«Старая яблоня». Глава из книги т.П. Батуриной «Пока дышу». Ставрополь, 1987

Поэтическая судьба Исакова знаменательна и типична для тех лет. Родился Андрей Максимович в бедняцкой семье в одной из тех казачьих станиц, что и сейчас привольно раскинулись на богатой земле Краснодарского края, в станице Родниковской. С девяти лет стал батрачить. В 1917 году ему исполнилось пятнадцать, Андрей уже понимал, что для таких, как он, революция — великое благо. Оттого и ушел добровольцем на гражданскую в двадцатом. Вернувшись с фронта, в станице прожил недолго, тянуло на быстрину жизни, уехал, стал рабочим.

Типичная биография, в ней все было благостно для молодого таланта. Нужен был только толчок, который направил бы жизнь в необходимое русло. Таким толчком стала встреча с известным ученым О.Ю. Шмидтом. «И вот однажды, — вспоминал Андрей Максимович (это было 18 февраля 1931 года. Этот день он запомнил навсегда), — в ущелье приехал на охоту из гагринского санатория ЦИК Отто Юльевич Шмидт, и в жизни моей наступила новая, самая счастливая пора».

Ночью у костра молодой рабочий, вызвавшийся быть проводником в живописном бзыбском лесу, что на берегу Черного моря, читал стихи будущему герою челюскинской эпопеи. Три года спустя Исаков пишет стихи об этом человеке, которого запомнил на всю жизнь:

На хрупкой дрейфующей льдине

Работа науки кипит,

А черную бороду иней,

Как будто шутя, серебрит.

Строки написаны еще неопытной рукой, когда Андрей Максимович учился в педагогическом институте в г. Орджоникидзе. Поступить туда ему помог О.Ю. Шмидт. Я не раз слышала, с какой благодарностью говорил Андрей Максимович о нем. Он гордился этой страницей своей биографии. Так тепло, с особенной какой-то ласковостью вспоминал он только о родной станице, той самой станице, о которой он написал в поэме «Медына»:

Родниковская станица

Славится водою,

Где копытом конь ударит,

Там вода струею.

Ключевою, холодною

Родники налиты...

Там он жил ребенком, там познал и тяжесть отцовской руки, и ее редкую, незабываемую нежность, там узнал, как сладко в минуту обиды спрятать голову в большие корявые руки деда, там уверовал, что нет на свете ничего достойнее и прекраснее, чем труд земледельца. Воспоминания о детстве слились в целостный образ, вобравший в себя представления о добре, питавший долгие годы поэзию Исакова, — образ родного края. Не она ли, старая яблоня, стала символом этого края, дорогого сердцу. Старая яблоня, под которой его качали, «пристроив зыбку на суку». Та яблоня, «что поила щедро соком» своих краснобоких плодов.

Прошли года, и мы расстались —

Она была в расцвете сил...

Оттого, вероятно, воспоминания о Шмидте жили в душе где-то рядом с воспоминаниями о родной станице, что были это истоки его поэтической биографии…

Крестьянин по происхождению, казак по крови, он пел о родной земле, именно пел («я пою о вас, мои поля...»), а не писал. Пел простодушно и естественно, как поет птица на заре. Пел о полях, об их зеленом и золотом раздолье, о новой советской деревне. Да, это была именно советская деревня с ее характерными особенностями, с приметами родного Ставрополья. Это светлый мир, где «золотые нивы» и хлеба, «колхозная слава» — стоят, «как море», где всегда «греет солнце», а ветер «шелестит травами», где цветут «душистые вишни» и «с восхода до заката не смолкают песни», где «чернокосая девчононька» верно ожидает своего «казаченьку, что служит на границе» («конь веселый кабардинский, звонкие копыта, черкесочка казацкая пулями прошита»). Об этом мире не скажешь иначе, чтобы создать ощущение тишины:

Веет поле тишиною.

Не плывет комбайн по хлебу;

Только тучки разметались

По синеющему небу...

Сейчас многие стихи Исакова читателю, знакомому с поэзией А. Вознесенского, Л. Мартынова, Э. Межелайтиса, покажутся слишком простыми, порой даже примитивными. И действительно, поэзия Исакова не поражает глубиной открытий, остротой переживаний, она не проникает в истоки жизненных противоречий. В его стихи, не мудрствуя, вошла радость нового бытия. Это была радость приобщения к строительству новой жизни, к культуре, к творчеству. Вчера еще неграмотный человек, он чувствовал, какие великие возможности открывает перед ним жизнь.

Свою первую поэму «Медына»задумал Исаков в 1937 году, завершил он ее уже после войны. Это, очевидно, не случайно. Война ему, прошедшему многие фронты, — Кавказский, Южный, Третий Украинский, Волховский, Ленинградский, Третий Прибалтийский, писавшему не раз о героизме земляков-ставропольцев, — словно бы заново открыла историческое значение человека, не наделенного ни историческим именем, ни особой славой. Для него такие, как старый партизан гражданской войны Медына, — «былина живая». Продолжение этой былины он увидел в подвигах героев Великой Отечественной.

Пожалуй, самая значительная из поэм Андрея Исакова— «Ставропольская быль»(1947). Она посвящена теме, которая часто привлекала поэта — великому делу орошения ставропольских степей. Этой теме он посвятил и многие стихи, и сказку для детей«Былиночка».

Чтобы создать образ главного героя поэмы Ивана Матвеича Кондры, надо было хорошо знать душу крестьянина.

Вот он перед нами, «рослый, узловатый», сорок лет поливающий землю крестьянским потом. Всем своим естеством он «понимал шуршащий тихий шепот»

Молодой пшеницы в дни налива.

Бережно поглаживал рукою

Колосков колючую щетину.

И, бывало, просто, по-крестьянски,

Кондра поведет в селе беседу:

— Поле, братцы, все равно, что лошадь,

Холь его — и сразу залоснится.

В поэме «Ставропольская быль» оживает история нашего края.

Незадолго до смерти Андрей Максимович написал свою последнюю поэму «Сто мудрецов и чаша вина». Мне кажется, эта поэма была ярким свидетельством тех возможностей поэтического дарования Исакова, которые, к великому сожалению, почти не успели проявиться. Прежде всего, это, конечно, юмор, так весело засверкавший в ученой беседе мудрецов о происхождении вина. И как-то совсем незаметно веселая шутка оборачивается серьезной проблемой, достаточно актуальной и при жизни Андрея Максимовича и сейчас:

Научи, как уберечь мне душу,

Прикасаясь к твоему огню?

Сама биография сроднила Исакова с народным творчеством. Следует говорить именно о родстве, а не влиянии. Оно во всем: в напевности стихов (многие из них превратились в песни), в размеренно-спокойной интонации, в ритме, в стиле, в образной системе. Традиционные для фольклора образы, поэтические приемы, стихотворные размеры не нужно искать. Открой любую страницу — вот они перед тобой, живая плоть стиха.

*** *** ***

Конечно, поэзии А. Исакова коснулся ложный энтузиазм периода культа личности, есть у него вдохновенные строчки, посвященные Сталину. Но, как и у многих людей той эпохи, этот энтузиазм был не лицемерием, а ошибкой, внушением. Иная сторона его поэзии перевешивает — он жил вместе со своим народом.