Одна из них

Спешу родильнице помочь,

Чтоб задушить греха рожденье.

Другие

А мы в загорские края,

Где пир пируют кровопийцы.

Последняя

Там замок есть... Там сяду я

На смертный одр отцеубийцы.

АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ПУШКИН (1799 —1837)

Биография и творчество Пушкина тесно связаны со Ставропольем и Кавказским краем. После окончания Царскосельского лицея, находясь в Петербурге, Пушкин вызвал резкое недовольство правительства своими вольнолюбивыми и обличительными стихами («К Чаадаеву», «Вольность», «Деревня», «Сказки (Noel)», эпиграммы«На Аракчеева», «На архимандрита Фотия», «Двум Александрам Павловичам» и др.).

Двум Александрам Павловичам

Романов и Зернов лихой,

Вы сходны меж собою.

Зернов! Хромаешь ты ногой,

Романов головою.

Но что, найду ль довольно сил

Сравненье кончить шпицом?

Тот в кухне нос переломил,

А тот под Австерлицем.

* * *

На Аракчеева

Всей России притеснитель,

Губернаторов мучитель

И Совета он учитель,

А царю он — друг и брат.

Полон злобы, полон мести,

Без ума, без чувств, без чести,

Кто же он? Преданный без лести,

<...> грошевой солдат.

В записках И. Пущина, самого близкого лицейского друга Пушкина, имеется свидетельство: «Е.А. Энгельгардт [второй директор Царскосельского лицея, после смерти В.Ф. Малиновского, при котором был открыт лицей. — Т.Ч.] рассказал мне, что государь встретил его в саду и пригласил с ним пройтись. «Энгельгардт, — сказал ему государь, — Пушкина надобно сослать в Сибирь… Он наводнил Россию возмутительными стихами: вся молодежь наизусть их читает». Вспоминает Федор Иванович Глинка, поэт, один из приятелей Пушкина, близкий к декабристам человек:

«Рано утром выхожу я из своей квартиры (на Театральной площади) и вижу Пушкина, идущего мне навстречу. Он был, как и всегда, бодр и свеж; но обычная (по крайней мере, при встречах со мною) улыбка не играла на его лице, и легкий оттенок бледности на щеках.

— Я к вам.

— А я от себя!

И мы пошли вдоль площади, Пушкин заговорил первый:

— Я шел к Вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих (под моим именем) пьесах, разбежавшихся по рукам, дошел до правительства. Вчера, когда я возвратился поздно домой, мой старый дядька объявил, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьдесят рублей, прося дать ему почитать моих сочинений, и уверяя, что скоро принесет их назад. Но мой верный старик не согласился, а я взял да сжег все мои бумаги. При этом рассказе я тотчас узнал Фогеля [Aгент тайной полиции, для виду числившийся чиновником общей полиции. — Т.Ч.] с его проделками.

— Теперь, — продолжал Пушкин, немного озабоченный, — меня требуют к Милорадовичу! [М.А. Милорадович (1771 — 1825) — в то время военный генерал-губернатор Петербурга. — Т.Ч.]. Я его знаю по публике, но не знаю, как и что будет и с чего с ним взяться?.. Вот я и шел посоветоваться с вами...

Мы остановились и обсуждали дело со всех сторон. В заключение я сказал ему: — Идите прямо к Милорадовичу, не смущаясь и без всякого опасения. Он не поэт; но в душе и рыцарских его выходках у него много романтизма и поэзии: его не понимают! Идите и положитесь, безусловно, на благородство его души: он не употребит во зло вашей доверенности.

Тут, еще поговорив немножко, мы расстались: Пушкин пошел к Милорадовичу, а мне путь лежал в другое место.

Часа через три явился и я к Милорадовичу, при котором как при генерал-губернаторе состоял я, по высочайшему повелению, по особым поручениям, в чине полковника гвардии. Лишь только ступил я на порог кабинета, Милорадович, лежавший на своем зеленом диване, окутанный дорогими шалями, закричал мне навстречу:

— Знаешь, душа моя! (это его поговорка) у меня сейчас был Пушкин! Мне ведь велено взять его и забрать все его бумаги; но я счел более деликатным (это тоже любимое его выражение) пригласить его к себе и уже от него самого вытребовать бумаги. Вот он и явился, очень спокоен, со светлым лицом, и когда я спросил о бумагах, он отвечал: «Граф! Все мои стихи сожжены! — у меня ничего не найдется на квартире; но если вам угодно, все найдется здесь (указал пальцем на свой лоб). Прикажите подать бумаги, я напишу все, что когда-либо написано мною (разумеется, кроме печатного) с отметкою, что мое и что разошлось под моим именем». Подали бумаги. Пушкин сел и писал, писал... и написал целую тетрадь... Вот она (указывая на стол у окна), полюбуйтесь... Завтра я отвезу ее государю. А знаешь ли? — Пушкин пленил меня своим благородным тоном и манерою (это тоже его словцо) обхождения...

На другой день я постарался прийти к Милорадовичу поранее и поджидал возвращения его от государя. Он возвратился, и первым словом его было:

— Ну, вот дело Пушкина и решено!

Разоблачившись потом от мундирной формы, он продолжал:

— Я пошел к государю со своим сокровищем, подал ему тетрадь и сказал: «Здесь все, что разбрелось в публике, но вам, государь, лучше этого не читать!» Государь улыбнулся на мою заботливость. Потом я рассказал подробно, как у нас дело было. Государь слушал внимательно, и, наконец, спросил: «А что же ты сделал с автором?» — Я?.. — сказал Милорадович, — я объявил ему от имени вашего величества прощение!.. Тут мне показалась, — продолжал Милорадович, — что государь слегка нахмурился. Помолчав немного, государь с живостью сказал: «Не рано ли?!» Потом, еще подумав, прибавил: «Ну, коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и, с соответствующим чином и с соблюдением возможной благовидности, отправить его на службу на юг».

Вот как было дело. Между тем, в промежутке двух суток, разнеслось по городу, что Пушкина берут и ссылают. Гнедич [Н.И. Гнедич (1784 — 1833) — поэт и переводчик, издатель первых поэм Пушкина, автор русского перевода «Илиады» Гомера. — Т.Ч.], с заплаканными глазами (я сам застал его в слезах), бросился к Оленину [А.Н. Оленин (1763 — 1843) — президент Академии художеств. — Т.Ч.], Карамзин, как говорили, обратился к государыне, а (незабвенный для меня) Чаадаев хлопотал у Васильчикова [И.В. Васильчиков (1774 — 1847) — государственный деятель, приближенный царя. — Т.Ч.], и всякий старался замолвить слово за Пушкина. Но слова шли своею дорогою, а дело исполнилось буквально по решению...».

Забытый светом и молвою,

Далече от брегов Невы,

Теперь я вижу пред собою

Кавказа гордые главы.

Над их вершинами крутыми,

На скате каменных стремнин,

Питаюсь чувствами немыми

И чудной прелестью картин

Природы дикой и угрюмой...

(«Руслан и Людмила». Эпилог)

Маршрут первой поездки Пушкина на Кавказ:

Петербург — Екатеринослав (Днепропетровск) — Мариуполь (прибой Азовского моря) — Ставрополь — Георгиевск — Горячие Воды (Пятигорск) — Кишинев.

В мае 1820 г. его высылают в Екатеринослав в распоряжение главного попечителя колонистов Южного края И.Н. Инзова.

В Георгиевске, недалеко от Ставрополя, Раевский-старший провел свое детство и юность с матерью и отчимом, суворовским генералом. В январе 1793 г. он был назначен командиром Нижегородского драгунского полка, стоявшего в Георгиевске. В 1805 г. Раевские были гостями донского атамана Денисова. В соборе Старочеркасска им показали цепи, в которые когда-то заковали Степана Разина. Теперь, в 1820 г., Н.Н. Раевский, посетив эти места, многого не узнал и не нашел дома в Георгиевске, где родился его старший сын Александр. Пушкин и Н. Раевский-младший, с которым поэт подружился, слушали рассказы генерала о прошлой кавказской жизни. Генерал приехал на Кавказ для ознакомления с состоянием русских войск на окраине империи (в Георгиевске был в это время центр Кавказской линии) и для лечения. Ставрополь, по мнению путешественников, — лучшее для здоровья место во всей Кавказской губернии (Архив Раевских / Изд. П.М. Раевского; ред. и прим. Б.Л. Модзалевского. – СПб., 1908 – 1915. – Т. I, с. 522).

Маршрут первой поездки Пушкина на Кавказ по Ставрополью: 2 июня 1820 г. из ст. Старочеркасской, переправившись на шлюпке через Дон, выезжают на тракт Новочеркасск — Ставрополь; 4 июня — Ставрополь, ночевка на ст. Саблинской (40 верст от Георгиевска), 5 июня — Георгиевск, затем дорога в Пятигорск. Старшего Раевского везде встречают с почетом. Для сопровождения генерала Раевского и его спутников был снаряжен конвой в 60 казаков с пушкой. Незадолго до их приезда произошла крупная стычка казаков и горцев на Лысогорском посту у Горячих Вод. Ходило множество рассказов о разбойничьих нападениях горцев. В Константиногорске Пушкин вписал себя в книгу приезжих как «недоросля», за что получил сердитый выговор Раевского-старшего. В секретных документах — сообщение о посещении поверенного в делах Великобритании в Персии капитана Джорджа Виллока, предполагавшего ознакомиться с положением дел в Чечне и Дагестане: «приходили… лейб-гвардии ротмистр Ник. Ник. Раевский и недоросль, находившийся в свите его высокопревосходительства генерала Раевского, Александр Сергеевич Пушкин» (Анненков П.В. Материалы для биографии А.С. Пушкина. – СПб., 1855, с. 73).

Через Горячие Воды все приезжают в Железноводск. В июле во время одной из остановок у духанщика Пушкин слушает рассказ старого инвалида о его пребывании в плену у черкесов. Рассказ этот дает Пушкину материал для поэмы «Кавказский пленник».

***

Мотив плена к этому времени стал приобретать смысл романтического сюжетного выражения идеи свободы и сильной личности. Начало ему было положено во французской литературе и связано с именем Ксавье де Местра. Поэт, художник, родившийся на Юге Франции, Ксавье де Местр сражался против Наполеона, уехал в Россию, был в армии Суворова в 1790-е годы, участвовал в знаменитом переходе через Альпы, в русско-персидской войне на Кавказе, потом воевал в армии Кутузова в 1812 г. Поездка К. де Местра на Кавказ была вызвана стремлением добиться чинов, необходимых ему для брака с Софьей Ивановной Загряжской, именитой русской дворянкой (родственницей А.С. Пушкина; дочь Н.Н. Гончаровой от второго брака с генералом Ланским Арапова оставила о нём свои воспоминания. — Т.Ч.), что и состоялось, и де Местр провел последние годы своей жизни в имении Ланских Стрельне под Петербургом. Популярным в России было его стихотворение «Бабочка», известное в переводе В.А. Жуковского как «Узник к мотыльку, влетевшему в его темницу». На Кавказе де Местр пробыл два года, получил чин генерал-майора, а в 1812 году был отозван для службы в армии Багратиона. «В самом начале своего путешествия по Кавказу, — пишет в своей работеМ.А. Тахо-Годи, изучавшая мотив плена в русской литературе, — де Местр в крепости Владикавказ познакомился с ее комендантом — своим земляком генералом Дельпоццо, побывавшим в плену у чеченцев. Так Ксавье собственными глазами видел кавказского пленника, что и натолкнуло его на сюжет повести «Кавказские пленники». Та же история пленения Дельпоццо была годом позже описана в книге Фредерики Фрейганг (жены русского посланника Вильгельма Фрейганга, который был сослуживцем де Местра) «Письма о Кавказе и Грузии» [о чем есть сведения в книге Л.П. Семенова «Пушкин на Кавказе». – Т.Ч. ].

Л.П. Семенов в книге «Пушкин на Кавказе» указал еще в 1937 г. на необычайное сходство сюжета повести К. де Местра «Кавказские пленники» с историей пленения генерала Дельпоццо чеченцами, приведенной в книге Фредерики Фрейганг «Письма о Кавказе и Грузии». Но книга Фрейганг вышла на год позже повести де Местра. Поэтому Семенов считал возможной встречу де Местра с семьей Фрейганг на Кавказе, где он мог услышать об этом эпизоде. М.А. Тахо-Годи установила, что де Местр и русский дипломат Вильгельм Фрейганг были сослуживцами. Оба сопровождали главнокомандующего Грузии и расположенных там войск маркиза Паулуччи — опять-таки еще одного земляка де Местра — в его поездке на Кавказ. К тому же и Фрейганги, и де Местр слышали эти рассказы из первых уст. Так, Фредерике рассказал о своем пленении сам генерал Дельпоццо, комендант Владикавказа, 6 ноября 1811 г., когда она останавливалась в крепости. К.де Местр познакомился с комендантом еще раньше, когда проезжал через Владикавказ в середине или конце июля 1810 года. Исследовательницей найдено свидетельство о личном знакомстве Ксавье с Дельпоццо. Это письмо Ксавье к старшему брату Жозефу от 4 февраля 1811 г., опубликованное в 1902 г. во французском католическом журнале «Корреспондан». Ксавье восхищен своим земляком, пьемонтцем Дельпоццо. По его словам, Дельпоццо — «человек выдающийся во всех отношениях»: «Он известен своей безупречной честностью, чем заслужил доверие этого дикого народа, у которого даже был в плену. Общность «Писем о Кавказе и Грузии» Фрейганг и повести де Местра «Кавказские пленники» — в достоверности эпизода, услышанного от одного и того же человека.