2.7. Мои школьные друзья и наш председатель Роза Хабибуллина

Мой рассказ о школе был бы неполным без хотя бы нескольких эскизных воспоминаний о моих одноклассниках, вместе с которыми я провела шесть счастливых лет моей жизни.

В нашем классе было примерно 30 учеников. Какими же были они — мальчишки и девчонки далекого довоенного времени? Прежде всего, очень разными: маленькими и долговязыми, простофилями и хитрецами, смешливыми и серьезными, флегматиками и холериками, схватывающими налету новый учебный материал и тугодумами.

С годами я все больше и больше убеждаюсь, что природа одаривает нас не только индивидуальной внешностью, но и закладывает неповторимое сочетание таких психологических черт, которые со временем становятся основой характера. Локк и Гельвеций полагали, что при рождении человек представляет собою «tabula rasa», чистую доску, на которую опыт наносит свои письмена. Не могу согласиться. Личность человека формируется в процессе активного взаимодействия с окружающим миром, но воздействие внешних факторов переплетается с теми внутренними особенностями его психики, которые заложены в нем изначально. В игнорировании этого факта — один из главных и едва ли устранимых пороков всеобщего образования, рассчитанного на некоего усредненного ученика. Исходя из этого шаблона, разрабатываются программы, методики, сетки часов, требования к учащимся. Но такого «среднего» в реальности не существует. Умные педагоги это понимают и стремятся индивидуализировать работу со школьниками. Но даже им не удается до конца преодолеть общий шаблон. Когда в классе сидят 30-40 ребят, процесс обучения неизбежно становится поточным, а не «штучным», каковым он должен быть по сути своей.

Но уж в чем мы были действительно похожи, так это в одежде, хотя единой школьной формы в то время еще не было. Девочки носили в прохладные дни байковые платья, а весной и ранней осенью — ситцевые или сатиновые. Различия были лишь в рисунке и расцветке материала, да и то не слишком многообразные: выбор шел между полосочками и цветочками, правда, различной величины и формы. Кроме того, каждый должен был иметь пионерскую форму: темную юбку и белую блузку. Платья каждодневные, как правило, шили из покупного материала или перешивали из одежды родителей и старших сестер, а пионерскую форму приобретали готовую в ЦУМЕ или в магазине «Пионер».

Одежда мальчиков тоже была однотипной: брюки, пиджачки и неизменные рубашки-ковбойки. Все это также преимущественно перешивалось из одежды кого-нибудь из старших по возрасту. Кроме обязательной для всех мальчиков и девочек пионерской формы, нужна была еще и одежда для занятий по физкультуре: резиновые тапочки, сатиновые шаровары для девочек и нелепые удлиненные сатиновые трусы для мальчиков. Ну, и конечно, у всех были спортивные костюмы из синей, голубой или красной байки с начесом внутри. Их надевали тогда, когда уроки физкультуры проходили зимой на улице. Эти же спортивные костюмы верно служили нам и во дворах, и на катках.

Для морозных дней в запасе были вязаные свитеры и кофты из чистой шерсти. Никому в голову не приходила мысль покупать их в магазине. В то далекое время мамы и бабушки умели прекрасно вязать, а на рынках было полно дешевой деревенской пряжи, так что все дети носили варежки, носки, шарфики, свитеры и кофты домашнего изготовления. В школу их предпочитали не надевать, потому что Яша-истопник работал на совесть, и в помещении было жарко даже в лютые морозы.

Обязательным атрибутом школьника были белый воротничок и красный галстук. Воротнички выкраивали и затем тачали на швейной машинке из сатина, полотна, реже батиста. Разрешалась и даже поощрялась вышивка по краям или на уголках воротничка. На мальчишечьи пиджаки и куртки также приметывали белые воротнички, но, разумеется, без вышивки. В первом, втором и третьем классах к одежде прикрепляли октябрятский значок, а, начиная с четвертого и далее, школьник, которого приняли в пионеры, обязан был носить красный галстук — символ принадлежности к пионерской организации. Учителя за этим внимательно следили и вполне могли отправить нарушителя домой за галстуком.

Значок октябренка был небольшим по размеру и круглым по форме. На белом фоне — изображение кудрявого мальчика, маленького Володи Ульянова. Значок крепился к середине собранной в розочку красной ленты и пристегивался булавкой к платью, пиджаку или курточке. Галстуки вначале у всех были сатиновыми, а затем появились в продаже шелковые, ярко-алого цвета и сразу же стали мечтой всех девочек. Я одной из первых стала обладательницей такого чуда и хорошо помню, как все мне завидовали.

Галстуки в некоторой степени даже украшали нас. Однако было три «но»: во-первых, их надо было завязывать довольно хитрым узлом. Я так и не научилась делать красивый узел, и частенько мне его делали умельцы уже в школе. К счастью, потом появились металлические зажимы с гравировкой в виде пламени пионерского костра. Жить стало легче. Во-вторых, галстуки под пальто нещадно мялись, так что их приходилось каждый вечер гладить. Третье и самое страшное: на галстук попадали чернильные брызги. У нас ведь не было авторучек, а шариковых ещё не изобрели. Макали в чернила стальное перо, вставленное в деревянную ручку, затем поднимали ручку над чернильницей-непроливашкой, переносили ее в направлении тетради и начинали писать. Все это требовало осторожности. Стоило поспешить, как на тетрадном листе, и заодно на галстуке появлялись чернильные кляксы. Отстирать их было невозможно, приходилось покупать новый галстук, за что нас справедливо поругивали родители.

Фасоны платьев, пиджачков и курточек не отличались большим разнообразием. В первых классах у девочек были платья на кокетке, а в старших — слегка расклешенная юбка пришивалась к лифу уже на талии. Короткие рукавчики летних платьев делались «фонариками». Юбки у девочек были либо слегка расклешенные, состоящие из двух полотен, либо тачались из четырех клиньев. Но особенно ценились юбочки в складку. Чуть ли не до седьмого класса мы носили юбки на бретельках, которые сзади надо было крестом закрепить на пуговицы. Бретельки делали на вырост: по мере роста владелицы пуговицы переезжали все ниже и ниже. Мальчики ходили в нескладных, на современный взгляд, брюках, преимущественно из дешевого полушерстяного материала с названием «диагональ».

Надо сказать, что мы в то время не гонялись за модой, никогда не говорили на эту тему и не испытывали зависти друг к другу. Мы были вполне довольны своей одежкой: есть платье, юбка и блузка для школы, имеются пара домашних платьиц, спортивный костюм, вязаные рейтузы и свитер, теплые варежки и валенки. А что еще-то человеку нужно? Нам и сравнивать было не с чем, поскольку официально расслоения общества на богатых и бедных не существовало. Что же касается наших бабушек и мам, то им было с чем сравнивать: они пережили голод и разруху периода первой мировой и гражданской войн. Моя бабушка с ужасом вспоминала то время, когда она осталась одна с тремя дочерьми на руках, которых нечем было кормить и не во что одеть, и не переставала удивляться тому, что теперь на рынке полно продуктов, а в магазинах появилась, как она выражалась, мануфактура. Особенно радовалась ситчику, продававшемуся без талонов и без очереди. Люди видели воочию, в каком бедственном состоянии еще совсем недавно была их страна и с удовлетворением отмечали, что жизнь в ней постепенно налаживается.

Не знаю, как в современных школах, но у нас почти все мальчики и девочки имели прозвища. Прозвища образовывались чаще всего на основе фамилии: Зайцев превращался в Зайца, а Козлов, само собой, — в Козла. Нередко прозвище фиксировало какую-то особенность внешности. Так, Бубнова звали Гусем. Толстенькую хорошенькую Клаву называли не иначе как Пирожок. Но и тогда, когда имя сохранялось, в общении оно преобразовывалось: никто не говорил Светлана или Света, но только Светка, Алешу звали Лехой, Витю — Витьком, а меня Галкой

На прозвища никто не обижался; так было испокон веков во всех классах, школах и дворовых командах. Я постепенно пришла к выводу, что для этого имеется вполне объективная причина. Настоящее свое имя мальчики и девочки получают от матерей, отцов, священнослужителей. С этим именем им предстоит жить во взрослом мире. Но пока что они пребывают в мире сверстников. Это их автономная среда, хотя и взаимодействующая с миром взрослых, но все же особая, только им понятная, и только им принадлежащая. Естественно, что и имена обитателей этого мира должны отличаться от тех, которые они получили от взрослых. Прозвище становится символом принадлежности к миру детства, знаком идентификации с данным коллективом. Так что обижаться тут нечего.

Особо стоит сказать о прозвищах, связанных с национальной принадлежностью. В одном со мною классе учились татарка Роза, армянин Армен, грузин Резо, украинка Лида и евреи — брат с сестрой Женя и Наум. Первого звали Армян, второго называли Резо — грузин (произносили в одно слово Резогрузин), а Женю — Жека. Ни тени национального пренебрежения во всем этом не было. Простая и совершенно не обидная констатация факта: ну, грузин — так грузин, армянин — так армянин, или для краткости Армян. Лиду иногда называли хохлушкой и тоже безо всякого уничижения, а так, для смеха. Только у Наума была обидная дразнилка: «Наум — болдум, собачий ум». Но и она не имела никакого отношения к его еврейскому происхождению. Наума не любили за его высокомерие.

Не только в нашем классе или школе, но и в стране в целом в те годы процветал интернационализм. На бытовом уровне люди могли сказать: «Слышите, татарин пришел!» Это означало, что во дворе появился старьевщик — татарин, громко выкрикивавший: «Старье берем! Старье берем!» В разговоре можно было услышать такое, например: «Помнишь, еврейку из второго подъезда? Она переехала в новую квартиру со всем своим кагалом». В эти слова никто не вкладывал никакого антисемитского содержания, и они воспринимались совершенно спокойно, как сообщение о знакомых по дому, переехавших на новое место жительства.

Класс наш был дружным. Конечно, случались недоразумения, возникали обиды, ссоры и даже драки. Но никаких серьезных осложнений не было, и с годами наша привязанность друг к другу возрастала. К концу летних каникул мы начинали всерьез тосковать по школьным приятелям и 1-го сентября бегом неслись в школу, чтобы поскорее встретиться с ними.

Любимицей класса была Роза Хабибулина. Это была замечательная и незабываемая девочка. Высокого роста и довольно плотненькая, она не казалась ни долговязой, ни толстой из-за удивительной пропорциональности всех частей тела. У нее были длинные и толстые косы и веселые черные глаза.

Училась Роза прекрасно, получала почти всегда отличные оценки и справедливо считалась одной из лучших учениц класса. Кроме того, она посещала спортивную школу и входила в число «перспективных». На школьных, а потом и районных соревнованиях всегда занимала призовые места по бегу и прыжкам в длину. Она играла за школу в баскетбол и волейбол. Всего этого было бы уже достаточно, чтобы завоевать известность и любовь всей школы, особенно ее мужской части.

Но главным достоинством Розы был ее веселый неунывающий нрав и кипучая, всех заражавшая энергия. Она обладала не только замечательным чувством юмора, но и подлинным талантом рассказчика-юмориста. Персонажами ее рассказов были по большей части бесчисленные родственники, которых она должна была посещать по выходным и праздникам. «А как иначе? — спрашивала она, скорчив страдальческую гримасу. — Они же обидятся». В родных, двоюродных и троюродных братьях и сестрах, в дядях и тетях она подмечала столько комичного и так весело обыгрывала их речь, что мы буквально покатывались со смеху. Говорила она с совершенно серьезным лицом и без малейшей насмешки, от чего ее рассказы только выигрывали. Но главным героем устных шедевров Розы был ее дальний родственник Наиль.

Вначале мы спрашивали Розу, кем доводится ей этот таинственный Наиль. В ответ она только смеялась. «Я и сама этим не раз интересовалась, но никто толком не знает. Говорят: «Твой дальний родственник и все тут. У нас ведь знаете как, все татары — родственники». Наиль представал в ее рассказах этаким глуповатым, доверчивым и добрым пареньком, который постоянно попадал в разные смешные истории. Историй было множество, и постепенно мы стали догадываться, что Роза придумала этот персонаж для своих баек. Для нас это не имело значения, мы уже срослись с Наилем и не желали расставаться с этим добродушным недоумком.

Постепенно розины байки стали расползаться по школе и, вероятно, дошли до учителей. И вот однажды на уроке математики Ирина Дмитриевна после безуспешных попыток объяснить одному из учеников суть какой-то формулы, вздохнула и, обратившись к нему, произнесла: «Ну ты прямо как дальний родственник Наиль». От неожиданности класс замер, а потом мы просто задохнулись от хохота. Ирина Дмитриевна чуть растерялась, но затем тоже рассмеялась. С тех пор фраза: «Ну ты прямо как дальний родственник Наиль» стала для нас нарицательной.

Представьте себе, каково же было наше изумление, когда в школу явился живой Наиль. Мы тогда учились в седьмом классе, уроки заканчивались, и за Розой зашел ее знаменитый дальний родственник. Мы укладывали в портфели и ранцы учебники и тетради, как вдруг дверь приотворилась, и в классную комнату заглянул аккуратно одетый паренек среднего роста, черноволосый, с приветливым, улыбающимся лицом. Увидев его, Роза, нимало не смутившись, сказала: «А, это ты, Наиль? Заходи». Класс опешил. К этому времени уже никто не сомневался, что Наиль — выдумка нашей веселой подружки. И вдруг вот он, живехонький, стоит перед нами и улыбается. А Роза как ни в чем не бывало взяла свой портфельчик и удалилась вместе со своим дальним родственником. Он заходил в школу еще несколько раз и однажды ездил с нами на каток. Наиль оказался скромным, воспитанным и совсем не глупым мальчиком. Лицо его можно было бы назвать красивым, если бы оно не было таким круглым. На Розу он смотрел взглядом преданной собаки и подчинялся ей безропотно. Мы приняли его в свою компанию, но любить продолжали выдуманного Наиля, которого подарила нам Роза.

Однако рассказ о Розе не окончен. При всей склонности к юмору, была она человеком серьезным, не терпела сплетен, шушуканий, осуждений за глаза, и непочтительного отношения к учителям. В таких случаях ее было не узнать: она прямо свирепела. Был в нашем классе второгодник Вася Лапин. Мало того что отпетый бездельник, так еще и наглец. Урок вела тихая «наша бабушка». Вызвала она Лапина к доске, задала ему один, другой вопросы, а тот, как водится, ни бум-бум, да еще и выламывается перед пожилым человеком. Звонок на перемену. «Наша бабушка» собрала тетради, взяла журнал и направилась к двери. Балбес Лапин скорчил рожу, высунул язык и, подогнув колени, двинулся за нею, рассчитывая, видимо, на одобрительный смех класса. Роза встала, молча подошла к Васе, и со всей силой своих тренированных рук влепила ему такую затрещину, что Лапин не удержался на своих полусогнутых ногах и упал на бок. А Роза продолжала бесстрашно стоять над ним и смотреть, как он поднимается. «Еще раз увижу, котлету из тебя сделаю», — сказала она и медленно вышла из класса. Сцена была, как любили раньше говорить, достойной кисти Айвазовского. Вася Лапин во второй раз остался на второй год в пятом классе.

В пионеры нас начали принимать во второй половине четвертого класса, вскоре после зимних каникул. До этого мы были октябрятами и носили октябрятский значок. Класс делился на три звена, в каждом из которых было примерно десять учеников. Во главе — звеньевые. Вожатыми отряда были старшеклассники, которые часто приходили к своим подопечным, играли с ними, читали книжки, рассказывали разные истории, а главное, помогали малышам освоиться в новой обстановке. У некоторых это здорово получалось, и октябрята ходили за ними гурьбой.

В пионеры принимали не скопом, а постепенно. Вначале тех, кто имел отличные и хорошие оценки. В нашем классе первыми приняли в пионеры Розу, меня и еще трех мальчиков. Нас тщательно готовили: старшая пионервожатая собирала кандидатов в пионеры в пионерской комнате, знакомила с историей пионерской организации, нашими обязанностями, а также проверяла, достаточно ли твердо мы знаем пионерскую присягу. Каждый пункт присяги обсуждался отдельно.

Прием в пионеры был приурочен ко дню рождения Ленина. Вместе с группами будущих пионеров из других школ мы двинулись пешком к Музею Ленина. Шли небольшой колонной, впереди горнист и вожатые со знаменами школ. На перекрестках милиционеры останавливали движение и козыряли нам, а водители и пешеходы улыбались: идут дети вступать в пионеры. Мы шагали молча, преисполненные важности предстоящего события и, конечно, волновались.

В музее нас уже ждали. Раздевшись, мы подошли к широкой мраморной лестнице, ведущей на второй этаж. Нас предупредили, что бежать нельзя и подниматься следует не спеша. Заиграла торжественная музыка, и мы двинулись по лестнице вверх. Там нас встречали молодой мужчина и девушка, наверное, комсомольские начальники. Все вместе мы вошли в большой зал, увешанный приспущенными бархатными знаменами. Потом нам объяснили, что это траурный зал, и что с этого зала, посвященного памяти Ильича, мы как бы вступаем на путь, проложенный ушедшим из жизни вождем.

Выстроили нас полукругом в один ряд. На нас была пионерская форма — белый верх и темный низ, а в левой руке каждый держал аккуратно сложенный галстук. Клятву мы произнесли хором, громко и без запинок, после чего комсомольская начальница, поздравила нас с вступлением в ряды Всесоюзной пионерской организации и сказала, что комсомол и партия возлагают на нас большие надежды. Затем нам повязали красные галстуки, и комсомольский начальник еще раз поздравил нас и громко произнес: «К борьбе за дело Ленина будьте готовы!». Подняв руку в салюте, мы ответили: «Всегда готовы!» Опять заиграла музыка, и мы хором запели: «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры — дети рабочих. Близится эра светлых годов, клич пионера: «Всегда будь готов!» Потом сотрудница музея провела нас по нескольким залам и показала знаменитый шалаш, личные вещи Ленина и рассказала о его жизни. Мы ее поблагодарили, спустились по красивой лестнице вниз, оделись и разъехались по школам, каждая группа со своим вожатым. Утром мы явились на занятия в красных галстуках, чуть смущенные, но гордые: как-никак, первые пионеры в классе.

Вслед за нами к вступлению в пионеры стали готовить группу ребят, учившихся на твердые «хоры», а потом и тех, кто был послабее и имел «удочки». Если же школьник имел хотя бы один «неуд», то он считался недостойным высокого звания пионера и обязан был подтянуться и ликвидировать свой «хвост». В музее В.И. Ленина в пионеры принимали только отличников, всех остальных — в школе, в пионерской комнате в присутствии представителя из РК ВЛКСМ. Организовывала и вела прием наша школьная вожатая Зоя.

Когда большинство учеников класса стали пионерами, к нам пришла Зоя и сказала, что проведет у нас собрание, на котором мы должны избрать звеньевых и председателя совета отряда. Звенья у нас существовали еще с октябрятских времен, но Зоя объяснила, что это будут уже другие — пионерские звенья, и что можно по желанию перейти из одного звена в другое. Кроме того, мы должны решить, оставить ли нам старых звеньевых или избрать новых. Но самое главное, выбрать достойного, как она выразилась, председателя.

Не искушенные в тонкостях демократических процедур, мы все вопросы решили быстро. Состав звеньев не изменился, звеньевые остались прежними. Что же касается достойного председателя, то по этому поводу ни у кого не было ни малейшего сомнения. Все закричали: «Розу, Розу!» и дружно за нее проголосовали. В совет отряда, кроме нее, входили звеньевые. Их мы время от времени переизбирали, но Роза стала нашим бессменным председателем.

Ребята из старших классов предупреждали, что самое неприятное в пионерской работе — это сборы, которые полагалось проводить ежемесячно. Во-первых, неизвестно, что на них делать. Во-вторых, на сборах нужно «прорабатывать» отстающих. Но кто же будет это делать? Трудно себе представить, чтобы кто-нибудь из ребят встал и в присутствии всего отряда начал бы поучать товарища. Поэтому сборы превращались зачастую в сплошную тягомотину. Но Роза с ее неуемной энергией и юмором сумела сделать наши собрания по-настоящему интересными.

С хвостистами она расправлялась сама, называя фамилии тех, кто получил в текущем месяце «неуд», и выдавая при этом такие язвительные комментарии, что провинившимся становилось не по себе. А иногда она разыгрывала коротенькие сценки, дабы показать, как выглядит тот, кто не выполнил задания. В этом случае я исполняла роль учителя, а она — нерадивого ученика. Моя задача была простой: требовалось задать какой-нибудь вопрос или написать на доске пример, который надо решить. Роза переминалась с ноги на ногу, глядела в потолок, вздыхала, сосала палец, подмигивала классу, прося о помощи, и несла несусветную чушь в ответ на мои вопросы. Иногда ей удавалось даже довольно точно воспроизводить чьи-то интонации и привычки. Мы покатывались от хохота, но в душе никто не хотел стать объектом такого веселья.

Почти у всех нас были ответственные поручения, за которые мы должны были отчитываться. Хорошо успевающие ученики прикреплялись к отстающим и помогали им. Несколько человек были вожатыми в октябрятских группах. Серьезным пионерским поручением считалась кружковая работа. В то время кружков было много: в районных Домах пионеров, в школах и даже в некоторых жилых домах, где находились энтузиасты и умельцы, готовые заниматься с детворой. Так что ребята в основной своей массе были при деле. Само собой разумеется, что занятия в кружках были бесплатными.

На сборах Роза ввела практику рассказов о кружках. Выступления сопровождались демонстрацией изделий: девочки из кружка вышивания и вязания, который вела мама одной из наших учениц, приносили такие красивые салфеточки, платки, вязаные шапочки, вышитые панно, затейливые воротнички, что мы даже не хотели верить, что это все сделано их руками. Два мальчика, занимавшиеся в кружке авиамоделистов при Доме пионеров, показывали свои модели. Помню, после этого вместе с ними стали ходить туда еще три ученика нашего класса. Сама Роза тоже сагитировала двух девочек посещать спортивную школу, в которой занималась.

А еще к нам иногда приходили гости. Среди родственников Розы обнаружился один парень, который участвовал в строительстве метро. Он рассказал нам о том, как копают и укрепляют подземные тоннели, с какими подземными реками и ручьями приходится сталкиваться метростроевцам. О метро тогда знали еще мало, у нас было много вопросов, и, отвечая на них, метростроевец в шутку сказал, что на работе под землей никогда не уставал так, как на нашем сборе.

Традиционными стали собрания на тему «У нас гости». Дважды Роза приглашала учителей. Преподаватель географии рассказывал о великих путешественниках, а учительница химии об алхимиках. Но потом Роза отказалась от такой практики. Мне она сказала, что все это слишком напоминает уроки и нам надо искать что-то свое. И она нашла выход из положения: связалась с пионерским отделом РК ВЛКСМ, и они стали присылать к нам заслуженных людей района. Их выступления вызывали огромный интерес. Запомнилась беседа инженера из авиационного конструкторского бюро о достижениях нашей промышленности и новых самолетах, а так же какого-то историка о возникновении, корнях и сущности фашизма.

Было у нас и еще одно тематическое направление – «Календарь». Начиная с обзора событий и памятных дат за месяц, переходили к поздравлению одноклассников, отмечавших в этот месяц дни рождения. Для подготовки обзоров выделяли заранее двух человек, которые докладывали обо всем важном, что произошло в стране, а также о тех знаменитостях, памятные дни которых приходились на этот промежуток времени. Любой из присутствующих мог что-то добавить или спросить.

Но особенно нравилось нам отмечать дни рождения своих товарищей. Готовились заранее всем классом. Сочиняли шутливые поздравления и пожелания, заготавливали подарки, по большей части самодельные. Мальчикам дарили вязаные носки или варежки, реже — карандаши и ручки. Девочкам — салфетки, носовые платки и воротнички с вышивкой. Одна девочка умела наносить мережку, и ее изделия считались наиболее ценными. Со временем в киосках и магазинах стали продавать фотографии известных артистов. Их начали коллекционировать. Тем, кто этим занимался, а это были преимущественно девочки, мы вручали в подарок открытку с фотографией любимого актера или актрисы. На обороте писали, якобы от его или ее имени, поздравление с днем рождения и приглашение посетить кино или театр. Далее шла размашистая подпись. Все это зачитывалось к полнейшему восторгу присутствующих.

Была у нас и своя газета. Называлась «5-А», потом соответственно «6-А» и «7-А». Выходила она, т.е. вывешивалась на стену, раз в месяц-полтора. К ее подготовке привлекались поочередно чуть ли не все ребята. Мне много раз доводилось писать «передовицы», посвященные какому-нибудь празднику. Из журналов «Пионер» и «Костер» я выписывала забавные истории, загадки, шутки для раздела «Юморист». В том же разделе помещались карикатурные изображения прогульщиков или систематически опаздывающих на занятия «сонь». Роза сумела привлечь к оформлению газеты даже Наума, который прекрасно рисовал, но обычно отказывался от поручений. В раздел «Это интересно» преподаватели по нашей просьбе давали заметки о новостях науки, любопытных открытиях и интересных подробностях из жизни ученых, писателей, актеров.

Жизнь наша была насыщена всякими выдумками, изобретательством, скучать было некогда. А главное, общая работа так сблизила нас, что мы уже не мыслили себя без школьных друзей, без сборов. Отряд наш и наша стенгазета неизменно считались лучшими в школе. Но однажды над нами нависла угроза: Розу решили выдвинуть в председатели школьного пионерского комитета. Она категорически отказалась. На все уговоры отвечала свое: «Буду работать в классе. Никуда из него не пойду», и вплоть до окончания школы оставалась нашим формальным и неформальным лидером.

Накануне выходных дней мы нередко договаривались пойти на каток или всем вместе покататься на лыжах. Приходили человек 10-12. Вставали на лыжи и бежали наперегонки из конца в конец Васильевской улицы и по прилегающим к ней многочисленным переулкам. Машин в те годы почти не было, взрослые отсыпались после трудовой недели, так что улицы были в полном нашем распоряжении. После катка мы, как правило, расходились по домам, а вот после лыжной прогулки уставшие, веселые и краснощекие направлялись к кому-нибудь из нашей компании в гости. Обычно кто-то говорил: «Пошли ко мне. Маму я предупредил». Или: «Сегодня сбор у меня. Мама приглашает». Мы снимали лыжи и бежали к дому приятеля.

В квартиру нас сразу не впускали. Сначала выносили веник, и мы по очереди стряхивали снег с лыж и друг с друга. В прихожей снимали валенки, ставили к стенке лыжи, заходили в комнату и усаживались вокруг стола. Надо сказать, что столы в то время почти у всех были большими и очень крепкими, дубовыми. Царь-стол занимал основное пространство комнаты. Угощали нас горячим чаем и свежим хлебом, который тут же нарезали толстыми ломтями.

Иногда на середину стола ставили котелок с только что сваренной в мундире картошкой, на блюдечко насыпали соль, и мы, обжигая пальцы, чистили картофелины, макали их в соль и уплетали за обе щеки. Порою появлялись еще соленые огурцы и квашеная капуста. Это было уже пиршество. Размякшие от еды, чая и тепла, мы только и могли, что беспричинно смеяться. Чуть-чуть хотелось спать и совсем не хотелось выходить на холод, расставаться с ребятами, расходиться по домам

Поскольку у меня был кружок, занятия с отстающими, особая программа по математике, Роза редко давала мне отдельные поручения, разве что связанные со стенгазетой. Но свое первое поручение я хорошо запомнила. Оно было почетным, а закончилось для меня трагедией и морем слез. Впрочем, произошло это еще до того, как у нас был организован пионерский отряд.

Приближалось 12 декабря 1937 г. – день выборов в Верховный Совет СССР, первых после принятия новой Конституции выборов, и к ним готовились как общенародному празднику. В этот исторический день лучшим ученикам поручено было обойти несколько домов, поздравить жильцов с праздником и вежливо пригласить тех, кто еще не проголосовал, поспешить на избирательные участки. Рано утром мы собрались в школе, где нас разделили по группам в два-три человека и каждому повязали через плечо широкую алую ленту, на которой белыми большими буквами было написано: «ВСЕ НА ВЫБОРЫ!» Принаряженные и гордые, мы отправились в путь.

На улице было празднично: из больших черных тарелок-репродукторов лилась музыка, народу было непривычно много для такого раннего часа. Настроение у всех было приподнятое: все же выборы, дело новое, и для многих незнакомое. Мой дух возлетал до небес еще и потому, что я впервые надела новое, недавно купленное в магазине зимнее пальто. Я не могла им налюбоваться: верх — бежевый коверкот, темно- коричневые манжеты и воротник из цигейки, накладные карманы и сзади хлястик. Правда, оно было мне слегка великовато, но рукава подшила бабушка, а на длину я внимания не обращала. Тогда все детские вещи, а тем более пальто, приобретались не на год-два, а с дальним прицелом.

Мы втроём обходили этаж за этажом, квартиру за квартирой в выделенном нам доме. Везде нас встречали приветливо и, глядя на наши ленты, говорили: «Знаем, знаем! Придем обязательно». Или: «Уже собрались, сейчас выходим. А вам спасибо за напоминание и поздравление». Некоторые к этому времени уже проголосовали. В двух квартирах нас угостили конфетами, а в одной дали по мандарину.

Все шло замечательно. Постучали в дверь чуть ли не последней квартиры. И вдруг оттуда выскочила собака и с громким лаем бросилась на меня. От неожиданности хозяйка не успела ее схватить. Собака вцепилась зубами в полу моего новенького пальто и выдрала из него целый лоскут. Всю дорогу до дома я рыдала. Возвратилась вся в слезах и с лоскутом в руке. Родители как могли меня утешали, хотя им тоже было отчаянно жалко разорванного пальто. Мама и бабушка долго над ним колдовали и в конце концов пришили выдранный кусок материи очень аккуратным швом. Бабушка все ворчала себе под нос: «Это ж надо, что удумали, детей по квартирам заставили ходить. А если бы ее собака загрызла! Совсем люди ума лишились». В этом пальто я проходила лет девять: три или четыре школьных года, всю войну и в нем же пришла в университет. И только тогда, когда я на первом курсе порядочно вытянулась, мне впервые в жизни настоящая портниха сшила зимнее пальто, отделанное черно-бурой лисой.

С Розой, так же как и с другими ребятами нашего класса, я рассталась в начале июля 1941года, когда мы с мамой и Аней уехали в эвакуацию, а встретилась лишь 12 лет спустя. К этому времени я уже окончила аспирантуру, защитила кандидатскую диссертацию и начала работать на философском факультете. Моему сыну было три года или около того. Выхожу я однажды из ворот нашего дома и буквально нос к носу сталкиваюсь с Розой. Мы обрадовались, бросились друг другу на шею, расцеловались и все повторяли: «Неужели это ты? Не может быть!»

Розу сопровождали четверо очаровательных мальчишек, по виду погодок. Судя по ее фигуре, она готовилась в пятый раз стать матерью. Она была все такой же жизнерадостной, только еще более красивой. Первые минут десять мы только восклицали: «Ты помнишь? А ты помнишь?» и хохотали, как в детстве. Потом Роза рассказала, что во время войны она жила в Татарии, там же вышла замуж и в Москву вернулась уже с мужем и двумя сыновьями. На мой вопрос, кто ее муж, она с удивлением ответила: «Как кто? Конечно, Наиль. Мы с ним с детства были влюблены друг в друга. Завели с ним четверых детей, все хотели иметь дочку, а рождались одни сорванцы. Но мы не сдаемся, надеемся, что теперь уж точно будет дочка». Роза своего добилась, пятым ребенком стала девочка.

Жила Роза недалеко от меня — на Б.Бронной, где им как многодетной семье дали отдельную двухкомнатную квартиру. В то первое наше свидание Роза потащила меня к Наилю, куда она направлялась вместе с детьми. Работал он мясником в магазине на ул. А. Толстого. Мы туда постоянно наведывались, но мне и в голову не приходило, что продавец в белой шапочке и фартуке — мой знакомый Наиль. Он тоже не узнавал меня, ведь столько лет прошло. Войдя в магазин вместе со своей «сопливой пионерией», как она в шутку называла сыновей, Роза вызвала мужа из-за прилавка и строго сказала: «Это Галя, моя школьная подруга. Она была у нас лучшей ученицей, а теперь закончила университет и защитила диссертацию. Не то что мы с тобой. У нее маленький сын. Сам понимаешь, ему нужны котлеты из свежего мяса. Галя будет приходить к тебе, а ты всегда отпускай ей вырезку или то, что она сама попросит». Наиль улыбался, согласно кивал головой и смотрел на свою жену с прежним обожанием. Спустя некоторое время, я познакомила его с папой, который был в нашей семье ответственным по заготовкам, и он тоже попал под покровительство Розы и ее мужа.

В течение нескольких лет мы с Розой поддерживали связь: звонили друг другу по телефону, а иногда вместе со своими детьми гуляли в скверике у Патриарших прудов. Общение с Розой было истинным удовольствием. Она обладала удивительно легким характером. Каким-то непостижимым образом ей удавалось не обращать внимания на отрицательные стороны жизни, не пасовать перед трудностями и не раздувать мелкие неприятности до вселенских масштабов. Она заражала окружающих любовью к жизни и бьющей через край энергией. Ни разу я не слышала, чтобы она о ком-то сказала со злостью или осудила. Она совершенно искренне радовалась чужим успехам, никому не завидовала и была счастлива. Светлое мировосприятие, душевная открытость в сочетании со способностью подмечать смешное приводили к тому, что после общения с ней исчезали усталость, тревога, уныние; появлялся оптимизм и желание смеяться. Я не раз испытывала это на себе и, шутя, говорила ей, что она действует куда эффективнее, чем любой неврологический санаторий.

Трудностей Роза не боялась, во всяком случае, никогда на них не сетовала. Однажды я спросила ее, каким образом удается ей справляться с пятью маленькими детьми. В ответ Роза весело рассмеялась и сказала: «Да ведь я их всех люблю, для меня не обуза, а счастье делать для них все, даже самую грязную работу. Я варю суп, а сама представляю, как кто-то из детей будет открывать ротик, просить добавки или, наоборот, крутить головой, отказываться от еды. А когда я стираю или глажу, то ясно вижу, как будет выглядеть мой сыночек или дочка вот в этих брючках или в этой кофточке. Я ведь всегда любила детей, — продолжала Роза, — помнишь, еще в школе я говорила, что хочу стать воспитательницей в детском саду. Вот и завела свой собственный детский сад».

Кроме того, рассказывала Роза, у татар принято помогать друг другу. У нас много родственников, и они все поочередно приходят, чтобы посидеть с детьми, убраться в квартире, постирать, что-то сготовить. Приносят сушеные фрукты, орехи, мед. «Нет, — заключала Роза, — меня жалеть не надо. Я счастливая». Роза частенько приносила и моему сыну кулечки с домашним печеньем, шарики изюма или орехов с медом. Андрюша хрустел с удовольствием, а я отказывалась; все их национальные сладости казались мне приторными.

Однажды Роза прямо-таки огорошила меня новостью: они всей семьей переезжают на постоянное жительство в Татарию, в какое-то большое село на берегу Волги. Дядя Наиля скончался и оставил ему в наследство хороший просторный дом с хозяйственными постройками, баней, садом, огородом. Посовещавшись, решили, что им всем, и в первую очередь детям, там будет лучше, чем в Москве.

Какое-то время мы с Розой переписывались. Она подробно писала о детях и своей новой жизни. Никаких жалоб, и, как всегда, громадье планов. Ее энергия, по-моему, все возрастала. В каждом письме она звала меня к себе в гости. Я боялась ехать туда из-за андрюшиной аллергии. Мне приходилось его вывозить каждое лето на юг, а как перенес бы он климат тех мест, где жила Роза, я не знала. Так и не собралась в гости к Розе. Постепенно письма стали приходить все реже, а потом переписка и вовсе прекратилась. Но я никогда не забуду этого поистине солнечного человека.