История ЭУ1 / Селигмен Б. Сильные мира сего / 2.10. Создание идеологии

Глава 10. Создание идеологии

К концу XIX века корпорация сделалась основной юридической формой организации бизнеса, благодаря которой промышленные магнаты могли создавать свои империи. С течением времени корпорация стала доминировать во всей экономической жизни страны. История ее развития была длительной и началась, по мнению некоторых ученых, еще со средневековых цеховых организаций в Европе. Другие специалисты считали, что зачатки корпорации существовали еще до средневековья — по меньшей мере со времен Римской империи. Во всяком случае явные преимущества такой формы организации сделали ее популярным способом осуществления деловых операций в Америке, где предприниматели ухватились за ее статус «юридического лица», ограниченную ответственность и предполагаемую свободу от вмешательства государства. Эти условия способствовали быстрому развитию корпораций, банки и страховые компании стали спешно домогаться тех же преимуществ для себя. Предприятия, не объединившиеся в корпорации, маневрировали, конечно, стремясь добиться тех же результатов, но использование свободно передаваемых акций позволяло корпорациям накапливать значительно более крупный капитал, чем это было возможно для старой акционерной компании или товарищества. Кроме того, корпорации учреждались как бессрочные организации, что надолго обеспечивало возможность свободной передачи акций.

В XVII и XVIII вв. для получения хартии требовался специальный законодательный акт, но по мере широкого внедрения общих законов о регистрации корпораций предприниматели стали спешно объединяться в корпорации во всех областях экономики. Некоторые штаты, например Делавэр и Нью-Джерси, начали буквально состязаться друг с другом в либерализации уставов корпораций, главным образом для того, чтобы облегчить уклонение от уплаты налогов. К концу первой мировой войны на долю корпораций приходилось почти 90% стоимости всей промышленной продукции страны, промышленные корпорации контролировали около одной восьмой ее совокупного богатства. В общем, под непосредственным контролем корпораций находилась ⅓ всех национальных ресурсов.

В 1889 г. в штате Нью-Джерси для расширения корпоративной системы были разрешены холдинговые компании. Эта мера оказалась настолько успешной, что из учрежденных в 1904 г. 318 «трестов», которые фактически были холдинговыми компаниями, 170 приняли решение перебраться в этот штат. Нью-Джерси стал «матерью трестов», поскольку все крупнейшие объединения считали, что они могут чувствовать себя там как дома. Не отставали от Нью-Джерси и другие штаты. Десять лет спустя власти штата Делавэр смягчили свои законы и стали так рекламировать имеющиеся у них преимущества, как будто тресты были по меньшей мере просто туристами. Когда в состязание включилась Невада, она возвестила миру, что в этом штате нет никаких законов и уставов, регулирующих выпуск и продажу ценных бумаг, не существует требований о проведении ежегодных собраний акционеров, нет никаких годовых отчетов, никаких местных директоров и никаких налогов. Юристы же могли процветать в любом штате, оформляя лишь необходимые для корпораций документы.

По мере того как деятельность корпораций стала все чаще подвергаться критике, юристы горой стали на их защиту, заявляя, что корпорация является «юридическим лицом». Защита против обвинений, выдвигавшихся в адрес монополий, исходила из утверждений, что действительными правонарушителями являются не корпорации, а акционеры или опекуны. Предосудительные действия совершались, как они утверждали, реальными людьми, а не вымышленными лицами. Однако сами корпорации настаивали на том, что они обладают правами лица, гарантированными конституцией Соединенных Штатов. Это было крючкотворство такого рода, какое могут придумать только юристы, ибо правоведам редко приходило в голову, что действия корпорации отражали коллективное поведение ее членов и руководителей, которые определяли ее политику, а поэтому и несли основную ответственность за ее поступки. Но такие доводы никого не убеждали.

Изобретательность юристов полностью соответствовала изобретательности предпринимателей. Корпорация стала узаконенной организацией, с помощью которой можно было расхищать ресурсы страны и строить индустриальное общество. Структура экономики резко изменилась, что привело к коренным переменам в трудовых отношениях. И, что самое главное, корпорация ускорила развитие «бумажной экономики», к функциям которой относились такие факторы, как «неосязаемые» средства и перспективы высокой доходности в качестве одной из основных форм богатства. Примером благоговейного страха и изумления, которые внушала общественному мнению новая корпорация, явилось его отношение к «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн». Доходы и расходы этой корпорации были выше, чем у большинства государств мира; она распоряжалась жизнью и судьбами населения, численность которого была не меньше населения некоторых государств; она контролировалась новой олигархией, представлявшей новую форму капитализма. Широкие круги населения были буквально ошеломлены тем, что новые промышленники считали свои богатства десятками и сотнями миллионов долларов, не ограничиваясь какими-то жалкими миллионами.

Бизнесмены, объединившиеся в корпорации, стали символами п носителями власти. Дж. П. Морган был олицетворением Уоллстрита (хотя «Дом Моргана» зарегистрировался в качестве корпорации только в 40-х гг. XX в.), так же как Рокфеллер отождествлялся с нефтью, а Карнеги — со сталью. Если они и подвергались нападкам, то лишь потому, что возглавляли гигантские корпорации, но стоило им отойти от дел, как к ним уже относились с известным расположением и даже преклонением, а их благотворительные пожертвования делали их героями. На корпорации нападали потому, что они представляли собой относительно непонятное явление и вследствие приобретенной ими большой власти нарушали индивидуалистические каноны, воспринятые американцами. Хотя корпорации сделали возможным строительство огромных железнодорожных магистралей, соединяющих центральные районы страны с Западом, они в то же время облегчали деятельность Гулда или Хантингтона, которые могли использовать эти железные дороги в целях личного обогащения, не считаясь с правами акционеров и служащих. Особенно громогласно выражали свое недовольство корпорациями мелкие дельцы, чьи интересы так часто попирались во всех случаях, когда, по мнению гигантской корпорации, они стояли па ее пути. Однако для Рокфеллера и Карнеги корпорация была «не злом, а добром». Чарльз Фрэнсис Адамс-младший считал сомнительной ценность корпорации как модели будущего; ему она представлялась властью такого рода, которая, как он опасался, в конечном счете приводит к цезаризму. Корпорация стала чудовищем, которое нельзя было ни прогнать, ни убить.

В стране с демократическим строем корпоративные магнаты считали, что они живут в условиях большего равенства, чем другие люди; поэтому они неизбежно должны были стремиться к созданию идеологии, доказывавшей их правоту. Философия невмешательства, вкратце изложенная в англосаксонской экономической теории, являлась в какой-то мере удобным обоснованием всей их деятельности. Еще более уместными здесь были концепции английского философа Герберта Спенсера, антипатия которого к государству, как представлялось бизнесменам, ближе всего подходила к их идеалам. Теорию Спенсера можно точнее всего определить словами «анархия плюс полицейский». Однако образ мыслей бизнесмена отличался курьезным противоречием: защитительные тарифы и предоставление ему земельных участков воспринимались им довольно благосклонно, но помощь фермерам, регулирование деловых операций и меры по социальному обеспечению представлялись ему прямым нарушением законов природы, подразумевающихся в философии невмешательства.

Фактически спенсеровский вариант социал-дарвинизма был разработан еще за несколько лет до «Происхождения видов» Дарвина — главным образом в «Социальной статике» Спенсера, опубликованной в 1851 г. То была смесь пуританской этики и мальтузианства, проповедовавшая довольно странные представления о свободе и теорию о том, что в борьбе за существование выживают только самые приспособленные. Отсюда появились принципы «божественного» происхождения, отражавшие не что иное, как элементарную социальную справедливость. Они гласили, что в случае отсутствия вмешательства извне каждый получит причитающуюся ему долю. Правительству доверять нельзя, ибо оно самой своей бездеятельностью будет порождать нарушение всех основных спепсеровских принципов. Государство, утверждал Спенсер, должно играть негативную роль, т.е. оно никоим образом не должно вмешиваться в действия своих граждан. Это была философия, которая игнорировала роль человека как политического и социального живого существа, сосредоточивая все внимание на его экономической функции. Один ученый заметил, что это была философия для тех, кто не знал никакой другой.

По теории Спенсера, законодательные органы хороши, только когда они бездействуют. Государство не должно заниматься такими вопросами, как воспитание молодежи, работа почты, выпуск денег, деятельность благотворительных организаций, регулирование промышленности, строительство церквей, наблюдение за работой маяков, улучшение санитарных условий и здравоохранение. Если природе разрешат без всяких ограничений и препятствий выполнять ее функции, то она, естественно, будет устранять недостойных и болезненных индивидуумов, оставляя место только для лучших элементов общества. Эта теория не оставляла сомнений в том, что государство не должно становиться между человеком и страданиями, которые ему суждены.

Учитывая его взгляды, не приходится удивляться, что в 1870—1890-х гг. Спенсер был в большой моде. Несмотря на тяжелый слог его произведений, над которым многие в Европе насмехались, ему повезло в том смысле, что в Америке популяризатором его идей стал Эдвард Л. Юманс. Эндрю Карнеги считал Спенсера не менее великим человеком, чем Ньютон, а столь склонному к оптимизму народу, как американцы, нетрудно было принимать на веру разглагольствования Спенсера о непрерывном прогрессе и о том, как его достичь. Кроме того, из его теории можно было сделать очень приятный вывод о том, что американцы, в конечном счете, придут к господству над другими народами. Своекорыстие и забота только о своем благе стали к этому времени положительным явлением. Профсоюзам заявляли, что их деятельность никому не нужна: рабочим надо лишь безропотно подчиняться судьбе, предопределенной им свыше, ибо они вряд ли могли в ней что-либо изменить. В конце концов ведь такие классические экономисты, как Джон Бейтс Кларк, доказали, что капиталистический строй обеспечивает справедливое распределение доходов.

Одним из виднейших приверженцев социал-дарвинизма, хотя и менее оптимистически настроенным, чем Спенсер, был известный социолог Йельского университета Уильям Грэм Самнер. Самнер считал, что борьба в обществе протекает так же, как борьба за существование в природе: и тут и там царит закон джунглей. Человек, потерпевший поражение, может ожидать помощи не больше чем шакал, за которым гонится лев. Благотворительность неминуемо уничтожает те самые добродетели, на основе которых строилось современное общество. Когда Самнер называл капитал носителем цивилизации, бизнесмен был в восторге. Никто, утверждал Самнер, не должен пытаться нарушать сложную структуру промышленной цивилизации. Короче говоря, надо оставлять вещи такими, какие они есть. Любые реформы, которые может пожелать осуществить государство, должны быть направлены исключительно на обеспечение прав собственности. Даже тарифы следует отменить, говорил Самнер, по поводу чего бизнесмены снисходительно посмеивались.

В общем, такая доктрина вполне устраивала ведущие круги делового мира: отрицательное отношение Самнера к тарифам и другим мерам, отвечавшим их интересам, они игнорировали. Бизнесмен вполне мог позволить ученым ратовать за последовательность: он воспринимал только те элементы их философии, которые мог использовать в своих целях, а подобные элементы, в конечном счете, и преобладали в ней. Ему нравились выводы, которые он мог из этой философии сделать — а именно что успех следовало объяснять элементарными добродетелями и что бедняки находились в столь тяжелом положении только потому, что были лишены присущих ему самому высоких качеств ума и сердца. Нищета существовала потому, что один люди слабы и глупы, а другие ленивы и бездарны. Бизнесмены считали романы Горацио Элджера, описывавшего путь наверх от лохмотьев к богатству, который могут преодолеть все способные молодые люди, основой основ социальной действительности. Проповеди Эндрю Карнеги могли быть опубликованы в год, когда произошла хеймаркетская трагедия. Если в результате конкуренции на свободном рынке каким-то образом возникла монополия, то и здесь действовал закон природы. Джон Д. Рокфеллер отметил, что подобный результат свидетельствовал о том, что выживают самые приспособленные. Теория, согласно которой действительно выживают самые приспособленные, стала надежным источником самоутешения, опиравшимся на классическую экономическую доктрину и ханжество социал-дарвинизма. Президент одной железнодорожной компании утверждал, что изучать политическую экономию полезно, ибо это «закаляет сердца людей».

При таких теоретических предпосылках было ясно, какому курсу должна следовать государственная политика. Когда бизнесмены кричали «руки прочь» по поводу экономических ограничений (за исключением тарифов и защиты прав собственности), они получали широкую поддержку со стороны других слоев общества. Они особенно возражали против вмешательства государства в вопросы цен, заработной платы и прибылей. Хэвмейер X.О. из сахарного треста ясно изложил эту проблему, заявив: «Пусть покупатель поостережется — это относится ко всей коммерческой деятельности». Правда, некоторые бизнесмены — главным образом мелкие, которых прижимали и душили крупные капиталистические объединения,— не разделяли таких взглядов. Они хотели какого-то регулирования, и именно их требования привели к принятию грейнджерских законов, которые были введены по меньшей мере в четырех западных штатах для контроля над железнодорожными тарифами. В Нью-Йорке расследование Хэпберна было проведено по инициативе мелких бизнесменов, надеявшихся предупредить, таким образом, опасность для себя. Маленькие люди стремились облегчить свое положение, а такие тузы, как Карнеги, просили правительство построить систему каналов от Великих озер до Питтсбурга, чтобы снизить транспортные расходы.

В поддержку социал-дарвинистских теорий выступала и протестантская церковь, которая с энтузиазмом ринулась на защиту «духа бизнеса». Господствовавшие в тот период теории собственности, государства и труда были освящены религиозными санкциями. Священнослужители заявляли, что социальное и экономическое неравенство не только справедливо, но и неизбежно. Неудачи являются неминуемым следствием серьезных недостатков, присущих человеческой душе. Принцип невмешательства — это закон природы, санкционированный самим богом: он служит опорой индивидуальным усилиям, помогает добиться личных преимуществ, обеспечения собственных интересов и успехов в свободной конкуренции. В результате этого принцип невмешательства стал последовательной системой, чуть ли не слишком совершенной для целей, которые проследовали богатые представители средних классов.

Применению социальных мер, которые могли бы привести к изменениям существующих порядков, надлежало сопротивляться всеми силами, как нарушению богоданных законов. Благотворительностью в лучшем случае должны были заниматься только частные лица. Такие спенсеровские установки были восприняты Джозефиной С. Лоуэлл, которая, организуя свои благотворительные кампании, утверждала, что общество вправе предъявлять претензии не только к богатым, но в равной мере и к бедным, ибо бедняки могут стать тормозом прогресса. Поэтому помощь следует оказывать только в соответствующих заведениях, причем в такой непривлекательной форме, чтобы побуждать обитателей этих заведений покидать их. Кухни, в которых производится бесплатная раздача супа, и все другие формы помощи, оказываемой в период депрессии, надо ликвидировать, заявляла она. Такие высказывания свидетельствовали о жестокости и бессердечии, какие редко проявлялись в предшествующие десятилетия. Церковь и многие общественные деятели абсолютно не сочувствовали требованиям рабочих и бедняков, отлучая их от религиозных организаций. Следствием этого, в конечном счете, был массовый переход бедняков в лоно католической церкви, которая достигла в профсоюзном движении влиятельного положения, не утраченного ею и поныне. Внимание иерархов католической церкви к нуждам рабочих оказалось одним из наиболее благотворных явлений того времени.

Учитывая моральную и духовную атмосферу в тот период, не удивительно, что основным источником доктрины, защищающей права собственности, считались законы да и сама конституция. Консервативные судьи, которым полагалось толковать законы, стали ревностными сторонниками социал-дарвинизма. В более ранние годы государственные органы власти могли бы с согласия судов поощрять некоторые виды деятельности или регулировать работу тех или иных предприятий ради общего блага, но в конце XIX века законы стали оборачиваться другой стороной. В конечном счете бизнесмены фактически получили полную свободу действий благодаря таким толкованиям законов, которые явно шли вразрез с их первоначальным назначением. Положение четырнадцатой поправки к конституции о «соблюдении процессуальных гарантий» могло толковаться по-разному. В «золотой век» возобладало консервативное толкование, создавшее правовую атмосферу, в которой крупные дельцы могли процветать. Хотя Верховный суд мог порой придавать понятию «соблюдения процессуальных гарантий» узкий смысл, разрешая штатам регулировать коммерческую деятельность, как это имело место в судебном деле о зерновом элеваторе, но его аргументация в то время основывалась скорее на моральных соображениях, чем на смысле самого понятия. Но консервативные судьи продолжали настаивать на своем, и через несколько лет в практику вошло широкое толкование положения о «соблюдении процессуальных гарантий», которое открыло бизнесменам зеленую улицу

Юристы стали даже обращаться к Декларации независимости, которая до того считалась слишком радикальным документом. Щепетильность была отброшена в сторону, ибо судьи обнаружили, что выражение «поиски счастья» означает право пользоваться собственностью по своему усмотрению. Декларация независимости и конституция стали уже священными документами, в которых фактически были заложены заповеди социал-дарвинизма, даже если «отцам-основателям» и в голову не приходило, что они воплотили в своих трудах такие богоданные законы. По существу эти законы утверждали, что только глупцы могут оспаривать право бизнесменов на господство и оспаривать их решения. Суды снова и снова выносили постановления, направленные против тех штатов, которые хотели помогать отдельным людям путем регулирования рабочего времени или другими мерами контроля. «Соблюдение процессуальных гарантий» стало главным орудием, к которому прибегали суды, стараясь добиться, чтобы государство действительно играло негативную роль, абсолютно не вмешиваясь в частную коммерческую деятельность. Имевшиеся у штатов возможности решать проблемы общегосударственного значения были фактически сведены к нулю. Если ранее «соблюдение процессуальных гарантий» могло рассматриваться как простая процессуальная гарантия, то теперь уже оно приобрело более широкое значение гарантии против «произвольного законодательства».

Философскими обоснованиями судебных постановлений стали правоведческие труды Томаса Кули и Кристофера Тидемэна. Это они подсказывали аргументы, которые такие, например, члены Верховного суда, как Стивен Филд, могли выдвигать в случаях, когда их мнения резко расходились с более либеральными взглядами большинства. Филд до тех пор настаивал на своем широком определении «соблюдения процессуальных гарантий», пока оно не стало основной судебной доктриной. С другой стороны, победа консерваторов привела к крайне узкому толкованию полномочий полиции. Только «великий кризис» 1930-х гг. ослабил узду, в которой суды держали государство, ограничивая его свободу действий. Но в течение всей первой четверти ХХ века государственные меры в области трудового законодательства неоднократно объявлялись судами неконституционными, поскольку лишали и работодателей, и рабочих свободы и собственности без «соблюдения процессуальных гарантий». Суд утверждал, что труд также является собственностью и что рабочий обладает неотъемлемым правом продавать свой труд на любых условиях. Судьям и в голову не приходило, что в отношениях между работодателем и рабочим у первого имелось гораздо больше возможностей договариваться на выгодных для себя условиях. Идеология бизнесмена стала не только оправданием, она уже сделалась барьером, препятствовавшим любым попыткам установить более справедливое равновесие. Принцип невмешательства полностью открыл путь для эксплуатации как людей, так и национальных ресурсов.

По существу, философия социал-дарвинизма, сочетавшаяся с тягой к концентрации производства, подразумевала неизбежность утверждения монополий. Сложная индустриальная цивилизация не могла мириться с конкуренцией, ибо конкуренция обладала слишком большой разрушительной силой. Конкуренция, как заявил один промышленник, означала смерть для некоторых и увечья для всех. И наоборот, монополия и концентрация производства отражали творческое движение вперед к прогрессу. Это движение сопровождалось ростом производительности, становившимся в данном случае культом, который следовало поощрять любой ценой. Как ни курьезно, бизнесмен мог, с одной стороны, ратовать за свободное предпринимательство, а с другой — приветствовать пришествие монополий. С его точки зрения, создания монополий требовала сама структура коммерческой деятельности.

Одним из последствий такого образа мыслей была легенда о человеке, который всего в жизни добился сам. Гордостью Америки был бедный фермерский подросток, отправившийся в город, чтобы пробить себе там путь к славе и богатству. Другого значения слову «успех» никто не придавал: это была все та же старая трогательная история о переходе от лохмотьев к богатству. Нигде в побасенках, которые в то время «продавались оптом и в розницу», не отмечалось своеобразное сочетание социальных и экономических факторов, которое вело к концентрации огромных богатств в руках небольшой кучки людей; все сводилось к «везению» средних классов. Эндрю Карнеги утверждал, что только человек с сильной волей мог выбиться из нищеты. Жизнь в сельской местности всегда способствовала этому, и в своем восхождении вверх по социальной лестнице человек всегда мог рассчитывать на помощь своей верной и добродетельной жены. Мало кто признавал, что какие-то преимущества может дать и женитьба на богатой наследнице. Все, что нужно было для успеха в жизни, — это тщательно культивировавшееся «чутье к приобретательству», опиравшееся_на инстинкт упорства. Полезными свойствами считались также трезвость, аккуратность и умеренность. Однако именно этими добродетелями зачастую и не обладали заправилы промышленности, слухи о выходках которых заполняли собой анналы истории Америки в конце прошлого XIX века. Даже если бизнесмены и верили своей собственной пропаганде, то немногие реалисты твердо знали, каковы действительные житейские факты, и высмеивали все это мифотворчество. Социолог Фрэнсис Либер однажды воскликнул: «Человек, который сам всего добился,— как бы не так! Почему бы вам не рассказать мне еще и о яйцах, которые сами себя кладут?» Лестер Уорд отметил, что богатство и успех вполне возможно было бы объяснять скорее социальными факторами, чем личными способностями. Сторонники реформ спрашивали, где же все эти неограниченные возможности, когда на каждую открывающуюся вакансию претендуют десять человек. Документы, предъявлявшиеся критиками, начали вызывать известные сомнения в справедливости восторгов по поводу собственных добродетелей, выражавшихся такими людьми, как Эндрю Карнеги. Увеличивались сомнения и в том, что богатые граждане подражают в своем поведении героям Горацио Элджера.

В дальнейшем исследования ученых доказали, что история перехода от лохмотьев к богатству была действительно легендой. Человек, который добивался успеха, как правило, не был ни иммигрантом, ни сыном бедных родителей, ни выходцем из фермерской семьи; он не начинал свою карьеру подростком и не проходил «школу пинков». Ознакомление с биографиями трехсот руководителей текстильных, сталелитейных и железнодорожных компаний, работавших в 70-х годах прошлого XIX века, показало, что в основном они были потомками коренных жителей Новой Англии. У иммигранта было очень мало шансов добиться успеха: он обычно попадал в самую гущу зарождавшегося рабочего класса, и жизнь, полная лишений, могла лишь сделать его абсолютно безразличным к официальным россказням об успехе.

В большинстве случаев отцы этих руководителей сами также были бизнесменами. Рокфеллер был сыном мелкого предпринимателя, Гейнце родился в состоятельной буржуазной семье, отец Кука был юристом, отец Гарримана — священником, а сам Гарриман женился на дочери банкира. В основном эти бизнесмены были англосаксами по происхождению, и почти ⅔ из них принадлежали к англиканской, пресвитерианской или конгрегационалистской церкви (доля католиков и евреев среди бизнесменов была всегда невысокой). Легенда о фермерском происхождении рухнула, когда стало известно, что 50% этих бизнесменов происходили из поселков с населением не менее 2500 человек, которые Бюро переписи относило к категории поселков городского типа. Чтобы стать процветающим бизнесменом, надо было вырасти в городских условиях; неплохо было также иметь отца-бизнесмена; полезно было иметь образование (75% представителей этой группы имели по меньшей мере диплом об окончании средней школы); большинство из них начали работать в возрасте не менее 16 лет; кроме того, сделать себе карьеру можно было, скорее занимаясь торговлей, счетоводством или канцелярской работой, чем работая на заводе. Родственные связи сохраняли достаточно важное значение, чтобы подкрепить довод о том, что влиятельные позиции в деловом мире все еще могли передаваться но наследству. Прошло несколько десятков лет, прежде чем в корпорации начали одерживать верх специалисты и стал разрастаться бюрократический аппарат. Дети, зятья и племянники убеждались в том, что своя рубашка по-прежнему ближе к телу. Для таких людей, как Уильям Вандербильт, Дж. П. Морган, Дэниэл Гугенхейм, Джордж Гулд и Луис Хилл, родственные связи все еще играли важную роль. В таких крупных корпорациях, как «Форд», «Грейт атлантик энд пасифик ти компани», «Галф ойл», «Сан ойл», «Дюпон», «Кыодэхи», «Р. X. Мейси», «Гимбелс» и «Сэйфуэй», еще и поныне в какой-то мере сохранился семейный капитализм. Правда, с годами родственные связи стали терять прежнее значение, когда такие люди, как Шваб, показали, как можно использовать корпоративную структуру, чтобы сделать себе карьеру.