Гуссерль.Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология

ЧАСТЬ II. § 25

Такими мне видятся мысли, которые внутренне руководили Кантом. С помощью регрессивной процедуры Кант пытается теперь на деле показать следующее: если обычный опыт — это действительно опыт предметов природы, предметов, которые в своем бытии и небытии, в своей наделенности теми или иными свойствами должны быть познаваемы в объективной истине, т. е. научно, то являющийся в созерцании мир уже должен быть продуктом способностей «чистое созерцание» и «чистый разум», тех самых, которые в математике, в логике выражаются в эксплицированном мышлении.

Другими словами, разум функционирует и проявляется двумя способами. Один состоит в его систематическом самоистолковании, самовыявлении в свободном и чистом математизировании, в действиях чистых математических наук. При этом предполагается относящаяся еще к чувственности форма «чистого созерцания». Объективным результатом обеих способностей является чистая математика как теория. Другой способ свойствен всегда скрыто функционирующему разуму, непрерывно рационализирующему чувственные данные, так что они всегда бывают уже рационализированы им. Его объективным результатом является чувственно созерцаемый предметный мир — эмпирическая предпосылка всякого естественнонаучного мышления, т. е. мышления, сознательно нормирующего эмпирию окружающего мира посредством явленного математического разума. Как и созерцаемый телесный мир, естественнонаучный (и тем самым научно познаваемый дуалистический) мир вообще есть субъективное образование нашего интеллекта, с той оговоркой, что материал чувственных данных происходит из трансцендентного аффекта, исходящего от «вещей по себе». Последние в принципе недоступны (объективно-научному) познанию. Ибо, согласно этой теории, человеческая наука как свершение, обусловленное взаимодействием субъективных способностей «чувственность» и «разум» (или, как здесь говорит Кант,

134

ЧАСТЬ II. § 25

«рассудок»), не может объяснить происхождение, «причину» фактических многообразий чувственных данных. Последние предпосылки возможности и действительности объективного познания сами не могут быть познаны объективно.

Если естествознание подавало себя как ветвь философии, последней науки о сущем, и со своей рациональностью полагало себя способным выйти за пределы субъективной способности познания и познать сущее по себе, то для Канта объективная наука, как свершение, остающееся в пределах субъективности, отделяется теперь от его фило1 софской теории, теории свершения, необходимо осуществляющегося в субъективности, и вместе с тем теории возможности и широты действия объективного познания, которая разоблачает наивность мнимой рациональной филосо1 фии природы1по1себе.

Как эта критика, тем не менее, стала для Канта началом философии в старом смысле (в отношении универсума сущего), проникающей стало быть, и в сферу рационально не познаваемого по-себе-бытия [An-sich]; как под титулом «критики практического разума» и «способности суждения» он не только ограничивает философские притязания, но и полагает, что сможет открыть путь в «научно» не познаваемое по-себе-бытие,— все это хорошо известно. Здесь нам нет надобности в это вдаваться. В аспекте формальной всеобщности нас сейчас интересует то, что Кант, выступая против юмовского позитивизма данных (как он его понимал), создает проект обширной, систематически выстраиваемой и все же научной философии (хотя и нового вида), в которой картезианский поворот к субъективности сознания выражается в форме трансцендентального субъективизма.

Как бы ни обстояло дело с истинностью кантовской философии, о чем здесь не место судить, мы не можем пройти мимо того обстоятельства, что Юм, как его понимает Кант, не есть действительный Юм.

135

ЧАСТЬ II. § 25

Кант говорит о «юмовой проблеме». Что же действительно движет самим Юмом? Мы найдем ответ, если от скептической теории Юма, от его всеобщего утверждения возвратимся к его проблеме и выведем из последней дальнейшие следствия, которые не вполне выражены в теории, хотя нам и трудно допустить, что такой гений, как Юм, не видел тех следствий, которые открыто не были выведены и не рассматривались в его теории. Если мы так поступим, то обнаружим не какую-нибудь частную, а универсальную проблему:

Как достичь того, чтобы достоверность мира, в обладании которой мы живем, и притом как достоверность повсе1 дневного мира, так и достоверность сложных теоретических конструкций, возводимых на основе этого повседневного мира, перестала наивно разуметься сама собой и достигла подлинного уразумения?

Что есть по своему смыслу и значимости «объективный мир», объективно истинное бытие, а также объективная истина науки, коль скоро после Юма (а в отношении природы уже после Беркли) всем стало ясно, что «мир» со всем его содержанием, в котором он когда-либо и как-либо бывает значим для меня, есть значимость, возникающая в субъективности, и притом (если это говорю я, философствующий) — в моей субъективности?

Наивность речей об «объективности», в отношении которой опытная, познающая субъективность, действительно занятая конкретными свершениями [konkret leistende], не испытывает никаких сомнений, наивность ученого, занимающегося наукой о природе, о мире вообще, который слеп к тому, что все истины, обретаемые им в качестве объективных, и сам объективный мир, являющийся субстратом его формул (и мир повседневного опыта, и относящийся к более высокой ступени мир понятийного познания), суть его собственное, в нем самом возникшее создание, создание его жизни,— эта наивность, конечно, перестает быть возможной, как только в центр внимания помещается

136

ЧАСТЬ II. § 26

жизнь. И разве этому освобождению не станет причастен тот, кто всерьез углубится в «Трактат» и после разоблачения натуралистических предпосылок Юма осознает силу его мотивации?

Но как постичь этот радикальнейший субъективизм, в котором субъективируется сам мир? Мировая загадка в глубочайшем и последнем смысле, загадка мира, бытие которого есть свершение субъекта [subjektive Leistung], причем очевидно, что никакой другой мир вообще не может быть мыслим,— в этом и ни в чем другом состоит юмова проблема.

Канту же, который, как легко увидеть, принимает в «само собой разумеющейся» значимости столь многие предпосылки, которые, в понимании Юма, включены в эту мировую загадку, так никогда и не удалось пробиться к ней самой. Его проблематика целиком стоит как раз на почве рационализма, развивающегося от Декарта к Лейбницу и через него к Вольфу.

Итак, мы попытаемся прояснить с трудом поддающуюся истолкованию позицию Канта по отношению к его историческому окружению, опираясь на ведущую и первоопределяющую мышление Канта проблему рационального естествознания. Что нас теперь особенно интересует, так это (пока в формальной всеобщности) то, что в противовес юмовскому позитивизму данных, который в своем фикционализме отказывается от философии как от науки, теперь впервые после Декарта выступает обширная и систематически выстраиваемая научная философия, о которой надо говорить как о трансцендентальном субъективизме.

§ 26. Предварительное обсуждение ведущего для нас понятия «трансцендентального»

Здесь мне хотелось бы сразу заметить: выражение «трансцендентальная философия» вошло в обиход после Канта, в том числе и в качестве общего титула для универ-

137

ЧАСТЬ II. § 26

сальных философий, понятия которых ориентированы по типу кантовских. Сам я употребляю слово «трансцендентальный» в наиболее широком смысле для характеристики подробно рассмотренного нами выше изначального мотива, который благодаря Декарту является смыслопридающим мотивом во всех философиях Нового времени, и во всех них хочет, так сказать, прийти к самому себе, обрести подлинные и чистые контуры своих задач и оказывать систематическое воздействие. Это мотив вопрошания о последнем источнике всех образований познания, об источнике осмысления познающим самого себя и своей познавательной жизни, где целенаправленно возводятся все значимые для него научные построения, хранимые в качестве завоеваний и находящиеся в его свободном распоряжении. В своем радикальном развертывании это мотив обоснованной чисто из этого источника (и потому обоснованной окончательно) универсальной философии. Источник этот называется: Я1сам, со всей моей жизнью действительного и возможного познания и, в конце концов, со всей моей конкретной жизнью вообще. Вся трансцендентальная проблематика вращается вокруг отношения этого моего Я — «ego» — к тому, что поначалу само собой разумеющимся образом полагается вместо него: к моей душе, а затем также и вокруг отношения этого Я и моей сознательной жизни к миру, который я сознаю и истинное бытие которого я познаю в моих собственных познавательных построениях.

Конечно, это наиболее всеобщее понятие «трансцендентального» нельзя подтвердить документально; его нельзя получить в ходе имманентного истолкования отдельных систем и их сравнения. Скорее, это понятие было приобретено путем углубления в единую историчность всего философского Нового времени: это понятие о его задаче, которая может быть указана только таким образом, которая заключена в нем в качестве его движущей силы и стремится от неопределенной «дюнамис» к ее «энергейя».

138

ЧАСТЬ II. § 27

Здесь дано лишь предварительное истолкование, в некоторой мере уже подготовленное нашим предшествующим историческим анализом, но только дальнейшее изложение должно подтвердить правомерность нашего «телеологического» рассмотрения истории и его методической функции в окончательном построении трансцендентальной философии, удовлетворяющей своему подлинному смыслу. Это предварительное указание на радикальный трансцендентальный субъективизм, конечно же, вызовет недоумение и скепсис. И я буду очень рад этому, если этот скепсис свидетельствует не о решимости заранее его отклонить, а о добровольном воздержании от всякого суждения.

§ 27. Философия Канта и его последователей в перспективе нашего ведущего понятия о «трансцендентальном».

Задача критической точки зрения

Если мы вернемся к Канту, то его систему в определенном нами всеобщем смысле вполне можно тоже назвать «трансцендентально-философской», хотя она весьма далека от того, чтобы выполнить действительно радикальное обоснование философии, обоснование тотальности всех наук. Кант никогда не погружался в необъятные глубины фундаментального картезианского воззрения, а его собственная проблематика никогда не давала ему повода искать в этих глубинах последние обоснования и решения. Если в дальнейшем мне, как я надеюсь, удастся пробудить понимание того, что трансцендентальная философия оказывается тем более подлинной, в тем большей мере исполняющей свое философское призвание, чем более она радикальна, наконец, что она вообще впервые приходит к своему действительному и истинному вот-бытию, к своему действительному и истинному началу только в том случае, если философу удалось пробиться к ясному пониманию са1

139

ЧАСТЬ II. § 27

мого себя как субъективности, функционирующей в качестве первоисточника, то, с другой стороны, мы все же должны будем признать, что философия Канта находится на пути к этому, что она соразмерна формально-всеобщему смыслу трансцендентальной философии в нашей дефиниции. Это философия, которая, в противоположность как донаучному, так и научному объективизму, возвращается к по1 знающей субъективности как к изначальному средоточию всех объективных смысловых образований и бытийных значи1 мостей и пытается понять сущий мир как образование, состоящее из смыслов и значимостей, и таким способом открыть путь научности и философии существенно нового ви1 да. Фактически, если не принимать в расчет негативист- ски-скептическую философию Юма, кантова система оказывается первой, и притом проведенной с вдохновенной научной серьезностью попыткой построения действительно универсальной трансцендентальной философии, понимаемой как строгая наука, философии в только теперь от1 крытом и единственно подлинном смысле строгой научности.

Забегая вперед, можно сказать, что то же самое справедливо и в отношении продолжения и преобразования кантовского трансцендентализма в великих системах немецкого идеализма. Ведь всех их объединяет то основное убеждение, что объективные науки, сколь бы высоко они (и в особенности точные науки, в силу их очевидных теоретических и практических успехов) ни ценили себя как средоточие единственно истинного метода и сокровищницу последних истин, вообще не являются еще науками всерьез, не являются познанием из последнего обоснования, т. е. познанием в предельной теоретической ответственности перед собой, а следовательно, не являются и познанием того, что пребывает в последней истине. Этого должен достичь только трансцендентально-субъективный метод и, при его систематическом проведении, трансцендентальная философия. Как уже у самого Канта, общее

140

ЧАСТЬ II. § 27

мнение состоит не в том, что очевидность позитивно1науч1 ного метода обманывает нас, а его достижения суть одна лишь видимость, а в том, что эта очевидность сама является проблемой; что объективно-научный метод покоится на никогда прежде не исследованном, глубоко скрытом субъективном основании, философское прояснение которого только и выявляет истинный смысл достижений позитивной науки и, коррелятивно, истинный бытийный смысл объективного мира — и именно как трансценденталь- но-субъективный смысл.

Чтобы понять позицию Канта и отталкивающихся от него систем трансцендентального идеализма в телеологическом смысловом единстве философии Нового времени и тем самым продвинуться дальше в нашем собственном понимании самих себя, нам необходимо ближе, критически рассмотреть стиль его научности и объяснить ту нехватку радикализма в его философствовании, против которой мы выступаем. На Канте, как важном поворотном пункте в истории Нового времени, мы останавливаемся по веским причинам. Отраженный луч направленной на него критики осветит всю предшествующую историю философии, и именно в отношении всеобщего смысла научности, который стремились осуществить все более ранние философии — как единственного смысла, который вообще лежал и мог лежать в их духовном горизонте. Именно благодаря этому выступит более глубокое и наиважнейшее понятие «объективизма» (еще более важное, чем то, которое мы смогли определить выше), а вместе с тем и собственно радикальный смысл противоположности между объективизмом и трансцендентализмом.

Но, помимо этого, более конкретный критический анализ мысленных построений кантианского поворота и их сопоставление с картезианским поворотом некоторым образом приведет в движение и наше собственное мышление, что постепенно как бы само собой приведет нас к последнему повороту и последним решениям. Мы сами бу-

141

ЧАСТЬ II. § 27

дем вовлечены в некое внутреннее превращение, где издавна улавливаемое, но всегда остававшееся скрытым измерение «трансцендентального» действительно предстанет перед нами лицом к лицу, в прямом опыте. Открытая в своей бесконечности почва опыта сразу же станет полем, возделываемым в методической философской работе, с той очевидностью, что на этой почве должны ставиться и решаться все мыслимые философские и научные проблемы прошлого.

Часть III

ПРОЯСНЕНИЕ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЙ ПРОБЛЕМЫ

И СВЯЗАННАЯ С НИМ ФУНКЦИЯ ПСИХОЛОГИИ

А

ПУТЬ В ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКУЮ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНУЮ ФИЛОСОФИЮ В ВОПРОШАНИИ, ИДУЩЕМ ОТ ПРЕДДАННОГО ЖИЗНЕННОГО МИРА

§ 28. Невысказанная «предпосылка» Канта: окружающий жизненный мир в его само собой разумеющейся значимости

Кант уверен, что его философия ниспровергает господствующий рационализм, доказывая недостаточность его основоположений. Он по праву упрекает этот рационализм в пренебрежении к тем вопросам, которые должны были бы быть для него основными, а именно, в том, что он никогда не углублялся в субъективную структуру нашего сознания мира до и в ходе научного познания и потому никогда не спрашивал о том, как мир, всего лишь являющийся нам, людям (и нам, как ученым), становится познаваемым a priori; как, стало быть, возможно точное естествознание, ведь для него чистая математика и прочее чистое априори является инструментом всякого объективного познания, безусловно действенного для каждого, кто обладает разумом (кто логически мыслит).

143