От Моздока до Тифлиса (октябрь 1818 г.)

5-й переход

Руины на скале. Выезд из Дариеля. Непроходимость от множества каменьев; иные из них огромны, один разделен надвое, служит вратами; такой же перед въездом в Дариель. Под иными осетинцы варят, как в пещере. Тьма арбов и артиллерийский снаряд заграждают путь на завале. Остаток завала теперь необъятен, — каков же был прежде! Терек сквозь его промыл себе проток, будто искусственный. Большой объезд по причине завала: несколько переправ через Терек, множество селений. Живописное зрелище. Селение Казбек, вид огромного замка, тюрьма внутри, церковь из гранита, покрыта плитою, монастырь посреди горы Казбека. Сама гора в 25-ти верстах.

Сион. Множество других, будто висящих на скалах, башен и селений, иные руины, иные новопостроенные, точно руины. Поднимаемся выше и выше. Постепенность видов до снегов, холод, зима, снеговые горы внизу и сверху, между ними Коби в диком краю, подобно Дариелю. Множество народу встречается на дороге.

6-й переход

Ужасное положение Коби, — ветер, снег кругом, вышина и пропасть. Идем все по косогору; узкая скользкая дорога, с боку Терек; поминутно все падают, и все камни и снега, солнца не видать. Все вверх, часто проходим через быструю воду, верхом почти не можно, более пешком. Усталость, никакого селения, кроме трех, четырех осетинских лачужек, еще выше и выше, наконец добираемся до Крестовой горы. Немного не доходя дотудова, истоки гор уже к югу. Вид с Крестовой, крутой спуск, с лишком две версты. Встречаем персидский караван с лошадьми. От усталости падаю несколько раз.

Подъем на Гуд-гору по косогору преузкому; пропасть неизмеримая сбоку. По ту сторону ее горы превысокие, внизу речка, едва можно различать на крутой уединенной горке осетинские жилья. Дорога вьется через Гуд-гору кругом; несколько верховых встречаются. Не знаю, как не падают в пропасть кибитка и наши дрожки. Еще спуск большой и несколько других спусков. Башни оброшенные, на самом верху столб и руины. Наконец приходим в Кашаур, навьючиваем, берем других лошадей, отправляемся далее, снег мало-по-малу пропадает, все начинает зеленеться, спускаемся с Кашаура, неожиданная веселая картина: Арагва внизу вся в кустарниках, тьма пашней, стад, разнообразных домов, башен, хат, селений, стад овец и коз (по камням все ходят), руин замков, церквей и монастырей разнообразных, иные дики, как в американских плантациях, иные среди дерев, другие в лесу, которые как привешаны к горам, другие над Арагвой. Мостик. Арагва течет быстро и шумно, как Терек. Дорога как в саду — грушевые деревья, мелоны, яблони.

И самая часть Кашаура, по которой спустились, зелена. Много ручьев и речек из гор стремятся в Арагву. Смерклось; длинная тень монастыря на снежном верху. Чувствуем в темноте, что иногда по мостикам проезжаем. Утесы, воспоминание о прежних, — горы востока, а не страшны, как прежние. Впереди румяные облака. Посаканур.

Мы в дрожках. Один из нас правит.

Отметим некоторые характерные моменты во взгляде автора. Главное, конечно, это восторг от восприятия природы. «Дорого бы я заплатил за живописца; никакими словами нельзя отображать природу Кавказа», — это написано в одном из писем к Бегичеву. Мы знаем, что другой великий поэт проявил свой талант живописца именно в изображении кавказских пейзажей и сцен кавказской жизни (Лермонтов). Да и у Пушкина немало рисунков на эти же темы — «быстрый карандаш» поэта следом за Грибоедовым фиксировал то, что трудно было выразить в словах. Но наблюдения Грибоедова разнообразны. «С одной стороны «светлый день», «свежее утро», «разные виды на горах», «золотистые холмы», с другой — какой-то «убитый в виду главнокомандующего», «подробная история убитых на сенокосе», «вид огромного замка», «тюрьма внутри». С одной стороны, «утренняя песнь грузинцев» на берегу Арагви, одетой в зелень, с другой — история о том, как «Телава и Сигнах взбунтовались в 1812 году» и доведенные до отчаяния крестьяне «искрошили в мелкие куски» своих угнетателей» (В.С. Шадури).

Стихотворение «Там, где вьется Алазань» посвящено Кахетии, ярким и безмерным чувствам, порожденным экзотической природой. Грибоедов очень любил это место, там находилось имение Александра Чавчавадзе Цинандали, и поэт собирался стать «цинандальским отшельником». Ездил он в Кахетию и с английским путешественником и писателем Робертом Лайолом, который сообщил об этом в своей книге «Путешествие по России, Крыму, Кавказу и Грузии». По предположению Шадури, стихотворение «Там, где вьется Алазань» является одним из черновых вариантов поэмы «Странник», из которой до нас дошел отрывок, условно называемый «Кальянчи». В поэме рассказывалась история грузинского мальчика, проданного в персидскую неволю, потому что родители, доведенные до отчаяния нищетой, продажей ребенка в рабство спасали его от голодной смерти. Трагичная история должна была предположительно рассказываться странником, возможно, обладавшим автобиографическими чертами. Приведем стихотворение «Там, где вьется Алазань».

Там, где вьется Алазань,

Веет нега и прохлада,

Где в садах сбирают дань

Пурпурного винограда,

Рано ищут, любят друга…

Ты знаком ли с той страной,

Где земля не знает плуга,

Вечно юная блестит

Пышно яркими цветами

И садителя дарит

Золотистыми плодами?..

Странник, знаешь ли любовь,

Не подругу снам покойным,

Страшную под небом знойным?

Как пылает ею кровь?

Ей живут и ею дышат,

Страждут и падут в боях

С ней в душе и на устах.

Так самумы с юга пышат,

Раскаляют степь…

Что судьба, разлука, смерть!..

В драме «Радамист и Зенобия»автор обращается к конфликту Армении и Грузии периода угасания Римской империи. Судя по дошедшим до нас отрывкам, конфликт в ней развивался на фоне отношений между древними владетельными родами Армении и Грузии. Сюжет мог быть взят из «Анналов» Тацита. Кроме того, был известен перевод трагедии с одноименным названием француза Кребильона, но замысел Грибоедова не имеет с ней ничего общего.

К 1828 году Грибоедов пришел к решению больше не писать комедий. Его потянуло к трагическим жанрам. В это время он создает «Грузинскую ночь», которая, по некоторым сведениям (воспоминания Бегичева, свидетельство Эристова-Эристави, редактора второго издания сочинений Грибоедова в 1879 году), была написана полностью, но автор ее еще переживал и потому не отдавал в печать, а по другим сведениям (воспоминания Булгарина, который в повседневной жизни был близок к Грибоедову) — существовала лишь в подробном замысле и некоторых отрывках. В сохранившихся фрагментах разворачивается трагическое столкновение между грузинским князем К. и его крепостной Т., у которой он отнял сына и продал его за любимого коня.

В записке о Грибоедове С.Н. Бегичев [Друг Грибоедова. – Т.Ч.] говорит: «На пути к месту своего назначения Грибоедов пробыл у меня три дня [13 — 15 июня 1828]. В разговорах наших между прочим спросил я его, не написал ли он еще комедии, или нет ли еще нового плана? — «Я уже говорил тебе при последнем свидании, — отвечал он, — что комедии больше не напишу, веселость моя исчезла, а без веселости нет хорошей комедии. Но есть у меня написанная трагедия». И тут же рассказал он содержание и прочел наизусть читанные им сцены в Петербурге. Не стану говорить мнения моего об этих сценах... Но на убеждения мои прочесть мне всю трагедию он никак не согласился. — «Я теперь еще к ней страстен, говорил он, и дал себе слово не читать ее пять лет, а тогда, сделавшись равнодушнее, прочту как чужое сочинение и если буду доволен, то отдам в печать» («Русский Вестник» 1892, VIII, 315).

Общее содержание «Грузинской ночи» изложено Ф.В. Булгаринымв его«Воспоминаниях о незабвенном А.С. Грибоедове»: «Во время военных и дипломатических занятий Грибоедов, в часы досуга, уносился душою в мир фантазии. В последнее пребывание свое в Грузии он сочинил план романтической трагедии и несколько сцен, вольными стихами с рифмами. Трагедию назвал он: Грузинская ночь; почерпнул предмет оной из народных преданий и основал на характере и нравах грузин. Вот содержание: один грузинский князь за выкуп любимого коня отдал другому князю отрока, раба своего. Это было делом обыкновенным и потому князь не думал о следствиях. Вдруг является мать отрока, бывшая кормилица князя, няня дочери его; упрекает его в бесчеловечном поступке, припоминает службу свою и требует или возврата сына или позволения быть рабою одного господина, и угрожает ему мщением ада. Князь сперва гневается, потом обещает выкупить сына кормилицы, и наконец, по княжескому обычаю, — забывает обещание. Но мать помнит, что у нее оторвано от сердца детище, и как азиятка, умышляет жестокую месть. Она идет в лес, призывает Дели (Али), злых духов Грузии, и составляет адский союз на пагубу рода своего господина. Появляется русский офицер в доме, таинственное существо по чувствам и образу мыслей. Кормилица заставляет Дели (Али) вселить любовь к офицеру в питомице своей, дочери князя. Она уходит с любовником из родительского дома. Князь жаждет мести, ищет любовников и видит их на вершине горы Св. Давида. Он берет ружье, прицеливается в офицера, но Дели несут пулю в сердце его дочери. Еще не свершилось мщение озлобленной кормилицы! Она требует ружья, чтоб поразить князя, — и убивает своего сына. Бесчеловечный князь наказан небом за презрение чувств родительских и познает цену потери детища. Злобная кормилица наказана за то, что благородное чувство осквернила местью. Они гибнут в отчаянии. Трагедия, основанная, как выше сказано, на народной грузинской сказке, если б была так кончена, как начата, составила бы украшение не только одной русской, но всей европейской литературы. Грибоедов читал нам наизусть отрывки, и самые холодные люди были растроганы жалобами матери, требующей возврата сына у своего господина. Трагедия сия погибла вместе с автором!..» («Сын Отечества и Северный Архив» 1830, ч. 131, т. IX, № 1, стр. 28 — 30).

Духи-ведьмы Али и их речи близко напоминают ведьм в «Макбете» Шекспира, действие I, сцена третья, действ. III, сцена пятая, и действ. IV, сцена первая. Д.А. Смирновв своих комментариях к «Грузинской ночи» («Русское Слово» 1859, № 5, стр. 89) приводит из статьи Березнова о грузинской медицине следующую характеристику духов Али: «Есть молитва, в которой гном, известный у грузин под именем Али (буквально — пламень), обрисован рельефно. По народному поверью, Али — дух женского пола, и он в особенности преследует родильниц; часто является он им в образе повивальных бабок, умерщвляет дитя, а родильницу уводит и бросает в реку... Сказывают, были и теперь будто бы есть неустрашимые люди, которым удавалось поймать Али и держать ее несколько лет в услужении; уверяют, что она невольно делается рабой того, кто отрежет у ней косу, а так как Али часто расчесывает свои волосы на пустынном берегу реки, то это можно сделать при известных условиях». У Али «зубы словно кабаньи клыки, а коса во весь рост, и говорит-то она хотя языком человеческим, но все наоборот, и вся она создана будто наизнанку, и все члены у ней будто выворотные».

Время написания «Грузинской ночи» Булгарин относит к последнему пребыванию Грибоедова в Грузии. Он приехал в Тифлис 3-го сентября 1826 года и пробыл там до 12-го мая 1827 г., когда вместе с Паскевичем выехал в эриванский поход. К этому приезду и следует приурочить написание пьесы; возможно, конечно, что и в походе и затем среди переговоров с Аббасом-Мирзою поэт «в часы досуга» (очень редкого) возвращался к обработке «Грузинской ночи» (См.: Н.К. Пиксанов. А.С. Грибоедов. Биографический очерк. С. 302 — 303).

По данным, приведенным в книге известного грузинского ученого В.С. Шадури, Д.Г. Эристов (Эристави) в предисловии пишет: «Известно, что автограф [«Горе от ума» Грибоедова находился у князя Александра Церетели. Известный грузинский поэт Ак. Р. Церетели передал нам, что он сам видел эту рукопись у князя Александра] Церетели вместе с оконченной поэмой «Грузинская ночь».

Этим свидетельствам противоречит рассказ Ф.В. Булгарина, по которому Грибоедов написал лишь план трагедии и несколько сцен.

Таким образом, показания о законченности «Грузинской ночи» противоречивы. До нас дошли лишь фрагменты трагедии, по которым трудно судить, какой она была бы в завершенном виде; однако и на основе сохранившихся отрывков можно сказать, что Грибоедов поставил в этой трагедии проблему крепостного права как социального зла. В ней с исключительной силой обрисованы столкновения двух социально противостоящих людей — князя К. и крепостной женщины Т.

В.С. Шадури пишет о произведении Грибоедова: «Грузинская ночь» — первое произведение о крепостном праве в Грузии. Ни в русской, ни в грузинской литературе не было до него ни одного рассказа, стихотворения или пьесы о «постыдном рабстве глехов» и чудовищном произволе «тавадов».

В «Грузинской ночи» глубоко раскрываются основные социальные конфликты тогдашней Грузии, причем тема воплощается в типично грузинских образах. Это произведение свидетельствует о хорошем знании автором социальной жизни Грузии и грузинского фольклора. О типичности и реальности изображенных Грибоедовым картин крепостного произвола свидетельствуют многие исторические документы, а также произведения грузинских писателей («Сурамская крепость» Д. Чонкадзе, «Разбойник Како» И. Чавчавадзе и др.). «Али», о которых говорится в «Грузинской ночи», часто встречаются в грузинском фольклоре и литературе («Разбитое сердце» Ш. Арагвиспирели, «Али» Н. Ломоури и др.)…

В.Г. Белинский писал, что если бы Грибоедов успел написать другое произведение, «оно далеко оставило бы за собой «Горе от ума».

Великий критик тогда не знал, что в 1828 году в литературных кругах Петербурга, в присутствии Пушкина, Грибоедов читал отрывки из «Грузинской ночи», вызвавшие восторженные отзывы современников.

«Грибоедов только попробовал перо на комедии «Горе от ума», — заявил после этого чтения один из современников, — он займет такую ступень в литературе, до которой еще никто не приближался у нас». Другой современник драматурга, Н.М. Языков, сообщал брату Александру: «Булгарин говорит, что Грибоедов написал трагедию, какой не бывало под солнцем» (В. Шадури. Там, где вьется Алазань. — Тбилиси, 1977. С. 105 — 106).