Дегтярев

1996_3_9


ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ КАК РЕГУЛЯТИВНЫЙ МЕХАНИЗМ СОЦИАЛЬНОГО ОБЩЕНИЯ
А. А. Дегтярев
ДЕГТЯРЕВ Андрей Алексеевич, кандидат философских наук, доцент кафедры
политологии и социологии политических процессов социологического факультета МГУ
им. М. В. Ломоносова.
Разгадка парадоксов властных отношений составляет излюбленное занятие каждого
политолога, также как приращение всякого нового знания о природе власти и
механизмах властвования является едва ли не самой главной задачей
фундаментальной политологии*. Первые попытки разобраться в парадоксах и
механизмах политической власти были предприняты еще в ранний период политической
истории Индии, Китая и Греции. Например то, что древнегреческое слово "архе",
обозначавшее "власть" или "главенство", имело и другое значение — первоначало
или первопричина, — по-видимому, было не случайным совпадением, но смутной
догадкой о природе власти.
* Обстоятельный анализ ряда дискуссионных проблем современной политической
теории, связанных с разработкой концепции власти содержится в статье Т. Болла
"Власть", опубликованной в журнале "Полис" в №5 за 1993г.
В своей истории Россия неоднократно сталкивалась с действием как созидательных,
так и разрушительных, а порой и просто демонических сил власти. Недавнее прошлое
нашего Отечества прекрасно иллюстрирует всю двойственность этого феномена.
Тоталитарная диктатура усилиями безжалостных репрессий лишила жизни миллионы
россиян, и при этом все ее преступления были совершены во имя и от имени народа.
Вопрос о том, кому принадлежала, да и реально принадлежит власть в нашей стране:
народу или господствующему классу, номенклатуре или мафии, экономической элите
или кучке честолюбцев из политического истеблишмента — до сих пор вызывает
острые научные и политические дискуссии. Однако любой осмысленный разговор о
проблеме власти будет возможен только при учете концептуальных попыток ее
разрешения в истории и теории политики. Кратким рассмотрением наиболее
оригинальных из них мы предварим самостоятельный анализ данной проблемы.
КАТЕГОРИЯ ВЛАСТИ В РАЗВИТИИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
Парадокс политической власти, способной оборачиваться для человека одновременно
и целесообразной силой, и злой волей, во все времена занимал умы философов и
писателей. Аристотель и Шекспир, Гете и Гегель, Ницше и Достоевский, Фуко и
Кафка в философских категориях или художественных образах пытались приоткрыть
завесу над этим, далеко еще не познанным, феноменом жизни общества и человека.
Почему власть играет двойственную, амбивалентную роль, выступая то как
необходимый механизм управления обществом, то как злая и дегуманизированная
сила, приводящая к эксцессам, подобным тем, что произошли два десятилетия назад
в Кампучии, где "революционный режим" от имени народной власти уничтожил едва ли
не треть или четверть населения страны ?
Именно эта противоречивая двойственность власти является важнейшей проблемой
практически для всех влиятельных концепций власти, определяя направление
исследований ее природы в истории социально-политической мысли. Большинство
трактовок политической власти, а также самих определений категории "власть" в
ранней истории социально-политической мысли в первую очередь связывают ее
функциональное значение с необходимым порядком и согласием между людьми,
оптимальным управлением и целесообразным регулированием человеческих отношений.
Уже в Древнем Китае Конфуций и Мо-Цзы, обращая внимание на божественную и
естественную стороны происхождения власти, обосновывали необходимость ее
существования как механизма поддержания порядка в общении между людьми,
регулирующего отношения управляющих и управляемых. Конфуций (551-479 гг. до н.
э. ) признавал божественный характер происхождения власти. Следуя
патриархально-патерналистскому ее пониманию, он уподоблял иерархическую власть
императора над подданными отеческой власти старшего главы семьи или рода над
младшими его членами. Мо-Цзы (479-400 гг. до н. э. ) придерживался более
рационалистической концепции природы власти, явившись едва ли ни первым
мыслителем, в самом общем виде высказывавшим идею ее "естественного
происхождения" путем некого подобия "общественного договора". Происхождение
государственной власти Мо-Цзы описывал таким образом. Стремясь преодолеть
социальный хаос (который делал людей похожими на диких зверей) и создать единую
систему общественного правления, люди выбрали своим властителем самого мудрого и
добродетельного человека Поднебесной, назвав его "Сыном Неба". Из близкого
Мо-Цзы взгляда на сущность политической власти исходил и Аристотель,
утверждавший в своей работе "Политика", что властный механизм необходим для
организации и регулирования "общения между людьми", поскольку "верховная власть
повсюду связана с порядком государственного управления... " (1). В том же
трактате Аристотель (в отличие от Конфуция) разводил господскую и семейную
власть с понятием власти общественной или политической.
Уже в Новое время понимание государственной власти как целесообразного механизма
нашло более развернутое обоснование в теории "общественного договора". Так,
например, Т. Гоббс писал о необходимости организации общей власти путем
соглашения "каждого человека с каждым другим" для преодоления естественного
состояния "войны всех против всех". По мнению Гоббса, общая власть "может быть
воздвигнута только одним путем, а именно путем сосредоточения всей власти и силы
в одном человеке или в собрании людей, которое большинством голосов могло свести
все воли граждан в единую волю" (2). Идею "общественного договора" принимал и Ж.
-Ж. Руссо, наделяя, однако, властью не единоличного государя-суверена, а
народную ассоциацию, выражающую общую волю всего народа как равнодействующую
частных воль людей.
Но уже в раннюю эпоху истории политической мысли была замечена и обратная
сторона феномена власти. Тот же Аристотель (а позднее Монтескье) указывал на
опасность злоупотребления властью лиц, ею наделенных, использования ими властных
возможностей для своей частной пользы, а не для общего блага. Рецепты
преодолений властного отчуждения предлагались самые разные: от проектов
"смешанной власти" (Полибий, Макиавелли), "разделения властей" (Локк,
Монтескье), "сдержек и противовесов" (Джефферсон, Гамильтон) до идеи полной
ликвидации системы государственно-публичной власти вместе с самим государством
(Годвин и Штирнер, Бакунин и Кропоткин) (3). Г. -В. -Ф. Гегель, определяя
государственную власть как "всеобщую субстанциональную волю", вместе с тем, для
пользы гражданского общества и оптимизации управления, считал необходимым
известную специализацию власти, деля ее на законодательную, отражающую общие
интересы, правительственную, связывающую общее с отдельными, особенными
случаями, и, наконец, княжескую власть, объединяющую всеобщее, особенное и
специфическое начала в единую систему государственного механизма, приобретающего
в силу этого способность преодолевать узость эгоистических интересов.
Современные концепции власти можно проклассифицировать по ряду оснований. Прежде
всего, концептуальные подходы к интерпретации политической власти, с известной
долей условности и относительности, можно разделить при самом общем
логико-гносеологическом анализе на два больших класса: 1)
атрибутивно-субстанциальные, трактующие власть как атрибут, субстанциональное
свойство субъекта, а то и просто как самодостаточный "предмет" или "вещь"; 2)
реляционные, описывающие власть как социальное отношение или взаимодействие на
элементарном и на сложном коммуникативном уровнях. Атрибутивно-субстанциальные
подходы к осмыслению власти, в свою очередь, можно подразделить на: 1)
потенциально-волевые; 2) инструментально-силовые и, с известной оговоркой, 3)
структурно-функциональные концепции*.
* Мы прекрасно понимаем всю меру условности и конвенциональности подобного
деления, поскольку, во-первых, в различных подходах можно при желании найти как
"атрибутивные", так и "субстанциальные" дефиниции власти (как, к примеру, в
бихевиоризме), и, во-вторых, многое зависит от способа интерпретации тех или
иных высказываний (например, воля может быть определена как "свойство" или как
"отношение"). Тем не менее в ограниченных интересах нашего анализа можно
позволить себе использовать это деление как некий таксономический прием.
Потенциально-волевые концепции исходят из определения власти как способности или
возможности навязывания воли каким-либо политическим субъектом. Такой подход был
особенно влиятелен в традиции немецкой политической мысли. Гегель и Маркс, Фихте
и Шопенгауэр, Ницше и Вебер использовали понятия "волевого свойства" или
"волевой способности" в самых разных, порой даже когнитивно полярных
определениях власти (таких, как, например, "воля экономически господствующего
класса" К. Маркса или "энергия и воля сверхчеловека" Ф. Ницше и т. д. ). По
классическому определению Вебера, власть представляет собой "любую возможность
проводить внутри данных общественных отношений собственную волю, даже вопреки
сопротивлению, вне зависимости от того, на чем такая возможность основывается"
(4). Строго говоря, такое определение власти при желании можно интерпретировать
и как "волевое отношение", но акценты у Вебера, также как и у Гегеля или у
Маркса, все же смещаются на трактовку ее как некоего потенциала политического
субъекта, обладающего особыми субстанциональными качествами носителя власти.
Во многих волевых определениях и подходах к власти ставится вопрос о средствах
ее реализации и способах "распредмечивания". Это позволяет выделить
специфическую инструментально-силовую концепцию власти, связанную прежде всего с
англо-американской традицией. Уже в "Левиафане" Гоббса власть, которой обладает
суверен, описывается не столько как некий абстрактный потенциал, сколько как
реальное средство принуждения, форма силового воздействия. "Определение власти
Т. Гоббса, в котором чувствуется влияние механики, является инструментальным.
Для Гоббса власть — это скорее "власть сделать", чем "власть над людьми", она
направлена к объектам делания, к результатам деятельности... " (5). Трактовки
феномена власти как реальной силы** (т. е. средства реализации воли)
придерживаются и сторонники "силовой модели" власти англо-американской школы
"политического реализма", которые и во внутренней (Д. Кэтлин), и в международной
(Г. Моргентау) политике определяют власть как силовое воздействие политического
субъекта, контролирующего определенные ресурсы и при необходимости использующего
даже прямое насилие.
** Одним из первых, кто определил власть как "силовое распредмечивание", а также
обнаружил ее важнейший признак в контроле над ресурсами, был в 30-е годы
американский политолог Ч. Мерриэм.
И наконец, в современной политической теории разработаны системная и
структурно-функциональная концепции власти, связанные, прежде всего, с работами
Т. Парсонса, Д. Истона, Г. Алмонда, М. Крозье и др. По Парсонсу, власть скорее
всего представляет собой особенное интегративное свойство социальной системы,
имеющее целью поддержание ее целостности, координацию общих коллективных целей с
интересами отдельных элементов, а также обеспечивающее функциональную
взаимозависимость подсистем общества на основе консенсуса граждан и
легитимизации лидерства (6).
С атрибутивно-субстанциальными концепциями власти тесно соседствуют реляционные,
трактующие власть с помощью категории "социальных отношений". Надо сказать, что
эти подходы достаточно тесно переплетаются между собой (как, например, в
бихевиоризме). Поведенческий (бихевиористский) подход*** редуцирует все
многообразие властного общения к элементарным микроотношениям между поведениями
двух индивидов-акторов и соответствующим влияниям одного на другое. Бихевиористы
Г. Лассуэлл и А. Каплан, включая в конструкцию власти такие компоненты и
признаки, как: 1) контроль над ценными ресурсами, 2) участие в принятии решений
и 3) обладание влиянием, определяют власть в качестве отношения двух акторов
следующим образом: "А имеет власть над В в отношении ценностей К, если А
участвует в принятии решений, влияющих на политику В, связанную с ценностями К"
(7). Таким образом, власть становится отношением двух поведений и влияний, при
котором одна сторона навязывает другой свое решение.
*** Данный термин восходит к англо-американскому behavioralism, обозначающему
особый методологический подход в политологии США, составивший целый этап ее
развития в XX в
К этим концепциям примыкают и т. н. интеракционистские теории, согласно которым
властное отношение выполняет роль особого способа обмена ресурсами между людьми
(П. Блау) или асимметричного взаимодействия со сменой ролей авторов при разделе
зон влияния (Д. Ронг), а также основного "стабилизатора" в совокупной системе
общественных отношений, обеспечивающего посредством регулирования постоянно
возникающих конфликтов по поводу распределения и перераспределения материальных,
идеологических и других ресурсов (Р. Дарендорф, Л. Козер и др. ) социальное
равновесие и политический консенсус.
Наконец, к наиболее сложным и комбинированным подходам можно отнести
коммуникативные (Х. Арендт, Ю. Хабермас), а также постструктуралистские (или
неоструктуралистские} (М. Фуко, П. Бурдье) модели власти, рассматривающие ее как
многократно опосредованный и иерархизированный механизм общения между людьми,
разворачивающегося в социальном поле и пространстве коммуникаций. Арендт
отмечает в связи с этим, что власть — это не собственность или свойство
отдельного политического субъекта, а многостороннее институциональное общение.
Возникновение власти как социального феномена обусловлено необходимостью
согласования общественных действий людей при преобладании совместного интереса
над частным. Не артикулируя такой, несколько идеальный, принцип властного
консенсуса, Хабермас отстаивает точку зрения, что власть является тем
макромеханизмом опосредования возникающих противоречий между публичной и частной
сферами жизни, который наряду с деньгами обеспечивает воспроизводство
естественных каналов коммуникаций между политическими субъектами (8).
Что касается новейших постструктуралистских (или неоструктуралистских) концепций
"археологии и генеалогии власти" Фуко и "поля власти" Бурдье, то их объединяет
не субстанционально-атрибутивное, а скорее реляционное видение власти как
отношения и общения. Фуко отмечает, что власть представляет собой не просто
отношение субъектов, а своего рода модальность общения, т. е. "отношение
отношений", неперсонифицированное и неовеществленное, поскольку его субъекты
находятся каждый момент в постоянно изменяющихся энергетических линиях
напряжений и соотношениях взаимных сил. В чём-то дополняя эту мысль, Бурдье
обосновывает собственное понятие "символической власти", которое сводится им к
совокупности "капиталов" (экономических, культурных и т. д. ), распределяющихся
между агентами в соответствии с их позициями в "политическом поле", т. е. в
социальном пространстве, образуемом и конструируемом самой иерархией властных
отношений (9).
"ПОЛЯ" И "ПОЛЮСА" ВЛАСТИ И ВЛИЯНИЯ В ПОЛИТИКЕ
Специальный анализ политической власти как способа социального общения людей
усложняется наличием "смежного" понятия "влияния", образующего вместе с
категорией власти целый категориальный блок. Один из патриархов чикагской школы
бихевиоризма Ч. Мерриэм еще в 1934 г. писал о том, что категория "власть" имеет
целую "семью" родственных понятий. "В семье власти явно насчитывается больше
одного члена, и важно понять поэтому взаимоотношения между её отдельными
сочленами. Политическая власть даже не может претендовать на старшинство в этой
компании, хотя и предъявляет часто свои права на закрепленное титулом
превосходство. Братья и сестры власти столь многочисленны и агрессивны, что в
каждый момент они могут объединиться против обладателя короны, и если они это
сделают, то царствование высшего авторитета может быть поставлено под угрозу
"(10, с. 91-92). Далее, отмечал он, кроме официальной власти государства
существуют и другие "полюса силы", связанные с существующими параллельно иными
источниками влияния: лоббистскими группами, партиями, корпорациями, масс-медиа и
даже гангстерскими кланами. "Управление государством — это вещь, далеко не
всецело принадлежащая только самой себе, а являющаяся лишь одной из нескольких
систем контроля, каждая из которых обладает своим механизмом и организацией, а
когда представляется случай, то пытается и оказать влияние на официальный курс
государственного управления (курс, мой — А. Д. )" (там же). Таким образом, уже в
30-е годы Ч. Мерриэм различает в первом, самом общем приближении
"государственную (или публичную) власть" и "неофициальное влияние" в качестве
двух основных силовых полюсов на политическом поле.
Для понимания как самой природы властного общения, так и специфики современных
отношений между людьми по поводу государственной власти, необходимо коснуться и
вопроса о ее происхождении. Нередко упускается из виду, что политическая власть
в ее современной форме как власть государственно-публичная имеет не такую уж
длительную историю (всего около 5 тысячелетий) по сравнению с догосударственными
(т. н. потестарными, от позднелатинского "potestas" — власть) сегментированными
структурами управления и саморегулирования, существовавшими начиная с появления
в эпоху позднего (или верхнего) палеолита несколько тысяч лет назад
кроманьонского человека (homo sapiens). Кроме всего прочего, в пользу того, что
видовое понятие государственной власти по объему значительно уже, чем родовая
категория "власть", свидетельствует и появление на рубеже третьего тысячелетия
органов "надгосударственной" власти в лице законодательных (Европарламент) и
исполнительных (Комиссия Европейских Сообществ) институтов, полномочия которых
распространяются на территорию почти полутора десятка европейских стран. Итак,
можно сделать предварительный вывод о том, что категория "власть" в широком
смысле включает в себя и догосударственную (потестарную), и государственную
(публичную), а возможно даже и "надгосударственную" (постгосударственную) формы
властной организации и общения людей.
Генезис власти как механизма, регулирующего социальное общение, интересен для
анализа природы и феноменологии властных отношений. Ведь политической этнографии
известны примеры, когда сегментированные социальные структуры, хотя и довольно
примитивные, управлялись на началах относительно симметричного равенства,
избегая при этом резкой асимметрии и отчуждения, присущих современным отношениям
публичной власти. Встречаются и такие случаи, когда общины и вовсе обходились
без формальной власти старейшины, существуя на основе полного самоуправления (и
в этом смысле "самовластия"), т. е. саморегулирования коллективной жизни при
помощи взаимного влияния сородичей и соблюдения ими традиций и обычаев, не
обеспеченных наличием специального контролера-руководителя.
Но уже в первых ранних государствах асимметрия в отношениях между властью
управляющих и влиянием управляемых начинает резко усиливаться. Это ярко видно на
примере государственной истории Древнего Египта, когда вчерашний вождь племени
постепенно становится "князем"-номархом, а затем и фараоном, "живым богом",
симметричность отношений которого с рядовым крестьянином, образно говоря,
соответствовала бы дистанции и соотношению "между небом и землей". В результате
процесса политогенеза формируется государственно-публичная власть, как
радикально асимметричное и амбивалентное отношение между управляющими и
управляемыми, сразу поставившее государство и его подданных в разные "весовые
категории" по мерке их силового потенциала. Социальное общение и взаимное
влияние близких по крови, еще относительно равных по потестарному статусу и
рангу людей сменяются и дополняются отчужденными отношениями господства и
подчинения, опирающимися на специальный административный аппарат принуждения и
насилия.
Проблема существования в политике наряду с официальным центром власти многих
полюсов силы и соответствующих им зон влияния различных политических агентов
была обозначена еще в трудах Макиавелли, Гоббса и Локка. Во времена этих
мыслителей начинается постепенное движение от парадигмы своего рода
"государственного моноцентризма" в интерпретации политического поля к парадигме
"социального полицентризма", включавшей в рассмотрение активной политики
действия негосударственных и неэлитарных сил, движения социальных масс и
формирование тех или иных сегментов гражданского общества. Гоббс вводит в
"Левиафане" наряду с категорией "верховной власти" понятия "политических" и
"частных" тел, рассматривая их, однако, в орбите своего рода "геоцентрической"
системы государства, где они могут выступать лишь в качестве либо части самой
системы власти, либо незаконной силы "контрвласти". В современной политологии,
вероятно, наибольший вклад в разработку проблемы соотношения власти и влияния
внесли представители американской (Г. Лассуэлл, А. Каплан, Р. Даль, Д. Ронг) и
французской (М. Фуко, П. Бурдье) национальных школ социально-политической мысли.
Р. Даль отмечал, что одним из "пионеров" в разработке проблемы соотношения
власти и влияния и разграничения этих двух основных форм политических отношений
являются американские политологи — бихевиористы Лассуэлл и Каплан, исследовавшие
этот вопрос в конце 40-х — начале 50-х годов нынешнего столетия. Для них
"влияние" выступает в качестве родового понятия, а "власть" является одной из
его форм. Сфера (или поле) сил влияния гораздо шире достаточно ограниченного
поля (domain) и пространства (scope) действия институтов власти. Основным
признаком, отличающим "власть" от "влияния", являются строгие санкции или угроза
их применения со стороны государства. "Именно угроза применения санкций
отграничивает власть от влияния вообще. Власть это особый случай осуществления
влияния: она представляет собой процесс воздействия на политику других агентов с
помощью (актуальной или потенциальной угрозы) применения строгих санкций за
неподчинение объявленному политическому курсу" (7, с. 74-75).
Во многом следуя этому подходу и развивая идеи, высказанные ранее классиками
политического бихевиоризма, Даль рассматривает "власть" как одну из форм
отношений влияния, наряду с понятиями "контроль", "авторитет", "доминирование" и
пр. (11). Влияние, таким образом, представляет собой наиболее распространенное и
многообразное отношение в политике, которое проявляется и на микроуровне (в
отношениях межперсональных и внутригрупповых), и на уровне макрополитической
системы (взаимовлияния институтов). Власть и влияние Даль рассматривает как
соотносительные категории, выводя и определяя эту пару понятий друг через друга,
поскольку в действительной жизни партии и группы давления пытаются установить
контроль над органами государственной власти путем активного влияния на них
"снизу", и одновременно руководители государства используют властные полномочия
для того, чтобы регулировать в свою пользу ход партийной борьбы и ослабить
давление различных социальных групп. Такие достаточно сложные взаимоотношения
между властвованием управляющих и давлением управляемых сложились в ходе
длительного социального общения между ними, породившего современные регулятивные
механизмы публичной власти.
Интересный подход к анализу той же проблемы предложил американский социолог и
политолог Д. Ронг, разработавший концепцию "разделения зон влияния". Ронг в
своей концепции разделения сфер влияния, в основном следуя в русле американской
бихевиористской традиции, во многом разъясняет механизм взаимоотношения центров
власти и полюсов влияния. Что же такое власть и влияние по Ронгу? Во-первых,
власть представляет собой социальное взаимодействие (интеракцию) властвующих и
подвластных, в рамках которого они оказывают влияние друг на друга и постоянно
"оборачиваются", т. е. меняются ролями. В некоторых случаях одни полюса влияния
воздействуют на центр власти, а в других измерениях последние устанавливают свою
зону контроля. Таким образом, между различными политическими агентами
(государственными и негосударственными) происходит разделение сфер влияния и
распределения зон контроля над теми или иными ресурсами. Во-вторых, важным
элементом концепции Ронга является различение двух основных форм осуществления
власти: "интегральной", при которой используется лишь однополюсный,
централизованный контроль, и "интеркурсивной", допускающей множественность
полюсов влияния и разделения сфер контроля между сторонами (12).
Другим путем при объяснении зон властного общения пошли видные представители
французского постструктурализма М. Фуко и П. Бурдье. В своей "генеалогии власти"
Фуко ставит вопрос о тотальности структуры и стратегии власти, объемлющей в себе
все формы сопротивления ей, т. е. различные попытки сопротивления власти,
гражданского давления или прямого неповиновения. Иными словами тот, кто активно
включается в борьбу за власть, обязательно попадет в орбиту этой "тотальности".
Пространство властного общения состоит из силовых линий, в которых положение
агентов власти рассматривается как аккумуляция некой энергии в той или иной
точке пересечения силовых линий. "Другими словами, для Фуко не существует
сбалансированных отношений между субъектами власти, так как власть задается в
сложной ткани отношений отношений, где отношение между выделенными субъектами
множится и дублируется в других отношениях и позициях, которые могут составлять
другие субъекты событий или процессы" (13). Таким образом, все полюса контроля и
влияния находятся в едином поле власти, в рамках которого работает своего рода
"закон сохранения властной энергии".
Концепция "поля власти" П. Бурдье аккумулировала в себе немало из того подхода к
анализу властного общения, который был предложен его старшим коллегой (а в
чем-то и учителям) М. Фуко. Бурдье во многом развивает трактовку властного
общения как некого специфического поля (или измерения) в общем многомерном
пространстве структурированных позиций социальных агентов, роль и влияние
которых определяются их взаимным положением и диспозицией. Власть над социальным
полем состоит в обладании "капиталом", который, во-первых, складывается из
общего объема капиталов экономических, культурных, социальных и символических, и
во-вторых, имеет особую качественную консистенцию и конфигурацию. Француз Бурдье
в известном смысле заменяет понятием суммы и качества "капиталов" общепринятую в
американской политологии категорию "контроля над ресурсами". Он пишет, что
"позиция данного агента в социальном пространстве может определяться по его
позициям в различных полях, т. е. в распределении власти, активированной в
каждом отдельном поле. Это, главным образом, экономический капитал в его разных
видах, культурный капитал и социальный капитал, а также символический капитал,
обычно называемый престижем, репутацией, именем и т. п. " (14).
Проблема распределения акторов между двумя основными полюсами "власти" и
"влияния" в концепции политического поля Бурдье в значительной степени
снимается. И полей, и полюсов властных отношений оказывается слишком много, что
требует выдвижения не моноцентрического или биполярного, а полицентрического
(или полиполярного) подхода. Это подводит к выводу о необходимости разработки
именно многомерной и объемной модели властного общения, рабочую гипотезу которой
мы попытаемся рассмотреть в следующей главе.
ОБЩАЯ СТРУКТУРА ПУБЛИЧНОЙ ВЛАСТИ И ИСХОДНАЯ МОДЕЛЬ ВЛАСТНОГО ОБЩЕНИЯ
В результате проведенного выше краткого разбора концепций и генезиса
политической власти наиболее перспективным и обоснованным представляется тот
подход к изучению этого феномена, согласно которому власть в социуме может быть
определена скорее как регулятор общественных отношений ("отношение отношений" по
Фуко), механизм тотального социального общения (когда "каждый связан с каждым"),
своего рода "синергетический способ" человеческой самоорганизации и принцип
коллективного саморегулирования, чем принадлежащие кому-либо "вещь" или
"свойство", как это трактуется в некоторых "волевых" и "силовых" теоретических
конструкциях.
По данному поводу Аристотель не раз замечал, что политика — это упорядоченное
общение людей, становящихся "политическими" в силу гармонизации отношений между
социальным "целым" и его отдельными "частями", где обязательно присутствует
регулирующее начало или властный механизм. В "Политике" он писал об этом
универсальном или тотальном механизме социального общения так: "И во всем, что,
будучи составлено из нескольких частей, непрерывно связанных одна с другой или
разъединенных, составляет единое целое, сказывается властвующее начало и начало
подчиненное. Это общий закон природы и, как таковому, ему подчинены одушевлённые
существа" (1, с. 382). Но в отличие от достаточно простых отношений "господской
власти" (господина и раба, мужа и жены, отца и детей), Аристотель власть
публичную (общественную) считал наиболее совершенной и имеющей самую сложную
структуру.
Вероятно, в политической теории нет более сложного и запутанного вопроса, чем
выяснение структуры властных отношений. Под примерно одинаковым названием
"власть" скрываются десятки различных смысловых оттенков, отражающих самые
разные аспекты и компоненты этого сложнейшего социального механизма. Известный
французский социологи политолог Р. Арон, специально рассматривая структуру
власти в семантическом аспекте в разных языках (английском, немецком и
французском) в статье "Macht, Power, Puissance: проза или поэзия демократии?"
(1964 г. ) пришел к выводу, что власть является асимметричным, меж- и
надличностным отношением, понимание которого зависит от выбора измерения в
пространстве анализа ее социальной иерархии.
Ни в коей мере не беря на себя смелость в ограниченных рамках одной статьи
распутать все "гордиевы узлы" отношений внутри категориального блока власти,
попытаемся хотя бы на один шаг продвинуться в упорядочивании его понятийных
рядов. Опираясь на достаточно хорошо разработанные в специальной литературе
концепты, отражающие различные ипостаси и измерения объемного механизма
властного общения, мы предложим для осуществления некоего синтеза,
систематизации рассматриваемых видовых понятийных рядов и для дальнейшей
операционализации самой категории "политическая власть" рабочую концептуальную
гипотезу.
Вначале выделим базовые компоненты структуры общения в рамках
государственно-публичной власти: 1) агенты; 2) ценности; 3) способы
(инструментально-институционные) и 4) ресурсы. Взаимодействие между ними и
определяет, на наш взгляд, всю палитру отношений, выражаемых в русском языке
понятиями "господство" и "подчинение", "воля" и "сила", "контроль" и
"распределение", "руководство" и "лидерство", "управление" и "давление",
"властвование" и "влияние", "авторитет" и "насилие", и т. д. Эта совокупность
основных отношений и связей между компонентами властного общения частично
отражена на приведенной ниже схеме. Одним из исходных вопросов, которые
возникают в данном случае, является следующий: кто и в какой роли становится
участником властного общения и основным агентом властных отношений? Кто и при
каких условиях является властвующим, а кто собственно подвластным? Для ответа на
этот вопрос необходимо построить многомерную теоретико-логическую модель
властного общения, в которой было бы отражено центральное, сложное и
иерархизированное отношение "власть-влияние" между совокупными его агентами,
управляющими и управляемыми, и соответственно три основные измерения или
проекции рассмотрения структуры власти и влияния, связанные с категориальными
оппозициями "господство-подчинение", "управление-давление" и "контроль-влияние".
Современные отношения агентов государственно-публичной власти, т. е.
взаимодействия между имеющими официальные властные полномочия управляющими и
обладающими лишь неофициальным влиянием управляемыми, начали складываться еще в
недрах потестарных структур, постепенно "раздваивающихся" на властвующие и
подвластные семейно-родовые коллективы. Тогда впервые появились люди, для
которых правление социумом во имя достижения его интересов стало своего рода
профессиональным призванием. Именно с момента становления политики как профессии
и формирования управленческого аппарата М. Вебер и отсчитывает начало
существования публичной власти.
Лассуэлл одним из первых (как уже выше было отмечено) определил власть с одной
стороны, как "участие в решениях", а с другой — как "контроль над ресурсами",
представляющими определенную ценность для двух субъектов властного отношения
(15). Таким образом, по Лассуэллу, власть является видом или частным случаем
осуществления влияния, при котором могут быть использованы публичные санкции
(например, административно-государственного аппарата). Отношения агентов власти
и влияния задают как бы два основных "энергетических полюса" в "гравитационном
поле" властного общения, и сам "феномен политического возникает в результате
взаимодействия отношений влияния и властных отношений" (16). Изобразим данные
отношения следующей схемой.
Абстрактно-логическая модель публичной власти как регулятивного механизма
социального общения ("Политологический ромб")*

* В данной логической модели мы абстрагируемся от упоминавшейся уже выше
"надгосударственной власти", т е. от международных центров силы и влияния
"A(s)"— агент в роли коллективного властвующего (управляющего) "субъекта"
(государство).
"A(o)"— агент в роли совокупного подвластного (управляемого) "объекта"
(гражданское общество).
"K(s, o)"— ценности и традиции доминирующей культуры.
"R(o)"— ресурсы общества.
"I(s)"— институциональные формы поддержания порядка и инструментальные
способы взаимодействия агентов.
A(s) → I(s)— принятие управленческого решения (выражение и аккумуляция
"всеобщей публичной воли").
I(s) → A(o)— осуществление управленческого воздействия (применения
"силовых" методов и инструментов государственного руководства).
A(o) → I(s)— гражданское давление (использование средств и форм
политического участия).
I(s) → A(s)— гражданское волеизъявление и представительство интересов в
выработке и корректировке публичных решений.
A(s) → R(o)— организованный контроль "сверху" (способность регулирования).

R(o) → A(o)— централизованное распределение.
А(о) → R(o)— социальное влияние (способность мобилизации) и борьба за
перераспределение.
R(o) → A(s)— социальная поддержка и контроль над властью "снизу"
A(s) → A(o)— легитимное господство (порядок установлений и отдача
приказов).
A(o) → A(s)— легитимное подчинение (признание и выполнение приказов).
A(o) → K(s, o) → A(s)— нормы и правила игры.
I(s) → K(s, o) → R(o)— критерии оценки.

Центральным аспектом в структуре властного способа общения людей выступает
специально и обстоятельно проанализированное Вебером отношение господства и
подчинения, воспроизводящее и поддерживающее легитимный порядок в обществе.
М. Вебер использует категорию "господство" (Herrschaft), как более узкое по
содержанию по сравнению с категорией "власть" (Macht) понятие, при анализе роли
социокультурных ценностей, стереотипов и традиций в формировании различных типов
отношений господства и подчинения. По мнению М. Вебера, господство предполагает
социальное отношение, при котором приказ, отданный одними людьми, встретит
повиновение, т. е. признание и исполнение, других людей в соответствии с
определенным легитимным порядком. В соответствии с ценностями культуры, на
которых этот порядок основан, Вебером выделяются три "идеальных типа"
господства: 1) традиционный (опирающийся на силу традиции или обычая); 2)
легальный (основывающийся на следовании целерациональным мотивам и, в частности,
на подчинении принципам права), и 3) харизматический (характеризующийся всеобщим
признанием выдающихся качеств носителя власти и верой в его личную избранность)
(17). Интересно, что на территории бывшего СССР получили воплощение все типы
политического господства по Веберу. Например, прибалтийские государства
представляют пример реализации преимущественно легального типа, Азербайджан —
харизматического, а Узбекистан — традиционного.
Таким образом, отношения "господства и подчинения" агентов власти составляют
центральное звено механизма социального общения между людьми, при котором его
участники признают сложившийся порядок властных отношений легитимным, т. е.
социально значимым и необходимым способом и стереотипом взаимодействия людей в
обществе. "Следует подчеркнуть, — отмечают по данному поводу П. Бергер и Т.
Лукман, — что концептуальные механизмы поддержания универсума сами являются
продуктами социальной деятельности, подобно всем формам легитимации, и очень
редко их можно понять независимо от деятельности рассматриваемой общности.
Примечательно, что успех определенных концептуальных механизмов зависит от
власти, которой наделены те, кто управляет этими механизмами" (18).
Второй аспект властного механизма общения связан с оппозицией "контроль
(регулирование) — влияние (мобилизация)", затрагивающей способы распределения и
перераспределения ресурсов общества. Что представляют собой эти "ресурсы"?
К основным ресурсам общества, регулирование и распределение которых и выступает
реальным объектом властного общения, можно отнести те материальные предметы и
духовные блага, которые способны, во-первых, удовлетворять потребностям и
интересам людей, представляя определенную ценность в социальных отношениях и,
во—вторых, повышать потенциал влияния и силу воздействия агентов власти. По
мнению ряда американских бихевиористов, власть есть прежде всего контроль и
распределение ресурсов общества, а политика, соответственно, — сфера обмена
ресурсами или регулирования ресурсообмена. Ресурсы общества подразделяются на
следующие основные виды: 1) материально-экономические и 2)
духовно-информационные, каждый из которых дает возможность, с одной стороны,
возвысить политических агентов в потенциальном статусе и ранге, а с другой —
увеличить их мобилизующую силу и давление.
Ресурсы общества ограничены и распределены неравномерно, что приводит к
постоянной борьбе индивидов и групп за их перераспределение, а также ко
взаимному соперничеству и давлению друг на друга в этой сфере государства и
общества, противоборству власти управляющих и влияния управляемых. Управляющие
обладают организованным контролем над общегосударственными ресурсами и
административным аппаратом, а управляемые располагают лишь своими частными
ресурсами и потенциалом мобилизации граждан со стороны партий и движений,
которые наряду с регулируемым распределением "сверху" постоянно ведут борьбу за
выгодное им перераспределение общественных ресурсов и усиление социального
контроля над ними "снизу". Специально изучавший в этом ракурсе
бюджетно-финансовую политику государства французский социолог Б. де Жувенель
приходит к интересному выводу, что в реальности финансовое пераспределение
значительно меньше напоминает по своему первоначальному замыслу распределение
свободного дохода от богатых к бедным, и значительно больше — пераспределение
власти от индивида в пользу Государства.
Третий аспект структуры властного общения затрагивает отношения "управление
(руководство) — давление (участие)", связанные с самим институциональным
механизмом "властвования", способами государственного управления, а также с
механизмом "обратной связи", т. е. поддержкой и давлением "снизу" групп
гражданского общества. Эти противоположные стороны властного общения
представляют собой взаимонаправленные силовые вектора* В этом аспекте весьма
наглядно проявляется способность потенциала власти и влияния раскрываться в
конкретном политическом контексте не только в виде управленческих и
административных решений, но и в виде силового и морального давления
управляемых.
Взаимодействие интересов и воли управляемых и управляющих в процессе
властвования и управления, т. е. практического осуществления властных
полномочий, захватывает уже не столько отношения людей по поводу обладания
ресурсами (как это было в предыдущей проекции), сколько собственно отношения
между людьми, складывающиеся посредством институциональных форм и
инструментальных способов силового давления. Процесс управления (руководства
людьми) может быть рассмотрен в двух основных ипостасях или в двух его фазах.
Во-первых, "волевой", во время которой властвующий агент сообразно своим
интересам и воле формулирует "сверху" политическое решение, которое
корректируется в зависимости от уровня социального представительства,
политического участия, а также степени волеизъявления подвластных. И во-вторых,
"силовой", связанной как с самими инструментальными формами и методами
реализации управленческих решений "сверху", так и с институциональными способами
давления "снизу" различных групп гражданского общества, поддерживающих или
сопротивляющихся принятию и осуществлению того или иного государственного
решения.
При анализе процессов управления часто возникает проблема соотношения
абстрактно-собирательного представления о совокупном "агенте" власти
("субъекте"-государстве или "объекте"- народе) со вполне реальными ее
"носителями", опосредующими иерархизированные управленческие отношения. Вопрос о
том, кто реально управляет обществом, решался в истории политической мысли
по-разному: Т. Гоббс писал о единоличном государе-суверене, тогда как Ж. -Ж.
Руссо субъектом власти считал сам народ, обладающий неотчуждаемым политическим
суверенитетом.
В течение почти тридцати лет (50-е — 80-е годы XX в. ) в американской
политологии продолжалась дискуссия на тему "Кто правит в США?" Открыл дискуссию
Р. Миллс своей книгой "Властвующая элита" (1956 г. ). Вслед за Г. Моской и В.
Парето Миллс, используя данные 513 биографий ведущих американских политиков за
период 1789-1953 гг., доказывал, что Америкой правит узкая страта меньшинства,
своего рода симбиоз и уния экономического и политического истеблишмента,
обозначенная им термином "правящая элита". Миллсу возражал Р. Даль. В книге "Кто
правит?" (1961 г. ) он, опираясь на эмпирическое исследование распределения
властных функций и полномочий в среднем среди жителей американского города
Нью-Хэйвен, пришел к выводу об отсутствии в обществе монолитного носителя и
единого центра власти. Даль утверждал, что вследствие дисперсии властных
полномочий и плюрализма функций управления, ни один лидер и ни одна элитная
группировка просто не способны обрести полного контроля над всеми властными
рычагами. Затем в дискуссию включились П. Бакрач и М. Баратц с "двухмерной"
(работа "Два лица власти" (1962 г. )) и С. Лукс (книга "Власть: радикальный
подход" (1974 г. » с "трёхмерной" концепциями власти, подвергшие критике
"одномерно-плюралистический" подход Р. Даля за игнорирование таких существенных
измерений политической реальности, как властное самосознание агентов власти и их
объективные интересы.
Дискуссия американских политологов вновь заставила обратить внимание ученого
сообщества на проблему соотношения формального субъекта власти и реального
носителя властных полномочий, которые, как еще раз выяснилось, полностью не
совпадают. И Миллс, и Даль исходили из предположения, высказанного еще
Мерриэмом, что субъект власти или властвующий субъект — это особый агент,
контролирующий некоторые ключевые ресурсы общества. Однако полемика показала,
что механизм властвования гораздо сложнее и включает в себя также и давление
общественного мнения, и рефлексию подвластного объекта (Бакрач и Баратц),
выражающих степень осознания обществом соответствия управленческого контроля его
функциональным потребностям, которые и призван обеспечить формальный носитель
власти. В том же споре выявилось и явное расхождение интересов (С. Лукс) тех,
"кто управляет" (то есть "носителей" власти), с интересами тех, "кем управляют"
("объекта" властвования), и, соответственно, "от имени кого они управляют" ("
субъекта" власти).
Действительно, механизм власти имеет сложную, иерархическую структуру, в которой
формальным первичным "субъектом" и источником власти, выступает народ,
передающий властные функции своему официальному представителю, т. е.
опосредующему их агенту — государству. Государство, в свою очередь, распределяет
полномочия среди "носителей" по "горизонтали" (законодательная, исполнительная и
судебная отрасли власти) и по "вертикали" (центральные, региональные и местные
органы власти) с тем, чтобы управлять населением страны ("объект" властвования)
от имени всего общества ("субъект" властвования). Именно такой
формально-юридический механизм заложен и в систему политической власти
Российской Федерации, определенную статьей 3 ее новой Конституции. Статья эта
звучит так: "1) Носителем суверенитета и единственным источником власти в
Российской Федерации является ее многонациональный народ. 2) Народ осуществляет
свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти и
органы местного самоуправления" (19). Однако в действительности реальным
носителем власти нередко являются элита и бюрократия, т. е. чиновники и
функционеры могущественной системы исполнительной власти, на разных ее уровнях и
в разных стратах, а также различные группировки правящей элиты, между которыми
распределяются "сферы" властных функций и полномочий и "зоны" контроля над
ресурсами общества.
В то же время механизм властного общения, по-видимому, включает в себя и
давление "снизу" различных групп и слоев гражданского общества, имеющих свои
зоны влияния и сферы интересов, которые через каналы "обратной связи", систему
представительства и другие формы демократического волеизъявления оказывают
воздействие на состояние властных отношений в той или иной стране.
Следовательно, одностороннее сведение потенциала власти либо к ее формальным и
официальным субъектам ("суверену государства" по Гоббсу или "ассоциации народа"
по Руссо), либо к ее якобы истинным и реальным носителям ("господствующим
классам" по Марксу или "правящей элите" по Парето) все-таки не отражает всю
ситуацию властных взаимоотношений в обществе. Из бесконечного числа точек
пересечения разнонаправленных векторов интересов и воль управляющих и
управляемых, а также потенциальных размеров их ресурсов и актуализированных сил,
образуется своего рода гравитационное поле властною общения, "поле напряжений,
на котором разворачивается политическая практика" (В. Н. Амелин). Необходимо
включить в это "поле" действия регулятивного механизма общения три рассмотренные
выше проекции ("плоскости") власти и влияния, получившие в современной
политологии названия: 1) символическая власть (отношения "господства и
подчинения", в соответствии с доминирующими ценностями общества определяющие
легитимный порядок), 2) структурная власть (отношения "контроля и влияния",
связанные с регулированием ресурсов и распределением зон влияния между
элементами политической системы) и З) инструментальная власть (отношения
"управления и давления", определяющие средства и способы взаимного действия
встречных процессов руководства людьми со стороны правящего слоя и давления на
правящие структуры гражданского общества). Сложность понимания власти как
регулятора совокупной деятельности людей состоит в необходимости учета при
анализе ее функционирования в современном обществе различных и зачастую
разнонаправленных способов ее политического действия (20).
1. Аристотель. Сочинения в четырех томах, Т. 4, М., 1984, с. 455.
2. Гоббс Т. Сочинения в двух томах. Т. 2, М., 1991, с. 132.
3. См. об этом подробнее: Мамут Л. С. Этатизм и анархизм как типы политического
сознания. М., 1989.
4. Weber М. Wirtschaft und Gesellschaft. (Grundrisse der Sozialukonomik. III). —
Tubingen, 1922, S. 28.
5. Иванов Д. Властта: Философско-социологически анализ. София, 1985, с. 150.
6. См.: Осипова Е. В. Власть: отношение или элемент системы? (Реляционистские и
системные концепции власти в немарксистской политологии). — Власть: очерки
современной политической философии Запада. М., 1989, с. 65-94.
7. Lasswell H., Kaplan A. Power and Society: A Framework for Political Inquiry.
— New Haven, 1950. p. 75.
8. Хабермас Ю., Отношения между системой и жизненным миром в условиях позднего
капитализма. — "Thesis", 1993, Т. 1. Вып. 2, с. 123- 136.
9. См.: Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть. — Бурдье П.
Начала. М., 1994.
10. Merriam Ch. Political Power. N. Y., 1964, p. 69.
11. См.: Dahl R, Modern Political Analisis. — Engelewood Cliffs. 1991, p. 39-42.
12. См.: WrongD. Some Problems in Defining. — "American Journal Sociology",
1968, Vol. 73, № 6, p. 674-681.
13. Подорога В. А. Власть и познание (археологический поиск М. Фуко). — Власть:
очерки современной политической власти Запада. М., 1989, с. 228.
14. Бурдье П. Социология политики. М., 1993, с. 57.
15. См.: Lasswell Н. Power and Personality. N. Y., 1948, p. 228-231.
16. Амелин В. Н. Социология политики. М., 1992, с. 13.
17. См.: Вебер М. Политика как призвание и профессия. — Вебер М. Избранные
произведения. М., 1990, с. 646-647.
18. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995, с. 178
19. Конституция Российской Федерации, М., 1993, с. 4.
20. Анализ социально-политического (властного) общения, диалектики процесса
совокупной деятельности людей (процесса общения) и институционального
формирования организованных общностей см. в работах: Ильин М. В. Слова и смыслы:
общение и общность. — "Полис", \ 994, № 6; Каган М. С. Мир общения: Проблема
межсубъектных отношений. М., 1988.