3. Победа христианства над язычеством и Христианская Римская империя

После поражения в споре об алтаре Победы языческая оппозиция в римском сенате в течение пяти лет не возобновляла попыток вернуть старой религии утраченные привилегии. Борьба с язычеством отошла на второй план и для христиан в связи с противоборством между Амвросием и арианами, захватом узурпатором Максимом Италии и войной императора Феодосия с Максимом.

Политика Феодосия в отношении язычества на востоке, в общем-то, не выходила за рамки веротерпимости его предшественников. Оказывая явное покровительство христианству, Феодосии, тем не менее, не предпринимал решительных мер против язычества (Williams & Friell. P. 57). Вероятно, ему было известно о споре между Амвросием и Симмахом, но в источниках нет данных о прямой реакции востока на события в Медиолане и Риме. Можно лишь предположить, что такой реакцией был закон, изданный в мае 385 г. (CTh XVI, 10, 9), который подтверждал эдикт от 381 г. о запрещении жертвоприношений, связанных с предсказаниями будущего, но содержал более жесткие, чем ранее, выражения и угрожал нарушителям смертной казнью.

Этот закон, по мнению исследователей (Чернявский. С. 613; King. Р. 73), дал повод наиболее рьяным христианам развернуть настоящее наступление на язычество. Преторианский префект Востока Цинегий, занимавший эту должность с 384 по 388 гг., провел беспрецедентную экспедицию по уничтожению языческих храмов, поддержанную фанатичными христианами и монахами, чаще действовавшими по собственной инициативе1.

Знаменитый оратор Либаний в 388 г. адресовал Феодосию яркую речь в защиту храмов, которая позволяет выяснить многие подробности этих событий. Либаний подчеркивает, что Феодосии "не отдавал приказа о закрытии храмов, не воспрещал доступа в них; не устранил из храмов и с жертвенников ни огня, ни ладана, ни обрядов почитания другими воскурениями". Однако христианские фанатики действуют, по мнению оратора, вопреки политике веротерпимости императора: "Эти черноризники, которые прожорливее слонов и нескончаемой чередой кубков изводят тех, которые сопровождают их попойку песнями, а между тем стараются скрыть эту свою невоздержанность путем искусственно наводимой бледности — несмотря на то, что закон остается в силе, спешат к храмам, вооружившись камнями и ломами, иные за неимением орудий действуют руками и ногами..." (Lib. Or. XXX, 8). "...Эти люди... утверждают, что борются с храмами, — продолжает оратор, акцентируя внимание на корыстные побуждения христиан, -а между тем война эта служит источником дохода, так как, пока одни нападают на храмы, другие похищают у бедняг их имущество — как сбережения с дохода с земли, так и насущный хлеб. Так, напавшие уходят с добром, награбленным у взятых ими приступом. А им этого недостаточно, но и землю они присваивают себе, заявляя, что она посвящена..." (Lib. Or. XXX, 11). Либаний отмечает, что эти бесчинства происходят повсеместно, но большее распространение они имели в сельской местности (Lib. Or. XXX, 9), что дает основание оратору назвать эти акции настоящей войной с земледельцами в мирное время (Lib. Or. XXX, 13).

Либаний достаточно убедительно показывает, что борьба с язычеством велась "снизу" при явном попустительстве властей. Внешне же Феодосии оставался верен принципу веротерпимости: язычники назначались им на важные государственные должности, храмы продолжали функционировать, отправлялись языческие обряды. Терпимость Феодосия по отношению к язычеству можно объяснить не столько его нежеланием следовать моделям своих предшественников2 и не столько желанием избежать силы в подавлении язычества (King, p. 74), сколько политической ситуацией в империи, которая при всем благоволении императора к христианству пока не позволяла ему перейти к решительным мерам. Нестабильность внутренней и внешней обстановки заставляла Феодосия лавировать и ждать подходящего момента. Потворство властей бесчинствам в отношении языческих храмов в известной мере удовлетворяло христиан, а язычники были рады тому, что у них осталось, как отмечает тот же Либаний (Lib. Or. XXX, 7).

Обеспечив себе такой политикой относительно прочный мир на востоке, Феодосии провел победоносную кампанию против Максима и, как уже отмечалось, с 388 по 391 гг. находился на западе. Здесь его политика в отношении язычества тоже на первых порах не выходила за рамки веротерпимости и была подчинена общей цели — обеспечить политическую стабильность в империи (Matthews, 1975. Р. 227). Феодосии даже оказал покровительство языческой аристократии и предоставил главным ее представителям почетные должности. Так, Флавиан в 389 г. получил пост quaestor sacri palatii, а в 390 г. стал преторианским префектом Италии; Аврелий Виктор в 388—389 гг. был префектом Рима; Симмаху было быстро оказано прощение за поддержку Максима, и в 391 г. он стал консулом; Альбин, происходивший из солидной языческой фамилии, был назначен префектом города с 389 до 391 г. (Matthews, 1975. Р. 231).

Терпимое и даже покровительственное отношение Феодосия к древней религии с его появлением на западе позволило язычникам питать новые надежды и, несомненно, явилось поводом для новой петиции римского сената о восстановлении алтаря Победы. Вероятнее всего, это произошло в период с октября до декабря 388 г., то есть сразу после победы над Максимом, после которой император, видимо, должен был благосклонно выслушать просьбу язычников, и до столкновения Феодосия с Амвросием по поводу беспорядков в Калиннике3. В литературе подвергается серьезному сомнению свидетельство Пеевдо-Проспера4 об участии Симмаха в этом посольстве (Malunowicz, p. 84, 121). В источнике говорится, что речь Симмаха вызвала такой гнев императора, что он приказал увезти оратора на крестьянской повозке за сто миль от Медиолана. При всей горячности и вспыльчивости Феодосия очень трудно поверить, что он мог позволить себе такое обращение с виднейшим представителем римской аристократии. Кроме того, против участия Симмаха в этом посольстве сената говорит и тот факт, что поддержка Максима, которому он адресовал яркий панегирик в начале 388 г., на некоторое время поставила его в очень затруднительное положение перед Феодосием. Оратору удалось полностью реабилитироваться только к 39G г., когда он был назначен консулом на 391 г. (Matthews, 1975. Р. 230—231). Вряд ли подлежит сомнению, что Симмах до этого времени не мог дать Феодосию повод для подозрений в нелояльности и решиться возглавить новую делегацию сената.

Как и до этого, об очередной петиций язычников стало известно Амвросию. Спустя несколько лет епископ написал о судьбе этой петиции следующее: "Впоследствии же я лично обратился к всемилостивейшему императору Феодосию и не колебался говорить ему в лицо. Он, получив такого рода обращение посольства сената, хотя не весь сенат обращался с просьбой, разъяснению моему в конце концов вынес одобрение. И таким образом в течение нескольких дней я не подходил к нему, и он не воспринял это с досадой, потому что я делал это не ради своей выгоды, и не смущался говорить перед царем то, что и ему самому и душе моей было бы полезно" (Amb. Ер. 57, 4). Итак, и на этот раз, благодаря вмешательству Амвросия, петиция сената была отвергнута.

Летом 389 г. Феодосии совершил триумфальный въезд в Рим. Наряду с традиционными для римских императоров церемониями Феодосии посещал христианские базилики и могилы христианских мучеников (Matthews, 1975. Р. 228). По свидетельству Августина, император приказать сохранить в Риме языческие статуи, которые украшали город или были произведениями известных мастеров, а остальные — разрушить (Aug. DCD, V, 26). Под влиянием римского епископа Сиридая была проведена реформа древнего календаря, в основе которого лежал языческий культ: 9 августа был издан эдикт, устанавливавший норму праздничных дней в соответствии с христианскими обрядами (Чернявский. С. 657).

Решительный поворот в политике Феодосия по отношению к язычеству произошел лишь в начале 391 г. К этому времени позиции Феодосия на западе значительно укрепились, и во всей Римской империи наметилась определенная политическая и социальная стабильность.

Однако главную роль, на наш взгляд, здесь всё же сыграл установившийся к этому времени характер отношений между императором и церковью и ее лидером на западе Амвросием Медиоланским. Вряд ли можно считать простым совпадением, что закон против язычества был издан через два месяца после церковного покаяния Феодосия. Связь этих двух событий представляется несомненной.

Закон от 24 февраля 391 г. был адресован Альбину, префекту Рима, и запрещал жертвоприношения, как публичные, так и частные, закрывал доступ в храмы, осуждал почитание изображений, созданных человеческой рукой, и определял штраф в 15 фунтов золота тем должностным лицам, которые уклонялись от соблюдения закона (CTh XVI, 10, 10). Этот эдикт выходил за рамки всего предшествующего законодательства против язычества (Matthews, 1975. Р. 236) и открывал новый и последний этап борьбы с ним.

Аналогичный эдикт был адресован 16 июня того же года префекту Египта (CTh XVI, 10, 11). Несомненно, этот эдикт явился своеобразной санкцией для нового произвола и бесчинств христиан, которые под руководством александрийского епископа Феофила разорили и разрушили знаменитый храм Сераписа, не уступавший по великолепию храму Юпитера Капитолийского в Риме и Зевса Олимпийского. Вот как описывает это событие Феодорит:

Феофил "освободил город Александрию от идольского заблуждения, ибо не только разрушил до основания идольские капища, но и открыл обольщенным хитрости обольщавших жрецов. Устроя из меди и дерева пустые внутри статуи и прилаживая их спины к стенам, они делали в стенах тайные ходы. Потом, через недоступные места проникая туда и скрываясь внутри статуй, приказывали через них всё, что хотели, а слушавшие, вдаваясь в обман, исполняли приказания. Мудрейший архиерей, при разрушении капищ, открыл это обольщенному народу. Вошедши в храм Сераписа, а это был, по словам некоторых, самый огромный и прекрасный храм на всей земле, Феофил увидел статую чрезвычайной величины, которая своей величиной пугала жителей. Да и кроме величины, ходила ложная молва, будто кто приблизится к этой статуе — тотчас потрясется земля, и всё подвергнется совершенной гибели. Но, почитая такие рассказы бреднями пьяных старух и презирая огромность статуи, как бездушного тела, Феофил приказал одному, державшему в руках топор, живо рубить Сераписа. Когда тот ударил, все завопили, испугавшись известной каждому' молвы. А Серапис, приняв удар, и боль не почувствовал, потому что был деревянный, и даже не испустил голоса, как тело бездушное. Как скоро потом отсечена ему была голова, изнутри его выбежало целое стадо мышей: значит, бог египтян был жилищем этих животных. Наконец, рассекши его на малые части, предали их огню, а голову влачили по всему городу. Поклонники Сераписа смотрели на это и смеялись над слабостью того, кому прежде поклонялись. Таким-то образом демонские капища разрушаемы были на всей земле и морях" (Theod. V, 22).

После наведения порядка на западе Феодосии осенью 391 г. вернулся в Константинополь Западные провинции формально оставались под властью Валентиниана II, который все эти годы находился в тени и фактически был сослан Феодосией в Галлию. Могущественный император даже не удостоил Валентиниана чести сопровождать его во время визита в Рим5. Некоторые историки высказывают предположение, не лишенное определенных оснований, что Феодосии, отправляясь на восток, доверил Амвросию руководство политическими делами Италии (Campenhausen. S. 244-245; Palanque, 1933. P. 253; Paredi, 1974. P. 123). Прямого подтверждения этому в источниках нет, но ход событий позволяет полагать, что на Амвросии в это время лежала какая-то доля политической ответственности. Так, когда возникла угроза Северной Италии в связи с вторжением варваров в Паннонию и жителей Медиолана объяла паника, префект вместе со знатными людьми города обратились к Амвросию с просьбой, чтобы он отправился в Галлию к Валентиниану II с целью обеспечения мира для Италии (Amb. DOV, 24). Вероятно, в самой Италии не было достаточно войск для отпора варварам, а Валентиниан не мог самостоятельно распоряжаться войсками. Положение молодого императора после отъезда Феодосия даже ухудшилось ввиду постоянной опеки со стороны Арбогаста6, который занимал пост начальника пехоты (magister militum) и, видимо, был специально приставлен к Валентиниану II Феодосией для контроля (Amb. DOV, 25).

Арбогаст был язычником (Amb. En. Ps. XXXVI, 25; Paul. 26, 31). Это обстоятельство, видимо, сыграло решающую роль в организации нового, уже 4-го по счету посольства языческой части сената с целью восстановления утраченных привилегий древней религии. Новой петиции язычников способствовала и установленная Феодосией относительная стабильность в империи, и затруднительное положение Валентиниана II, и отсутствие Амвросия, который, судя по всему, ничего не знал о новом посольстве (Amb. Ер. 57, 5). Однако Валентиниан, по свидетельству того же Амвросия, "перед днем смерти отказал в привилегиях храмам, несмотря на нажим тех, кого он мог опасаться; присутствовала толпа язычников, умолял сенат: он не боялся не понравиться людям, чтобы Тебе одному понравиться во Христе" (Amb. DOV, 52). Спустя некоторое время после этого (15 мая 392 г.) Валентиниан II был найден мертвым в своем дворце в Виенне7.

В источниках V в. и в исторической литературе можно встретить точку зрения, что существовал заговор язычников во главе с Арбогас-том и Евгением, занявшим трон, с целью свержения Валентиниана II (Soc. V, 25; Zos. IV, 54; Eun. 82-83; Адамов. С. 71 и др.). Такая версия имеет под собой некоторую основу, но в то же время вызывает и серьезные сомнения.

Недовольство язычников Валентинианом слишком очевидно, чтобы полностью исключить его из ряда причин гибели императора8. Однако самые близкие по времени западные источники не только не содержат указаний на заговор, но и не говорят ничего определенного относительно того, был ли Валентиниан убит, или это было самоубийство (Amb. DOV; Ер. LIII; Aug. DCD, V, 26; Ruf. II, 31; Paul. 26). Лишь один Иероним определенно сообщает, что Валентиниан был убит, а его труп был повешен, чтобы имитировать самоубийство (Hier. Ер. 40, 5). Амвросий, который был ближе всех к этим событиям, вначале склонялся к мнению, что император был убит, и именно это мнение прослеживается в его речи "На смерть Валентиниана". Однако спустя три года епископ, возможно, переменил свою точку зрения, судя по его высказываниям в речи "На смерть Феодосия", в которой Амвросий не находит Валентиниану места на небе вместе с Грацианом (Amb. DOT, 39, 40, 52). Кроме того, у Амвросия, за исключением приведенной выше цитаты о нажиме со стороны язычников, нет ни одного намека на заговор языческой партии с целью свержения законного императора. Вряд ли можно сомневаться, что существование такого заговора нашло бы отражение в христианской пропаганде того времени.

Против версии заговора и участия в нем Евгения говорит и тот факт, что последний был провозглашен императором лишь спустя три месяца после смерти Валентиниана II — 22 августа 392 года (Matthews, 3975. Р.239). К тому же Евгений был хотя и нетвердым, но христианином (Amb. Ер. 57; Paul. 31; Soz. VII, 22; Phil. XI, 2). Следует принять во внимание также и то, что Евгений был слишком скромной фигурой, чтобы на него можно было делать ставку в таком деле, как свержение императора: он был сначала ритором и имел репутацию красноречивого оратора, а потом занимал пост начальника канцелярии (Soc. V, 25; Eun. 84-85; PLRE Eugenius 6).

Недостаточно ясными представляются в этом деле мотивы Арбогаста. Совершенно очевидно, что он превышал рамки контрольных функций, которые были возложены на него Феодосием. Можно предположить, что Арбогаст, устраняя Валентиниана, действовал на первых порах в угоду Феодосию и, имел целью способствовать установлению его единоличного правления над всей Римской империей или передаче власти над западными провинциями одному из его сыновей9. Изменению первоначальных намерений Арбогаста, возможно, способствовало падение преторианского префекта Востока Татиана, язычника по вере, устраненного Феодосием в 392 г, (King. P. 82—83). Толчком к решительным действиям против Валентиниана для Арбогаста мог послужить отказ императора удовлетворить прошение язычников. Несомненно, фактор языческой оппозиции сыграл в этих событиях определенную роль, но Арбогаст постарался убедить современников и самого Феодосия в том, что Валентиниан покончил с собой и что языческая оппозиция совершенно к этому непричастна. И вообще упоминание о 4-й делегации сената в Галлию к Ваяентиниану II содержится только у Амвросия и Павлина, который, кстати, путает эту делегацию со второй. Возможно, молчание других источников явилось, следствием пропаганды Арбогаста и его стремления ограничить до минимума информацию о последних днях жизни императора. Руфин сообщает, что на восток к Феодосию даже специально были посланы священники, которые свидетельствовали перед ним, что Арбогаст не был замешан в "злодейском убийстве" (Ruf. II, 31).

Выдвижение Евгения тоже было связано с Арбогастом: языческие источники прямо указывают на то, что Арбогаст сделал Евгения императором против его воли (Eun. 84—85; Zos. IV, 54), По выражению Дж. Мэттьюза, Евгений, будучи образованным римлянином, представлял подходящий цивилизованный фасад для режима, варварского военачальника (Matthews, 1975. Р.,240).

Хотя политика Евгения диктовалась на первых порах Арбогастом, целью ее с самого начала не являлась реставрация язычества. Прежде всего, новые правители попытались выяснить отношение к своим действиям Феодосия, направив на восток посольство. Феодосии же вначале вел себя неопределенно по отношению к новому режиму и дал посольству Евгения уклончивый ответ (Ruf. II, 31; Eun. 84-85; 88-89; Zos. IV, 55).

Неопределенность позиции Феодосия, несомненно, сказалась и на поведении Амвросия (Dudden. P, 423). Епископ не ответил на письма Евгения, с которым он был знаком еще до гибели Валентиниана II (Bloch. P. 226). Причину своего молчания Амвросий объяснял предвидением отступничества Евгения (Amb. Ер. 57, 11), хотя такое объяснение не делает чести Амвросию с точки зрения христианских норм.

Следует полагать, что в данном случае Амвросием в большей степени руководили политические соображения, нежели религиозные чувства. Ответ Евгению и тем более поддержка его режима могли привести Амвросия к конфронтации с Феодосием, отношение которого к новому режиму Амвросий еще не знал. Кроме того, покровительство церкви людям, прямо или косвенно причастным к гибели законного императора, могло дискредитировать Амвросия в глазах верующих, среди которых наверняка ходили самые разные слухи о смерти Валентиниана II. Вероятно, Амвросий сознавал, что его молчание неизбежно подтолкнет Евгения к язычникам10, но в этой политической ситуации он совершенно определенно делал ставку на Феодосия, ибо хорошо знал его благочестие и покровительство церкви, да и пример Максима ясно показал, сколь ненадежны и кратковременны узурпации власти.

Феодосии же еще до конца 392 г. достаточно очевидно продемонстрировал свою позицию. Прежде всего, он дал отказ на предложение Евгения разделить с ним консульство 393 года и вместо этого принял консульство сам вместе со своим военачальником Абунданцием (Matthews, 1975. Р. 239).

В начале ноября 392 г. Феодосии показал, что он не изменил своей политики по отношению к язычеству: был издан знаменитый впоследствии закон, фактически упразднявший всякий языческий культ (CTh XVI, 10, 12). Закон касался всех без исключения, запрещал любые жертвоприношения (они приравнивались к оскорблению величества) и почитание ларов, гениев и пенатов; осуждал людей, почитавших изображения, созданные человеческой рукой, предписывал конфискацию храмов и мест отправления языческого культа и передачу их в фиск; устанавливал штраф за потворство нарушениям, поощрял информаторов и угрожал должностным лицам, не применяющим этот закон. Таким образом, Феодосии запретил все виды языческой религиозной практики (King. P. 85)11. Этот эдикт справедливо называют "свидетельством о смерти язычества" (Донини. С. 266) и "концом легальной протекции древней религии" (Hyde. P. 216). По существу, с изданием этого закона завершилась законодательная борьба с язычеством на Востоке.

Дополнительным актом Феодосия, который явился знаковым событием для всей истории античности, можно считать запрещение в 393 г. Олимпийских игр, насчитывавших к этому времени уже более чем тысячелетнюю историю. Олимпийские игры в IV в. еще проводились, но в глазах христиан они являлись языческим символом, ассоциировавшимся с Зевсом и всем сонмом олимпийских богов, и поэтому подлежали запрету. Это был еще один серьезный удар по античному наследию.

После Феодосия, в правление его сына Аркадия, борьба с язычеством на Востоке велась со стороны государства и церкви уже чисто практическими мерами: путем организации миссий с целью обращения язычников, насильственного разрушения храмов и т. п. (Болотов, т. III. С. 91). Из законов, изданных после смерти Феодосия в самом конце IV в., следует отметить закон о полной отмене всех привилегий для служителей языческого культа (CTh XVI, 10, 14) от 7 декабря 396 г. и закон о разрушении языческих храмов в сельской местности (CTh XVI, 10, 16) от 10 июля 399 г., но эти законы можно рассматривать уже как дополнения к упомянутому закону Феодосия 392 г.

В январе 393 г. Феодосии провозгласил августом своего второго сына Гонория12. Это явно указывало на намерение Феодосия сделать Гонория правителем западных провинций Римской империи и лишало Евгения последней надежды на признание. В ответ на это Евгений, в свою очередь, не признал Гонория (Matthews, 1975, р. 239).

В начале своего правления Евгений пытался сопротивляться всё возраставшему давлению на него язычников. Очевидно, сразу после провозглашения его императором к нему в Галлию была направлена новая делегация римского сената с просьбой возвратить алтарь Победы в курию и вернуть привилегии храмам и их служителям13. Тогда Евгений отказал просителям, ибо он находился еще в полной неопределенности относительно намерений Феодосия и позиции христианской церкви. Вторая петиция была направлена к Евгению, вероятно, в ноябре-декабре 392 г., когда стало известно о законе Феодосия, проскрибировавшего язычество. Теперь язычники явно делали свою последнюю ставку на Евгения и, видимо, предложили ему занять Италию, обещая свою поддержку. До сих пор узурпатор оставался в Галлии, возможно, надеясь на то, что хотя бы по этой причине, как это уже было с Максимом, Феодосии, в конце концов, признает его (King. P. 84). Можно предположить, что на этот раз Евгений не ответил языческой делегации прямым отказом и отложил окончательное решение, так как для него это был, по сути, единственный шанс хоть как-то укрепиться на престоле и противостоять Феодосию (Paredi, 1964. Р. 356).

Когда же Феодосии в начале 393 г. окончательно лишил Евгения надежды на признание, последнему ничего не оставалось делать, как согласиться с предложением язычников: весной 393 г. узурпатор пересек Альпы и был признан в Риме14, что засвидетельствовано надписью, датируемой серединой апреля (Matthews, 1975. Р. 240). Вероятнее всего, этот поход Евгения оказался бескровным, так как на западе в тот момент не было законного императора, а лояльность населения по отношению к Феодосию за время его отсутствия заметно ослабла15, особенно после эдиктов против язычества.

Именно в это время к Евгению была направлена еще одна, уже седьмая по общему счету, делегация с просьбой восстановить былой статус древней религии16. На этот раз Евгений был вынужден уступить, хотя это было сделано с таким расчетом, чтобы приобрести опору в среде язычников, но в то же время не оттолкнуть христиан: Евгений не издал специального декрета о восстановлении язычества, а лишь щедро наградил самих просителей (Amb. Ер. 57, 6), то есть фактически в замаскированной форме выделил субсидии на языческий культ и частично вернул храмам утраченное. Одновременно были направлены средства христианским епископам (Amb. Ер. 57,8), дабы продемонстрировать полную веротерпимость и тем самым максимально расширить свою социальную базу. Вероятно, в это же время в сенатской курии был, наконец, восстановлен алтарь Победы (Malunowicz. P. 97; Pohlsander. P. 599), хотя прямых указаний на это в источниках нет.

Уступки Евгения язычеству вызвали бурю негодования со стороны Амвросия Медиоланского, но, надо полагать, епископ вполне осознанно это предвидел. Политический ход Евгения с дарами христианам успеха не имел: проницательный епископ разглядел за этим хитрую уловку, решительно отверг дары и сделал всё, чтобы лишить Евгения всякой поддержки со стороны церкви (Dudden. P. 428). Когда Евгений в конце лета 393 г. намеревался въехать в Медиолан (Dudden. Р. 424; Paredi, 1964. Р. 358), Амвросий демонстративно покинул свою епископию и написал узурпатору из добровольной ссылки письмо, являвшееся фактическим отлучением от церкви17 (Amb. Ер. 57).

Важно отметить тот факт, что, как явствует из письма LVII Амвросия, епископ признал Евгения как императора18. Видимо, это признание произошло независимо от Феодосия, который, как уже говорилось, Евгения так и не признал, и этим, как кажется, Амвросий преследовал определенную цель. Подтолкнув Евгения к язычникам, Амвросий в то же время в письме разговаривает с ним как с христианином. На наш взгляд, признание Евгения как императора-христианина давало епископу формальное основание в свете разработанной им теории поставить его в зависимость от церкви и наказать не как узурпатора, ибо узурпации власти были в то время обычным явлением19, не за политическую измену, но как отступника (Williams & Friell. P. 131), что было значительно более тяжким преступлением в глазах христиан.

В письме LVII Амвросий достаточно четко расставляет акценты. Епископ присваивает себе право толковать веру и лишает Евгения права приносить дары Христу, после того как тот одарил идолов. Амвросий подчеркивает, что если Евгений претендует на императорскую власть, он должен быть еще в большей степени подчиненным богу (Amb. Ер. 57, 8). А если он подчинен богу, то он должен советоваться со священником, который имеет совершенно особый статус и на которого власть императора, по Амвросию, не распространяется (Amb. Ер. 57, 10). Творцом же власти императора является сам бог (Amb. Ep. LVII, 12). Эти идеи, несомненно, подчеркивают факт перехода Римской империи к христианству в политической сфере.

Интересно, что письмо LVII не оставляет Евгению никакой надежды на прощение со стороны Амвросия. Епископ даже не требует от него церковного покаяния, хотя возможность такого акта со стороны высшего представителя власти уже была доказана самим Феодосием. Покровительство Евгения язычникам Амвросий рассматривает как преступление, которое церковь не прощает, и лишает узурпатора последней надежды на ее поддержку. Причем формально в письме Амвросий не отлучает Евгения от церкви, но само его содержание дает основание понять, что отлучение неизбежно.

Таким образом, становится ясно, что христианская оппозиция режиму Евгения не могла не привести его в тех условиях в лагерь язычества. Он не имел желания стать новым апостатом, и у него не было четкой программы реставрации язычества, как у Юлиана. Покровительство старой религии было для Евгения вынужденной мерой. Видимо, он сознавал, чго время язычества уже прошло, да и пример Юлиана еще три десятилетия назад продемонстрировал несостоятельность и тщетность попытки возродить прошлое, но в условиях бойкота, организованного Амвросием, и начавшейся подготовки к войне, осуществляемой Феодосием, у него не оставалось другого выхода, как сделать последнюю ставку на язычество.

Центральной фигурой последнего языческого возрождения на западе стал один из лидеров сенатской оппозиции Никомах Флавиан. Он сохранил при Евгении полученный еще от Феодосия пост префекта Италии^ а в 394 г. стал консулом, Его сын, Никомах Флавиан-младший, занимал пост префекта Рима в 393-394 гг. (Crake & Harries, p. 58; Matthews, 1975. Р. 241). Отец и сын развернули в конце 393—начале 394 г. активную деятельность по реставрации язычества на западе и особенно в Риме.

Возможность реконструкции языческого возрождения дает весьма спорный источник "Поэма против язычников" (ССР), имя автора которой до нас не дошло. Это произведение направлено против неизвестного префекта и консула, который организовывал языческие обряды и церемонии в Риме. Некоторые исследователи идентифицируют этого префекта с Габинием Барбарием Помпейяном, который занимал этот пост в 408—409 гг.; другие приводят аргументы в пользу Веттия Агория Претекстата, префекта 384 г.; но наиболее убедительно выглядят аргументы тех, кто отождествляет этого префекта с Никомахом Флавианом и датирует документ 394 г.20 На основании этого источника предстает следующая картина.

Благодаря активным усилиям сторонников древней религии, которых, как оказалось, на западе было еще немало, восстанавливались пришедшие в ветхость языческие храмы, в частности, храм Геркулеса в Остии (Bloch. P. 234; Williams & Friell. P. 131) и храм Венеры в Риме (ССР, 113—114; Matthews, 1970. S. 478), приводились в порядок языческие кладбища (Hyde. Р. 217), был отреставрирован secretarium senatus (Matthews, 1970. S. 478)21, возрождались уже начавшие забываться языческие обряды, праздники, игры, причем не только исконной римской религии, но и восточных культов. Так, в соответствии с римским календарем в марте 394 г. были проведены празднества Аттиса и Кибе-лы, в апреле — Мегалезийские игры в честь Кибелы, а в конце апреля—начале мая — празднества Флоры (Matthews, 1975. Р. 242; Williams & Friell. P. 131). В "Поэме против язычников" красочно описываются пышные языческие церемонии, сопровождавшие эти празднества (ССР, 47—110). В дополнение к этим мероприятиям было объявлено на три месяца прекращение всех дел с целью "очищения" Рима и других городов Италии (ССР, 29; Matthews, 1970/ S. 478; Hyde. P. 217).

Судя по источникам, Евгений не участвовал в организации этих мероприятий, но оказывал им покровительство или, что вернее, относился к ним, по выражению Дж. Мэттьюза, "со смущенной терпимостью" (Matthews, 1975. Р. 241). Фактически власть находилась в руках Флавиана и Арбогаста. При этом надо отметить, что они не только осуществляли описанные мероприятия, но и обеспечили бесперебойное снабжение Рима зерном из Африки (Matthews, 1975. Р. 243, 245).

В источниках нет прямых указаний на преследования христиан, однако вряд ли можно сомневаться, что такие случаи имели место. Вероятно, результатом этого было отступничество некоторых христиан (ССР, 78—84; Чернявский. С. 664), и в литературе можно встретить мнение, что Флавиан развернул целую программу обращения людей из христианства в язычество и претворял ее в жизнь путем раздачи почестей и должностей отступникам (Bloch. Р. 231)22. Вследствие активной деятельности язычников и покровительства им со стороны светской власти имело место и уклонение клириков от исполнения своих обязанностей. Возможно, именно в это время Амвросий написал ободряющее письмо медиоланскому клиру, в котором епископ говорит о своей печали по поводу того, что служители Бога уклоняются от обязанностей и что их посещают такие мысли: "...что за преимущество для меня оставаться среди клира, переносить обиды, претерпевать трудности, как будто мое имение не может меня поддержать или что-либо другое?" (Amb. Ер. 61, 1—2). А Павлин сообщает, что Арбогаст и Флавиан, отправляясь на войну с Феодосией и, покидая Медиолан, угрожали, что если они вернутся с войны, то устроят конюшню в базилике Меди-оланской церкви, а клириков отдадут в солдаты (Paul. 31; cf. Amb. En. Ps. XXXVI, 25).

И Феодосии, и Евгений открыто готовились к войне. Всякая возможность мирного урегулирования была отвергнута Феодосией. Военным действиям предшествовала соответствующая идейно-религиозная подготовка. На востоке велась активная пропаганда с целью придать готовящемуся походу против Евгения характер,религиозной миссии для установления на западе "истинного благочестия". Именно религиозные мотивы войны превалируют в источниках23, а в литературе иногда поход Феодосия против Евгения называют "крестовым походом христианского императора" (Чернявский. С. 665) и "священной войной" (Williams & Friell. P. 132).

В стане Евгения проводились гадания по внутренностям животных, приносились обильные жертвы (Ruf. II; 33), проводились консультации с оракулами (Soz. VII, 22). Так, один оракул изрек, что существование христианства продлится "великий год", то есть 365 лет, и, по его подсчетам, в 394 г. этот срок как раз истекал (Aug. DCD, XVIII, 53, 4).

На востоке победу готовили длительными постами и истовыми молитвами (Ruf. II, 33), в которых участвовал и сам император. Кроме того, были получены благоприятные предсказания от христианских отшельников (Soz. VII, 22). Так, Иоанн из Ликополиса предсказал Феодосию, что он победит, понеся большие потери, и что он умрет в Италии (Williams & Friell. P. 132). Войска противников имели явно выраженную символику: в легионах Феодосия — крест, а на воинских знаменах солдат Евгения красовались изображения Геркулеса и Юпитера (Aug. DCD, V, 26).

Феодосии выступил в поход в мае 394 г., пополняя по пути свою армию воинскими контингентами придунайских варваров, и столкнулся с армией Евгения в долине реки Фригид 5 сентября 394 г. (Soc. V, 25).

Соотношение сил перед решающей битвой оказалось не в пользу Феодосия. Церковные историки особо подчеркивают этот факт с тем, чтобы подчеркнуть значение победы христианских сил, но он говорит и о том, сколь широкой была оппозиция Феодосию на западе.

Первый день битвы не принес победы ни одной из сторон, хотя и дал определенные стратегические преимущества Евгению. Феодосии не только не смог добиться успеха, но и понес большие потери в варварских отрядах (Eun. 88—89; Zos. IV, 58), которые, видимо, и приняли на себя главный удар: Положение Феодосия еще более осложнилось, когда в тылу его армии появился крупный отряд противника. Осознав всю критичность ситуации, знаменитый полководец и христианнейший император был вынужден прибегнуть к помощи золота, которым был подкуплен командир отряда Арбиций, перешедший на сторону Феодосия (Soz. VII, 24; Ruf. II, 33; King. P. 88; Matthews, 1970. S. 479).

Теперь перевес сил был в пользу Феодосия, и он двинул свои войска в атаку рано утром, застав солдат Евгения врасплох (Eun. 88—89). Благоприятствовала Феодосию и позиция: северный сезонный ветер дуя его войскам в спину и поднимал пыль, ослеплявшую противника; к тому же стрелы и копья воинов Евгения из-за ветра теряли силу, а то и вовсе не долетали до цели. Под мощным натиском легионов Феодосия солдаты Евгения дрогнули и стали сдаваться в плен. Битва завершилась полной победой Феодосия. Евгений был захвачен в плен и казнен на глазах у императора. Как сообщает Феодорит, Феодосии напомнил Евгению о преступлениях по отношению к Валентиниану, о беззаконной его тирании, о войнах против законной власти, посмеялся также над изображением Геркулеса, на которого тот понадеялся, и потом произнес приговор казни (Theod. V, 24). Арбогасту удалось бежать с поля битвы, но после двух дней бесполезных скитаний он тоже покончил с собой, не рассчитывая на милость победителя24.

Христианская пропаганда сразу же объявила, что победа Феодосия одержана с помощью бога (Amb. Ер. 61, 3; 62, 4) и что эта победа означает торжество христианства над язычеством (Буассье. С. 440). Феодосии сам придал религиозный оттенок своей победе тем, что не отпраздновал триумф, подобно своим предшественникам и даже как после собственной победы над Максимом, а первым делом совершил молитву и приготовил пожертвования богу (Amb. Ер. 61, 4). Император проявил соответствовавшую такому толкованию его победы гуманность: его меры по отношению к сторонникам Евгения были довольно мягкими. Так, Флавиану-сыну были даже возвращены его поместья (Croke & Harries. P. 61), а некоторым лицам прощение давалось при условии, что они становились христианами (Aug. DCD, V, 26). Хотя Феодосии сместил чиновников, занимавших должности при Евгении, многие из них затем были снова приняты на службу Гонорием, выполнявшим, вероятно, предсмертную волю отца (Чернявский, с. 91).

Чувствуя твердую поддержку со стороны христианской церкви, Феодосии окончательно подавил последние явные очаги язычества на западе25. На эту часть империи теперь было распространено антиязычё-ское законодательство Феодосия (King. P. 90), были запрещены языческие обряды (Zos. IV, 59) и закрыты храмы (Буассье. С. 440), их имущество конфисковывалось, а жрецы лишались всех привилегий (Мае Mullen, 1984. Р. 143). В дополнение к этому Пруденций и Зосим приводят факт посещения Феодосием после победы над Евгением римского сената, во время заседания которого император заставил сенаторов публично отречься от веры в старых богов и принять веру во Христа (Prud. I; Zos. IV, 59). Сам факт посещения Рима Феодосием в этот период серьезно оспаривается в литературе, однако Пруденций и Зосим показывают, сколь велико было желание императора обратить Рим в христианство (King, Р. 91).

Дальнейшая судьба алтаря Победы представляется недостаточно ясной. Если он и был восстановлен Евгением, Феодосии непременно должен был удалить его оттуда (Pohlsander, p. 599). Вместе с тем, Клавдиан в стихах, написанных в начале V в., связывает имя Стилихо-на, регента Гонория, со статуей Победы, находящейся в курии (Claud. Ill, 202—204). Некоторые исследователи считают26, что алтарь был восстановлен в курии на короткое время в 400 г. в результате новой петиции сената к Гонорию в 399 г.27 Другие высказывают мнение, что в 402 г. Симмах возглавлял еще одну делегацию сената и в связи с этим подвергся нападкам в поэме Пруденция "Против Симмаха" (Barnes, 1979. Р. 373—383)28. Но всё же более справедливо мнение о том, что статуя Победы всё это время оставалась на месте, и речь всегда шла только об алтаре, который после 394 г. уже никогда больше не возвращался на прежнее место (Mahmowicz. P. 107)29. В любом случае, статуя Победы не могла оставаться в сенатской курии позднее 408 г., когда был издан декрет против всех языческих статуй (CTh XVI, 10, 19).

Таким образом, последняя кратковременная реставрация язычества произошла в условиях сложной политической обстановки, в которой оказался Евгений. Эта реставрация не являлась осуществлением программы, как это было при Юлиане, а была вынужденной мерой, вызванной бойкотом режима Евгения со стороны христианской церкви и враждебностью правительства Феодосия. Реставрация язычества показала, что старая религия и в конце IV в. еще обладала известной силой и имела приверженцев в самых широких слоях римского общества. Однако социальная база христианства была к этому времени, несомненно, шире, а сила организации церкви делала ее привлекательным союзником государства, которое увидело в ней свою опору в условиях надвигавшегося кризиса. Именно политические соображения толкнули Феодосия на войну с Евгением, но эта война приняла явный оттенок религиозной борьбы между язычеством и христианством. Победа Феодосия в этой войне не была случайной: язычество, при всей ностальгии по нему "природных" римлян, уже лишилось своей жизнёсгкУ-собности и как религия, и как идеология, и как политическая сила. Кажущаяся популярность древней религии заметно проигрывала в сравнении с христианством, уже проникшим к концу IV в. во все сферы жизни римского общества. Политические симпатии Римской империи были на стороне религии Христа, и это явилось важнейшим фактором победы.

Победа Феодосия над Евгением означала окончательную политическую победу христианства. Язычество с конца IV в. утрачивает последние претензии на роль государственной религии, и языческая реакция с этих пор больше не находится в связи с политикой (Canfora. P. 39). Христианство становится единственной официальной религией Римской империи (Greenslade. P. 30), не терпящей никаких других религий и культов. Но следует заметить, что христианство так и не стало государственной религией в языческом понимании, особенно на западе.

Удар, нанесенный Феодосием язычеству, навсегда лишил древнюю религию возможности нового возрождения. Как справедливо отмечал Н. Ф. Чернявский, "Феодосии убил жизненную силу язычества, подписал ему смертный приговор, предоставив времени привести его в исполнение... Меры Феодосия низвели язычество с высоты массового явления на степень единичного исключения" (Чернявский. С. 594, 679, 681).

Однако это не означало, что язычество сразу сошло с исторической арены. Как мировоззрение и религия оно еще долго продолжало существовать и в народных низах, и в образованной среде (Донини, с. 267). В 399 г. Гонорием под влиянием Стилихона было издано два указа, которыми ограждалась неприкосновенность языческих храмов как архитектурных памятников, а в 408 г. во время осады Рима Аларихом в вечном городе еще совершались языческие жертвоприношения (Болотов, Т. III. С. 92). В начале V в. христианский поэт Пруденций всё еще считал себя обязанным бороться с влиянием Симмаха в культурных кругах римлян, а Августин отвечал своим трактатом "О граде Божьем" на обвинения язычников, что великие социальные и военные потрясения того времени были вызваны упразднением древних культов и победой христианства (Донини, С. 267). С этой же целью были написаны 7 книг "Истории против язычников" христианского историка Орозия. Только спустя 30 лет после окончательно упразднявшего древнюю религию закона Феодосии II нашел основания утверждать, что в его государстве не осталось язычников (СТЪ XVI, 10, 22), но в действительности языческие культы продолжали существовать еще долгое время, особенно в сельской местности (Canfora. P. 38-39). Даже в VI в. Иоанн Эфесский гордился своей жестокостью и решительностью в искоренении языческих верований, сохранявшихся не только в отдаленных местностях, но и среди определенных слоев сенаторов и интеллигенции (Каждан, 1977. С. 180).

В заключение нельзя не обратить внимания на еще один фактор — на обратное влияние язычества на христианство. Условия христианизации и ее насильственные методы часто приводили к тому, что в христианство обращались люди, не утратившие дкончательно веры в старых богов, не стойкие морально, принимавшие новую веру из конъюнктурных соображений30. Такие люди проникали и в церковный клир, что приводило к отходу церкви от принципов не только раннего христианства, но и моделей, созданных отцами церкви в IV в. Другой стороной этого процесса было изменение самого христианства как религии. Еще в IV в. доктрина христианства сближалась с неоплатонизмом, а в V в. оно было вынуждено в значительной мере поступиться принципом монотеизма. Это выразилось, в, частности, во введении культа святых, который с конца IV века стал приобретать все более широкий размах и популярность31.

Поражение язычества в конце IV в. правомерно связывать с отмиранием в это же время старого уклада в позднеантичной экономике. Хотя связь экономики и религии представляется весьма относительной, в данном случае произошло просто поразительное совпадение: после победы христианства над язычеством на западе кризис империи становится необратимым, и никакие попытки императоров V в. уже не в состоянии предотвратить крах античного мира. Старая религия гибла вместе со старой империей; новая религия победила раньше, чем погиб старый мир, но в недрах его она готовила новые порядки, новый образ жизни и мысли.

После победы над узурпатором Максимом в 388 г. император Феодосии стал единым правителем всей Римской империи, самым могущественным ее властителем, и оставался таковым вплоть до самой смерти в 395 г.32. Источники весьма противоречиво характеризуют личность этого императора и его политику.

Аврелий Виктор дает такой его портрет: "Феодосии был спокоен, милостив, общителен; он считал, что отличается от прочих людей только своим одеянием. Он был благожелателен ко всем, особенно к хорошим людям. Он в такой же мере любил людей простых, как и восхищался учеными, но притом честными, был щедр и великодушен. В отношении наук, если сравнить его с учеными людьми, его образование было посредственным, но он был весьма проницательным и очень любил узнавать о деяниях предков. Он упражнялся физически, но не увлекаясь и не переутомляясь" (A. Viet. Caes., 48).

Амвросий Медиоланский характеризует Феодосия как благочестивого, милостивого, миролюбивого, спокойного человека, имеющего в сердце веру и страх перед Богом, мягкого по отношению к людям. В то же время епископ отмечает горячность его характера, которую, если кто-либо захочет смягчить, император быстро обращает в милосердие, а если кто-либо разжигает, то Феодосии возбуждается так, что едва может ее удерживать (Amb. Ер. 40, 5; Ер. 51; DOT).

Арианский церковный историк Филосторгий замечает, что Феодосии был невоздержанным человеком, преданным неумеренной роскоши, но на поприще царя он достиг высших целей земной жизни: одерживал блистательные победы, единовластвовал над римлянами, оставив детям умиротворенное царство (Phil. XI, 2).

Резко негативную характеристику дает Феодосию языческий историк Евнапий: "Когда Феодосии стал императором на такой огромной территории, он доказал справедливость старых пословиц, что власть — это великое зло, и что человек во всем может быть тверд и постоянен, кроме своего счастья. Ибо едва он стал императором, начал вести себя как молодой человек, который, став наследником богатства, собранного за долгое время бережливостью и честной жизнью его отца, внезапно вступив в наследование, охвачен страстным желанием промотать его любым способом. Таким образом, в то время мудрый наблюдатель мог бы увидеть, что император использовал каждое злодеяние и крайность, чтобы разрушить государство" (Eun., 70—71)33.

Из приведенных цитат очевидно, что оценка личности Феодосия находилась в сильной зависимости от религиозной ориентации авторов, писавших о нем. При этом христианские авторы никейской ориентации в целом единодушны в положительной оценке деятельности Феодосия, и уже из этого можно заключить, что его деятельность в наибольшей степени благоприятствовала именно этому религиозному течению. Естественным следствием этого явился тот факт, что официальная церковь присвоила Феодосию почетное звание Великий. Из римских императоров такой чести от христиан удостоился лишь Константин, но Феодосии оказался, пожалуй, еще более достойным этого звания, ибо его заслуги перед церковью были поистине велики — при нем Римская империя стала христианской.

Характеризуя религиозную политику императора Феодосия в целом, следует отметить, что она определялась потребностями времени и тем опытом, который был накоплен его предшественниками, особенно в IV веке. Феодосии увидел в христианстве ту силу, которая должна была стать мощной и эффективной опорой его власти, то есть, по существу, пошел по стопам Константина. Но, если Константин своей политической практикой лишь сформировал основные модели религиозной политики в условиях легального существования христианства, то Феодосии логично и в соответствии с реальной исторической обстановкой завершил процессы, начатые Миланским эдиктом и проходившие с большими или меньшими отклонениями на протяжении почти целого столетия. Заслугой Феодосия, несомненно, было то, что он правильно уловил тенденции развития христианства в Римской империи, верно оценил общую религиозную ситуацию и достаточно адекватно и эффективно использовал эту ситуацию в своей политике.

Вполне оправданным можно считать то, что многие западные историки начинают с Феодосия (а не с Константина) историю христианской Римской империи34, и это имеет под собой определенные основания, так как с окончанием правления Феодосия Римская империя вступила в новый этап своего развития.

С нашей точки зрения, деятельность Константина и Феодосия имела одинаковую направленность, и второй в основном завершил то, что начал первый - христианизацию Римской империи. Хотя с окончанием правления Феодосия христианизация римского общества еще не завершается окончательно. Теперь она начинает осуществляться под покровительством государства, на основе законов и преимущественно насильственными методами. Весь процесс христианизации приобретает совершенно иной характер.