Literatura_k_Seminaru_1 (1) / Ганс МоргентауШесть принципов политРеализма

Ганс Моргентау

Шесть принципов политического реализма

К вопросу о возникновении реализма в мировой политике

Оригинал: Morgenthau H. Politics among Nations. McGraw-Hill, 2005. P. 4-17. http://states2008.russ.ru/SSHA-v-global-noj-igre/SHest-principov-politicheskogo-realizma

От редакции: В этом году исполняется ровно 60 лет со дня выхода библии политических реалистов - книги Ганса Моргентау " Politics among Nations ". Политический реализм как одна из теорий международных отношений в течение некоторого времени не пользовалась популярностью в кругах американских теоретиков международных отношений. Это связано прежде всего с тем, что во внешней политике США с 2001 года господствовала неоконсервативная парадигма, что стало настоящей катастрофой для Америки, поскольку именно представители неоконсерватизма ввергли США в кошмар войны в Афганистане и Ираке. Именно поэтому в настоящее время в США популярность специалистов-международников, представителей политического реализма, пусть и немного, но повысилась. Свои надежды с этим внешнеполитичсекими идеями связывают политики Брент Скоукрофт, Генри Киссинджер, Кондолиза Райс и эксперты Джон Миршаймер, Эдвард Люттвак, Дмитрий Саймс.

Однако в России о программе "политического реализма" в международных отношениях едва ли знают много. Существуют переводы небольших отрывков " Politics among Nations ", однако они мало доступны. Поэтому многим приходится довольствоваться часто искаженным пересказом идей Моргентау, представленным в многочисленных учебниках. Именно поэтому интернет-ресурс "Штаты-2008" считает честью опубликовать фрагмент книги " Politics among Nations ", в котором представлены шесть принципов политического реализма, этой вновь набирающей силу парадигмы в современных международных отношениях.

* * *

1. С точки зрения политического реализма, политика, как и общество в целом, управляется объективными законами, которые укоренены в человеческой природе. Для того, чтобы усовершенствовать общество, прежде всего, необходимо, понять те законы, по которым это общество живет. Эти законы остаются глухими к нашим предпочтениям, а люди могут оспаривать их, рискуя лишь потерпеть неудачу.

Реализм, как было сказано выше, уверенный в существовании объективных законов политики, также отстаивает точку зрения, что возможно создать рациональную теорию, которая бы отражала, пусть несовершенно и односторонне, эти объективные законы. Он также уверен в возможности различения в политике истины и мнения - различения между тем, что истинно объективно и рационально, что подтверждено свидетельствами и освещено разумом, и тем, что в сущности - лишь освещенные предрассудками и принятием желаемого за действительное субъективные суждение, отделенные от реальных фактов.

Человеческая природа, их которой вырастают законы политики, не менялась со времен классических философов Китая, Индии и Греции, пытавшихся эти законы исследовать. Поэтому, новизна не есть необходимая добродетель политической теории, хотя и старине здесь не столь привержены, как часто изображают. Факт, согласно которому о теории политики, если такая теория и существовала, никогда не слышали до определенного момента, как считается, является основанием возражения против истинности политической теории. И напротив, если теория политики существовала сотни и тысячи лет - в качестве теории баланса влияния - то, это не значит, что ее следует рассматривать как устаревшую и исчезающую. Теория политики должна подвергнуться двойной проверке, со стороны разума и со стороны опыта. Отвергнуть подобную теорию только потому, что она создана в далеком прошлом и унаследована настоящим - это не рациональный аргумент, а модернистский предрассудок, который воспринимает как должное превосходство настоящего над прошлым. Опровергнуть возрождение подобной теории, исходя из уверенности, что оно вызвано "модой" или "прихотью" эквивалентно предположению, что в сфере политического мы располагаем только мнениями, но не истинами.

С точки зрения реализма, теория состоит из установленных фактов и приданных им разумом значений. Реализм предполагает, что характер внешней политики может быть установлен только с помощью проверки данных политических действий и предсказуемых последствий этих действий. Исходя из действий, мы можем увидеть, что государственные деятели в действительности совершили, а с помощью анализа предсказуемых последствий их действий мы можем догадаться, какие цели были ими поставлены.

Однако, одной проверки фактов не достаточно. Для того, чтобы придать значение сырому материалу фактов о внешней политике, мы должны рассмотреть политическую реальность сквозь призму рациональной схемы, карты, которая поможет нам предложить возможные значения тех или иных внешнеполитических фактов. Другими словами, мы помещаем себя на место государственного деятеля, который должен столкнуться с определенными внешнеполитическими проблемами при определенных обстоятельствах, и спрашиваем себя, каковы рациональные альтернативы действий, из которых данный государственный деятельно осуществляет выбор при столкновении с данной проблемой при данных обстоятельствах (всегда предполагая, что он действует рационально), и какую из этих альтернатив, этот конкретный государственный деятель предпочтет выбрать. Подобная проверка рациональной гипотезы о реальных фактах и их последствиях, придает в международной политике фактам их теоретическое значение.

2. Главное, что помогает политическому реализму обнаружить свое место в хитросплетениях международной политики - понятие интереса, определяемого в терминах влияния. Данное понятие обеспечивает связь между разумом, пытающимся понять международную политику, и фактами, которые необходимо понять. Сквозь призму интереса политика представляется автономной сферой действия и понимания, отличную от иных сфер, таких как экономика (где интерес определяется через богатство), этика, эстетика или религия. Без подобного понятия теория политики, международной или внутренней, была бы невозможна, так как без него мы не могли бы провести различия между политическими и неполитическими фактами, равным образом, мы не смогли бы, по крайней мере, внести немного системного порядка в политическую сферу.

Мы предполагаем, что государственный деятель думает и действует исходя из интереса, определяемого в терминах влияния, а свидетельства истории только подкрепляют данное предположение, что позволяет нам проследить ход событий и понять те шаги, которые государственный деятель совершал в прошлом, и будет совершать в настоящем и будущем. Мы заглядываем через его плечо, когда он пишет свои депеши; мы прослушиваем его переговоры с другими государственными деятелями; мы читаем и воспринимаем каждую его мысль. Исходя из понятия интереса, определяемого в терминах влияния власть, мы осмысливаем его действия, и, будучи незаинтересованными наблюдателями, мы понимаем его возможно лучше, чем он сам себя понимал, будучи актором на политической сцене.

Понятие интереса, определяемого в терминах влияния, способствует интеллектуальной дисциплинированности наблюдателя, рационализируя предмет политики, и таким образом, делая возможным теоретическое понимание политики. Оно рационализируем действия актора и создает ту изумительную преемственность во внешней политике, которая обнаруживает внешнюю политику Америки, Британии или России понятным, рациональным континуумом, в общем и целом согласованным внутри себя, несмотря на различие мотивов, предпочтений, интеллектуальных и моральных качеств преемственной цепи государственных деятелей. Реалистическая теория международной политики, таким образом, защищена от двух широко распространенных заблуждений: сосредоточенности на побудительных мотивах акторов и их идеологических предпочтениях.

Поиск нити Ариадны для международной политики исключительно в мотивах государственного деятеля одновременно бесполезен и вводит в заблуждение. Это бесполезно, потому что мотивы - наиболее обманчивые психологические данные, искаженные, часто уже до анализа, интересами и эмоциями как актора, так и того, кто их собирал. Мы действительно знаем, чем являются наши мотивы? Мы действительно знаем мотивы других?

Но даже если бы мы получили доступ к реальным мотивам государственных деятелей, это знание едва ли помогло бы нам в понимании международной политики, а возможно даже способствовало бы бесплодным блужданиям в ней. Истина состоит в том, что знание мотивов государственного деятеля может дать нам одну из многих путеводных нитей к пониманию того, чем в действительности является внешняя политика. Однако, оно не может дать нам путеводитель, с помощью которого мы могли бы предсказывать все его внешнеполитический шаги. История демонстрирует, что между качеством мотивов и качеством внешней политики корреляция отсутствует. Это истинно и с точки зрения нравственности, и с точки зрения политики.

Мы не можем, основываясь на благих намерениях государственного деятеля, прийти к заключению, что его внешняя политика, с нравственной точки зрения, будет достойна похвалы, или же будет политически успешной. Исходя из мотивов актора, мы можем лишь утверждать, что он не будет осознанно проводить политику, которая нравственно ущербна, однако о политической успешности этой политики мы ничего сказать не можем. Если мы хотим знать нравственные и политические качества его действий, мы должны исследовать сами эти действия, а не мотивы государственного деятеля. Как часто мотивами действий политических деятелей выступало желание улучшить мир, а заканчивали они тем, что делали мир хуже? Как часто они преследовали одну цель, а заканчивали тем, что достигали того, чего не ожидали и/или не желали?

Политика умиротворения Невилла Чемберлена была, насколько мы можем судить, вдохновлена благими мотивами; возможно, он в меньшей степени, чем другие британские премьер-министры, исходил из соображений личной власти, но желал сохранения мира и гарантии счастья всех участвующих сторон. В действительности же, его политика помогла сделать Вторую мировую войну неизбежной, и принесла бесчисленные бедствия миллионам людей. Мотивы сэра Уинстона Черчилля, с другой стороны, были гораздо менее универсальными и гораздо более узконаправленными. Он стремился к увеличению личной власти и влияния своего государства, но его внешняя политика, которая основывалась на подобных низменных мотивах, определенно превосходила по своим моральным и политическим качествам, политику, которую проводил его предшественник. Исходя из мотивов, Робеспьер был наиболее добродетельным из когда-либо живших людей. В действительности же утопический радикализм самой добродетели заставил его убивать менее добродетельных граждан, чем он сам, привел его на эшафот и уничтожил революцию, лидером которой Робеспьер являлся.

Благие мотивы придают уверенность, что плохой политики не будет проводиться умышленно; они не гарантируют нравственную чистоту и политический успех, вдохновленной ими политики. Тому, кто хочет понять внешнюю политику важно знать не первичные мотивы государственного деятеля, а его интеллектуальная способность постичь сущность внешней политики, а также его политические способности использовать полученные знания для претворения их в успешное политическое действие. Это значит, что если этика занимается абстрактными рассуждениями о нравственности мотивов, политическая теория должна изучать политические качества интеллекта, воли и действия.

Реалистическая теория международной политики также свободна от другого общераспространенного заблуждения, согласно которому внешнеполитические действия государственного деятеля детерминированы его философскими и политическими симпатиями, и что первые могут быть дедуцированы из последних. Государственные деятели, особенно в современных условиях, могут стремиться представлять проводимую ими внешнюю политику в терминах собственных философских и политических симпатий для того, чтобы она получила народную поддержку. Они, как и Линкольн, проводят различие между своим "официальным долгом", который осмысливается и осуществляется исходя из национального интереса, и своим "личным желанием", которое представляет их собственные нравственные ценности и политические принципы, сформированные в процессе жизни. Политический реализм не требует, но и не попустительствует, безразличию к политическим идеалам и нравственным принципам, но для него действительно важно различение между желаемым и возможным - между тем, что желаемо везде и во все времена и тем, что возможно при данных конкретных условиях.

Само собой разумеется, что не всякая внешняя политика всегда следует рациональному, объективному и свободному от эмоций курсу. Случайные личностные моменты, предрассудки, субъективные предпочтения, и сопутствующая им слабость интеллекта и воли, ответственны за отклонения внешней политики от своего рационального курса. Там, где проведение внешней политики осуществляется в условиях демократического контроля, необходимость упорядочивания народных эмоций поддерживающих внешнеполитические стратегии не может не ослабить рациональность внешней политики самой по себе. Действительно, теория внешней политики, которая стремиться к большей рациональности, должна до поры до времени, так сказать, абстрагироваться от этих иррациональных элементов и стремиться нарисовать картину внешней политики, которая представляет собой рациональную сущность, обнаруживаемую в опыте, свободную от случайных девиаций иррациональности, обнаруживаемых в этом опыте.

Отклонения от рациональности, не являющиеся результатом личной прихоти или личной психопатологии высших должностных лиц, могут показаться случайными только с точки зрения рациональности, но сами по себе они могут быть элементами когерентной системы иррациональности. Возможность создания, так сказать, контр-теории иррациональной политики заслуживает отдельного исследования.

Когда кто-то размышляет над развитием мнений американцев о внешней политике, он не может не обратить внимание на живучесть ошибочных позиций, которые сохранились - какой бы облик они не принимали - несмотря на рациональные доводы и политический опыт. Удивление, вызываемое этим, в истинно аристотелианском духе, было преображено в поиск рационального понимания, поиск доказательного, комфортного и волнующего вывода: мы оказываемся перед лицом интеллектуального дефекта, разделяемого всеми нами различным образом и в различной степени. Эти живучие ошибки намечают контур определенного типа патологии международной политики. Когда человеческий разум исследует реальность с целью предпринять определенные действия, из которых политическое столкновение - один из наиболее знаменитых примеров, он часто сбивается с пути из-за четырех общих ментальных феноменов: остатков прежде соответствующих реальности способов мышления и действий в настоящее время совершенно устаревших в новой социальной реальности; демонологических интерпретаций реальности, которые ставят выдуманную реальность, населенную злыми людьми и предполагающую легкие для постижения результаты тех или иных действий, на место действительной реальностью; отказа от согласия с угрожающим положением дел с помощью его отрицания посредством иллюзорной вербализации; доверия бесконечной гибкости, причиняющей беспокойство реальности.

Человек реагирует на социальные ситуации с помощью периодически повторяющихся паттернов поведения. Та самая ситуация, чья идентичность с предыдущей общепризнанна, вызывает тот же самый ответ. Разум, так сказать, держит в готовности ряд паттернов, подходящих для различных ситуаций; он требует только идентификации с конкретным случаем для того, чтобы применить к ней заранее подготовленный паттерн для нее подходящий. Таким образом, человеческий разум следует принципу экономии усилий, избегая исследования новизны каждой индивидуальной ситуации и создания паттерна мышления и действия подходящего именно для нее. Но когда сущность подчинена динамическим изменениям, традиционные паттерны больше не подходят: они должны быть заменены новыми, отражающими эти изменения. Иначе обнаружиться пропасть между традиционными паттернами и новой реальностью, а мышление и действие будут направлены в неверную сторону.

Не будет преувеличением сказать, что сама структура международных отношений - отраженная в политических институтах, дипломатических процедурах и правовых мероприятиях - тяготеет к тому, чтобы обнаружить противоречие и все большую иррелевантность с реальностью международной политики. В то время как структура международных отношений предполагает "суверенное равенство" всех наций, в реальности господствует крайнее их неравенство, ведь две из называются сверхдержавами, потому что держат в своих руках беспрецедентную власть тотального уничтожения, а многие называются "минигосударствами", потому что их власть мала даже по сравнению с силой традиционных наций-государств. Именно этот контраст и несовместимость между реальность международной политики и понятиями, институтами и процедурами, приспособленными для того, чтобы сделать понятным и поставить ее под контроль способствует, по крайней мере, на уровне, чуть ниже уровня сверхдержав, неуправляемости международных отношений, граничащих с анархией. Международный терроризм и реакции различных правительств на него, вовлеченность иностранных правительств в гражданскую войну в Ливане, военные операции Соединенных Штатов в Юго-Восточной Азии, и военная интервенция Советского Союза в Восточной Европе не могут быть объяснены или оправданы ссылкой на традиционные понятия, институты и процедуры.

Все эти ситуации имеют одну общую черту. Современный факт взаимозависимости требует политического порядка, который принимает наличие этого факта в расчет, в то время как в реальности правовая и институциональная надстройка, восходящая к XIX столетию, предполагает существование множества самодостаточных, неприступных, суверенных наций-государств. Эти остатки устаревшего правового и институционального порядка не только стоят на пути рациональной трансформации международных отношений в свете неравенства распределения власти и взаимозависимости интересов, но также утверждают безосновательность, если не невозможность, проведение более рациональной политики в ущербных рамках подобной системы.

Характеристикой примитивного мышления выступает персонализация социальных проблем. Эта тенденция особенно сильно проявляется тогда, когда кажется, что проблему нельзя рационально понять и разрешить. Именно тогда проблемой становятся конкретный человек или группа лиц. Так, вера в Сатану в качестве источника зла заставляет нас "понять" природу зла, обратив внимание на поиск оснований его происхождения и контроля над конкретным человеком, который, как мы предполагаем, физически существует. Сложность политических конфликтов такое простое решение устраняет. Но, природные катастрофы не предотвращаются сожжениями ведьм; угроза могущественной Германии установить гегемонию над Европой не будет устранена с помощью устранения ряда германских лидеров. Однако идентифицировав проблему с конкретным лицом, которое мы контролируем, или надеемся контролировать, мы уменьшаем сложность проблемы, как интеллектуально, так и прагматически, до уровня, более поддающегося управлению. Однажды идентифицировав определенного человека, или группу лиц, с источником зла, мы, кажется, понимаем причинную связь, которая связывает действия человека и социальные проблемы; очевидное понимание предлагает очевидное решение: уничтожьте человека ответственного за это, и вы решите проблему.

Предрассудки до сих пор имеют власть над нашими общественными отношениями. Демонологический паттерн мышления и действия в настоящее время перенесен в иные сферы человеческой деятельности, те, что близки к рациональному мышлению и тем, что черпают предрассудки из наших отношений с природой. Как отметил Уильям Грэм Самнер: "Число предрассудков не слишком изменилось, но теперь они касаются политики, а не религии". Ряд неудач Соединенных Штатов в признании полицентричной природы коммунизма и ответах на нее - явный пример этого порока. Выводом из этого беспорядочного противостояния коммунизму стала неразборчивая поддержка правительств и движений, которые исповедуют и практикуют антикоммунизм. Политика США в Азии и Латинской Америке основывается на этой упрощенной позиции. Вьетнамская война и наша неспособность прийти к соглашению с континентальным Китаем обнаруживает здесь рациональное оправдание. Равным образом, это оправдывает теорию и практику карательных акций, включая крупномасштабные убийства, совершавшиеся в рамках программы "Феникс" во Вьетнаме, а также совершения убийств, или попытки убийств, конкретных государственных деятелей. Приметы подобных предрассудков очевидны в недавних событиях в Центральной Америке.

Демонологический подход к внешней политике усиливает другую патологическую тенденцию, которая состоит в отвержении признания угрожающей реальности и отказе от эффективной борьбы с нею. Демонологический подход смещает фокус нашего внимания и озабоченности в направление сторонников коммунизма - людей внутри нашей страны и за рубежом, политических движений, иностранных правительств - и прочь от действительной угрозы: влияния государства, неважно коммунистического или нет. Маккартизм не только представил наиболее всепроникающий пример демонологического подхода в Америке, но и был наиболее крайним примером этого типа неверных суждений: он заменил в основном мнимой угрозой внутриполитических подрывных действий, реальную угрозу роста русской мощи.

Наконец, частью подобного подхода к мировой политике является вера в то, что ни одна проблема - насколько бы безнадежными она не казалась - в действительности не является нерешаемой, если к ее решению прилагаются усилия хорошо финансируемых, компетентных и действующих из благих побуждений людей. Я уже пытался в ином месте раскрыть интеллектуальные и исторические корни подобной веры, здесь я ограничусь только указанием на устойчивость этой веры, несмотря на опыт, свидетельствующий о противоположном, опыт Вьетнамской войны и общего упадка влияния Америки. Это предпочтение отдаваемое экономическим решениям политических и военных проблем главным образом поддерживается интересом потенциальных адресатов экономической помощи, именно они предпочитают очевидно прибыльные финансовые трансферы, болезненным и рискованным дипломатическим переговорам.

Различие между международной политикой такой, какая она предстает в реальности и ее рациональной теорией, основывается на том же, что и различие между фотографией и нарисованным портретом. Фотография демонстрирует все то, что мы можем видеть невооруженным глазом; нарисованный портрет не демонстрирует то, что мы можем видеть невооруженным глазом, он демонстрирует, или, по крайней мере, претендует на то, что невооруженный глаз увидеть нельзя: сущность человека, изображенного на портрете.

Политический реализм содержит не только теоретический, но и нормативный элемент. Он знает, что политическая реальность полна случайностей и системных иррациональных элементов, и подмечает то типичное влияние, которое они оказывают на внешнюю политику. По сию пору, он разделяет со всей социальной теорией уверенность в необходимости, ради теоретического понимания, выделять рациональные элементы политической реальности; так как именно эти рациональные элементы делают реальность понятной для теории. Политический реализм представляет собой концепцию рациональной внешней политики, которая опытным путем никогда не сможет быть в полной мере создана.

В то же самое время политический реализм рассматривает рациональную внешнюю политику как благую; поскольку только рациональная внешняя политика минимизирует риски и максимизирует прибыли и, таким образом, подчиняется нравственным заповедям благоразумия и политическим требованиям успеха. Политический реализм желает получить фотографическую картину политического мира, похожего насколько это возможно на нарисованный портрет. Осознающий неизбежную пропасть между благой - то есть, рациональной - внешней политикой и реальной внешней политикой, политический реализм придерживается позиции, что не только теория должна выделять рациональные элементы политической реальности, но что также и внешней политике следует быть рациональной с точки зрения своих собственных нравственных и практических целей.

Поэтому аргумент, направленный против теории, представленной здесь, что реальная внешняя политика не удовлетворяет и не может удовлетворять данной теории, саму теорию не опровергает. Те, кто оперирует этим аргументом, неверно понимают цель данной книги, которая состоит не в том, чтобы беспорядочно описать политическую реальность, а в том, чтобы представить рациональную теорию международной политики. Далекая от того, чтобы стать недействительной из-за факта, что, например, совершенный баланс влияния различных держав едва ли может быть обнаружен в реальности, она предполагает, что реальность, будучи неполноценной в этом отношении, должна пониматься и оцениваться как приближение к идеальной системе баланса власти.

3. Реализм предполагает, что его ключевое понятие интерес, понятый в терминах влияния, объективная категория, которая обладает универсальной применимостью, но он не наделяет это понятие установленным раз и навсегда значением. Идея интереса действительно выступает сущностью политики и на нее не влияют обстоятельства места и времени. Утверждение Фукидида, рожденное в Древней Греции, что "тождество интересов наилучшая связь между государством и населяющими его людьми", было отражено в XIX столетии в замечании Лорда Солсбери, что "единственное условие, обеспечивающее долгий союз" между нациями - "отсутствие столкновения интересов". Именно этот принцип был принят в качестве основного правительством Джорджа Вашингтона.

Даже малое знание человеческой природы убедит нас в том, что, для большей части человечества, интерес выступает в качестве принципа, управляющего его поведением; и что почти каждый человек в большей или меньшей степени подвержен его влиянию. Мотивы общественной добродетели могут на какое-то время, или в конкретных случаях, побуждать людей действовать, не соизмеряясь с собственными интересами; но душевных сил самих людей недостаточно для того, чтобы порождать длительное согласие с чистым диктатом и принудительностью социального долга. Лишь малое число людей способны длительное время жертвовать своими личными интересами, или преимуществами, ради общего блага. Напрасно сыпать филиппиками против порочности человеческой природы в этом отношении; факт состоит в том, что опыт любой эпохи и любой нации доказывает данное положение и мы должны значительно изменить природу человека для того, чтобы добиться успеха, не выдавая общественные интересы за личные. Институт, основанный не на предполагаемой истине этой максимы, не сможет стать успешным.