История ЭУ1 / Селигмен Б. Сильные мира сего / 4.16. Кризис и Новый курс

Часть четвертая Прокураторы.

Значительным явлением в американском бизнесе оказалось возникновение корпораций, которое в дальнейшем сделало возможным отделение владения собственностью от контроля над ней. Держатели акций стали интересоваться главным образом рыночным курсом ценных бумаг, а с появлением на сцене фигуры уполномоченного прокуратора попросту передали свои предпринимательские обязанности корпусу менеджеров, который повел дела бизнеса в значительной мере по своему усмотрению. В самом деле, представители владельцев — прокураторы корпораций — стали возглавлять одну компанию за другой. Поведение руководителей корпораций было зачастую весьма сомнительным, например, в фармацевтической промышленности, в производстве электрооборудования. Но гораздо важнее то, что крупнейшие корпорации захватили господствующее положение в своих отраслях и превратились в фактор, оказывающий существенное влияние на соотношение экономических сил.

Первоначально корпорации стремились объединять предприятия по вертикали, устанавливать контроль над процессом производства от сырья до готового изделия, но с недавних пор конгломерат и многонациональная корпорация придали организации бизнеса новый размах. В первом случае создавались образованные из всякой всячины объединения, в основе которых было мало экономической логики, а лишь одно стремление приобрести власть, как таковую; во втором случае корпорация, вырывающаяся за пределы своей страны, стала угрожать появлением острых политических проблем. Со времени Томаса Хэнкока мир бизнеса прошел долгий путь.

Лишь однажды бизнесменов постигло тяжелое испытание, произошло это в 1930-х гг. Они давно уже привыкли к своей роли владык мира и в ослеплении собственным могуществом не заметили неуклонно нарастающих трудностей в экономике страны. Наступление часа расплаты возвестил биржевой крах 1929 г. Все же, когда государство и общество настояли на том, чтобы выработать новые правила игры, бизнесмены взвыли от боли, хотя при новых правилах они могли вести свои дела столь же успешно или даже еще лучше. Курьезный способ выражения благодарности за избавление от виселицы.

События последнего времени показали, что бизнес при новых правилах действует с большим успехом, особенно если учесть, что бизнесмены в нынешний век космоса негласно установили тесную связь с миром военных и политиков. Америка теперь оказалась перед ситуацией, в которой бизнес совершает сомнительные авантюры в других частях земного шара. В то же время очень мало внимания уделяется побочным продуктам, цивилизации бизнеса: упадку городов, загрязнению окружающей среды, нуждам, тех неудачников, которые не сумели вскочить на экспресс истории.

Глава 16. Кризис и «Новый курс»

К середине 1920-х гг. казалось, что на Америку снизошли вечный мир и процветание. Авторы редакционных статей в один голос твердили, что все благополучно в этой стране. Банкиры имели перед собой простую задачу — так держать курс корабля: трудовой люд должен сберегать часть своего вознаграждения за труд и вверить себя заботам мудрого банкира, который затем ссужает деньгами усердных предпринимателей для финансирования строительства новых заводов, производящих товары и обеспечивающих людей работой. Это был чудодейственный круговорот, позволявший стране подниматься все выше и выше к новым достижениям.

Все сходились на том, что страна — в хороших руках. Администрация в Вашингтоне не облагала богачей слишком обременительными налогами — не следовало убивать курицу, несущую золотые яйца. Неизменно бдительный Верховный суд призывал к порядку любой штат, который пытался исправить почудившуюся ему диспропорцию путем таких мер, как принятие законов о заработной плате и рабочем времени. Такие столпы, как Уильям Говард Тафт, Пирс Батлер, Джордж Сазерленд, Кларк Макрейнолдс и Уиллис ван Девантер, всегда могли привести в действие свою консервативную дружину, чтобы оставить в меньшинстве инакомыслящих — Холмса, Брэндиса и Стоуна.

Общее состояние эйфории подкреплял и рынок ценных бумаг — признанный надежный показатель, характеризующий экономическую погоду. Курс ценных бумаг в 1920-х гг. стал круто подниматься вверх. Казалось, что этому повышению не будет конца и кульминация его окажется где-то в космосе. Инвестиционные компании держали штат юрких маклеров, всучивавших самые разнообразные ценные бумаги голодным душам, страстно надеявшимся на получение несметных прибылей. Холдинговые компании этаж за этажом возводили все новые корпоративные предприятия, образуя сооружения, напоминающие гигантский свадебный торт, и создавая «стоимости», порождающие видимость богатства. На рынок выпускалось множество разновидностей обычных и привилегированных акций, а также облигаций, причем учредители компаний всегда строго следили за тем, чтобы в их руках оставались контрольные пакеты. По удачному выражению Фредерика Аллена, владыки мира надменно шагали по земле, исполненные уверенности в своей добродетели и благости своего руководства.

Возникавшие в эти годы происшествия, как, например, «типотдоумский скандал», не нарушали их невозмутимость. Министр внутренних дел при президенте Гардинге Олберт Фолл сдал в аренду двум нефтяникам, Гарри Синклеру и Э.Л. Догерти, крупные нефтеносные участки на условиях, обеспечивших этим бизнесменам громадную прибыль. Возникшее вокруг этого дела зловоние казалось невыносимым, тем не менее, когда оно дошло до суда, Фолл и Синклер были оправданы. (Впоследствии Фолл все же угодил в тюрьму.) Сенатор Джордж У. Норрис из Небраски утверждал, что предавать суду за преступление всякого, состояние которого превышает $100 млн., совершенно бесполезно. Образ праведника Синклер сохранил с помощью крупных взносов в кассу республиканской партии. События шли своим чередом, и, когда настало время, Герберт Гувер сменил Кулиджа, который предпочел не баллотироваться в 1928 г. на новый срок.

Гувер родился в 1874 г. в штате Айова, в квакерской семье. Он стал преуспевающим горным инженером, и его профессия позволила ему объехать весь свет. Однако главным содержанием всей, его походной жизни был бизнес. Организуя и учреждая многочисленные коммерческие предприятия, он составил себе изрядное состояние. Застигнутый началом первой мировой войны в Англии, он оказался втянутым в работу бельгийской организации помощи нуждающимся и других подобных учреждений; при этом Гувер исполнял свои обязанности со свойственной инженеру деловитостью. В 1919 г. его успехи в общественной деятельности принесли ему известность в Соединенных Штатах, и его уже стали рассматривать как фигуру, о которой можно было бы говорить как о кандидате в президенты. И уже казалось совершенно очевидным, что он — бесспорный кандидат на пост министра торговли. На этом посту он, быть может, представлял собою единственную достойную личность среди собутыльников и картежников, из которых состоял кабинет Гардинга.

Взгляды Гувера вполне соответствовали духу времени; он был поборником «народного капитализма» — теории, согласно которой корпорации прониклись чувством ответственности и верности общественному долгу. При Гувере министерство торговли превратилось в отличного маклера по делам американского бизнеса, также как и по делам своего министра, которого он превозносил и как человека, знающего, куда вести хозяйственный корабль страны. И среди бизнесменов, и среди широкой публики непрестанно культивировалось представление о честности, мудрости и неиссякаемой энергии Гувера. Его речи с критикой федерального регулирования электроэнергии широко распространялись в стране пропагандистской организацией электропромышленности — Национальной ассоциацией электрического освещения. Гувер поощрял иностранные инвестиции, многие из которых впоследствии постигла гибель. Но он не в состоянии был это предвидеть, он поступал лишь в полном соответствии с господствовавшими в его время представлениями.

Склонность к филантропии и деловитость — вот те качества, коим предначертано было привести Гувера в Белый дом. К тому же в составе окружения Гардинга — Кулиджа он выделялся как «либерал». Но когда кризис разразился и затем стал все больше углубляться, эти его качества не сработали. Его излюбленные идеалы — предприимчивость, продуктивность, успех и laissez faire¹ — все сразу потеряли свою силу, подобно воздушному шару, из которого внезапно вытек газ. Гувер продолжал выступать в духе риторики XIX в., но миллионы американцев, замороженные холодными ветрами жесточайшего в истории страны кризиса, уже не понимали его. Не будучи в состоянии приспособить свои взгляды к нуждам широких масс, Гувер превратился в политического банкрота. Негибкость, самодовольство и материальный успех лишили его способности извлечь уроки из несчастий ближних своих.

Нельзя сказать, чтобы Гуверу чужды были все порожденные той эпохой проблемы; склонность к филантропии побудила его в начале 1920-х гг. организовать конференцию по вопросам безработицы. Но в качестве президента он твердо отстаивал принцип laissez faire, хотя высокие тарифы в пользу американских товаропроизводителей он считал вполне обоснованными. Если бы не бдительность сенатора Джорджа Норриса, государственные предприятия в долине р. Теннесси, впоследствии Управление развития долины Теннесси, были бы переданы частным предприятиям общественного пользования. В самом деле, предприятия общественного пользования уже давно вели слегка замаскированную пропагандистскую кампанию с целью привлечь на свою сторону общественное мнение, а периодические расследования, предпринимавшиеся конгрессом, обнаруживали иногда комические, а иногда и весьма дорогостоящие попытки лоббистов-электропромышленников побудить конгрессменов действовать в их пользу

Хотя бизнесмены 1920-х гг. превозносили достоинства концепции laissez faire, они всегда приветствовали вмешательства правительства в экономические и политические процессы в их пользу. Наряду с щедрыми налоговыми льготами бизнесменам, предоставленными Меллоном, имели место и такие комические акции, как посылка нанятого американскими судостроителями У.Б. Ширера на военно-морскую конференцию в Женеве с целью ее сорвать. Всякого, кто поддерживал дело мира, Ширер яростно поносил, ведя совершенно неблагопристойную джингоистскую² кампанию. Когда комиссия конгресса поставила перед сталелитейным и судостроительным магнатами Чарльзом Швабом и Ю.Дж. Грейсом вопрос об их отношениях с Ширером, им весьма уместно изменила память.

Рост промышленной продукции, составивший в 1920-х гг. примерно 40%, представлялся одним из благодеяний бизнеса. Статистика внушала оптимизм: стоимостной объем продукции обрабатывающей промышленности увеличился в период с 1925 г. по 1929 г. на $8 млрд. Автомобильные заводы продали в 1929 г. свыше 5 млн. машин. За приростом производства, казалось, должно было последовать снижение цен на товары, либо повышение заработной платы, однако в условиях режима бизнеса это едва ли могло осуществиться. Большую часть сливок предприниматели снимали в форме более высоких прибылей. Действительно, темпы увеличения прибыли оказались вдвое выше темпов роста производства, что в свою очередь стимулировало повышение курса ценных бумаг корпораций на фондовой бирже. Но к концу десятилетия реальная поддержка ценных бумаг со стороны промышленности себя исчерпала, в результате чего их курс держался лишь за счет самой ординарной инфляции. Резко обозначилась диспропорция в распределении доходов, увеличившая разрыв между богатыми и бедными и фактически подорвавшая возможность достигнуть дальнейшего повышения уровня совокупного спроса. Короче говоря, покупательная способность населения не распределялась среди различных его слоев в справедливых пропорциях.

Между тем экономические показатели свидетельствовали о процветании, и бизнесмены, проникнувшись сознанием успеха, предались благодушию. Времена джунглей «социального дарвинизма» миновали, бизнес теперь приобрел «душу»; обнаружилась потребность в морали, созвучной вновь родившемуся чувству духовного лидерства. По мнению Брюса Бартона, ведущего организатора рекламы того времени, Иисуса Христа на Мэдисон-авеню³ приветствовали бы как великого торговца религией. Тем временем бизнесмены продолжали обхаживать биржевых дельцов, стремясь заполучить предпочтительные позиции путем приобретения пакетов привилегированных акций в каком-либо акционерном обществе или выторговывая приглашения войти в состав какого-либо пула на фондовой бирже. То обстоятельство, что провозглашаемый публично со страниц популярных журналов идеализм резко противоречит жажде частного накопительства, не казалось противоестественным.

Лихорадочная торговля земельными участками, которая развернулась во Флориде в середине 1920-х гг., оказалась предвестником грядущего. Купля-продажа земли и того, что представлялось землей, породила поразительно фантастический рынок, на котором можно было стать богачом, торгуя болотами. Огромная равнина, переходящая в болотистую низменность, была поделена на участки; спекулятивная горячка и торговля «байндерами», т.е. правом на покупку земли, резко повысили цены, достигавшие 75 тыс. за участок. Этому бредовому миру, питаемому сделками, позволявшими платить лишь 10% наличными при покупке участка, суждено было вскоре исчезнуть, его развеял разразившийся на земельном рынке страшный ураган 1926 г.

И все же в промышленности еще сохранялась возможность создавать значительные состояния, что подтверждается примером железнодорожного комплекса ван Сверингенов. Те, кто верит легендам Горацио Элджера, могут сослаться на братьев-холостяков ван Сверингенов из Кливленда, перекинувшихся из торговли недвижимостью в железнодорожное дело. Построив фешенебельный пригородный район в Шейкер-Хайтс близ Кливленда, братья решили обеспечить своих клиентов, купивших здесь дома, связью с городом с помощью скоростной электрической дороги. Чтобы иметь конечную станцию, они купили у «Нью-Йорк сентрал» старую железнодорожную ветку «Никл плэйт рейлроуд», внеся $1 млн. наличными; для мобилизации денег на погашение остальной части ее стоимости они учредили холдинговую компанию. Теперь они уже владели «собственностью» и ловко превратили ее в успешное предприятие. Постепенно братья присоединяли к своему первенцу все новые железнодорожные линии; в 1925 г. они купили «Чесапик энд Огайо» и «Пер-Маркетт». Ван Сверингены столь удачно повели дело со своими железными дорогами, что Морган не выдвинул сколько-нибудь серьезных возражений, когда они предложили продать им долю в «Эри». Установив тесное сотрудничество с фирмой Моргана, братья сделали еще один шаг вперед и присоединили к своей разрастающейся империи «Миссури-Пасифик».

Но все это было достигнуто при помощи сложной сети холдинговых компаний, распутать которую очень трудно. Верхний этаж сооружения представляла «Вапнес компани», затем шли «Дженерал секьюритиз» и «Аллегейни корпорейшн». Последняя контролировала «Чесапик корпорейшн» и «Никл плэйт» «Никл плэйт» — первоначальное владение — в свою очередь контролировала «Уиллинг» и «Лейк-Эри», а «Чесапик» держала под своим крылышком «Чесапик энд Огайо». Далее вниз, на шестом этаже, располагались «Хокинг вэлли», «Пер-Маркетт» и «Эри». Чем ниже слой, тем меньше становился контрольный пакет ван Сверингенов. Например, в «Хокинг вэлли» он составлял менее 1% активов компании, однако координация, осуществляемая системой холдинговых компаний, делала вполне достаточной такую долю ван Сверингенов в активах фирм.

Все шло гладко до тех пор, пока собственность компаний, образующих нижние этажи, приносила с обыкновенных акций доход, достаточный для того, чтобы гарантировать своим родителям и прародителям на верхних слоях пирамиды дивиденды приемлемых размеров. Но после биржевого краха и возникновения кризиса дотоле щедрый источник иссяк. Более того, братья ван Сверингены всегда брали крупные ссуды для финансирования своих разнообразных операций, их собственная доля в созданной ими империи с общим капиталом $3 млрд. оценивалась в 17%, причем большая часть этой суммы представляла собой банковские ссуды. К 1935 г. вся система потерпела банкротство. Когда владения ван Сверингенов были пущены с аукциона, чтобы покрыть претензии кредиторов, размер убытков достигал $40 млн. Однако «дружественные интересы» скупили их собственность с целью сохранить контроль над теперь уже престарелыми братьями.

Быть может, наиболее типичным для бурных 1920-х гг. был такой человек, как Чарльз Э. Митчелл. Яркая личность, выходец из бостонских аристократических средних классов, он твердо верил, что ключ к вечному процветанию — это покупка облигаций, причем любых. К 1907 г. он руководил кредитными операциями «Уэстерн электрик» в Чикаго, но такой небольшой пост явно не соответствовал его несомненным способностям. В 1911 г. он уже имел собственную инвестиционную фирму, а пять лет спустя поступил на службу в «Нэшнл сити компани» — инвестиционный филиал «Нэшнл сити бэнк». Когда он продемонстрировал недюжинные способности убеждать людей, его в 1921 г. назначили президентом банка. Митчелл осуществлял свои обязанности с помощью штата маклеров, специально обученных тому, чтобы обнаруживать инвесторов среди занимающих самое скромное положение людей и настойчиво обрабатывать их до тех пор, пока сделка с ними не будет заключена.

Они совершали операции со всякого рода ценными бумагами, включая и весьма сомнительной репутации иностранные бумаги вроде перуанских. Казалось, что энергичный американский делец в состоянии поглотить любые, даже самые неудобоваримые ценные бумаги. За всю эту свою бурную деятельность Митчелл получал весьма скромное жалованье. Однако «Нэшнл сити компани» располагала «управленческим фондом», который Митчелл лично распределял между менеджерами фирмы, выделяя крупнейшую его часть самому себе: в 1928 г. на его долю пришелся этакий пустяк в виде $750 тыс. Продажа ценных бумаг оказалась прибыльным делом, инвестиционная фирма получала не только щедрые комиссионные, по и «управленческие гонорары». В 1929 г. банкирский дом «Кун энд Лэб» получил от одной только корпорации почти $6 млн. в виде комиссионных и гонорара. Первый выпуск какого-либо вида ценных бумаг обычно доставался «своим» вроде как бы за оказанные услуги. Затем эти любимчики продавали ценные бумаги широкой публике, жаждавшей немедленно разбогатеть. Чтобы образовать крупные стада «овец», как красочно именовал Уолл-стрит доверчивую толпу, стали множиться инвестиционные тресты. Предшественники нынешних взаимных фондов, они свои собственные акции продавали публике и в то же время в свое удовольствие спекулировали деньгами клиентов.

Быстрое повышение курса ценных бумаг привлекло на американский рынок деньги из-за границы, что еще более усилило спекулятивную горячку. В начале 1920-х гг. среднее число акций, переходящих из рук в руки в течение года, составляло 300 млн., в 1926 г оно возросло до 500 млн., в 1928 г. уже превысило 900 млн., а в следующем году подскочило в заоблачную высь — 1100 млн. акций. Рыночная цена котирующихся на бирже ценных бумаг, большей частью необеспеченных, увеличивалась на миллиарды долларов. По существу, все эти операции представляли собой чистейший риск, так как в дело шли заимствованные деньги. Известной гарантией служила практика выдачи ссуд до востребования, позволявшая заимодавцам немедленно истребовать возврата предоставленных ссуд в случае падения курса ниже маржи. Рынок до востребования стал сферой помещения ликвидных фондов банков и корпораций; учетная ставка 10%—12% оказалась слишком привлекательной, чтобы ею не воспользоваться. Корпорации бросили свой оборотный капитал на рынок, так как в условиях, когда переучетная ставка Федеральной резервной системы стояла на уровне 5%, с позиции коммерческого здравого смысла было вполне естественно брать ссуды у банков и помещать их на рынок до востребования. В один момент «Стандард ойл» разместила на этом рынке $69 млн., «Электрик бонд энд шейр» «инвестировала» $100 млн., «Ситиз сервис» — $49 млн. Однако одновременно в этих безумных операциях участвовало не более двух миллионов человек. Члены фондовой биржи за счет собственных средств покупали и продавали, причем в оборот вовлекались миллионы акций; горячка охватила профессионалов, тех самых, кто, по-видимому, должен был знать, как сортировать бредущих на убой овец, а самим оставаться в стороне от опасности. В 1927 г курс ценных бумаг стал восстанавливаться после шока, произведенного флоридским разгромом. Снижение переучетной ставки сделало получение денег более доступным. Спекулянты формировали пулы с целью еще более взвинтить цены на бурлящем рынке, грозившем превратиться в водоворот. Один из таких пулов, в который входили Гарри Синклер и Олберт Уиггинс, столь успешно манипулировал акциями «Консолидейтед ойл», что принес спекулянтам $13 млн. прибыли. Другой пул, действовавший на базе «РКА», принес $5 млн. прибыли Перси Рокфеллеру (племяннику Джона Д.), Уолтеру Крайслеру, Джону Дж. Рэскобу и мисс Дэвид Сарнов. Фондовая биржа превратилась в арену азартной игры, или, по выражению Фредерика Аллена, «в ассоциацию для улучшения положения богачей».

Даже профессора славили стремительный прогресс экономики. Эдвину Кеммереру, известному специалисту в области денег, Руфусу Такеру, Ирвингу Фишеру и другим членам академического братства не хватало слов, чтобы выразить свою радость и восхищение «Новой эрой». И лишь Роджер Бэбсон, которого большинство экономистов не считало вполне квалифицированным представителем этой профессии, подвергал сомнению кажущееся благополучие. По мнению Фишера, экономиста из Йельского университета, человека с множеством причуд, курс акций достиг постоянного высокого уровня. Профессора своим авторитетом благословляли учреждение все новых инвестиционных трестов, из которых многие действовали бесчестно или бездарно управлялись. Разумеется, ответственность за их некомпетентность не следовало возлагать на профессоров, но инвестиционные тресты действительно имели «внушительные недостатки».

Неуклонно расширяющийся рынок напоминал собой вечный двигатель. Мало кто понимал, что последний существовал лишь в научно-фантастических романах, а большинство считало, что при надлежащем соблюдении торжественного ритуала можно цены поддерживать на неизменно высоком уровне. Курс акций «РКА» подскочил с 85 пунктов до 420, компании «Дюпон» — с 310 до 425, «Монтгомери уорд» — с 117 до 440. К концу 1928 г. объем ссуд до востребования достиг $6 млрд. В любой день зал фондовой биржи напоминал поле, на котором дюжина команд «Кистоун копс» мечется от одной маклерской стойки к другой. Никто не замечал признаков зарождающейся опасности, все твердо верили в то, что ничто не может вызвать требования о возврате ссуд. Когда Пол Уорбург охарактеризовал денежный рынок до востребования как опасное явление, его сочли не только старомодным, но и разрушителем американского просперити.

Вашингтон оставался невозмутимым. Вмешательство в рыночный процесс противоречило самой сущности мировоззрения Кулиджа — Гувера — Меллона. И от Федеральной резервной системы (ФРС), поскольку в ее руководстве находились такие люди, как Митчелл, также нельзя было ожидать, чтобы она предприняла серьезные меры для корректировки рынка. В действительности ФРС продолжала в 1929 г. оплачивать акцепты, таким образом пополняя банковские кассы новыми деньгами, т.е. еще подливая масло в огонь. При таком огромном объеме брошенных на рынок ценных бумаг корпораций представлялось бесполезным пытаться преградить путь этому потоку. В конечном счете, ФРС заняла позицию бессильного наблюдателя. Она дала понять, что не здоровое состояние рынка не поддается ее контролю, освободив себя, таким образом, от всякой ответственности за дальнейшее.

В марте 1929 г. курс ценных бумаг на рынке, предвещая опасность, опустился на 20—30 пунктов, но Митчелл, в чьем «Нэшнл сити бэнк» учетная ставка на ссуды до востребования стояла на уровне 16%, заявил, что он намерен поддержать бум. Через несколько дней рыночный курс снова повысился до прежнего состояния, как бы доказывая тем самым, что Уолл-стрит все еще оставался хозяином положения. Но те, кто со стороны внимательно наблюдал за происходящим, уже видели и другие признаки грозящей опасности. Объем строительных контрактов резко сократился в 1928 г., и строительное дело переживало трудные дни. Никто не замечал, что совокупный спрос обнаружил множество прорех и стал похож на сито, а покупательная способность населения начала отставать от роста производства. Стали накапливаться товарные запасы, отражая сокращение розничных продаж в результате стабилизации уровня потребительских расходов. В июне началось сокращение промышленного производства, а вскоре ощутимо стала расти и безработица. Все эти явления представляли собой «реальные» экономические показатели, однако в бешеном стремлении сделать миллион никто на них никакого внимания не обращал.

В начале сентября снова произошло падение курсов ценных бумаг. Роджер Бэбсон предсказывал катастрофу. Уолл-стрит немедленно объявил его шарлатаном. Падение, мол, носит временный характер и должно позволить осуществить «техническое упорядочение» — любимое выражение на бирже, когда Уоллстриту больше нечего сказать. Трещины в экономике расширялись, и, когда разверзлась бездна, рынок ценных бумаг попросту провалился в нее. Очевидно, несколько конкретных событий столкнули Уолл-стрит в пропасть: крах предприятий Хэтри в Англии и раскрытие аферы Крейгора и Толла должны были способствовать возникновению катастрофы. Усиливающееся чувство неуверенности бизнесмен мог подавить, лишь возлагая вину за происходящее па кого только можно. Новое сползание вниз начало обнаруживаться 19 октября. Два дня спустя из рук в руки перешло 6 млн. акций, что вызвало дальнейшее падение курсов. Профессор Ирвинг Фишер заявил, что все это к лучшему, так как падение «сбросит пену безумия». Доброму профессору было невдомек, что в сумасшедшем доме безумными принято считать всех содержащихся там больных. Бэбсон рекомендовал осуществить переход от ценных бумаг к золоту — для того момента вполне здравое предложение. Крыша здания рухнула 23 октября. Было продано 13 млн. акций: бумаги тех владельцев, которые оказывались не в состоянии покрыть разницу в курсах, распродавались брокерами, чтобы оградить ссуды до востребования; слухи носились вокруг маклерских стоек, словно привидения в заброшенном доме; биржа была охвачена устрашающей паникой; продавцы не успевали даже сбывать свои бумаги, беспомощно наблюдая за тем, как с каждым щелчком биржевого тиккера улетучивается стоимость их акций; говорили, что спекулянты выбрасывались из окон своих небоскребов. Происходившее на бирже свидетельствовало о том, что у них были все основания кончать с собой: курс акций «10. С. стил» упал с 205,5 до 193,5, «Монтгомери уорд» — с 83 до 50, а «РКА» — с 68,75 до 44,5. Что касается размера потерь от падения курсов ценных бумаг, то страна меньше затратила на сражения в первой мировой войне.

Казалось, что помощь должна прийти от американских финансовых магнатов: в оффисе Дж.П. Моргана состоялось собрание. Известие об этом вызвало слабый проблеск надежды, ведь именно «Дом Моргана» приостановил панику 1907 г. Финансисты образовали пул, обязавшийся мобилизовать в поддержку рынка $20—$30 млн. Президент фондовой биржи Ричард Уитни появился в зале после полудня и доверительно рекомендовал покупать акции «Ю. С. стил». Он сделал и другие заявки, поэтому страхи стали рассеиваться и курс акций начал повышаться. Но затем распространились слухи, что банкиры поддержали рынок лишь для того, чтобы выиграть время и получить возможность выйти из игры. В понедельник, когда здание уже было без крыши, провалился также и пол. Банкиры заявили, что они никого не намерены защищать. Митчелла видели входящим в «Дом Моргана», и Уолл-стриту стало очевидно, что он попал в трудное положение. Сброс акций начал достигать сумасшедшего объема покупок прошлых месяцев. Игра больших банков на понижение еще более ускорила скольжение вниз по ледяной горке. Стали требовать погашения ссуд, и к концу месяца объем ссуд до востребования сократился на $2 млрд. Мэр Нью-Йорка Джеймс Дж. Уокер призывал владельцев кинотеатров демонстрировать фильмы, внушающие чувства смелости и надежды. Заголовок в журнале индустрии досуга «Вэрайети» гласил: «Уолл-стрит функционирует вовсю!»