П. классифицируется на работы: а) -- раннего периода, (90‑е 4 в. до н.э.), в рамках которого формируется характерный для П. метод понятийного анализа (“Апология Сократа”, “Критон”, “Эвтифрон”, “Лахет”, “Лисид”, “Хармид”, “Протагор”, 1-я книга “Государства”); б) -- переходного периода (80‑е 4 в. до н.э.), содержащие (еще в имплицитной или образно-мифологической форме) базовые идеи платоновской системы (“Горгий”, “Менон”, “Эвтидем”, “Кратил”, “Гиппий меньший”, “Ион”, “Гиппий больший”, “Менексен”); в) -- зрелого периода (70--60-е 4 в. до н.э.), где в эксплицитной форме конституируется и аргументируется авторская философская концепция П. (“Федон”, “Пир”, “Федр”, “Теэтет”, “Парменид”, “Софист”, “Политик”, “Филеб”, “Тимей”, “Критий”, 2--10 кн. “Государства”); г) -- позднего периода (50-е 4 в. до н.э.), представленного “Законами”. Наличие 11 сомнительных и 8 не подлинных (хотя и подписанных именем П. работ) порождает так называемый “платоновский вопрос”, т.е. проблему реконструкции автохтонной философской концепции П., предполагающей не только идентификацию и восстановление хронологии его текстов, но и очищение их от наслоений более позднего платонизма, а также интерпретацию произведений нестандартного авторства (типа “Послезакония”, записанного со слов П. его учеником Филиппом Опунтским). П. родился на о. Эгина близ Афин в аристократической семье той же ветви Кодридов, что и Гераклит; назван в честь деда Аристоклом (Aristokl -- лучший). Отец -- Аристон -- из рода последнего царя Аттики Кодра; мать -- Периктиона -- из рода Солона, одного из семи мудрецов и первого законодателя полисной демократии. Атмосфера родительского дома Аристокла впитала в себя все достижения античной цивилизации и культуры, была неоднократно воспета греческими поэтами (Анакреон и др.). Получил полное аристократическое образование, блестяще овладев всеми сферами античной культуры: изучал философию, вращался среди модных в тот период софистов (был учеником Кратила), имел успех как лирический и драматический поэт (писал элегии, трагедии, дифирамбы; написанная им комедия была принята к постановке Афинским театром; до нас дошло 25 его “эпиграмм”, т.е. в современной терминологии небольших лирических стихотворений), занимался музыкой, живописью, гимнастикой, борьбой, верховой ездой (награждался лавровым венком на Истмийских и Пифийских состязаниях). Именно за свои спортивные успехи получил имя “П.”, т.е. “широкоплечий” (греч. platos -- широта, глубина). По другой версии имя “П.” в значении “широколобый” получено П. уже от Сократа. (Трудно не усмотреть здесь нечаянного символизма и не сопоставить это имя с именем Европы, т.е. “широколицей”, “широкоглазой”.) К моменту встречи с Сократом П. был не просто талантливым юношей, но личностью с оформившимися взглядами и определенной жизненной позицией. Так, ведя активную культурную и светскую жизнь, П. сознательно избегал любой гражданской активности и стоял в стороне как от практики Афинской демократии, так и от Афинского олигархического переворота 404 до н.э., хотя среди “30 тиранов” был двоюродный брат его матери -- Критий, предлагавший П. принять участие в “правлении тридцати”. Поворотным пунктом в судьбе П. (и европейской культуры) стала его встреча с Сократом в 407 до н.э. Согласно аттической легенде, в ночь накануне встречи с П. Сократ видел во сне лебедя у себя на груди, который высоко взлетел со звонким пением, и после знакомства с П. Сократ якобы воскликнул: “Вот мой лебедь!”. Интересно, что в мифологической системе античности лебедь -- птица Аполлона, а современники сравнивали П. с Аполлоном как богом гармонии. Знакомство с Сократом наложило неизгладимый отпечаток на образ жизни и мыслей П. (Знаменуя начало новой жизни -- жизни философа, -- он сжигает свои поэтические тексты, включая уже розданную актерам комедию.) Сократ является центральным персонажем, формулирующим позицию автора, практически во всех (за исключением “Законов”) диалогов П., выстроенных на основе сократического метода экспликации содержания понятий. П. провел 9 лет в ряду близких учеников Сократа (407--399 до н.э.), имеются сведения о его попытках выступить в суде на процессе Сократа с его апологией. Гибель учителя была для П. тяжелым ударом как в смысле личной утраты (для него непереносимо было даже присутствие около Сократа, который должен был принять яд, и П. не был на казни), так и в смысле осознания факта отторжения современниками своего мудреца (после казни Сократа П. надолго покидает Афины). Путешествие П. этого периода (399--387 до н.э.) богаты событиями и встречами, имеющими большое культурное значение: посетив Южную Италию, П. входит в соприкосновение с сицилийским пифагорейским союзом, приобщаясь к мистико-математическому направлению пифагореизма (имеются сведения о знакомстве П. с известным математиком Феодором из Мегары); многое воспринято П. от досократиков, в частности, от хронологически современного ему Демокрита (известно, что последний неоднократно называл свои атомы “идеями”, в то время как П. использует термин “атом”); по свидетельству Аристотеля, П. знакомится во время путешествия с последователем Горгия Калликлом; поездка в Египет сопровождается изучением продвинутой астрономической традиции. Во время своего путешествия П. знакомится с Дионом, братом жены сиракузского тирана Дионисия Старшего, и по его приглашению посещает Сиракузы с целью благотворного влияния и интеллектуального облагорожения деспотического правителя и смягчения нравов придворной жизни, превратившейся в перманентную оргию. Этот, вероятно, первый в мировой истории опыт “просвещения государя” оказался пророчески неудачным: оклеветанный П. был продан в рабство. Однако, несмотря на это, в будущем, в 366 и 361--360 до н.э., с той же целью П. были предприняты еще две поездки в Сиракузы ко двору нового тирана Дионисия Младшего -- две новые самоотверженные попытки воплощения в жизнь своих идей, и хотя они окончились столь же неудачно и едва не стоили П. жизни, настойчивость его может рассматриваться как пример высокого служения идеалу и веры в социальный потенциал философского знания. Погибни П. в первую свою поездку, судьба европейской культуры сложилась бы иначе. По счастью, выставленный на продажу на родной Эгине П. был узнал и за 30 мин серебром куплен и освобожден Анникеридом, философом мегарской школы. Впоследствии П. хотел вернуть эти деньги Анникериду, а когда тот отказался их взять, купил на них сад в пригороде Афин, названный в честь местного героя Академа Академией. В этом саду П. основал школу как специальное философское учебное заведение. И если учесть, что в рамках доплатоновской традиции “быть учеником” того или иного философа означало скорее выбор ориентации и личное общение (ср. инд. anandа -- “сидящий около” в значении “ученик”), нежели получение систематического философского образования, а софисты как “учителя мудрости” учили не столько философии, сколько логике и риторике, то платоновская Академия может считаться в истории философии началом традиции специального философского образования, сознательного воспроизводства тезауруса философских знаний, канона философского стиля мышления и специально подготовленного субъекта -- их носителя. В этой связи П. может быть рассмотрен не только как оригинальный мыслитель, заложивший фундаментальные направления классического типа европейского философствования, но и как основоположник феномена базового философского образования в европейской культуре. В рамках платонистики высказывалась даже версия о существовании особой (неписаной) эзотерической философской доктрины П., преподаваемой в Академии и транслируемой посредством изустной традиции (Х.Й. Кремер, К. Гайзер и др. представители тюбингенской школы платонистики), согласно другой интерпретации (Э.Н. Тигерстедт, М. Гатри), дидактический план содержания платоновской философской концепции органично вплетен в текст его произведений и презентируется, в частности, в диалогичности его произведений как прямом выражении реальной практики академических диспутов. П. -- если и не первый lectureг, то, во всяком случае, первый tutor, наставник в академическом смысле этого слова и основоположник академической составляющей в развитии философской традиции, само название которой восходит к его Академии, просуществовавшей почти 1000 лет, -- вплоть до “закрытия” императором Юстинианом всех философских школ и направлений (529). П. преподавал до конца своей жизни, и Академия стала духовным центром своего времени: именно в рамках ее деятельности сократически-платоновский метод понятийного критицизма подготавливает формирование в античной культуре скептицизма, происходит рационально-концептуальное оформление пифагореизма (в противоположность раннему мистическому союзу); из стен Академии вышли виднейшие законодатели, государственные деятели, ораторы Греции (Ликург, Геперид, Демосфен и др.) и, конечно, философы: Антисфен, чья философия легла впоследствии в основу стоицизма, Аристипп, фундировавший своим гедонизмом оформление эпикуреизма, и др. Не сделай П. ничего более, уже одно то, что из его школы вышел Аристотель, вписало бы его имя в анналы философской традиции: стоя рядом с П. в паре двух основоположников классического европейского стиля мышления, олицетворяющих собою характерную для Европы синкретичную дуальность имманентно-трансцендентального и логико-рационалистического его векторов, Аристотель может быть рассмотрен и как ученик П., -- и в этом контексте альтернативность их воззрений делает честь им обоим, -- Аристотелю принадлежат как посвященные учителю панегирические стихи, так и вошедшая в золотой фонд этоса науки фраза “П. мне друг, но истина дороже”; ему было предоставлено право преподавания в Академии, и он уехал оттуда только после смерти П. Философское учение П., будучи плотью от плоти своей эпохи, одновременно может быть рассмотрено как задающее далекую перспективу развития философской мысли: выраженное в специфической терминологии, оно заключает в себе основу многих понятийных средств, лежащих в основе категориального аппарата классической философии, и, включая в свое содержание немало произвольных натурфилософских моделей и трансформаций мифологических сюжетов, одновременно являет собою первый в европейской культуре образец целостной и системной философской концепции в собственном смысле этого слова, предполагающем рефлексивный мета-уровень осмысления своего предмета, проблемного поля, метода и исходных когнитивных оснований. Семантическим ядром и аксиологическим центром философии П., обусловившим ее уникальный статус в историко-философской традиции, является платоновская концепция мира идей -- эйдосов или образцов. Если натурфилософское направление доплатоновской традиции объективно основывалось на презумпции возможности подлинного бытия и адекватного познания только применительно к единому как тождественному себе и в этом смысле презентирующему тотально всеобщее (архэ как единое субстанциально-генетическое начало мира у старших физиков, учение Элейской школы о Бытии как Едином и т.п.), то альтернативное, представленное софистикой направление базировалось на тезисе о бытии и открытости познанию только единичного, чувственно представленного и множественного. Выражая экстремальные крайности подхода к проблеме единичного и общего, эти оппозиционные векторы философствования обрисовывали контуры центральной для доплатоновской философии онтологической и гносеологической проблемы: как единое может стать многим и как единое может быть предметом познания. То, что предлагает П. в своей теории идей, не только разрешает эти проблемы, но и выходит далеко за рамки проблематики античной философии в целом. Центральным понятием платоновской концепции выступает понятие идеи или эйдоса (idea -- вид, образ, наружность, род, способ; eidos -- вид, образ, образец). Мир идей есть не что иное, как вечно пребывающий в равенстве самому себе тезаурус абсолютных и в своем абсолютном совершенстве неизменных эталонов (eidos как образец) конкретных вещей. Способом бытия идеи является ее воплощаемость и воплощенность во множестве материальных предметов, существующих в качестве слепков с нее и запечатлевающих в себе ее образ (idea и eidos, синонимичные в значении образ). Каждая вещь существует лишь постольку, поскольку является материальным воплощением, опредмечиванием идеи (idea -- как наружность), и именно соотнесенностью с определенной идеей определяется как самость вещи, ее равенство себе самой (idea и eidos как вид), так и ее вхождение в соответствующее множество (idea -- как род), -- воплощение идеи есть способ бытия вещи (idea -- как способ). Идея, таким образом, выступает у П. одновременно и как сущность (oysia) вещи, т.е. фундаментальное основание ее бытия, и как ее гипотеза (hipotesis), т.е. проект, включающий в себя и закономерность перехода от идеи к субстанциально воплощенной вещи, и метод (methodos) ее оформления, и принцип существования. В этом контексте П. фактически открывает понятийную природу абстрактного мышления, отличного от чувственного восприятия, и впервые эксплицитно концептуализирует нечеткие интуиции досократической философии о сущности статуса “общего”. Платоновская “idea”, однако, есть не просто родовое понятие вещи, но ее смысловая модель, выступающая как инспирирующим началом ее возникновения, так и модельным принципом этого процесса (“вещи -- это подражания вечносущему, отпечатки по его образцам”). Позднее учение П. об идеях (эйдосах) сыграет значительную роль в эволюции философии западного типа: как в плане развития идеализма и трансцендентализма в целом (см. Идеализм), так и в плане конкретной разработки введенных им понятий (см. Эйдос). Критерием и атрибутом воплощенности, по П., является телесность, а потому абсолютное беспредпосылочное начало и источник идей (“образец образцов”) не есть единственная основа мира: наряду с ним, творящим вещи по образу и подобию своему (“пожелал, чтобы все вещи стали как можно более подобны ему самому”), для становления мира необходимо и субстанциальное начало -- материя как “воспреемница” и “кормилица вещей”. Демиургос, таким образом, не творит из ничего, но лишь конституирует, структурируя, оформляя и одновременно одушевляя материально-материнское начало (гр. phusis так же этимологически родственно глаголу “рождать”, как и русск. “природа”). Техноморфная модель космогенеза (см. Античная философия) нередко трансформируется у П. в традиционную антропоморфную (ср. дуализм ян и инь), возвращая понятию генезиса (греч. genesis -- рождение) исходную полноту смысла: “природа... по сути своей такова, что принимает любые оттиски,... меняя формы под воздействием того, что в нее входит,... и выходящие из нее вещи -- это подражания вечносущему, отпечатки по его образцам”. В данном контексте очевидно, что примат мира идей как мужского начала на материнским началом материи есть пока не более, как выражение патриархальной аксиологической установки. Однако, неконгруэнтное наложение на антропоморфную матрицу генезиса техноморфной его модели делает “идею” изоморфной целевому и целеполагающему (т.е. инициирующему и действующему) началу (“демиург и отец вещей”), которому в структуре деятельности соответствует субъектная (мыслящая) составляющая. В силу этого платоновское понимание идеи не только выражает характерный для западного типа культуры пафос деятельности и акцентировку ее семантического ядра -- целеполагающего импульса, но и -- в перспективе -- выступает первой в философской традиции формой эксплицитного концептуального выражения такой ставшей впоследствии типичной для европейского менталитета установки, как взгляд на мир через призму “идей” (см. Идеализм). Единичное существует как воплощение единого общего, а последнее -- как воплощенное в единичном, -- такая связанность мироздания задает и имманентную связность когнитивного процесса: трактовка соотнесенности общего-единого с чувственно-единичным не как аморфно генетической, но как типологически гештальтной обеспечивает фундаментальную возможность для общего выступать объектом познания. Знаменитый платоновский “миф пещеры” рисует зримый мир как видимые из пещеры тени на скале: человек имеет дело не с совершенными идеями-образцами как таковыми, но с воплощенными, осуществленными, т.е. с вещами, материальными предметами как подобиями образцов, которые, безусловно, редуцированы по отношению к совершенству идей, но, тем не менее, воспроизводят в своей конфигурации основную формулу их структуры. Таким образом, идеи как воплощенные -- явлены, идеи как таковые -- трансцендентны и постигаются лишь в умозрении (“мысленным взором”). Математические аналогии дают П. возможность фактически в эксплицитном виде сформулировать идею трансцендентального познания, оказавшуюся столь значимой для европейской культуры: круг на песке несовершенен, но на его основе и сквозь него (за ним) можно помыслить точный круг, круг как таковой. “Когда геометры пользуются чертежами и делают отсюда выводы, их мысль обращена не на чертеж, а на те фигуры, подобием которых он служит. Выводы свои они делают только для четырехугольника самого по себе и его диагонали, а не для той диагонали, “которую они начертили” и которая “служит лишь образным выражением того, что можно видеть лишь мысленным взором”. Иначе говоря, наряду с теми воплощениями геометрических фигур в материале, с которыми мы имеем дело, П. постулирует существование еще и идеальной модели круга, эллипса, квадрата и т.п. как онтологических реалий (“фигуры сами по себе”). В этом контексте математика как теория идеальных фигур и чисел как идеальных объектов (“три вообще, а не три кратера или три эфеба”) оказывается для П. дисциплиной, максимально приближающей к постижению закономерностей и соотношений в мире идей. Знаменитая надпись над входом в Академию гласила: “Негеометр да не войдет”; Диоген Лаэртий сообщает мотивировку отказа принять в Академию не знавшего ни математики, ни музыки: “Иди, у тебя нечем ухватиться за философию”. П. принадлежит открытие феномена несоизмеримости отрезков, имеющее смысл именно применительно к материальным отрезкам как идеальным конструктам, ибо применительно к реальным отрезкам всегда можно найти эквивалент (типа нити паутины); П. же принадлежит умозрительная гипотеза о “правильных” многогранниках как элементарных структурных единицах мироздания, нашедшая неожиданные экспликации в современной структурной химии, рентгено-структурном анализе и теории строения вещества (В. Гейзенберг в своей автобиографической книге “Часть и целое” ссылается на “Тимея” П. как одну из детерминант своего мировоззрения). Чувственный мир как инобытие идей может быть рассмотрен через призму их свечения в объекте: телесная нагруженность, отягощенность предметов внешнего мира, заставляя говорить о них как о несовершенных, редуцированных подобиях абсолютного совершенства идей, одновременно с этим провоцирует и постановку вопроса о мере этой редукции, что дает П. основание для гносеологического оптимизма: постижение абсолютного совершенства идей возможно и в условиях пребывания субъекта среди воплощенных подобий. Возможность трансцендентального по своей сути познавательного процесса обеспечивается у П. презумпцией припоминания душою некогда созерцаемых ею в собственном невоплощенном состоянии невоплощенных идей, “узнавания” идей в их телесном инобытии. Познание есть приобщение к тем чувственно-материальным предметам, где эйдосы воплощены наиболее адекватно, т.е. к прекрасным. (Тем самым в контексте теории познания П. закладываются основы классической традиции европейской эстетики.) -- Для познания мира идей необходимо “повернуть к открытому морю красоты”. Узнавший отблеск созерцаемой некогда идеи в прекрасном теле или душе испытывает непреодолимую тягу к ним, -- такое устремленное состояние, по П., “люди зовут Эросом”. Именно и только влекомый Эросом может -- ступень за ступенью -- постигать не только все более совершенные воплощения идеи, но и воплощения ее во все более совершенном материале: от единичного прекрасного тела -- к прекрасным телам вообще -- затем к красоте души -- затем к наукам и т.д. П. строит свою знаменитую лестницу любви и красоты, соединяющую воплощенный мир с миром идей: “Вот каким путем нужно идти в любви...: начав с отдельных проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступенькам, подниматься ради самого прекрасного вверх”. П. создает своего рода этимологическую родословную Эроса, объявляя его -- вне всякой мифологической традиции -- сыном Пороса (греч. poros -- богатство, средство, путь) и Пении (греч. penia -- нужда). Сын этой парадоксальной пары наследует от родителей два главных и атрибутивных начала: как сын Пении он не имеет, а как наследник Пороса -- жаждет. В этом смысле Эрос изначально возникает как вектор к желанному (“любящее начало”); он и обладает, и не обладает верховной идеей прекрасного: не обладает, ибо стремится к ней (еще не достиг), и обладает, ибо стремится (имеет ее в качестве цели). Обладание абсолютным знанием в данном случае выступает именно как обладание целью познания, а когнитивный процесс предстает как принципиально асимптотичный. Очевидно, что в платоновской гносеологии -- в содержательном плане -- зафиксированы векторы, приводящие в своей историко-философской перспективе к оформлению когнитивных моделей “врожденных идей” и априоризма; ею же фундирована характерная для европейской философской традиции дифференциация чувственно-рассудочной сферы (у П. -- первая, общедоступная ступень восхождения к прекрасному, метафорически персонифицированная в Афродите Пандемос) и сферы разума как высшей когнитивной потенции (венец платоновской лестницы, олицетворенный в Афродите Урании); здесь же следует искать корни типичной для Европы оппозиции сенсуализма (у П. приобщение к предметам чувственного мира как отправной пункт познания) и рационализма (регулятивная функция предвосхищенной познанием идеи по отношению к когнитивной процессуальности); а главное -- корни определившего лицо западной философии трансцендентализма. В области морально-психологической проблематики концепция П. основывается на дифференциации трех составляющих души: аффективной, волевой и рассудочной (“вожделение” и “пыл” как два “коня” души, которыми правит “возница” -- разум), чему соответствуют такие фундаментальные для П. добродетели, как воздержанность, мужество и мудрость. Идеальное государство должно быть структурно изоморфно разумной душе и складывается, соответственно, из таких социальных групп, как ремесленники, воины и правители-стражи; в качестве последних -- в идеальном варианте государственного устройства -- выступают мудрецы-философы, что закрепляется в историко-философской традиции в виде формулы “платоновское государство”. Основываясь на тезисе, что “душа не уносит с собой в Аид ничего, кроме воспитания и образа жизни”, П. уделяет значительное внимание проблеме социального устройства (в письме № 7: “не переставал обдумывать, каким образом может произойти улучшение законов и нравов, в том числе, государственное устройство в целом”). В этой связи наряду с оптимальной моделью “идеального государства”, основанного на принципе sophrosyne, т.е. правильной мере, гармонии целого, которая делает полис Космосом (“Государство”, “Политик”) и оказывается не апплицируемой на реальную социально-политическую жизнь (троекратное фиаско в Сиракузах), П. формулирует и более операциональную модель государства, адаптированную к наличным условиям (“Законы”). П. оценивает это государство как “второе после наилучшего” и, моделируя его, отступает как от традиционной для него формы (недиалогичный метод изложения и отсутствие образа Сократа, символизирующего для П. креативный потенциал философского знания), так и от содержательных основоположений своей концепции: и в общефилософском плане (введение в систему единого и гармоничного Космоса семантической структуры “случайности” и дуализма мировой души, предполагающей, наряду с благим, и “злое” свое начало), и в плане социально-философском (за внешне оптимистическим “надо жить играя” в “Законах” раскрывается образ человека-марионетки, увлекаемого “за шнурки и нити” к добродетелям и порокам, -- “игрушки богов” -- и соответствующего ему государственного устройства тоталитарного типа с предельной регламентацией частной жизни). Идеи П., развитые его школой (Гераклид Понтийский, Евдокс Книдский, Аркесилай, Лакид Киренский, Телекл, Эвандр, Гегесий, Карнеад Киренский, Кратет Тарский, Клитомах Карфагенский, Филон из Ларисы, Антиох Аскалонский и др.), в 1 в. были подвергнуты жесткой систематизации (Посидоний, стоический платонизм), инспирировав оформление гностицизма, герметизма и, встретившись в учении Филона Александрийского с идеями христианства, -- доникейской патристики (см. Патристика). Очищенный от натурфилософских акцентов усилиями римских философов (Гай, Альбин, Кальвисий Тавр, Апулей и, в особенности, Аммоний Саккас), платонизм конституируется как неоплатонизм (Плотин, Прокл, Порфирий, Ямвлих). Названный в неоплатонизме “божественным учителем”, П. волнует умы уже три тысячелетия: его учение оказывалось аксиологически современным и содержательно значимым для философии и культуры любой эпохи: трактаты, посвященные философии П., были написаны уже Апулеем, Порфирием, Цицероном, Плутархом; в византийский словарь Свиды уже была включена статья, посвященная П.; для эпохи Возрождения знамением времени стала платоновская Академия во Флоренции, возглавляемая Марсилио Фичино, в доме которого у бюста П. горела негасимая лампада; все мировые религии используют идеи платонизма для обоснования своих вероучений, и не было страны с оформившимся философским сообществом, где в 1973 (году 2400‑летия со дня рождения П.) не зафиксирована бы была эта дата специальным юбилейным изданием, общий тираж которых превысил 2,5 млн экземпляров. Именно П. впервые в такой полной мере была эксплицитно выражена философским мышлением сущность европейской культуры с ее целеполагающим импульсом (см. Античная философия), -- и с той же степенью правомерности можно сказать, что западная традиция оформилась во многом именно под влиянием философской концепции П., фундирующей собою не только европейскую философскую традицию, но и западную культуру в целом. По оценке Виндельбанда, философии П. “было суждено сделаться жизненным принципом будущих веков”. В первую очередь, это касается европейского стиля мышления: именно учением П., задающим парадигму усмотрения общего закона в единичном феномене бытия, закладывается в европейском менталитете основа таких установок, как дедуктивизм и рационализм. Философское учение П. положило начало формирования в европейской культуре таких определяющих ее специфику характеристик, как фундаментальный для Европы принцип космизма, т.е. пафоса мировой гармонии, основанной на общем принципе; парадигмальная установка на отыскание “скрытого смысла вещей”, т.е. декодирования семиотически организованного мира (от средневековой идеи мира как книги до витгенштейновского “мир есть язык” и традиции современной философской герменевтики), что инспирировано платоновской идеей воплощения абсолютного образца в объекте, приобретающим в этой системе отсчета статус знака трансценденции; сама идея повторяющейся точности, тиражирования образца в бесконечности воплощений лежит в основе идеи массового производства, задавая западный тип цивилизационного развития. Посредством неоплатонизма философия П. фундирует собою христианский Символ Веры, определив тем самым магистральный вектор эволюции европейской культуры и ее основные как семантические, так и аксиологические аспекты. Внутри христианства парадигмальные установки платонизма могут быть обнаружены как в рамках схоластики (официальная доктрина позднефранцисканского ордена, скотизм и августинианская ветвь схоластической традиции в целом), так и в рамках мистической парадигмы богопознания (Сен-Викторская школа, Бернар Клервоский), причем идеи П. фундируют собою как ортодоксальное вероучение, так и программы наиболее гонимых ересей: Шартрская школа, амальрикане и др. К платонистической традиции, так или иначе, восходят основные характерные для европейской культуры типы философствования (философия как философия понятий), и в первую очередь, в рамках таких традиций, как идеализм, сам термин для обозначения которого был введен именно в связи с оценкой концепции П. (см. Идеализм), и трансцендентализм с его идеей постижения сущности в умозрении (“мысленным взором”, по П.), что выступает основой как европейской философской классики (кантианство и гегельянство), так и неклассической западной философии (феноменология, экзистенциализм и др.), не говоря уже о непосредственных экспликациях платоновской концепции эйдоса как архетипической основы вещей (см. Эйдос). Опосредовано -- через философию Нового времени -- платоновская трактовка воплощения идеи была переосмыслена как принцип единства эмпирического и рационалистического когнитивных методов, прокладывая путь развитию математического естествознания и оформлению дифференциального и интегрального исчисления. Сама фундирующая науку как культурный феномен установка на обнаружение универсальной закономерности, лежащей в основе единичного прецедента и открытой для умопостижения, генетически восходит к идеям П. Платоновская философия лежит в основании эстетической концепции, за рамки которой не вышла ни классическая философия искусства с ее базовым пониманием прекрасного как соответствующего эталону (см. наиболее традиционное выражение этой линии у Чернышевского: “Прекрасное есть жизнь..., то существо, в котором видим мы жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям”; аналогично массовое сознание, вплоть до сегодняшнего дня не усматривающее тавтологии в выражениях типа “женственная женщина”), ни модернизм с его программной установкой на выражение сущности вещей (см. кубистскую “войну против зрения” как основу “уважения объекта” (П. Пикассо) и программу изображения вещей “не так, как мы их видим, а так, как мы их знаем” (Х. Грис); отрицание наивного реализма в зрелом экспрессионизме с его лозунгом “мы ищем скрытого в природе за пеленой видимости.., эту другую, внутреннюю, сторону природы” (Ф. Марк), тезисом Э.Л. Кирхнера “в мире существуют только идеи, и художник должен выразить их абстрактную сущность” и концепцией В. Кандинского “О духовном в искусстве”; программу поиска первичных структур и объемов в абстракционизме, основанную на тезисе Мондриана о том, что “идеи П. -- плоские”; антипсихологизм искусства “холодной школы” (“АВС”) в рамках “авангарда новой волны” с его поиском “алфавита бытия” и др). П. принадлежит главная роль в оформлении типичных и специфичных для Европы представлений о любви: общекультурный вектор дуальности “земной” и “небесной” любви, инспирированный платоновской дихотомией Афродиты Пандемос и Урании; куртуазная культурная традиция (см. Веселая наука); поэзия трубадуров и немецкий миннезанг; ренессансный dolce stil nuovo (см. Данте); поэтика Плеяды; и в целом традиция “когнитизации любви”, от которой до сих пор не свободна европейская культура (П. Слотердайк) и которая задает в ее рамках специфические векторы философствования (см. Любовь). Сыгравшее значительную роль в развитии европейской культуры арабо-восточное влияние (через мавританскую Испанию) было влиянием той философской традиции (ал-Газали, Ибн Габироль, Ибн Сина и др.), которая оформилась во многом на базе концепция философа, в чьем арабизированном имени Ифлатун Европа не узнала язычника П., и чьи идеи -- опосредовано, через арабское влияние -- содержательно детерминировали неортодоксальные ветви средневековой христианской культуры (прежде всего, провансальскую и отчасти андалусскую). Какой бы сильной и абсолютизирующе односторонней ни казалась формулировка относительно того, что все, что сделало Европу Европой, так или иначе генетически восходит к философской концепции П., -- тем не менее, его место и роль остаются уникальными в эволюции как философской, там и в целом культурной традиции Запада.

М.А. Можейко

ПЛАТОНОВ (Клементов) Андрей Платонович (1899--1951) -- русский писатель и мыслитель. Основные сочинения: “Электрификация” (1921), “Антисексус” (1926), “Епифанские шлюзы” (1927), “Город Градов” (1927), “Чевенгур. (Строители страны)” (1927), “Котлован” (1930), “Впрок. (Бедняцкая хроника)” (1929--1930), “Ювенильное море. (Море юности)” (1934), “О “ликвидации человечества”” (1938), “Размышления о Маяковском” (1940), “Ноев ковчег. (Каиново отродье)” (1950) и др. Творчество П. в значимой степени может быть охарактеризовано как своеобычная художественная “онтология” русской революции, как отображение процессов “самозарождения” социализма и коммунизма. Последние в Советской России и СССР нередко (на первых порах) выступали как материализация “культуротворчества” социальных классов, слоев и групп, естественно дистанцированных от классического образования, а также от духовных проектов и преобразующих интеллектуальных программ обеих столиц. По П., они “строили себе новую страну для долгой будущей жизни, в неистовстве истребляя всё, что не ладилось с их мечтой о счастье бедных людей”; они “еще не знали ценности жизни, и потому им была неизвестна трусость -- жалость потерять свое тело”; они “были неизвестны самим себе”; они “жили полной общей жизнью с природой и историей, -- и история бежала в те годы, как паровоз, таща за собой всемирный груз нищеты, отчаяния и смиренной косности”. Выступая на ранних этапах литературной деятельности приверженцем идеалов пролеткульта, П. достаточно четко обозначил поведенческий диапазон и эмоциональные горизонты устремлений поверивших в свое освобождение людей: “человек -- это вечный революционер, вечный созидатель на вечно разрушаемом”; “человечество -- одно дыхание, одно живое теплое существо. Больно одному -- больно всем. Умирает один -- мертвеют все. Долой человечество-пыль, да здравствует человечество-организм”; “государство -- это мы. Такую простую истину надо осуществить в действии”; “... без меня народ неполный!” П. в описании реалий 1920--1930-х движется “параллельно” отображаемому им, не стремясь ни “подлинно” ощущать, ни идейно упорядочивать его. Все сюжетные “события” у П. -- многомерный символ невидимой иерархии социальных идей, порождающей соответствующие сценарии массовых действий. П. живописует пафос и патетику наиболее активных представителей народного полусектантского сознания, отвергнувших религию как “предрассудок Карла Маркса и народный самогон”, но уверовавших при этом в революционный конец света, гибель угнетателей и рай на земле (ср. с анабаптизмом Мюнцера). В романе “Чевенгур” Чепурный -- председатель коммуны Чевенгура -- места, где, согласно П., стихийно “самозарождался коммунизм” говорит: “теперь жди любого блага -- тут тебе и звезды полетят к нам, и товарищи оттуда спустятся, и птицы могут заговорить, как отживевшие дети, -- коммунизм дело не шуточное, он же светопреставление”. Овеществление утопии, являвшее собой, по мысли П., реконструкцию “обихода революции”, деятельность с целью ”смерим весь коммунизм, снимем с него точный чертеж и приедем обратно в губернию” -- неизбежно результировалось гибелью энтузиазма у одних, безразличием других, жаждой радикальных силовых решений у третьих. В “Котловане” Вощев был уволен с завода “вследствие... роста задумчивости среди общего темпа труда”. П. фиксирует угрозу “убывания человечности в человеке”; “разъедающее душу” “словоговорение”; тревогу за то, “не убывают ли люди в чувстве своей жизни, когда прибывают постройки...”. (Герои “Котлована” размышляют: “Неужели внутри всего света тоска, а только в нас пятилетний план?”) Лейтмотивными символами “Котлована” и “Чевенгура” у П. видятся сон, сумеречность сознания, беспамятство в болезни, всепожирающая огромность подлежащего обустройству пространства. -- В ландшафтах П. господствуют своего рода “метафизики” упадка, истощения и анемии. -- Сознание героев произведений П. -- летаргически-мечтательное, скорее дремотствующее, нежели бодрствующее -- они спят в доме, дороге, ночью и средь светового дня. Обитатели Чевенгура опасаются трудиться, дабы не отвлекаться от духовной близости иным нищим и голодным. Коммуна Чевенгура, отринувшая какое бы то ни было сословное или классовое деление, “по науке” ликвидировала помещиков и буржуа, задавшись вслед за этим, согласно П., вопросом: а как же “остаточная сволочь”? В ходе изучения (грамотей Прокопий читал, а председатель Чепурный слушал) текста “Капитала” -- коммунары не нашли никаких дополнительных деталирующих указаний. Воспоследовало, по мысли П., такое: “-- А “они” есть: либо вдова, либо приказчик -- настаивал комиссар Чепурный. И сообща выход нашли: изгнать класс остаточной сволочи из Чевенгура, а если кто из них появится в Чевенгуре -- расстрелять в 24 часа. После такого решения Чепурный написал поперек заглавия книги Маркса. -- “Исполнено в Чевенгуре вплоть до эвакуации класса остаточной сволочи. Про этих не нашлось у Маркса головы для сочинения, а опасность от них неизбежна впереди. Но мы дали свои меры”. Активист Сафронов в “Котловане” призывает, по П., “мы же, согласно пленума, обязаны их ликвидировать не меньше как класс, чтобы весь пролетариат и батрачье сословие осиротели от врагов”. П. дополняет данный сюжетный ход редкой для него акцентированной оценкой -- дети понимают данный призыв так: “это значит плохих людей всех убивать, а то хороших очень мало”. Даже массовый террор у П. не выглядит особенно трагическим, ибо “новая жизнь” редуцирует человеческую индивидуальность до статуса функционирующего тела -- как в его жизни, так и в его смерти: “... чекисты ударили из нагана по безгласным, причастившимся вчера буржуям -- и буржуи неловко и косо упали, вывертывая сальные шеи до повреждения позвонков. Каждый из них утратил силу ног еще раньше чувства раны, чтобы пуля попала в случайное место и там заросла живым мясом”. (Ср. у Ленина в 1921 о злоупотреблениях “примазавшихся к коммунистам старых чиновников, помещиков, буржуа и прочей сволочи”: “тут нужна чистка террористическая: суд на месте и расстрел безоговорочно”.) Восхождение нового класса номенклатуры со всеми его психо-социальными характеристиками было отмечено П. с высокой прозорливостью -- один из его героев говорит: “Вы сделаете изо всей республики колхоз, а вся республика-то будет единоличным хозяйством!.. Так и выйдет, что в социализм придет один ваш главный человек!” Уже в “Городе Градове” градоначальник Шмаков в “Записках государственного человека” пишет: “Чиновник и прочее всякое должностное лицо -- это ценнейший агент социалистической истории, это живая шпала под рельсами социализма... Служение социалистическому Отечеству -- это новая религия человека, ощущающего в своем сердце чувства революционного долга. Воистину в 1917 г. в России впервые отпраздновал свою победу гармонический разум порядка! Современная борьба с бюрократией основана отчасти на непонимании вещей... Бюрократия имеет заслуги перед революцией: она склеила расползавшиеся части народа, пронизала их волей к порядку и приучила к однообразному пониманию обычных вещей”. Шмаков вырабатывает свою подпись, “как бы невзначай копируя по простоте начертания подпись Ленина”. (Ср. с типичными процедурами новояза: совмещение лозунга борьбы с бюрократией и идеи борьбы за единомыслие и единодействие всего народа с помощью партийных функционеров, контролеров, чекистов и т.п.) Типичный представитель общественной категории “активистов”, по мысли П., чужд и народным низам, верящим в справедливость, и чему-либо человеческому вообще. Активист “лишь снаружи от себя старался организовать счастье и хотя бы в перспективе заслужить районный пост”, он уходит “вдаль”, не “желая безответно тратить средства на государство и будущее поколение”. П., видимо, одним из первых ощутил особый характер отчуждения советского строя, фундаментальную оппозицию рабочих, для которых вроде и затевалась революция, и представителя партийно-государственного аппарата, “действовавшего с таким хищным значением, что вся всемирная история, весь смысл жизни помещались только в нем и более нигде, а уж Вощеву ничего не досталось, кроме мученья ума, кроме бессознательности в несущемся потоке существования и покорности слепого элемента”. Гибель активиста колхоз воспринимает спокойно, “не имея жалости к нему, но и не радуясь, потому что говорил активист всегда точно и правильно, вполне по завету, только сам был до того поганый, что когда все общество задумало его однажды женить, дабы убавить его деятельность, то даже самые незначительные на лицо бабы и девки заплакали от печали...”. В произведениях П. читатель не находит рафинированного испуга от окружающего мира. “Котлован”, “Чевенгур” выступили абсолютно правдивым описанием того, что уже практически состоялось в Советской России, реализм П. оказался на деле куда более впечатляющим, нежели любые “неореализмы” западноевропейского образца. Предвосхитив (за 15 лет до Сартра) ощущения “тоски” и “тревоги” как экзистенциально-значимые для индивида, П. сумел сформулировать ту точку творческой опоры, только которая, по-видимому, и имеет право именоваться “при-социалистическим реализмом”. По мысли П., “точка объективного внеотносительного наблюдения совпадает с центром совершенной организации. Только отойдя от мира и от себя, можно увидеть, что есть все это и чем хочет быть все это”. И далее -- “... в человеке еще живет маленький зритель -- он не участвует ни в поступках, ни в страдании -- он всегда хладнокровен и одинаков. Его служба -- это видеть и быть свидетелем, но он без права голоса в жизни человека, и неизвестно, зачем он одиноко существует. Этот угол сознания человека день и ночь освещен, как комната швейцара в большом доме. Круглые сутки сидит этот бодрствующий швейцар в подъезде человека, знает всех жителей своего дома, но ни один житель не советуется со швейцаром о своих делах. Жители входят и выходят, а зритель-швейцар провожает их глазами. От своей бессильной осведомленности он кажется иногда печальным, но всегда вежлив, уединен и имеет квартиру в другом доме. В случае пожара швейцар звонит пожарным и наблюдает снаружи дальнейшие события. Пока Дванов в беспамятстве ехал и шел, этот зритель в нем все видел, хотя ни разу не предупредил и не помог. Он жил параллельно Дванову, но Двановым не был. Он существовал как бы мертвым братом человека: в нем все человеческое имелось налицо, но чего-то малого и главного недоставало. Человек никогда не помнит, но всегда ему доверяется -- так житель, уходя из дома и оставляя жену, никогда не ревнует к ней швейцара. Это евнух души человека”. П. видел парциальный (вопреки всей очевидности) масштаб катастрофы, постигшей его отечество, веруя в лучший удел людей: “Надо любить ту вселенную, которая может быть, а не ту, которая есть. Невозможное -- невеста человечества, и к невозможному летят наши души”.

А.А. Грицанов

ПЛЕСНЕР (Plessner) Хельмут (1892--1985) -- немецкий философ и социолог, один из основоположников (наряду с Шелером) философской антропологии. Занимался также культур-социологией и эстетикой. Учился у Виндельбанда, Трёльча, Э.Ласка, Х.Дриша. С 1926 -- профессор в Кёльне. После прихода фашистов к власти эмигрировал, работал в Гронингене, где стал первым профессором социологии в Нидерландах. С 1946 -- профессор философии и социологии в университете Геттингена. С 1962 -- профессор в Школе социальных исследований в Нью-Йорке, затем преподавал в Цюрихе (Швейцария). Основная программная работа П. -- “Ступени органического и человек. Введение в философскую антропологию” -- вышла в один год (1928) с трудом Шелера “О положении человека в космосе”, попав в “тень” последней (известность ей принесло только второе издание в 1965). Другие работы П.: “Истоки кризиса трансцендентального понимания истины” (1918), “Единство чувств. Основные черты эстезиологии духа” (1923); “Границы сообщества. Критика социального радикализма” (1924), “Власть и человеческая природа” (1931), “Смех и плач” (1941), “Между философией и обществом. Избранные статьи и доклады” (1959), “Опоздавшие нации” (1962), “Философская антропология” (1970), “По эту сторону утопии. Предварительное введение в культур-социологию” (1974) и др. Свою концепцию П. строит на широком привлечении материала естествознания, прежде всего -- биологии. Из философов на нее наибольшее влияние оказали Дильтей (предложивший, согласно П., “источник новой постановки проблемы философской антропологии”), а также Гуссерль. Сам П. оказал воздействие на становление концепции конструирования социальной реальности Бергера и Лукмана. Конституируемая философская антропология должна, по П., быть вписана в космологическую перспективу и исходить из базисных структур человеческого бытия. Тем самым человек должен быть понят в рамках единого проекта, одновременно схватывающего его и как природное, и как культурное существо. Эта перспектива обнаруживает, что человек занимает центральное и исключительное положение в мире, создавая порядок, ориентированный на него самого (тем самым человеческое существование не предопределено в его концепции, как у Шелера, сущностными и ценностными порядками, которые лишь обнаруживаются, а не творятся человеком). Вопрос о человеке, по П., не может ставится, исходя из допущения существования неизменного порядка, определяющего все сущее, так как это противоречит историчности бытия человека (вскрытого Дильтеем). Последний не есть неизменная субстанция, а есть, скорее, “открытый вопрос”. Человек сам “ведет свою жизнь”, но чтобы понять непостижимую тайну его бытия, необходимо двигаться от “тела” к “сознанию”, а не наоборот, как шла предшествующая философская традиция, метафизически пренебрегая биологической стороной человеческого существа. Именно “тело”, по мысли П., является исходной базисной структурой, оно есть медиум, связывающий “внутреннее” и “внешнее”, реально данное и трансцендентное, обращенность к самому себе и к миру в актах поведения. Человеческое бытие всегда пребывает на “границе”, оно “едино” в своей двойственности, отсюда его неизбывная проблематичность, вбирающая в себя величие и нищету человеческого. Основная граница в таком контексте -- между телом и средой. Тело и есть собственная граница человека, вместе с тем -- она граница иного. Граница всегда есть “переход” из одного пространства в другое, а бытие на границе -- это всегда бытие “между”. (Согласно П., ”пространственность означает обнаруживаемые в пространстве границы”.) Тело не просто пребывает в пространстве, а имеет местопребывание. В для-себя-бытии живого тела и локализована “природность” человека, противополагаемая иному (“неприродному”) его бытию. Тем самым тело не просто находится в пространстве (заполняет его собой как и иные “вещи”, не растворено, как животное, в здесь-и-теперь), а утверждает собой само это пространство, задавая систему отношений к месту своего пребывания как бы из “точки” вне места и времени (тело существует “вовнутрь” пространства и далеко не исчерпывается характеристиками координат своей пространственности). Таким образом, человек в своей телесности как бы “двойственен”, он есть одновременно “плоть” (“пространственность”) и собственно “тело”, позиционирующее к собственной “пространственности”. Еще один уровень “двойственности” человека задает, с точки зрения П., взаимодействие “души” и “тела”, психического и физического, снимаемый в самобытии (“внутренний мир” в теле), в его трансцендировании от тела к духу, обретая который человек и становится собственно человеком. Третий уровень “двойственности” -- одновременность воплощения в человеке индивидуального и всеобщего “Я” как последних оснований всяких опредмечивающих отношений человека, самого не поддающегося опредмечиванию, но являющегося сопричастным (социокультурному) миру. Таким образом, выявляя свою границу со средой, человек, идя “вовнутрь”, постоянно трансцендирует себя “вовне”, самоопределяясь в границах трех уровней (плоть-тело, тело-душа, индивидуальное -- всеобщее), а тем самым двигаясь к себе как Таковому. Это движение осуществляется в слое поведения, синтезирующем любые оппозиции и презентирующем совокупность форм и способов конституирования жизни. П., исходя из идеи “ступеней органического”, с одной стороны, “вписывает” человека в “ряд” “живого”, противопоставляемого “неживому”, а с другой -- выявляет его специфичность. Если растение непосредственно включено в среду, то включенность в нее животного уже опосредована, она центрически позициональна: животное имеет “центр”, координирующий взаимодействия его и всех его органов со средой, но при этом “центр” не осознает себя как “центр”. Подобное осознавание предполагает “захождение Я за себя”, что доступно только человеку. Но в этом случае меняет свой характер и позициональность -- это уже эксцентрическая позициональность, т.е. человек укоренен и вне “пространственности”, вне наличного бытия, вне тела. Человек постоянно выходит за пределы, за границы (“среды” и “сотворенного”), выносит свой “центр” “за”, т. е. в эксцентричность по отношению к наличному в поисках постоянно нарушаемого равновесия. Тем самым он “поставлен на ничто”. Именно поэтому частные науки неспособны ухватить ускользающую суть человека, с этой задачей может справиться лишь философия (как философская антропология), которая и есть мысль, дерзающая размышлять о “ничто”; в то же время П. снимает дуализм одушевленного тела и духа, свойственный философской антропогии Шелера. Позиционируя, т. е. занимая позиции в мире (социуме) согласно мере дистанцирования от природно-телесной реальности, человек, по П., творит себя как “лицо”: “лишь в качестве личностей мы находимся в мире независимого от нас и одновременно доступного нашим воздействиям бытия”. Отсюда принцип самосозидающего, открытого возможностям “непостижимого человека” (принцип “новой связи” П., не позволяющий редуцировать человека к простой проекции Бога, а акцентирующий идею “становления Бога человеком”). “Творение себя лицом” имеет, согласно П., три аспекта: 1) экспресивный, т.е. план постоянного самовыражения, 2) исторический, т.е. план непрекращающейся самореализации, 3) социальный, предполагающий не только различение в себе индивидуального и всеобщего “Я”, но и выход за пределы (за границы) единичного в сферу “Мы”, “совместности”, в которой развертывается дискурс “человеческой свободы”. “Творя себя лицом”, человек неизбежно отличает “себя” от “себя самого” в актах совершаемых выборов, обнаруживая свою открытость миру и негарантированность собственного бытия (именно в силу своей эксцентричности). Свой дискурс о человеке П. концептуализирует в трех основных антропологических законах: 1) законе естественной искусственности (“поставленность на ничто” компенсируется квазиприродными результатами его деятельности); 2) законе опосредованной непосредственности (осознавание своего сознания, видение того, что объективное есть таковое лишь для сознания человека); 3) законе утопического местоположения (отрицая абсолютное, человек постоянно нуждается в нем для собственного “удержания” в мире. Человек (как прежде всего культурное существо) наслаждается и страдает, “желает и надеется, думает и хочет, чувствует и верит, страшится за свою жизнь и во всем этом должен познавать дистанцию между совершенством и своими возможностями”. Именно культура позволяет противостоять опасностям, которые несет с собой открытость человека миру. В этом ключе П. проделывает анализ феноменов смеха и плача как катастрофических реакций, возникающих в результате потери самообладания в не имеющих стандартного решения ситуациях (за счет “выхода”в эксцентричность, простраивающую “отношения к отношениям” и тем самым дистанцирующую человека от опасной для него ситуации). Таким образом, в творчестве П. был реализован один из основных вариантов (эксцентрический) антропобиологической версии философской антропологии (второй основной ее вариант -- деятельностная концепция Гелена). См. Философская антропология, Гелен.

В.Л. Абушенко

ПЛЕТОН -- см. ФЛОРЕНТИЙСКИЕ ПЛАТОНИКИ

ПЛЕХАНОВ Георгий Валентинович (1857--1918) -- русский мыслитель, один из основоположников социал-демократизма в России, философ, социолог, теоретик искусства и проблем религии. Основные философские сочинения: “К вопросу о развитии монистического взгляда на историю” (1895); “Очерк по истории материализма” (1896), “К вопросу о роли личности в истории” (1898) и др. Наряду с Лениным, П. выступал как активнейший субъект процесса адаптации учения Маркса к условиям российской действительности. Исследования П. в области истории философского материализма, в сфере диалектического постижения предпосылок, источников и оснований общественной жизни, его убежденность в закономерном характере исторического процесса, в границах которого “народ, вся нация должна быть героем истории”, необходимо привели его к полемике с идеологией, теорией и практикой большевизма, к отрицанию ленинского подхода в интерпретации марксовых положений. Так, в границах ленинской схемы (слепка с модели “конца классической философии” Маркса и Энгельса) постулировалось сохранение “в сухом остатке” философской эволюции -- материалистической диалектики и логики (т.наз. “логико-методолого-гносеологическая” версия философии марксизма). По мысли же П., точнее говорить об иной, т.наз. “системно-онтологически-мировоззренческой” трактовке современной философии. В границах адекватной интерпретации последней (по П.), подлинная философия есть совокупность синтетических идей, объединяющих результаты человеческого опыта на данной ступени интеллектуального и общественного развития, -- интегральная сумма постигнутого бытия данной эпохи. П. трактовал социалистическое переустройство общества как результат трансформационных процессов “зрелого” капитализма и категорически отвергал идею о допустимости государственных переворотов как легитимной и позитивной формы экономической модернизации социума политической волей новой правящей элиты. Осудив Октябрьский (1917) переворот в России, П. подтвердил свою репутацию виднейшего представителя социал-демократической версии русского освободительного движения. В своих работах по эстетике П. отстаивал идеалы реализма в искусстве как способа художественного освоения действительности.

А.А. Грицанов

ПЛОСКОСТЬ -- термин естественно-научной традиции, используемый в современной философии (Хайдеггер, Делез, Деррида и др.) в контексте конституирования философской парадигмы многомерности структур бытия и человеческого мышления и задания (выставления) рамки знания, позволяющей использовать ряд сопряженных словоформ, ангажированных в середине -- второй половине 20 ст. в качестве философских понятий (поверхность, глубина и т.д.). В историко-философском плане осознание и фиксация потребности выработки и введения философских подходов, характеризующих многомерную топологию мироздания, традиционно связывают с творчеством Ницше. Осмысливая метафору платонизма о том, что истинный философ суть путник, покинувший пещеру и восходящий “ввысь”, Ницше отметил наличие общефилософской проблемы ориентации мысли, -- проблемы того, что мысль предполагает “оси” и “направления”, по которым она развивается, что у нее есть “география” еще до того, как появится “история”, и что она намечает потенциальные “измерения” систем до их конституирования. Согласно Ницше, ориентация на “высоту” (трактовка философствования как “восхождения” и “преображения”) скорее всего свидетельствует о вырождении и тупиковых заблуждениях философии. Собственным идеалом Ницше являлось досократическое постижение “потаённых глубин” Бытия, “поверхность” которого также необходимо обсуждать исключительно с точки зрения “взгляда из глубины”. (Ср.: “идея” у Платона “парит или гибнет”.) По версии Делеза, теми “мыслителями-греками”, столь, по Ницше, “основательными в силу своей поверхностности”, являлись представители школ киников и стоиков, задавшие принципиально новый философский дискурс, в котором более не было ни “глубины”, ни “высоты”. Ими было осуществлено топологическое “низвержение” платоновских “идей”: бестелесное отныне пребывало не в вышине, а на поверхности; оно выступало уже не как “верховная” причина, а лишь как поверхностный эффект; не как сущность, а как событие. В “глубине” же тел, согласно, например, киникам, все является “смесями”, из которых (по Диогену Синопскому) “ни одна не лучше другой”. Согласно Делезу, “... поверхность, занавес, ковер, мантия -- вот где обосновались и чем окружили себя киники и стоики. Двойной смысл поверхности, неразрывность изнанки и лицевой стороны сменяют высоту и глубину...”. Выйдя за рамку обыденных представлений о мерности бытия, стоики отказались от идеи трех последовательных измерений (координат) мира, предложив вместо этого “два одновременных прочтения времени”. Тем самым состоялся философский прецедент отказа от “очевидностей” житейского опыта в пользу абсолютно умозрительных и перспективных моделей устройства космоса. Согласно идеям стоицизма, реконструированным Делезом в стилистике философии 20 ст., для тел и “положений вещей” есть только одно время -- настоящее. Ибо живое настоящее -- это временная протяженность, сопровождающая, выражающая и измеряющая конкретное действие того, что действует, и конкретное страдание того, что страдает. И в той мере, в какой существует единство самих тел, единство активных и пассивных начал, космическое настоящее охватывает весь универсум: только тела существуют в пространстве и только настоящее существует во времени. Все тела -- причины друг друга и друг для друга, но причины чего? Они -- причины вещей совершенно особой природы или “эффектов”. Собственно говоря, они “бестелесны”. Они не обладают ни физическими качествами, ни свойствами, а, скорее, логическими и диалектическими атрибутами. Собственно, это -- не вещи или “положения вещей”, а события. Нельзя сказать, что “эффекты” существуют. Скорее, они суть нечто такое, что в чем-то содержится или чему-то присуще, обладая тем минимумом бытия, которого достаточно, чтобы быть не-вещью, не существующей сущностью. Для стоиков, с точки зрения Делеза, “положения вещей”, “количество” и “качество” -- такие же сущие (или тела), как и субстанция. Они -- часть субстанции и на этом основании противостоят сверх-бытию, учреждающему бестелесное как несуществующую сущность. Таким образом, высшим понятием выступает не Бытие, а Нечто, поскольку оно принадлежит бытию и небытию, существованию и присущности... Если тела с их состояниями, количествами и качествами принимают все характеристики субстанции, то характеристики идеи, напротив, относятся к иному плану, а именно, к бесстрастному сверх-бытию -- стерильному, бездействующему, находящемуся на поверхности вещей: идеальное и бестелесное теперь может быть только “эффектом”. По Э.Брейе, “когда скальпель рассекает плоть, одно тело сообщает другому не новое свойство, а новый атрибут -- “быть порезанным”. Этот атрибут не означает какого-либо реального качества... наоборот, он всегда выражен глаголом, подразумевающим не бытие, а способ бытия... Такой способ бытия находится где-то на грани, на поверхности того бытия, чья природа не способна к изменению. Фактически, этот способ не является чем-то активным или пассивным, ибо пассивность предполагала бы некую телесную природу, подвергающуюся воздействию. Это -- чистый и простой результат, или эффект, которому нельзя придать какой-либо статус среди того, что он обладает бытием... Стоики радикально разводили два среза бытия, чего до них еще никто не делал: с одной стороны, реальное и действенное бытие, сила; с другой, срез фактов, резвящихся на поверхности бытия, и образующих бесконечное множество бестелесных сущих”. -- Ориентируясь на преодоление “одномерного” понимания мира, Хайдеггер предлагал обратить особое внимание на параметр “глубины” (не рассматривая его, впрочем, как единственный принцип, “простраивающий” модель мира): согласно Хайдеггеру, силы “раскалывания” производят постоянное “раскрытие” глубины, неизбежно сталкиваясь с “затворяющей” силой. Результатом выступает итоговое оформление пространства мира, формирование поверхности -- единственного, по мнению Хайдеггера, “действительного места” мира -- места осуществления действия сил “раскалывания”. У Хайдеггера “глубина” сама по себе еще не может полагаться принадлежащей к ряду “мироопределяющих величин”, для него ведущую роль исполнял параметр “отношения глубины и П.”, порядок их соотносимости. В философском творчестве Дерриды значима акцентированная демонстрация ограниченности самой бинарной оппозиции “П. -- глубина”: по Дерриде, миру нередко бывает присущ процесс “соскальзывания” П. в “глубину” и “вынесения” “глубины” на “отмель” П. На самом разнообразном историко-культурном материале (проблематика истинности, феминизма, судеб Европы и т.д.) Деррида не только иллюстрирует топологическую динамику “глубины” и “поверхности”, но и вводит понятие “бездна” как допущение возможности полного их “оборачивания”. Элиминируя границу между “П.” и “глубиной” и усматривая в данной процедуре деконструкции очередной акт ниспровержения онто-тео-телео-фоно-фалло-лого-центризма, Деррида постулировал принципиальное равноправие всех направлений и связей мира. Аналогичным образом Делез настаивал на необходимости исключения из любой топологии мира -- измерения “дополнительного”, измерения “иерархического”, измерения, производимого идеологией и порождающей репрессивный метаязык. Согласно Делезу, иерархическое, властное отношение как противостоящее множеству иных связей мира, всегда должно отрицательно оцениваться: будучи же “вычтено” из неизбежной иерархии измерений, оно высвобождает чистую П. -- “пространство принципиально равноправных событий”. П. у Делеза -- это место, где и располагаются события “сами по себе”, не имеющие внешнего измерения; это -- пространство, лишенное глубины и высоты, содержащее измерение “события”, чистый поверхностный эффект которого совпадает с П. Согласно Делезу, “... бестелесные события играют на поверхности тел (вещей) подобно туману (или даже не туману, ибо туман -- все-таки тело). Тела и их глубина существуют как смешение... Одно тело вытекает из другого как жидкость из вазы. Смешения тел целиком задают количественное и качественное положение вещей -- красноту железа, зеленость дерева. Но то, что мы подразумеваем под глаголами “расти”.., “краснеть”.., “резать”, “порезаться” и т.д. -- нечто совсем другое. Это уже не положения вещей, не тела, перемешанные во внутренней глубине. Это бестелесные события на поверхности -- результаты смешения тел. Дерево зеленеет... О характере любой философии свидетельствует, прежде всего, присущий ей особый способ расчленения сущего и понятия”. Анализируя алгоритмы и реальное философское значение парадоксов стоицизма, в существенной степени обусловивших генезис языковых игр, Делез подчеркивал, что событие соразмерно становлению, а становление соразмерно языку; парадокс же -- это серия вопросительных предложений, которые, подчиняясь логике становления, продолжаются чередой последовательных добавлений и сокращений. Всё, по Делезу, происходит на границе между вещами и предложениями. В парадоксе -- непосредственное обнаруживается в языке. (Ср. у Хрисиппа-стоика: “... то, что ты говоришь, проходит через твой рот. Ты говоришь “телега”. Стало быть, телега проходит через твой рот”.) Парадокс у Делеза -- это освобождение глубины, выведение события на поверхность и развертывание языка вдоль этого предела. Юмор же -- искусство самой поверхности, противопоставленное старой иронии -- искусству “глубины” и “высоты”. Юмор, по мнению Делеза, лучше всего проявился в англо-американской литературе “нонсенса”. Так, Кэрролл в сказках об Алисе (в интерпретации Делеза) исследует различия между событиями, вещами и “положениями вещей” (осуществляя беспрестанный поиск разгадки тайны событий и тайны имманентного им неограниченного становления): под землей животные уступают первенство карточным фигурам, “не обладающим толщиной”. “Глубина”, развернувшись, становится у Кэрролла “шириной”. События же -- подобно кристаллам -- становятся и растут только от границ и на границах. Необходимо скользить на всем протяжении так, чтобы прежняя “глубина” вообще исчезла и свелась к противоположному смыслу-направлению поверхности. Любая возможная наука, -- утверждает Делез, -- продвигается лишь вдоль занавеса, вдоль границы. Именно следуя последней, огибая поверхность, мы переходим от тел к бестелесному. (Ср. у М.Турнье: “Странное, однако, предубеждение -- оно слепо соотносит глубину с поверхностью, согласно чему “поверхностное” -- это не нечто “больших размеров”, а просто “неглубокое”, тогда как “глубокое”, напротив, обозначает нечто “большой глубины”, но не “малой поверхности”. И, однако, такое чувство, как любовь, на мой взгляд, гораздо лучше измерять ее широтою, нежели глубиной”.) Такое понимание топологии мира, по версии Делеза, отнюдь не ограничивается понятийным постижением оснований бытия: как события не занимают поверхность, а лишь возникают на ней, так и поверхностная энергия не локализуется на поверхности, а лишь участвует в ее формировании и переформировании. Согласно Ж.Симондону (“Индивид и физико-биологический генезис” -- Париж, 1964): “Живое живет на пределе самого себя, на собственном пределе... Характерные для жизни полярности существуют на уровне мембраны... Все содержание внутреннего пространства находится в топологическом контакте с содержанием внешнего пространства на пределах живого; фактически в топологии не существует дистанции; вся масса живой материи, содержащаяся во внутреннем пространстве, активно наличествует во внешнем мире на пределе живого... Принадлежать внутреннему значит не только быть внутри, но и быть на внутренней стороне предела...”. Являя собой результат всевозрастающего усиления интереса философии к топологическим структурам бытия, а также выступая отражением процесса значимого увеличения числа понятий, характеризующих последние, понятие “П.” легитимирует поворот в понимании иерархии существенных принципов видения мира, построения его моделей, а также принципов организации знания и познания. (В метафорической форме проблему “плоскостности” применительно к массовым поведенческим стереотипам России обозначал еще Е.Н.Трубецкой: “Равнинный, степной характер нашей страны наложил свою печать на нашу историю. В природе нашей равнины есть какая-то ненависть ко всему, что перерастает плоскость, ко всему, что слишком возвышается над окружающим. Эта ненависть составляет злой рок нашей жизни. Она периодически сравнивала с землей все то, что над нею вырастало”.)

А.А. Грицанов

ПЛОТИН (Plotinos) (204/205--269) -- древнегреческий философ, основатель неоплатонизма. Родился в Ликополе (Египет). До 28 лет П. не находил ни учителя, ни учения, которые удовлетворили бы его и отвечали бы его устремлениям. В Александрии встретился с Аммонием Саккасом и, став вместе с Оригеном и Герением его учеником, проучился так 11 лет. В 39 лет сопровождал императора Гордиана в Персию, чтобы познакомиться с философией персов и индийцев. После смерти учителя основал свою школу в Риме (244). 10 лет преподавал философию в устных беседах. При поддержке императора Галлиена пытался создать город философов -- Платонополь. За 10 лет до смерти стал письменно излагать свои взгляды. Его труды обобщил и систематизировал Порфирий в 54 трактатах -- 6 “энеад” (девяток). Главные элементы философии П. -- квинтэссенция мировоззренческих идей Платона, Аристотеля, неопифагорейцев и стоиков, возможно и индуизма. П. исходил из идеи “Единого”, которое, выступая как первосущность, не является ни разумом, ни потенциальным предметом разумного познания. Иерархия бытия, по П., проходит от Единого, по ступеням Его нисхождения и до материи -- низшей границы. Космос находится в постоянном вращении и смене ступеней бытия и в то же время Универсум П. остается статичным, ибо Единое “сияет в своей сверхпрекрасной благости”. Над всем существует единая Первосущность, Благо. Это совершенное Первоначало, сверхчувственное и сверхмыслимое и является Неизреченным. Это Единое есть абсолютное Благо, не ограниченное ничем и, следовательно, способное изливаться и нисходить без всяких внешних причин. Как “источник наполняет реки, сам ничего не теряя, как солнце освещает темную атмосферу, нисколько не потемняясь само, как цветок испускает свой аромат, не становясь от этого без запаха”, так Единое изливает себя, не теряя своей Полноты, неизменно пребывая в себе. Вторая ипостась -- Ум (“нус”) -- рождается как следствие истечения (эманация) или излучения (радиация) Единого. Порожденные Умом мысли, идеи, образы, как и сам Ум, продолжают быть в общении и единении с абсолютным Благом. П. использует неопифагорейское учение о “двоице”, первом различии и “дерзости”, ставшей причиной перехода единого во множество. Ум “дерзнул” отпасть от Единого, Душа -- от Ума. Третья ипостась -- Мировая Душа (“псюхе”) -- следствие нисхождения Ума, и она уже не мыслит себя как принадлежность к Единому, но лишь стремится к Нему. Душа порождает материю -- начало физического и чувственного мира. Существуют, по П., два вида души: высшая и низшая. Низшая есть природа и обращена к материи (плотности и темноте). Высшая рождается от Богов и бесплотных звездных духов; низшая размножается в царствах демонов, людей, животных, растений и минералов. По мере сгущения материи Божественное начало все более окутывается оболочками природы и оттесняется от Единого. Как свет и тепло ослабевают по мере удаления от источника и исчезают в совершенном мраке и холоде, так эманации Божественной силы через ум и душу постепенно ослабевают в природе, пока не доходят до полного “замерзания” в материи, лишенной истины и блага, и поэтому являющейся не-сущим и злом. Мир преображается и возвращается к Божественному сознательными усилиями ума и души. Во-первых, это возможно эстетически, когда душа (низшая и высшая) приобщаются к Красоте, которая проникнута идеальным смыслом. Во-вторых, в нравственной жизни, молитвенном труде, аскетическом подвиге происходит обожествление человека. П. выделяет следующие шаги этого пути: 1) возвышение над чувственностью и бесстрастное, бескорыстное отношение к ней как к предмету познания, а не вожделения; 2) отвлеченное мышление (математическое); 3) более высокий духовный подъем достигается любовью к Прекрасному (платоновский Эрос); 4) еще выше поднимает чистое умозрение (диалектика идей), 5) последний шаг есть восхищение (экстаз), в котором дух становится простым и единым с Божеством, сливаясь и совпадая с Ним. П. признавал доктрину перевоплощения, на которой основывал нравственное учение жизни. Разработал основы мистической практики, пытался синтезировать античный политеизм с идеями Единого. Широкое проникновение идей П. в европейскую культуру происходит через Макробия и особенно Августина. Прямое знакомство с философией П. происходит в 15 в. благодаря латинским переводам Марсилио Фичино (1492). Под влиянием П. находился Бруно. Особый интерес к П. отмечался у Беркли, Канта, Гегеля, Шеллинга.

В.В. Лобач

ПЛОТЬ -- понятие парадигмы Другого в границах философии постмодернизма, выступившее результатом процедуры интеллектуального “оборачивания” (в контексте идеи зеркальной обратимости мира) понятия “тело”. Согласно Мерло-Понти, “мое тело” и есть П., которую я впервые замечаю, сталкиваясь с “телом Другого”: идея оптического обмена телами позволяет зародиться идее телесной промежуточности, образу П. (см. Кэрролл). (По Сартру, П. -- это не тело, П. -- это “клеевая прослойка” между двумя телами в результате обмена касаниями: глаз становится взглядом, когда желает П. Другого.) В онтологическом контексте Мерло-Понти полагал, что “плоть не является ни материей, ни духом, ни субстанцией. Необходимо, чтобы ее означить, ввести старый термин “элемент”, в том смысле, в каком он используется, когда говорят о воде, воздухе, земле и огне, так сказать, в смысле chose generale... Плоть именно в этом смысле является “элементом” Бытия”. П. в рамках таких интерпретаций позволительно интерпретировать как некую “стихию вещи”, как своеобычную позицию из рядов номенклатуры физических сил, -- как то, посредством чего и благодаря чему всякая вещь, любое тело и безразлично какое событие могут осуществляться и существовать как эта -- данная вещь, это -- конкретное тело, это -- определенное событие. В рамках подходов “метафизик ландшафта” именно состояние мировой П. (см. Плоть мира) обусловливает состояние, когда “нейтральная топология поверхности” начинает обретать особые характеристики в зависимости от тех сил-стихий, которые воплощают в себе элементы: П. мира становится вязкой, жесткой.., вновь становясь физически ощутимой... Потенциальные среды, которыми она окутывает видимый мир, неожиданно становятся физически определенными. Изначальная присутствуемость -- это П. Потенциальная реальность П. не может быть определена в терминах дали и близи, консистенции и диффузии, субъекта и объекта, но скорее в терминах топологических: П. как текущая поверхность, безразличная к событиям, которые на ней развертываются, -- она, естественно, не имеет глубины, “материальности”, но в нее вписаны все внешние и внутренние горизонты вещей, вписано и мое тело, ибо оно регулируется в своем актуальном проявлении тем потенциальным полем телесных событий, что создается первоначальным присутствием П. мира. На том уровне, где она проявляется, она всегда удерживает вместе и друг в друге внутренний и внешний горизонт актуального телесного опыта, не дает ему распасться и исчезнуть. Будучи невидимой (по В.А.Подороге), она способна производить видимое. Земля -- это П. Другого. (Традиционно предполагается, что именно Другой различает и отделяет элементы и их силы, формируя устойчивые структуры жизни, трансформирует элементы стихий (воздух, огонь, небо, ветер) в определенность линейного абриса земли, превращая ее в разнообразные тела, а последние -- в объекты.) Перво-П. выступают в таком случае “чистые” события мира в условиях его первозданной абсолютной неразличаемости: ландшафтные складки (см. Складка) выравниваются, П. трансформируется в “П.-в-себе” (Подорога), она (П.) более не в состоянии актуализировать себя, “во-площать”, -- виртуальное, не способствуя актуализации, замещает его. Внешнее, иное -- более удаленное, чем любая Внешность, “складывается”, “изгибается” Внутренним, более глубоким, чем любая Внутренность, тем самым созидая саму возможность производного и продуктивного отношения между Внутренностью и Внешностью. Именно такое “изгибание” или “сгиб” (описанные в концепции Мерло-Понти -- Делеза) и определяют собственно П. (помимо тела и сопряженных с ним объектов).

А.А. Грицанов

ПЛОТЬ МИРА (франц. chair du monde) -- термин философской системы Мерло-Понти, семантическая определенность которого оформляется на стыке концепций тела, складки и Другого. Согласно Мерло-Понти (работа “Видимое и невидимое”), человек обладает “активно функционирующим телом”, наделенным атрибутивным свойством “касаемости-в-себе” (франц. tangible en soi), которое выступает условием возможности и всякого иного (вовне ориентированного) касания. Последнее, тем не менее, в любой ситуации преломляется, с одной стороны, как “касание мною предмета”, с другой -- как “касание предметом меня”. Это преломление образует “складку”, -- и именно посредством таковых складок прочерчивается контур сенсорного чувственно-когнитивного ареала субъекта (ср. у Бахтина: “внутренней территории у культурной области нет, она вся расположена на границах, ... каждый культурный акт существенно живет на границах”). Однако, свою информационно-сенсорную значимость складка обретает лишь при условии наличия Другого, конституирующегося в философии Мерло-Понти, в свою очередь, в качестве “складки-в-себе”: “Другой является условием различения... структур знания и восприятия, складкой-в-себе, тем первоначальным разрывом в структуре бытия, который сплетает между собой разорванное”. Именно посредством Другого как “ты” -- в отличие от фактически не выделенного из предметного ряда “он” (ср. с идеей Рикёра о невключенности “он” в коммуникативное пространство) -- и конституируется в концепции Мерло-Понти субъект, открытый для сенсорного опыта (ср. у Марселя: “телесность как пограничная зона между быть и иметь”). Собственно, и само обладание телом как “касанием-в-себе”, по Мерло-Понти, обеспечивается для субъекта “благодаря тому, что Другой открывает нам наше потенциальное тело, виртуально непрерывно сгибая первое во второе, соединяя их складкой”. Свершающееся в виртуальном пространстве внепространственной складки “сплетение разорванного”, делающее возможной целостность сенсорного опыта, обеспечивается за счет заполнения пустот разрывов П.М., понятой как “изначальная присутствуемость” (франц. nerprasentierbarkeit). Сама будучи “невидимой”, т.е. не обретая онтологически артикулированной определенности (и, соответственно, не обладая сенсорно значимым модусом существования), П.М., тем не менее, “делает другое видимым” и, таким образом, выступает фундаментальным условием возможности “видимого”. Согласно установке Мерло-Понти, чтобы обозначить П.М., “необходимо ввести старый термин “элемент” в том смысле, в каком он используется, когда говорят о воде, воздухе, земле, огне... Плоть именно в этом смысле является элементом бытия”. При очевидных коннотациях, возникающих в данном контексте в связи с ретроспекцией архаичных (магия касания в “доисторических” культурах и трактовка “мана” в качестве своего рода сенсорного флюида) и классических (трансцендентность абсолютного Бытия в философских онтологиях) традиций, семантика понятия П.М. конституируется у Мерло-Понти вне устоявшегося горизонта онтолого-метафизических концепций. -- П.М., по Мерло-Понти, будучи “стихией стихий”, вместе с тем, “не является ни материей, ни духом, ни субстанцией”. Т.обр., термин “П.М.” располагается принципиально за рамками категориальных структур, фундированных радикальной оппозицией духа и плоти. По оценке Делеза, “именно Мерло-Понти показал нам, как радикальная “вертикальная” видимость складывалась в Само-видение, и с этой точки зрения сделал возможным горизонтальное отношение между видением и видимым”.

М.А. Можейко, А.А. Грицанов

ПЛЮРАЛИЗМ (лат. pluralis -- множественный) -- философско-мировоззренческая позиция, утверждающая множество интересов, видов бытия, идей, взглядов, социальных институтов, не сводимых к чему-то единому и независимых друг от друга. П. проявляется в онтологии, гносеологии, социологии, этике, аксиологии и т.д. П. -- это не столько признание необходимости множества мнений и их борьбы, сколько отражение многообразия форм бытия, социальной организации общества. Суть П. в признании им противоречий как источника социального прогресса, стимулировании многообразия общественной жизни с вытекающими отсюда оппозицией, конфликтами и конкуренцией. Разрешение этих противоречий предполагается демократически, в рамках закона. Сам термин “П.” был введен в оборот систематизатором и популяризатором философии Лейбница Вольфом в 1712. Противоположностью П. является монизм, признающий единую основу всего сущего. Весь историко-философский процесс свидетельствует о противоборстве монизма и П., выдвигая на первый план то первое, то второе. Так, философия рубежа 19--20 вв. имела по преимуществу монистический характер. Сюда следует отнести такие направления, как материализм, абсолютный идеализм, эмпириомонизм, феноменология и др. В современной философии большое распространение получил П. Наиболее четко он проявляется в персонализме и прагматизме, согласно которым каждая личность автономна и неповторима, она не сводима к каким-либо общностям и силам; в аксиологии, исходящей из многообразия ценностей и ценностных ориентаций; в гносеологии, допускающей одновременное существование и конкуренцию различных теорий, картин мира и т.д.; в социологии и политологии П. представлен в теории факторов, идее П. демократии и т.п. Общественные системы, базирующиеся на П., как показывает опыт, предпочтительнее авторитарно-монолитных, т.к. в первых сталкиваются разные точки зрения, соревнуются политические группы, критика направлена не только сверху вниз, но и наоборот. Однако такая система требует государственной и общественной дисциплины, выражающейся прежде всего в выполнении принятых большинством законов, но оставляющей возможность деятельности меньшинства. Для того, чтобы общество функционировало нормально, необходимо наличие в нем групп людей с различными взглядами, которые можно свободно отстаивать и критиковать, не опасаясь преследований. В современной философии данный тематизм осмысливается в контексте движения социального времени, переводящего П. в пространство интерпретаций терминов прагматизма, а также транслируется в контекст социального пространства, в границах которого П. предполагает сосуществование принципиально разнокачественных сущностей. (См. также: Идеология, Монизм, Дуализм.)

Л.С. Дудинский

ПОБЕДОНОСЦЕВ Константин Петрович (1827--1907) -- русский мыслитель, социолог, правовед, государственный деятель, обер-прокурор Святейшего Синода (1880--1905). Основные сочинения: “Исторические исследования и статьи” (1876), “Ле-Пле” (1893), “Победа, победившая мир” (1895), “Курс гражданского права” (1896) и др. Уделом философии и науки П. полагал конструирование вероятностных предположений, не могущих содержать безусловного знания. Жизнь и познание, согласно П., -- целостно-синкретичны, для них особо значимы непосредственные переживания и волеизъявления. Истина, по мысли П., располагается за пределами разума: только религиозная вера, которую “народ чует душой”, способна предлагать абсолютную истину. П. выступал выразителем охранительной политики Российского государства, противопоставлявшей народническому революционному движению «охранение» нравственных и религиозных начал русского народа. Эта политика апеллировала прежде всего к «простому» русскому народу, видя в нем носителя “чистой” православной веры. П. настаивал на нераздельности церкви и государства, уподобляя их единство отношениям тела (государство) и души (церковь). Деятельность П. была направлена прежде всего на сохранение обрядов и преданий русской церкви. Он считал, что лучше сохранить и суеверие, чем разрушить общественные устои. В полулегендарных преданиях и восходящих к магическому сознанию суевериях П. видел «душу русского народа», которая всегда сохраняет верность православию. Подобно Канту, Дюркгейму, Спенсеру, П. находил в «религиозных верованиях» прежде всего консолидирующую силу, обеспечивающую единство общества. (Среди множества популярных изданий, преследовавших цель «умеренного» просвещения русского народа, П. печатает и работы Спенсера -- см. «Московский сборник», 1896. При этом по инициативе П. была ужесточена цензура и закрыты многие издания, в т.ч. -- “Отечественные записки”.) С Достоевским П. сближает именно вера в русский «народ-богоносец». Но если для Достоевского эта вера имеет ярко выраженную эсхатологическую окрашенность, то П. верит прежде всего в консерватизм русского народа, способный сохранить незыблемость самодержавного российского господства. Именно благодаря П. широко праздновались 1000-летие памяти святых Кирилла и Мефодия (1885) и 900-летие принятия христианства на Руси (1888). Почвенничество П. также порождено историческим страхом, боязнью исторических перемен. Состоя в переписке со славянофилами, П. из их рассуждений опять-таки извлекал только консервативное начало, которое можно было приложить к «охранению» веры и государства. Охранение православия в деятельности П. доходило до того, что свобода даже богословской мысли резко ограничивалась. Им требовалось написание таких богословских сочинений, в которых бы давались однозначные формулировки, не вызывающие встречных вопросов. Предпочтение отдавалось нравственно-назидательным сочинениям. Во время оберпрокурорства П. было резко сокращено количество мест в Духовных Академиях, одновременно с этим им были учреждены церковно-приходские школы, которые, по мнению их организатора, должны были стать первой и последней ступенью образования для простого народа. П. пытался запретить епархиальные съезды как орган церковного самоуправления, но этому воспротивились архиереи. Свои сочинения П. издавал без имени, носили они в основном назидательный характер. Вопреки крайнему реакционерству П., время его оберпрокурорства стало временем расцвета богословской мысли (Св. Игнатий (Брянчанинов), Св. Феофан (Говоров), Болотов, Несмелов, Тареев). Именно в годы правления П. начался русский религиозный ренессанс, давший целую плеяду блестящих религиозных философов. В своих взглядах на церковь П. сходился с Ф.Прокоповичем (1681--1736), первым обер-прокурором при Святейшем Синоде. И тот и другой считали главным делом Церкви укрепление российской государственности. Но то, что Прокопович считал в Церкви злом -- суеверие, обрядоверие, П. считал выражением «живой души народа», стихийной полуязыческой силы, привязывающей русского человека к земле, и через то служившей оплотом государству. По мысли Флоровского, П. “всего меньше был человеком непосредственным или наивным. Всего меньше сам он жил инстинктом. Сам он весь насквозь отвлеченность. Это был человек острого и надменного ума, “нигилистического по природе”, как о нем говорил Витте. Это был безочарованный скептик. И в самом себе он ощущал весь этот холод отвлеченной мысли. От ней он ищет противоядия в народной простоте. От собственной безбытности он хочет укрыться в быте, вернуться к “почве””. Реальная значимость деятельности П. в деле конституирования официальной охранительной идеологии Российского государства рубежа 19--20 вв. может быть оценена как попытка осуществления позитивной программы минимизации социально-политического экстремизма посредством меньшего зла -- культивации одномерного обскурантизма и утопически-консервативных иллюзий.

А.А. Грицанов, И.А. Воробьева

ПОВЕДЕНИЕ -- в классической философии и сопряженных с ней дисциплинах -- присущее живым существам взаимодействие с окружающей средой, опосредованное их внешней (двигательной) н внутренней (психической) активностью. Термин “П.” применим как к отдельным особям, индивидам, так и к их совокупностям (П. биологического вида, социальной группы). П. изучается конкретными науками: биологией, этологией, психологией и т.д. Философия включает П. в предмет своего исследования с целью выявления общих и специфических закономерностей и механизмов взаимодействия материальных систем с окружающей средой, определением роли биологических форм отражения (раздражимости, чувствительности, психики, зачаточного интеллекта) и сознания человека в регуляции П. Философия обращает внимание на то, что П. возникает в живой природе, когда ее живые системы (организмы) приобретают способность воспринимать, перерабатывать, хранить и использовать информацию для приспособления к условиям существования и регуляции внутреннего состояния. Взаимодействие человека с миром характеризуется понятиями П. и деятельности. При этом смысловой акцент в понятии П. делается на приспособлении человека к природным и социальным условиям существования, в понятии деятельности -- на творчески-преобразовательном отношении человека к условиям его существования, к миру в целом. Динамика конкретно-научных представлении о П. (моделей П.) тесно связана со сменой концепции детерминизма в науке. Механический детерминизм определял понимание П. живых существ как автоматические реакции на получаемые извне раздражители (Декарт, Ж. Леб). Органический детерминизм, сложившийся в эволюционном учении Дарвина, позволил раскрыть сложную структуру П. и объяснить целесообразность реакций через формирование в высшей нервной деятельности животных системы безусловных и условных рефлексов (Сеченов, Павлов). П. как системное единство психических и физиологических компонентов, обеспечивающих направленность опережающих реакций на получение полезного для живой системы результата, выбор и корректировку целевых программ адекватного действия, раскрыла теория функциональных систем П.К. Анохина, используя категориальный аппарат системно-функционального детерминизма. П. человека тесно связано с социальными программами и ценностными установками, зафиксированными в материальной и духовной культуре любого общества. Оно регулируется не только индивидуальным и общественным сознанием, но также и социальными институтами и правовыми нормами, моралью и политикой. П. человека многоуровнево и многоструктурно и поэтому не может с достаточной полнотой быть раскрыто в какой-либо одной конкретно-научной модели П. Его научное объяснение возможно лишь на основе комплексного подхода со стороны естественных и социально-гуманитарных наук.

Е.В. Петушкова

ПОВЕРХНОСТЬ -- см. ПЛОСКОСТЬ

ПОДСОЗНАНИЕ (подсознательное) -- собирательное понятие, которым обозначают различные неосознаваемые системы психики (например, предсознательное и бессознательнoe) или их совокупность. Понятие введено Э. Плятнером во второй половине 18 в. и уточнено на уровне представлений о “душе-айсберге” Г. Фехнером в середине 19 в. Вопреки широко распространенному заблуждению, в психоаналитическом учении Фрейда понятие “П.” (“подсознательное”) практически не употреблялось, хотя именно психоанализ непреднамеренно содействовал популяризации этого понятия и его внедрению в общественное сознание и язык обыденной жизни. См.: Бессознательное, Предсознательное.

В.И. Овчаренко

ПОДТВЕРЖДЕНИЕ -- один из видов обоснования, состоящий в выведении следствий из наличного гипотетического утверждения с последующим их соотнесением с достоверно установленными положениями. Особую роль П. играет в случаях, когда в процесс научного исследования вовлекаются положения, истинность которых еще в должной степени не установлена, которые имеют гипотетический характер, и отсутствуют достаточные аргументы для их принятия. П. как вид обоснования с помощью гипотетико-дедуктивного метода, используется учеными в самых различных областях. Существуют различные интерпретации этой процедуры. Т.наз. логическая теория П. (созданная Гемпелем, Карнапом и др.) элиминирует “процессуальный”, “временной” срез П., его исторические параметры -- социально-психологические аспекты открытия; выдвижение гипотезы. Она рассматривает процедуру П. как застывший логический акт, в котором анализируется лишь логическое отношение между теоретическими высказываниями, с одной стороны, и фиксирующими единичное наблюдение эмпирическими высказываниями -- с другой. Несмотря на предложенную Карнапом количественную оценку степени подтверждаемости (логическую вероятность), посредством которой характеризовалось логическое отношение между теоретическим высказыванием и фактом, чисто логический подход продемонстрировал свою недостаточность при описании реального научного процесса, так как теоретические высказывания в принципе не могут быть обоснованы только лишь посредством удовлетворяющих теорию фактов. Ни непосредственная (полная и исчерпывающая) верификация, претендующая на прямую проверку утверждений, фиксирующих зависимости между данными наблюдения и эксперимента, ни ослабленный вариант этого принципа (косвенная или частичная верификация), как установление логических отношений между косвенно верифицируемыми утверждениями, не отражают закономерности сложного, противоречивого развития научного знания, взаимоотношения конкурирующих теорий и их экспериментальной подтверждаемости. Установка на так называемую строгую проверку, критерием которой выступает принцип фальсифицируемости, направленный на опровержение теории и только в случае неудавшихся попыток становящийся свидетельством ее П. (т.наз. “негативная подтверждаемость” Поппера) также вряд ли в полном объеме адекватна реальному процессу научного познания. В отличие от логической концепции П., исторические (или историко-логические) концепции учитывают не только логический, но и историко-научные параметры П., развитие теории, способность предсказывать новые факты, социокультурные моменты и т.д. Так, с точки зрения Лакатоса, П. как многоступенчатому испытанию подвергается не отдельная теория, а научно-исследовательская программа. П. считается состоявшимся, если наблюдается ее теоретический и эмпирический прирост (“прогрессирующий сдвиг проблемы”), т.е. она способна предсказывать новые факты. Рассматривая П. в контексте конкуренции нескольких теорий, Кун и Фейерабенд отказываются видеть в фактах, в том числе и в новых, основания для П. и выбора той или иной теории, поскольку сами факты, на основе которых строится теория, формируются на ее языке, а конкурирующие теории оперируют совершенно различными, несравнимыми языками. Критерий выбора теории переносится в сферу общественного мнения (парадигмы) научного сообщества (Кун) или “эстетического”, “личного вкуса” (Фейерабенд). Ограничивая процедуру П. теории только эмпирическими фактами, результаты которых зафиксированы в эмпирических суждениях, т.е. по сути дела оставаясь в рамках заданной системы знаний, нельзя адекватно решить проблему подтверждаемости, необходим выход в практическое измерение. Кроме этого, даже если гипотеза соответствует некоторым фактам, то это вовсе не означает, что она должна быть сразу н безоговорочно принята. Убеждение в том, что будто факты сами по себе могут и должны привести к научному познанию, является предрассудком. Такие факты делают гипотезу более приемлемой, однако ей предстоит, как правило, долгий путь испытаний, поскольку опытная проверка сама по себе не обеспечивает статус теоретичности знания, как и рассогласование с опытом еще не означает опровержения теории. Качественная специфика теоретического и эмпирического означает невозможность как редуцирования теории к эмпирии, так и выведение теории из эмпирии. Логический анализ взаимосвязи теоретического и эмпирического лишь позволяет построить логическую модель перехода от эмпирии к теории, но само различие, как и взаимосвязь теоретического и эмпирического имеет содержательный характер. Реальный процесс П. предполагает прежде всего создание модели идеализированного эксперимента, разработку и проведение реального эксперимента и раскрытие механизмов взаимосвязи “идеальной” и “реальной” моделей эксперимента. Такая связь имеет опосредованный, многоступенчатый характер и предполагает замещение реальной схемы эксперимента идеализированной схемой. Важнейшая роль в этом замещении принадлежит правилам соответствия, посредством которых теоретическая модель соединяется с идеализированным экспериментом, являющимся основой реального эксперимента, и объекты идеализированного эксперимента связываются с объектами реального эксперимента. Если теоретическая модель, отображенная через многоступенчатые связи теоретических высказываний с эмпирическими положениями в эксперименте, предсказывает результат, получаемый в ходе эксперимента, то она считается подтвержденной лишь только в том смысле, что ей соответствуют некоторые измерения предметов реального мира. Само по себе П. может подтвердить лишь фактуальные эмпирические положения, по отношению же к сложным абстрактно-теоретическим положениям П. в принципе не обладает таким статусом, который позволял бы этой процедуре на уровне эмпирического обоснования выносить окончательный приговор теоретической модели -- опровергнуть или подтвердить ее.

Я.С. Яскевич

ПОДХОД -- комплекс парадигматических, синтагматических и прагматических структур и механизмов в познании и/или практике, характеризующий конкурирующие между собой (или исторически сменяющие друг друга) стратегии и программы в философии, науке, политике или в организации жизни и деятельности людей. Обычно к анализу категории П. обращаются в особые периоды развития той или иной деятельности, когда фиксируются принципиальные изменения или возникают неразрешимые наличными средствами проблемы. В развитии науки и научной деятельности Кун назвал эти периоды научными революциями. В более широком смысле, вся наука представляет собой особый П. к миру, базовой парадигмой которого являются развернутые представления о природе или онтология природы. Природная или натуралистическая парадигма настолько утвердилась в мировоззрении и в содержании образования, что только философы, методологи и историки науки помнят о том, что наука в современном виде существовала не всегда, что она оформлялась как особый П. к миру в 16--18 вв., что сама онтологическая картина природы является продуктом развития науки, а не непосредственной данностью. Натурализм три века конкурировал с другими подходами: теизмом, деизмом, гилозоизмом и т.д. В самой науке возникали, конкурировали между собой и исчезали самостоятельные надпредметные П. (механицизм, позитивизм), предпринимались попытки распространить дисциплинарные и предметные парадигмы и синтагмы на науку в целом (физикализм, социологизм, психологизм, биологизм). Категория П. до 20 в. была продуктом методологической рефлексии и философской критики, поэтому подходные характеристики либо обсуждались как отрицание иного П., который описывается ретроспективно (Платон и софисты, Аристотель и античные физики, Ф. Бэкон и Аристотель, эмпириокритицизм Маха и эмпиризм Локка), либо формулировались как аргументы в полемике (номинализм -- реализм, корпускулярная и волновая теории света, дарвинизм -- ламаркизм). Методологи 20 в. помимо этого занимаются непосредственным конструированием П., причем не только новых, но и тех, которым они противопоставлены. Так например, Поппер формулирует положения историцизма, приписывает историцизм как П. целому ряду философов и мыслителей прошлого, анализирует проблемы историцизма, а в качестве ответа на эти проблемы предлагает парадигму “открытого общества”. Методологизация практически всех сфер мышления и деятельности в 20 в. обеспечила множество подходных предложений разного масштаба. С начала века как П. в различных сферах культуры разрабатывались: феноменология, экзистенциализм, структурализм, тектология, научная организация труда. Затем появились кибернетика, общая теория систем, синергетика, СМД-методология и т.д. Разрабатываются различные П. в конкретных науках, где они либо сменяют друг друга как этапы (например, описанная Куном революционная смена парадигмы в физике, или кейнсианский этап в экономике), либо сосуществуют, не нарушая дисциплинарной целостности, но создавая полипредметность в рамках одной дисциплины (например, бихевиоризм, гештальтизм, или культурно-историческая концепция в психологии). Иногда П., возникшие как междисциплинарные, сворачиваются в предмет (экология, кибернетика, семиотика), иногда разворачиваются в метатеорию (общая теория систем), или просто становятся идеологией некоторого широкого движения (например, системное движение за рамками общей теории систем, или “зеленое” движение вне научной экологии). Принципиальное значение для интеллектуальной ситуации второй половины 20 в. приобретает оппозиция натуралистического и деятельностного П.: первый рассматривает мир (универсум) как природу, данную (или берущуюся) в субъект-объектных познавательных схемах, а второй -- как мир мышления и деятельности, требующих привлечения различных схем знания. П. манифестируется в эпистемологии и истории (генезисе или развитии) мышления. О ставшем или становящемся П. можно говорить только тогда, когда объявлены и обоснованы его принципиальные отличия от иного П. хотя бы в одном из трех эпистемических пространств: в парадигме (онтологические картины, схемы и описания объектов); в синтагме (способы и методы доказательства, аргументации, языки описания, объяснения и понимания); в прагматике (цели, ценности, задачи, предписания, разрешенные и запрещенные формы употребления элементов синтагмы и парадигмы). Основное противоречие и парадокс феномена П. состоит в том, что П. присутствует в деятельности и мышлении как в рефлексируемом, так и в нерефлексируемом виде. В периоды формирования П. хорошо осознается, что представления об объекте, да и сам объект как особая организованность, задаются и определяются не только и даже не столько его объективными характеристиками, сколько средствами и методами нашего мышления и нашей деятельности, а потом (в периоды функционирования ставшего П.) об этом забывают. Методологическая рефлексия замыкается в рамках П., и сам П. становится нефиксируемым. Мышление и деятельность адептов П. подчиняются “эпистемической машине”, заданной парадигмой и синтагмой, нечто новое может производится этой машиной только в рамках дозволенного прагматикой П. Так например, изобретения и достижения периода 18--19 вв., были продуктами “эпистемической машины” научного П., сконструированной поколением методологов науки от Ф. Бэкона и Декарта до Ньютона, которые сменили познавательную парадигму, и участвовали в подходной революции. В 20 в. цикл жизни П. сокращается. Научные (подходные) революции и нормальная наука укладываются в годы жизни человека или карьеры ученого, а иногда и не один раз. Это обстоятельство требует от участников процесов деятельности и мышления навыков методологической рефлексии, своеобразного “расподхоживания” по аналогии с гегелевским распредмечиванием.

В.В. Мацкевич

ПОЗИТИВИЗМ (лат. positivus -- положительный) -- (1) парадигмальная гносео-методологическая установка, согласно которой позитивное знание может быть получено как результат сугубо научного (не философского) познания; программно-сциентистский пафос П. заключается в отказе от философии (“метафизики”) в качестве познавательной деятельности, обладающей в контексте развития конкретно-научного познания синтезирующим и прогностическим потенциалом; (2) -- философское направление, фундированное означенной установкой. В эволюции П. могут быть выделены следующие этапы: I -- так называемый “первый П.” (Конт, Милль, Спенсер, Э. Литтре, П. Лаффит, И. Тэн, Э.Ж. Ренан и др.); II -- “второй П.” (Авенариус, Мах); III -- “третий П.” или неопозитивизм, представленный аналитической философией (Куайн, Поппер, Айдукевич, Лукасевич, Котарбиньский, Г. Райл, Дж. Уисдом, П. Строссон, Остин, М. Блэк, Н. Малкольм, Н. Гудмен, А. Пап и др.) и Венским кружком, на основе которого оформляется логический П. (Шлик, Карнап, Нейрат, Ф. Вайсман, Г. Фейгль, Г. Ган, В. Крофт, Ф. Кауфман, Гедель и др.); IV -- постпозитивизм, в рамках которого намечается очевидная тенденция к смягчению исходного методологического радикализма и установка на аналитику роли социокультурных факторов в динамике науки (Кун, Лакатос, Тулмин, Фейерабенд, Аналитическая философия, Венский кружок).

Ю.В. Баранчик

ПОЗНАНИЕ -- творческая деятельность субъекта, ориентированная на получение достоверных знаний о мире. П. является сущностной характеристикой бытия культуры и в зависимости от своего функционального предназначения, характера знания и соответствующих средств и методов может осуществляться в следующих формах: обыденное, мифологическое, религиозное, художественное, философское и научное. Исходную структуру П. представляет субъект-объектное отношение, где вопрос о возможности адекватного воспроизведения субъектом сущностных характеристик объекта (проблема истины) является центральной темой гносеологии (теории П.). В зависимости от решения этого вопроса в философии выделяются позиции познавательного оптимизма, скептицизма и агностицизма. Истина выступает в качестве универсальной цели П. При этом представления об истине и путях ее достижения в контексте историко-философской традиции конкретизировались через разведение фундаментальных оппозиций “знания и мнения” (античность), “разума и веры” (средние века), “знания и незнания” (Новое время). Понимание характера субъект-объектных отношений обуславливает соответствующие взгляды на природу П. Для классической философии процесс П. -- это созерцание, что предполагает пассивную роль субъекта в восприятии внеположенных ему абсолютных и неизменных законов объективной действительности. Само П. при этом может интерпретироваться в двух основных ракурсах: 1) восходящая к Платону и разрабатываемая преимущественно в контексте рационально-идеалистической традиции трактовка П. как припоминания (теория анамнесиса); 2) характеристика П. как отражения, наиболее ярко реализовавшаяся в моделях материализма и эмпиризма. Начиная с “коперниканского поворота” Канта, философия отходит от созерцательного объективизма в гносеологии и актуализирует активную роль субъекта в познавательном процессе. Для немецкого идеализма открывающийся в П. мир уже выступает проекцией творчества трансцендентального субъекта (Кант, Фихте, Шеллинг) или продуктом деятельности социально-исторического субъекта (Гегель). Интерпретация П. как творческой деятельности отличает современную неклассическую философию. Характерно, что подчеркивая творческий статус субъекта в познавательном процессе, современная философия во многом отказалась не только от онтологизма классической мысли, но и от установок на объективную истину, которая фактически приносится в жертву социально-историческим, прагматическим и психологическим интересам субъекта. Природа познавательной деятельности здесь может рассматриваться в контексте праксиологического, семантического и аналитического подходов. Акцент на практической природе П. в современной философии характерен прежде всего для марксизма и прагматизма. Однако если в марксизме П., будучи формой опережающего отражения действительности, выступает как важнейший момент природопреобразующей и социально-исторической практики общества, то в прагматизме П., преодолевая сомнение, обеспечивает психологическую уверенность субъекта в своих силах, позволяя ему тем самым наиболее эффективно осуществлять практическую деятельность. Семантический подход к П. реализуется сегодня в рамках феноменологии и герменевтики. П. здесь -- это процесс смыслообразования, позволяющий человеку расширить горизонты понимания не столько внешней действительности, сколько себя самого. И, наконец, аналитический подход связан с течениями нео- и постпозитивизма и структурализма, ориентированных на рассмотрение П. как научного анализа знаковых структур, более или менее адекватно описывающего сложившиеся логические и семиотические инварианты, но никоим образом не претендующего на их подлинное понимание. В структуре познавательного процесса выделяют также чувственный и рациональный уровни П., противопоставление которых в новоевропейской философии обусловило возникновение дилеммы рационализма и эмпиризма. Чувственное П. (его основные формы: ощущение, восприятие и представление) является результатом непосредственного взаимодействия субъекта и объекта, что обусловливает конкретность, индивидуальность и ситуативность получаемого здесь знания. Будучи основанием познавательной деятельности в целом, чувственный уровень П. особое значение имеет в искусстве и обыденной практике. Рациональное П. (его формы: понятие, суждение и умозаключение) предполагает возможность объективации индивидуальных знаний, их обобщения, трансляции и т.п. Именно рациональное П. обеспечивает существование таких форм познавательного творчества, как наука и философия. Помимо чувственного и рационального, особую роль в познавательном процессе играет интуиция, свидетельствующая об особых механизмах П. на уровне бессознательных структур психики. Структурировать П. можно также в зависимости от объекта П. и соответствующего ему типу знания. В качестве наиболее общих объектов П. можно выделить природу, общество и человека и соотнесенные с ними естественное, социальное и гуманитарное знания. Особым видом П. выступает самопознание, которое, со времен Сократа, является одной из центральных тем в философии и одновременно представляет собой один из наиболее существенных модусов индивидуального бытия. Проблемы П. на сегодняшний день изучаются целым рядом как философских (гносеология, эпистемология, культурология, логика и методология науки), так и специальных (когнитивная психология, науковедение, социология знания и науки и др.) дисциплин.

Е.В. Хомич

ПОЛАНИ (Polanyi) Майкл (1891--1976) -- британский философ, один из основателей постпозитивизма, выходец из Венгрии, сотрудник (с 1923) Института физической химии (Берлин), в эмиграции с 1933, профессор физической химии (затем -- социальных наук) Манчестерского университета (с 1933). В главных сочинениях по философии и социологии науки: “Личностное знание. На пути к посткритической философии” (1958), “Неуважение свободы” (1940), “Основания академической свободы” (1947), “Логика свободы” (1951), “Неявное знание” (1962), “Знание и бытие, эссе” (1969) и др. выступил в 1940-х с критикой основных принципов логического позитивизма, в 1950-х -- разработал концепцию “неявного знания” (по П., “существуют вещи, о которых мы знаем, но не можем сказать”). Стремился конструктивно преодолеть идею о возможности деперсонифицированного представления научного знания, неправомерно приравниваемого к объективности последнего. В структуре ориентировочной и познавательной активности -- в сенсомоторных навыках, восприятии, использовании языка, методах диагностики и экспериментирования, актах научного творчества и т.д. -- П. выделял явные и неявные компоненты. Последние, по П., осваиваются человеком в практических действиях, в совместной научной работе и служат основанием его целенаправленной активности. В науке явное знание представлено как интерперсональное знание (в понятиях и теориях), неявное -- как личностное знание, вплетенное в искусство экспериментирования и теоретические навыки ученых, в их пристрастия и убеждения. С точки зрения П., существуют “два типа знания, которые всегда совместно входят в процесс познания всеобъемлющей целостности. Это: 1. Познание объекта путем концентрации внимания на нем как целостности; 2. Познание объекта исходя из наших представлений о том, какой цели он служит в составе той целостности, частью которой он является. Последнее может быть названо неявным... Взаимоисключающий характер этих двух типов познания может быть выражен в терминах логической дизъюнкции”. Неявное знание, согласно П., не допускает полной экспликации и транслируется через непосредственное (“из рук в руки”) обучение мастерству научного поиска и личные контакты ученых. Научный опыт у П. -- внутренне переживаем, обусловлен страстным желанием исследователя достичь подлинно научной истины, явно личностно окрашен. П. ввел в научный оборот понятие “научное сообщество”. В ряде работ подчеркивал необходимость определенных социокультурных условий для поддержания свободной научной коммуникации и сохранения научных традиций.

А.А. Грицанов

ПОЛИБИЙ (210--123 до н.э.) -- греческий философ, историк, политический деятель эллинистического периода. Автор знаменитого труда “История в сорока книгах”, где показан путь Рима к господству над всем Средиземноморьем. П. попытался целостно охватить разнообразие исторических явлений и событий, основываясь на рационализированном стоиками представлении о “судьбе”, согласно которому она является всеобщим мировым законом и разумом. По отношению ко “всеобщей истории” “судьба” у П. предстаёт как историческая судьба, как синоним внутренних закономерностей единного исторического процесса. Исторический процесс П. рассматривает как замкнутый, повторяющийся цикл. По аналогии с живыми организмами общество, согласно П., проходит состояния возрастания, расцвета и упадка. Развитие общества трактуется П. как движение по кругу, в ходе которого осуществляется последовательная смена шести форм государственности: монархия (единоличное проявление вождя или монарха, основанное на разуме) перерождается в тиранию, на смену которой посредством насильственных способов (восстание, переворот, убийство) приходит аристократия (власть немногих, преследующих интересы общего блага), она в свою очередь вырождается в олигархию (царство беззакония, стяжательства, интриг мелкой группы против всего народа), народ выступает против олигархов и устанавливается демократия, её извращением является охлократия (господство черни, толпы), которая является, по мысли П., не только самой наихудшей, но и последней ступенью в смене данных исторических форм. Преодолеть кругооборот государственных форм способен, согласно П., только мудрый правитель-законодатель, который видит недостатки простых форм государства и в состоянии установить новую форму -- смешанную. Смешанная форма имеет аналоги в реальной истории: Спарта, Карфаген, Крит. Но наиболее правильно использована идея смешанной государственной формы, считает П., в Риме. Консулат выражает монархию, сенат -- аристократию, народное собрание -- демократию; правильное сочетание и равновесие этих властей и обеспечило Риму могущество. Идеи П. о кругообороте государственных форм и о смешанной форме правления широко использовались в различных проектах “идеальных” государств и в утопических теориях.

Н.А. Кандричин

ПОЛИМОРФНАЯ СЕКСУАЛЬНОСТЬ -- понятие Маркузе, обозначающее форму человеческой сексуальности, основанную на возможности активизации подавленных, заторможенных органических потребностей, которая обеспечивает новое направление прогресса путем превращения человеческого тела в инструмент не столько труда, сколько удовольствия.

В.И. Овчаренко

ПОЛИТЕИЗМ И МОНОТЕИЗМ (греч. poly -- много, monos -- один, theos -- Бог) -- религиозное учение и представление о многобожии и единобожии, поклонение многим или одному Богу. П. возникает в период разложения первобытной общины и разделения труда, когда на смену ранним верованиям, включая различных духов, приходит вера в богов, наделяемых определенным обликом, именем и культом. Переход от П. к М. явился отражением определенного этапа развития общества. Был обусловлен укреплением рабовладельческого строя, созданием монархий. Один монарх и царь -- один Бог. В результате почитание многих богов сводится к поклонению одному Богу. Сначала Бог почитается как главный, постепенно превращаясь в единственного и всемогущего. Классическими примерами П. могут служить пантеоны богов древних религий греков, римлян, славян. К монотеистическим религиям относят иудаизм, христианство, ислам. См. также: Теизм, Бог.

А.А. Круглов

ПОЛИТИКА (греч. politika -- государственные и общественные дела) -- сфера деятельности, связанная с распределением и осуществлением власти внутри государства и между государствами. П. как особая форма социальной деятельности возникает вместе с государством и той иерархической системой власти, которая призвана обеспечить в обществе гражданский порядок на основе четкого разграничения отношений господства и подчинения. Государство, возвысившись над обществом в качестве органа легитимной власти, способной противостоять внешней агрессии и заставлять всех граждан соблюдать законы и не нарушать норм общественной морали, обрело таким образом специфический вид деятельности -- П. В античной Греции основной формой социально-экономической и политической организации общества был полис (polis) или город-государство. Государственные и общественные дела в полисе назывались “П.”. В “Диалогах” Платон приводит взгляд Сократа на П. как на “искусство управления людьми”. Позднее Аристотель видел задачу П. в обеспечении “высшего блага” граждан полиса. Согласно Аристотелю, П. должна выполнять нравственно-воспитательную роль и содействовать государству в достижении общего блага и справедливости. Понятие справедливости у него связано с представлением о государстве и праве, которое является “мерилом справедливости” и “регулирующей нормой политического общения”. Государство у Аристотеля является “своего рода общением... Это общение и называется государством или общением политическим”. С одной стороны, П. мыслится Аристотелем как наука, которая должна исследовать наилучший вид государственного устройства (politeia), с другой стороны П. -- это разумное государственное управление во имя всеобщего блага, направленное на обуздание политическими средствами неподвластных индивидам страстей. Искусство познания справедливости свойственно, по Аристотелю, лишь одаренным личностям, которые превосходят своих сограждан умом, добродетелями и моральными качествами и поэтому вправе управлять государством. В древнем Китае Конфуций обосновал этико-политическое учение, согласно которому идеальный по своим взглядам правитель добр и справедлив к народу и почтителен к старшим. Важное место в его учении занимает закон об идеальных отношениях между людьми в семье, государстве и обществе. Конфуций был сторонником строгого и иерархического разделения обязанностей между членами общества, образцом которого является семья. Правительство должно быть правительством, а подданные -- подданными, отец -- отцом, а сын -- сыном. Таким образом, идеальный правитель в государстве является отцом для своих подданных и заботится об их благосостоянии. Другое направление политической мысли древнего Китая -- “легизм”, развивалось в борьбе с ранним конфуцианством. Легисты разводили П. и мораль, считая их несовместимыми. Правителю достаточно хорошо знать психологию людей и в своем правлении сочетать методы поощрения и наказания своих подданных. Государство не обязано блюсти интересы подданных, а народ для правителя является средством достижения политических целей (укрепление личной власти и завоевание чужих земель). Чем слабее и бесправнее народ, тем сильнее государство. В эпоху средневековья в Европе на развитие политической мысли оказало существенное влияние учение Августина о “двух градах”: “божьем” и “земном”. В “земном граде”, т.е. человеческом обществе, господствуют пороки, насилие и разврат, поэтому спасение человека лежит через приобщение к “граду божьему”. Фома Аквинский признавал божественную природу государственной власти и считал, что она должна подчиняться духовной. Поэтому П. государства, по Аквинату, должна строиться на положениях религии. Крупнейшим политическим мыслителем и политическим деятелем в позднее средневековье в Европе стал Макиавелли. Его произведение “Государь” представляет собой взгляд на нового правителя, цель которого заключается в создании мощного единого национального государства. Макиавелли стремится осмыслить деятельность государя сквозь призму моральных норм в раздробленной на части феодальной Италии. Однако ряд его высказываний о моральных качествах государя, необходимых для сохранения власти и укрепления его авторитета у подданных многими до сих пор понимаются в прямом смысле. Он прекрасно понимал, что в любом человеке присутствуют и дурные и добрые стороны: жесткость и милосердие, честность и вероломство, смелость и трусость и т.д. Поэтому идеальный государь должен сочетать в себе все лучшие качества. Вместе с тем, в его поведении обязательно должны присутствовать хитрость и сила, которые позволят ему сохранить жизнь и благосклонность подданных. Государь обязан действовать исходя из обстоятельств: “Разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие дать обещание. Такой совет был бы недостоин, если бы люди честно держали слово, но, люди, будучи дурны, слово не держат, поэтому и ты должен поступать так же”. Заслугой Макиавелли было выделение П. в самостоятельную науку. П., по Макиавелли, -- есть символ веры человека и, поэтому, она должна занимать доминирующее положение в мировоззрении. В 20 в. представители различных направлений социальной науки (социологии, философии, психологии и др.) пытались осмыслить феномен П. “П.”, -- писал М. Вебер, -- означает стремление к участию во власти или к оказанию влияния на распределение власти, будь то между государствами, будь то внутри государства между группами людей, которое оно в себе заключает”. Поэтому, кто занимается П., тот стремится к власти как средству, подчиненному другим целям (идеальным или эгоистическим), либо к власти “ради нее самой”. Юнг полагал, что П. возникает на этапе развития коллективного бессознательного и индивидуальной психики как вид сознательного конфликта и сознательной гармонии. Условиями ее возникновения являются самосознание группы и ее сознательное отделение от другой группы (на основе разделения тотемов и табу), осознание себя в качестве члена определенной группы, различие между правителями и управляемыми, признание законной власти, сознательное использование силы и системы нормативных требований. В современных политических теориях П. так же связывается с отношениями по поводу власти. Так, Бюрдо считае политическим “любой факт, действие или ситуацию, если они выражают существующие в социальной группе отношения власти и подчинения для достижения общей цели”. Д. Истон, Арон, Р. Далл рассматривают П. в контексте политической системы, как средство реализации властных решений. Таким образом, всякая власть отражает характер социально-политических отношений, складывающихся между власть имущими и подданными. Поэтому П. как средство осуществления властных решений зависит от формы государственной власти. В ней находят свое отражение политические взгляды, правовые и моральные нормы, культурно-исторические и национальные ценности, характерные для существующей системы власти. Соответственно П., в зависимости от формы и методов осуществления власти, может быть авторитарной и демократической. П. как особый вид государственной деятельности формируется и осуществляется соответствующими государственными структурами (парламент, президент, премьер-министр и т.д.). Нельзя отрицать влияния на государственную П. индивидуально-психологических, моральных и волевых качеств главы государства, его политических взглядов и подходов к решению социально-экономических проблем, так же как и различного отношения к П. со стороны политических партий, движений, групп, индивидов и общества в целом. В совокупности взаимодействие всех названных выше субъектов политических отношений по оказанию влияния на принимаемые властью решения и их выполнение и представляет собой реальный политический процесс. П. государства подразделяется на внутреннюю и внешнюю. Внешняя П. представляет собой деятельность государства в сфере международных отношений и направлена на решение внешнеполитических проблем. Особенностью современного политического развития является расширение взаимного сотрудничества государств с целью решения политических, экономических, экологических и других проблем глобального характера. Процесс экономической интеграции государств Западной Европы свидетельствует о координации их усилий в области работы экономической, финансовой, миграционной и иных видов П., призванных содействовать устойчивому экономическому развитию и повышению уровня и качества жизни населения. Таким образом, внешняя П. является продолжением внутренней, ибо она определяется целями и задачами внутреннего развития. Внутренняя П. включает в себя ряд направлений деятельности государства по организации и регулированию общественных отношений в экономике, социальной и культурной сферах, в науке и т.д. Эти виды деятельности также могут быть охарактеризованы как П.

В.С. Тарасов

ПОЛИТЦЕР (Politzer) Жорж (1903--1942) -- французский философ и психолог. Родился в Венгрии. Работал во Франции. С юношеских лет увлекался марксистской философией. Предложил неортодоксальное понимание философии Канта как основы учения Маркса о пролетарской революции. В начале творческого пути был также сторонником учения Фрейда и утверждал, что между методом психоанализа и марксистским методом не существует никакого противоречия. В 1924 выступил в защиту психоанализа и особенно подчеркнул его философский и социологический статус. В 1930-х был одним из сооснователей Рабочего университета в Париже, в котором в 1935--1936 читал курс лекций по марксистской философии для активистов Французской коммунистической партии. Был одним из ведущих идеологов и теоретиков этой партии и членом ее Центрального комитета. В 1933 опубликовал статью “Психоанализ и марксизм: двоедушный контрреволюционер “фрейдомарксизм”, в которой критиковал различные версии фрейдомарксизма. В конце 1930-х неоднократно выступал с критикой психоанализа и фрейдизма. В 1939 (вскоре после смерти Фрейда) опубликовал программную статью “Конец психоанализа”, в которой утверждал, что психоанализ потерпел крушение. Провозгласил вступление психоанализа в период “схоластического упадка” и предсказал ему судьбу френологии и гипнотизма. Выдвинул идею создания “конкретной психологии”, предметом которой должна быть “жизненная драма” (реальная жизнь людей), в особенности ее смысловая и деятельностная стороны. В 1929 основал журнал “Обозрение конкретной психологии”. В конце 1930-х -- начале 1940-х опубликовал серию актуальных работ по критике теории и практики национал-социализма. С началом нацистской оккупации Франции (1940) работал в подполье. Написал и подпольно опубликовал ряд работ. Был активным участником Сопротивления. В 1942 был арестован вишистскими властями и выдан ими нацистским оккупантам. Расстрелян в мае 1942. Автор книг: “Конец философского парада: бергсонизм” (1929), “Основные проблемы современной философии” (1938) и др. работ.

В.И. Овчаренко

ПОМЕРАНЦ Григорий Соломонович (р. 1918) -- российский философ, культуролог, писатель. Участник Отечественной войны. С 1949 по 1953 -- в ГУЛАГе. В советских изданиях его публикации с 1976 по 1987 были запрещены. Занимался правозащитной деятельностью. Печатался за границей: “Неопубликованное” (1972, Мюнхен); “Сны земли” (1984, Париж); “Открытость бездне. Этюды о Достоевском” (1989, Нью-Йорк), статьи в журнале “Синтаксис”. Автор работ по истории русской культуры 19--20 вв., культуры Востока, философии истории и религии. Основные работы, вышедшие в России: “Открытость бездне. Встречи с Достоевским” (1990), “Лекции по философии истории” (1993), “Собирание себя” (1993), “Великие религии мира” (1995, в соавторстве с З.А.Миркиной), “Выход из транса” (1995) и др. Рассматривая уровни бытия -- рационального (особи) и бессознательного (рода), -- П. ставит вопрос о возможности сохранения целого вне фиксированных традиций и зримых знаков. Необходимый разговор, в котором может быть найдено единство, -- это разговор о иерархии. Подлинная свобода -- это свобода иерархически высшего, свобода бесконечного, “необусловленного” внутри нас, это Божья воля, ставшая внутренней волей. Нет разрыва верха и низа в культуре, но лишь ступени иерархии, отображающиеся в структуре личности. Возрастание сложности, по П., опрокидывает классическую эстетику, сложность не уравновешена поиском самотождественности, нравственной и эстетической простоты, безусловных норм в текучей жизни. Общий план истории, ранее измерявшийся вечностью, заменен прогрессом -- развитием, которое не гарантирует добра и угрожает целому. Восстановлением чувства целого, по мысли П., были мировые религии. Все великие религии вдохновлены единым импульсом и внутренне равноценны, обособленное существование различных культур проблематично в едином информационном пространстве. Отсюда следует не требование унификации языка культур, а обращение к диалогу. Диалог реален в мире отношений, необходимо личных, необходимо перекликающихся друг с другом, складывающихся в хоровод структурой, в которой явленные, положительные образы вращаются вокруг незримого центра. Целостность хоровода -- образ незримого единства, когда “все во мне и я во всем” и ни на миг нет разницы между уровнями духовности; позже иерархия рождается заново изнутри и становится неопровержимым личным опытом. Прошлому, согласно П., принадлежит конкретная форма примитивного диалога внутри культур, диалог между культурами начинается с формирования субэкумен (аналог “культурных кругов” Шпенглера, “цивилизаций” Тойнби, “коалиций культур” Леви‑Стросса, но с акцентированием преемственности). Субэкумена -- завершенная попытка наднациональной культуры, устойчивой коалиции культур, выработавшей самостоятельную философию или мировую религию (средиземноморской, индийской и китайской). Каждая субэкумена рассматривается П. как социальный организм со своими особенностями социальной стратификации, иерархии статусов и символической реальности. Теория субэкумен сосредотачивается на процессе накопления знания, передаваемого от цивилизации к цивилизации, и на процессах культурного обучения. Время, которое называют “посленовым” (postmodern), оказалось временем общего кризиса субэкумен. Процесс синтеза культурных начал продолжается в стыковых культурах (Восток, Африка, Россия), различающихся по преобладанию стабильности и динамизма.

Д.М. Булынко, С.А. Радионова

ПОНИМАНИЕ -- процедура постижения или порождения смысла. П. не вписывается в субъект-объектную познавательную схему, так как не познание порождает потребность в П., а, наоборот, потребность в П. ведет к познанию. Категориальный статус П. придал Шлейермахер, понимавший его как процедуры обнаружения смысла текста в процессе его интерпретации, реконструирующей изначальный его замысл. Таким образом П. у него -- это способ экспликации того, что уже изначально предзадано, заложено в тексте. Тем самым были сформулированы основы классической концепции П. как средства преодоления культурной и временной дистанции. Виндельбанд и Риккерт предложили неокантианскую версию П., трактуя его как суть идиографического метода познания, схватывающего индивидуальные особенности исторических фактов и противопоставленного номотетическому методу, обобщающему (генерализующему) и устанавливающему законы, суть которого составляет объяснение. П. возможно через установление в науках о культуре “отношения к ценности”, в котором и проявляется мера индивидуального разнообразия. Благодаря неокантианству, П. надолго оказалось связанным с оценочным познанием и актами оценивания, но прежде всего им было заложено ставшее теперь традиционным истолкование П. как эвристической познавательной процедуры, дающей приращение знания, а не только “восстанавливающей” изначальное. Так была задана совершенно самостоятельная тема гносеологии, эпистемологии и методологии -- тема противопоставления или согласования “понимающих” и “объясняющих” схем в научном знании и познании. Основная ее тенденция -- универсализация процедур П., которые из исторического гуманитарного знания (усилиями Дильтея, М. Вебера, Шютца и др.) были перенесены в знание социальное, а затем стали рассматриваться как основа, рамка познания. Дорефлексивное схватывание смыслов начинает трактоваться как основа любой аналитической операции. За П. признается функция продуцирования знания, но оно трактуется, в целом как знание, нуждающееся в дополнительных процедурах, позволяющих перевести его в статус знания научного. П. при этом во многом понимается как интерпретация: объяснение на одном уровне знания подготавливает почву для переинтерпретации фактов на более высоком уровне, переинтерпретация фактов дает новый импульс объяснению, но сама переинтерпретация есть лишь возможность. Тем самым П. становится возможным толковать как объяснение в понятиях необходимых условий (“как возможно?”), построенное по схеме практического вывода (Вригт). Несколько иной поворот трактовки П. задало признание имманентного присутствия в феномене эпистемологического -- феноменов социокультурного и личностного (постпозитивизм, социология знания). Объяснение в подобных моделях чаще всего трактуется как логическая рационализация уже понятых (размещенных в когнитивной модели) реальных соотношений, для которых необходимо отыскание закона, устанавливающего всеобщее в них. В самой уже существующей когнитивной модели признается при этом наличие “образной компоненты”. В целом это линия втягивания П. в сферу “рацио” и ее радикализация связана с признанием возможности разных типов рациональности. Данный ракурс темы П. активно разрабатывается в различных версиях “понимающей” науки (прежде всего, психологии и социологии). Исходной здесь явилась версия описательной психологии Дильтея, сформировавшего методологическую установку на П. жизни из нее самой, т.е. ее временности и историчности, и трактовавшего П. как непосредственное постижение некоторой душевно-духовно целостности, т.е. как интуитивное проникновение одной жизни в другую. М. Вебер в версии понимающей социологии снял “психологизм” концепции Дильтея и выдвинул идею формальной рациональности, основанной на принципе максимизации эффективности деятельности в разных сферах социальной жизни, культурно и ментально закрепляемой. Соответственно задача социологии формулируется им как анализ смысловых элементов социокультурной жизни, “задающих” возможные меры рационализации. Любое социальное действие содержит, по М. Веберу, конституирующий его смысл, соотносимый со смыслами действий других людей. Реализуемая совокупность таких соотношений образует “смысловую связь поведения”, которая является объектом понимающего исследования. Эта базовая посылка М. Вебера была универсализирована в феноменологической социологии как предпосылка любых социальных взаимодействий, а также социальных структур и институтов, возникающих на их основе, т.е. П. стало трактоваться как предоснова любых возможных мыслительных процессов и процедур. Отсюда возможно движение или к признанию социологии знания единственно возможной социологией (с ее “экспансированием” как за рамку дисциплинарности, так и за рамку науки в целом), или разработка диалогических концеций социального взаимодействия и “онтологии поступка” (предполагающих и диалоговую, а не только интерпретационную версию П.), что ведет к герменевтизации дисциплины. Вывод проблематики П. за пределы его истолкования как метода или процедур П. был осуществлен Хайдеггером и закреплен в концепции герменевтики Гадамера. Хайдеггер трактовал П. как специфическое отношение к действительности, в котором человек выступает толкующим себя бытием (т.е. “понимающим бытием”), что означает онтологизацию П. Хайдеггер ввел понятие “предпонимание”, выражающее развертывание П. как онтологического определения человеческого бытия, задающее непреодолимый горизонт познания. П. как предпонимание изначально и предполагает мышление и поведение -- через “предмнения”, “предвидения” и “предвосхищения”, делая возможным производное (“вторичное”) П. как методы и процедуры познания. Онтологический статус П. был закреплен герменевтикой, в котором П. -- центральное понятие. Герменевтика отделяет П. как поиск смысла в качестве собственного предмета и П. как процедуры приписывания значений, настаивая на изначальной “герменевтичности человеческого” существования, имманентности ему “понимательности” (что предшествует любым процедурам приписывания значений). При этом акцент смещается с самих смыслов на языковые практики-дискурсы как предмет непосредственного анализа. Эти различные направления и версии П. в истории европейской философской и социальной мысли пытаются синтезировать современная эпистемология и методология прежде всего через разработку проблематики разных типов рациональности. В предельной рамке П. начинает трактоваться как умение действовать соответственно социокультурному контексту, т.е. оно выражает отношение субъекта, владеющего нормами данной культуры, к произведенному в рамке этой культуры тексту (в расширительном его толковании). Процесс П. наделяется деятельностно-коммуникативной природой. Задание способов действования и коммуницирования -- это и есть запуск механизмов формирования П. В такой трактовке именно П. создает смыслы, т.е. последние не понимаются, а продуцируются в процессах П. в конкретных деятельностно-коммуникативных ситуациях. Понимается не смысл или текст, а коммуникативно-деятельностная ситуация, в которой находится понимающий человек. В этом отношении смысл как ситуативно создаваемый и отличается от включаемых в ситуацию в качестве готовых значений. Мы всегда понимаем не сделанное, а сделанным. Порождаемые смыслы схватываются в процедурах рефлексии. Рефлексия не только проясняет смыслы, но и обнаруживает смысловые лакуны, запуская тем самым новые акты смыслопродуцирующей деятельности и коммуникации. Достигнутый уровень П. накладывает, в свою очередь, онтологические и интерпретационные ограничения на объекты деятельностного оперирования, но оставляет открытыми диалогово-коммуникативные практики, позволяющие выходить за пределы онтологических представлений и утвердившихся интерпретационых схем, перемещая системы значений в новые контексты и провоцируя столкновения разных контекстов (онтологий, языков), а тем самым запуская и новые интерпретации. Не-П. при этом может быть истолковано как проявление психологической и (или) теоретической замкнутости мышления, приверженного следованию догматизированным усвоенным схемам, что выражается в неспособности осмысливать новые ситуации коммуницирования и действования. (В этом отношении следует заметить, что одну из первых технологий преодоления психологической замкнутости вне проблематики П. предложил психоанализ. Аналогичную роль играли исследования парадоксов и аномалий в научном знании.) Следовательно, условие П. -- разблокировка процессов мышления в коммуникативно-деятельностных и рефлексивных практиках. Тем самым П. предполагает прежде всего онтологическое (а не гносеологическое) самоопределение субъекта, будучи проблемой практического отношения и практического разума. Именно сращенность человека с бытием и придает П. свойство естественно складывающегося события. (См. также: Герменевтика, Интерпретация, Историцизм, Экзегетика.)

В.Л. Абушенко

ПОНИМАЮЩАЯ СОЦИОЛОГИЯ -- в узком смысле -- социологическая концепция М. Вебера, предположившего и сам термин “П.С.”; в широком смысле -- одно из основных направлений социологии, связанное с ориентацией на преодоление ее натуралистических установок и позитивистской методологии, заложившее в конце 19 -- начале 20 в. основы последующих неклассических ее версий: феноменологической социологии, этнометодологии, когнитивной социологии и т.д., вплоть до ее постмодернистского проекта (Бауман, В. Вельш и др.), а также таких неклассических направлений в социологическом анализе, как социология культуры (культур-социология) и социология знания. П.С. можно рассматривать и как одну из первых редакций гуманистической альтернативы в социальном знании в целом. Становление понимающей теоретико-методологической парадигмы в социогуманитарном знании связано прежде всего с именами Дильтея и М. Вебера, а также Зиммеля и отчасти (что признается далеко не всеми историками социологии) Дж.Г. Мида. В качестве отдаленных истоков П.С. рассматриваются идеи исторического анализа Вико (понимаемо лишь то, что совершено) и концепция герменевтики Шлейермахера. В качестве непосредственных источников П.С. выступают философия жизни и неокантианство (прежде всего в лице Баденской школы). При этом, если в историцизме Дильтея доминируют идеи философии жизни, то у М. Вебера -- неокантианства, а Зиммель в разные периоды жизни акцентировал как собственную версию философии жизни, так и свой же проект формальной социологии, увязывая их с проблематикой понимания. Качественный поворот в судьбах “понимающей парадигмы” связан с именем Шюца, социологически переориентировавшего феноменологию позднего Гуссерля, а позднее с включением в фокус социологического анализа проблем языка, предзаданным “лингвистическим поворотом” позднего Витгенштейна и становлением современного герменевтического анализа. В российской философской и социогуманитарной мысли близкий к П.С. проект был предложен (с иных теоретико-методологических позиций) Франком. Однако реализована была П.С. впервые именно в социологии (проект Франка не получил социологического воплощения). В то же время для П.С. (как изначально, так и в последующих вариантах) был характерен постоянный интерес к метатеоретическому уровню анализа и постоянные экскурсы в область собственно философского знания. Так, объединяющей исходной теоретико-методологической посылкой для “понимающих” социологов является утверждение принципиально разных онтологий природного и социального миров и установка на исследование способов и (или) методов (опять же особых, отличных от общенаучных) конституирования индивидами социума в ходе их непосредственного взаимодействия и (или) в их духовном бытии. С этой посылкой тесно связана другая, ставящая под принципиальное сомнение возможность (и необходимость) реализации в социальной жизни объект-субъектной познавательной схемы как через акцентирование “определяемости” (“простраиваемости”) объекта субъектом, так и через вскрытие процессуальной природы социальной реальности, параллельно с утверждением личностной и исторической природы социальных субъектов. При этом конституирующим началом может выступать или накопленное содержание опыта субъектов (то, что переживается как настоящее, всегда содержит воспоминание о том, что только что было настоящим, -- Дильтей), или должное возможное будущее (то, что полагается и осмысливается в социальном, прежде всего и главным образом, целерациональном действии, -- М. Вебер), или преодоление сопротивления “оформившихся” в “очевидности” практически направленных интересов субъектов (непрерывная смена “ставших” форм, фиксирующих и организующих опыт, -- Зиммель). Таким образом, во всех трех первоначальных версиях “понимающей” ориентации исследовательский интерес принципиально смещается на уровень анализа непосредственных субъектов социальной активности, акцентируется “рамка личности” в социологическом знании. Наиболее отчетливо эта линия была проведена в последующем феноменологическом варианте П.С. и, особенно, в этнометодологии (у М. Вебера же находим, например, вполне “классический” социологический анализ бюрократического типа социальной организации, а у Зиммеля -- анализ “чистой” формы). Актуализация внутренних смысловых аспектов опыта и (или) социального действия обозначила поворот в “понимающей” ориентации к анализу культуры как области объективации смыслов, как “предзадающей” возможность конституирования себя как индивидуальной целостности, как “организующей” возможность понимания “Я” и “Другого” (“выражения” Дильтея, “типизации” М. Вебера, “формы” Зиммеля). В этом отношении П.С. оказывается весьма близка другому влиятельному социологическому направлению -- символическому интеракционизму, -- что и позволяет сближать их (при всем различии теоретико-методологических истоков) между собой и видеть в Дж. Г. Миде (как основоположнике символического интеракционизма) одного из классиков “понимающей” ориентации. Однако, корректнее все же дифференцировать эти направления как различные, но объединяющиеся в рамке культурсоциологической ориентации как целостности более высокого метатеоретического уровня. Наконец, объединяющей темой для мыслителей рассматриваемого круга являлась собственно проблема понимания, давшего название всему теоретико-методологическому направлению в целом. Причем с самого начала в исследовательскую программу П.С. были заложены все основные (в последующем развернутые) версии понимания, но все они сходились в том, что лишь понимание может обеспечить доступ к основам (“истокам”) социальных феноменов. М. Вебером была предложена концепция понимания как процедуры (метода), предваряющей и делающей единственно возможным социологическое объяснение. Социальное действие конституируется осознанием (и/или наличием) смысла, не привносимого извне, а переживаемого субъектом и требующего соотнесения возможного на его основе действия с возможными действиями других. Переплетение таких соотнесений образует “смысловую связь поведения” (М. Вебер). Последняя является непосредственным предметом социологического изучения, задача которого, интерпретируя, понимать социальное действие. Средством понимания (понимающего истолкования) выступают логически конструируемые идеальные типы, обеспечивающие понимание через узнавание в легитимируемых и санкционируемых культурой типизациях. Последнее позволяет М. Веберу трансцендировать смысл психологическому переживанию и обосновать стратегию целерационального действия как наиболее полно выявляющую смысловую основу социальной реальности. Остальные стратегии социального действия рассматриваются как отклоняющиеся от этой “идеальной” модели и “затемняющие” смыслы (убывание рациональности в действии суть одновременно уменьшение возможности понимания). Зиммель в своей концепции предвосхитил последующую универсализацию понимания как специфического отношения человека к действительности, способа “здесь-и-теперь” бытия, с одной стороны, и возможность его истолкования как универсальной метапознавательной практики -- с другой. Тем самым понимание можно рассматривать и как основное событие человеческой жизни, как отношение одного духа к другому, как способ перемещения их одного культурного мира в другой, и как универсальный способ “критики самоочевидностей”, “внесения” в познание субъективной компоненты (но и одновременного контроля за ней), подключения в познание “практически направленного интереса”. В концепции Дильтея (по мере ее развития) можно обнаружить три версии понимания: 1) как непосредственного усмотрения “внутренним взором” (в интроспекции) “конечной реальности” человеческой жизни; 2) как познание-переживание другого во внутреннем опыте через данные извне знаки; 3) как развертывания самопонимания через расширение жизненных контекстов и их постоянное переистолкование (переинтерпретацию), фиксируемое средствами языка в определенных текстах. Выход П.С. на исследование проблем собственно понимания способствовал в дальнейшем “сращиванию” внутри данной теоретико-методологической ориентации проблематики культур-социологии и социологии знания.

В.Л. Абушенко

ПОНЯТИЕ -- форма мысли, обобщенно отражающая предметы и явления посредством фиксации их существенных свойств. Первые П. относились к чувственно воспринимаемым предметам и имели наглядно-образный характер. С умножением потребностей человека и усложнением видов его деятельности появились более отвлеченные П., непосредственно не связанные с чувственным отражением, но, вместе с тем, являющиеся более близкими к реальности в смысле отражения ее сущности. Таковы, например, П. молекулы, атома, электрона. Они образовались не только через сравнение наглядных образов, но и путем применения логических приемов: анализа, синтеза, абстрагирования, индукции, дедукции, аналогии, идеализации и т.д. Каждое П. характеризуется со стороны его содержания и объема. Содержание П. -- это совокупность отраженных свойств предметов. Например, в содержании П. “атом” в числе других признаков входит признак “быть мельчайшей частицей химического элемента, сохраняющей его свойства”. Объем П. -- это множество (класс) предметов, каждому из которых принадлежат признаки, относящиеся к содержанию П. Так, объем П. “атом” составляет множество, к которому относятся атомы всех химических элементов. Применительно к содержанию и объему П. действует закон их обратного отношения: чем больше содержание П., тем меньше его объем, и наоборот. Если, например, к содержанию П. “химический элемент” добавить признак “неметалл, обладающий наибольшей активностью”, то мы получим новое П., объем которого меньше объема исходного П. и которое выражается термином “фтор”. Вступая в связи между собой, П. образуют различные виды отношений. Так, объемы П. могут находиться в отношении совместимости (когда они хотя бы частично совпадают) или несовместимости (когда они даже частично не совпадают). В свою очередь, отношение совместимости может быть отношением тождества (объемы понятий полностью совпадают -- например, “столица Беларуси” и “самый большой город в Беларуси”); пересечения (объемы совпадают лишь частично -- например, “студент” и “спортсмен”); подчинения (объем одного понятия входит в объем другого, но не наоборот -- например, “студент” и “учащийся”). Среди отношений несовместимости выделяются: соподчинение (два или более непересекающиеся П. подчинены общему для них П., не исчерпывая его объем; таковы, например, П. “физика” и “биология” по отношению к П. “научная дисциплина”) и противоречия (два непересекающихся П. подчинены общему для них П., исчерпывая его объем; например, “справедливая война” и “несправедливая война”). Знание отношений между П. по объему предостерегает от ошибок при таких логических операциях, как определение, деление, обобщение и др., способствует углубленному пониманию текстов.

В.Ф. Берков

ПОППЕР (Popper) Карл Раймунд (1902--1994) -- британский философ, логик и социолог. До 1937 работал в Вене, с 1946 до середины 1970-х -- профессор Лондонской школы экономики и политических наук. Автор и представитель школы “критического рационализма” -- попытки конструктивного теоретического преодоления логического позитивизма (согласно П., методами последнего “уничтожена не только метафизика, но точно так же и естествознание. Ибо законы природы не более сводимы к утверждениям наблюдателя, чем метафизические изречения”). Основные сочинения: “Логика научного исследования” (1935), “Открытое общество и его враги” (1945), “Нищета историцизма” (1945), “Предположения и опровержения” (1963), “Объективное знание. Эволюционный подход” (1972), “Автобиография (Поиску нет конца)” (1974), “Ответ моим критикам” (1974), “Личность и ее мозг” (в соавторстве с Дж. Экклсом, 1977), “Реализм и цель науки” (1983) и др. Главной целью философии П. видел изучение роста научного знания, в особенности -- научной космологии. Последняя являет собой проблему познания мира, включая “нас самих (и наше познание) как частей этого мира”. По убеждению П., “чисто метафизические идеи -- а поэтому идеи философские -- имели величайшее значение для космологии. От Фалеса до Эйнштейна, от древнего атомизма до умозрений Декарта о материи, от умозрений Гильберта и Ньютона, Лейбница и Бошковича о силах, до таковых Фарадея и Эйнштейна о полях сил, метафизические идеи указывали путь”. По мнению П., не существует особого метода философии -- есть метод любой рациональной дискуссии с четкой постановкой вопросов и критическим анализом предлагаемых решений. П. предложил принцип фальсификации (принципиальной опровержимости любого утверждения) в противовес принципу верификации. Утверждал органическое единство теоретического и эмпирического уровней организации знания, а также гипотетический характер и подверженность ошибкам (принцип “фаллибилизма”) любой науки. Рост научного знания (в рамках которого особое внимание должно было уделяться, по П., проблемам и их решению) П. трактовал как частный случай общих процессов общественных изменений. История научного познания -- это история смелых предположений и их перманентных опровержений. В 1940--1950-х именно концепцией “проб и ошибок -- предположений и опровержений” П. стремится вытеснить методы индукции: “мы активно стараемся навязать регулярности миру; мы пытаемся открыть сходства в нем и интерпретировать их в терминах законов, изобретенных нами. Не ожидая посылок, мы перескакиваем к заключениям. Последние, может быть, придется отбросить позже, если наблюдения покажут, что они были ошибочны... Удачную теорию мы обретаем.., осуществляя скачок к какой-либо теории, а затем испытывая ее с тем, чтобы обнаружить, хороша она или нет”. Согласно П., кто говорит “наука”, тот говорит “прогресс” и наоборот. (В отличие от представителей Венского кружка, П. оценивает “нормальную науку” как развивающуюся и стремится строить методологию, обеспечивающую ее рост.) Достижение единства научного знания, а также приближение к постижению истины осуществимы, с точки зрения П., только как результат элиминации ошибок и заблуждений: основанием цельности науки выступает тем самым не заранее “пред-данный” идеал “подлинно научного” языка, а единство самой реальности, осмысляя которую науки всевозрастающим образом сближаются между собой. (Дисциплинарное единство наук, по мысли П., достижимо на базисе методологического единства, обеспечиваемого “критическим рационализмом”, и актуализируется в процессе конституирования все более безукоризненных теорий. Степень рационализации, с точки зрения П., задается интенсивностью научных революций.) Наиболее серьезное препятствие на этом пути, в контексте схемы П., -- особая специфичность философского знания. По версии П., четкое разграничение философии и науки необходимо для того, чтобы различать спекулятивные принципы натурфилософии и предположения науки. (Отделение научного знания от ненаучного, науки от “метафизики” -- или проблему “демаркации” -- П. обозначал как действительно актуально значимую в противовес ориентациям на разработку критериев значения.) Технология верификации в данном случае не устраивала П. постольку, поскольку принципам метафизики, как правило, возможно было отыскать подтверждение. Но, по мысли П., установка на обяснение уже известного -- уязвимая характеристика и научных гипотез, и метафизических посылок ввиду сопряженного с ней отсутствия эвристической перспективности. В этом контексте П. предпочитал разводить не столько науку и философию, сколько догматическое и эвристическое знание. Отвергнув процедуру верификации, П. особо отмечал то, что его интересует репертуар действительного и (в известном смысле) окончательного “оправдания”: логическое обоснование одних высказываний посредством других результируется, по его мнению, в беспредельном регрессе. При этом П. предложил осуществление принципиального поворота: отталкиваться не от стратегии подтверждения, а (в духе концепции опровержения -- идеи “огненной пробы” Ф.Бэкона) фундироваться на поиске опровергающих материалов. Согласно П., “утверждения или системы утверждений сообщают информацию об эмпирическом мире, только если они способны приходить в столкновение с опытом; или, более точно, только если они могут систематически проверяться, то есть, так сказать, если они могут быть подвергнуты... испытаниям, которые могут иметь результатом их опровержение”. -- Это и составило исходный тезис учения П. о фальсификации. Согласно П., данная процедура достаточно однозначна: если совпадение опыта и теории (технология верификации) можно истолковать в контексте интерпретации опыта на основе теории, то их расхождение (технология фальсификации) свидетельствует о неадекватности выводов и предположений самой реальности, отторгающей их. Привлекательность фальсификации проистекала из ее несоизмеримо большей однозначности: верификация была способна лишь увеличить меру вероятности нашей субъективной уверенности в собственной правоте. Фальсификация поэтому трактовалась П. как путь минимизации количества заблуждений и ошибок и обретения истины. По мысли П., “теория, которую нельзя опровергнуть каким бы то ни было постижимым событием, ненаучна. Неопровержимость -- не достоинство теории (как часто думают), но порок”. Абсолютизация П. “негативного опыта” фальсифиционизма не избежала недооценки четкого разграничения формальных и содержательных суждений, сопряженной с упреками критиков в отсутствии “непредпосылочности”: как и верификация, процедура фальсификации могла быть бесплодно бесконечной в беспредельном диапазоне защитных интерпретаций. Глобальное миропредставление П. (принципиально не онтологического характера) выступало в облике теории трех миров: мира физических явлений; мира субъективных (ментальных и психических) состояний сознания; мира объективного содержания мышления и предметов человеческого сознания вне познающего субъекта (подтвердившиеся и неподтвердившиеся гипотезы, научные теории, материализовавшиеся проекты и непрочитанные никем книги и т.д.). По П., знание в объективном смысле есть знание без познающего: это знание без знающего субъекта. “Мир” у П. -- скорее метафора для обозначения существования разнокачественных уровней реальности. “Третий” мир нигде не локализован и относительно автономен, ибо любая теория или идея -- первооснова для любых немыслимых для ее авторов следствий (самый первый числовой ряд содержал в себе и геометрию Евклида, и всю воспоследовавшую математику). -- Как утверждал П., “... существует много теорий в себе, и аргументов в себе, и проблемных ситуаций в себе, которые никогда не были произведены или поняты и, может быть, никогда не будут произведены или поняты людьми”. Этот мир и воздействует на сознание людей, цивилизация есть результат реализации идеальных объектов. Мир первый и мир третий взаимодействуют в процессе интеракции только через второй мир. Человек обретает свою самость (самость -- “пилот тела-корабля”) в процессе развития. Единственное орудие, на которое человек, по П., генетически запрограммирован, -- это язык. Эволюция самости и эволюция языка тесно переплетаются. Общественным идеалом П. выступало “открытое общество”, власть разума, справедливость, свобода, равенство и предотвращение международных преступлений. По мнению П., “закрытые общества” (тоталитарные государства) характеризуются верой в существование магических табу в отличие от “открытого общества”, в рамках которого “люди (в значительной степени) научились критически относиться к табу и основывать свои решения на совместном обсуждении и возможностях собственного интеллекта”. П. подчеркивал, что только лишь учета общественного мнения недостаточно для конституирования общества в “открытое”: общественное мнение, по П. нередко ошибочно, необучаемо и подвержено манипулированию. Согласно П., любые доктрины “общественной избранности” возникают как специфическая реакция на тот или иной вид угнетения: доктрина избранности еврейского народа возникает в эпоху “вавилонского пленения”, доктрина господствующей арийской расы Ж. Гобино выступила ответом аристократа-эмигранта на идею об изгнании французской революцией “агрессивных тевтонцев”, пророчества Маркса о победе пролетариата появились в период наиболее жестокой эксплуатации рабочего класса в середине 19 в. С точки зрения П., тезис Маркса о том, что классовое сознание рабочих (основанное на единстве и солидарности) может быть аккумулировано и сохранено после окончания классовой борьбы и с необходимостью должно и способно пережить породившие его условия и силы, не согласуется как с диалектикой самого Маркса, так и с его теорией о том, что классовое сознание рабочих является отражением тяжелых общественных условий их существования. То, что человек являлся рабочим, не есть гарантия того, что он всегда будет помнить о солидарности угнетенных и не будет стремиться к эксплуатации своих коллег. Пророчества и предсказания Маркса о необходимости и неизбежности пришествия социализма явились, по П., результатом “мышления, основанного на субъективных желаниях, веры в мистический коллективизм и иррациональной реакции на ход развития цивилизации”. Глобальные теории общественного развития вкупе с социальными пророчествами могут результироваться только катастрофой. Недопустимо формулировать утопичную социальную цель и затем подыскивать рациональные средства для ее достижения. П. таким образом формулировал запрет на процедуры социальной инженерии коммунистического толка, не трактуя при этом даже “открытое общество” как некий проект, а лишь как своеобычное общественное должное: “если мы хотим остаться людьми, то для этого есть только один путь -- путь в открытое общество”. С точки зрения П., “единой истории человечества нет, а есть лишь бесконечное множество историй, связанных с разными аспектами человеческой жизни, и среди них -- история политической власти. Ее обычно возводят в ранг мировой истории, но... это оскорбительно для любой серьезной концепции развития человечества... история политической власти есть не что иное, как история международных преступлений и массовых убийств (включая, правда, некоторые попытки их пресечения)”. П. принципиально отвергал “историцизм” “лжепророков Гегеля, Маркса и других оракулов”. Историцизм у П. -- концепция, согласно которой “область наук об обществе совпадает с областью применения исторического, или эволюционистского, метода и, в особенности, исторического пророчества”. История, по П., не имеет смысла: “с нашей точки зрения не может быть законов истории. Обобщение принадлежит к совершенно иному кругу интересов, который должен быть строго отделен от интереса к отдельным событиям и их причинному объяснению, составляющему дело истории”. Только люди, по схеме П., в состоянии придать истории цель и смысл. П. доказывал, что “мы несем полную ответственность даже за те образцы, которые выбираем для подражания”. “Историцизм допускает, что мы можем пожинать то, что мы не сеяли, убеждает нас в том, что все будет и должно быть хорошо, если мы пойдем в ногу с историей... Он пытается переложить нашу ответственность на историю... Историцизм рождается из крайнего разочарования в рациональности и ответственности наших действий... Историцизм есть попытка подменить надежду и веру человека, которые порождены моральным энтузиазмом и презрением к успеху, некоей уверенностью, основанной на... “человеческой природе” или на историческом предопределении... Если мы думаем, что история прогрессирует или что мы вынуждены прогрессировать, то мы совершаем такую же ошибку, как и те, кто верит, что история имеет смысл, который может быть в ней открыт, а не придан ей. Ведь прогрессировать -- значит двигаться к некоей цели, которая существует для нас, как для человеческих существ. Для “истории” это невозможно. Прогрессировать можем только мы, человеческие индивидуумы... защищая и усиливая те демократические институты, от которых зависит свобода... и прогресс... Мы должны стать творцами своей судьбы... Отбросив идею о том, что история политической власти нас рассудит, и избавившись от беспокойства по поводу того, оправдает нас история или нет, мы, возможно, достигнем успеха в установлении контроля над властью. Именно таким образом мы... сможем оправдать историю”. Мы, по мнению П., “не можем сотворить небеса на земле”, надо отказаться от поиска чудодейственной формулы, которая превратит наше развращенное человеческое общество в идеальное “золотое” сообщество. За такими взглядами и надеждами стоит древняя как мир вера в возможность изгнания дьявола из нашего мира через разрушение государства (анархизм) либо путем ликвидации существующей экономической системы (Маркс). Значимые социальные успехи вполне достижимы, но цель политики в том, чтобы выбирать наименьшее зло из всех мыслимых.

А.А. Грицанов

ПОРНОГРАФИЯ (греч. pornos -- развратник, grapho -- пишу) -- понятие, посредством которого может обозначаться духовно-виртуально-практический феномен, выступающий итогом трансформации публичных сексуальных контактов -- из сферы сугубо личного выбора индивидов, партнерских пар и малых социальных групп -- в подчеркнуто рыночно ориентированный “производственный” процесс непосредственного осуществления половых актов. П. сводима к предельно наглядной и жесткой объективации процедур обретения людьми психофизиологических состояний экстаза и оргазма. Происхождение термина “П.” традиционно относимо к заглавию книги Ретиф де ла Бретонна “Порнограф, или Размышление порядочного человека об истинной безнравственности проституции” -- Франция, 18 в. (Последующая экспликация термина “П.” осознанно выносится за рамки практики репрессивно ориентированных правоохранительных органов, структур “полиции нравов”, а также за рамки диапазона индивидуальных эстетико-поведенческих предпочтений.) В социальной философии, социологии, социальной психологии и сексологии второй половины 20 ст. возникновение П. традиционно связывается с сексуальным раскрепощением значительной массы населения Западной Европы и Северной Америки по мере осуществления сексуальной революции (процессом “развытеснения вытесненного” -- см. Вытеснение, Маркузе, Сексуальная революция). В ходе последней -- свойственная этим регионам традиция эпатирующей культуры непристойности оказалась замещена П., открывающей тело и его наслаждения с целью продуцирования оппозиции подавленному желанию, которое оказалось избыточно порабощено нравственным законом (согласно Маркузе, “репрессивная десублимация” или мистическое “развытеснение” осуществилось столь же тотально, сколь и триумф вытеснения). В отличие от “совращения” (самого по себе и того, что его вызывает), под которым, в частности, Бодрийяр предлагал понимать “манящую, искушающую, соблазнительную прелесть вещей”, П. в действительности своей аналогична производству -- репертуары продуцирования наслаждения акцентированно технологичны и жестко актуализируются. В рамках понимания смысла производства как процесса насильственного “очеловечивания”, “овещнения” компонентов природы, изначально принадлежащих к “внечеловеческому” строю материальных объектов, очевидна суть П.: в отличие от соблазна, искушения, изымающих “нечто” из строя зримого и очевидного (не может быть соблазна без тайны либо ее симуляции), -- производство и П. трансформируют любой объект, шифр либо мыслеобраз с целью достижения последними степени прозрачности анатомической реконструкции. П. элиминирует “соблазн” из системы культурных ценностей: бесконечная и “сверхнаглядная” аккумуляция знаков секса в произведениях жанра П. одновременно знаменует конец и самому сексу. Добавляя дополнительное измерение пространству секса, добиваясь неисоизмеримо более концентрированного восприятия его, П. делает изображение секса более реальным, чем собственное его существование. В контексте понимания философии постмодернизма (Бодрийяр) произведения в жанре П. выступают тем самым не только как “сверхобозначение”, но и как симулякр, “эффект истины”, скрывающий тот факт, что истины (секса) уже нет. В отличие от традиционалистской непристойности, дезавуирующей собственный предмет отображения (непристойность фундирована намеком, ее потребители никогда не видят, как именно функционирует наш пол), П. благодаря анатомической пристальности упраздняет дистанцию человеческого взгляда, замещая ее мгновенным и обостренным изображением - “строем сверхреференции, сверхистины, сверхточности” (Бодрийяр). (Согласно Бодрийяру, правомерна параллель: как ретроспективное обеспечение квадрофонического звука для классической музыки искусственно “достраивает” прежнюю реальность, ибо такой музыки никогда не существовало, ее так никто никогда не слушал, ее не сочиняли, чтобы так слушать, так и П. - это “квадрофония” секса: галлюцинация детали, микроскопическая истина пола, “крупный план” клеточных и даже уже “молекулярных” структур, “оргия реализма”. П. полагает “фаллодизайн” и “дизайн наготы” как самодостаточные ценности.) П. -- это тотальный триумф именно непристойного тела вплоть до полного стирания человеческого лица: у актеров порнокино, как правило, лица “отсутствуют” - функциональная нагота оставляет место лишь для зрелищности самого секса. Данные функциональные и органические характеристики П. делают неразрешимым окончательное разрешение вопроса о всеобъемлющей цензуре над ней, либо о ее “хорошо темперированном” вытеснении: П. является непосредственным естественным продолжением как человеческого реального в его норме, так и воплощением предельно бредовых иллюзий людей во всем мыслимом спектре их патологий.

А.А. Грицанов

ПОРНОГРАФИЯ в культуре (П. -- термин, используемый для обозначения культурной продукции, связанной с предельно откровенным показом различных присущих человеку форм сексуальных отношений) -- феномен культуры. Критерии П. весьма условны, зависят от наличной культурной традиции и “диапазона приемлемости” массового сознания и господствующей идеологии. В разное время в разряд П. попадали “Золотой осел” Апулея, “Гаврилиада” Пушкина, “Лолита” В.Набокова, “Последнее танго в Париже” Б.Бертолуччи. “Скандальный” характер субкультуре П. придают, таким образом, не столько ее собственные характеристики, сколько их активное неприятие с позиций “большой” культуры. Сюжетно-образный пласт культуры, классифицирующийся с позиций традиционной западной морали как П., проходит практически через всю всемирную историю. Однако лишь для западной культуры сфера откровенного чувственно-эротического опыта оказывается “вне закона”. Обуздание чувственности начинается по мере распространения христианства, жестко расколовшего мир на духовный “верх” и телесный “низ”. Именно тогда физическая любовь становится “блудом”. Нормы “официальной” культуры приходят при этом в противоречие с естественным зовом человеческой сексуальности, способствуя оформлению альтернативного рынка “запретной” продукции и появлению собственно П. Легализация П. на Западе началась в 1960-х, когда сексуальная революция вынесла отношения полов в центр общественного внимания. В то время это стало одним из признаков существенных изменений в массовом сознании, прежде прятавшем за защитой “моральности” массовую сексуальную неудолетворенность. П., утратив скандальный ореол, превращается в один из маргинальных жанров массовой культуры. В рамках современной западной культуры сентиментальная мелодрама и маргинальное “жесткое порно” -- два крайних пункта на шкале эротики. Между ними последовательно размещаются псевдоэротика (романы и фильмы серии “Анжелика”), мягкая эротика (“Девять с половиной недель” Э.Лайна или “Плейбой”), радикальная эротика (“Последнего танго в Париже” Б.Бертолуччи, “Империя страсти” Н.Ошимы), и лишь затем -- собственно порно, “механический балет”, предельная версия извечного сюжета о войне полов. И если мягкая эротика мелодраматична, то “жесткое порно” -- это всегда гротеск, профанирующий реальные отношения мужчины и женщины до уровня животного секса. В целом П. является образцом искреннего “наивного” культурного текста с минимальными задачами. Порнотекст предлагает образ “простого” мира, увиденный сквозь призму сексуального возбуждения. Привнесение в него хоть малой доли психологизма автоматически убивает первозданную брутальность П., перенося происходящее на территорию эротической драмы или “дамского романа”. Суть порнотекста -- воспроизводство жесткой (“голой”) архетипической модели властных отношений, разделяющей реальность на “активную” и “пассивную” стороны. П., таким образом, одновременно и подчеркнуто “документальна” (поскольку показывает “все как есть”) и предельно символична (поскольку воспроизводит один из ключевых архетипов коллективного бессознательного). П. можно рассматривать и как напоминание о том естественном, природном в человеке, что существовало до всякой культуры и стало в дальнейшем одной из ее основ. И как раз в силу того, что порнотекст черезмерно очевиден, слишком ясно читаем, пламенное морализаторство и глубокомысленное теоретизирование по этому поводу выглядят надуманными, избыточными. П. представляет собой один из видов культурной продукции, естественный элемент ассортимента культурного рынка. Она служит средством нормального сексуального воспитания определенной части подростковой аудитории, а также естественным средством эротической разрядки для людей ущербных или одиноких. П. больше чем простое развлечение, поскольку способна служить регулятором весьма значимых социальных страстей. В той мере, в какой человек есть человек, с присущими ему эмоциями и страстями, он в определенной ситуации или настроении представляет собой потенциального адресата П. Наконец, П. работает на пределе человеческого, демонстрируя ту грань, за которой цивилизованный “хомо сапиенс” превращается в возбужденное животное. Таким образом, П. есть самостоятельный закрытый культурный текст, дописывать, исправлять или улучшать который нет никакого смысла. Преследовать П. как источник всех бед бессмысленно -- как судить человека за то, что он подвержен сексуальному влечению. Оценивать ее как вид искусства -- значит просто не понимать специфики порнографического. “Скандальная” П., демонстрирующая анатомию страстей, опасна для человека меньше, чем религиозная нетерпимость или военная истерия.

М.Р. Жбанков

ПОРЯДОК СОЦИАЛЬНЫЙ -- см. СОЦИАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК

ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО -- понятие социальной философии и социологии, используемое в рамках цивилизационного подхода к историческому процессу и фиксирующее современную стадию цивилизационного развития. Термин введен Беллом; исходно -- как имя собственной технократической утопии (“Приход П.О. Авантюра в социальном предсказании”, 1973), затем -- как понятие для обозначения реальной стадии цивилизационного процесса. Белл интерпретирует содержание данного термина в контексте развития стадиальной типологии социальной эволюции. Испытав влияние концепций индустриального общества, дифференцировавшей историю на традиционное и индустриальное общества, Белл продлевает означенный вектор, определяя П.О. как стадию исторического процесса, сменяющую собой стадию индустриализма. История, по Беллу, реализует себя как трехфазный процесс последовательной смены типов цивилизационной организации. Традиционное общество в этой системе отсчета предстает как основанное на сельском хозяйстве и характеризующееся консервативной социальной структурой, авторитарными формами культуры и синкретичным стилем мышления. Его смена индустриализмом как особой формой цивилизационной организации предполагает не только индустриализацию как трансформацию объективных структур производства (создание машинной индустрии на базе новой техники и технологии), политической сферы (оформление национальных либерально-демократических государств) и стиля жизни (урбанизация и стандартизация), но и конституирование нового стиля мышления, характеризующегося рационализмом и индивидуализмом (см. Модернизации концепция). Именно концепция индустриального общества выступает основой создания теории П.О., представляющего собой содержательную трансформацию индустриализма. Главными векторами трансформации выступают: 1) переориентация экономики от товаропроизводства к сервису (то, что Ж. Фурастье обозначает как развитие “цивилизации услуг”) и доминирование наукоемких отраслей промышленности; 2) принципиально новый способ организации технологической сферы, детерминированный созданием интеллектуальных технологий, делающих возможной метатехнологию как способ прогностического планирования контролируемого технологического развития; 3) радикальное смещение акцентов в социальной структуре общества: классовая дифференциация, столь актуальная в эпоху индустриализма, уходит из фокуса значимости, уступая место дифференциации профессиональной; феномен собственности теряет свою критериальную фундаментальность, -- и основное социальное противоречие конституируется не как конфликт между трудом и капиталом, но как конфликт между некомпетентностью и профессионализмом (ср. с концепцией экспертократии в рамках такого направления, как философия техники); 4) радикальная переструктурировка институциальной организации общества: выдвижение на первый план феномена знания, ложащегося в основу как новой технологической структуры, так и в основу конституирующегося социального конфликта, смещает семантические и аксиологические акценты в рамках социальной организации, -- если для традиционного общества доминирующими институтами выступали “армия и церковь”, а для индустриального общества -- “фирма и корпорация”, то применительно к П.О. такую приоритетную роль играет “университет” как социальный институт, в недрах которого возникает и в структурах которого артикулируется знание как базисный феномен постиндустриализма (Белл); 5) реорганизация культурной сферы, внешне-формальной стороной которой выступает ее компьютеризация, а внутренне-содержательной -- императивная ориентация на приоритеты интеллектуализма и соответствующее профилирование на организацию себя в качестве индустрии знания. Базовая концеция П.О., предложенная Беллом, инспирировала разворачивание широкого веера модельных построений, центрированных на концептуализации различных сфер и тенденций развития П.О. В рамках данного вектора социальной философии могут быть выделены: 1) радикальное направление развития концепции П.О., ориентированное в качестве модельного образца на европейский вариант постиндустриализма (Ж. Фурастье, Турен); 2) либеральное направление, ориентированное, соответственно, на американский вариант постиндустриального развития (Гэлбрейт, К.Э. Боулдинг, Г. Кан, Тоффлер). Если радикальное направление концепции П.О. характеризуется высокой теоретичностью и специальным интересом к социокультурной проблематике, то либеральное -- концентрацией внимания на прикладных исследованиях и создании сценарных моделей развития в рамках постиндустриализма феноменов социально-политического и структурно-организационного характера: власть, война, институты управления, семья, массовые коммуникации и др. (Гудзоновский институт долгосрочного социального прогнозирования специально занимается разработкой многофакторных прогнозных сценариев постиндустриального развития.) Так, в контексте радикального вектора концепции П.О. Турен рассматривает П.О. как общество, развитие которого детерминировано не столько экономическими, сколько именно социокультурными факторами, поскольку в его рамках возможна прозрачность содержания социальных действий (акций), освобожденных от идеологической интерпретации, подлинная субъект-субъектная коммуникация, реализуемая вне заданного извне формализма. Ж. Фурастье, трактуя (исходя из презумпции технического детерминизма) П.О. как общество выравнивания и стабилизации экономики, также рассматривает характерный для него тип мышления как свободный, т.е. не ограниченный ни со стороны дорациональной аффективности, свойственной доиндустриальному обществу, ни со стороны гипертрофированного концептуального конструктивизма, типичного для индустриализма. Социально-политическая сфера в ее интерпретации либеральным направлением концепции П.О. также выступает как центрированная на человека: согласно теории Гэлбрейта, если в рамках индустриального общества технократия была ориентирована в качестве цели социального развития на прогресс производства как таковой, то П.О. задает ориентацию на “качество жизни потребителя”. “Анатомия власти” фундируется в этом контексте дифференциацией: а) -- характерной для традиционного общества “заслуженной власти”, семантически центрированной на личность и инструментально -- на наказание; б) -- характерной для индустриального общества “компенсирующей власти”, центрированной -- соответственно -- на собственность и вознаграждение; и -- в) -- дистанцированной от них “регулирующей власти”, возникающей в П.О. на основе организационной ориентации на структуру и инструментальной -- на убеждение. Социально-политическую аранжировку получает в либеральном направлении концепции П.О. и фундаментальная для нее интерпретация знания как базисного феномена постиндустриализма: так, Боулдинг связывает перспективы стабильного мира, улучшение качества жизни и т.п. с возрастанием социальной роли интеллигенции, которая, не будучи объединена организационно, тем не менее, является единым коллективным субъектом генерации знания, в том числе и социально-прогностического (“невидимое сообщество людей с просветленным пониманием будущего”). Либеральное направление концепции П.О. отличается подчеркнутым “технологическим оптимизмом”, фундированным презумпцией возможности разрешения возникающих в ходе постиндустриального развития глобальных проблем на базе “прогресса технологии” (Г.Кан). Интегральная версия либеральной трактовки П.О. сформулирована в философии Тоффлера, последовательно отвергающего все наличные определения современного этапа цивилизационного процесса (“космическая эра”, “П.О.”, “информационное общество”, “глобальная деревня” и др.) как односторонние и заменяя их принципиально антидефинитивной описательной метафорой “третьей волны”. Если первая (аграрная) волна развития техники и технологии семантически эквивалентна концепту традиционного общества, а вторая -- индустриального, то третья дескрибируется Тоффлером посредством фиксации наиболее значимых сдвигов в областях экономики, социальной структуры, науки и системы коммуникаций, которые интегрально могут быть оценены как поворот к децентрации (как в промышленной и социально-политической, так и бытовой сфере) -- взамен прежней концентрации, ко многообразию (от многообразия товаров и услуг до культурного плюрализма) -- взамен прежней унификации, к пластичным структурам управления -- взамен жестким дихотомиям социально-политического характера. Тоффлер полагает необходимым концептуализировать переход от утопии и антиутопии к так называемой “практопии”, задавая идеал общества, основанного на началах мягких технологий, экологизма, гуманизма и приоритета духовных ценностей культуры над цивилизационным утилитаризмом. Зоной пересечения проблемных полей радикального и либерального направлений концепии П.О. является экологическая проблема, решение которой единодушно признается важнейшим приоритетом социальной стратегии и цивилизационного процесса в целом. Историческая перспектива человечества формулируется Боулдингом как основанная на экологическом взаимодействии и сопряженная с необходимостью налаживания функционирования системы “человек -- природа” как единого коэволюционно развивающегося целого. Глубоким экологизмом фундирована “практопия” Тоффлера, ориентированная на “мягкие технологии”. В экологической проблематике теорией Фурастье была фактически предвосхищена концепция “нулевого роста”, выдвинутая позднее Римским клубом. В этом контексте к концепции П.О. близко примыкает конституирующаяся в современной культуре идея цивилизационного поворота, предполагающая отказ от ценностей цивилизации локального типа с их традиционной идеей центрированности ойкумены, приводящей на практике к противостоянию природного и антропо-социального. На смену им выдвигается идеал глобальной цивилизации как единого социоприродного комплекса, история которого мыслится не как квазиприродная, но как комплексный планетарный процесс, в культурном плане организующий себя на основе этнического полицентризма, позволяющего в глобальном масштабе задать механизмы поддержания тонкого социоприродного равновесия на уровне конкретных микроландшафтных зон.

М.А. Можейко

ПОСТИСТОРИЯ -- понятие философии постмодернизма, сменившее собою традиционный концепт “истории” (см. История) и задающее новое видение социальных процессов, фундированное: 1) отказом от линейного видения социальной динамики; 2) отказом от презумпции наличия имманентной логики истории -- в общем контексте отказа от логоцентризма (см. Логоцентризм); 3) отказом от презумпции трансцендентального означаемого (см. Трансцендентальное означаемое), предполагающего в данном случае наличие автохтонной социальной реальности (см. Социальный реализм); 4) общей постмодернистской презумпцией артикуляции настоящего как лишенного возможности новизны (давление со стороны феноменов past-perfect на любое событие, свершающееся в неэлиминируемом контексте “все уже было” -- см. Deja vu, Событие). Термин “П.” как таковой был введен уже в рамках неклассической философии (Гелен); в собственно постмодернистском смысле использован Дж.Ваттимо в работе “Конец современности” (1991), где “преодоление истории” понимается как “преодоление историцизма” в целом.Если при переходе от традиционной культуры к классической -- осевой семантический вектор развития представлений о времени разворачивается как переход от циклической временной модели к линейной, то современный переход к культуре постмодерна знаменуется радикальным отказом философии от линейной концепции времени. Последняя оценивается в качестве метанаррации (см. “Закат метанарраций”) и в этом качестве подвергается десакрализации: так, в оценке Бодрийяра, “история -- это наш утраченный референт, то есть наш миф”; согласно видению Джеймисона, современное обществохарактеризуется “последовательным ослаблением историчности ... в нашем отношении к общественной Истории”. Подобная установка во многом была зафиксирована уже Аренд, предвосхитившей в своем творчестве многие -- ныне базисные -- идеи постмодернизма (см. Аренд): “нить традиции оборвана, и ... мы не будем в состоянии восстановить ее. Что утрачено, так это непрерывность прошлого. То, с чем мы оставлены, -- все же прошлое, но прошлое уже фрагментированное”. Понимание истории как линейного разворачивания событийности из прошлого в будущее, предполагающее усмотрение в последовательности событий однозначной принудительной каузальности и вытекающей из этого возможности одного (так называемого правильного) прочтения события, сменяются в постмодернизме установкой на интерпретационную плюральность нарративной истории (см. Нарратив): как пишет Бодрийяр, “история была могучим мифом, ... который поддерживал одновременно возможность “объективной” связности причин и событий и возможность нарративной связности дискурса”, -- не случайно “век истории -- это также и век романа”. Постмодернистское же видение социальной процессуальности принципиально нелинейно: по оценке Дерриды, “чему ... не следует доверять, так это метафизическому концепту истории”, который “привязан не только к линейности, но и ко всей системе импликаций (телеология, эсхатология, выявляющая и интерпретирующая аккумуляция смысла, известный тип традиционности, известный концепт преемственности, истины и т.д.). Важнейшим основанием ведения концепта П. выступает для постмодернистской философии презумпция “конца истории”, получающая в постмодерне -- наряду с традиционными оптимистической (“Конец истории?” Ф.Фукуямы) и пессимистической (С.Хантингтон) своей аранжировками -- и сугубо нетрадиционную свою артикуляцию. Речь идет именно об отказе от линейного осознания времени, предполагающего понятия минувшего и грядущего, и от основанного на нем линейного прочтения истории как необратимо развернутой из прошлого через настоящее в будущее. Как пишет Лиотар, “сегодня мы можем наблюдать своеобразный упадок того доверия, которое западный человек на протяжении последних двух столетий питал к принципу всеобщего прогресса человечества. ...Не существует позитивной ориентации, которая могла бы открыть перед нами какую-то новую перспективу /именно линейную перспективу, а не панораму жизни в ее стереофонии -- М.М./”. -- Постмодерн осознает себя как пост-современность, процессуальность которая разворачивается “после времени”: по оценке Кожева, “как бы то ни было -- История закончена”. Разворачивая процессуальность своего бытия в ситуации “пост-истории”, современность тем самым “переписывает время”, разворачивая линейный вектор истории и ломая его. Таким -- парадоксальным -- образом постмодернистская презумпция “конца истории” фактически имеет смысл переоткрытия времени. Как пишет Бланшо, “мы в большей или меньшей степени живем под знаком завершившейся истории, уже на берегу текущей мимо реки”, иными словами -- “обитаем”, по выражению Джеймисона, “скорее в синхронном, чем в диахронном мире”. В этом плане, перманентное настоящее культуры постмодерна принципиально нелинейно: современная культурная прагматика описывается Лиотаром как “монстр, образуемый переплетением различных сетей разнородных классов высказываний (денотативных, предписывающих, перформативных, технических, оценочных и т.д.). Нет никакого основания полагать, что возможно определить метапредложения, общие для всех этих языковых игр, или что временный консенсус ... может охватить все метапредложения, регулирующие всю совокупность высказываний, циркулирующих в человеческом коллективе”. В контексте сказанного концепция П. резко оппозиционна метафизике (см. Метафизика) как совмещающей в себе все характерные для линейного детерминизма посылки: “помещая настоящее в происхождение, метафизика заставляет поверить в тайную работу предназначения, которое стремилось бы прорваться наружу с самого начала”. -- Базовой презумпцией постмодернистской П. выступает, таким образом, отказ от фундировавшего западную философскую традицию логоцентризма: в качестве предмета своего когнитивного интереса генеалогия постулирует “не столько предусмотрительное могущество смысла, сколько случайную игру доминаций” (Фуко). И если линейной версией истории создана особая “Вселенная правил, предназначенная... для того, чтобы утолить жажду насилия”, своего рода интерпретативного своеволия в отношении спонтанной событийности, то, согласно постмодернизму, “грандиозная игра истории -- вот кому подчиняются правила”. -- Моделируемый философией постмодернизма событийный процесс подчинен детерминизму (см. Неодетерминизм) принципиально нелинейного типа: “мир -- такой, каким мы его знаем, -- в итоге не является простой фигурой, где все события стерты для того, чтобы прорисовались постепенно существенные черты, конечный смысл, первая и последняя необходимость, но, напротив, -- это мириады переплетающихся событий... Мы полагаем, что наше настоящее опирается на глубинные интенции, на неизменные необходимости; от историков мы требуем убедить нас в этом. Но верное историческое чувство подсказывает, что мы живем, без специальных разметок и изначальных координат, в мириадах затерянных событий” (Фуко). Сосуществование в едином пространстве не только семантически несоединимых и аксиологически взаимоисключающих друг друга сколов различных культурных традиций порождает “невозможность единого зеркала мира”, не допускающую, по мнению К.Лемерта, конституирования такой картины социальности, которая могла бы претендовать на статус модели истории как новой большой наррации: в отличие от эпохи “больших нарраций”, постмодерн -- это, по определению Фуко, “эпоха” комментариев, которой мы принадлежим”. В этом контексте событие определяется Фуко, Делезом, Гваттари как феномен, обладающий особым статусом, не предполагающим ни артикуляции в качестве причины, ни артикуляции в качестве следствия, -- статусом “эффекта” (см. Событийность). В методологических рамках нарративной истории (Тойнби, Рикёр и др.) смысл события трактуется не как фундированный “онтологией” исторического процесса, но как возникающий в контексте рассказа о событии и имманентно связанный с интерпретацией. (В традиции до-постмодернистской философии истории, напротив, аксиологические акценты расставлялись радикально альтернативным способом: даже в трактовке Блока, которого, возможно, в последнюю очередь можно отнести к традиции социального реализма, история, прозябавшая “в эмбриональной форме повествования”, не могла претендовать на статус “серьезного аналитического занятия”.) Однако, уже Аренд, отталкиваясь от того факта, что в античной архаике под “героем” понимался свободный участник Троянской войны, о котором мог бы быть рассказан рассказ (история), отмечала: “то, что каждая индивидуальная жизнь между рождением и смертью может в конце концов быть рассказана как история с началом и концом, есть... доисторическое условие истории (history), великой истории (story) без начала и конца”. Ориентация на “повествовательные стратегии” -- в их плюральности -- оценивается современным постмодернистскими авторами (Д.В.Фоккема, Д.Хейман и др.) как основополагающая для современной культуры, в чем проявляется усиление в современной философии истории позиции историцизма, строящего свою методологию на презумпции неповторимой уникальности каждого события, чья самобытность не может быть -- без разрушающих искажений -- передана посредством всеобщей дедуктивной схемы истории. В общем контексте отказа от метафизической презумпции наличия универсально единого и рационально постигаемого смысла бытия (см. Метафизика, Постметафизическое мышление) постмодернистское видение истории фундировано презумпцией отсутствия так называемой “логики истории”, т.е. программным отказом от веры “в абсолютную автономию истории как истории философии в смысле конвенционального гегельянства” (Деррида). И как событие не возводится историком в поисках его смысла к некой общей, изначальной, проявляющейся в каждом отдельном событии закономерности, так и рассказ о событии не возводится к исходному, глубинному, объективно наличному смыслу этого события, -- смысл рассказа, напротив, понимается как обретаемый в процессе наррации, т.е., по формулировке М.Постера, “мыслится как лишенный какого бы то ни было онтологического обеспечения и возникающий в акте сугубо субъективного усилия, но отнюдь не в субъект-объектных процедурах, как бы таковые (гносеологически или праксеологически) ни трактовались”. -- История как теоретическая дисциплина конституируется в постмодернизме в качестве нарративной: рефлексия над прошлым, по оценке Х.Райта, -- это всегда рассказ, нарратив, организованный извне, посредством внесенного рассказчиком сюжета, организующего повествование. “История” как таковая может мыслиться в пространстве постмодернистской философии не иначе, нежели в качестве “формы словесного дискурса”, жанрово варьирующейся в диапазоне от “романса” и “трагедии” до “комедии” и “сатиры” (Х.Уайт). -- История, таким образом, не более чем “дескриптивный анализ дискурсивных трансформаций” (Фуко), а историография в этом контексте может быть конституирована лишь в качестве нарратологии.Центральным моментом указанной процедуры внесения фабулы в рассказ является финал, завершение повествования. -- Собственно, нарратор и выступает, -- прежде всего, -- как носитель знания о предстоящем финале истории, и лишь в силу этого обстоятельства он и может являться рассказчиком, принципиально отличаясь от другого выделяемого в контексте нарратива субъекта -- его “героя”, который, находясь в центре событий, тем не менее лишен знания тенденции их развития и представлений о перспективах ее завершения. Данная идея типична уже для предваряющих постмодернистскую философию авторов. Так, Ингарден понимает “конец повествования” в качестве именно того фактора, который задает простой хронологической последовательности событий семантическую значимость: лишь завершенная история обретает свой смысл, и лишь финал выступает, таким образом, источником ее морфологии. Таким образом, если событийный хаос, по Ингардену, структурируется, обретая морфологию и организацию, посредством внесения историком фабулы в аморфный материал, то центральным смыслообразующим фактором этого процесса является знание историком финала. Аналогично и процессуальность рассказа мыслится Ингарденом как разворачивающаяся в контексте (“в свете”) своей фундаментальной детерминированности со стороны “последней” (”кульминационной”) фразы повествования: “специфика выраженного данной фразой ... пронизывает все то, что перед этим было представлено... Она накладывает на него отпечаток цельности”. Аналогично, согласно Аренд, специфика действия -- событийного акта как предмета рассказа -- заключается в том, что оно обретает смысл только ретроспективно: “в отличие от производства, где свет, в котором следует судить о закономерном продукте, задается образом или моделью, ранее воспринятой глазом ремесленника, свет, который освещает процесс действия /рассказчика -- М.М./, а потому и все исторические процессы, возникает только в их конце, часто когда все участники мертвы”. В рамках постмодернистской концепции истории (Дж.Каллер, А.Карр, Ф.Кермоуд и др.) фундаментальной становится идея основополагающего значения финала для конституирования нарратива как такового. Именно наличие определенного “завершения”, изначально известного нарратору, создает своего рода поле тяготения, приводящий все сюжетные векторы к одному семантическому фокусу. В рамках подобной установки будущее (в качестве финала нарратива или, в терминологии Кермоуда, “завершения”) фактически выступает в функционально-семантическом отношении аналогом аттрактора. В философском постмодернизме это проявляется в полной мере. Аналогичные рассуждения могут быть обнаружены и у Ш.Пеги, чья модель истории, фундирована представлениями о том, что “у событий есть ... состояния перенасыщения, которые осаждаются, кристаллизуются и устанавливаются только посредством введения фрагмента будущего события”. Подобная установка проявляет себя в рефлексивно осознанном постмодернистской культурой феномене “обратной апокалиптичности” (an inveted millenarianism); по определению Джеймисона, в культуре постмодернизма “предчувствия будущего, катастрофического или спасительного, заместились ощущениями конца того или этого (конец идеологии, искусства или социального класса; “кризис” ленинизма, социальной демократии или общества всеобщего благоденствия и т.д. и т.п.); взятые все вместе они, возможно, составляют то, что все чаще обозначается постмодернизмом”. В русле этой традиции смысл исторического события трактуется постмодернизмом следующим образом: “точка совершенно удаленная и предшествующая всякому позитивному познанию, а именно истина, делает возможным знание, которое, однако, вновь ее закрывает, не переставая, в своей болтливости, не признавать ее” (Фуко). В контексте общего критического отношения постмодернизма к любым попыткам создания онтологии (см. Онтология), социальная концепция постмодернизма (Бодрийяр, Дж.Ваттимо, Р.Виллиамс и др.) постулирует программный отказ от попыток создания единой и исчерпывающей картины социальной реальности, практически постулируя несостоятельность концептов “история” и “общество” как претендующих на фиксацию внеположенного дискурсивным практикам социологии “трансцендентального означаемого” социологических текстов. Даже в рамках концепций социологически ориентированных мыслителей, относящих себя к методологии постмодернизма (З.Бауман, С.Бест, Дж.Ваттимо, Р.Виллиамс, Д.Келлер, Д.Лион, Б.Смарт и др.), обнаруживается полное исключение соответствующих понятий (“история”, “общество”, “прогресс”, “социальный прогресс” и т.п.) из концептуальных контекстов. Моделирование социальной динамики в парадигме П. находит свое выражение в “генеалогии” Фуко, в концепции исторической темпоральности Делеза и др. (См. также: Генеалогия, История, Событие, Событийность.)

Соседние файлы в папке Всемирная-энциклопедия_Философия