1.3. У меня была собака

В детстве у меня была собака, вернее, были три поочередно сменявших друг друга пса. Первая собака — немецкая овчарка по имени Дези, была необыкновенно красива и умна. Я обожала ее, и она тоже любила меня. Играла со мною, разрешала дергать ее за уши и хвост, садиться на спину, в шутку небольно покусывала. Но относилась ко мне снисходительно, чуть-чуть свысока. Признавала Дези только моего отца, которому служила со всей силой собачьей преданности.

Вторую мою собаку звали Белкой. Кличка определялась ее абсолютно белой шерстью, а отнюдь не схожестью с изящным лесным зверьком. Наша Белка была тяжеловатой и нескладной. Видимо, сказывалась ее далеко не аристократическая наследственность: Белка была образцово-показательной дворнягой. И все же нельзя было не любоваться ее своеобразной собачьей прелестью. Глядя на нее, всем хотелось смеяться, отбросить в сторону неприятности и говорить друг другу ласковые слова.

В отличие от Дезьки, Белка была всецело моей собакой. Именно я ее кормила, выгуливала, больше всех играла с ней, и она признавала меня хозяйкой, а себя считала обязанной служить мне и защищать меня. Милая моя псина, до сих пор ты для меня являешься олицетворением раннего детства, такого беззаботного, такого золотого.

Я не могу вспомнить, как и куда исчезли Дези и Белка. Что касается Дези, то я в то время была еще так мала, что вполне могла забыть причину исчезновения этого красивого, породистого и умного животного. Но уж о Белке этого никак не скажешь.

С годами я стала догадываться, что мои родители просто решили поменять Белку на щенка, которого папа получил в подарок от знаменитого полярника, руководителя дрейфующей станции «Северный полюс». В стране в то время не было человека, будь то взрослый или ребенок, кто не знал бы имени И.Д. Папанина и совершенного им и его товарищами героического дрейфа.

Знали мы и то, что вместе с полярниками на льдине жил пес Веселый. Именно он-то и был отцом моей третьей собаки. Отказаться от такого королевского подарка папа, разумеется, не мог, а держать в доме двух собак, да еще в коммунальной квартире, было невозможно.

Кому отдали Белку, я так и не знаю. Надеюсь все же, что в добрые руки, а не живодерам. Была тогда такая страшная профессия — ловить и убивать бездомных собак, а из шкурок шить шапки и воротники. Не хочу думать, что Белку постигла такая участь.

Но, так или иначе, мой верный и преданный друг исчез. Не знаю, что было бы со мною, если в одно прекрасное утро не появился бы с хитрым и таинственным выражением лица мой папа. « А ну, — произнес он, — иди-ка сюда и посмотри, что там у меня в кармане». Я опустила руку в карман его теплого пальто и замерла, боясь верить своему счастью: рука моя ощутила мягкий, нежный, теплый комочек шерсти. Через секунду я уже не сомневалась: это щенок! Папа принес щенка! У меня опять будет собака!

Малыш был совсем крохотным. Его только-только отняли от матери, поэтому он все время скулил и мерз. И ничего-то он еще не умел, даже пить молоко из блюдечка. Приходилось кормить его из бутылочки с соской. На лапах стоять тоже не получалось: щенок смешно покачивался и падал. По ночам он часто скулил во сне. Я брала милого моего щенка к себе в кровать, ложилась на бок, обнимала его, а он прижимался ко мне, согревался и засыпал, уже не всхлипывая, а мирно посапывая. Может быть, именно в это время родилась в нем та безграничная любовь ко мне, которая не шла ни в какое сравнение с его привязанностью к моим родителям и нашей домработнице Ане.

Еще не умея стоять на ногах и самостоятельно есть из миски, щенок уже имел имя, данное ему Папаниным: Пират.

Надо отдать должное точности определения, найденного Иваном Дмитриевичем: щенок был абсолютно черным. Даже кожа на его толстом нежном брюшке и та была черной. Но самым поразительным было то, что вокруг его больших черных глаз были выведены правильные белые окружности, создававшие иллюзию очков. Черная собака в белых очках. Это было великолепно!

Время шло, и постепенно мой дорогой малыш превращался в чудесного взрослого пса. Это была чистокровная сибирская лайка. Его предки жили в суровом климате, среди снегов и лютых морозов. Они тянули в упряжках немалые грузы, без устали перевозили на многие десятки километров людей, их скарб, палатки, шкуры с одного стойбища на другое. Север и бег с тяжелыми санями вылепили прекрасную породу. В полной мере порода эта проявилась в моем Пирате: густая, блестящая шерсть, слегка вытянутое, как бы устремленное вперед туловище, широко развернутая грудь и сильные, быстрые ноги.

Что и говорить, Пират был прекрасен. Как же горделиво держалась я, шагая рядом с ним по улице и слыша восторженные возгласы прохожих: «Смотрите, какая собака! Какая красавица! Да она еще и в очках!»

Север не только внешне, но и внутренне пульсировал в клетках его тела. Пират, впрочем, как и я, не любил лета. В жаркую погоду он становился просто несчастным: от игр отказывался, предпочитая лежать, вытянувшись во всю длину и положив морду на передние лапы, глаза тускнели, аппетит пропадал. Дитя Севера, он обожал мороз и снежную зиму. Первый снег был для него праздником. Чувствовал Пират начало первого снегопада каким-то только ему ведомым образом.

Спал он обычно на подстилке в моей комнате. Просыпался рано, но был очень деликатен: лежал тихо, терпеливо дожидаясь моего пробуждения, и только время от времени позевывал да почесывался. Но если шел снег, особенно первый снег, все менялось: Пират был весь от носа до кончика хвоста охвачен радостным возбуждением.

Шторы в нашей комнате на ночь задвигались, видеть он ничего не мог, но чутье не обманывало: произошло то, чего так долго жаждала его собачья душа, без чего истомилось тело: пошел снег. Тут уж было не до деликатности. Пират подбегал к моей кровати, стягивал с меня одеяло, и начинал бегать от кровати к окну, приглашая меня посмотреть на то чудо, которое совершалось за окном. А там и вправду зима творила чудо: с неба бесшумно падали и кружились снежинки, черная, неприветливая улица становилась белоснежной и нарядной. И мы смотрим на все это, и нас двое, и мы оба чувствуем одно и то же. Радость и любовь охватывают нас; я целую его морду, он лижет мне лицо, руки. Мы бегаем по комнате и прыгаем в дикарском танце. Снег пошел. Ура! Да здравствует зима! Немного было в моей жизни минут такого оглушающего, всепроникающего счастья. О, если бы можно было сохранить эту чистоту и непосредственность чувств навсегда!

Зима была временем самых веселых наших игр. Я освобождала Пирата от поводка, и он мчался по заснеженному двору со скоростью хорошего автомобиля. Набегавшись, Пират приступал к купанию в снегу. Надо сказать, что довоенные зимы в Москве были роскошными. Оттепели случались крайне редко, а снега выпадало столько, что сугробы во дворе достигали второго этажа. Вот в эти-то горы снега и бросался со всего размаха мой пес. Он терся о снег спиной, боками и животом. Потом закапывался в снег, отряхивался и так несколько раз. Шерсть на нем в результате снеговой чистки становилась шелковой и прямо-таки сияла на солнце.

С улыбающейся мордой Пират подбегал ко мне, приглашая играть. Суть игры состояла в том, чтобы, догнав соперника, столкнуть его в сугроб. Со мною Пират расправлялся запросто. Он и бегал куда быстрее меня и увертывался более ловко. Но понимая, что игра в одни ворота — не игра, он поддавался мне и летел в сугроб. Выбравшись оттуда, он очень быстро настигал меня. Толчок, и теперь уже я оказывалась в сугробе. Но ему этого было мало. Повернувшись ко мне спиной и ловко орудуя задними лапами, он устраивал вокруг меня настоящую метель, так что я оказывалась лежащей не только на снежной перине, но и под снежным одеялом. Счастливые и довольные друг другом, возвращались мы домой, где нас ждали ворчания Ани. Еще бы, мою одежду надо было сушить, а с Пирата на паркет лили струи воды. Он понимал, что провинился, поджимал уши и хвост и прятался в ванной комнате. Но у Ани было доброе сердце, и сердиться на нас долго она не могла.

А как завидовали мне все девчонки и мальчишки нашего двора! Еще бы: такая красавец, к тому же родня знаменитого Веселого. Я же в глубине души чувствовала себя чуть ли не причастной к жизни полярников на дрейфующей станции «Северный полюс».

Пока я была в школе, Пират ходил по коридору или лежал около входной двери, дожидаясь моего возвращения. Но стоило мне только ступить на нижнюю ступеньку лестницы парадного, как он тотчас же узнавал мои шаги и начинал радостно лаять. Он бросался ко мне, поднимался на задние лапы и норовил облизать своим шершавым языком мои щеки, лоб, нос.

Он всегда чутко угадывал мое настроение. Если я приходила веселой, крутился по комнате, улыбался, вертелся под ногами, давая понять, что и он весьма доволен. Но когда у меня что-то не ладилось, я огорчалась и злилась, Пират горевал вместе со мною и старался меня утешить. Он терся о мои ноги, клал морду мне на колени, смотрел на меня грустными глазами и вздыхал. А то вдруг, дабы развеселить меня, начнет показывать всякие свои «штучки»: то на задних лапах пройдет по комнате, то крутится волчком, норовя поймать свой хвост, то делает сальто. Да, это был друг, любящий, надежный, бесконечно преданный.

И вот такого-то друга я лишилась в один из самых черных дней моей жизни. Вернувшись из школы, я не услышала знакомого лая, но зато увидела Аню всю в слезах и поняла, что произошло что-то страшное. И точно: Пират пропал. Обычно мы никогда не выпускали гулять его одного. А тут, — по словам Ани, — дверь почему-то была приоткрыта, и Пират выскочил из квартиры. Заметила это Аня не сразу, а когда обнаружила и вышла во двор, там Пирата не было. Конечно, мы его искали, расклеивали объявления, ездили по собачьим питомникам. Помогал нам весь двор, Пирата любили и гордились им. Но все было тщетно, мой дорогой друг, мое сокровище пропало навсегда.

Позже одна из жиличек нашего дома рассказывала, что она якобы видела из окна, что какой-то мужчина накрыл Пирата мешком и быстро пошел с ним к воротам. Возможно, так оно и было, такая красивая собака вполне могла привлечь внимание вора. Но я как-то мало в это верила. Пират был слишком умен и слишком быстро бегал, чтобы его могли вот так запросто поймать.

Горю моему не было предела; я замкнулась, все время плакала, ничего не ела, и очень хотела умереть. Как ни цинично это звучит, но меня вывело из состояния апатии событие несравненно более грозное и страшное: спустя 10-12 дней после исчезновения Пирата началась война. Война все перевернула, все изменила. Спустя две недели после начала войны мама, Аня и я эвакуировались в город Самару, называвшийся в то время Куйбышевом. Еще до отъезда мы часто задавали себе вопрос, что бы мы делали с Пиратом, будь он с нами. Две мои тети вместе с детьми и нашей бабушкой тоже должны были уехать: из Москвы эвакуировали детей, предприятия, правительственные учреждения. О том, чтобы взять пса с собой, не могло быть и речи, никто не разрешил бы нам этого. Папа, правда, оставался в Москве, но с первого же дня войны он был переведен на казарменное положение и дома почти не появлялся.

Вот тогда-то и родилась в моей голове мысль о причине исчезновения Пирата. Я вдруг подумала, а что если Пират исчез по собственной воле. Ведь мог же он каким-то неизвестным нам собачьим чутьем предвидеть приближение грозной опасности, от которой бессилен был спасти нас. Со свойственной ему деликатностью не пожелал быть для нас обузой и ушел в никуда, как уходили умирать в пустынные места его далекие заболевшие или состарившиеся предки, чтобы не обременять стаю.

Чем дальше, тем больше верила я в этот миф как в высшее проявление собачьей преданности. Верю в него и сейчас.