Из книги Марии Николаевны Волконской «Записки»

«Я помню, как во время этого путешествия (по дороге на Кавказ), недалеко от Таганрога... увидя море, мы приказали остановиться, и вся наша ватага, выйдя из кареты, бросилась к морю любоваться им [Путники размещались в двух дорожных каретах и коляске. Вместе с Марией и Софьей находились в карете англичанка, няня и компаньонка. — Т.Ч.]. Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала для забавы бегать за волной и вновь убегать от нее, когда она меня настигала; под конец у меня вымокли ноги; я это, конечно, скрыла и вернулась в карету. Пушкин нашел эту картину такой красивой, что воспел ее в прелестных стихах, поэтизируя детскую шалость; мне было тогда 15 лет.

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к ее ногам!(Из 1-й главы «Евгения Онегина». — Т.Ч.)

Позже в «Бахчисарайском Фонтане», он сказал:

... ее очи...

Яснее дня, темнее ночи.

В сущности, он любил только свою музу и облекал в поэзию все, что видел».

Дополнительные материалы к поэме «Кавказский пленник»

Из письма А.С. Пушкина брату Льву 24 сентября 1820 г.

«Два месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень нужны и чрезвычайно помогли, особенно серные горячие. Впрочем, купался в теплых кисло-серных, в железных и в кислых холодных. Все эти целебные ключи находятся не в дальнем расстоянии друг от друга, в последних отраслях кавказских гор. Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видал великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту (Бештау), Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной. Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях...».

Н.В. Гоголь. Из статьи «Несколько слов о Пушкине»

«Сила ярких впечатлений пробудила поэтическое вдохновение Пушкина. Он открыл Кавказ для русской поэзии».

А.С. Пушкин

«Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века».

(Письмо В.П. Горчакову, октябрь — ноябрь 1822 г.)

«...Нашел я измаранный список «Кавказского пленника» и признаюсь, перечел его с большим удовольствием. Все это слабо, молодо, неполно; но многое угадано и выражено верно...».

(«Путешествие в Арзрум»)

«Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести...».

(Письмо В.П. Горчакову, 1822 г.)

«Сам не понимаю, каким образом мог я так верно... изобразить нравы и природы, виденные мною издали».

(«Путешествие в Арзрум», черновик)

«С вершин заоблачных бесснежного Бешту видел я только отдаленные главы Казбека и Эльбруса. Сцена моей поэмы должна бы находиться на берегах шумного Терека, на границах Грузии, в глухих ущельях Кавказа — я поставил моего героя в однообразных равнинах, где сам прожил два месяца...».

(Письмо Н.И. Гнедичу, 24 марта 1821 г.)

«Описание народов черкесских не связано ни каким происшествием и есть не что иное, как географическая статья или отчет путешественника».

(Письмо Н.И. Гнедичу, 29 апреля 1822 г., черновик)

В.Г. Белинский

«Пленник — это герой того времени... Не Пушкин родил или выдумал их: он только первый указал на них... В этом отношении «Кавказский пленник» есть поэма историческая».

(Из статьи шестой цикла «Сочинения Александра Пушкина»)

«Пафос этой поэмы — двойственный: поэт был явно увлечен двумя предметами — поэтическою жизнью диких и вольных горцев, и потом — элегическим идеалом души, разочарованной жизнью. Изображение того и другого слилось у него в одну роскошно поэтическую картину. Грандиозный образ Кавказа с его воинственными жителями в первый раз был воспроизведен русскою поэзиею, — и только в поэме Пушкина в первый раз русское общество познакомилось с Кавказом, давно уже знакомым России по оружию... С тех пор, с легкой руки Пушкина, Кавказ сделался для русских заветною страною не только широкой, раздольной воли, но и неисчерпаемой поэзии, страною кипучей жизни и смелых мечтаний! Муза Пушкина как бы освятила давно уже на деле существовавшее родство России с этим краем, купленным драгоценною кровию сынов ее и подвигами ее героев. И Кавказ — эта колыбель поэзии Пушкина — сделался потом и колыбелью поэзии Лермонтова...

Кто был на Кавказе, тот не мог не удивляться верности картин Пушкина: взгляните, хотя с возвышенностей, при которых стоит Пятигорск, на отдаленную цепь гор, — и вы невольно повторите мысленно эти стихи, о которых вам, может быть, не случалось вспоминать целые годы:

Великолепные картины,

Престолы вечные снегов,

Очам казались их вершины

Недвижной цепью облаков.

И в их кругу колосс двуглавый,

В венце блистая ледяном,

Эльбрус огромный, величавый,

Белел на небе голубом.

Описания дикой воли, разбойнического героизма и домашней жизни горцев дышат чертами ярко верными».

(Из статьи шестой цикла «Сочинения Александра Пушкина»)

Поэма «Кавказский пленник» знакомила русского читателя с жизнью горцев, с их бытом и характерами, с картинами природы Кавказа. По мнению проф. А.В. Попова, описание цепи Кавказских гор в поэме — результат наблюдения с одной из высших точек г. Ставрополя («Великолепные картины, / Престолы вечные снегов…»). В поэме Пушкин выразил восхищение вольнолюбием и патриархальным бытом горцев, во многом романтически идеализируя их.

С другой стороны, Пушкин в это время высоко ценил жесткую военную политику Ермолова, считая ее единственно возможной на данном историческом этапе, укрепляющей государственность России, что нашло отражение в «Эпилоге» поэмы («Смирись, Кавказ, идет Ермолов»). Пушкин быстро перерос собственное произведение, но признавался: «В нем есть стихи моего сердца». Н.В. Гоголь подчеркнул значение поэтического обращения Пушкина к теме Кавказа: «Исполинский, покрытый вечным снегом Кавказ, среди знойных долин, поразил его; он, можно сказать, вызвал силу души его и разорвал цепи, которые еще тяготели на свободных мыслях». Однако следует отметить, что поэт уже в этом раннем произведении индивидуально оригинален. Его герой — не просто романтическая разочарованная гордая личность. И поведение, и переживания пленника явно соотносятся с обстоятельствами исторической ситуации на Кавказе, и словом «герой» сущность пушкинского персонажа не определяется. Это человек, готовый к противоречивому развитию. Традиционный мотив плена наполняется новыми возможностями.

*** *** ***

С мая по сентябрь 1829 г. Пушкин совершил вторую поездку на Кавказ.

В начале марта 1829 года Пушкин выехал в Закавказье, там в это время шла русско-турецкая война. Еще в самом начале войны, весной 1828 года, он вместе с поэтом Вяземским обратился с просьбой зачислить их в армию. Но им отказали под выдуманным предлогом: «Поскольку все места в оной «действующей» армии заняты». Конечно, это было проявлением политического недоверия. Брат царя писал в это время Бенкендорфу, что «они (Пушкин и Вяземский) не принадлежат к числу людей, на которых можно положиться», и что в армии они «приобретут, в скором времени, множество последователей среди молодых офицеров». Пушкина отказ этот глубоко оскорбил. Он давно мечтал вырваться из душного Петербурга, чувствуя себя в нем на привязи. Теперь ... он решает ехать в армию на свой риск, самовольно. Постоянной угрозой расправы висела над поэтом «отеческая» опека Николая I и шефа жандармов Бенкендорфа. Раздражала «высочайшая» цензура.

Прошло лишь два года, после того как Пушкин вернулся из ссылки. Теперь над ним нависла новая угроза. Кем-то стал распространяться отрывок из его стихотворения «Андрей Шенье» под заглавием «На 14-е декабря». Началось следствие. К счастью, все обошлось благополучно. В июле 1826 года началась новое дело по поводу «богохульной» поэмы «Гавриилиада». Это грозило Сибирью. «Ты зовешь меня в Пензу, — писал Пушкин в эти дни Вяземскому, — а того и гляди поеду далее, «прямо на Восток».

Изнывая в тишине,

Не хочу я быть утешен, —

Вы ж вздохнете ль обо мне,

Если буду я повешен? —

записал он в дневнике Ек.Н. Ушаковой.

Снова тучи надо мною

Собралися в тишине;

Рок завистливый бедою

Угрожает снова мне...

Сохраню ль к судьбе презренье?

Понесу ль навстречу ей

Непреклонность и терпенье

Гордой юности моей?

(Из стихотворения «Предчувствие»)

После неудачного первого сватовства к Н.Н. Гончаровой, а также опасаясь репрессивных мер со стороны правительства в связи со следственным делом о стихотворении «Андрей Шенье», поэт решил съездить «на Кавказские воды», как он писал, «для свидания с братом и некоторыми из моих приятелей». 9 марта 1829 года без официального разрешения Пушкин покинул Петербург. Он спешил туда, где шла война, спешил туда, где в ссылке подвергали опасности свои жизни многие его друзья-декабристы, спешил на Кавказ.

Дорога поэта шла из Петербурга через Москву, Калугу, Белев, где произошла встреча с бывшим наместником Кавказа генералом Ермоловым.

«Из Москвы поехал я на Калугу, Белев, Орел и сделал таким образом двести верст лишних, зато увидел Ермолова... Лицо круглое, огненные, серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на геркулесовом торсе... Он был в зеленом черкесском чекмене. На стенах его кабинета висели шашки и кинжалы, памятники его владычества на Кавказе. Он, по-видимому, нетерпеливо сносит свое бездействие».

(А.С. Пушкин «Путешествие в Арзрум»)

«Был у меня Пушкин. Я в первый раз видел его и, как можешь себе вообразить, смотрел на него с живейшим любопытством. В первый раз не знакомятся коротко, но какая власть высокого таланта! Я нашел в себе чувство, кроме невольного уважения».

(А.П. Ермолов — Денису Давыдову)

После Белева — Орел, Новочеркасск, Ставрополь, Георгиевск, Пятигорск, оттуда в Тифлис, Карс, Арзрум, в Кавказский действующий корпус И.Ф. Паскевича и назад. Свои заметки об этом путешествии Пушкин оставил в «Кавказском дневнике».

«В 1829 году отправился я на Кавказские воды. В таком близком расстоянии от Тифлиса мне захотелось туда съездить для свидания с братом и некоторыми из моих приятелей [В кавказской армии в это время находились, помимо брата Льва, его друга Н.Н. Раевского-младшего, лицейский друг В.Д. Вольховский, разжалованные и сосланные знакомые Пушкина декабристы М.И. Пущин (брат лицейского друга И. Пущина), И.Г. Бурцов, П.П. Коновницын и др. Всего в отдельном кавказском корпусе, в «теплой Сибири», как тогда называли Кавказ, находилось свыше 65 «переведенных» и разжалованных офицеров-декабристов и более 3000 солдат участников декабрьского восстания. — Т.Ч.]. Приехав в Тифлис, я уже никого из них не нашел. Армия выступила в поход. Желание видеть войну и сторону мало известную побудило меня просить у е. с. <его сиятельства> графа Паскевича-Эриванского [Имеется в виду И.Ф. Паскевич, главнокомандующий русскими войсками на Кавказе. — Т.Ч.] позволения приехать в Армию...».

(Пушкин. Вариант предисловия к «Путешествию в Арзрум»)

А следом летела депеша.

«Известный стихотворец, отставной чиновник X класса Александр Пушкин отправился в марте месяце из С.-Петербурга в Тифлис, а как по высочайшему его имп. величества повелению состоит он под секретным надзором, то по приказанию его сиятельства имею честь донести о том Вашему превосходительству, покорнейше прошу не оставить распоряжением Вашим о надлежащем надзоре за ним по прибытии его в Грузию».

(Донесение начальника штаба кавказской армии Д.Е. Остен-Сакена военному губернатору Грузии)

«Я нашел на водах большую перемену. В мое время ванны находились в лачужках, наскоро построенных. Посетители жили кто в землянках, кто в балаганах. Источники по большей части в первобытном своем виде были, дымились и стекали с гор по разным направлениям, оставляя по себе белые и ржавые следы. У целебных ключей старый инвалид черпал воду ковшиком из коры или дном разбитой бутылки.

Нынче построены великолепные ванны и дома. Бульвар, обсаженный липками, проведен по склону Машука. Везде чистенькие дорожки, зеленые лавочки, правильные партеры, мостики, павильоны. Ключи отделаны, выложены камнем, а на стенах ванн прибиты полицейские предписания. Везде порядок, чистота, красивость...

Что сказать об этом. Конечно, Кавказские воды ныне представляют более удобностей, более усовершенствования. Таков естественный ход вещей. Но признаюсь: мне было жаль наших каменистых тропинок, кустарников и не огражденных пропастей, по которым мы бродили в прохладные Кавказские вечера. Конечно, этот край усовершенствовался, но потерял много прелести...

С необъяснимой грустью пробыл я часа три на водах... Я поехал обратно в Георгиевск — берегом быстрой Подкумки. Здесь, бывало, сиживал со мной Николай Раевский, молча прислушиваясь к мелодии волн. Я сел на облучок и не спускал глаз с величавого Бешту, уже покрывшегося величественной тенью. Небо усеялось миллионами звезд — Бешту чернее и чернее рисовался в отдалении, окруженный гордыми своими вассалами. Наконец он исчез во мраке. Я приехал в Георгиевск поздно...».

(А.С. Пушкин. «Кавказский дневник»)

Все тихо — на Кавказ идет ночная мгла,

Восходят звезды надо мною,

Мне грустно и легко — печаль моя светла,

Печаль моя полна тобою —

Тобой, одной тобой — унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит оттого,

Что не любить оно не может.

Прошли за днями дни. Сокрылось много лет.

Где вы, бесценные созданья?

Иные далеко, иных уж в мире нет,

Со мной одни воспоминанья.

Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь

И без надежд и без желаний.

Как пламень жертвенный чиста моя любовь

И нежность девственных мечтаний.

(А.С. Пушкин. Первая редакция стихотворения «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Написано в Георгиевске)

Первая редакция стихотворения посвящена воспоминаниям поэта о Марии Раевской-Волконской, в это время уже уехавшей к мужу в Сибирь. Вторая редакция посвящена Пушкиным Наталье Николаевне Гончаровой.

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

Шумит Арагва передо мною.

Мне грустно и легко; печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою,

Тобой, одной тобой... Унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит — оттого,

Что не любить оно не может.

По определению литературоведа-пушкиниста Д.Д. Благого, эта «смена двух редакций — своеобразная эстафета сердца».

«В Ставрополе увидел я на краю неба облака, поразившие мне взоры тому ровно девять лет назад. Они были все те же, все на том же месте. Это снежные вершины Кавказской цепи».

(А.С. Пушкин. «Путешествие в Арзрум»)

Кавказ

Кавказ подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины;

Орел, с отдаленной поднявшись вершины,

Парит неподвижно со мной наравне.

Отселе я вижу потоков рожденье

И первое грозных обвалов движенье.

Здесь тучи смиренно идут подо мной;

Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;

Под ними утесов нагие громады;

Там ниже мох тощий, кустарник сухой;

А там уже рощи, зеленые сени,

Где птицы щебечут, где скачут олени.

А там уж и люди гнездятся в горах,

И ползают овцы по злачным стремнинам,

И пастырь нисходит к веселым долинам,

Где мчится Арагва в тенистых брегах,

И нищий наездник таится в ущелье,

Где Терек играет в свирепом веселье;

Играет и воет, как зверь молодой,

Завидевший пищу из клетки железной;

И бьется о берег в вражде бесполезной

И лижет утесы голодной волной...

Вотще! Нет ни пищи ему, ни отрады:

Теснят его грозно немые громады.

В перебеленной рукописи «Кавказа» (утраченной после 1908 г.) вслед за заключительной строфой и датой под нею начата была еще одна строфа:

Так буйную вольность законы теснят,

Так дикое племя под властью тоскует,

Так ныне безмолвный Кавказ негодует,

Так чуждые силы его тяготят...

* * *

Обвал

Дробясь о мрачные скалы,

Шумят и пенятся валы,

И надо мной кричат орлы,

И ропщет бор,

И блещут средь волнистой мглы

Вершины гор.

Оттоль сорвался раз обвал,

И с тяжким грохотом упал,

И всю теснину между скал

Загородил,

И Терека могущий вал

Остановил.

Вдруг, истощась и присмирев,

О Терек, ты прервал свой рев;

Но задних волн упорный гнев

Прошиб снега...

Ты затопил, освирепев,

Свои брега.

И долго прорванный обвал

Неталой грудою лежал,

И Терек злой под ним бежал.

И пылью вод

И шумной пеной орошал

Ледяной свод.

И путь по нем широкий шел:

И конь скакал, и влекся вол,

И своего верблюда вел

Степной купец,

Где ныне мчится лишь Эол,

Небес жилец.

«Для Пушкина природа была — полная невыразимого, но безмолвного очарования живая картина. Это живопись в поэзии».

(В.Г. Белинский)

Делибаш

Перестрелка за холмами;

Смотрит лагерь их и наш;

На холме пред казаками

Вьется красный делибаш.

Делибаш! не суйся к лаве.

Пожалей свое житье;

Вмиг аминь лихой забаве:

Попадешься на копье.

Эй, казак! не рвися к бою:

Делибаш на всем скаку

Срежет саблею кривою

С плеч удалую башку.

Мчатся, сшиблись в общем крике...

Посмотрите! каковы?..

Делибаш уже на пике,

А казак без головы.

Делибаш — конный солдат турецкой армии (по-турецки буквально: отчаянная голова). Под текстом стихотворения в рукописи Пушкина пометка: «Сыганлу». Пушкин был в Сыганлу (Саган-Лу) 13 июля 1829 года и участвовал в сражении. Картина боя нарисована в главе III «Путешествия в Арзрум» (Из комментария известного пушкиниста проф. С.М. Бонди. – Т.Ч.).