ВВЕДЕНИЕ
Первая треть ХХ века, являясь переломным периодом, занимает особое место в истории отечественной архитектуры. Этапы ее становления и развития представляют интерес как с точки зрения формообразования и эстетических поисков, так и в связи с экспериментами архитекторов послереволюционного периода в социально-бытовой сфере. Идейные проекты 1920-х — начала 1930-х годов остались, в большинстве своем, нереализованными из-за гипертрофированной социалистической направленности в отношении расселения и бытования граждан. Но существующие разработки архитектурных ансамблей, комплексов, зданий и сооружений внесли огромный вклад в развитие современной архитектурной мысли и до сих пор могут служить источником вдохновения.
В наше время, почти через столетие, можно дать объективную оценку результатам строительной деятельности, развернувшейся в период после Октябрьской революции и Гражданской войны. Творческие декларации 1920-х годов позволяют понять, что архитекторы и теоретики искусства ощущали себя на пороге сотворения новых канонов художественного формообразования. Характерными признаками их творчества стало почитание всего авангардного, ломающего старые порядки и утопически романтизирующего будущее в духе марксистско-ленинской пропаганды. Наиболее ярко эти установки проявились в планировании пространственной и предметной организации быта.
В своем первоначальном предназначении в качестве востребованного «участника» построения социалистического общества, экспериментальные архитектурные проекты оставались крайне недолгое время. То, что мыслилось предвосхищением зодчества исторически нового типа, на практике оказалось реалистично бесперспективным. И все же, благодаря попыткам поиска новейшего аспекта жилого строительства, сегодня можно получить достаточно полное представление об эстетической направленности рассматриваемого периода, в том числе о том, как представлялась пролетарская личность в рамках утопического социализма.
Таким образом, объектом исследования является экспериментальная жилая архитектура 1920-х — начала 1930-х годов, предметом — типизация экспериментальной жилой архитектуры. Целью представленной работы стала попытка проанализировать между собой основные типы жилья в социально-историческом контексте.
Задачами дипломной работы являются:
а) выявить влияние послереволюционных общественных настроений на жилую архитектуру;
б) обозначить новшества, свойственные экспериментальной архитектуре 1920-х — начала 1930-х годов;
в) сравнить формально-эстетические стороны различных типов экспериментальных строений;
г) рассмотреть наиболее известные примеры жилой архитектуры указанного периода времени;
д) определить значение рассматриваемых концепций для художественной культуры в целом;
Данная дипломная работа состоит из трех глав. Первая посвящена рассмотрению исторических обстоятельств, поставивших перед архитекторами задачу разработки обновленного типа жилища. В ней анализируются наиболее яркие стилистические течения, рассматривается проблема содержательного наполнения теорий, их место и роль в системе культуры, а также общий вид эстетики и поэтики отвечающей запросу пришедшего к власти пролетарского социального класса. Во второй и третьей главах представлена попытка искусствоведческого анализа практических и теоретических проектов зданий новых типов.
Данная работа написана с использованием искусствоведческих трудов, монографий, биографий художников, исторической литературы, научных и публицистических статей.. Наиболее полезными в изучении вопроса социальной ситуации рассматриваемого периода стали книги доктора исторических наук Н. Б. Лебиной - «Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920-1930-е годы»1 и «Петербург советский: «новый человек» в старом пространстве»2, написанная в соавторстве с В. С. Измозиком. В них развернуто описаны подробности быта и моральной направленности первых десятилетий после Октябрьской революции.
Особо ценными оказались труды исследователя советской архитектуры, искусствоведа и архитектора С. О. Хан-Магомедова - «Архитектура советского авангарда»3 и «Пионеры советского дизайна»4, представляющие собой многосторонний и масштабный разбор главных художественных авангардистских и экспериментальных концепций.
Составить представление об истиной оценке реформ жилой архитектуры современниками, помогла книга Н. А. Милютина «Соцгород. Проблемы строительства социалистических городов»5, а также советская публицистика 20-х и 30-х годов ХХ века.
1. Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920-1930-е годы. СПб.: Летний Сад, 1999.
2. Измозик В.С., Лебина Н.Б. Петербург советский: «новый человек» в старом пространстве. 1920—1930-е годы (Социально-архитектурное микроисторическое исследование). СПб.: Крига, 2010.
3. Хан-Магомедов С.О. Архитектура советского авангарда. Т. 2 - М.: Стройиздат. 1996.
4. Хан-Магомедов С.О. Пионеры советского дизайна М. : Галарт, 1995.
5. Милютин Н. А. Соцгород. Проблемы строительства социалистических городов: Основные вопросы рациональной планировки и строительства населенных пунктов СССР. М.–Л.: Гос. изд-во РСФСР, 1930.
Глава I
СОЦИАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В РОССИИ 1920-Х — НАЧАЛЕ 1930-Х ГОДОВ И ЕЕ ВЛИЯНИЕ НА ЖИЛУЮ АРХИТЕКТУРУ
Рождение новой архитектуры - это многоступенчатый сложный процесс, тесно связанный с предшествующими традициями и органично вырастающий из них. Октябрьская революция раскрыла потенциальные возможности творцов, ускорила их творческое созревание. Прежняя стабильность традиционного разноклассового общества была утеряна - в ускоренном темпе менялись образ жизни, межличностные отношения, одежда, эстетические представления. К архитектуре стали предъявляться новые требования реорганизации жизненного пространства человека, в связи с радикальным преобразованием социального строя. Соответственно, перед архитектором переломного периода стояла задача выявить общие закономерности и спрогнозировать развитие общества на ближайшие годы. Огромное разнообразие проектных предложений обуславливалось отсутствием конкретного рационального представления о будущем, понимаемое лишь как города, утратившие полярность роскоши и крайней бедности в едином пространстве.
О бытовой ситуации имеющей место в России начала ХХ века красноречиво говорит статистика, приведенная в статье члена Академии строительства и архитектуры СССР Б.Р. Рубаненко: «Как показывает перепись 1912г. в Москве в коечно-каморочных квартирах обитало около 350 тыс. человек, а в подвалах и полуподвалах 125 тыс. человек. Кроме того, примерно 27 тыс. московских квартир были переуплотнены, сверх всякой возможности, в них проживало около 400 тысяч человек (в среднем 15 человек на одну квартиру). Таким образом, в ненормальных, можно сказать в катастрофических, жилищных условиях в Москве в 1912 г. проживали в общей сложности 850 тыс. человек, что составляло свыше 70% всего
населения города".1
Рабочий класс крупных городов дореволюционной России размещался в нескольких типах помещений малопригодных для проживания, следствием чего являлись крайняя скученность, антисанитария, высокая смертность. Часть рабочих помещалась в заводских казармах, разделенных по категориям на «холостые» (артельные спальные комнаты на 100-110 мест) и «семейные» (казармы коридорного типа с комнатами площадью до 15 м2 и плотностью заселения на 2-3 семьи). Коечно-коморочный тип квартир представляли собой чердачные и подвальные помещения без санитарно-гигиенических приспособлений и мебели в доходных домах, где на одного человека приходилось примерно 2,5 м2.. Большое количество рабочих проживало в ночлежных домах и пригородных полуземлянках.
Таким образом, улучшение бытовых условий и благоустройство жильем всех трудящихся граждан стало первостепенной и неотложной задачей. Уже в конце 1917 года началась государственная конфискация личной жилой площади буржуазии, на которую переселялись трудящиеся. В марте 1919 года на VIII съезде Революционной Коммунистической Партии была принята программа ВКП(б), где в разделе к области жилищного вопрос указывалось следующее: «Стремясь к разрешению жилищного вопроса, особенно обостренного в период войны, Советская власть экспроприировала полностью все дома капиталистических домовладельцев и передала их городским советам ; произвела массовое вселение рабочих из окраин в буржуазные дома; передала лучшие из них рабочим организациям, приняв содержание этих зданий на счет государства; приступила к обеспечению рабочих семей мебелью и т. п. Задача ВКП состоит в том, чтобы, идя по вышеуказанному пути и отнюдь не задевая интересов некапиталистического домовладения, всеми силами стремиться к улучшению жилищных условий трудящихся масс, к уничтожению скученности и
Б.Р. Рубаненко // III сессия АСиА СССР, Москва. 1958г.
антисанитарности старых кварталов, к уничтожению негодных жилищ, к перестройке старых, постройке новых, соответствующих новым условиям жизни рабочих масс, к рациональному расселению трудящихся".1
В 1918 г. в крупных городах под руководством видных архитекторов были созданы проектные мастерские, в которых предстояло решить каким должно быть жилище советского трудящегося с гигиенической и социальной точек зрения: где оно будет находиться — в деревне, городе или поселении совершенно нового типа - как будет устроен быт, где пролетарий будет работать и отдыхать, растить детей. В своем выразительном облике, жилая архитектура должна была стать отражением гуманизма, доступности, простоты и демократичности обновленного социального строя.
В своих созидательных поисках, архитекторы опирались как на опыт проработок идей социалистически-утопического характера, ведущих свою историю от эпохи Возрождения, так и на труды столпов марксистско-ленинской теории. В этих творческих базисах красной нитью проходили несколько основных задач:
-насаждение бытовой коллективизации общества;
-отчуждение женщины от эксплуатирования в приватном домашнем хозяйстве и привлечение ее к общественно-экономическим формациям ;
-введение в быт активов научно-технической отрасли;
-замена понимания «семьи», как отправной социальной ступени на понятие «коллектив»;
-ликвидация противопоставления деревни и города.
Таким образом, передовые архитекторы, при разработке проектов жилой архитектуры нового типа, руководствовались потребностями предполагаемого коммунистического общества будущего, несуществующего в реальности.
Программа и устав ВКП(б). ПартИздат ЦК ВКП(б) . 1937. С. 36
В.И.Ленин писал: «...не привлекая женщин к общественной службе, … к политической жизни, не вырывая женщин из их отупляющей домашней и кухонной обстановки, нельзя обеспечивать настоящей свободы, нельзя строить даже демократии, не говоря уже о социализме».1 Одной из главных опций усиления влияния коммунистической советской власти, он так же находил мероприятия по переопределению трудящихся на ежедневную систему общепита, как замену «индивидуального хозяйничества отдельных семей общим кормлением больших групп семей».2 Впервые, официально тема раскрепощения женщин была поднята на Первом Всероссийском съезде работниц:: «Вместо доморощенных печного горшка и корыта должны быть созданы как в городе, так и в деревне, общественные кухни, общественные столовые, центральные прачечные, мастерские для штопанья платья, артели для чистки белья и квартир и т.д.».3 В своих выступлениях Ленин огромное значение придавал проблеме выхода женщины из традиционного домашнего угнетения, и напрямую связывал решение этого вопроса с успешной перестройкой быта. Так, в 1919 году он заявлял: «Положение женщины при ее занятии домашним хозяйством все еще остается стесненным. Для полного освобождения женщины и для действительного равенства ее с мужчиной нужно, чтобы было общественное хозяйство и чтобы женщина участвовала в общем производительном труде...
… речь идет о том, чтобы женщина не была угнетена ее хозяйственным положением в отличии от мужчины... даже при полном равноправии остается все же эта фактическая придавленность женщины, потому что на нее сваливают все домашнее хозяйство. Это домашнее хозяйство в большинстве случаев является самым непроизводительным,
Ленин В.И. Соч. Т. 23. С. 230.
Ленин В.И. Соч. Т. 27. С. 132
Первый Всероссийский съезд работниц. Харьков. 1920. С. 17.
самым диким и самым тяжким трудом, какой осуществляет женщина. Это труд чрезвычайно мелкий, не заключающий в себе ничего, что сколько-нибудь способствовало бы развитию женщины.
...Мы теперь серьезно готовимся к расчистке почвы для социалистической постройки, а самая постройка социалистического общества начинается только тогда, когда мы, добившись полного равенства женщины, примемся за новую работу вместе с женщиной, освобожденной от этой мелкой, отупляющей, непроизводительной работы...
Мы создаем образцовые учреждения, столовые, ясли, которые освободили бы женщину от домашнего хозяйства... учреждения эти, избавляющие женщину от положения домашней рабыни, возникают всюду, где только есть малейшая к тому возможность»1.
Для действительной оценки степени новаторства этих постулатов стоит учесть существовавший на момент первой трети ХХ века уровень развития бытового хозяйства, основным регулятором которого была женщина. Это: подавляющий ручной труд, практически полное отсутствие механизации, малая электрификация и прочие аспекты, превращающие ежедневную работу в изматывающую, рутинную, бесперспективную трату времени в атмосфере всеобщего революционного накала и всесторонних преобразований. Проблема реконструкции семейных бытовых устоев не предполагала (в ленинской трактовке) реконструкцию принципа взаимоотношений внутри самой социальной ячейки. Однако, изменение принципа создания и восприятия семьи стало важной частью концепции социального эксперимента 1920-х — начала 1930-х годов. Первые послереволюционные годы советской России характеризует некоторое пренебрежение, непочтительное отношение градостроителей, архитекторов, политиков и социологов к вопросам быта, уверенность в адекватности попыток радикального слома его традиционных устоев и нежелание признавать
Ленин В. И. Соч. Т. 30. С. 25-26.
домашнее хозяйство основополагающей матрицей всех жизненных процессов. Однако, несмотря на нечеткие очертания и кажущуюся субъективность содержательного наполнения, быт оказался наиболее упрямой и устойчивой консервативной характеристикой, свойственной каждому человеку. По мнению Селима Омаровича Хан-Магомедова, именно консерватизм быта «отражает, в частности, преемственность в развитии целого комплекса благоприобретенных элементов культуры, передающихся через эстафету поколений именно в сфере быта. В «отгороженности» же быта от общественной жизни, если учитывать автономию сферы быта, можно увидеть сформировавшуюся в ходе развития человеческого общества особую форму жизнедеятельности, которая создает условия для формирования некоторых важных черт личности. А во внешней «неупорядоченности» (для постороннего взгляда) быта можно увидеть проявление личности, потребность человека в психологической раскованности»1. В связи с этим особо полезна практика постановки эксперимента в области усовершенствования домашней жизнедеятельности, одновременно с модернизацией всего общества отдельно взятой страны и периода времени, благодаря чему можно осознать свойства быта, как значимого социально-культурного явления.
Образные идеи улучшения предметного пространства 20-х годов прошлого века, колебались от частного авторского понимания и видения проблемы общественного запроса. Так некоторые ограничивались самым необходимым для достижения комфортабельности: совершенствованием санитарных и гигиенических условий, увеличением метража рассчитываемого на одного проживающего, улучшением функциональности планировок и включения в пространство необходимого технического и инженерного оборудования, оснащением меблировкой в расчете на заселение
Хан-Магомедов С. О. Архитектура советского авангарда Т. 2. С. 304.
конфискованных у буржуазии квартир — «покомнатно». Радикально настроенные архитекторы подразумевали под реконструкцией быта задачи глобального свойства: отказ от семьи, ее постепенное отмирание, как базовой ячейки организации общества и равноправная ее замена — коммунистическим коллективом. То есть, дом, состоящий из отдельных единиц — квартира для семьи, сопоставляется соответственно с городом, складывающимся из независимых жилых узлов — домов-коммун, предназначенных для крупной равноправной общности мужчин и женщин, проживающих вне традиционного института брака. Причинами изменений массового общественного подхода, в основном в среде молодежи, к моральному аспекту семьи и брака, стала крайне нестабильная историческая ситуация времен революции и гражданской войны. Спорный вопрос гражданских союзов, свободного сожительства, внебрачных детей обсуждались в прессе, в лекториях, на агитационных трибунах. Так, в 1921 году Александра Михайловна Коллонтай, будучи заведующей Женотделом ЦК РКП (б), заявила: «Коммунистическое хозяйство упраздняет семью, семья утрачивает значение хозяйственной ячейки с момента перехода народного хозяйства в эпоху диктатуры пролетариата к единому производственному плану и коллективному общественному потреблению.
Все внешние хозяйственные задачи семьи от нее отпадают: потребление перестает быть индивидуальным, внутрисемейным, его заменяют общественные кухни и столовые; заготовка одежды, уборка и содержание жилищ в чистоте становится отраслью народного хозяйства так же, как стирка и починка белья. Семья как хозяйственная единица с точки зрения народного хозяйства в эпоху диктатуры пролетариата должна быть признана не только бесполезной, но и вредной.
Забота о детях, их физическое и духовное воспитание становится признанной задачей общественного коллектива в трудовой республике. Семья, воспитывая и утверждая эгоизм, ослабляет скрепы коллектива и этим
затрудняет строительство коммунизма»1.
Подобная общность предполагает не только изменение личных взаимоотношений в диапазоне обновленной базовой ячейки общества, но и изменение позиции касательно вещей, находящихся в частной собственности — стремление к максимальному обобществлению. Таким образом, можно отметить широчайший размах мнений касательно степени решительности изменений общественного быта, что в свою очередь отражалось в архитектуре различно радикального функционала.
Осознание важность исторического значения свершившейся социалистической революции побуждало художников мыслить шире и утопичней, чем когда-либо. Молодые архитекторы и художники, находясь на эмоциональном революционном подъеме, осознанно порывали с дореволюционными традициями, отказываясь признавать классическое понимание искусства, его ценности и идеалы красоты, воспринимая их как упадничество и формализм; стремились отыскать бунтарский художественный образ наиболее подходящий для современной им эпохи. В переломный момент смены политического строя искусство предназначалось не столько для удовольствия, сколько для выработки эффективных способов агитации с использованием технических приемов свойственных авангардным художественным школам. Так, «группа молодежи и преподавателей ВХУТЕМАСа (Высшие художественно-технические мастерские) — Н. В. Докучаев, Н. А. Ладовский и др. видели путь к этому в том, чтобы каждую форму или комбинацию форм рассматривать в символическом плане: например, куб считался выражением покоя, а сдвиги плоскостей и форма спирали отождествлялись ими с динамикой революции. Для того чтобы придать своим сооружениям еще большую экспрессию, сторонники символического толкования архитектурных форм иногда вводили в свои
проекты мотив механического вращения частей здания или применяли иные
Новый мир. 1982. № 5. С. 208.
приемы эстетизации индустриальных машинных форм". 1
Таким образом, левое искусство должно было стать одним из голосов пропаганды коммунистической идеологии. Вопреки серьезным финансовым сложностям, а так же крайней необеспеченности первых революционных лет и периода после гражданской войны, творчество развивалось в ускоренных темпах, подогреваемых систематически объявляемыми конкурсными проектами на сооружение зданий различного общественного назначения.
В то же время, при всей кипучей деятельности, новаторские революционные течения не имели централизованного органа гласности. В ответ на дефицит узконаправленной публицистики, под редакцией поэта Владимира Маяковского, сублимирующего в своем творчестве общественные настроения 20-х годов, с 1923 по 1925 год в свет выходил литературный художественный журнал «ЛЕФ», целью которого было «способствовать нахождению коммунистического пути для всех родов искусства" Журнал ознакомлял читателя не только с творчеством отечественных представителей революционного авангарда, но и с зарубежными деятелями, творящими в рамках пролетарской культуры. В этом заключалась ценность журнала, как вестника мировой специализированной практики.
В 1923 г., в первом выпуске журнала, Владимир Маяковский писал: «...мы — лучшие работники искусства современности. До революции мы накопили вернейшие чертежи, искуснейшие теоремы, хитроумнейшие формулы — форм нового искусства. Ясно: скользкое, кругосветное брюхо
буржуазии было плохим местом для стройки. В революцию мы накопили множество правд, мы учились жизни, мы получили задания на реальнейшую
Всеобщая история искусств. Том 6, книга вторая. Искусство 20 века. / Советское искусство/ Статья «Архитектура», В. Толстой // под общей редакцией и Б.В. Веймарна и Ю.Д. Колпинского. Москва: Искусство, 1966
стройку в века. Земля, шатаемая гулом войны и революции, — трудная почва для грандиозных построек. Мы временно спрятали в папки формулы, помогая крепиться дням революции».1
Стоит отметить, что неприязнь творческой молодежи классического искусства являлось не догмой, а больше модной тенденцией, связанной с революционными народными настроениями. Исторические примеры говорят о том, что искусство всегда оставалось на службе политической пропаганды вне зависимости от меняющихся эстетических идеалов. Так, коммунистические идеи, касающиеся творчества в СССР, во многом основываются на ленинской теории о наследии культуры, которая в свою очередь опирается на учения К. Маркса и Ф. Энгельса. Ленин многократно, особенно в первую пятилетку Советской России, когда выстраивался фундамент новой культуры, акцентировал внимание, на потребности просеивания мировых художественных традиций исходя из соображений марксистского мировоззрения. Марксизм же не призывал изобретать новую пролетарскую культуру, но предлагал развивать в ее рамках наилучшие традиции и образцы интернациональной истории искусства. В контексте данной темы авторитетно мнение Ленина, высказанное им в беседе с деятельницей немецкого коммунистического движения Кларой Цеткин: «Мы чересчур большие «ниспровергатели». Красивое нужно сохранить, взять его как образец, исходить из него, даже если оно «старое». Почему нам нужно отворачиваться от истинно-прекрасного, отказываться от него, как от исходного пункта для дальнейшего развития, только на том основании, что оно «старо»? Почему надо преклоняться перед новым, как перед богом, которому надо покориться только потому, что «это ново»? <...> Здесь много лицемерия и, конечно,
Владимир Владимирович Маяковский. Полное собрание сочинений в тринадцати томах. Том 12. Статьи, заметки, стенограммы выступлений. // Журнал Леф. №1. «Кого предостерегает Леф?» 1923.
бессознательного почтения к художественной моде, господствующей на Западе. Мы хорошие революционеры, но мы чувствуем себя почему-то обязанными доказать, что мы тоже стоим «на высоте современной культуры». Я же имею смелость заявить себя «варваром». Я не в силах считать произведения экспрессионизма, футуризма, кубизма и прочих «измов» высшим проявлением художественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости».1
Все же, наиболее популярными, прогрессивными и актуальными в архитектурном творчестве на период 1920-х — начала 1930-х годов были два авангардистских направления производственного искусства «измов», каждое из которых пропагандировало свои методы и принципы жилищного строительства, при этом одинаково отрицая традиционную базу в пользу новой оппозиционной архитектуры: конструктивизм, идеологами и теоретиками которого были архитекторы Моисей Гинзбург и братья Александр, Леонид и Алексей Веснины; и рационализм, творческим лидером которого стал архитектор Николай Ладовский.
Конструктивисты провозгласили ведущими принципами функцию и прагматизм, отрицая образно-художественное формообразование. Одной из важнейших фаз протекания проектирования в архитектуре, являлось конструирование. Выразительными особенностями метода был полный отказ от декора в пользу динамики простых геометричных конструкций, вертикалей и горизонталей, открытого технически-конструктивного каркаса строения; свобода планировки здания, некоторые объемы которого зачастую значительно выделяются из общего формата, повисая в пространстве; точные вычисления физических качеств стройматериала по отношению к его функциональной принадлежности, использования передовых технологий и материалов (стекло, железо, бетон).
Брошюра Клары Цеткин «Воспоминания о Ленине» Издательство политической литературы. Москва 1955 г. (электронный формат без выходных данных)
В 1922 году на базе Института Художественной Культуры (ИНХУК(а)) Александр Веснин создал теоретическую концепцию первой группы архитекторов-конструктивистов, основными положениями которой было: создание новых целесообразных и утилитарных вещей и форм, определяющих дух нового времени и человека в нем живущего; вещи и формы должны быть прозрачно конструктивны, эргономичны, математичны и понятны, не отягощены декоративной изобразительностью; главнейшей задачей художника является не изучение исторических художественных школ, а освоение законов сочетания основных пластических элементов; художнику нужно создавать произведения равные по степени суггестивности передовым инженерно-техническим новшествам. В 1924 году под авторством еще одного ведущий теоретика советского конструктивизма Моисея Гинзбурга издается наиболее известная книга-манифест «Стиль и эпоха», в которой он рассуждает о дальнейшем становлении архитектуры на пути технической и социальной эволюции. В 1925 году Гинзбург и Веснин во главе группы единомышленников учреждают единую творческую организацию конструктивистов - Объединение Современных Архитекторов (ОСА) и дочерний журнал «Современная Архитектура» («СА») просуществовавшие до 1930 года включительно.
Рационалисты, признавая тесную связь между функциональным и конструктивным решением, больше внимания уделяли последнему, изучая законы восприятия человеком архитектурного объема в городской среде с физиологической, психологической и биологической точек зрения. Таким образом, понятие «пространства» стало ведущим в рационалистической творческой платформе. В атмосфере непрекращающегося полемизирования 1920-х рационалисты, во главе с Н. Ладовским, заняли более либеральную позицию, чем ультрарадикальные конструктивисты. Они предлагали осваивать заделы оставленные прошлым, и учитывать эту практику в проектировке утилитарно-функционального здания.
Комиссия живописно-скульптурно-архитектурного синтеза (Живскульптарх), существовавшая в 1919-1920 годах, стала первой проектной площадкой для приверженцев рационалистического метода в архитектуре. В 1920 году при учебном заведении Высших Художественно-Технических Мастерских (ВХУТЕМАС) Николай Ладовский создает свои Объединенные мастерские (Обмас), где готовит архитекторов на основании разработанных им творческих положений промышленного искусства рационализма. За три года работы Обмас группа единомышленников созрела до уровня творческой организации — Ассоциация Новых Архитекторов (АСНОВА), в составе которой числились такие незаурядные зодчие как Константин Мельников и Эль Лисицкий.
Рационалисты не смогли организовать полноценную периодику, освещающую их творческую деятельность — первый выпуск подготовленного ими журнала «Известия АСНОВА» был опубликован в 1926 году под редакцией Э. Лисицкого, он же стал последним. В дальнейшем, статьи публиковались в различных публицистических изданиях посвященных вопросам искусства и архитектуры в частности.
На протяжении нескольких лет творческие организации конструктивистов и рационалистов ОСА и АСНОВА вели между собой плотную конкурентную борьбу за конкурсные проекты и реальное строительство. Однако ОСА, несмотря на свое доведенное до крайности абсолютизирование инженерной конструкции, оказалась более востребованной и популярной. В свою очередь, в творческом объединении АСНОВА, в 1928 году происходят внутренние разногласия, в следствии чего организация упраздняется, а ее негласный лидер Николай Ладовский посвящает свое творчество урбанистке.
Так или иначе, и архитекторы-конструктивисты, и рационалисты отличались амбициозным, политизированным и утопическим видением зодчества будущего, желанием превозмочь эклектический диссонанс между наружным декоративизмом и внутренней структурой здания. Главным приемом механизирования, модернизирования и удешевления строительства было введение в процесс последних успехов инженерии, а так же стандартизация и типизация проектирования.
Если архитектура первой половины 1920-ых годов носила преимущественно поисковый, экспериментальный характер, то завершение Гражданской войны и переход к НЭПу во второй половине этого десятилетия отмечен оживлением строительства и реализацией многих аналитических разработок. Появляются первые комплексно застроенные жилые массивы и целые районы для рабочих, где одновременно с жилыми домами могли возводиться культурно-бытовые учреждения, общественные здания и пр. Такими в Ленинграде стали районы Щемиловка, Автово, Малая Охта. Первые жилые массивы — бывшей Дангауэровке, на Шаболовке и на улице Усачева в Москве, застройка Тракторной улицы и Палевский жилой массив в Ленинграде. Ведущим направлением в архитектуре становится конструктивизм, которому стали следовать уже зрелые крупные зодчие.
В наиболее передовом выражении конструктивизм отвечал целям формационного строительства, но далеко не всегда во внимание принимался тот факт, что реальные технические условия не соответствуют заявленному контексту — это объясняет частую противоречивость и утопичность творческих проектов архитекторов. Акцентированная индустриальность и механизированность принципов конструктивизма расходились с методом ручного труда, преобладающего в строительстве 20-х годов. Зачастую, штукатуря такие доступные материалы как кирпич, деревянные стропила и балки достигался подражательный эффект железобетонной конструкции, что в корне противоречило одному из важнейших принципов конструктивизма — правдивости архитектурного объема за счет конструкции и материала. Таким образом, из метода архитектурного творчества конструктивизм постепенно превращается в декоративный стиль со своими приемами и способами формообразования. Многие архитекторы, на волне увлечения конструктивизмом, использовали в своих проектах и постройках только его внешние признаки, такие как свободный план, обнажение конструкции, ленточное остекление и пр.
Можно вывести несколько главных положений, от которых отталкивались послереволюционные архитекторы. В ходе Октябрьской революции и Гражданской войны произошел громадный социальный сдвиг - возникло государство, основанное на новейших принципах, ранее казавшихся фантастическими; у власти оказалось угнетаемое и эксплуатируемое прежде большинство; революционные романтические настроения породили устремления начать все заново, на новом месте, с чистого листа; потребности граждан-пролетариев кардинально отличаются от потребностей ранее господствующих классов. Все это приводило к мысли - строить надо иначе.
Создание новейшего типа социалистического жилья и освобождение женщины от тяжести индивидуального быта — стали одними из главных идей в построении пролетарского общества. В программе VIII съезда ВКП(б), в разделе общеполитических принципов, пунктом пятым указано следующее: "Буржуазная демократия в течение веков провозглашала равенство людей независимо от пола, религии, расы и национальности, но капитализм не позволил нигде осуществить этого равноправия на деле, а в своей империалистической стадии привел к сильнейшему обострению расового и национального гнета. Только потому, что Советская власть есть власть трудящихся, она смогла до конца и во всех областях жизни впервые в мире провести это равноправие вплоть до полного уничтожения последних следов неравенства женщины в области брачного и вообще семейного права. <...> Не ограничиваясь формальным равноправием женщин, партия стремится освободить их от материальных тягот устарелого домашнего хозяйства путем замены его домами-коммунами, общественными столовыми,
центральными прачечными, яслями и т. п."1
Программа и устав ВКП(б). ПартИздат ЦК ВКП(б) . 1937. Стр. 13
В этой направленности интереснейшие эксперименты были предприняты архитекторами-конструктивистами в конце 1920-х — начале 1930-х гг. Разработанные ими проекты домов-коммун, где бытовые нужды удовлетворялись с помощью общественного обслуживания, и жилых сооружений, оснащенных благоустроенными общественными институтами, претворяют в жизнь представления о радикальном переустройстве быта и эмансипации женщины.
Важной аксиомой социалистической утопии была мысль о кардинальной переделке человека в коммунальное, лишенное индивидуалистических инстинктов тело. Едва ли не основным орудием этого преобразования надлежало стать жилье нового типа, так называемые «фаланстеры», где граждане проникались идеями коллективизма и освобождались от домашних обязанностей, семьи, и всего затормаживающего процесс созидания человека обновленной формации.
Французский философ и социолог Франсуа Фурье замышлял «фаланстеры» как намеренно возведенные дома высотой от 3 до 5 этажей, оборудованные комнатами для коллективного отдыха, обучения, развлечений и индивидуальными спальнями для каждого отдельного участника коммуны.
Таким образом, каждый человек имел личное пространство внутри объединенного. В России, популяризация идеи коллективного жилья настала после выхода в свет романа Н. Чернышевского «Что делать?». Так, в Петербурге, в 1863 году, благодаря инициированию писателя и публициста Василия Слепцова, возникла первая подобная Знаменская коммуна. В течении года коммунары стремились сровнять свои потребности и траты, однако неудобство быта, по словам А. Герцена, трансформировала передовую общность в «казарму отчаяния человечества».
Вопреки провалу коммуны 60-х годов XIX века, в первое время
ленинцы пробовали реанимировать русский «фаланстер», теперь переименованный в дом-коммуну. Но вслед за окончанием Октябрьской революции наиболее малоимущая и необеспеченная часть граждан желала повышения качества быта, что не предполагало их переселения в подобные прежним коммунальные условия, подорвавшие бы авторитет большевиков в глазах пролетарского сообщества. «Победивший класс решено было наделить весьма существенным знаком господства — квартирой. Жителей рабочих казарм начали переселять в квартиры буржуазии и интеллигенции. Первые мероприятия жилищной политики большевиков, таким образом, не соответствовали теории социализма».1
Все же, в 1919 году, в СССР образуется соображение жилищно-санитарной нормы, подсчитанной по принципу наименьшего количества объема воздуха, в котором нуждается человек для комфортного нахождения в замкнутом пространстве. Предполагалось, что человеку достаточно от 25 до 30 м3,, или около 8 м2 площади на квартирующегося. Таким образом, идея «фаланстера» все еще была актуальна в среде советского коммунизма.
Первыми официальными коммунарами в СССР стала партийная большевистская власть, сразу после революции учредившая новую элитарную форму коллективного жилья в Петрограде, и чуть позже в Москве. Уже в конце октября 1917 года в помещениях здания Смольного института проживали около шестисот человек - семьи большевистского руководства Петрограда. Там же располагалась крупная библиотека, ясли, музыкальные классы, санитарно-гигиенические комнаты, пищеблок. В 1918 году на базе гостиница «Астория» появляется первый Дом Советов, затем, подобное жилищное образование организуется в Москве — гостиница «Националь». Дома Советов, с некоторой натяжкой, так же можно отнести к типу элитарной коммуны, где проживали такие политические деятели, как Владимир Ленин, Надежда Крупская, Мария Ульянова, Яков Свердлов.
Как подчеркивалось в одном из регламентировавших их деятельность документов, дома Советов «имеют структуру общежитий с
Н. Лебина. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы (электронный формат без выходных данных).
отдельными комнатами, общей столовой и общими кухнями, и предназначены исключительно для постоянного проживания советских служащих по ордерам, выдаваемым из отдела Управления Домами и Отелями.». Администрация дома Советов брала на себя заботу о питании, бытовом обслуживании и даже о досуге жильцов, социально значимых для новой власти. В записках с просьбой разрешить тому или иному человеку хотя бы короткое время пожить в «Астории» можно было встретить такие формулировки: «Прошу поместить в 1 Доме Совета врача тов. А. Гибина. Тов. Гибин очень ценный работник, и сбережение его труда от мелких домашних хлопот по хозяйству даст ему возможность отдать еще больше сил советской и партийной работе».1
Редкие и исключительно престижные первые советские фаланстеры
имели малую эквивалентность относительно идеи создания новой коммунальной материальности, больше выполняя функцию спасательного круга для советских чиновников в крайне трудных и непривычных для них условиях. Однако, в 1923 году ВЦИК РСФСР особым декретом прекратил тенденцию увеличения количества стремящихся пожить в Домах Советов. Гостиницы стали репатриироваться к осуществлению своей обычной задачи оказание услуг краткосрочного проживания гостям столиц, правительство же стало переезжать в отдельные квартиры.
В начале 1920-х годов задачу привить фаланстеры на почве СССР, взяли на себя молодые революционно-настроенные комсомольцы. Первые молодежные коммуны, юноши и девушки основывали спонтанно на базах дореволюционных прифабричных казарм, сгруппировавшись в целях форсирования трудностей материального и бытового характера в суровых условиях времени. Таким образом, тема распределения комсомольцев внутри коммуны по половому признаку, на тот момент не поднималась, так как
Н. Лебина. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы (электронный формат без выходных данных).
обобществление быта в таких условиях было вынуждено, доведено до предела.
С 1923 года в СССР проходили ежегодные проверки бытовой обстановки молодых трудящихся, в ходе проведения которых обнаружилось, что в Петрограде одна треть молодежи, проживают в подобных инициативных фаланстерах и не имеют личного спального места. После обследования власти вынуждены были развернуть целую кампанию под лозунгом «Отдельную постель каждому гражданину, в частности, каждому подростку». 1
Одна из газет писала в начале 1924 года: «Молодежь скорее, чем кто-либо, должна и может покончить с традициями отмирающего общества. Пролетарский коллективизм молодежи может привиться только тогда, когда и труд и жизнь молодежи будут коллективными. Лучшим проводником такого коллективизма могут явиться общежития-коммуны рабочей молодежи. Общая коммунальная столовая, общность условий жизни — вот то, что необходимо прежде всего для воспитания нового человека».2
Все-таки мысли о создании коллективизированного тела с помощью новейших форм и типов жилья не были единственно важными для коммунистической власти, поэтому полноценные советские коммуны, отмеченные на государственной возникли только в конце 1920-х годов, когда в СССР разгорелись споры на политико-социальном, градостроительном и архитектурном уровнях о типах жилищ для трудящихся, и дом-коммуна расценивался как основной из них, что естественно ставило перед архитекторами ребром вопрос о понимании упорядочивания жилого пространства в соответствии с рамками личного. Первой и главенствующей стала мысль о том, что нового человека невозможно сформировать в условиях старых архитектурных пространств - в зданиях привычной
1. Труд, здоровье и быт ленинградской рабочей молодежи. Л., 1924. С. 13-15
2. Северный комсомолец. 2 марта 1924. С. 3
планировки. Уже в 1926 году организаторы всесоюзного конкурса архитектурных проектов поставили перед архитекторами задачу: «…проникнуться новыми запросами к жилищу и возможно скорее дать проект такого дома с общественным хозяйством, который превратил бы так называемый жилищный очаг из тесной, скучной, а подчас и тяжелой колеи для женщины, в место приятного отдыха. Новая жизнь требует новых форм».1
В конце 1920-х годов, Центральный Жилищный Коммунистический Союз разработал особые предписания — «Типовое положение о доме-коммуне». В соответствии с данным инструктажем граждане, вселяющиеся в новый дом, обязаны воздержаться от закупки и перевоза личных предметов мебели и быта. Это правило заселения в коммуну говорило о предпринятых радикальных способов отказа от традиционных границ личного пространства, которые зачастую складываются с помощью зависимости от лично накопленного вещевого наполнения пространства.
Самое толкование понятия дома-коммуны было различно: некоторые архитекторы полагали, что это должен быть единый архитектурный объем, в котором объединены индивидуальные квартиры и коммунальные учреждения. По такому принципу в Ленинграде были спроектированы Бабуринский, Батенский и Кондратьевский жилмассивы; другие производили попытку реализовать иной тип коллективного жилья, существовавший в форме двух-четырехкомнатных семейно-индивидуальных квартир с умывальником, подобием кухни и персональным санитарно- гигиеническими приспособлениями, но ванно-душевой комплекс рассчитывался единственным на несколько квартир; третья форма жилища формировалась отдельными жилыми комнатами, соединенными небольшим помещением для подогрева пищи, остальные удобства и атрибутика полагалась быть общей и располагаться в коридорах -
Строительство Москвы. 1926. № 6. С. 11
предполагалось, что совместное использование обязательных гигиенических приспособлений позволит быстрее осуществить переход к более развитому коллективному быту. «Именно этим руководствовались создатели проекта студенческого дома-коммуны, разработанного в Бюро научно-технических кружков Ленинградского института коммунального строительства. Проект имел название «Октябрь в быту». Предполагалось, что в здании будет проживать «одинаковое количество мужчин и женщин», «в одинаковых условиях, не выделяясь в особые этажи или корпуса». Дом должен был состоять из двухкоечных спален для супружеских пар и четырехкоечных «холостых кабин». Пищу предполагалось доставлять в термосах с ближайших фабрик-кухонь. А одежду коммунары должны были хранить в «туалетно-вещевых комнатах». Еще в более жесткой форме идею коллективизации быта высказал архитектор Н. Кузьмин. Он планировал, например, сделать в доме-коммуне общие спальни на шесть человек. Муж и жена на законном основании могли в соответствии с особым расписанием уединяться в «двуспальню» или «кабину для ночлега».1
На деле экспериментальные дома-коммуны показали отрицательные результаты в эксплуатации из-за ультрарадикального понимания идеи общего быта. Фанатичное стремление к довлеющему контролю ревнителей новых социальных ориентиров порой достигала такого уровня когда жизнь поселенца дома-коммуны рассчитывалась по минутам уподобляясь заводскому конвейеру, или прямой трактовке идеи французского архитектора Ле Корбюзье - «дом — машина для жилья». Фантасмагоричность подобного типа дома-коммуны заключалась и в манкировании экономических возможностей молодого СССР, и в пренебрежении оценки степени подготовленности социального среза к
Н. Лебина. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы (электронный формат без выходных данных).
подобным коренным изменениям. Во властном дискурсе советских архитекторов второй половины 1930-х годов все большее место занимала так называемая интимизация жилого пространства. В передовой статье номера журнала «Архитектура СССР», вышедшего в мае 1936 года, отмечалось: «В трактовке жилья должен сказаться элемент известной интимности».1 Действительно, сталинская градостроительная политика внешне базировалась на индивидуализации жилищного пространства, но коснулось это в первую очередь и в основном привилегированных слоев советского общества. В остальных же случаях вопросы предоставления жилья решались путем покомнатного расселения. В ближайшей перспективе основным типом жилой ячейки осталась квартира - на этом пути архитекторы видели решение проблемы массового жилищного строительства. В годы первых пятилеток пристальное внимание было направлено на поиски экономичного и удобного для нее решения, со стандартизацией отдельных элементов.
Большинство архитектурных проектов осталось нереализованными из-за тяжелой финансовой ситуации в стране, восстанавливающейся после революции и гражданской войны. А так же из-за не рационального подхода к проектированию, в том числе в использовании практически недоступных строительных материалов. Хотя, с другой стороны, архитекторы могли позволить себе высокий полет фантазии в разработках именно в связи с отсутствием их реализации. Это позволяло отсекать лишнее в ходе дискуссий, так как особенностью подхода пролетарского государства к творческой жизни стало развитие различных направлений в борьбе идей и
мнений.
Всего в течении нескольких лет конструктивизм стал уверенно переходить из метода строительства в стиль, и в конечном итоге — в стилизацию. Еще в 1923 году В. Маяковский предостерегал: «Конструктивисты! Бойтесь стать очередной эстетической школкой.
Конструктивизм только искусства — ноль. Стоит вопрос о самом существовании искусства. Конструктивизм должен стать высшей формальной инженерией всей жизни. Конструктивизм в разыгрывании пастушеских пасторалей — вздор. Наши идеи должны развиваться на сегодняшних вещах".1
Кроме того, страдала подготовительная база строительства, использование низкокачественных материалов быстро снизило ажиотаж вокруг новейшей экспериментальной жилой архитектуры, оказавшейся мало приемлемой для проживания.
На рубеже 1920-х — 1930-х годов строительство приняло наибольший размах со времен Октябрьской революции. В связи с этим назревали споры, отличающиеся максимализмом суждений о концепции пролетарского поселения в будущем: одни голосовали за возведение исключительно крупных городов, складывающихся из исполинских домов- коммун; другие высказывали предложения об анемохории отельных коттеджей вдоль автострад, вместимостью в одну семью. В то же время наиболее здравомыслящие, рассудительные архитекторы и деятели градостроения акцентировали внимание на нужде в многогранном рассмотрении положений социалистического расселения, отбрасывая утопические крайности. Среди архитекторов и общественности все больше сквозило недовольство столь долгой стабильностью аскетичной направленности архитектуры, появилось желание изменить уклон в ту сторону, которая лучше отражает, в том числе и художественно, содержание эпохи, соответствует очередному этапу развития СССР. Эта ситуация содействовала возрождению классического характера искусства, в том числе архитектуры со второй половины 1930-х гг. Изменения претерпевали позиции даже таких убежденных конструктивистов, как братья Веснины и Гинзбург. В 1934 году они писали: «Советская наша архитектура развилась в
Владимир Владимирович Маяковский. Полное собрание сочинений в тринадцати томах. Том 12. Статьи, заметки, стенограммы выступлений. // Журнал Леф. №1. «Кого предостерегает Леф?» 1923
тот период, когда мы были бедны до крайности. На нашу долю выпало выковать язык новой архитектуры в то время, когда нам приходилось снижать стоимость каждого кубометра стройки. Теперь мы стали богаче, у нас стало больше возможностей, мы можем себе сейчас позволить отказ от аскетизма и гораздо более широкий размах. Вполне естественно, что наша палитра должна стать полноценной творческой палитрой».1
Всеобщая история искусств. Том 6, книга вторая. Искусство 20 века. / Советское искусство/ Статья «Архитектура», В. Толстой // под общей редакцией и Б.В. Веймарна и Ю.Д. Колпинского - Москва: Искусство, 1966