БИЛЕТ 1

Тв-во Белого. Поэзия. «Петербург»

В конце 1890-х увлекается новейшей драматургией Г. Ибсена, Г. Гауптмана, М. Метерлинка, напряженно изучает оккультные науки и философию А. Шопенгауэра, интересуется буддизмом, но более всего проникается идеями Вл. Соловьева и Ф. Ницше. Ощущение острой кризисности настоящего и апокалиптические предчувствия Белого сказались в незаконченной мистерии 1898 Антихрист. Мистерия обнаружила аналогии с Краткой повестью об Антихристе Вл. Соловьева, написанной годом позже. В 1895-1896 сближается с семьей М.С. Соловьева, брата философа, и в его доме позднее знакомится со «старшими» символистами — В. Брюсовым, Д. Мережковским, З. Гиппиус. Именно М.С. Соловьев предлагает начинающему писателю взять псевдоним «Андрей Белый», дабы скрыть от близких свои «декадентские увлечения».

На 1898 приходится перелом в мирочувствии Белого. На смену смутному пессимизму приходят чаяния мистического преображения всего сущего. В Воспоминаниях о Блоке (1922) он так очертил этот рубеж: «…в 1898 подул иной ветер; почувствовали столкновения ветров: северного и южного; и при смешении ветров образовались туманы: туманы сознания. В 1900-1901 годах очистилась атмосфера… А. Блок, вспоминая те годы впоследствии строчкой «И — зори, зори, зори», охарактеризовал настроения, охватившие нас; «зори», взятые в плоскости литературных течений (которые только проекции пространства сознания), были зорями символизма, взошедшими после сумерок декадентских путей, кончающих ночь пессимизма».

Художественные поиски Андрея Белого во многом были обусловлены стремлением выразить противоречие между распадением, «атомизацией» мира на уровне эмпирическом, осязаемо-видимом и его единством на уровне сущностном, «субстанциональном» (близкая Белому современная физика формулирует это как антиномию хаоса и порядка). Та же двойственность пронизывает собой симфонии. С одной стороны, отсутствие связанного сюжета в них подчеркивает восприятие мира как хаотического скопления случайностей: мировой оркестр распался, каждый отъединился в свой собственный мирок. Люди-одиночки, словно молекулы в Броуновом движении, в этом кризисном мире слепо мечутся среди каменных громад города. Рисуя хаос жизни города через калейдоскоп сцен и лиц, Белый на 20 лет предвосхитил технику Дж. Джойса в романе Улисс. Но за всем этим хаосом неизменно ощутимо единство общей симфонической задачи. Развитие музыкальных тем и лейтмотивов создает единство произведения, отражает веру автора в то, что хаосу осязаемого противостоит гармония на уровне идеальном.

Критика не оценила по достоинству симфонические эксперименты Белого. Их жанр дальнейшего развития в литературе практически не получил. Но стилистические находки симфоний (ритмизация прозы, символические лейтмотивы, дробление сюжета на отдельные сегменты и др.), во-первых, составили основу позднейших произведений Белого, а во-вторых, оказали сильнейшее воздействие на так называемую «орнаментальную прозу» конца 1910-1920-х (Б. Пильняк, Вс. Иванов и др.). Литературовед-формалист В. Шкловский даже заметил: «без Симфоний Белого… невозможна новая русская литература».

В 1904 А. Белый публикует свой первый поэтический сборник «Золото в лазури». Образный строй здесь, действительно, во многом родствен симфониям, но основная цель автора — запечатлеть настроения «аргонавтов», их предчувствия грядущей «зари». Запредельное, идеальное в сборнике облекается чередой световых (солнце, заря и т.д.) и цветовых (редкое богатство «оттеночных» красок, живописание драгоценных камней и тканей) символов. Красочная символичность сборника свидетельствует и о его близости стилистике модерна в живописи, и о влиянии оккультных теорий, в которых «мистика» подобных образов была разработана весьма тщательно. Наиболее значительными для дальнейших судеб русской поэзии в этом сборнике оказались эксперименты Белого со стихом. Это — разрушение традиционного силлабо-тонического метра, смешение двусложных и трехсложных размеров, расположение строк соответственно интонациям, что во многом предвосхищало «столбики» и «лесенку» тонических стихов В. Маяковского.

В 1907 активно включается в полемику между петербургскими и московскими символистами по поводу выдвинутой Г. Чулковым и поддержанной Вяч. Ивановым концепции «мистического анархизма». Развенчивая Чулкова, резко выступает против эпигонства и вульгарности массовой модернистской словесности. Отстаивает элитарно-религиозное понимание искусства, трактует призвание поэта как миссию теурга, пророка, визионера, прозревающего будущее и входящего в связь с запредельным миром. Активно участвует в деятельности московских литературных организаций (Общество свободной эстетики, Московский литературно-художественный кружок, Дом песни).

Важнейшие творческие достижения этого периода — изданные в 1909 сборники стихов «Пепел» и «Урна».

Художественное освоение Белым философии истории продолжается в романе «Петербург», 1911-1913, — высшем достижении прозы русского символизма. «Петербург» — текст с чрезвычайно сложной и многоуровневой системой символических смыслов - психологических, литературных, социальных, исторических, философских, оккультных. Любой элемент романа дает новые значения на каждом из этих уровней интерпретации. Тема романа выросла из двухсотлетней мифологии Петербурга, в ней сложно взаимодействуют подтексты едва ли не всей классической русской литературы «петербургского периода». По словам Д.С. Лихачева, Петербург в романе — «не между Востоком и Западом, а Восток и Запад одновременно, т. е. весь мир. Так ставит проблему России Белый впервые в русской литературе». В символическом пространстве города «западническое» начало олицетворяют геометрически правильный Невский проспект и крупный имперский чиновник Аполлон Аблеухов, а начало «восточное» — хаотичная Петроградская сторона и революционный террор. Но оба начала в романе дискредитируются. А выход из их трагического столкновения в финале связывается с оккультно-антропософским преображением главного героя, Николая Аблеухова, у египетских пирамид. Пафос романа-посвящения, романа о «духовной инициации» здесь соединяется с комизмом и гротеском. В символике Петербурга ощутимо присутствие образности кубизма. А «подлинное местодействие романа», по словам самого Белого, это «душа некоего не данного в романе лица, переутомленного мозговой работой». Петербург — первый в мировой литературе «роман сознания».

Февральскую революцию 1917 Белый принял как неизбежный прорыв к спасению России. Октябрьскую революцию приветствовал как спасительное освобождение творческих начал от инерции застоя, возможность выхода России и вслед за ней всего мира на новый виток духовного развития. В этом Белый близок мистико-анархическим настроениям Иванова-Разумника, Блока и иных представителей т. н. «скифства». Плод подобных иллюзий — поэма 1918 «Христос воскрес». После 1917 Белый — прежде всего оратор, лектор, педагог, один из организаторов Вольной философской организации (ВОЛЬФИЛЫ). Эти годы отмечены желанием Белого-публициста «стать понятным» людям, отойти от затемненного, «разорванного» языка прежних лет. Важнейшая часть наследия Белого — работы по филологии, прежде всего по стиховедению и поэтической стилистике. Среди прочего, автор развивает теорию «ритмосмысла», принципы исследования звукописи и словаря писателей.

Бунин — мастер рассказа.

Бунин никогда не ставит прямых вопросов и никогда не отвечает на них прямо. Рассмотрим один из рассказов писателя - «Братья» - и найдем в нем особенности этого жанра. любой рассказ обладает двумя сторонами повествования: непосредственно содержанием и его художественным оформлением. Еще при первом прочтении читатель ясно различает два плана рассказа: Цейлон с его первобытностью, жарой и неуместными здесь европейскими костюмами и окриками по-английски и пароход, на котором один из героев рассказа, англичанин, уплывает от «земли прародителей» в Европу. Наиболее самостоятельным тропом, создающим будто параллельный, а на самом деле тесно переплетенный с содержанием мир в рассказе является перифраз, и первая ласточка его - Первая метонимия встречает внимательного читателя еще в начале рассказа, произведения, когда автор с помощью множества живых эпитетов - «шелковистые пески», «сигароподобные дубки» - и нескольких метафор - «перистые метелки- верхушки», «зеркало водной глади», будто показывает нам с высоты птичьего полета тот древний остров «лесных людей», по улицам и закоулкам городов и деревень которого он чуть позже проведет читателя вдумчивого и чуткого: «Много этих тел плещется со смехом, криком и в теплой прозрачной воде каменистого прибрежья». автор конкретизирует предположенное читателем понятие «европеец» до более узкого «англичанин», но пока «англичанин» - неопределенный «хозяин острова», не отдельный человек, а часть страны-метрополии. Следуем за «рикшей номер седьмой» и попадаем в его «лесную хижину под Коломбо» (обратим внимание на повторяющийся эпитет «лесной» относительно жителей Цейлона - он создает у читателя образ той первобытности, которая и отличает первую часть рассказа от второй), куда пришел он однажды «совсем не в урочное время» и умер «к вечеру», став просто «мертвым старичком». А сын его, «легконогий юноша», после его смерти надел на свою, в отличие от «посеревшей и сморщившейся» руки старика, «круглую и теплую» руку медную бляху с номером семь. Потеряв не только отца, но и невесту, пропавшую на Невольничьем Острове, молодой рикша, будто забыв о невесте, бегал и жадно собирал «серебряные кружочки» за свою работу. Отметим этот перифраз: он не только оригинальный синоним слова «монеты». Этим выражением автор подчеркивает несовместимость европейской цивилизации в том виде, в котором она присутствует на Цейлоне, и «земли древнейшего человечества»: в «потерянном эдеме» монета не металлический денежный знак, а только то, что она есть на самом деле - серебряный кружочек…

И вот «как-то утром» появляется еще один «человек в белом». Он будто бы такой же, как остальные европейцы, «хозяин», но взгляд его «странен». Он - «англичанин», но интересно то, что, в части-описании Цейлона мы встретим и другое его определение-перифраз: «ничего не видящий человек в очках». Мы не встретим определение «человек» в рассказе для рикши, единственный, кроме европейцев, «человек» - это лакей у подъезда отеля. Обитатели Цейлона автором представляются в основном как «тела»: подростки на пляже, которых мы видели в начале рассказа, «коричневые тела молодых рабочих», «голое, чуть полное, но крепкое, небольшое тело» невесты рикши… А слово «человек» для «диких людей» неприменимо. понятие «человек» существует лишь в воображении европейцев; читатель неизбежно делает такой вывод из размышлений англичанина на пароходе: «…разум наш так же слаб, как разум крота, или, пожалуй, еще слабей, потому что у крота, у зверя, у дикаря хоть инстинкт сохранился, а у нас, у европейцев, он выродился, вырождается!». Инстинкт - преклонение перед богами, чувство истины, которое пришло к молодому рикше перед тем, как он умер от укуса змеи, желая этой смерти во имя земной любви, а получив во имя вечной - англичанин пытается заменить страхом перед стихией. Страхом, создаваемым искусственно, не основанном ни на чем, кроме «слабого разума». И автор, следуя за размышлениями своего героя, создает из ровно и сонно шумевшего в первой части океана сначала «свинцовую даль», потом - «тьму», и уже сам герой, англичанин, говорит об океане «бездонная глубина», «зыбкая хлябь», называя волны «бороздами зеленой огненной пены» с «черно лиловой темнотой вокруг».

БИЛЕТ 2

Сатириконцы

Речь пойдет не столько о сатире как жанре, сколько о поэтическом стиле (не всегда фельетонном), которому в силу разного рода обстоятельств было позволено вести себя более свободно в рамках цензуры, чем другим течениям. Здесь сложно говорить о каком-то новаторстве — скорее о развитии богатых традиций этого жанра русской литературы, имеющего блистательных предшественников. Но во время «революционных преобразований» происходили изменения. По крайней мере, в методике, поскольку, во-первых, модернистские веяния оказывали влияние не только на литературу, но и вообще на все области искусства, во-вторых, в этом жанре работали талантливейшие поэты своего времени, о которых и пойдет рассказ в данном разделе.

1 апреля 1908 года в Петербурге вышел в свет первый номер нового еженедельного журнала «Сатирикон», который затем целое десятилетие оказывал заметное влияние на общественное сознание. Первым главным редактором журнала стал художник Алексей Александрович Радаков (1877-1942), а с девятого номера этот пост перешел к писателю-сатирику, драматургу и журналисту Аркадию Тимофеевичу Аверченко.

«Сатирикон» был изданием веселым и едким, саркастическим и злым; в нем остроумный текст перемежался с язвительными карикатурами, забавные анекдоты сменялись политическим шаржем. В то же время журнал отличался от множества других юмористических изданий тех лет своим социальным содержанием: здесь, не выходя за рамки приличий, бескомпромиссно высмеивались, бичевались представители власти, мракобесы, черносотенцы. Позицию журнала в последнем пункте определяли не столько писатели и журналисты с еврейскими корнями — В. Азов, О. Дымов, О. Л. Д’Ор, сколько чистокровные русские: А. Аверченко, А. Бухов, Тэффи и другие, которые давали антисемитам куда более яростный отпор, чем их коллеги-евреи.

сатирики, как В. Князев, Саша Черный и А. Бухов, печатались Л. Андреев, А. Толстой, В. Маяковский, с иллюстрациями выступали прославленные русские художники Б. Кустодиев, И. Билибин, А. Бенуа. За сравнительно короткий срок — с 1908 по 1918 год — этот сатирический журнал (и его поздний вариант «Новый Сатирикон») создал целое направление в русской литературе. Особая заслуга принадлежала даровитым поэтам — сатирикам и юмористам, сотрудничавшим в журнале.

«Сатирикон» привлекал читателей тем, что его авторы практически отказались от обличения конкретных высокопоставленных лиц. Не было у них и «общеобязательной любви к младшему дворнику». Ведь глупость везде остается глупостью, пошлость — пошлостью, а потому на первый план выдвигается стремление показать человеку такие ситуации, когда он сам бывает смешон. На смену объективной сатире приходят «сатира лирическая», самоирония, позволяющие раскрыть характер «изнутри». Особенно ярко это проявлялось в поэзии, где объектом сатирического или юмористического изображения является лирический герой.

Творчество Саши Черного, Тэффи, П. Потемкина, В. Горянского, В. Князева, Е. Венского и других ведущих поэтов «Сатирикона» было представлено на его страницах разнообразными жанрами: стихотворными шаржами, памфлетами, юморесками, пародиями, баснями, эпиграммами. Очень популярным жанром в начале XX века был фельетон (в том числе и стихотворный), привлекавший публику злободневностью, четко выраженной авторской позицией, полемичностью, остроумием. В период расцвета журнала, в 1911 году, его издатель М. Г. Корнфельд выпустил в журнальной библиотеке «Всеобщую историю, обработанную „Сатириконом“». Авторами этого блестящего пародийно-сатирического произведения были Тэффи, О. Дымов, Арк. Аверченко и О. Л. Д’Ор; иллюстрировали книгу художники-сатириконцы А. Радаков, А. Яковлев, А Юнгер и Ре-Ми (Н. Ремизов).

Популярности Тэффи и Аверченко в те годы трудно найти аналоги. Достаточно сказать, что сам Николай Второй с удовольствием читал этих авторов и переплетал их книги в кожу и атлас. И совсем не случайно начало «Всеобщей истории» поручили «обработать» именно Тэффи: зная, чьей любимой писательницей она являлась, возражений цензуры можно было не опасаться. Таким образом, выступая против Думы, правительства, чиновников, бюрократов всех мастей, «Сатирикон» с высочайшего благоволения неожиданно попал на роль легальной оппозиции; его авторы умудрялись своим поэтическим и прозаическим творчеством делать в политике гораздо больше, чем любой политик.

Однако в мае 1913 года в журнале произошел раскол на почве финансовых вопросов. В результате Аверченко и все лучшие литературные силы покинули редакцию и основали журнал «Новый Сатирикон». Прежний «Сатирикон» под руководством Корнфельда еще какое-то время продолжал выходить, но терял лучших авторов и в результате закрылся в апреле 1914 года. А «Новый Сатирикон» продолжал успешно существовать (вышло 18 номеров) до лета 1918 года, когда был запрещен большевиками за контрреволюционную направленность.

ТЭФФИ: С детства Тэффи увлекалась классической русской литературой. Её кумирами были А. С. Пушкин и Л. Н. Толстой, интересовалась современной литературой и живописью, дружила с художником Александром Бенуа. Также на Тэффи оказали огромное влияние Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский и её современники Ф. Сологуб и А. Аверченко. Писать Надежда Лохвицкая начала ещё в детстве, но литературный дебют состоялся почти в тридцатилетнем возрасте. Первая публикация Тэффи состоялась 2 сентября 1901 года в журнале «Север» — это было стихотворение «Мне снился сон, безумный и прекрасный…». В годы Первой русской революции (1905—1907) Тэффи сочиняет острозлободневные стихи для сатирических журналов (пародии, фельетоны, эпиграммы). В это же время определяется основной жанр всего её творчества — юмористический рассказ. Сначала в газете «Речь», затем в «Биржевых новостях» в каждом воскресном выпуске печатаются литературные фельетоны Тэффи, вскоре принесшие ей всероссийскую любовь.

В дореволюционные годы Тэффи пользовалась большой популярностью. Была постоянной сотрудницей в журналах «Сатирикон» (1908—1913) и «Новый Сатирикон» (1913—1918), которыми руководил её друг А. Аверченко.

Поэтический сборник «Семь огней» был издан в 1910 году. Книга осталась почти незамеченной на фоне оглушительного успеха прозы Тэффи. Всего до эмиграции писательница опубликовала 16 сборников, а за всю жизнь — более 30. Кроме того, Тэффи написала и перевела несколько пьес. Её первая пьеса «Женский вопрос» была поставлена петербургским Малым театром.

Следующим её шагом было создание в 1911 году двухтомника «Юмористические рассказы», где она критикует обывательские предрассудки, а также изображает жизнь петербургского «полусвета» и трудового народа, словом, мелочную повседневную «ерунду». Иногда в поле зрения автора попадают представители трудового народа, с которыми соприкасаются основные герои, это большей частью кухарки, горничные, маляры, представленные тупыми и бессмысленными существами. Повседневность и обыденность подмечены Тэффи зло и метко. Своему двухтомнику она предпослала эпиграф из «Этики» Бенедикта Спинозы, который точно определяет тональность многих её произведений: «Ибо смех есть радость, а посему сам по себе — благо».

В 1912 году писательница создает сборник «И стало так», где описывает не социальный тип мещанина, а показывает обыденность серых будней, в 1913 году — сборник «Карусель» (здесь перед нами образ простого человека, раздавленного жизнью) и «Восемь миниатюр», в 1914 году — «Дым без огня», в 1916 году — «Житьё-бытьё», «Неживой зверь» (где писательница описывает ощущение трагичности и неблагополучия жизни; положительным идеалом для Тэффи здесь являются дети, природа, народ)[9][12].

События 1917 года находят отражение в очерках и рассказах «Петроградское житие», «Заведующие паникой» (1917), «Торговая Русь», «Рассудок на веревочке», «Уличная эстетика», «В рынке» (1918), фельетонах «Пёсье время», «Немножко о Ленине», «Мы верим», «Дождались», «Дезертиры» (1917), «Семечки» (1918).

В конце 1918 года вместе с А. Аверченко Тэффи уехала в Киев, где должны были состояться их публичные выступления, и после полутора лет скитаний по российскому югу (Одесса, Новороссийск, Екатеринодар) добралась через Константинополь до Парижа. Судя по книге «Воспоминания», Тэффи не собиралась уезжать из России. Решение было принято спонтанно, неожиданно для неё самой: «Увиденная утром струйка крови у ворот комиссариата, медленно ползущая струйка поперек тротуара перерезывает дорогу жизни навсегда. Перешагнуть через неё нельзя. Идти дальше нельзя. Можно повернуться и бежать».

Тэффи вспоминает, что её не оставляла надежда на скорое возвращение в Москву, хотя своё отношение к Октябрьской революции она определила давно: «Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъярённых харь с направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы»

ЧЕРНЫЙ: Политики: Гос дума, октябристы;

1. Женские типы: Женщина недалёкая, но всегда желанная («Мозаика», «Жалкое существо»);

2. Люди искусства («Золотой век», «Поэт», «Неизлечимые»);

3. Быт города («День человеческий»)