Федеральная повестка дня

05.10.2006

«Я не стремлюсь применять свои выводы в политической практике»

Интервью с Владимиром Гельманом

Статья опубликована на сайте ПОЛИТ.РУ 04.10.2006

Политология является одной из самых молодых у нас в стране научных дисциплин. Среди мешающих ее становлению факторов были и ставшие внезапно «политологами» советские обществоведы, и постоянное искушение подменить научные занятия аналитико-консальтативными при новой власти и ее оппонентах (в отсутствие выстроенной системы институтов «наука-экспертиза-политика»), и ложная квалификация СМИ в качестве политолога любого, кто примелькался как комментатор политических проблем. О процессе формирования и нынешнем состоянии политологии в России мы побеседовали с Владимиром Яковлевичем Гельманом – кандидатом политических наук, профессором Европейского университета в Санкт-Петербурге, членом редколлегии журналов «Полис», «European Political Science» и «International Journal of Urban and Regional Research», автором-редактором 15 книг, более 120 научных статей по проблемам политической науки и современной политики, приглашенным профессором Техасского университета в Остине (2003) и Центрально-Европейского университета (2003). Интервью взяла Наталья Демина.

Как преподаватель Европейского университета Санкт-Петербурга вы разработали несколько курсов, один из которых – «Практика научно-исследовательской работы». Во время первой лекции вы рассказываете о социальных науках как профессии и призвании, уделяя особое внимание вопросу «почему НЕ надо становиться социологом или политологом». Остальная часть курса читается только тем, кого вы не сумеете переубедить. Велик ли отсев слушателей после первой лекции?

Жанр этой лекции – своего рода инструкция по технике безопасности в науке. Как и в любом виде профессиональной деятельности, ознакомившись с инструкцией по технике безопасности, человек принимает на себя ответственность за возможные риски в последующей работе. В социальных науках эти риски не то чтобы чрезмерно высоки – они просто иного рода, чем во многих видах деятельности. Наша профессия – это, прежде всего, нелегкий труд, посреди которого лишь изредка случаются секунды полета, причем далеко не у всех. Да, социолог или политолог не всегда сидит в офисе с девяти до шести, но успеха, как правило, достигают лишь те, кто способен работать 24 часа в сутки без выходных и праздников. Да, работа предполагает чтение интересных книг, общение с интересными людьми, а подчас и поездки в интересные места, но при этом необходимо уметь получать нужный результат «здесь и теперь», невзирая на внешние обстоятельства. Да, в социальных науках присутствуют креативные элементы, но многие исследователи расплачиваются за них стрессами и кризисами идентичности. Добавим к этому и ограниченность рынка труда: не только в России, но и за рубежом трудоустройство по специальности в области социальных наук – удел немногих. И совсем уж немногим удается заслужить серьезного признания своих работ научным сообществом.

Поступая на аспирантскую программу, наши слушатели намерены как минимум посвятить этой работе три года учебы, как максимум – заниматься ей всю жизнь. Поэтому очень важно, чтобы они смогли четко ответить себе на вопрос «зачем?». Зачем надо заниматься наукой, если настоящего успеха в ней, возможно, добьется всего лишь один человек со всего курса? После первой лекции обычно никто не уходит: причины здесь, вероятно, разные, но мне хочется верить, что каждый слушатель (притом не без оснований) надеется на то, что этим единственным человеком окажется именно он (она).

Как вы стали заниматься наукой? Почему именно политологией? Что входит в область ваших научных интересов?

Политологом я стал благодаря стечению обстоятельств. В 1988 году я с отличием окончил Ленинградский политехнический институт им. М.И. Калинина (теперь Санкт-Петербургский государственный политехнический университет), затем работал инженером на станкостроительном заводе и параллельно активно участвовал в демократическом движении, в кампаниях по выборам народных депутатов 1989-1990 годов, находился в центре бурных политических событий. Вскоре получил одновременно два предложения о трудоустройстве: депутаты пригласили меня на работу в аппарат Ленсовета, а социологи – в Ленинградский филиал Института социологии Академии Наук. Я выбрал второй вариант, но не нашел себя ни в организации опросов, ни в изучении общественных движений. Меня больше привлекал анализ политических процессов на уровне сперва Питера, а затем и других регионов России. В 1993 году я стал координатором программы межрегионального политического мониторинга в Институте гуманитарно-политических исследований: работал в Москве, сотрудничал с партией «Яблоко», на думских выборах 1995 года был членом Центральной избирательной комиссии с правом совещательного голоса. В начале 1996 года вернулся в Питер и с этого времени работаю на факультете политических наук и социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге.

Знакомство с политической практикой лишь отчасти компенсировало мне недостаток профессионального образования: пришлось – да и до сих пор приходится – очень многому учиться самому (параллельно с преподаванием и исследованиями). Стремление к анализу региональной и местной политики, с одной стороны, и к изучению партий и выборов – с другой, воплотилось в серии коллективных исследовательских проектов, завершившихся публикацией ряда книг и статей. Хотя объекты моего внимания со временем меняются, фокус научных интересов остается прежним: осмысление российской и постсоветской политики в теоретической и сравнительной перспективе. Текущий проект посвящен сравнительному анализу динамики политических режимов постсоветских стран: почему эти государства, 15 лет назад представлявшие собой регионы одной и той же страны, демонстрируют столь различные траектории своего политического развития?

В следующем году российской политологии как официально признанной научной дисциплине исполнится 18 лет. Можно ли ее считать "совершеннолетней" дисциплиной, имеющей свое лицо, устоявшиеся традиции, корпус интересных научных текстов, научные школы, объединяющие мэтров науки и их учеников?

Хотя совершеннолетие для человека знаменует полноценное обретение гражданских прав, этот факт сам по себе еще не означает его взросления. То же относится и к российской политологии. С одной стороны, дисциплина вполне институционализирована: в стране сформировалось научное сообщество политологов, активно функционирует Российская ассоциация политической науки (РАПН), регулярно выходят в свет несколько научных профессиональных журналов, успешно работает ряд политологических факультетов и кафедр. Но, с другой стороны, оценивать ее содержательные достижения пока еще приходится с большими оговорками. Тому немало объективных причин.

Политология в России получила официальное признание в ситуации почти что tabula rasa (чистой доски), и на новое поле предъявили претензии выходцы из иных научных дисциплин; пришли и самоучки вроде меня. В отдельных случаях трансферт из смежных областей оказался очень полезен российской политологии: например, специалисты-географы существенно продвинули вперед и исследования в сфере политической регионалистики, и изучение электоральных процессов. В то же время прошедшее в начале 1990-х годов массовое перепрофилирование (если не переименование) преподавателей научного коммунизма в политологов по большей части просто нагрузило российскую политологию безнадежным балластом. Кроме того, в 1990-е годы полноценному развитию дисциплины препятствовал экономический спад: российские политологи подчас вынуждены были зарабатывать на жизнь чем угодно, но только не проведением исследований. В 2000-е годы на смену экономическим проблемам пришли проблемы политические: ситуация в стране все менее располагает к научной деятельности.

Не берусь судить о состоянии отечественных исследований в сфере политической философии или в области анализа международных отношений, но изучению российскими политологами политических институтов и процессов сегодня остро недостает собственно проведения исследований. Несмотря на то что количество научных работ российских политологов весьма велико, значительная их часть группируется вокруг двух «полюсов».

На одном из них располагается политическая аналитика, как правило, связанная с консультированием и уделяющая внимание текущим политическим событиям. Многие из этих работ, в том числе и те, что публикуются в СМИ, выполнены на высоком профессиональном уровне, но они не ставят перед собой задачу прироста собственно научного знания: выводы и обобщения сравнительного и теоретического характера в них если и появляются, то в качестве своего рода побочного продукта. Другой полюс – работы с претензией на теоретизирование, которые зачастую не предполагают эмпирического анализа, а порой в нем и не слишком нуждаются. Проблемы тут связаны не столько с тем, что многие политологи не привыкли работать с эмпирическим материалом и не всегда умеют это делать, сколько с тем, что теория для них служит не познавательным инструментом, призванным ответить на вопрос «почему?», а неким метанарративом, призванным раз и навсегда интерпретировать все прошлое, настоящее и будущее мира политики. Отчасти тут сказывается тоска по «единственно верному учению», способному дать единое, целостное и не подвергаемое сомнению видение мира. Неудивительно, что познавательная ценность такого рода работ обычно невысока.

Многие из этих проблем скорее носят характер «болезней роста»: все же ситуация в российской политической науке хоть медленно, но верно меняется к лучшему. Во-первых, происходит смена поколений: те студенты, которых учили наши бывшие аспиранты, уже гораздо лучше подготовлены к проведению исследований, им не приходится осваивать ремесло «с нуля». Во-вторых, происходит процесс включения (в ряде случаев весьма успешного) российских политологов в международные исследовательские сети, что также способствует переносу зарубежных познавательных стандартов на российскую почву, несмотря на сопротивление этому процессу со стороны части отечественного научного сообщества. В-третьих, наконец, динамика развития самой политической науки носит нелинейный характер. Если в России появится «критическая масса» первоклассных специалистов, для которых политические исследования станут профессией и призванием в веберовском смысле, то стоит надеяться, что и серьезные усилия, инвестированные в становление российской политологии, и заделы, создаваемые сегодня как отдельными исследователями, так и научными коллективами, лет через 10-15 принесут некий кумулятивный познавательный эффект. Тогда и можно будет говорить всерьез и об интересных текстах, оказывающих влияние на развитие российской политологии, и о научных школах, и о мэтрах, и о прочих атрибутах признания в науке. Хотя сегодня такого рода «раздача слонов» выглядит явно преждевременной, но стоит отметить, что в российской политической науке возникли и развиваются «точки роста», причем не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и в ряде российских регионов (наиболее удачным можно назвать опыт Перми).

Как, на ваш взгляд, выглядит место российской политологии в мировой? Насколько она сумела интегрироваться в мировое научное сообщество? Какое новое знание российские ученые смогли положить в копилку мировой политологии за последние 10 лет?

Российская политология по-прежнему остается на глубокой периферии политологической карты мира. Отчасти такая оценка справедлива и для политической науки в ряде других стран. Мировая политология американоцентрична: подавляющее большинство ссылок здесь приходится на работы политологов, работающих в США, либо на публикации в американских научных изданиях, а ежегодные конференции Американской ассоциации политических наук (APSA) являются главным событием в мире политологии, подобно фестивалю в Канне для мира кино или Уимблдонскому турниру для мира тенниса. Поскольку количество публикаций российских политологов в определяющих лицо дисциплины англоязычных научных изданиях пока еще незначительно, то и вклад России в копилку мировой политологии последнего десятилетия можно описать словами «вставили пять копеек». Но парадоксальным образом в столь большой стране, как Россия, успешная институционализация политической науки отчасти даже препятствует международной интеграции. Скажем, научное сообщество политологов в Эстонии невелико, и публикации на эстонском языке обладают для них гораздо меньшей символической ценностью, нежели публикации на английском, которые к тому же повышают ценность их научных активов на европейском рынке научного труда.

В России же у политолога гораздо больше стимулов к тому, чтобы публиковаться по-русски, с тем чтобы укреплять свои позиции на внутреннем научном рынке (успех на котором к тому же не всегда связан с качеством научных трудов), а не пробиваться через высокие входные барьеры на конкурентный рынок англоязычных профессиональных публикаций, ценность которых на внутреннем научном рынке не столь велика. Эти же стимулы подталкивают российских политологов к тому, чтобы и вовсе отвергать повестку дня мировой политической науки и опираться лишь на свои собственные (по словам Вадима Радаева – «доморощенные») теоретические построения. Впрочем, насколько я могу судить, подобная ситуация в России характерна не только для политологии, но и для других социальных наук.

Конечно, путь интеграции российской политологии в мировое научное сообщество долог и тернист, и на нем исследователей подстерегают различные соблазны. Можно оказаться в положении горе-учеников, которые берут на вооружение подходы и модели, признанные мировым научным сообществом устаревшими или бесперспективными. Но более реальна другая опасность. Вслед за намерениями построить в России «суверенную демократию», где фасад демократических институтов скрывает отсутствие политической конкуренции, возникают и соблазны провозгласить некую «суверенную политологию», призванную идеологически обосновать легитимность политического устройства России в духе не столь уж давних для нашей страны времен.

Однако международная интеграция российской политологии уже перестает быть улицей с односторонним движением. По крайней мере, сегодня англоязычные научные статьи, посвященные изучению российской политики, как правило, не обходятся без ссылок на работы российских авторов: еще 10 лет назад это было редкостью. Если раньше место российских политологов на международном рынке научного труда ограничивалось сбором полевых данных и/или проведением case studies по программам, разработанным западными заказчиками, то сегодня содержательный диалог российских политологов и их зарубежных коллег все чаще ведется не только на одном научном языке, но и на равных. Вполне возможно, что позитивные сдвиги в российской политологии приведут к тому, что еще через 10 лет публикации в ведущих мировых политологических журналах станут рутинным событием для наших нынешних аспирантов. Но для этого всему российскому научному сообществу политологов потребуется очень большая работа, успех которой отнюдь не гарантирован.

В 2004 году в рейтинг 100 ведущих политологических центров Европы впервые были включены россияне – факультет политических наук и социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге, на котором вы работаете и преподаете. Расскажите, пожалуйста, о наиболее важных исследованиях, проводимых сотрудниками факультета.

Мне посчастливилось вот уже 10 лет работать с талантливыми коллегами по факультету, многие из которых добились заметного признания в мире науки.

Григорий Голосов – серьезный специалист по изучению партий и выборов, его работы удостаивались премий APSA и Американской библиотечной ассоциации (см. интервью с ним «Политическая наука или политическая аналитика» и «Российская политика рациональна, но не правильна» – «Полит.ру»). Он ведет сравнительные исследования политических партий на выборах региональных легислатур в России.

Олег Хархордин (см. интервью с ним: «Откуда взялось русское государство» – «Полит.ру») занимается исследованиями по политической теории res publica. Он руководит проектами по анализу республиканской формы правления в средневековом Новгороде (в сравнении с другими средневековыми республиками), а также по анализу жизни современных российских городов с точки зрения классической теории res publica, изучая изменения в инфраструктуре городской жизни в процессе реформ ЖКХ: какие общие вещи связывают города воедино?

Вадим Волков – автор монографии «Силовое предпринимательство», посвященной становлению государства и капитализма в России, вел проект, посвященный сравнению этих процессов в современной России и в США в конце XIX – начале XX века. Недавно он создал и возглавил новый аналитический центр, фонд «Технологии развития».

Руководители факультетской программы гендерных исследований Елена Здравомыслова и Анна Темкина ведут ряд исследований, посвященных проблемам сексуальности, репродуктивного здоровья и связанным с ними вопросам.

Даниил Александров занимается институциональным анализом проблем науки и образования, ведет проекты, посвященные изучению бедности и социального неравенства в различных регионах России, а также проблем миграции (включая образовательную) (см. его лекцию и другие публикации: «Ученые без науки. Институциональный анализ сферы», «Наука и кризисы XX века: Россия, Германия и США между двумя мировыми войнами» «Системная благотворительность», «Места знания: институциональные перемены в российском производстве гуманитарных наук» – «Полит.ру»).

Эдуард Понарин – специалист по проблемам этничности и национализма, он проводит исследования взаимосвязи националистических и религиозных установок населения в Татарстане и Башкортостане, а также сравнительное исследование толерантности в прессе постсоветских государств.

Политический философ Артем Магун анализирует понятие империи в сравнительной перспективе, проблематику единства в европейской традиции, изучает символические структуры террора.

Михаил Соколов – автор работ, посвященных участию российской молодежи в радикальных социальных движениях, он продолжает исследования правых националистических течений и организаций.

Но факультет, помимо преподавателей – это еще и выпускники нашей аспирантской программы. Двое из них опубликовали монографии на английском языке в уважаемых западных издательствах, еще полтора десятка успешно преподают, ведут исследования, регулярно публикуют статьи, привлекающие внимание специалистов. Среди проектов выпускников, реализуемых в нашем университете, стоит отметить созданными ими Центр европейских исследований. В отличие от других проектов такого рода он изучает влияние европейских процессов на развитие нашей страны и ее регионов. И я очень надеюсь, что среди наших нынешних (и будущих) слушателей окажутся те, кто добьется в науке более значимых достижений, чем их преподаватели.

Существует ли в вашей научной работе дилемма противостояния собственных научных убеждений и стремления быть незаинтересованным в окончательных выводах своего исследования? Может ли политолог заниматься политикой, оставаясь в науке?

Разумеется, у любого исследователя есть собственные представления и об оптимальных формах политического устройства, и о том, насколько далеко отстоит от них политическая реальность. Но между ними и политической деятельностью как таковой – дистанция огромного размера. В странах Запада политическая наука влияет на политику обычно не напрямую, а через посредников: ими выступают аналитики, консультанты, эксперты. В отличие от академических исследователей, как правило, работающих в университетах, они сосредоточены в think-tanks (мозговых центрах, фабриках мысли – «Полит.ру»), политических партиях, на государственной службе. Если для первых аудиторией их трудов выступает научное сообщество, то для вторых гораздо важнее востребованность их идей лицами, принимающими решения.

Успешно совмещать даже эти близкие роли удается немногим. Тем более наивно полагать, что один и тот же человек может одновременно совмещать занятия политической наукой и политикой: слишком различаются здесь цели и средства. Обществоведы знают об этом ограничении еще со времен Вебера, но во многих странах, переживающих процессы социальной трансформации, как у граждан, так и у самих ученых порой возникают ожидания того, что наиболее эффективно решать проблемы общества могут именно те специалисты, которые их успешно изучают. И тогда ученые на время оказываются ключевыми фигурами политики. Но и оценивать их в этих редких случаях следует не как представителей соответствующих научных дисциплин, а именно как политиков. Однако обществоведы обычно не добиваются успехов на поприще политики: исключения (подобные бывшему президенту Бразилии Кардозу) лишь подтверждают правило.

Что касается меня, то я не стремлюсь применять свои выводы в политической практике ни в качестве дающего советы эксперта или аналитика, ни тем более в качестве политика. Это не значит, что я не заинтересован в таком применении – скорее наоборот. Но каждый специалист должен заниматься своим делом: диагностика – это одно, а лечение – совершенно другое. Кроме того, сегодня в России обществоведческая и, в частности, политологическая экспертиза становится все менее востребованной.