Конрад Н. И. Запад и Восто. О смысле историик

Запад и Восток. О смысле истории

Н.И.Конрад

Программная статья о философии истории выдающегося советского востоковеда академика Николая Иосифовича Конрада. Из сборника "Запад и Восток" (1972)

О СМЫСЛЕ ИСТОРИИ.

Из книги "Запад и Восток"

***

1.

ВРЕМЯ, в которое мы живем, исключительное. Это безусловно один из важнейших по своему историческому значению поворотных моментов всемирной истории; будущее, возможно, покажет, что даже самый важный из пережитых до сих пор человечеством. Естественно, что в такой момент мысль невольно обращается к вопросу о смысле истории: так бывало всегда во время крупных исторических поворотов.

Вспомним древность - время Полибия и Сыма Цяня. Принадлежали они двум различным мирам: один - Западу, другой - Востоку. Обстановка в этих двух частях эйкумены того времени была в своих больших исторических чертах одинакова. Полибий (203-120) жил в эллинистическую эпоху в тот момент ее, когда в средиземноморском круге земель складывалась Римская держава как объединитель и гегемон обширного мира, простиравшегося от Британских островов до Среднеазиатской Бактрии, т.е. от крайней западной точки этого мира до крайней его восточной точки. Сыма Цянь (145-86) жил в эпоху Ханьской империи, объединившей в своем составе отдельные царства, существовавшие до того времени на территории Китая, и ставшей гегемоном на всем пространстве от Японских островов до "Западного края", как назывался тогда в Китае район нынешнего Синьцзяна и Средней Азии, т.е. от крайней восточной точки этой части мира до его западного края. По своему социально-экономическому содержанию это был последний этап длительной и богатой поворотами истории рабовладельческого общества, как оно было представлено в этих двух районах цивилизованного мира древности.

Этот огромной важности этап, выявившийся в каскаде бурных событий, подвергших тяжкому испытанию судьбы целых народов, но вместе с тем принесший человечеству великие ценности культуры, вызвал стремление как-то осмыслить происходящее. Именно в русле такого стремления и возникли труды Полибия и Сыма Цяня.

Оба историка увидели в образовании своих империй факт всемирно-исторического и притом высокоположительного значения: для них это был момент восхождения на вершину.

Замечательная попытка по-своему осмыслить ход истории наблюдалась и на пороге средневековья - в эпоху, переходную от рабовладельчества к феодализму. На Востоке такое осмысление дал тогда Нагарджуна (середина II - середина III в.), на Западе - Аврелий Августин (354-430).

Нагарджуна в своих взглядах, отраженных в различных его сочинениях, особенно в "Mahaprajnaparamita-sutra", исходил из положений, возвещенных в "Saddharmapundarica-sutra" (1 в. н. э.), "Сутре Лотоса". Положения эти сложились в русле концепции Махаяны, "Большого колеса", в основе которой лежала ярко выраженная универсалистическая идея. Именно эта идея позволила буддизму преодолеть местную индийскую ограниченность и вывела его на мировой простор: сначала - в прилегающие к Индии части Среднего Востока, а затем и в необъятные пространства Центральной и Восточной Азии. Это превратило буддизм - вероучение, возникшее в обстановке рабовладельческого общества, - в одну из религиозных систем, призванных служить уже новому, нарождавшемуся тогда миру-миру феодального общества.

Учение Августина, как оно выражено в его сочинении "De Ci-vitate Dei" (413-426), принадлежит христианству - религии, возникшей также в условиях рабовладельческого общества, но сложилось оно в позднеэллинистическую эпоху и отражает тот универсализм, который составляет одну из важнейших черт умонастроений эллинистического мира.

Как Нагарджуна, так и Августин чувствовали, что наступает новая всемирно-историческая эпоха, и притом эпоха восхождения человечества на вершину. Вершина эта понималась как конечное спасение" человечества божественной силой: Будды - у одного мыслителя, Христа - у другого. Нагарджуна и Августин мыслили категориями религии, но именно в таких категориях представали в умах людей того времени, чувствовавших новое, наиболее общезначимые, всеохватывающие идеи. Само же представление о восхождении основывалось на смело провозглашенной тогда и буддизмом и христианством идее единства "сансары" и "нирваны", "царства земного" и "царства небесного" - мира эмпирического и мира абсолютного. Именно эта идея и позволила буддизму и христианству полностью войти в мир реальный и решительно вмешаться в самые земные дела.

В высокой степени примечательное осмысление своего исторического момента также в свете общей истории человечества мы находим в эпоху перехода от феодализма к капитализму. Понятно, что в наиболее отчетливом виде такое осмысление проявилось там, где такой переход ощущался наиболее реально, -на Западе, в Европе. На Востоке, в Азии, складывание элементов капиталистических отношений, начавшееся в некоторых странах, например в Китае, раньше, чем на Западе, шло, однако, по определенным историческим причинам гораздо медленнее и далеко не с такой, характерной для Западной Европы, остротой. Поэтому на том этапе мировой истории для нас важна прежде всего та концепция исторического процесса, которую изложил в своей "Новой науке" Джамбатиста Вико (1668-1774).

Историческую концепцию Вико обычно оценивают как теорию круговорота. Человеческое общество в его представлении проходит три стадии: эпоху варварства, век героев, век человечества. Век человечества - высшая точка, достигаемая на этом пути, т.е. максимальное восхождение, за которым следует падение - возвращение к новой эпохе варварства. Следует, однако, учитывать, что, по мысли Вико, каждое падение низводит человечество во все большие глубины варварства, соответственно чему каждое восхождение приводит его каждый раз на новую, ранее еще не достигнутую высоту. Поэтому ход истории у Вико идет не по замкнутому кругу, а по спирали, что означает не вечное повторение одного и того же, пусть и в разных формах, а в целом движение вперед.

Для нас в данном случае важна, впрочем, не столько эта сторона учения, сколько отношение Вико к его собственной эпохе. "Век человечества" он считал "веком города, законов, разума". Но в его представлении это и была картина его собственного времени. Следовательно, его историческая эпоха была для него началом "века человечества", а это значит - эрой восхождения.

Употребляемое Вико выражение "век человечества" свидетельствует, что он мыслил категориями гуманистической философии, т.е. системы мышления в максимально возможной для того времени степени светской.

Стремление осмыслить свой исторический момент должно было проявиться и на следующем крутом повороте истории: в эпоху перехода от капитализма к социализму. Это и произошло, причем именно тогда и там, где такой переход обозначится наиболее явственно: в XX в., на Западе - в Европе. Выразительный документ этого осмысления - "Закат Европы" (1918-1922) О.Шпенглера. Эта работа создавалась в годы, последовавшие за первой мировой войной и социалистической революцией в России. Она хорошо известна, и нет надобности излагать концепции ее автора. Следует только обратить внимание на то, что является как бы основным тоном этого произведения: оно звучит совершенно иначе, чем у всех упомянутых выше предшественников этого мыслителя новейшего времени.

Как было отмечено, и Полибий и Сыма Цянь высоко оценивали свое время. Каковы бы ни были их взгляды на общий ход истории человечества, в своем времени они видели эру восхождения. Твердой верой в "конечное спасение" многострадального человечества, т.е. коренным оптимизмом, были проникнуты воззрения Нагарджуны и Августина. Вико считал, что после "века человечества" людям предстоит вновь сойти в "эпоху варварства", но это была его общая, так сказать, теоретическая платформа, практически же для своего времени у него была концепция восхождения. Иначе говоря, в пределах своей истории он мыслил оптимистически. Совершенно другое отношение к своей эпохе у новейшего представителя философии истории, у Шпенглера; оно - пессимистическое.

Вряд ли нужно особенно сложно объяснять различие исторических настроений у Полибия и Сыма Цяня, Нагарджуны и Августина, Вико, с одной стороны, у Шпенглера - с другой. Первые мыслили в русле восходящего потока своей эпохи, второй - в русле уходящего. Концепции Шпенглера надлежит рассматривать скорее в плане эсхатологических настроений, столь часто овладевавших умами многих во времена острых исторических коллизий: настроений, нашедших свое отражение в ряде по-своему замечательных произведений, ярчайшим образцом которых является "Апокалипсис" Иоанна. Мы знаем, что и в наше время острота переживаемого нами исторического момента также вызывает у многих эсхатологические настроения. И понять это можно. Понять, но не разделять. Но для этого нужно еще раз "всмотреться" в историю: в путь, пройденный человечеством до сего времени.

Нечего и говорить, что наше понимание прошлого зависит от объема и уровня наших знаний. Но и то и другое всегда относительно, всегда исторично. Что можем мы сейчас, в начале второй половины XX в., сказать о нашем знании прошлой истории человечества? Только то, что оно очень велико, гораздо больше того, что люди знали даже во второй половине XIX в. Полагать, что в дальнейшем оно не будет еще полнее, можно, лишь допуская мысль о деградации человеческого рода. Мы хорошо видим, как постепенно росло наше знание прошлого, как много вносили в это знание новые открытия, как они нередко даже заставляли менять, казалось бы, прочно утвердившиеся представления. И сколько таких открытий еще будет!

Но если даже и допустить, что в основных чертах прошлое человечества нам известно достаточно, и то новое, что еще может прийти в историческое знание, затронет лишь отдельные стороны этого прошлого или его частности, - все же и тогда наше знание исторического процесса будет по необходимости ограничено временными его рамками. Всякое осмысление человеческой истории по необходимости строится на том, что мы выводим из пережитого человечеством опыта и что на этой основе мы можем предвидеть в будущем.

Правда, опыт этот не так уж мал. Ведь если даже начинать обозрение истории с момента появления на земле первых государственных образований, а это было в IV тысячелетии до н.э., перед нами предстанет не более не менее как шеститысячелетняя движущаяся картина жизни человечества. За эти шесть тысячелетий не могли не проступить общие контуры пути, по которому человечество шло. не могло не раскрыться содержание этого пути. не могла не обнаружиться его направленность.

Есть, однако, еще одно обстоятельство, которое делает наше осмысление ограниченного временем материала не только более полным и отчетливым, но и могущим быть распространенным на будущее, во всяком случае ближайшее. Обстоятельство это - наш собственный исторический опыт - опыт современной эпохи.

Есть в истории человечества моменты, которые не только означают конец чего-то большого, существовавшего до этого, но и начало чего-то нового; моменты, которые бросают свет и на будущее. Моменты эти - революционные повороты.

Первый из них - крушение мира, называемого нами "древним обществом". В социально-экономическом аспекте это был в общем мир рабовладельческого строя. В свое время он как господствующая мировая система рухнул. Последними представителями его из числа наиболее крупных были: Ханьская империя в Восточной Азии, Римская - в Южной Европе, Северной Африке и Передней Азии. Первая рухнула во II-III вв. н.э., вторая - в IV-V вв. И эти события не только осветили прошлое, но и приоткрыли будущее. Крушение этих империй уже самим своим фактом показало, что на историческую арену выступают те социально-экономические отношения. которые складывались еще в пору этих империй, что именно за этими отношениями - будущее. Мы называем эти новые для того времени отношения феодальными.

Второй из крупнейших революционных поворотов истории - крушение мира, называемого нами "средневековым обществом". В социально-экономическом аспекте это был в общем мир феодального строя. В свое время он как господствующая мировая система рухнул. Из крупных стран, в которых этот поворот произошел ранее других, главными были Англия и Франция. В Англии это было в XVII в., во Франции - в XVIII в. События показали, что наступал исторический черед тех социально-экономических отношений, которые понемногу уже складывались раньше. Мы называем эти отношения капиталистическими.

Третий революционный поворот всемирно-исторического значения произошел в XX в. О нем возвестили революции в России и в Китае. Они означали начало крушения капиталистического строя как господствующей мировой системы: они показали, что будущее принадлежит тем новым социально-экономическим отношениям, которые стали вырисовываться еще в условиях капиталистического общества. Мы называем эти отношения социалистическими, считая при этом, что социализм является первой фазой коммунизма.

Если обратиться к истории общественной мысли, всегда можно найти свидетельства того, что на пороге каждого из этих трех поворотов находились люди, как-то провидевшие будущее, даже рисовавшие себе его конкретные черты. Так, например, еще в эпоху феодализма, но уже на пороге капиталистической эры фактически о будущем, т.е. о капиталистическом общественном устройстве, размышляли такие представители философско-исторической мысли, как Гоббс (1588-16/9) и Руссо (1712-1778). Маркс причислял Гоббса к тем мыслителям, которые стали рассматривать государство человеческими глазами и выводить его естественные законы из разума и опыта, а не из теологии" (К.Маркс. Передовица в N 179 Kolnische Zeitung. К.Маркс и Ф.Энгельс, Сочинения, изд. 2, т. 1, стр. Ill): про теорию же Руссо Маркс прямо говорил, что "это предвосхищение буржуазного общества" (К.Маркс. К критике политической экономии. М., Юсполитиздат, 1952, стр. 193), т.е. для того времени - предвосхищение будущего. Нагляднейшим примером того, как выдающиеся умы своей эпохи в преддверии революционных переворотов умеют провидеть будущее, служит вся деятельность Маркса и Энгельса. Живя и работая в условиях капиталистического строя, но стоя уже на пороге его крушения как мировой системы, они вполне отчетливо представляли себе черты будущего социалистического общественного строя.

Однако этот третий революционный поворот имеет иное историческое значение, чем два предыдущих. Там дело происходило в одних и тех же больших общественно-исторических рамках; в рамках классового общественного строя при антагонистическом характере отношений между классами. Дело шло, следовательно, о замене одной классово-антагонистической общественной системы другою, такою же, только с другими классами-антагонистами. Социалистическая революция в корне меняет самый ход истории: она ведет не к замене одних классов другими, а к отмиранию классов вообще и соединенного с ними общественного антагонизма. Поэтому эволюционный поворот социалистического содержания не занимает очередного места в ряду бывших до этого, а противостоит им, вместе взятым. Если крушение рабовладельческой системы и переход к феодализму, крушение феодальной системы и переход к капитализму означали переход от одного этапа в истории человечества к другому, в рамках одной общественной системы - классового строя, то крушение капитализма и переход к социализму есть переход к новой эре: к принципиально иной общественной системе - бесклассовому обществу. Сопоставить этот поворот истории можно только с переходом человечества от доклассового общества к классовому.

Именно поэтому настоящая эпоха и создает большие, чем ранее, возможности для понимания как прошлого, так и будущего, последнего, конечно, в обозримой для нас перспективе. В сущности лишь в свете последнего революционного поворота мы отчетливо увидели в прошлом классы как социально-экономические категории; поняли существо их взаимоотношений, их столкновении; поняли наличие на самых отдаленных этапах жизни человечества бесклассового общества и смену его классовым; поняли коренное различие между доклассовым обществом далекого прошлого и бесклассовым обществом недалекого будущего.

Таким образом, имеющееся у нас знание прошлого в соединении с тем, что нам открывает наша современная эпоха по отношению как к прошлому, так и к будущему, позволяет нам осмыслить ход исторической жизни человечества и тем самым наметить философскую концепцию истории. Сделать это можно, однако, только принимая во внимание историю всего человечества, а не какой-либо группы народов или стран. Такие понятия, как "Европа", "Азия", Африка" и т.д., - понятия географические, а не исторические. В лучшем случае они принадлежат исторической географии. Так же весьма ненадежны такие понятия, как "Восток" и "Запад". В лучшем случае они обозначают некоторые группы народов, но и то с различным у разных народов и притом меняющимся содержанием. Так, например, у китайцев древности и средневековья существовало свое представление о "Западе" , и этим "Западом" были для них тогда те районы Азиатского континента, которые впоследствииу нас получили наименования "Восточный Туркестан и "Средняя Азия"; для китайцев новейшего времени "Запад" -Европа и Америка. Для древних римлян "Востоком" были Сирия, Палестина, Персия, Армения, Месопотамия; для их потомков-итальянцев средневековья - "Восток" начинался с Византии; для современного же итальянца, как вообще для жителей стран Западной Европы, "Восток" - это Чехословакия, Польша, Румыния, не говоря уже об СССР. Поэтому строить концепцию исторического процесса на материале, ограниченном рамками Европы или Азии, Запада или Востока, невозможно. Материалом может быть только история всего человечества, которое именно в целом и является подлинным субъектом истории.

В этом прежде всего убеждает нас известный нам исторический процесс. Достаточно уже того, что два из трех перечисленных выше революционных поворотов всемирно-исторического значения - поворот от рабовладельчества к феодализму и от капитализма к социализму - начались на близком по времени промежутке друг от друга на разных концах мира: первый - в Ханьской империи на Востоке Евразийского континента и в Римской империи - на Западе; второй - в России, т.е. в Европе, и в Китае, т.е. в Азии. Даже образование мировой системы капитализма началось в XVI в. на одном конце мира - в Нидерландах, закончилось же в XIX в. на другом конце - в Японии. Следует вспомнить и о том, что наиболее мощные выступления крестьян в их борьбе с феодальным гнетом, начавшиеся в 20-х годах XVI в. Великой крестьянской войной в Германии, в дальнейшем, в первой половине XVII в., прошли почти по всему миру - от Франции до Японии: в 20-40-х годах XVII в. во Франции (кульминация - "Восстание босоногих", 1639 г.), в первом десятилетии XVII в. в России (кульминация - Восстание Болотникова, 1606-1607 гг.), в 90-х годах XVI в. -начале XVII в. в Османской Турции (Восстание Кара-ясыджи, 1600 г.), в 10-х годах XVII в. в Персии (Восстание Абиль-паши, 1629), в 20-40-х годах XVII в. в Китае (кульминация -Восстание Ли Цзы-чэна, 1639-1645 гг.), в 20-30-х годах XVII в. в Японии (Восстание в Симабара, 1637-1638 гг.). При этом по масштабу, по значению Великая крестьянская война в Китае стоит рядом с Великой крестьянской войной в Германии. И это не случайно: Китай в XVI- XVII вв. отнюдь не был страной, стоявшей по уровню своего исторического развития ниже Германии XVI в. Общее же историческое значение этих восстаний раскрывается именно при полном изучении всего этого процесса: только тогда и выступает исторический облик этих восстаний как своеобразного крестьянского "пролога" будущей буржуазной революции; только тогда становится полностью понятным, почему после всех этих народных движений во всех странах, где они имели место, сложился при всех местных особенностях в общем одинаковый по своей природе политический порядок - тот порядок, который называют феодальным абсолютизмом. Можно ли понять все это, оставаясь в рамках истории одной какой-либо страны?

Для обоснования положения, что лишь всемирно-исторический аспект открывает природу исторических явлений во всей ее полноте и значении, можно привести множество фактов и притом из самых различных отраслей деятельности человека. Так, например, в XIV в. в Италии началось движение, впоследствии получившее наименование "Возрождения". Наименование это появилось потому, что люди той эпохи считали возникшие тогда в философии, литературе и искусстве новые явления возрождением философии, литературы и искусства, существовавших когда-то в европейской античности - в Древней Греции и Древнем Риме. Движение это нам хорошо известно, но будет ли полным понимание его исторического смысла без учета того, что совершенно так же возрождением своей античности считали китайцы VIII в. те новые явления в философии и литературе, которые тогда начали возникать и которые определили всю эпоху? Китайцы, правда, говорили не о "возрождении древности", а о "возвращении к древности", но это одно и то же: и само движение по своему содержанию в существенных чертах совпадает с тем, что мы наблюдаем в XIV-XV вв. в Италии. А это заставляет ставить вопрос об "эпохе Возрождения" как о явлении, которое закономерно возникает на определенном этапе истории средневекового общества у народов с большой предшествующей историей, имевших в прошлом свою античность.

Далеко за пределы одного какого-нибудь народа выходит и история любой отрасли человеческого знания. Достаточно вспомнить хотя бы, что само название таких отраслей математики, как "алгебра", говорит о самом серьезном участии арабов в сложении этих дисциплин; и в то же время известно, сколь многим сами арабы обязаны в этой области древним эллинам и индийцам.

История логики открывает нам три линии развития этой области теоретического знания: индийскую, китайскую и европейскую. Первая Hetu-vidya восходит к Акшапада (II в. н.э.), вторая - к Мо-цзы (V в. до н.э.), третья - к Аристотелю (IV в. до н.э.). Столь привычные для нас, и, казалось бы, такие "европейские" понятия, как "гласные" и "согласные", согласные "губные", "язычные", "зубные" и т.д., были хорошо известны китайцам еще в VIII в., а узнали они об этих вещах у индийцев. Фактов, свидетельствующих, что история человечества есть история именно всего человечества, а не отдельных изолированных народов и стран, что понять исторический процесс можно, только обращаясь к истории человечества, - таких фактов можно привести сколько угодно и во всех областях. Вся история полна ими.

Это, однако, ни в коей мере не устраняет существования собственной истории отдельных народов. Каждый народ, большой или малый по своей численности, имеет свою индивидуальную историю, всегда обладающую своими оригинальными, неповторимыми чертами. Можно сказать даже, что история человечества проявляется именно в истории отдельных народов, через их историю. История человечества не какой-то безликий процесс; она очень конкретна и слагается из деятельности отдельных народов, имеющих каждый свое собственное лицо. Но в то же время как часто смысл исторических событий, составляющих, казалось бы, принадлежность только истории одного народа, в полной мере открывается лишь через общую историю человечества! Нидерландская революция XVI в. освещается данными истории Нидерландов и, если ограничиваться этим, оказывается эпизодом истории этой небольшой страны. Но стоит только учесть, что Нидерланды тогда входили в состав мировой испанской державы, вспомнить, какую роль играли они в этой державе как ее финансовый, торговый и даже промышленный центр; стоит только принять во внимание, что вслед за этой революцией развернулась голландская колониальная экспансия, охватившая и южную часть Африки, и некоторые пункты Индии, Индонезию, экспансия, дошедшая до противоположного конца мира того времени - до Японии; стоит только должным образом оценить появление голландской Ост-Индской компании как первого орудия нового капиталистического колониализма, сменившего старый, феодальный испано-португальский колониализм; стоит только учесть все это, - и революция в Нидерландах сразу же предстает как событие всемирно-исторического значения. И, может быть, это побудит историков задуматься над вопросом: не следует ли возводить начало капиталистического этапа в истории человечества именно к Нидерландской революции?

Другой пример. Русская революция 1905 г. прежде всего принадлежность истории русского народа. Ее происхождение, ее содержание, форма, наконец, ее судьба мотивируются всем ходом этой истории. Но стоит только вспомнить, что вслед за этой революцией следовало то огромное по масштабу и значению движение, которое Ленин назвал "пробуждением Азии", как это событие сразу выходит за рамки истории России. Тем самым с гораздо большей полнотой раскрывается и историческое существо этой революции.

При всякой попытке осмыслить исторический процесс неизбежно встает вопрос: имеет ли этот процесс вообще какой-либо смысл, имеет ли он хотя бы какую-то направленность? В зависимости от ответа возникают две концепции философии истории: смысла никакого нет, есть только бесконечное повторение одного и того же; смысл есть, и история есть непрерывное поступательное движение. Наиболее яркое выражение первой концепции -теория круговорота, второй - теория прогресса.

И та, и другая теория всегда подвергались критике. Критиковать теорию круговорота не трудно. Можно всегда привести любое количество фактов, свидетельствующих, что ни одна новая эпоха не повторяет какую-либо из прошлых, даже когда получаются явления как будто бы очень сходные. Вряд ли кто-нибудь станет утверждать, что демократия европейских стран XIX в. - то же, что демократия древних Афин; что Fuhrerprinzip XX в. в обстановке тоталитарного режима - то же, что римский принципат; что "Федра" Расина есть просто измененное и переработанное издание "Ипполита" Еврипида; что "Моисей" Микеланджело в общем то же, что и "Зевс" Фидия. Действительно рисунок Матисса до удивительности похож на натюрморт с апельсинами, хризантемой и кувшином Шэнь Чжоу, и в то же время это -вещи, совершенно разные: китайский художник XV в. приемом сведения предметов к плоским декоративным формам хотел несколькими ударами кисти передать самую сущность предмета - в духе эстетического учения чаньского (дзэнского) буддизма; французский же художник XIX в. этим приемом думал решить проблему уравновешения формы и цвета -проблему, абстрактную и целиком принадлежащую западноевропейскому искусству постимпрессионистической поры.

Всегда подвергалась критике и теория прогресса. Главным аргументом этой критики было указание на догматичность самого понятия прогресса, на неясность или во всяком случае спорность того, что считать прогрессивным, на зависимость понимания прогресса от различных точек зрения; приводились факты, свидетельствующие о том, что нередко то, что считалось прогрессивным, по исторической проверке оказывалось вовсе не таким. Критика теории прогресса с этих позиций очень серьезна, так как действительно в вопросе о том, что считать прогрессивным, очень часто исходят из какой-либо предпосылки абстрактно-догматического порядка.

Нам кажется, что надежный путь решения этого вопроса, являющегося основным в осмыслении истории, - обращение к самой истории: непредубежденный анализ развернувшейся перед нами шеститысячелетней движущейся панорамы истории человечества.

Мы говорим о шеститысячелетней истории потому, что доступная нашему наблюдению, зафиксированная письменными памятниками историческая жизнь началась в IV тысячелетии до н.э., когда в двух районах Старого Света - в долине Нила и в бассейне Тигра и Евфрата - сложились первые государства. Это не означает, что из истории исключается вся предшествующая жизнь человечества, но мы знаем о ней только по данным исторической антропологии и археологии, и об истории в точном смысле этого слова для той поры говорить нельзя. Но из этого никак не следует, что эта очень длительная эпоха существования человеческого рода не имеет исторического значения. Она имеет такое значение, и притом огромное.