История политических и правовых учений_под ред Нерсесянца В.С_Учебник_2004 -944с

864	Глава 20. Россия в XX в.

Однако подобные суждения Бердяева об отдельных позитивных аспектах государства и закона и возможностях согласования требований права с государством и законом не получили у него последовательной концептуальной разработки и по существу находятся в противоречии с основными принципами и положениями его религиозно-философского учения о свободе. «Священная основа» права из-за своей нестыкуемости с посюсторонним грешным миром не становится и в принципе не может стать (в рамках бердяевского христианского персонализма) реальной основой для земного государства и закона, их совершенствования и развития.

Восхваляемая Бердяевым правда христианского персонализма (в том числе — свободы личности и ее неотчуждаемых прав), с пророческой бескомпромиссностью отрицающая земной мир зла, в ее негативном отношении к государству и его закону (позитивному праву) во многих аспектах трудно отличима от анархизма.

Бердяев постоянно открещивался от такого толкования его позиции и подчеркивал, что «отвержение государства как зла и неправды не есть отрицание всякой системы управления, всякой общественной организации и гармонизации жизни во имя положительных начал». Но то же самое может сказать и любой другой идеолог анархизма. Тем более, что и сам Бердяев, наряду со злом анархии, прямо признавал и правду анархизма: «В анархизме есть доля правды. Анархизм совершенно не применим к нашему грешному миру, который подлежит закону, и анархическая утопия есть ложь и прельщение. Но совершенную жизнь, Царство Божье можно мыслить лишь анархически, что и есть апофатическое мышление о Царстве Божьем, единственное истинное, в котором устраняется всякое сходство с царством кесаря, с царством этого мира и достигается отрешенность».

Но это апофатическое (отрицательное) религиозно-фило- софское мышление применительно к объективному миру (государству, закону и т. д.) как раз и означает его религиозно-фи- лософское отрицание, т. е. религиозный анархизм и его обоснование. И если, отступая от этого, Бердяев все же признает в социально-прагматической плоскости (в виде вынужденной уступки злому и грешному миру) определенную необходимость им же философски отвергаемых феноменов объективного мира, то это, как минимум, свидетельствует о непоследовательности

6. Политико-правовые учения юристов русского зарубежья

869

христианского претворения государственности силою церковности остается во всей силе и без всяких ограничений и в эпоху отделения церкви от государства, ставшего «правовым», ибо это отделение остается только внешним, но не внутренним».

Рассматривая историю православия в его взаимоотношениях с государством, партиями и политическими режимами, Булгаков приходит к выводу, что «вообще, связывать православие, которое есть религия свободы, с реакционными политическими стремлениями представляет собой вопиющее противоречие», которое находит для себя объяснение в истории, но не в догматике христианства. Тот факт, что в течение долгих веков православие было связано с монархией (как политическим режимом), которая «оказывала незаменимые услуги церкви, хотя и наносила ей тяжелые раны», обернулся в конечном счете исторической трагедией православия, воплотившейся как в падении Византии, так и в современной России. И объясняется это именно «нарушением равновесия в отношениях церкви и государства». Православие обладает рядом свойств, которые имеют важность для его отношения к социальной проблеме. Соборный дух его, который на языке мирском зовется демократизмом, не есть демократия. Однако отсутствие здесь «князей церкви» (несмотря на наличие иерархизма) с церковным монархом — папой во главе делает его «более народным, более благоприятствующим духу экономической демократии».

Православию не свойственны те задания (функции) клерикализма, которые неизбежно оказываются присущими «воинствующему империализму католичества». Так называемый католический социализм неизбежно является средством для сохранения и расширения влияния церковной организации с папой во главе. Этот мотив почти отсутствует в православии, которое стремится расширить свое влияние только на души.

Вопросы социального христианства, по толкованию Булгакова, должны существовать для православия в некотором обособленном виде — «сами по себе, как дело его собственного самоопределения и его проповеди в мире». Еще пророки Израиля имели в составе своей проповеди социальные мотивы, вот почему в них не без оснований видят ранних провозвестников социального христианства на ветхозаветной основе. Но дух пророчества не угас в христианской церкви.

На протяжении многовекового существования христианской церкви, особенно в XIX в., и на Востоке, и на Западе возника-