Борис андреевич филиппов (филистинский)

(1905 — 1991)

Имя этого писателя мало кому известно на родине. Между тем в Европе и Америке его знают хорошо. Собрание его сочинений составляет около 30 томов. Это преимущественно рассказы и стихи. Но он писал и публицистику, и научные работы по философии, истории и литературоведению. Серьезных научных исследований о творчестве этого писателя в отечественном литературоведении, в сущности, нет. Несколько коротких статей, даже не статей, а упоминаний в журналах начала 1990-х годов —и все. Издания его произведений осуществлялись в Лондоне, Париже, Вашингтоне, Франкфурте-на-Майне. В России же опубликовано лишь несколько его стихотворений и рассказов в тот же период. А между тем вот что писал о Филиппове американский ученый Э. Райс еще в 1960 году: «До недавних пор Борис Филиппов был известен только как проницательный и устрашающе компетентный литературовед, достойный продолжатель разгромленного Сталиным формализма. <…> Его творчество—интересная попытка модернистического оформления русской специфики, а секрет его удачи—в сухости, в сжатости, в скупости на слова. Здесь—та же вечная Россия, что и у Блока или у Волошина, остающаяся верной себе, несмотря на постоянные исторические метаморфозы. Все тот же бедный, бесцветный, суровый пейзаж, все то же царство внешней жестокости, все те же напряженные поиски сокровенного смысла последних вопросов. Только Филиппов воспринимает Россию не эмоционально, как Блок, и не интеллектуально, как Волошин, а, я бы сказал,—физически. Он сам—лишь частица питающей его помыслы стихии, само собой разумеющейся основной ткани его существования...» (Э. Райс «Ветер Скифии» // «Грани», #45, 1960. Опубликовано в Интернете в проекте «Русский журнал», выпуск 35). Вашингтонское издание сборника рассказов Филиппова«Память сердца»1974 года сопровождается следующей аннотацией: «…Первое издание. Сборник рассказов. Содержание: Пусть обреченные, ну что же.—Чудасия.—Гнедко.—О лошади, которая давно.—В степи.—Тогда.—Катюша.—Erne kleine Nachtmusik.—Патриотка.—Содовая с сиропом. Автор—Филиппов (Филистинский) Б. А., 1905—1991 гг., писатель, поэт, литературный критик. Родился в Ставрополе. Отец был офицером. В 1928 году Б. Филиппов окончил Восточный институт в Ленинграде, особенно интересовался индуизмом и буддизмом. Несколько раз был под арестом. С 1936 по 1941 гг. отбывал срок в Печорских лагерях. В 1941 году освобождён и отправлен в ссылку в Новгород. В конце войны попал в Германию. Ди-Пи (прошёл лагеря для «перемещённых лиц»). С 1950 года жил в США, сначала в Нью-Йорке, затем в Вашингтоне, преподавал в Американском университете. Автор более тридцати книг. Один из редакторов и составителей «Cобрания сочинений Гумилёва, Замятина, Ахматовой… К материалам по истории русской литературы за рубежом. Литература «второй волны» (послевоенной) эмиграции…».

О его «ужасающей» литературоведческой компетенции, как и о его талантливости поэта пишет в своих воспоминаниях Валентина Синкевич(«Новый Журнал» 2002, № 226). Статья ее называется «Самый разносторонний литератор Зарубежья»: «…знаменательная для меня встреча действительно произошла в Норвичском университете в Вермонте, где мы слушали энное количество докладов (читали их и сами); Борису Андреевичу тяжело было переносить академические, слишком сухие лекции и он совершенно не переносил саморекламу. Он нередко подшучивал над учеными мужами и в своих статьях не раз «подкалывал» дотошных литературных «ведов», называя их «мучениками и вымучениками»: «Внутренней музыки они не слышат, ибо за стуком метронома, подсчетами частностей и всяческих «повторов» и «инструментовок», саму поэзию не замечают. А поэзия, как и всякое искусство, не доказывается, а лишь показывается» (НРС <Новое русское слово>, 9 янв. 1977).

Встречались и такие выражения: «Что бы ни говорили мне изминиатюрившиеся и насквозь проэстетизировавшиеся критики...». Или такое начало статьи об Александре Браиловском: «Среди тусклой уныли эмигрантского стиходелания выделяются умные строки много пережившего, много передумавшего, но скупо отдающего бумаге человека» (НРС, 9 янв. 1977). Вполне понятно, что у иных «изминиатюрившихся» и «проэстетизировавшихся» критиков или у «стиходелателей» подобные слова вызывали раздражение, рождавшее недоброжелателей. На них он не обращал внимания, оставаясь предельно независимым, пристрастным, субъективным, но при этом эрудированнейшим литератором. Его слова: «...без субъективного и пристрастного отношения к искусству —не может быть и любви к нему» (из статьи о зеркалах в поэзии Ахматовой, «Записки Русской академической группы» 1992).

К своему творчеству Филиппов относился очень просто, даже с легкой иронией, хотя работал много, серьезно, увлеченно и требовательно по отношению к себе. Андрей Седых тоже отмечал удивительную скромность Филиппова; например, в статье, посвященной восьмидесятилетию долголетнего сотрудника «Нового русского слова», он пишет: «За свою долгую жизнь я знал множество писателей и литературных критиков, но никто из них не обладал скромностью Б.А. Филиппова. Очень часто в личной приписке к статье он пишет: «Если статья не понравится, бросьте ее в корзину. Туда ей и дорога!» Ни один автор, кроме Б.А. Филиппова, такого не напишет. Другой автор скорее угрожающе предупредит: «Прошу мою статью не редактировать. Она в редактировании не нуждается». Писал он и мне: «Если сочтете эти стихи плохими —и для встреч негодными, бросьте их в мусорное ведро». Или еще один пример из рецензии Седых на книгу Филиппова: «Я не люблю писать рецензии, может быть, благодаря этому удалось сохранить хорошие отношения со многими поэтами и писателями... Но вот прочел последнюю его книгу «Память сердца», снова почувствовал какое-то литературное колдовство и решил написать, обязательно написать, об удивительном его мастерстве. На всякий случай спросил его: можно ли? Ответ получил в стихотворной форме:

От восторга сперся дых:

Пишет обо мне Седых!

Я не мог мечтать об этом

Ни зимой, ни жарким летом.

Вот уж радостный презент:

Сам редактор — рецензент!»

До сих пор я считаю Филиппова самым ярким человеком, с которым мне посчастливилось встретиться. Да, правда, в нем иногда проскальзывало нечто и от простого зэка, но в сочетании с энциклопедической эрудицией, опиравшейся на великолепную память, это редкое сочетание делало его иным, непохожим на других литераторов; порой он мог вызывать недоумение; особенно в кругах сугубо академических. «Боря знает все, а чего он не знает —он придумает»,—в шутку говаривала мать Бориса Андреевича Лидия Андреевна. И в этих ее словах была какая-то доля правды.

***

Борис Филиппов(наст. фамилияФилистинский)—прозаик, поэт, историк литературы, эссеист, публицист, редактор, библиограф, профессор-славист — в США жил под своей литературной фамилией Филиппов. Пользовался псевдонимами:Филипп Борисов, Фабий Зверев, Андрей Козин, Георгий Петров, Сергей Петров, Л. Теннери др. Он родился до революции—6 августа 1905 года в Ставрополе-Кавказском в семье офицера императорской армии. В 1918 году подростком он был свидетелем офицерского восстания против советской власти, поддержанного многими жителями Ставрополя и жестоко подавленного. Воспоминания об этом событии содержатся в книге писателя«Всплывшее в памяти». В советское время его мать стала зубным врачом. Он учился в московской классической гимназии. Голод и разруха революционных лет вынудили семью перебраться в Ставрополь, где Борис продолжил обучение уже в советской школе. Пытливый юноша тяготился рамками унылой школьной программы, к тому же излишне идеологически окрашенной. Самым ярким событием этого периода Филиппов считал участие в работе философского кружка с декабря 1920 до весны 1922 г. Разросшийся до масштабов подлинного вечернего университета, кружок давал возможность слушать профессиональные лекции ученых-философов различных направлений, прорабатывать на семинарах произведения классической философии, принимать участие в философских диспутах. Членство в этом кружке стало значимым этапом в духовном развитии и становлении личности Филиппова. Но оно же привело и к первому его, пока краткосрочному, аресту в 1922 г. И явилось причиной поспешного отъезда — фактически бегства — на учебу в Ленинград.

Дядя Филиппова, Сергей Андреевич Козин, был в 1924 г. проректором по учебной части ЛИЖВЯ — Ленинградского института живых восточных языков. У него и поселился Борис, поступивший в этот институт и в 1928 г. его закончивший. Мало интересуясь монголоистикой, официальной своей специальностью, этот неординарный студент, с детства увлекавшийся этнографией, интенсивно осваивал различные философские учения Востока. В 1925 г. стал организатором философского кружка, руководство которым принял на себя Сергей Алексеевич Алексеев-Аскольдов. Собирались почти подпольно, на квартирах то у одного, то у другого участника. Обсуждали проблемы и изучали философские теории, к тому времени фактически уже запретные в СССР. В 1927 г. этот кружок был объявлен рассадником антисоветских настроений и взглядов. Наиболее активных его членов, включая Филиппова, арестовали за антисоветскую пропаганду, но через некоторое время выпустили. Аскольдов же получил «срок». Впоследствии судьба не раз еще сталкивала с ним Филиппова в различных жизненных ситуациях: и в новгородской ссылке, и в эмиграции.

В 1928 году Филиппов закончил Ленинградский институт восточных языков, затем учился в вечернем Институте промышленного строительства и Главстройпрома, работал в ленинградских строительных учреждениях. Его неоднократно арестовывали по обвинению в контрреволюционной деятельности, а в 1936 году сослали на пять лет в лагеря НКВД. Филиппов с его кипучим характером никогда не был послушным. Освободили его в сорок первом году с поражением в правах на три года. «Апрель или май 1941 года. Как бывший заключенный я не имею права даже на краткое время приехать в Питер —«за нарушение паспортного режима» могу простым административным распоряжением получить не менее трех лет лагерей... И все-таки, как не проведать родных, как не побывать в филармонии, в опере...» (НРС, 15 янв. 1984). И вот, вопреки всяким постановлениям, вырвавшийся на свободу недавний политзаключенный слушает в Мариинском театре «Ивана Сусанина». Репрессивные «административные распоряжения» не могли полностью справиться со смелыми, стихийными натурами,—не могли их «исправить» и лагеря. Поселиться после ссылки Филиппов должен был в Новгороде, вскоре захваченном немцами. Оттуда он попадает с матерью на Запад.

В 1950 году Филистинские эмигрируют в США. Лидия Андреевна прожила со своим единственным сыном до самой смерти.

Редкая творческая индивидуальность сочеталась у Филиппова с неистощимой трудоспособностью. Он —автор более тридцати книг повестей, рассказов, стихов, сказаний, легенд, литературных эссе и очерков на самые разнообразные темы. В Америке Филиппов писал скрипты для «Голоса Америки», читал лекции по русской литературе в вашингтонском Американском университете, непрерывно публиковался в зарубежной периодике (долгие годы был постоянным корреспондентом «Нового русского слова»—многие из его газетных публикаций затем вошли в книги«Шкатулка с двойным дном», 1977, и в два тома—«Мысли нараспашку», 1977, 1989) и интенсивно занимался редактированием книг—иногда в соредакторстве с Глебом Струве или с Евгенией Жиглевич.

Мне всегда казалось, что художественная проза Филиппова недостаточно оценена критиками. «К заметке в антологии обо мне: Борис Андреевич Филиппов —род. 1905. Его биография отразилась в его прозе, отчасти в стихах», — писал он мне в год смерти (Речь идет о поэтической антологии «Берега», над которой я работала. Филиппов умер до выхода «Берегов»).

Да, проза Филиппова автобиографична. В его, в основном, реалистических повестях и рассказах есть центральный персонаж Андрей, от имени которого автор нередко ведет повествование. «Андрей живет жизнью своего времени и своего народа, а жизнь эта неустанно бросает его из семьи в семью, из столицы в лагеря и тюрьмы, из города в город, из профессии в профессию, из страны в страну», —пишет Филиппов в предисловии к своей книге«Избранное», вышедшей в Лондоне в 1984 году. <…> О «своем времени» говорил только в стихах и Николай Моршен, тоже принадлежавший к трагической второй волне эмиграции: «...Он прожил две войны, переворот, /Три голода, четыре смены власти, /Шесть государств, две настоящих страсти. /Считать на годы—будет лет пятьсот». Из этого страшного, но богатейшего жизненного опыта рождались типы филипповских праведников и негодяев, палачей и жертв, неудачников, чудаков, эрудитов, меломанов. <…> И во всем, о чем бы он ни писал, присутствовала его напряженная, живая творческая мысль, пронизывающая строки жизненными токами. В этом отражался характер автора, человека жизнелюбивого, принимающего жизнь в самых разнообразных ее проявлениях.

Посредством речи своих героев автор умел показать их духовный и культурный уровень. Филиппов пользуется местными выражениями, жаргоном, просторечием, акцентами иностранцев и русских, говорящих на иностранном языке. Писателю удавалось создать четкий абрис типа. Он, безусловно, делал его более заостренным, чем взятый им из жизни прототип, но филипповским героям веришь, они у него выписаны реально и убедительно. Например, в рассказе «Былье»таким художественно правдивым образом является Мария Николаевна—«в черном муаровом платье с черным же стеклярусом, в черных митенках на длинных старческих руках благородной формы». Трогательна ее преданность памяти покойного мужа и привязанность к Пикону, старой лохматой собаке. Эту женщину «из бывших» читатель воспринимает как символ ушедшего дворянского сословия старой русской провинции. <…>

Хороши у Филиппова и персонажи исконно самобытные, с яркими национальными чертами, проявляющимися независимо от времени и места действия. Таков «гусляр-сказитель» Ефим Феоктистович Сумкин, волею судеб очутившийся в послевоенной Германии. Таковы и русские немцы с их неистребимым русским патриотизмом. <…>

Страшный мир лагерей и тюрем, где допрос длится восемнадцать часов, «но спать днем строжайше воспрещено». Сибирь —страшное слово. В нем этапы и лагеря, мучительная жизнь и мучительная смерть. <…> Однако даже в аду советских лагерей писатель замечает величие и красоту северной природы. «Быть может, нет большей красоты, чем русский Север». <…>

Очень живописна филипповская русская провинция, еще до поры до времени благополучная, с ее колоритными обитателями, «тесто любившими до самозабвения». Страстный садовод Семен Александрович мечтает одарить человечество новым сортом золотых, совершенно райских яблок. А пан Сигизмунд Баньковский ежедневно в шесть часов вечера забирается с ногами на подоконник и «весьма натурально» кричит петухом.

У Филиппова особое понимание старины —русской и западноевропейской. Недаром Андрей, alter ego писателя, обдумывает роман о «коренном русиче Мусоргском», в котором должна была, «как в капле воды, отразиться вся необъятная, несуразная, хмельная, богоносная и боговыносная, разинская и радонежская Русь».

Да, судьба Андрея и его времени сложна и запутана. То маленький южный городок, зеленый и солнечный, из которого «волею судеб и ГПУ мне пришлось бежать». То —Петербург-Ленинград: «Ленин умер... Море красно-черных знамен... В Большой университетской аудитории портрет Владимира Соловьева давно уже заменили портретом Владимира Ленина... Убили Кирова... А наутро после похорон появился первый синодик расстрелянных без суда и следствия «убийц» Кирова, начались массовые расстрелы и высылки...»

Очерки и литературные статьи занимают большое место в его творчестве. <…> Они, как и все творчество Филиппова, «изнутри» —от интереснейших изгибов мысли до богатой, гибкой и колоритной лексики, независимо от темы — рассказывает ли автор о захолустном американском городке или о сложнейшем поэте русского символизма. <…> У него всегда беспокойно бьется живая, неподвластная общепринятому мысль, в которой есть и поэзия. Иногда кажется, что в некоторых очерках ее даже больше, чем в стихах автора.

Автор много писал о поэзии и поэтах: В. Иванов, Ахматова, Заболоцкий, Мандельштам, Пастернак, Блок... Но особенно он любил и понимал творчество Клюева, поэта с чувством земли как Праматери. <…>

Я глубоко убеждена, что в русской культурной жизни, за рубежом и на родине, Борис Филиппов —явление исключительное. Ибо он сделал больше, чем в состоянии сделать один человек» (Специальный проект: «Журнальный зал» в «Русском журнале»).

* * *

Б.А. Филиппов родился в Ставрополе и учился в известной Ставропольской классической гимназии. Тема Ставрополья и Северного Кавказа представлена в его произведениях. И будучи за границей, он, как и И.Д. Сургучев, не забывал малой родины.

Чужое небо надо мной,

Чужое солнце надо мной,

Язык чужой, народ иной.

И чуждые глаза…

Нет, я хотел бы умереть,

В земле родной мне умереть,

На языке родном мне петь

Под золотой березой…

(Текст стихотворения – публикация Г. Беликова в «Ставропольской правде», 4 июля 2003 г.)

Немецкая оккупация вызвала у Филиппова двойственные чувства. Истинный патриотизм вступил в его душе в резкое противоречие с ненавистью к большевистскому режиму. В конечном итоге он примкнул к «русскому освободительному движению», став редактором одной из газет власовской армии. Именно в эти годы начал Филиппов писать стихи. В них он осуждал войну как фактор социальной жизни общества, с болью констатировал наносимые родной земле разрушения.

Как и большинству эмигрантов второй волны, ему не суждено было больше увидеть родину, но всю оставшуюся жизнь он посвятил русской культуре, в особенности литературе. Именно в Германии, с активного сотрудничества с журналом «Грани», началась литературно-критическая деятельность Филиппова и собственная его писательская биография. В первых двух номерах начинающий автор подписывался Филипп Борисов, но уже в третьем номере под его произведением впервые появился псевдоним, с которым он вошел в историю отечественной культуры.

Имя Б. Филиппова достаточно скоро стало часто появляться на страницах ведущих периодических изданий русской эмиграции как в Европе, так и в США. В 1950 г. он переселился в Нью-Йорк, а с 1954 г., получив американское гражданство, жил в Вашингтоне. Филиппов являлся консультантом ряда научных институтов, преподавал, в разное время, в нескольких американских университетах, сотрудничал с радиостанцией «Голос Америки»... Все эти годы Филиппов писал стихи. Его небольшие поэтические сборники регулярно выходили в Вашингтоне на протяжении тридцати лет. В поэзии он всегда ценил чувство и критиковал тех, кто пытался создавать стихи, оперируя лишь мастерством и техникой.

Творческое наследие Б. Филиппова трудно поддается классификации. Большинство созданного им написано на стыке жанровых форм. Мемуары плавно перетекают в художественную прозу, в беллетристике ярко выражено очерковое начало, литературно-критические статьи часто пишутся в форме эссе. В беседе о Б. Филиппове Е. Жиглевич (жена писателя) приводит его собственные слова по этому поводу: «В моем творчестве слились воедино мемуары и творческая выдумка, осмысливание эпохи — в, может быть, чрезмерной разговорчивости персонажей, — и просто публицистика, сказ, как характеристика персонажей, и легенда, как мифологема реальной жизни народа. В этом удавшемся или неудавшемся слиянии — и основные свойства, и основные недостатки моего творчества».

Филиппов при построении своих произведений часто использует принцип матрешки. Явно тяготея в прозе к малым формам, писатель иногда вкладывает одно произведение в другое, более крупное.

Например, повесть «Соt mit uns»состоит из двух частей, вторая из которых была опубликована в периодике как самостоятельный рассказ под названием«Счастье». В то же время сама эта повесть вместе с тремя другими произведениями (одно из которых — повесть«Счастье», к одноименному рассказу не имеющая никакого отношения) составляет более крупное произведение, озаглавленное автором«Сквозь тучи. Повесть в четырех рассказах». Кроме того, тяготение к малым прозаическим формам определяет предельную сжатость, небольшой объем повестей Филиппова. Таковы и обе вышеназванные повести, и классическая повесть«Ширмы», герой которой показан в развитии, в сложной взаимосвязи отношений с людьми, переживает переломный момент своей жизни — и все это на семи журнальных страницах.

Каждое отдельное произведение Филиппова можно рассматривать как деталь единого мозаичного полотна, воссоздающего образ того бурного времени, в которое выпало жить автору. Сам писатель в предисловии к «Избранному» предупреждает: «Не ищите ... в этих осколках прозы никакого единства: ни фабульного, ни стилистического, ни идейного. Осколки — они осколками и остаются. Только в первом издании были разбросаны они по нескольким моим книгам, а сейчас собраны в некое мнимое единство. Но читать их можно и с начала, и с конца, с середины и в разбивку: ничего от этого не изменится».

Проза Филиппова имеет ярко выраженную автобиографическую основу. В художественных произведениях нашли отражение все пережитые писателем геохронологические этапы. Картины дореволюционного детства показаны автором в рассказах «Гнедко»,«Варька. О лошади, которая давно...». Разрушительную стихию революции и взбаламученную жизнь России в первые пореволюционные годы воспроизводят рассказы«Подушка»,«Монастырь»,«Святое Паозерье»,«В степи».

По сравнению с другими писателями второй волны русской эмиграции Филиппов относительно редко обращается к темам сталинских репрессий в СССР и Второй мировой войны. Но есть в его творчестве и произведения, им посвященные: «Мотив из Баядерки»,«Отцы и дети»,«Катюша»,«Снежинки»,«Чужие гнезда»и др. Гораздо шире представлена тема новой русской эмиграции. Он пишет и о жизни в послевоенной разрушенной Германии («Ночлег»,«Сумерки»), и о лагерях «Ди-Пи» («Банальное»), и о нелегком врастании в американскую жизнь («Живая жизнь»,«Некуда»,«Запасные пути»,«Магический кристалл»).

От лица персонажей Филипповым написано несколько стилизованных сказаний, сказок и даже апокрифов. В них автор поднимает вечные вопросы добра и зла, истинной веры, а также проблемы выбора и личной ответственности. Особое место в творчестве Филиппова занимают произведения философско-мистической направленности. Здесь, как и в сказках, затрагиваются вечные вопросы, но только пропущенные через восприятие рассказчика. Иногда рассказчик в таких произведениях вступает в личный контакт с представителями потустороннего мира, чаще всего с дьяволом в человеческом обличьи («Встречный»,«Собеседник»).

Трагедию, постигшую Россию в первой половине ХХ столетия, Филиппов возводит к разрыву связи между народом и Богом, потере русскими прирожденной их религиозности. И Бог, отдавший сына за счастье людей, отвернулся от людей, забывших о его жертве. Образ страдающего, «безсыновнего» Бога переходит у Филиппова из произведения в произведение, рассматриваясь на разных уровнях — от заземленно-бытового до абстрактно-философского. В рассказе «В тайге»темный и запуганный охотник зырянин, сам не имеющий детей, собирается сдать властям за вознаграждение пойманного им молоденького бежавшего заключенного. Темно на душе у этого человека, темно в его жилище, и«перед черным Одиноким Безсыновним Богом тихо теплилась зеленая лампадка». На страдания людей в рассказе«В степи»равнодушно смотрит«...грязно-серое голодное небо Одинокого Бога, забытого Бога — без Сына и сынов». А в рассказе«Углы»автор формулирует:«Голгофа Сына — предвечнее искупления. Предвечная безсыновность — предельнее оставленности».

Изысканы образы любовной лирики Филиппова. Здесь иногда даже слегка намечается сюжетное начало, легким пунктиром обозначается облик возлюбленной, просматриваются отдельные предметы вещного мира. И главное, приобретает не вполне четкие, но все же вполне реальные очертания лирический герой. Любовь в поэзии Филиппова часто тесно связана с музыкой или природными явлениями. Язык любовных стихотворений поэта в целом также чуть проще, несколько ближе к живому разговорному языку, чем язык философской лирики.

Тягучий мед виолончели:

лилась мелодия, как плач,

и ангелы, сутулясь, пели,

скругливши руки, как калач.

А он горел, горели свечи,

крутые горы — милой плечи,

вчерашний день, — былые встречи —

виолончель в раю ином.

Большой его заслугой перед русской культурой является издательская деятельность. Он принимал участие в подготовке собраний сочинений и отдельных книг многих русских авторов, к некоторым написал вступительные статьи. Неизменными соратниками Филиппова в этом труде были Г. Струве, его соавтор на протяжении многих лет, и Е. Жиглевич, жена писателя. С их помощью Филиппову удалось издать за рубежом собрания сочинений А. Ахматовой, М. Волошина, Н. Гумилева, Н. Заболоцкого, Е. Замятина, Н. Клюева, О. Мандельштама, Б. Пастернака, М. Шкапской, сборники произведений Г. Адамовича, Н. Аржака, М. Зощенко, К Леонтьева, Б. Нарциссова, А. Ремизова, Ю. Терапиано, А. Терца, О. Форш и др., а также сборник «Советская потаенная муза»(Мюнхен, 1961), составленный Филипповым из стихов советских поэтов, написанных не для печати.

Прекрасный публицист, откликавшийся на многие внелитературные события, Филиппов создал, в частности, в «Новом русском слове» целую серию портретов людей искусства — «Беглые заметки о современниках». К концу жизни многие свои очерки, щедро рассыпанные по эмигрантским газетам, он собрал в сборники«Шкатулка с двойным дном»(1977) и«Мысли нараспашку»(1979 — 1982).

Перечислим основные публикации произведений Б. Филиппова:

«Советская потаенная муза». Сборник стихов. — Мюнхен, 1961;«Бремя времени: Стихи». — Вашингтон, 1961;«Ветер свежеет...: Стихи и проза». — Вашингтон, 1969;«Ветер Скифии: Стихи». — Вашингтон, 1959;«Влекущие дали дорог: Стихи разных лет». — Вашингтон, 1987;«Всплывшее в памяти: Рассказы. Очерки. Воспоминания». — Лондон, 1990;«Град невидимый. Стихи». — Рига, 1944;«За тридцать лет: Стихи: Избранное. 1941 — 1971». — Вашингтон, 1971;«Избранное (проза)». — Лондон, 1984. Содержание: I. Сквозь тучи: Золотые яблоки. Бродяги. Из записок Андрея: Гнедко, о лошади, которая давно… Варька. Былье. На заре туманной юности. Музыкальная шкатулка: Повесть. О любви, ревности, смерти и других романтических вещах. Курочка. Святое Паозерье. Счастье и др. II. Память сердца: Москва моего отрочества. Содовая с сиропом. Архив благородных душ. Монастырь. В степи. Идилия.

В связи с тем, что произведения этого автора издавались у нас слишком мало, мы приводим довольно большую подборку его стихов и некоторые прозаические произведения.