3. Религиозная политика Константина и создание условий для христианизации

В наши задачи не входит рассмотрение всех аспектов политики Константина, поэтому мы опускаем многие интересные, но не относящиеся прямо к рассматриваемой здесь проблеме христианизации детали и аспекты правления этого императора, вклад которого в историю оказался столь значительным. Отметим лишь, что после победы Константина над Максенцием Лициний нанёс поражение своему главному противнику Максимину Дазе, причем, как и в случае с Константином, христианская церковь отнесла и эту победу над гонителем христиан на счет божественной помощи⁴²⁶. Империя оказалась поделенной после этого между двумя императорами, но долгожданный мир оказался снова непрочным. Уже в 316 г. между Константином и Лицинием произошла война, завершившаяся новым разделом Римской империи и признанием приоритета Константина. Лициний потерял все свои европейские территории, за исключением Фракийского диоцеза, а Константин установил контроль над Дунайским бассейном, материковой Грецией и большей частью островов Эгейского моря (Barnes, 1982. Р. 198). Впрочем, установленный и после этой войны мир снова оказался непрочным. В 324 г. между двумя правителями разгорелся новый конфликт, причинами которого, с одной стороны, были территориальные притязания Лициния, а с другой стороны, претензии Константина на абсолютную власть. Однако сторонники Константина стремились представить эту войну как религиозную — христианства против язычества. Лициний действительно развязал антихристианскую кампанию (Eus. H. E. Χ, 8), но только потому, что он подозревал своих христианских подданных в симпатиях к своему сопернику (Grant M. P. 44-45). В этой новой гражданской войне, стоившей многих сотен жизней, Лициний потерпел поражение, был лишен власти и вскоре убит. Константин же с этого момента и до конца своей жизни оставался единственным и неоспоримым правителем всей Римской империи, и до 337 г. огромная держава пребывала в единстве и относительном гражданском мире. Следует также заметить, что в этот период Константин продолжал реформы, начатые Диоклетианом, причем это было не столько завершение, сколько развитие и совершенствование этих мероприятий.

Как уже отмечалось, религиозная политика Константина была частью его общей политики, направленной на укрепление системы домината и авторитарных начал в системе управления. Трудно сказать, насколько далеко предвидел Константин влияние и последствия принимаемых в отношении христианства мер, недостаточно очевидно, что эти меры составляли звенья одной цепи. Главной целью императора, несомненно, было создать наиболее выгодный для государства союз с христианством. Однако подлинного понимания государственных задач со стороны христиан можно было достигнуть лишь в том случае, если государство обеспечило бы церкви достаточно благоприятное положение в государстве. Вместе с тем, зная о прежнем положении церкви и ратуя за религиозный мир и внутреннюю стабильность в государстве, Константин не мог не понимать, что привилегии христианства не должны были выходить за пределы привилегий других религий, что и провозглашалось Миланским эдиктом.

Впрочем, главная заслуга Константина состояла в том, что он выработал основные направления религиозной политики Римской империи, которые определили основные тенденции христианизации на протяжении всего fV в. Сразу отметим, что выработка этих направлений религиозной политики не являлась воплощением некоего продуманного и целенаправленного плана — плода раздумий и творчества самого императора или его окружения. Тенденции христианизации и направления религиозной политики вырабатывались в ходе исторической практики, и Константин оказался личностью, способной эти тенденции и направления оценить с точки зрения исторической перспективы, хотя, разумеется, общее движение осуществлялось методом проб и ошибок. Эти направления сводились к следующему:

• во-первых, были изданы эдикты, определявшие легальный статус христианства и его институтов и укреплявшие материальное положение церкви и социальный статус клириков;

• во-вторых, были приняты меры, направленные на обеспечение единства церкви;

• в-третьих, были сделаны первые попытки по определению характера отношений христианской церкви и государства;

• в-четвертых, Константин попытался найти определенный баланс между христианством и другими религиями, легально существовавшими в государстве.

1) Меры по легализации христианства и укреплению материального положения церкви

Одним из первых эдиктов в пользу христианства клирики освобождались от общественных повинностей (CTh XVI, 2,2; 319 г.). В копии императорского письма Анулину, проконсулу Африки, приводимой Евсевием (Eus. H. E. Χ.7), говорится, что клирики, "отдающие свои силы на службу божественной вере, должны получить награду за свои труды" и что они не должны быть "отвлекаемы от служения Богу каким-нибудь обманом или святотатственным поползновением, но без всякой помехи исполняли свой закон". Вскоре было издано распоряжение, разрешающее каждому делать завещания в пользу церкви (CTh XVI, 2,4; 321 г.), что позволяло довольно быстро укрепить ее материальное положение. А затем на христианских клириков были распространены те же иммунитеты, которыми к этому времени пользовались языческие жрецы (Grant M. Р. 160). Помимо этого Константин специально выделял деньги церквам из императорских средств, и копию специального письма на этот счет приводит тот же Евсевий (Eus. H. E. Χ.6). Местным церквам разрешалось наследовать имущество осужденных на смерть, если у них не оказывалось близких родственников (Soz. I, 8).

Пользуясь благоприятным расположением государства^ христиане принялись восстанавливать свои молитвенные дома и строить новые храмы. Созомен сообщает, что средства на эти цели выделялись из императорской казны, и что правителям городов было предписано уступать просьбам христианских священников (Soz. I, 8; Theod. I, 14⁴²⁷).

Наконец, самой значительной мерой Константина в пользу укрепления материального положения христианской церкви можно считать то, что по его указанию сбор с определенной части податной земли каждого города должен был отдаваться местным церквам и клиру (Soz. I, 8; Theod. I, 11). Причем размер этого дара был столь значителен, что после отмены этого порядка Юлианом последующие императоры смогли удерживать лишь третью часть уровня этих "отчислений" (Theod. 1,11 )⁴²⁸.

Закон 315 г. освобождая церковь от налога на недвижимое имущество, но он относился только к церковным зданиям как местам богослужения и не распространялся на церковные земли. Константин предоставил церквам право отпуска рабов на волю, которое можно было теперь осуществлять прямо в церкви с согласия хозяина и при свидетелях. На христианские храмы было распространено право убежища. Наконец, церкви были предоставлены судебные привилегии: в 318 г. епископский суд был признан равносильным государственному, если обе стороны передавали дело на рассмотрение епископа; в 321 г. было постановлено считать приговоры епископов окончательными и безапелляционными, а в 333 г. епископ приобрел право рассмотрения гражданских исков по желанию только одной стороны.

Укреплению статуса церкви способствовал и тот факт, что в римских легионах появились христианские священники, которым отводилась для богослужений специальная палатка (Soz. I, 8), а также то, что воскресный день был объявлен публичным выходным (Eus. Vita, IV, 8, 14. Williams, p. 204; Grant M. P. 184).

Интересно отметить, что Константин способствовал распространению культа святых мест, который не имел места в христианстве до IV в. (Taylor. P: 295). И хотя строительная активность Константина и "паломническая" активность его семьи может рассматриваться как часть его кампании против язычества и иудаизма, христианство преуспело в обретении святых мест в период его правления после победы над Лицинием, причем библейские места как бы возвращались христианам, которые в глазах императорской власти являлись их законными обладателями (Markus, 1994. Р. 261—262)⁴²⁹.

Наконец, нельзя не отметить еще одного шага Константина в пользу христианства, а, вернее, в отношении гуманизации законодательства в христианском духе. Зная содержание евангельской традиции, по всей видимости, о¥ окружавших его священников, Константин отменил старинный род казни через распятие и перебивание голеней (A. Viet. Caes. XLI, 3). Возможно, в этом следует усматривать начало христианизации уголовного права.

2) Обеспечение единства церкви

Одной из причин установления союза церкви и государства было обеспечение прочности и единства последнего с помощью первого⁴³⁰. В его замыслы входило создать единую государственную церковь, к которой бы принадлежали все христиане правильной веры. Имея лишь самое отдаленное представление о ересях и церковных спорах, которые не были столь заметны на фоне отчаянной борьбы христиан за выживание в условиях гонений, Константин видел в единстве христианской веры и церкви залог единства империи.

Первая значительная ересь IV в. - донатизм.— поставила серьезные проблемы перед императорской властью еще до Миланского эдикта. В 311-313 гг. (Grant Μ, Ρ, 165) донатисты сами обратились к Константину в Галлию с просьбой разрешить их спор с другими африканскими епископами⁴³¹(Optat. I, 22). Вероятно, это обращение последовало после эдикта Галерия, и Константин в глазах донатистов являлся в тот момент наиболее подходящей политической фигурой, как в силу собственной симпатии к религии его матери, так и в силу терпимого отношения к христианам его отца, о чем и упоминается в обращении.

Константин отозвался на эту просьбу и назначил 5 судей из епископов, но один из них - Сильвестер I, римский епископ, видимо, намереваясь придать этому делу строго церковную окраску и пользуясь своим лидирующим положением епископа столицы римского мира, добавил к этим судьям еще 14 италийских епископов. Эта коллегия собралась в 3.14 г. в Арелате, но никакого разрешения донатистского спора Арелатский собор не принес.

Надо полагать, что такой исход заставил Константина отнестись к этому делу более внимательно и если не усомниться в способности церковных лидеров самостоятельно решать свои внутрицерковные проблемы, то, во всяком случае, убедиться в необходимости оказать им в этом помощь со стороны императорской власти. На следующей стадии, в феврале 315 г., дело донатистов рассматривав проконсул Африки, который объявил все документы, представленные ими, подложными (Grant M. P. 166). Неизвестно, какова была роль в вынесении этого решения Константина, но за этим последовал эдикт императора (316 г.), лишавший донатистов их церквей и церковного имущества и принуждавший лидеров этого движения к изгнанию. Издание этого эдикта вызвало бурю возмущения в африканских провинциях, что привело в конечном итоге к довольно широкому народному движению, в основе которого был не только донатистский спор, но и общее недовольство политикой центрального правительства⁴³². Социальную направленность движение донатистов получило еще и потому, что донатисты приняли в свою среду циркумцеллионов, которые первоначально были христианскими аскетами, а затем провозгласили себя воинами Христа. Они считали своей обязанностью вести борьбу против несправедливости, защищая всех обиженных и угнетенных.грабя и убивая богатых и высокопоставленных (ХЭС, т. 1.С. 487). На этом этапе у Константина не оставалось больше сомнений в том, что столь опасное религиозное движение⁴³³следует подавить силой, и эту миссию по его приказу стала успешно осуществлять регулярная римская армия, подавляя донатизм "огнем и мечом".

После этого, когда явная опасность со стороны донатистов для государства миновала, 3 мая 321 г. Константин направил послание своему представителю в Африке, в котором он сообщал о том, что он "устал" от продолжения этой политики подавления религиозного движения силой и что следует прекратить дальнейшее гонение на донатистов. Таким образом, император даровал донатистам религиозную свободу (Поснов. G, 321). Около этого времени Константином было также направлено послание христианской общине африканской провинции, в котором также выражалось сожаление, что принятые им меры по обеспечению мира и единства не оказались успешными, и что сам Бог прекратил донатистское движение, поэтому христиане Африки должны терпеливо переносить трудные для них времена (Grant R. Μ., 1990. P. 268; Grant M. P. 166).

История донатистской ереси в период правления Константина и политика императора по отношению к ней выявляет, по меньшей мере, три тенденции, значимые в процессе христианизации Римской империи.

Первая состоит в прецеденте обращения церковных лидеров к императорской власти как высшему арбитру для разрешения чисто церковных проблем. Этот прецедент послужил основой дальнейших цезаре-папистских настроений среди церковных лидеров, как ортодоксальных, так и еретических, а также вызвал множество подобного рода обращений в последующем.

Вторая тенденция, возникшая в ходе столкновения Константина с донатистами, состояла в прямо противоположной позиции церкви по отношению к императорской ачасти, так как, получив на свое обращение к Константину отрицательный вердикт, те же донатисты впервые выразили четкое мнение о независимости церкви от государства и невмешательства последнего в дела первой. Этим была заложена основа тенденции папизма, которая пробивала себе дорогу на протяжении почти всего IV века, но впервые была опробована на практике только в период правления Феодосия.

Третья тенденция, начатая Константином, состояла в подавлении еретического движения силой, с помощью административных мер и даже войск. Эта политика показывала, что государство отнюдь не избавилось от своей роли гонителя инакомыслящих, и что декларации веротерпимости, высказанные в Миланском эдикте, остаются лишь красивыми фразами, если в том или ином движении государство усматривает определенную опасность. Тенденция подавления религиозной оппозиции силой не была новшеством для императорской власти, и Константин, по сути, оказался таким же гонителем в отношении донатистов, какими были его предшественники в отношении всех христиан в целом. Однако то, что он позволил осуществить гонение против инакомыслящих христиан, оказалось примером для последующих христианских императоров, стоявших на стороне как еретиков (Констанций II), так и ортодоксов (Феодосии)⁴³⁴.

Второй значительной ересью IV в., вызвавшей самое крупное столкновение внутри церкви со времени возникновения христианской религии, было арианство. В отличие от донатизма, который оказался своеобразным знаменем борьбы широких народных масс африканской провинции против императорской власти, арианство на первых порах представляло собой чисто интеллектуальный спор, касавшийся глубинных основ христианской религии и ее догматики, но не имевший на первых порах никакого отношения к политике.

Арианский спор попал в поле зрения Константина после его победы над Лицинием, когда его внимание привлекли дела восточных провинций Римской империи. Разногласия внутри церкви, вызванные арианством, подрывали церковное единство, которое Константин ставил во главу угла, отдавая предпочтение христианству по сравнению с разделенным на множество культов и верований язычеством. Вмешательство императорской власти в этот спор, несомненно, могло быть объяснено стремлением сохранить религиозный мир в государстве, что вполне соответствовало традиционным императорским обязанностям и было объяснимо с точки зрения языческого понимания этих обязанностей (pax deorum). Вместе с тем, очевидно, что сам Константин .имел.весь-, ма отдаленное представление о сути этого спора и плохо ориентировался в теологических вопросах. Его отношение к теологии, как заметил М. Грант, основывалось напоцимании того, что Истина установлена, христианским Богом, поэтому споры, подобные арианскому, не имеют значения (Grant М.Р, 170), Но он чувствовал себя обязанным выступить в качестве .посредника и привести спорящих к единству, хотя подобная попытка в отношении донатистов, как уже было показдно, успехом не увенчалась.

Как и в предыдущем случае, Константин начал с умиротворительных посланий, адресованных главным соперникам — Александру, епископу Александрии, и Арию. Специальным посланником императора к спорящим был направлен Осия Кордубский, занимавший одно из самых видных мест при дворе Константина. И хотя в посланиях Константин критиковал не только Ария, но и Александра, назначение Осии, явно симпатизировавшего Александру, показывает, чтр Константин имел намерение добиться церковного мира путем умиротворения ариан.

Как и следовало ожидать, собранный в конце 324 г. Осией собор в Антиохии осудил Ария и лишил его церковного общения. Но поместный собор казался слишком незначительным событием в таком глобальном споре, который вызвало в церкви арианство. И столь желанного Константину умиротворения в христианстве не последовало. Поэтому в следующем 325 г. Константин санкционировал созыв самого представительного за всю предшествующую историю христианства собора епископов.

Впервые в истории государство не только выступило организатором столь значительного церковного мероприятия, но и взяло на себя значительную часть расходов на его проведение. Интересно, что делегаты собора рассматривались как гости императора (Grant M. P. 172), который принимал непосредственное участие в-его работе и осуществлял общее руководство всем его ходом.

Значение Никейского собора 325 г. вышло далеко за рамки собственно арианского спора, и даже правления Константина., Этот собор стал Первым Вселенским собором христианской церкви, заложившим основы ортодоксальной догматики и открывшим целую серию аналогичных церковных форумов, без котррых немыслима последующая история христианства.

Константин, разумеется, не мог и предполагать, сколь значительна будет роль Никейского собора в последующей истории, но сам факт покровительства этому форуму и руководства им, несомненно, ставит этого императора на совершенно особое место в истории христианства. Сам же Константин чувствовал себя способным провозгласить, что решения Никейского собора имели божественное вдохновение, и что они отражали суждения самого Бога (Eus. Vita. II, 68).

Никейский собор придал принципиально новый оттенок самому процессу христианизации. Он продемонстрировал способность церкви самоорганизовываться и принимать коллективные решения, отражающие мнение большинства и определяющие перспективы развития всего христианства не только в данный момент, но и на длительную историческую перспективу. Вместе с тем тесное сотрудничество Никейского собора с Константином еще раз показало необходимость союза церкви и государства для решения проблем, одинаково важных и для одного, и для другого организма. После Никейского собора христианизация приняла более управляемый и организованный характер, и 325 г. стал важной вехой в преодолении стихийности этого процесса.

Однако Никейский собор, несмотря на отмеченные выше тенденции, оказался неспособным покончить ни с арианством, ни с разногласиями внутри церковного организма. Сам Арий уже на Втором Никейском соборе в 327 г. был снова допущен к церковному общению, а в 335 г. был реабилитирован как церковным собором, собравшимся в Иерусалиме, так и императорским судом (Grant M. P. 175). Его влияние оказалось весьма значительным в самой императорской семье, и даже его отнюдь не героическая смерть, случившаяся в довольно неприглядной обстановке⁴³⁵, никоим образом не умалила его авторитета и влияния.

Таким образом, как донатизм, так и арианизм, ярко продемонстрировали ошибочность идеи Константина, что принятие христианства государством обеспечит единство Империи (Grant M. P. 176). Христианские разногласия действительно подливали масла в огонь разногласий государственных, но было бы ошибочно признавать вину христианства в расколе Римской империи. В целом христианская религия была фактором, цементирующим государство, и церковные разногласия, сколь бы глобальными они не казались, не умаляли ценности основополагающих христианских идей и роли этой религии в оздоровлении римского общества. Также следует констатировать, что политическая роль христианства оказалась в IV в. более значительной для укрепления государства, чем отрицательный разрушительный эффект церковных разногласий".

Константин заложил основы главных моделей действий государственной власти по преодолению разногласий внутри церкви. Эти модели, в дальнейшем практиковавшиеся его последователями, состояли в следующем:

• во-первых, в подавлении еретиков и раскольников силой, в том числе и военной, как в случае с донатистами;

• во-вторых, в использовании специальных посланников с умиротворительными письмами, как это было на начальном этапе ари-анской ереси;

• в-третьих, в организации церковных соборов как авторитетных форумов церковных иерархов и придании должного авторитета их решениям как собственным участием в их работе, так и санкцией императорской власти на их решения.

Позицию Константина по отношению к церковным разногласиям достаточно ярко иллюстрирует эпизод, приводимый Феодоритом. В целях обеспечения единства церкви, как сообщает Феодорит, Константин публично сжег связку с доносами епископов друг на друга, сказав при этом, что не следует предавать гласности проступки иереев, и выразив свою готовность покрыть грех, совершенный епископом, если он сам станет его очевидцем (Theod. I, 1Ь).

3) Определение характера отношений христианской церкви и государства

Константин попытался установить такой характер отношений между государством и церковью, чтобы, с одной стороны, предоставленная христианам свобода имела определенный смысл в рамках покровительственного отношения государства, а с другой стороны, эта свобода не должна была означать отсутствия контроля со стороны государства. Константин отнюдь не намеревался сделать христианскую церковь своеобразным "государством в государстве⁴³⁶, напротив, он старался сохранять над ней не только общий контроль, но и издавал распоряжения, означавшие явную зависимость церкви от государства⁴³⁷. Пожалуй, одним из самых ярких распоряжений Константина такого рода является специальный эдикт об установлении церковных штатов и замещении вакансий лишь в случае смерти клириков; в этом же эдикте говорилось о возвращении в курию тех лиц, которые обладали богатством и, став клириками, избежали налогового бремени и общественных повинностей (СТп XVI, 2, 3; 326 г.).

Константин постарался полностью поставить епископов под свой неусыпный контроль, очевидно, осознавая, что их прежнее гонимое положение не могло в один момент изменить их недоверчивого отношения к светской власти, да и само христианское понимание авторитета епископа, выработанное к этому времени, заставляло светскую власть относиться к этой ключевой фигуре церкви, по меньшей мере, внимательно, если не настороженно.

Вместе с тем, пристальное внимание Константина к лидерам церкви имело своей обратной стороной повышение авторитета последних. Высшие клирики получили право высказываться по религиозным вопросам на государственном уровне, и их мнение стало более весомым, чем в прежние времена мнение понтификов и авгуров (Grant M. P. 160). Высшие христианские клирики постепенно приобретали положение главных советников императора, и хотя Константин сам назначал их на эти посты, он относился к ним с должным уважением и даже говорил, что Бог доверил им судить его самого (Mac Mullen, 1984. Р. 168).

Письма Константина к христианским епископам дают понять, что он расценивал их как важных "государственных функционеров" (Grant M. P. 160), и в самом деле в течение его правления они стали оформляться в значимую и привилегированную прослойку правящего класса, занимая видное положение среди новой служилой знати, появившейся в Римской империи в связи с реформами Диоклетиана-Константина и в связи с переходом ее к системе домината. Как утверждает М. Грант (Grant M. P. 160), в Римской империи насчитывалось 1800 христианских епископов, из которых 1000 приходится на грекоговорящие провинции и 800 — на латиноговорящие. Многие из них были крупными землевладельцами, хотя некоторые имели весьма скромное положение. Епископы, обитавшие при дворе императора, имели обыкновение обедать вместе с Константином, по выражению Евсевия, как Апостолы, окружающие Христа в раю (Grant M. Р. 160).

Надо заметить, что Константин относился к авторитету епископов так, что он не должен был никоим образом умалять авторитета государственных чиновников и тем более его самого. Мало того, он готов был сам принять на себя роль верховного епископа вполне в духе того положения, которое определялось титулом Верховного понтифика, прилагаемым к другим императорским титулам. Его позицию в этом отношении очень ярко характеризуют его слова, обращенные к епископам и приводимые Евсевием: "Вы - епископы внутри церкви. Я же назначен Богом как епископ того, что лежит за пределами церкви" (Eus. Vita. IV, 24). И хотя в этой фразе нередко усматривают внешнюю позицию императорской власти по отношению к христианской церкви⁴³⁸, на наш взгляд, есть основания видеть здесь претензию на полный приоритет одной власти над другой. Эта фраза, впрочем, могла означать и осознание Константином своей ответственности за судьбы христиан, находившихся за пределами Римской империи, а также не только христиан⁴³⁹,но и язычников (Grattt M. P. 183)

4) Определение баланса между христианством и другими религиями

Политика Константина в отношении язычества, несмотря на его собственную прохристианскую позицию, отличалась исключительной умеренностью. Разумеется, император должен был, прежде всего, считаться с тем фактом, что подавляющее большинство населения Римской империи продолжало придерживаться языческих верований, хотя и не столь рьяно, как прежде. Несомненно, император был крайне заинтересован в лояльности этой части своих подданных? Поэтому и провозглашенный Миланским эдиктом принцип веротерпимости отнюдь не предполагал какого бы то ни было умаления старой религии. Терпимое отношение Константина к язычеству сохраняли и его преемники вплоть до Грациана⁴⁴⁰, то есть до того времени (380-е гг.), когда баланс между язычниками и христианами в Римской империи, и особенно в высших слоях ее населения, стал склоняться в пользу христиан.

Пока же Константин сохранял персональные связи со многими язычниками, и это нередко способствовало прямому покровительству языческим культам (Grant M. P. 177-178). Показательно, что Константин даже устроил при дворе своеобразный "салон", своего рода религиозно-философский дискуссионный клуб, участниками которого были представители языческой интеллигенции, относившиеся к проявляемому Константином интересу к христианству как к чему-то нелепому и даже оскорбительному (Grant M. P. 177), Константин отнюдь не намеревался порывать с традициями, связанными с язычеством, и совсем не желал казаться своим современникам прогрессивным новатором, открывающим новую эпоху римской истории. Следование практике правления своих предшественников, хотя бы даже внешнее, несомненно, занимало важное место в его политике. Мало того, адаптация христианства в правление Константина й последующая христианизация были бы невозможны, если бы й государство и церковь полностью отвергли античное наследие и не использовали бы доставшиеся от него традиции. Так, Константин принимал консульство несколько раз на протяжении своего правления в традиционном стиле, и на арке он изображен приносящим жертвы богам (Grant M. P. 178). Более того, он принял титул Великого Понтифика не только как часть императорской титулатуры, но и принимая на себя роль руководителя всего традиционного римского языческого культа⁴⁴¹. Важно отметить, что все последующие императоры, вплоть до Грациана и Феодосия, тоже носили этот титул, являвшийся самым что ни на есть ярким показателем их следования традиции и хотя бы внешней приверженности язычеству.

Не менее важной чертой правления Константина, демонстрировавшей его приверженность традиции, было поощрение культа императора, основанного на почитании рода Флавиев. И хотя этот культ в большей степени был распространен в провинциях, в самом Риме ежегодно устраивались 83-дневные празднества и игры, посвященные императорскому культу, относящемуся к роду Константина (Grant M. Р. 178).

Вместе с тем, Константин предпринял ряд первых шагов, направленных против язычества. Эти меры пока еще лишь только несколько осложняли жизнь приверженцам языческого культа, но к концу его правления они стали более решительными и серьезными. И хотя в его намерения явно не входила замена языческой религии в государстве христианской, эти первые шаги оказались примером для его преемников, постепенно продолжавших эту осторожную политику вплоть до 380-х годов, когда созрели условия для отделения языческой религии от государства.

Так, Константин в начале своего правления лишь отказался сам совершать жертвоприношения в храме Юпитера Капитолийского и проводить Секулярные Игры (Grant M. P. 179), но постепенно в ходе его правления Константин предпринял и ряд мер по ограничению языческой религиозной практики. Он запретил чиновникам совершать традиционные языческие жертвоприношения перед началом отправления ими своих обязанностей (Grant M. P. 180). Как сообщают церковные историки, язычникам запрещено было приносить жертвы, обращаться к оракулам и таинствам, устанавливать изображения языческих богов и совершать языческие празднества (Soz. I, 8; Ср. Theod. I, 2). Языческие храмы подвергались безжалостным грабежам со стороны фискальных чиновников Константина под каждым удобным предлогом (Williams. P. 207), причем самым серьезным предлогом стало строительство новой столицы Римской империи - Константинополя⁴⁴², когда конфискации включали даже сдирание золотого покрова с языческих культовых статуй (Grant M. P. 180). По приказу Константина были разрушены некоторые языческие храмы — Эгейский в Киликии, Ге-лиопольский в Сирии и еще один храм в Финикии (Grant M. P. 180). Основанием для такого вандализма послужили обвинения со стороны христиан относительно сексуальных извращений, будто бы практиковавшихся в этих храмах, и акция Константина вызвала бурное ликование со стороны христианских писателей, особенно Евсевия (Eus. Vita HI, 53— 58). Константин приказал уничтожить труды языческого писателя Пор-фирия, выступавшего с суровыми обвинениями против христиан в конце III в. В 325 г. под давлением христианских епископов Константин предпринял первую попытку запретить гладиаторские игры, которая, впрочем, не имела никакого успеха (Grant M. P. 180—181). Столь же неудачной оказалась и попытка Константина запретить гаруспиции (Grant M. Р. 181).

В целом Константин оставался довольно терпимым по отношению к языческим культам, как публичным, так и частным, хотя после 324 г. его отношение к ним стало более враждебным⁴⁴³. Особенно это касалось гадательных обрядов, проводимых по ночам, и астрологии, в чем император усматривал опасность политически подрывной деятельности. Впрочем, такое отношение не мешало ему самому консультироваться с астрологами и заглядывать в Сивиллины книги (Grant M. P. 181⁴⁴⁴).

Несомненно, что в задачи Константина не входило полное уничтожение языческого культа. Его целью, как отмечает М. Грант, было ослабление языческой практики и уничтожение лишь явно предосудительных черт язычества, но он оставил структуру старой религии нетронутой (Grant M. P. 182). В то же время вряд ли есть основания согласиться с мнением М. Гранта, что после победы над Лицинием в 324 г. Константин предпринял ряд мер, которые постепенно превращали "христианскую веру в нечто подобное официальной религии Римской империи".

По отношению к другим религиям Римской империи Константин также сохранял терпимое отношение, хотя, возможно, он не чувствовал к ним особой симпатии, особенно по отношению к иудаизму, возлагая, как и многие его современники, значительную часть вины за гибель Христа на иудеев. Впрочем, явных проявлений этой антипатии за время его правления бьщо не столь уж много, развечто наказание евреев, которые попытались восстановить Иерусалимский храм и закон, запрещающий иудеям проводить обряд обрезания над их рабами-христианами (Grant M. P. 181), хотя последнее больше вписывается в прохристианские мероприятия Константина, нежели в антииудейские.

Для лучшего понимания роли Константина в христианизации Римской империи необходимо рассмотреть вопрос о мотивах, которые толкали его на преобразования, и выявить черты его личности, которые этим преобразованиям способствовали.

Источники, содержат различные характеристики этого императора, и, разумеется, эти характеристики зависят от религиозной ориентации авторов, дававших их. Одни восторженно хвалили его, другие — ругали, и, таким образом, мы не имеем "сбалансированного" (Grant M. P. 221) взгляда на Константина в источниках. Обратимся в первую очередь к языческим авторам.

Аврелий Виктор называет правление Константина "милостивым" (A. Viet. Caes. XLI, 17), а его мудрость - божественной, "если бы он не открыл доступа к общественным должностям людям, мало достойным" (Ibid., XLI, 20). Последнее замечание вполне вписывается во взгляды старой римской знати на знать новую, сформировавшуюся в период реформ Диоклетиана-Константина. Биограф отмечает благочестие императора и говорит, что на него смотрели почти как на бога (Ibid., XLI, 3—4), хотя и не уточняет, почитатели какой из религий смотрели на него таким образом. Впрочем, описание правления Константина у Аврелия Виктора сопровождается одной ремаркой, которая ясно говорит о том, что автор был вынужден многое умолчать в характеристике первого христианского императора: "все же при столь высоком уме правителя и при наилучших нравах в государстве⁴⁴⁵даже самые незначительные пороки ярко проявляются и потому легко замечаются: мало того, они приносят даже очень много зла, потому что при доблести правителя легко могут быть признаны за добродетель и вызвать подражание" (Ibid;, XLI, 21). На наш взгляд, в столь глубокомысленном высказывании звучит недовольство автора именно прохристианской политикой Константина.

Евтропий подчеркивает выдающиеся качества Константина, его стремление воплощать все им задуманное и желание быть первым во всем на свете (Eutr. Brev. Χ, 5), доброту, кротость и дружелюбие (Ibid., X, 7, 2), отмечая, что император был наделен многими телесными и духовными дарованиями (Ibid., X, 7,1). Языческий историк отмечает военные таланты императора, его осведомленность в гражданских искусствах и благородных науках (Ibid., X, 7, 2), а также справедливость его законов⁴⁴⁶(Ibid., X, 8, 1). При этом интересно, что направление развития качеств личности Константина в трактовке Евтропия прямо противоположно направлению, описанному христианскими авторами: "В начальное время своего правления (т. е. до Миланского эдикта - М. К.) он может быть уподоблен лучшим правителям, в последующем же — посредственным" (Ibid., X, 7, 1).

Оценке Евтропия относительно направленности правления Константина созвучна оценка, данная в "Извлечениях о жизни и нравах римских императоров": "Он был скорее насмешник, чем льстец; отсюда в народе распространилась о нем такая шутка, что его прозвали Трахалой⁴⁴⁷: десять лет он был весьма представительным, двенадцать последующих — разбойником, а десять последних — мотыльком из-за своей чрезмерной расточительности"⁴⁴⁸. Очевидно, что в этом высказывании сквозит антихристианская оценка деятельности Константина: первый период правления — примерно до Миланского эдикта и первых прохристианских мероприятий, второй период — борьба с Лицинием,· донатистами, арианами, включая Никейский собор, третий период — покровительство церкви и расширение льгот клирикам, основание Константинополя, выделение материальных средств в пользу церквей.

В оценках христианских авторов⁴⁴⁹Константин предстает в виде личности, в которой гармонично сочетаются телесная красота (высокий рост, крепкое телосложение, физическая сила и ловкость)⁴⁵⁰, нравственное совершенство⁴⁵¹(скромность, благочестие, вежливость, общительность, чувство юмора) и государственная мудрость. Именно эта гармония тела, души и ума, по мнению многих христиан IV века, обратила этого императора к единственно правильной и спасительной вере. Возможно, момент достижения такой гармонии в развитии личности Константина в глазах тех же христиан приходился либо на битву у Миль-вийского моста, либо на момент издания Миланского эдикта.

На наш взгляд, религиозная политика Константина определялась не означенным выше гармоничным сочетанием, а, напротив, телом, разумом и душой в отдельности и в разные периоды его правления.

Так, телом Константин был ближе к эллинистической и римской традиции. Это проявлялось в его военных кампаниях, в роскошной жизни⁴⁵², приличествующей императору-доминусу, а отнюдь не христианскому монаху-отшельнику, в достаточно активной сексуальной жизни, о чем свидетельствует немалое количество его детей, в его властолюбии и жажде славы, присущей каждому истинному римлянину, в его жестоком отношении к противникам скрытым и явным.

Разумом Константин был полностью отдан интересам государства, его единства и могущества. В этом отношении альянс с христианством представлялся ему одной из мер по укреплению империи и политической системы домината. Этой цели, как было показано выше, служили Миланский эдикт и Никейский собор, на это были направлены мероприятия Константина в пользу клириков и церкви, чтобы сделать их верными союзниками императорской власти. Этой же цели служили умеренная политика в отношении язычества и других религий Римской империи и общий принцип веротерпимости в государственной религиозной политике.

В душе Константин испытал, пожалуй, лишь два сильных надлома, которые способствовали значительным изменениям в его характере

и нашли отражение в его деятельности. Первый надлом произошел в момент передачи власти от августов к цезарям в 305 г. и сделал Константина подозрительным, мстительным, жестоким и не стесняющимся в средствах для достижения поставленной цели. Результатом этого душевного надлома стало то, что Константин выступил инициатором продолжительной гражданской войны и добился власти, уничтожая всех своих противников. Это же душевное потрясение заставило его изменить религиозную ориентацию, отказаться от слепого следования официальной религии и заключить спустя несколько лет союз с христианством. Второй надлом Константин испытал в результате трагического эпизода 326 г., связанного с сыном Криспом и женой Фаустой. По распространенной еще в древности версии, Фауста пыталась обольстить Криспа или оговорить его с тем, чтобы он не стал препятствием для ее сыновей. Наветы Фаусты достигли цели, и Крисп был убит по приказу Константина. Затем император-сыноубийца, то ли узнав, что страшный приказ не имел под собой никаких оснований, то ли по наветам на Фаусту, обвиненную свекровью Еленой в сожительстве с рабом, сам утопил свою жену в бассейне с горячей водой (Федорова. С. 204—205)⁴⁵³. Убийство двух самых близких и любимых людей оказалось страшным ударом для Константина, тем более что это убийство было совершено им самим. Многие авторы отмечают, что это потрясение способствовало усилению его прохристианской политики в гораздо большей степени, чем Никейский собор. Можно предположить, что это убийство не позволило Константину принять крещение в то время, когда он почти стал признанным лидером церкви, и отложить его еще на десять лет. Наконец, этим потрясением можно объяснить и основание новой столицы, и ту расточительность, особенно в отношении христианской церкви, которую отмечали языческие авторы.

Таким образом, в религиозной политике Константина, как и во всех остальных его мероприятиях, далеко не последнюю роль играл личный фактор и черты его характера, которые, как и у всякого человека, отнюдь не представляли собой абсолютной гармонии.

В целом, христианизация Римской империи, проводимая Константином, была постепенной, так как он проявлял в этом присущую ему осторожность. Это находит достаточно ясное отражение в нумизматике: христианская символика проникала в его монеты очень медленно (Grant M. P. 155, 179), и они долго сохраняли осторожную двусмысленность, позволявшую трактовать их в соответствующем религиозном духе как язычникам, так и христианам (Marcus, 1974. Р. 99).

Общий дух законодательства Константина отражал переход их автора и инициатора к христианству или, как выразился М. Грант, "признаки христианского мышления" (Grant M. P. 184). Эти признаки можно проследить не во всех, но по крайне мере в некоторых его законах, но вряд ли есть основания считать все законодательство Константина, даже относящееся только к религии, христианским. Первые признаки христианской гуманности⁴⁵⁴были слабо различимы на фоне обычных суровых и даже жестоких законов, но, как и во многом другом, Константин задал здесь тон для своих преемников и положил начало христианизации римского права.

Возможно, есть основания считать, что и меры Константина по моральному оздоровлению римского общества были приняты под христианским влиянием, хотя их близость по времени к скандалу, связанному с Фаустой и Криспом, позволяют видеть здесь скорее реакцию императора на этот скандал, чем его стремление ограничить сексуальную распущенность его подданных.

Значение мероприятий Константина в пользу христианства и общая оценка его религиозной политики могут быть рассмотрены с разных сторон. С точки зрения христианской церкви эти меры, несомненно, могут считаться подлинной революцией и пово'ротным пунктом в истории. Христиане не только получили императорское покровительство и патронаж, но помимо этого христианство вступило в принципиально новый альянс с римским государством, в котором императорская власть навязывала церкви единство (Williams, p. 204). Этот альянс открывал перед христианством блестящие перспективы.

С точки зрения политической выгоды союза с христианством за время правления Константина еще не стали очевидными, и даже вмешательство в дела церкви вполне вписывалось в рамки традиционных императорских обязанностей, которые состояли в том, чтобы обеспечивать защиту государства со стороны могущественного Бога, выказывая ему должное почитание и благочестие (Williams. P. 204). Говоря о политической стороне религиозной политики Константина, вряд ли можно согласиться с точкой зрения, что Константин принял христианство только из политических соображений⁴⁵⁵. Склонность самого Константина к христианству, несомненно, была подлинной, но вряд ли ортодоксальной: едва ли он был тронут образом страдающего Христа, но его впечатлял образ великого Бога, которого он мог привлечь на свою сторону как властелин мира, который принес ему победу и могущество (Williams. Р. 204; Grant M. P. 221-222).

Пожалуй; одним из самых серьезных аргументов в пользу крайне осторожной позиции Константина по отношению к язычеству является тот факт, что сам он практически всю жизнь при всей своей склонности к христианству формально оставался язычником, откладывая процедуру крещения едва ли не до последнего своего дня⁴⁵⁶. В литературе приводятся самые различные объяснения этой отсрочки⁴⁵⁷, но наиболее приемлемым, на наш взгляд, является то, что Константин стремился следовать принципу веротерпимости, провозглашенному в начале своего правления, на личном примере. И следование этому принципу, являясь центральным пунктом его религиозной политики, позволяло императорской власти балансировать между различными социальными группировками, которые чаще всего выражали свои программы в религиозной оболочке. Веротерпимость Константина определялась не столько его личными религиозными пристрастиями, сколько политической ситуацией в Римской империи, которая оставалась в целом стабильной, в том числе и по причине сбалансированности религиозной политики. Следует заметить, что, несмотря на крещение, принятое перед самой смертью, Константин после кончины был причислен, как и большинство его предшественников, к богам (Grant M. P. 215) язычниками, явно не желавшими замечать его обращения в христианскую веру. Впрочем, этот эпизод отнюдь не умаляет того факта, что Константин действительно был первым христианским императором и что именно за осуществленный им поворот Римской империи в сторону христианства он был признан Великим.

Одна из центральных проблем "Константиновой революции" состоит в том, насколько происходившие во время его правления изменения опирались на античную традицию и насколько они от нее отходили. На наш взгляд, сама "Константинова революция" в большей степени стремилась опираться на эти традиции, чем последующая за ней христианизация Римской империи. Константин не стремился возвысить христианство настолько, чтобы окончательно порвать с наследием его предшественников. Такой разрыв был невозможен уже в силу того, что практически во всех направлениях своей деятельности он выступил как продолжатель Диоклетиана, завершая, развивая и совершенствуя начатые им реформы. Но Константин наметил основные модели религиозного развития Римской империи, о которых говорилось выше. Эти модели в процессе своего дальнейшего развития должны были привести к постепенному разрыву с основными античными традициями, вот почему справедливо продлить "Константинову революцию" до времени правления Феодосия, при котором намеченные Константином модели получили логическое завершение.

Вместе с тем, последовавшая за смертью Константина христианизация носила отпечаток перемен, происходивших во всех структурах позднеантичной цивилизации, и находилась в тесной связи с ними. Об этом подробнее пойдет речь ниже, но пока следует заметить, что вряд ли возможно согласиться с точкой зрения Гиббона, что обращение Константина и его подданных в христианство было одной из главных причин последующего через почти полтора столетия падения Западной Римской империи, что именно это открыло ворота для разрушительных сил (Jordan. P. 193). IV век был временем, когда мировая история меняла свое направление (Cochrane. P. 212, 217) и когда вступали в силу многие факторы исторического развития, среди которых христианство едва ли занимало ведущее место, хотя это место и было далеко не последним. Возможно, христианизация лишь ускоряла перемены, происходившие в римском мире (Grant M. P. 223), но нет никаких оснований считать этот процесс главным фактором гибели античной цивилизации.

Как пишет С. Вильяме: "Ко времени смерти Константина в 337 г. радикальная трансформация римского мира была, в сущности, завершена. Наиболее заметными признаками перемен для людей того времени (в зависимости от их взглядов) были: безопасность границ; могущественный, блистательный император, правивший миром из своей новой и великолепной столицы на востоке; новая религия Христа, видимая везде в строительстве церквей и влиятельных фигурах епископов, торопящихся выполнить свои дела как высокие должностные лица; процветающие загородные поместья и виллы крупных землевладельцев; "кормушки" в виде гражданских должностей и быстро распространяющиеся новые титулы, униформы и звания; похожая на саранчу армия чиновников с бесконечными переписями населения и пересчетами налогов; и усиление гнета на бедных людей и крестьян" (Williams. Р. 208). Перемены, описанные выше, оказались необратимыми, и в этом состоит главное значение правления Константина и его вклада в христианизацию Римской империи. Именно с этого правления начинается многовековая история европейских христианских монархий (Курбатов, 1988. С. 113) и история христианства как мировой религии.