Басин Е. - Искусство и магнетизм

…глаза действительно какие-то очень умные и добрые…

(241)

…как раньше, поглядел на меня своими добрыми и умными глазами, теперь совершенно спокойными, с каким-то, как мне показалось, особым сиянием (243).

П.Д. Боборыкин

Я испытал на себе обаяние тона и манер Льва Николаевича, когда он желал быть тем, что француз называет: «un charmant» (271).

Г.П. Данилевский

121

Давно не видя графа, я тем не менее сразу узнал его – по живым ласково-задумчивым глазам… (346)

Л.Е. Оболенский

Какая огромная яркость и живость впечатлений должна быть у этого человека! И какая сила чувства, какая нерв-

ность! (360)

Дж. Кеннан

Но даже в этом грубом крестьянском одеянии фигура графа Толстого производила сильное и глубокое впечатление.

(…) Маленькие серые глаза, глубоко спрятанные под лохматыми бровями, вспыхивали от возбуждения, как обнажаемый клинок. (…)

В лице графа Толстого есть нечто более прекрасное и более высокое, чем простая красота или правильность черт. Это впечатление глубокой моральной, духовной и физической силы (366).

Долгое время я не вторгался в ход его рассуждений и не возражал. Он наконец попытался вырваться из ух личного влияния собеседника и задал ему ряд вопросов… (369).

122

Во время завтрака граф Толстой проявил больше ребячества и веселости, чем я от него ожидал (371).

Н.Н. Иванов

На меня Толстой произвел, при этой первой моей встрече с ним, очень большое и приятное впечатление. Наружность его была оригинальна и внушительна. В приветливом и добродушном взгляде его серых глаз, под энергично сдвигающимися порой «дедовскими» бровями, чувствовалась непреклонная, даже упрямая воля, мощный характер, светился глубокий интеллект, суровая и напряженнодеятельная мысль (382).

Когда мы с С – м шли от Толстого, то я заметил, что свидание с Львом Николаевичем произвело на его сильное впечатление. Он всю дорогу говорил только о Толстом и не находил под обаянием его личности, хотя был против его идей, насколько знал их (386-387).

Искренность и простота его обращения со мною и с другими, с первого шага моего знакомства с ним, являлась для меня единственной и неподражаемой, при его глубокой серьезности, необычайно и тесно соединявшейся в нем то с веселостью и шутливостью, то с добродушной любезностью, то с суровым прямодушием и какой-то мощной властностью…

В беседах Толстой часто увлекся, страстно отстаивая ка- кой-нибудь принцип (390).

123

При имени Достоевского Лев Николаевич оживился и одушевился каким-то внутренним светом, даже брови сдвинул… (395).

Е.В. Оболенская

Он любил простое, не требующее никакой обстановки веселье. Это свойство было у него общее с моей матерью; и когда они чему-нибудь радовались, смеялись, у них было что-то наивное, детское. (…) А как он иногда бывал подетски шутлив и весел, как умел заразительно до слез сме-

яться! (405).

Он очень любил детей и умел с ними обращаться: «дедушка, дядя Ляля», - звали они его и с радостью бежали к нему

(406).

А.К. Черткова

Помолчав немного и усевшись поудобней, он начал читать… Боже мой, как он читал! Никогда я не слышала такого чтеца вообще, а этой вещи в особенности. Да нет, он не читал ее, а изображал, переживал, с увлечением входя в роль каждого лица… Я совсем забылась – и где я, что я! Перед глазами таки и оживали эти удивительные типы Митрича и Анютки (410).

124

И скажу без преувеличения, что никогда, ни в каком театре, никакие великие артисты не доставляли мне такого ис- тинно-художественного наслаждения, какое я испытала тогда, во время его чтения, и которое до сих пор, тридцать восемь лет спустя, вспоминаю и как бы вновь с наслаждением и благодарностью переживаю (412).

Н.И. Тимковский

Одни утверждали, что у Толстого прямо волчьи глаза, другие находили в них ангельскую кротость…

И сам я иногда на протяжении одного вечера видел перед собой двух, трех и больше Львов Николаевичей, не имеющих как будто друг с другом ничего общего: то это – человек, с которым нельзя разговаривать, а надо лишь сидеть и трепетно внимать его проповедям как Моисей внимал гласу божьему на Синае, то это – великий человеколюбец, глубоко и ласково смотрящий в вашу душу; то – любознательный ученик, который жадно расспрашивает обо всем и удивляет своей почти детской впечатлительностью (432).

Многие направлялись к нему с таким чувством, с каким правоверные шли к оракулу (…).

…Лев Николаевич смотрит из-под щитка своими проницательными глазами на собеседника… (433).

125

Все в нем – глаза, манеры, способ выражения – говорило о том, что принцип, заложенный в него глубоко самой природой, – отнюдь не смирение и покорность, а борьба, страстная борьба до конца.

(…) В том-то и дело, что все невольно чувствуют под налетом непротивления натуру непримиримого бойца, умеющего негодовать, бичевать и пробуждать в других воинствующий дух (438).

А.М. Новиков

Здесь кстати будет сказать несколько слов и о самом Льве Николаевиче. Он производит сильное впечатление…

Личное влияние Льва Николаевича громадно; не только люди, постоянно живущие возле него, но и всякий, случайно попавший в эту атмосферу непрестанного стремления к нравственной чистоте и простоте, невольно приобщается ему, делаясь чище и лучше (456).

Умно и проницательно глядят из-под густых нависших бровей небольшие, глубоко сидящие и чрезвычайно серые глаза (457).

Э. Диллон

126

Лицо тем не менее приковывало внимание, особенно серые глаза, необычайно живые, сверкающие ослепительными вспышками (473).

И.Е. Репин

Лев Николаевич Толстой как грандиозная личность обладает поразительным свойством создавать в окружающих людях особое настроение. Где бы он ни появлялся, тотчас выступает во всеоружии нравственный мир человека, и нет более места никаким низменным житейским интересам.

Для меня духовная атмосфера Льва Николаевича всегда была обуревающей, захватывающей. При нем, как загипнотизированный, я мог только подчиняться его воле. В его присутствии всякое положение, высказанное им, казалось мне бесспорным (479).

А это странный человек, какой-то деятель по страсти, убежденный проповедник. Заговорил он глубоким, задушевным голосом… Он чем-то потрясен, расстроен – в голосе его звучит трагическая нота, а из-под густых грозных бровей светятся фосфорическим блеском глаза строгого покаяния (480).

В августе 1891 года в Ясной Поляне я увидел Льва Николаевича уже опростившимся.

127

Это выражалось в его костюме: черная блуза домашнего шитья, черные брюки без всякого фасона и белая фуражечка с козырьком, довольно затасканная. И, несмотря на все эти бедные обноски, с туфлями на босу ногу, фигура его была поразительная по своей внушительности (481).

Грозные нависшие брови, пронзительные глаза — это несомненный властелин. Ни у кого не хватит духу подойти к нему спроста, отнестись с насмешкой. Но это добрейшая душа, деликатнейший из людей и истинный аристократ по манерам и особому изяществу речи. Как свободно и утонченно говорит он на иностранных языках! Как предупредителен, великодушен и прост в обхождении со всеми! А сколько жизни, сколько страсти в этом отшельнике! Еще никогда в жизни не встречал я более заразительно смеющегося человека. Когда скульптор Гинцбург на террасе у них, в Ясной Поляне, после обеда представлял перед всею семьею и гостями свои мимические типы, — конечно, смеялись все. Но Гинцбург говорил потом, что даже он боялся с эстрады взглянуть на Льва Николаевича. Невозможно было удержаться, чтобы не расхохотаться, глядя на него. А я, признаюсь, забывшись, смотрел уже только на Льва Николаевича, оторваться не мог от этой экспрессии.

Чувства жизни и страстей льются через край в этой богато одаренной натуре художника (482).

Лев Николаевич, в дубленом полушубке, в валенках, имел вид некоего предводителя скифов. Что-то несокрушимое было в его твердой поступи, — живая статуя каменного века (…)

128

И сам Лев Николаевич своею личностью и физиономией выражает победу духа над миром собственных житейских страстей. И глаза его ярко светятся светом этой победы

(490).

Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников М., 1960. Том II.

В.А. Поссе

Ничто так не сближает людей, как хороший, безобидный смех. А в сближении людей – главная задача искусства

(53).

М.Ф. Мейендорф

Лев Николаевич искренне интересовался мнением окружающих, вникал во все возражения, сам ставил вопросы, сам подчеркивал случаи, где ему трудно было решить, так ли надо поступить или иначе. Он думал вслух; он высказывал мысли, тут же приходившие ему в голову, в сыром виде; он не был уверен, что нашел лучшую формулировку их, и слова окружающих только помогали ему усмотреть, что

129

он опустил или не договорил, или выразил неясно. С ним можно было спорить. Помню, как меня тогда приятно поразило, что он с интересом спорил не только с дядей, с тетей и с другими более взрослыми собеседниками, но и со мной и с моей младшей сестрой, имевшей на вид не более восемнадцати лет. Он оставался всегда художникомпсихологом и потому, быть может, и интересовался каждым встречавшимся ему человеком. Да и мнением тех, кого он уважал, он интересовался. Как-то раз мне пришлось присутствовать при его разговоре с моей двоюродной сестрой. Он ничего не утверждал. Он говорил, как его мучают некоторые вопросы, как он желал бы найти на них ответы. Да! Толстой умел ставить вопросы! Ставил он их выпукло, ярко. Он сам их переживал. Переживал искренно, глубоко, мучительно. Он искал истину. Правда, давал он и ответы на свои вопросы, но сплошь и рядом эти ответы не удовлетворяли его самого.

Многие ставят в вину Толстому, что он сегодня скажет одно, а года через два, глядишь, говорит уже другое. Я лично ставлю ему это в заслугу; я вижу в этом его искреннее уважение к слушателю, желание живого общения с ним

(64-65).

А.И. Сумбатов

Но передать словами все обаяние его существа не могу.

Еще меньше могу связно рассказать то, о чем он говорил

130