Стихи Коста Хетагурова я смерти не боюсь

Я смерти не боюсь… Холодный мрак могилы

Давно манит меня безвестностью своей,

Но жизнью дорожу, пока хоть капля силы

Отыщется во мне для родины моей.

Я счастия не знал, но я готов свободу,

Которой я привык, как счастьем, дорожить,

Отдать за шаг один, который бы народу

Я мог когда-нибудь к свободе проложить.

* * *

На смерть горянки

Не рыдайте безумно над ней –

Она цели достигла своей, –

Тягость жизни, нужда и невзгоды

С колыбели знакомы уж ей…

Хорошо умереть в ее годы!..

Ничего, что она молода…

Кроме рабства, борьбы и труда,

Ни минуты отрадной свободы

Ей бы жизнь не дала никогда…

Хорошо умереть в ее годы!..

Приютят ее лучше людей

Под холодною сенью своей

Тесный гроб и могильные своды…

Не рыдайте безумно над ней! –

Хорошо умереть в ее годы!..

* * *

Памяти А.С. Грибоедова

Убит… За то ль венец терновый

Сплел для него коварный рок,

Что озарил он мыслью новой

Всю Русь родную, как пророк?!

Зачем он шел, как раб покорный,

В страну фанатиков-врагов,

Когда уже нерукотворный

Был памятник его готов?

Но пусть судьбы предначертанья

Обычным движутся путем!

Творец великого созданья,

Мы смело за тобой идем!

Немалый срок твой дивный гений

Дал поколеньям для того,

Чтоб образцы твоих творений

Уж не смущали никого.

Но нет! Борьбу окончить эту

Не скоро правде даст порок,

Ведь бедный Чацкий твой по свету

Все ищет тот же уголок.

* * *

Да, встретились напрасно мы с тобою, –

Не по пути нам, милое дитя;

Не будем жить мы радостью одною,

Твоею стать не может грусть моя…

Весне нужны чарующие трели,

Тепло и свет, широкий небосвод,

Цветы и сны, нужна ей жизнь без цели,

Без мрачных дум, печали и забот…

У осени другое назначенье:

Ей дай шипы, а не гирлянды роз,

Борьбу и труд, отвагу и терпенье, –

В ней каждый шаг – мучительный вопрос.

Не сблизиться им радостью одною

И не сплотит их общая печаль…

Да, встретились напрасно мы с тобою, –

Не по пути, не по пути нам. – Жаль!..

* * *

Израиля ведя…

Израиля ведя стезей чудесной,

Господь за раз два чуда совершил:

Отверз уста ослице бессловесной

И говорить пророку запретил.

Далекое грядущее таилось

В сей повести первоначальных дней,

И ныне казнь Моава совершилась, –

Увы! – над бедной родиной моей…

Гонима, Русь, ты беспощадным роком,

Как некогда неверный Вилеам, –

Заграждены уста твои пророкам,

И слово вольное дано ослам.

****************************

Часть IV. Биографические и творческие контакты российских писателей с северным кавказом

Региональная литература Ставрополья и Северного Кавказа отличается своеобразным характером в силу особенностей, определяемых месторасположением и функциональным разнообразием региона. Это курорт и тракт, поэтому он притягивает к себе не только те творческие силы, которые формируются непосредственно самим регионом, но и сложившиеся далеко за его пределами, как артерия передвижений, политически важных событий и, наконец, здоровья. Однако, попав сюда, всякая творческая личность не могла не испытать воздействия этого края, отличающегося неповторимой природой и целительной силой. Трудно было избежать и влияния той энергии, которая накапливалась в этом крае в результате концентрации важнейших сложных проблем географического, исторического, политического, экономического и социального планов. В этом смысле край был и остается узловым, и в свою очередь, как сгусток экстремальной энергетики, становится фактором, способным открыть, выявить и продемонстрировать нравственную суть происходящих событий и людей, участвующих в них. Среди посетителей этих мест не было равнодушных. Никто из побывавших здесь, особенно в группе Кавминвод и на территории Большого Кавказа и близлежащих районов Северного Кавказа, не считал время, проведенное в этом краю, «проходным» в своей жизни. Пробуждались эмоции, рождались замыслы, появлялись надежды или, напротив, обострялись критические и мятежные настроения.

Поэтому и в литературу региона вливались потоки со стороны, иногда мощные, иногда малые, но всегда органично дополняющие литературный процесс самого региона. Каждое посещение уже знаменитого писателя оттеняло то, что уже составляло культурную и литературную базу края, и вкладывало что-то новое.

Мы сделаем краткий обзор таких контактов, потому что рассказать обо всем подробно не представляется возможным.

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряклечился в 1902 году в Кисловодске, ездил по Северному Кавказу, интересовался жизнью горцев. Написал в жанре путевых записок рассказ«Погибельный Кавказ», где нашли отражение впечатления ставропольской жизни, имеются описания степей и гор.

Антон Павлович Чеховв 1888 году «шатался по Крыму и Кавказу». Он писал редактору журнала «Осколки» Н.А. Лейкину: «Кавказ Вы видели. Кажется, видели и Военно-Грузинскую дорогу. Если же Вы еще не ездили по этой дороге, то заложите жен, детей, «Осколки» и поезжайте. Я никогда в жизни не видел ничего подобного. Это сплошная поэзия, не дорога, а чудный фантастический рассказ, написанный Демоном, который влюблен в Тамару». Чехов записывает легенду о происхождении гор Машук и Бештау, об Эльбрусе. Курорты писатель не любил, но вынужден был в 1896 году по состоянию здоровья приехать в Кисловодск, который понравился ему. «Нарзан — это удивительная штука!» — говорил он. В «Записной книжке» есть пометка: «В Кисловодск приехал 24 августа.«Дама с мопсом». Это было рождение замысла «Дамы с собачкой».

Владимир Галактионович Короленков 1915 году иАлександр Николаевич Купринв 1908 и 1916 годах проходили курс лечения на Кавминводах. Куприн читал лекции и свои рассказы.

Валерий Яковлевич Брюсовпровел лето 1896 года в Пятигорске. 17 июня он пишет в«Дневнике»: «В ясное раннее утро — сквозь дивно прозрачный воздух я увидал где-то страшно далеко оснеженные хребты гор. Я смотрел, молясь на их нетленные вершины, смотрел и молился. Но день настал и воздух померк, и горы стали невидимы. С тех я безумно смотрю все в ту же сторону — смотрю и передо мною лишь облака или тускло синее небо. Где была святыня, там нет ничего. И тоскуя смотрю я и жду, когда же вернется оно — раннее чистое утро». «Как и подобает поэту на юге», Брюсов влюбился в барышню «с египетскими глазами», в результате появились стихи:

Я помню вечер, бледно-скромный,

Цветы усталых георгин,

И детский взор — он мне напомнил

Глаза египетских богинь.

Нет, я не знаю жизни смутной:

Горят огни, шумит толпа, —

В моих мечтах — Твои минуты,

Твои мемфисские глаза.

В письмах Брюсова из Пятигорска есть и другие зарисовки ближайших гор, описанные с разным настроением. Здесь были написаны знаменитые стихи, посвященные молодому поэту А. Браиловскому: «Юноша бледный, со взором горящим»и еще много других. Сам поэт писал: «Ах, друг мой, сколько стихов написал я, даже странно».

(Подробнее см.: Дронов В.С. «Два письма Валерия Брюсова» Александру Курсинскому // Русская литература и Кавказ. Ставрополь, 1974).

Павел Кузьмич Белецкийродился и умер в Ставрополе. Учился в Ставропольском городском училище до 1882 года, потом в Тифлисской военно-фельдшерской школе. Сначала около двух лет служил фельдшером в Ставрополе, а потом стал много ездить, стал этнографом и журналистом. Судьба забросила его в Сибирь, в Амурскую область и Иркутск. Как писатель, он посвятил себя жанру приключенческого романа на материале жизни Забайкалья (основные романы«В горах Даурии»и«Король тайги»). Поиски золота («золотая лихорадка»), погони, схватки, таежные приключения и поиски счастья, отважные, находчивые и благородные герои, — все это дало основания назвать его «русским Фенимором Купером». Потом вернулся в Ставрополь. Однако ставропольская жизнь не нашла своего отражения в художественном творчестве Белецкого. Он сотрудничал в ставропольских газетах «Власть Советов» и «Красный Дагестан». В центре Ставрополя стоит небольшой кирпичный дом по адресу: улица Ленина, 220. В нем, а в хорошую погоду и в саду за ним, работал над своими книгами русский Фенимор Купер, ставропольский писатель Павел Кузьмич Белецкий. Скончался писатель в Ставрополе в 1934 году.

Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев)в 1928 году выпустил книгу«Ветер с Кавказа»по личным впечатлениям от поездки на Кавказ — Батум, Армения, Цихис-Дзири. Книга содержит любопытные этнографические сведения, описание растений, историю возделывания чая. И в то же время она полна размышлений о творчестве, о способах проникновения в тайны мира, о психологии сна, равнозначного творческому познанию. Природа так же загадочна, как человек, особенно поэт, но поэт способен на нее отзываться адекватно, хотя и интуитивно, подсознательно. Книга фрагментарна, мозаична, как и остальное творчество писателя. Много фрагментов посвящено Казбеку. «Казбек нас поймает тотчас за Тифлисом, в прозрачные дни приподняв над горами свой конус; и спрячется… Он и есть атмосфера пути: чем взволнуетесь — то результат агитации партии этого старца; он лидер огромного столпотворения гор; он с толпой агитаторов, точно уходит в подполье; от Млет до Тифлиса стоят агитаторы горного дела, в хитонах зеленых, с закрытыми лицами; с Коби снимаются маски, хитоны зеленые; митинг вершин, обряд лозунгов — в залах Казбека. Тогда — на трибуну выходит… Казбек». «Не ландшафт, а система космических мыслей, изложенных в мощном томике. … Чтобы прочитать его, нужна жизнь человека». Белый передает состояние эмоциональной приобщенности к природе, возвышенный творческий экстаз, о котором можно сказать — «доработаться до восприятия». И это состояние объявляется творческим принципом.

(См.: Батурина Т.П.Очерки А. Белого «Ветер с Кавказа» // Русская литература и Кавказ. Ставрополь, 1974)

Алексей Максимович Горькийпутешествовал по Кавказу до революции в 1891 году, потом в 1903 году, потом после революции в 1928 — 29 годах. Множество впечатлений, замыслов, произведений стали результатом деятельности этого писателя по накопившимся материалам. Но о нем несколько подробнее.

Материалы приводятся по книге Т.П. Батуриной «И сердце и интеллект». — Ставрополь, 1973. Глава «Горький и Кавказ»

Родина никогда не бывает для человека только местом, где он родился. Естественно, что Кавказ, родина горьковского романтизма, стал как бы своеобразным эстетическим мерилом, призмой, сквозь которую писатель, не приемлющий капиталистическую действительность, взглянул на мир.

Не случайно именно кавказская природа выражала мироощущение автора наиболее определенно. Сам облик Кавказа, величественные горы с недоступными вершинами, мрачные, бездонные ущелья, горные потоки, необозримое море создавали в восприятии писателя образ стихийной, могучей, непокорной силы. Горький не раз называет природу Крыма «ласковой» («Два босяка»), говорит о земле, «ласкаемой морем», о «тихом и ласковом шуме волн» («Мой спутник»), о том, что «волны звучат так ласково», а «горы важно задумчивы» (вступление к«Песне о Соколе») и т. д. «Ласковой» крымской природе противопоставляет он мятежность, суровость, величие Кавказа, те особенности его природы, за которые четверть века спустя он сравнит силу народа, которую ничем нельзя одолеть, с горами Кавказа.

Герои его ранних рассказов Лойко Зобар, Сокол, Данко, Мальва, Челкаш смелы, свободолюбивы, горды, их невозможно отделить от причерноморской природы. Это стихия, часть которой они составляют. Она выражает их существо, так же как они выражают ее. Солнечная яркость этого мира, утверждающего культ свободы человеческой личности, для Горького в 1890-е годы стала критерием прекрасного, гуманного, разумного.

О встрече Горького с Кавказом осенью 1891 г. говорится в рассказе «Мой спутник»(1894 г.). Здесь, как и в других романтических произведениях Горького, природа не только фон, она принимает участие в том споре о жизни, который был начат писателем с первых шагов его деятельности, как столкновение творчества и паразитизма, человеколюбия и эгоистической жадности потребителей, горения и гниения. Со временем он получает воплощение в«Матери»,«Врагах»,«Деле Артамоновых»,«Егоре Булычеве»,«Жизни Клима Самгина».

Кульминационный момент рассказа «Мой спутник», морской переход из Крыма на Кавказ, буря на море, в которую попали автор-рассказчик и его спутник, т. е. романтическая встреча с Кавказом, воспроизводится как разгул стихии, «дикой, грозной».

«Волны заглядывали к нам через борта и сердито шумели; чем дальше выносило нас в пролив, тем они становились выше. Вдали слышался уже рев, дикий и грозный...

...Казалось, что пространство гневной воды не имело границ. Ничего не было видно, кроме волн, летевших из мрака... Без надежды в сердце, охваченный злым отчаянием, я видел вокруг только эти волны с беловатыми гривами, рассыпавшимися в соленые брызги, и тучи надо мной, густые, лохматые, тоже были похожи на волны... Я понимал лишь одно: все, что творится вокруг меня, может быть неизмеримо сильнее и страшнее, и мне было обидно, что оно сдерживается и не хочет быть таким».

И далее раздумья рассказчика о мужественных одиночках-борцах как бы завершаются и получают совершенно определенный смысл в образе мощного движения природы.

«Я сидел рядом с ним и смотрел в море.

Оно жило своей широкой жизнью, полной мощного движения. Стаи волн с шумом катились на берег и разбивались о песок, он слабо шипел, впитывая воду.

...Ни одной капли не пропадало бесследно в этом титаническом движении водной массы, которая, казалось, воодушевлена какой-то сознательной целью и вот — достигает ее этими широкими, ритмическими ударами. Увлекательна была красивая храбрость передовых, задорно прыгавших на молчаливый берег, и хорошо было смотреть, как вслед за ними спокойно и дружно идет все море, уже окрашенное солнцем во все цвета радуги и полное сознания своей красоты и силы...».

Пейзаж в раннем творчестве Горького — одно из основных средств романтической символики, в которых воплощались мятежные устремления автора.

Характерно, что близкие его духу особенности кавказской природы переносит Горький в тот условный мир, что возникает в его легендах (гроза в легенде о Данко, «седой и сильный» поток, падающий, «сердито воя», в море, волны, бьющиеся о камень «печальным ревом», в«Песне о Соколе»и т. д.) Эта гордая и мрачная природа, сопутствующая ярким и необычным героям, контрастна пейзажу той части рассказа, что представляет собой как бы вступление к легенде. Там возникает картина умиротворенной «ласковой» природы Крыма, где писатель услышал легенды из уст старухи Изергиль или чабана.

Новое обращение Горького к старым кавказским впечатлениям относится к 1910-м годам, когда писатель, уже создавший классические произведения, снова и снова размышляет о судьбах народа: «Сказки об Италии», «По Руси», Окуровский цикл…

«Надо звать к жизни, надо ясно почувствовать и осознать свою связь с природой...», — писал Горький в 1912 г. Г.А. Вяткину.

Связь с природой он понимал как активное воздействие на все формы человеческих отношений, препятствующих ее удобному и праздничному устройству.

Особенно привлекают писателя те уголки природы, в которых ее богатство и щедрость ярче, заметнее. Яркость, колоритность таких уголков земли позволяла значительнее, пафоснее выразить мысль о необходимости социальных преобразований, чтобы жизнь людей соответствовала тому богатству, что не скупясь готова дать им земля. Кавказ занимает в решении этой задачи особое место. В 1905 г. Горький писал о Кавказе: «Я так горячо люблю эту прекрасную страну, олицетворение грандиозной красоты и силы, ее горы, окрыленные снегами, долины и ущелья, полные веселого шума быстрых певучих рек, и ее красивых, гордых детей».

В цикле «По Руси»из одиннадцати рассказов, написанных в Италии, шесть объединяются единым образом могучей и прекрасной кавказской природы.

Да и в других рассказах, не связанных с кавказскими впечатлениями, где иной колорит и иные пейзажи, возникает временами мотив красоты земной, звучащий контрастно человеческим характерам, стремлениям людей, живущих тусклой обывательской жизнью. «Разве для таких людей дана прекрасная земля?» — говорит писатель в рассказе «Губин».

Во многих рассказах имеется точное указание, где именно происходит действие («Это было... между Сухумом и Очемчирами, на берегу реки Кодор, недалеко от моря», — говорится в рассказе «Рождение человека». Место действия рассказа«Калинин»— между Новым Афоном и Сухумом, рассказа«Покойник»— на берегу реки Сагайдак и т. д.). И в то же время конкретное описание совершенно определенной местности превращается часто в образ-символ, в апофеоз жизни на земле, которая должна быть так же прекрасна, как природа.

Шесть рассказов, объединенных образом Кавказа, — это галерея народных характеров, создавших вкупе образ мудрого и человечного народа, в великих муках ищущего дорогу к счастью.

В этих рассказах природа становится контрастным фоном, на котором совершаются трагедии, страшные своей обыденностью и повторяемостью («В ущелье»,«Женщина»,«Покойник»).

Картины кавказской природы становятся образным выражением мысли писателя о народе как носителе жизни и лучших человеческих качеств: мудрости, человечности, физической и духовной красоты, устремленности в будущее, — которые «невозможно подавить никакими силами, как невозможно обработать в кучу глины гранитные горы Кавказа»…

Женщина, родившая сына («Рождение человека»), Татьяна («Женщина»), Марья и ее спутник («Едут»), Павел Силантьев («В ущелье»), Василь («Покойник») — это незаметные труженики на земле. Но именно в них таятся те прекрасные и великие силы, что присущи народу, делающие его могучим и бессмертным. В них писатель видит лучшую часть природы, неразрывно с ней связанную, — они ей дети. «Эка силища звериная!» — восклицает он восхищенно, видя женщину, только что родившую сына и уже готовую идти дальше в поисках работы («Рождение человека»). Здоровый, литой народ, обожженный жаркими ветрами, просолевший в горькой воде моря, бородатое, «доброе зверье», — любовно говорит писатель о рыболовах, верхневолжских мужиках («Едут»).

Пейзаж в рассказе «Покойник» вырастает в образ-символ, славящий труженика, преобразующего землю, «простого человека, незаметного в людях».

«Возникает странный образ: по степи, пустынной и голой, ходит кругами, все шире охватывая землю, огромный, тысячерукий человек, и, следом за ним, оживает мертвая степь, покрываясь трепетными сочными злаками, и все растут на ней села, города, а он все дальше по краям идет, идет, неустанно сея живое, свое, человечье.... Я знаю, что умер маленький, обычный человек, но — думаю обо всей работе его, и она мне кажется поражающе большой...».

Подобный смысл имеет и величавый образ Кавказа в рассказе «Рождение человека». Рождению маленького орловца предшествует песнопение в честь природы-созидательницы.

«...Я вижу, как длиннобородые седые великаны, с огромными глазами веселых детей, спускаясь с гор, украшают землю, всюду щедро сея разноцветные сокровища, покрывают горные вершины толстыми пластами серебра, а уступы их — живою тканью многообразных деревьев, и — безумно красивым становится под их руками этот кусок благодатной земли». Природа, гордая непокорная стихия, полна созидания, она щедро дарит свои богатства людям. Этот мотив объединяет все кавказские пейзажи. «Море строгают невидимые столяры тысячами фуганков» — «белая стружка шурша бежит на берег». Ветер «вносит» землю в плотную тьму, земля «задыхается от усталости», «степь точно шелками вышита». Шхуна режет море «острым носом, как плуг землю». О бурном море говорится — «точно расплавленное стекло буйно кипит в огромном котле».

Эти почерпнутые из арсенала человеческого труда сравнения и метаморфозы органично входят в общую картину вечно движущейся, бессмертной природы, апофеоз которой создан в рассказе «Женщина», где рамки земного мира раздвигаются и возникает образ вселенной. «Летит степью ветер и бьет в стену Кавказских гор; горный хребет — точно огромный парус, и земля — со свистом — несется среди бездонных голубых пропастей»... «Так ясно чувствуешь бег земли в пространстве, что трудно дышать от напряжения в груди, от восторга, что летишь вместе с нею, красивой и любимой. Смотришь на эти горы, окрыленные вечным снегом, и думается, что за ними бесконечно широкое синее море и в нем гордо простерты иные чудесные земли или просто — голубая пустота, а где-то далеко, чуть видные в ней, кружатся разноцветные шары неведомых планет — родных сестер моей земли...».

Несколько позже в предисловии к роману Л. Андреева «Сашка Жегулев» Горький писал: «Наш мир, наше хозяйство, наш дом —земля; все другие планеты и системы миров пока еще вне нашего влияния. Но на земле мы могли бы устроиться очень удобно, весело и празднично, если б научились более внимательно относиться друг ко другу и поняли, что самое удивительное, самое величественное в мире—Человек». И в статье«О борьбе с природой»(1931 г.)—«Земля должна быть достойна человека, и для того, чтоб она была вполне достойна его, человек должен устраивать землю так же заботливо, как он привык устраивать свое жилище, свой дом».

После Октябрьской революции, в конце двадцатых, в тридцатых годах, рождается в его эстетике понятие «второй природы», т. е. природы, творимой человеком, его руками и его разумом, «материальной и духовной культуры».

В советский период, в цикле очерков «По союзу Советов»новое осмысление получает Кавказ. Горький видит во время своей поездки 1928 г. край, преобразуемый силой разума и труда людей. Эта титаническая работа настолько восхищает его, что становится первейшим объектом его творчества, вытесняя непосредственные описания природы. Они становятся скупее, их заполняют приметы новой жизни, нового быта.

Рисуя великолепную картину озера Гокча —«Развертывается грандиозное синее зеркало озера Гокча,—точно кусок неба, который опустился на землю между гор»,—писатель тут же сообщает, что «озеро богато рыбой, больше других—лососью», что «производится интересный опыт: в синюю воду Гокчи пустили 15 миллионов мальков сига из Ладожского озера и уверенно ожидают, что сиги приспособятся к жизни в этом бассейне на высоте почти 2000 метров».

Об Эривани, «сером каменном городе на фоне хмурой массы среброглавого Арарата, в шапке красноватых облаков», говорится, что он заключен «в клетку строительных лесов, на которых муравьиные фигурки рабочих лепят новые здания как будто непосредственно из каменной массы библейской горы». Кавказский пейзаж теряет характер символики, выступая в своей естественной красоте, которая воспринимается как реальное качество природы… Горький решительно поставил красоту, творимую человеком, выше красоты природы.

«Энергия человека, —писал он,—тоже создается природой, разум человека—ценнейшая, самая мощная из всех сил,—сила, которая, подчиняя своим социальным интересам и целям все остальные энергии природы, преобразует ее сообразно этим интересам и целям».

Создавая характеры своих героев в их социальной конкретности, Горький в критерии человеческой ценности включал и отношение к природе естественной.

Склонный к резким контрастам, Горький различал «две формы жизни: гниение и горение», две формы отношения к ней: отношение пассивных, безразличных, трусливых и отношение деятельных, мужественных, щедрых. Активность, направленная на осмысление и преобразование действительности, представлялась Горькому высшим проявлением человечности.

Приводя слова Гете: «В деянии начало бытия», —Горький пояснял их далее:—«Очень ясная и богатая мысль. Как бы самосильно является из нее такой же простой вывод: познание природы, изменение социальных условий возможно только посредством деяния».

Еще в рассказе «Мой спутник»восприятие разгулявшейся стихии кавказской природы у Шакро и рассказчика совершенно различно. Восхищение, которое испытывает автор, непонятно Шакро, оно вызывает его издевательства и смех. Сам он был способен только на животный страх перед силами стихии. Структура рассказа, постоянный параллелизм психологических наблюдений и картин природы позволяют видеть в частном проявлении ужаса перед разбушевавшейся стихией отражение общего состояния психики героя, его социального паразитизма. «Я нэ умею работать!»,—это признание, основной лейтмотив образа—уже тогда было для Горького признаком внутреннего угасания, загнивания.

В рассказе «В ущелье»(«По Руси»—1910-е годы) сталкиваются два человеческих типа. Василий (он же Павел Силантьев), ищущий, думающий человек, не согласный с существующими условиями жизни, тонко чувствует природу, ему импонирует все, что видит он вокруг себя. Он любит бродить в горах и оценивает все окружающее: «реку, горы, небо» сочным, круглым словом:—Славно!

У солдата, другого персонажа рассказа, представляющего полную противоположность Василию, брюзгливого, равнодушного ко всему на свете охранителя порядка, Кавказ вызывает только реплики: «Нагромоздил господь...» или «Лихорадки, наверно, живут здесь здоровенные...». Отношение к природе Кавказа служит здесь точной характеристикой психики героя.

Подобная функция кавказского пейзажа в психологической характеристике получает полное развитие в «Жизни Клима Самгина». Отношение к природе Кавказа служит средством выявления эстетической слепоты и эмоциональной бедности духовного мещанина, неспособного не только принять и осмыслить, но даже и увидеть вечное, неостановимое движение жизни в ее борьбе, в ее стремлении к совершенству. Основная стихия самгинской психики—равнодушие к жизни, неподвижность, бездарная толчея в мире чужих мыслей, в «системах фраз». Отвращение к движению и изменению жизни во всех ее проявлениях сказывается на глубоко неприязненном отношении героя ко всем потрясениям в природе, к буре, грозе, которые всегда, нарушая размеренное течение мыслей Самгина, ломают их видимую последовательность, обнажают его пустоту, тщательно скрываемую от других и от себя. Гроза, воспринимаемая как самораскрытие природы в ее главном проявлении, сопутствует самораскрытию героя. Именно в одну из таких минут он подумал: «В сущности я бездарен».

Образ Кавказа органически вплетается в сложную систему образов, характеризующих природу, живую, действующую, развивающуюся. Горький приводит многих героев эпопеи, в том числе и Самгина, на Кавказ.

Ощущение страха перед природой достигает здесь большого напряжения. Весь пейзаж окрашен именно этим настроением героя. Здесь в душу Самгина заползает «детский, давно забытый страшок», ему кажется, что он «попал в какой-то прозрачный мешок, откуда уже не сможет вылезти». Тишина здесь «каменная», Терек бормочет «зловеще». «Величественно безобразные нагромождения камня раздражали Самгина своей ненужностью, бесстыдным хвастовством, бесплодною силой своей». Отношение Самгина к природе Кавказа наиболее определенно выражено в его словах: «Встряхнуть бы все это, чтобы рассыпалось в пыль».

Через все творчество Горького проходит образ Кавказа, приобретая в разные исторические периоды новые оттенки, но оставаясь в одном неизменным. Он был всегда для художника воплощением живой преобразующей силы природы, венцом которой стал человек.

*** *** ***

Владимир Владимирович Маяковскийвыступал в группе кавминводских городов, мощно подчиняя себе аудиторию, создал стихи на кавказскую тему (напр.,«Тамара и демон»,«Баку»,«Владикавказ — Тифлис»и др.).В. Каменскийвыступал в Пушкинской галерее Железноводска с лекцией о футуризме. Группа футуристовВ. Каменский,Д. Бурлюк,В. Хлебников,А. Крученыхпровели литературный концерт.

В книге Александра Серафимовича Серафимовича «Железный поток»отражен поход Таманской армии по Ставрополью в октябре 1918 года. Герои его прошли через Невинномысскую, Темнолесскую, Татарскую станицы и через Ставрополь. И хоть сейчас вырабатываются новые подходы к значению гражданской войны и вообще к классовым сражениям той эпохи, но книга Серафимовича—безусловно, документальное свидетельство той страшной поры.

Сергей Александрович Есенин, посетив Пятигорск, более всего был впечатлен лермонтовскими местами, что было естественным при его преклонении перед талантом великого русского поэта. Сами же предгорья не пробудили в нем восторга. Как считает Л.П. Егорова, это объясняется общим самочувствием поэта, который в это время глубоко переживал душевный кризис и предчувствовал собственную трагедию. «Сегодня утром мы из Кисловодска выехали в Баку, и, глядя из окна вагона на эти кавказские пейзажи, внутри сделалось как-то тесно и неловко. Я здесь второй раз в этих местах и абсолютно не понимаю, чем поразили они тех, которые создали в нас образы Терека, Казбека, Дарьяла и все прочее. Признаться, в Рязанской губернии я Кавказом был больше богат, чем здесь». Дорога на Кавказские Минеральные Воды подарила Есенину у станции Тихорецкой незабываемое впечатление: в неравное состязание с поездом вступил жеребенок, за которым путешественники наблюдали из окна вагона. «Надрываясь от крика, размахивая штанами и крутя своей кудлатой головой, Есенин подбадривал и подгонял скакуна. Версты две железный и живой конь бежали вровень,—вспоминал Мариенгоф.—Потом четвероногий стал отставать, и мы потеряли его из виду. Есенин ходил сам не свой…». «Эпизод для кого-нибудь незначительный, а для меня он говорит очень много,—писал Есенин.—Конь стальной победил коня живого. И этот маленький жеребенок был для меня наглядным, дорогим, вымирающим образом деревни…».

Милый, милый, смешной дуралей,

Ну куда он, куда он гонится?

Неужель он не знает, что живых коней

Победила стальная конница?

По дороге из Кисловодска в Баку Есенин завершает поэму «Сорокоуст», откуда приведены эти строки. (См.:Егорова Л.П.Сергей Есенин // Русские писатели на Северном Кавказе. Ставрополь, 2007).

Алексей Николаевич Толстойв 1928, 1932, 1938 годах отдыхал в Кисловодске, выступал на литературных вечерах. Но главная его причастность к региональной литературе, которая должна расцениваться не только как литературный факт, но прежде всего как публицистическое выступление—создание очерка«Коричневый дурман»о преступлениях фашистов на Северном Кавказе. Очерк был создан по результатам расследования гитлеровских злодеяний Государственной чрезвычайной комиссией, образованной для этой цели на Северном Кавказе.

****************************