_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 4

ГРИГОРИЙ САТОВСКИЙМЛАДШИЙ

ЗВЕЗДНЫЙ РАССВЕТ

Д. Г. Сатовскому

Милый друг, подойди, Отгони эти страхи ночные! Мы с тобою в пути Через черные чащи земные:

Руку слышит рука, И плечо у плеча. Тесно, в ногу! Нет вдали огонька,

Тьма как саван одела дорогу...

Белый мрамор колонн, Тонкий очерк сквозной балюстрады, Величавый балкон Над печалью заглохшего сада.

Мрамор там, на земле — Это тело низверженных статуй: Черный ряд тополей,

Дальше — море, темно и крылато.

И над древней землей Обреченной, святой Атлантиды Звезды — рой золотой, Точно ясные очи, открыты.

Без мерцания вниз Покатилась звезда, а за нею Жидкий пламень повис —

След по черному небу светлеет.

И еще, и еще — Звезды падают чаще и чаще,

72	Г. Сатовский-младший

И горит горячо Мир огромным пожаром блестящим.

Но на ужас в ответ Мне твой голос, как весть золотая:

— Это — звездный рассвет, Только звездный рассвет наступает!

Милый друг, подойди, Чтобы ужасы, страхи и бреды, Что стоят впереди,

Стали ласковым, звездным рассветом.

АНЬДА

Равнодушно брожу по чужим городам, Вечный странник без дома и связей, Но в изгнанье запомнится слово — Аньда — Этот русский пустынный оазис.

Поезд мчится в степи. Здесь куста не сыскать, В этих желтых маньчжурских равнинах. Тихой грустью внезапно пахнула опять На перроне родная картина:

Русскийстрелочникс выцветшим, серымфлажком, Русский смазчик, бредущий с развальцей, И с околышем красным, с блестящим жезлом, Вышел к поезду русский начальник.

На вокзале встречает нас русская речь, Улыбаются русские лица, Белокурый парнишка с лозою стеречь Гонит в травы послушную птицу.

Точно в русской деревне, коровы бредут,

Уворот их хозяйки встречают,

Ив любом из домов здесь пришельца зовут К бесконечному русскому чаю.

Г. Сатовский-младший

73

В деревенской церковке к вечерне звонят, Тихой грустью на улицах веет, Да откуда-то отзвуки песни летят, Растревожить молчанье не смея...

Ночь. В окошках мелькают вдали огоньки, Жаркий ветер по улицам рыщет, Из маньчжурской пустыни наносит пески Он к могилам на русском кладбище.

Заметает с шуршанием желтый песок Зелень, улицы, рельсы стальные; В жарком саване пыльном заснул уголок

Прежней, грустной, любимой России.

ОДИНОКИЙ ФОНАРЬ

Я знаю улицу пустынную, Где деревянные мостки Над грязью высохшею кинуты И возле окон — цветники.

Под тихо скорченными стенами Заборов покривилась тень, Молчат в тоске дома согбенные И пыльный скучно катит день.

Пустынным, душным летним вечером, Когда святого солнца жаль, Вдали, скупым огнем засвеченный, Зажжется слабенький фонарь.

Мигает свет уныло-дымчатый, Зовет в чернеющую даль...

Печален дальний и единственный На этой улице фонарь.

Из ночи в ночь могучей силою Меня влечет издалека На эту улицу пустынную Миганье желтого глазка.

74	Г. Сатовский-младший

Вокруг темно. И доски рсхлипами Тоскуют в этой темноте, Пружинят мягкими прогибами.

Ия иду. И ночь — над всем.

Икажется, вся жизнь прожитая, Идти по черному пути:

Иду года дорогой сбитою, Иду и не могу идти.

К огню, к сиянью желто-мутному, Не отводя усталых глаз, Иду минута за минутою,

За днями — день, за часом — час...

И кажется: вся цель стремления, Весь смысл бессмыслья бытия — Идти в блаженном отупении, Дойти — и в этом жизнь моя.

АЛЛА ГОЛОВИНА

** *

Вгородские сады возвращаются птицы,

Иу кактуса сбоку — веселый бутон. Ночью рифмы влетают сквозь черепицы, Разбивают стекло и железобетон.

Млечный Путь за окном и бушует, и пенит, Он как с мыльной рекламы, но только живой. Я иду через сон, а подушки — ступени, Через поле постели с короткой травой.

Пусть волокна паркета прохладны и сыры — Я уже задыхаюсь от высоты.

Потолок раскрывают четыре квартиры, И на крыше железные тают листы.

Только ночью такой: городскою и вешней — Можно видеть от радости и от тоски, Что квартиры похожи совсем на скворешни, А балконы качаются, как гамаки.

Стены — чудо из папиросной бумаги,

Ишаги по карнизу легки и просты.

Иу средних оконниц, где в праздники — флаги, Через улицы облаком дышат мосты.

В эту ночь за плечами не чую бессилья: Ходят люди и ангелы общим мостом, —

С непривычки сцепляю со встречными крылья, Как на улице девочка первым зонтом.

Черный город в ночное безмолвье знакомей, Отражающий все, как в заливе вода...

Посмотри: ведь на мною покинутом доме У парадного номером служит звезда.

1930

76	А. Головина

ВСЛЕД

Вэтом городе ночи пустуют, Звезды — в млечных очередях...

Четверть века тебя четвертуют

Встарой части на площадях.

Вчас тумана ступеньки крепчают,

Вполночь стройно растянут помост,

Иво сне тебя люди встречают Ворохами проклятий и звезд. В час тумана на серой повозке,

Так привычно прищурясь в упор, Ты качаешься, бледный и плоский,

Исвой голос кладешь под топор. После пытки нет плоти на плахе, Ощущаемо плещет душа

Ивосходит в огромном размахе, Каждый купол крылом вороша. Мертвый прах отряхая с надкрылий

Инетленно тела затеплив,

Ты кидаешь в альковы Бастилий Перелетного гостя призыв.

— Будь казнима со мною за ересь,

Вгорле олово, как облака, Проходи через коврик и через Подоконник, дрожащий слегка; Сквозь ворота чугунные дома, Через чащу, что леса густей,

Вголубую расщелину грома Стольких весен и стольких вестей...

И уходит, и снова снотворно,

По кругам пробираясь впотьмах, Только стрелки отметят повторный, На секунды отмеренный страх...

1932

А. Головина

77

** *

Отходя от сновидений ночью Прямо к смерти, — спящих не задень...

Во сто крат светлее и короче Мнится нынче неизжитый день. Не задень лампады темно-синей, И легко на кладбище ступив, Очерти квадрат на балдахине По земле волочащихся ив.

Чтоб лежать в земле тебе просторно, Чтоб, былое детство отыскав, Желтый холмик кубиками дерна Обложили у высоких трав.

Чтобы прямо на закрытом горле, Опуская белую ступню, Мраморные ангелы простерли Взмах крыла к лампадному огню. Чтоб, когда замшеют эти складки Мрамора на вскинутом плече, Ты бы все еще играла в прятки Вечером в гостиной при свече. Чтоб тебе был близок настоящий Детский и невозвратимый рай, Одеяла притянувши край,

Мертвая, ты притворилась спящей.

1934

ГОРОДСКОЙ АНГЕЛ

Над пролетом моста, над твоею тоской — Ангел каменный городской.

Как замшела рука, да и плеч не склонить, Чтоб упавшего благословить, Не взлететь — приросло крыло,

Ивзглянуть ему тяжело — Посмотреть из-под серых век На лицо твое и на снег.

Иперила, что так холодны, Никогда ему не видны.

78	А. Головина

Но за каменной складкой волос Всплеск ему услыхать привелось.

— Ангел, разве нам по пути? Ведь крылатому трудно идти. Отпускает меня тоска, И звезда над водой близка —

Чтоб первый полет видать, Чтоб завистливо ожидать Взмаха новых неясных крыл. — Он склоняется у перил...

1935— 1936

** *

Коблакам не поднимешь лица, За такую усталость робея, Отпусти же на волю с кольца Золотого жука-скарабея.

Вгородском многолюдном лесу, Где жуков никогда не бывало, Оживая уже на весу, Он тебя не оставит сначала. —

Над тобой зазвенит, как металл, Но не в силах продлить расставанья, Он примерил, припомнил, узнал Грозовые раскаты жужжанья.

Не простым ювелирным жуком, А таким, что уже не догонят, Над кисейным неловким сачком

Синий воздух разорван и понят...

1936— 1937

** *

Боже мой, печалиться не надо, Этот день — спокоен и хорош, На дорожку маленького сада Золотая набегает рожь.

А. Головина

79

Чайных роз измяты сердцевинки, Лепестки, как дамские платки, Из-за них погибнут в поединке Вечером зеленые жуки.

На мосту почти прогнили доски,

Иперила так легки, легки, Поправляй же локоны прически, Становись, взлетая, на носки.

Иникто, наверно, не заметил, Как я пела, огибая дом,

Икак, словно спущенные петли, Тень моя рассыпалась дождем. Как недолго, чувствуя тревогу, Голос мой срывался и дрожал, Но никто не вышел на дорогу, На земле меня не удержал.

1935—1938

** *

Памяти Н. Плевицкой

Январем, тринадцатым числом Замело меня нетающим снежком. Вот была я тут и не была: Шито-крыто. Тут метелица мела,

Закружила степь не с раннего ль утра? Вот была тут препотешная игра.

Ни следочка, ни платочка, ни косы, — Колеи — полозьев — синей полосы...

А за кем ты ехала в метель?

Разве дома не тепла была постель? Изразцовая топилась жарко печь, Даже было и кому тебя беречь.

Так пеняй же на себя. В сугробе спи В белой, белой успокоенной степи. Нет тебе могилочки-холма.

Совесть, как зола, твоя — бела.

20 июля 1942

80	А. Головина

** *

«Сам Кудеяр из-под Киева Выкрал девицу-красу».

Песня

Выкрал — не выкрал, волей—неволей, Только с тех пор в пещерах жила И над своею, над бабьею долей Горькие слезы ночами лила.

Днем забывала (ночью — набеги). Сына растила, княжна — не княжна. Эх, Соловки, мои белые снега, Всех убаюкает их тишина.

Стал он мечтать (это признак болезни), Стал на иконы молиться порой. Камни с икон-то давно пооблезли — Руки по локоть в зерна зарой... — Ах, как прохладны бурмицкие зерна, А изумруды-рубины теплы.

Персией в грудь бирюзою узорной Плещется, а янтарь что смолы. Все он молился за убиенных,

За ослепленных, за брошенных жен. С голоду-холоду умерших пленных, Тех, что поперли ему на рожон.

Даже не знал, что белобандиты, Урки, попы или профессора Снегом таким же будут покрыты, Будут трудиться — молиться с утра.

Бросил жену. Не впервой. — Напоследок Сына, как старец, перекрестил.

Песня поется про чаек-наседок, Про Таганрог, где он жил и простил.

24 августа 1942

** *

Это вам не Минин и Пожарский — Это есть Аскольдова могила.

Не мясничий двор и не боярский —