Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
БОРЬБА ЗА ПРАВО.docx
Скачиваний:
31
Добавлен:
01.03.2016
Размер:
143.43 Кб
Скачать

Борьба за право

 

В борьбе обретешь ты право свое.

 

 

Перевод

с последнего (семнадцатого) немецкого издания

В. И. Лойко.

 

 

 

 

С портретом автора.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

С.-Петербург, Невский пр., 40.

Издательство «Вестника Знания» (в в. Битнера).

1912.

 

Своему уважаемому другу

г-же Август фон-Литтров-Бишоф

в напоминание

о постоянной признательности и преданности при своем отъезде из Вены (1872)

посвящает

Автор.

Предисловие.

Весною 1872 года я сделал в юридическом обществе в Вене доклад, который летом того же года я напечатал в существенно расширенном и рассчитанном на более широкий круг читателей виде под заглавием «Борьба за право» (Der Kampf um’s Recht). Цель, которая руководила мною при создании и опубликовании этого произведения, была прежде всего не столько теоретической, сколько этико-практической, направленной на содействие не столько научному познанию права, сколько тому настроению, из которого право должно черпать свою последнюю силу: настроению мужественного и настойчивого проявления правового чувства.

Ряд последующих изданий, которые выдержало это маленькое произведение, служит мне доказательством того, что своим первым успехом оно обязано не прелести новизны, а убеждению широкой публики в правильности защищаемого в нем основного взгляда. В этом выводе укрепляет меня также свидетельство других стран, выразившееся в чрезвычайно большом числе переводов этого произведения.

В позднейших изданиях я выпустил прежнее начало, так как в нем высказывалась мысль, которая при незначительности предоставленного для нее места казалась не совсем понятной. Я не знаю, не следовало ли мне, приступая к распространению этого произведения в кругах неспециалистов, выпустить все те его части, которые имеют в виду больше юристов, чем профанов, какова, в особенности, заключительная часть о римском праве и современной его теории (стр. 58 и след.). Если бы я мог предвидеть ту популярность, которую завоевало это мое произведение, я с самого начала придал бы ему другой вид, но, ведя свое происхождение из доклада, прочитанного перед юристами, это сочинение согласно его первоначальному назначению рассчитано прежде всего на последних, и я не считал нужным ничего изменять в нем, так как это обстоятельство не оказалось препятствием для распространения его в кругах неспециалистов.

По существу изложения я во всех последующих изданиях не сделал никаких изменений. Основную идею моего произведения я признаю и теперь, как и раньше, настолько бесспорно правильной и неопровержимой, что считаю напрасной тратой слов возражения по адресу тех, кто ее оспаривает. Кто не чувствует, что в том случае, когда его право подвергается обидному презрению и попирается ногами, дело идет не только о предмете этого права, но и о его собственной личности, — кто, находясь в подобном положении, не испытывает настоятельной потребности защищать себя и свое право, — тому нельзя помочь, и у меня нет никакого интереса убеждать такого человека. Это — тип, с которым нужно считаться просто, как с фактом, тип филистера права, как можно было бы его назвать; доморощенный эгоизм и материализм являются его отличительными чертами. Его нельзя было бы назвать Санчо-Панса права, если бы в каждом, кто при защите своего нрава преследует интересы другого рода, чем интересы своего кармана, он не видел Дон-Кихота. Я не нахожу для него, других слов, кроме слов Канта, которые стали мне известны, впервые после появления в свет этого произведения: «кто делает себя червяком, тот не может потом жаловаться, когда его топчут ногами»[1]. В другом месте (стр. 185) Кант называет это «швыряние своих прав под ноги других нарушением обязанности человека по отношению к самому себе», и из «обязанности по отношению к человеческому достоинству в нас самих» он выводит положение: «Не позволяйте другим безнаказанно попирать ногами ваше право». Это — та же самая мысль, которую я в моем сочинении подверг дальнейшему развитию; она написана в сердце и тысячи раз проявляется наружу у всех сильных индивидов и народов. Единственная заслуга, на которую я могу претендовать, заключается в систематическом обосновании и более точном выражении этой мысли.

Интересное дополнение к моему сочинению даль дал д-р А. Шмидль: Учение о борьбе за право в отношении к иудейству и древнейшему христианству (A. Schmiedl, Die Lehre vom Knmpf um’s Recht im Verhaltniss zu dem Judenthum und dem altesten Christenthum. Wien 1875) Изречение еврейского юриста, которое он приводит на стр. 15: «Является ли объектом права пфениг или сто гульденов, это пусть будет безразлично в твоих глазах» — вполне согласуется с тем, что я развил на стр. 24—25. Поэтическую обработку этой темы дал Карл Эмиль Фраццоз в своем романе: «Борьба за право», о котором я высказался в этом же сочинении (стр. 52). Отзывов, которые вызвало мое произведение как в местной, так и в иностранной литературе, появилось такое необычайное множество, что я воздерживаюсь от приведения их.

Предоставляя самому сочинению убедить читателя в правильности взгляда, который оно защищает, я ограничиваюсь здесь тем, что прошу лиц, которые считают себя призванными возражать мне, о двух вещах. Во-первых — о том, чтобы они делали это, не прибегая к предварительному искажению моих взглядов и выставлении меня защитником раздоров и споров, сутяжничества и сварливости, тогда как я в действительности требую борьбы за право вовсе не при всяком споре, а только там, где нападение на право заключает в себе в то же время и неуважение к личности (стр. 26—28). Уступчивость и снисходительность, кротость и миролюбие, мировое соглашение и отказ от осуществления права находят с полным простором для себя подобающее место и в моей теории; она высказывается только против недостойного непротивления произволу, вызываемая трусостью, стремлением к покою, дряблостью.

Второе мое желание заключается в том, чтобы тот, кто хочет уяснить себе мою теорию, сделал попытку со своей стороны противопоставить позитивной формуле практического поведения, которую моя теория развивает, другую позитивную формулу; тогда он скоро убедится, куда это его приведет. Что должен делать управомоченный, когда его право попирается ногами? Тот, кто может дать на это отличающийся от моего, бесспорный, т. е. согласный с существованием правопорядка и с идеей личности, ответ, тот разбил меня в споре; кто же этого не может сделать, тому остается только на выбор или согласиться со мною, или удовлетвориться тою половинчатостью, которая служит признаком всех неясных умов и при которой можно придти только к недовольству и к отрицанию, но никак не к выработке собственного взгляда. В чисто научных вопросах можно ограничиться простым опровержением заблуждения, даже в том случае, если критик не в состоянии сам поставить позитивную истину на место заблуждения, но в практических вопросах, где твердо установлена необходимость действия, и где речь идет лишь о том, как следует действовать, недостаточно отвергнуть, как неправильное, данное другим позитивное указание, но нужно заменить его другим. Я жду, чтобы это произошло в отношении данного мною указания, но до сих пор для этого не было сделано ни малейших шагов.

Только по поводу одного побочного обстоятельства, которое к моей теории, как таковой, не имеет никакого отношения, да будет мне позволено сказать в заключение несколько слов, так как это обстоятельство вызывает протесты даже со стороны тех лиц, с которыми я в остальном нахожусь в согласии. Это — мое утверждение о причиненной Шейлоку несправедливости (стр. 48 и сл.).

Не в том заключалось мое утверждение, что судья должен был признать действительной расписку Шейлока, а в том, что, если он это однажды сделал, он не должен был потом при помощи недостойной хитрости лишать ее силы при исполнении судебного решения. Судья имел возможность выбора между признанием расписки действительною или недействительною. Он сделал первое, и Шекспир изображает дело так, будто это решение согласно праву было единственно возможным. Никто в Венеции не сомневался в действительности расписки; друзья Антонио, сам Антонио, дож, суд, все были согласны в том, что право — на стороне еврея[2]. И в этой твердой уверенности в своем признанном всеми праве обращается Шейлок с призывом о помощи к суду, и мудрый Даниил», сделавший предварительно тщетную попытку склонить жаждущего мести верителя к отречению от своего права, признает последнее. И теперь, после того, как судебное решение постановлено, после того, как всякое сомнение относительно права еврея устранено самим судьею и никакое возражение против этого права больше не может быть высказано, после того, как все собрание, включая дожа, преклонилось перед непреложным приговором права, — теперь, когда победитель, вполне уверенный в своем деле, хочет приступить к осуществлению того, на что его уполномочивает приговор, тот же самый судья, который торжественно признал его право, уничтожает его посредством оговорки, посредством такой жалкой и ничтожной увертки, которая даже недостойна сколько-нибудь серьезного опровержения. Разве бывает мясо без крови? Судья, признавший за Шейлоком право вырезать фунт мяса из тела Антонио, признал за ним вместе с тем и право на кровь, без которой мяса не может быть, и тот, кто имеет право отрезать фунт, может, если хочет, взять и меньше. И в том, и в другом еврею отказывается: он должен взять одно мясо без крови и вырезать ровно фунт, не больше и не меньше. Разве я впал в преувеличение, сказав, что еврей обманут здесь в своем праве? Конечно, это делается в интересах гуманности, но разве несправедливость, сделанная в интересах гуманности, перестает быть несправедливостью? И раз уж цель должна оправдывать средство, то почему это должно иметь место не в судебном приговоре, а только после приговора?

Возражению против защищаемого здесь и в самом сочинении взгляда, много раз уже высказывавшемуся со времени появления в свет этой книги, двое юристов после выхода шестого издания (1880 г.) посвятили свои брошюры. Одна из них принадлежит перу президента ландгерихта А. Питчера: Юрист и поэт, Опыт исследования «Борьбы за право» Иеринга и «Венецианского купца» Шекспира (A. Pietscher, Jurist und Dichter, Versuch einer Studie uber Ihering’s Kampf um’s Recht und Shakespeare’s Kaufmann on Venedig. Dessau 1881). Передаю сущность взгляда автора его собственными словами (стр. 23): «Победа над хитростью посредством еще большей хитрости, мошенник попадает в свою собственную ловушку». Первою частью этого предложения автор только передает мой собственный взгляд; я не утверждал ничего другого, кроме того, что Шейлок посредством хитрости обманут в своем праве, но разве право может и должно прибегать к подобным средствам? На этот вопрос автор не дал ответа, и я сомневаюсь, чтобы он в качестве судьи применил подобное средство. Что касается второй части предложения, то я спрашиваю: если закон Венеции объявил подобную расписку действительной, то разве еврей становится мошенником потому, что он призвал этот закон, и если видеть в этом ловушку, то на кого падает ответственность за это: на него или на закон? Такого рода дедукцией мое мнение не опровергается, а наоборот — укрепляется. По другому пути идет второе произведение, автором которого является вюрцбургский профессор Иосиф Колер: Шекспир перед судом юриспруденции (Jos Kohler, Shakespeare vor dem Forum dor Jurisprudenz. Wurzburg 188З). По его мнению, сцена суда в «Венецианском купце» содержит «квинтэссенцию сущности и развития права в их основании и заключает более глубокую юриспруденцию, чем десять учебников пандект, и сообщает нам более глубокий взгляд на историю права, чем все правно-исторические сочинения от Савиньи до Геринга (стр. 6). Мы надеемся, что часть этой феноменальной Заслуги Шекспира перед юриспруденцией приходится на долю Колумба, впервые открывшая этот Новый Свет права, о существовании которого вся юриспруденция до сих пор не имела никакого понятия; по правилам о находке клада ему причитается половина, вознаграждения, которым он мог бы быть доволен при той неизмеримой ценности, какую он этому кладу приписывает. Я должен предоставить читателю ознакомиться по самой книжке с «богатством юридических идей, которые Шекспир в изобилии дает в своем произведении» (стр. 92), хотя и не мог бы взять на себя ответственности посылать преданную изучение права молодежь в школу Порции, где преподается новое Евангелие права. Но в остальном Порции честь и слава! Ея приговор «есть победа просветленная правосознания над темной ночью, которая тяготела над прежним правовым строем, это — победа, которая прячется за мнимые основания и принимает личину ложной мотивировки в силу необходимости; но это — победа, великая, грандиозная победа; победа не только в отдельном процессе, победа в истории права вообще, это — солнце прогресса, снова бросившее свои согревающие лучи в зал суда, и царство Зороастра торжествует над силами ночи». К Порции и Зороастру, с именами которых связывается начало новой, провозглашенной нашим автором юриспруденции, мы должны присоединить еще дожа, который, будучи до той поры еще связан цепями «прежней юриспруденции» и находясь во власти «сил ночи», освобождается благодаря спасительному слову Порции и познает «всемирно-историческую» миссию, которая при этом выпадает и на его долю. Он основательно исправляет свое прежнее упущение. Прежде всего он объявляет Шейлока виновным в покушении на убийство. «Если в этом и есть несправедливость, то такая несправедливость во всемирно-историческом отношении является совершенно обоснованной, это — всем всемирно-историческая необходимость, и введением этого элемента Шекспир, как историк права, превзошел самого себя. — Не только отвергнуть домогательства Шейлока, но и наказать его, необходимо для того, чтобы увенчать победу, с которою приходит новая преображенная правовая идея» (стр. 95). Затем он приговаривает еврея к переходу в христианство. И „»то требование выражает универсально-историческую истину. Это требование претит нашему чувству и противно свободе вероисповедания, но оно соответствует ходу мировой истории, которая гнала тысячи людей в лоно новой религии не кротким словом обращения, а угрозою палача» (стр. 96). Это — «согревающие лучи, которые солнце прогресса бросило в зал суда», — евреи и еретики узнали некогда их согревающую силу на кострах Торквемады! Так торжествует царство Зороастра над силами ночи. Порция, как мудрый Даниил опрокидывающая вверх ногами прежнее право; дож, идущий по ее следам; восприимчивый к «более глубокой юриспруденции и квинтэссенции сущности и развития права» юрист, оправдывающий ее приговоры формулой «всемирно-исторический, — и дело сделано! Вот «суд юриспруденции», на который пригласил меня автор. Он должен примириться с тем, что я за ним туда не последую, так как во мне сидит еще слишком много старой юриспруденции из «учебников пандект», чтобы я мог содействовать новой эре юриспруденции, которую он перед нами раскрывает; и я не позволю и в области истории права сбить меня с того пути, по которому я следовал до сих пор, убийственным заявлением, что если бы только я был вооружен проницательностью этого писателя, я мог бы из «Венецианского купца» почерпнуть более глубокие взгляды на развитие права, чем из всех источников положительного права и из всей правно-исторической литературы нашего века от Савиньи до настоящего времени.

Из напечатанного в американском журнале «Albany Law Journal» (27 дек.1879 г.) разбора появившегося в Чикаго английского перевода моего произведения я узнал, что тот же самый взгляд относительно приговора Порции, который я защищал в моем произведении, уже до меня был в один из прошедших годов высказан в этом журнале сотрудником последнего, и автор статьи может объяснить себе это совпадение не иначе, как предположением о плагиате с моей стороны («украдено» — выражается он не совсем вежливо). Я не хотел скрыть от немецкой публики это интересное открытие: это — верх того, что может быть совершено в области плагиата, так как во время писания своей работы я не только не видел этого издания, но даже не имел понятия о его существовании. Может быть, я узнаю потом, что вообще мое произведение написано не мною, а только переведено мною на немецкий язык с появившегося в Америке английского перевода, Редакция «Albany Journal», впрочем, в ответ на мое опровержение, в одном из следующих номеров (№ 9 от 28 февраля1880 г.) объяснила все случившееся шуткой, — страпными шутками развлекаются по ту сторону океана.

Я не могу закончить это перенесенное без изменений из прежних изданий предисловие, не уделив нескольких слов памяти женщины, которой была посвящена эта книжка при своем появлении на свет. Со времени выхода девятого издания (1889 г.) смерть похитила эту женщину, лишив меня друга (право называть ее этим именем было предметом моей гордости). Она была одною из самых выдающихся женщин, которые встречались мне в моей жизни, выдающеюся не только своим умом и необыкновенным образованием и начитанностью, но и прекраснейшими свойствами сердца и характера, и я считаю одним из счастливейших поворотов моей судьбы то обстоятельство, что приглашение меня в Вену дало мне возможность стать в более близкие отношения к ней.

Пусть эта книжка, носящая ее имя на первых своих страницах, сохранит его вместе с моим именем в более широких кругах в течение того времени, которое ей еще суждено прожить; о более долгой жизни его в тесном кругу историков литературы позаботилась сама носительница его, оставив ценные очерки о Грилльпарцере, с которым ее связывала личная дружба.

Д-р Рудольф фон-Иеринг.

Геттинген, 1 июля1891 г.