TRI_IPOSTASI_GOSUDARSTVA_Chirkin_V_E

ТРИ ИПОСТАСИ ГОСУДАРСТВА

Чиркин В.Е.*

Государство и право.1993. №8. С.107-116.

История политической мысли знает немало попыток объяснить: что такое го­сударство? Многие из них (например, органические теории, исходившие из ана­логии с человеческим организмом, колониями пчел и муравьев) почти целиком относятся к прошлому. В современной же научной литературе можно выделить пять основных подходов к понятию государства: теологический (широко исполь­зуется в мусульманских учениях в связи с концепцией халифата), классический (государство как совокупность трех слагаемых —власти, территории, населе­ния), юридический (государство — юридическая персонификация нации), социологический (представлен наибольшим количеством школ, в том числе марксистским направлением в государствоведении) и кибернетический (государство как особая система в связи с потоками информации, прямыми и обратными связями).

Не все из этих подходов, школ, направлений сосредоточивали внимание на сущности государства, понимаемой в философском, а не социологическом, точнее — социальном смысле этих слов. Некоторые из них анализировали скорее ус­ловия его существования (например, классический подход), другие — формы, по­лагаемые идеальными (мусульманские фундаменталистские учения), третьи — рациональные структуры его организации (теория разделения властей) и т.д. Тем не менее в большинстве из них содержится “рациональное зерно”, которое за­частую игнорировалось скованной догмами отечественной литературой.

Многие ученые, писавшие о государстве, в том числе автор настоящей статьи, к сожалению, сожалению, недооценивали, а нередко прямо игнорировали богатое насле­дие прошлого, как отечественное, так и зарубежное, выпячивая, в частности, роль государства как “машины угнетения” (в капиталистическом обществе), или, напротив, его хозяйственно-организаторскую деятельность (в условиях тотали­тарного социализма). Многие стороны государства и его качества детальному анализу не подвергались, другие рассматривались схематично или упрощенно. При исследовании государства как политической организации акцент делался на первое слово, а качества “организационное™”, ее характер, пределы оставались вне поля зрения (идея единства государственной власти под раз и навсегда данным руководством одной партии и не требовала особого внимания к “органи­зационным вопросам”). Оговорка о выполнении государством “общих дел” произ­носилась мимоходом, из этой констатации не делалось должных выводов, идея неограниченного насилия, государства-диктатуры как данности исключала вни­мание к вопросам его легитимности.

Конечно, было бы недопустимой ошибкой зачеркнуть все, что было внесено в государствоведение марксистским направлением. Сформулированные Энгельсом признаки государства на основе сопоставления его с родовым строем раскрыли многие существенные стороны государственной организации (хотя администра­тивно-территориальное деление, что Энгельс считал одним из главных призна­ков, отсутствовало в государствах монголов-кочевников; нет такого деления и в современных карликовых государствах, например в Науру и Тувалу, насчитыва­ющих каждое 7—9 тыс. человек). Марксистские исследования различных исто­рических типов государства, переходной государственности, политических режи­мов, функций государства, его форм, различных видов государственных органов, методов деятельности государства, даже если те или иные выводы оказались сомнительными или прямо ошибочными, стимулировали научный спор и тем са­мым в той или иной мере способствовали поиску истины. Большую роль в развитии общих понятий сыграли исследования конкретных государств на уровне “кейз-стади”. Ошибки и неверные акценты не могут перечеркнуть все это, тем более что некоторые положения марксистского государствоведения, хотя и по- своему, вошли в арсенал ученых Запада.

В настоящей статье внимание читателя обращено не на признаки, а на неко­торые качества государства. При этом разделяя точку зрения о многокачественности явлений (есть и другие философские позиции), мы считаем, что государство как сложный общественный институт не может быть ограничено каким-то одним, хотя и основным, качеством.

Традиционно в марксистской литературе государство исследовалось преиму­щественно как государство – аппарат. В социалистической литературе бытовали также и идеи государства-коммуны, и положения о государстве-диктатуре. В современной западной литературе часто излагаются взгляды о государстве-ме­неджере (оно понимайся как беспристрастный управляющий), в целом же обще­принятой считается концепция государства как формы правовой организации и деятельности политической власти.

В последние годы стала разрабатываться и проблема постсоциалистического государства, понимаемого как “государство-ассоциация”, т.е. сложный социально- организационный институт, представляющий собой систему взаимодействия мно­гообразных социальных общностей и аппарата. Если в этом институте домини­рующие позиции занимает аппарат, то это — «аппаратное государство». Если же доминируют управляемые на основе права социальные общности и индивиды, то это — “государство-ассоциация”, где государственный аппарат — лишь его рабо­чий орган[1].

Научная литература располагает и другими характеристиками государства, отражающими различные его качества. Настоящая статья посвящена трем из них, требующим, на мой взгляд, особого внимания в современных условиях пере­живаемой Россией и другими государствами СНГ разрухи. Это три ипостаси госу­дарства: государство-организация, государство-арбитр, государство как легали­зованное принуждение.

Государство — универсальная организация

Что касается марксистской литературы, то качества государства как органи­зации неоднократно отмечались в работах В.И. Ленина (присутствовало и само слово “организация”)[2]. Термины «государство — машина угнетения», «аппарат», даже “дубина” в руках одного класса против другого широко использовались в марксистской литературе. Исследовались и некоторые отличия этой организации, скажем, от родового строя, но основное внимание уделялось ее социальному ха­рактеру. На социальном признаке в марксистской литературе основаны все глав­ные классификации государственности.

Обычным было понятие государства как политической организации, но трак­товалось оно тоже неодинаково. В определениях, приводимых в философских и политических словарях, издававшихся в СССР, понятие государства как поли­тической организации нередко расширялось по существу до отождествления его с самим обществом, политически (государственно) организованным, говорилось, что “… государство — политическая организация общества[3]. При этом речь шла, разумеется, об обществе в целом, а не об одной из его политических организаций. Такой подход в известной мере коренился в некоторых высказываниях основоположников марксизма в тот период развития, когда политические партии еще не приобрели большого влияния, а другие объединения не играли значитель­ной политической роли.

Ныне в государствоведческих исследованиях на первый план все чаще стали выдвигаться не вопросы политической организации общества, а проблемы политической власти в нем. При этом определение государства как политической) организации или даже как одной из политических организаций в обществе не раскрывает в достаточной мере всего набора его организационных свойств. Часто встречающаяся характеристика государства как политического учрежде­ния, института (особой формы организации) тоже не вполне самодостаточна — ведь существует множество других политических институтов. В поисках дефини­ции не помогают, как отмечалось, и ссылки на разделение населения по адми­нистративно-территориальным единицам, ибо этот признак не имеет универсаль­ного характера. Иерархическая структура государственных органов, на которую иногда ссылаются, не может служить критерием разграничения: она имеется и в других организациях (хотя и с неодинаковым значением этой иерархии). Не помо­гают также ссылки на принудительный характер власти (хотя и по-своему, но родительская и корпоративная власти тоже имеют принудительный характер).

На наш взгляд организационные качества государства имманентно присущи его универсальному для данного общества (очерченного государственными границами) характеру. В эту организацию входят все находящиеся на данной терри­тории лица, независимо от того, желают или не желают они этого: граждане, лица без гражданства, с двойным (множественным) гражданством, иностранцы. Они уплачивают на содержание этой организации не добровольные (как во многих партиях), а обязательные взносы (налоги), освободиться от которых, да и то не всегда, они могут, лишь покину! территорию данной организации. Во мно­гих случаях различные сборы уплачиваюТ’1ГТра:я^^     за пределами своего государства, если они, например, получают заработную плату от государства или имеют определенные виды собственности на территории государства (последнее относится и к иностранцам). Все другие общественные объединения находятся в зависимости от этой организации невзирая на то, разде­ляют они ее цели и задачи или борются против нее (их деятельность регулируется законами, принятыми государственными органами). В зависимости находят­ся и все юридические лица, сами органы государства. Физические лица могут покинуть эту организацию, отказавшись от гражданства и эмигрировав из стра­ны, но эта связь не будет разорвана окончательно, если в прежнем государстве останется, например, недвижимая собственность. Юридические лица выходят из-под ее власти, прекращая свое существование.

В современном социально асимметричном обществе нет другой аналогичной универсальной организации. Универсальная организация предгосударственного родового общества, племенная организация населения существуют в иных усло­виях и построены на иных принципах, имеющих неполитический характер. “Уни­версальные” международные организации (например, ООН) в принципе никогда не являлись универсальными: какие-то государства не входят в число их членов, да и организации эти совсем иного качества, чем государство.

Лишь в некоторых африканских странах как социалистической ориентации (ориентированных на тоталитарный социализм), так и ориентации капиталисти­ческой (формы искаженного, тоталитарного капитализма в политическом строе) были предприняты попытки создать еще более универсальную организацию, чем государство. Так, Гвинейская Народная Революционная Республика при режиме Секу Туре была провозглашена ”партией-государством” (это нашло отражение и в конституции 1982 г.). Согласно этой концепции, как было сказано в преамбуле упомянутой конституции, государство отождествляется с партией. Были созданы единые, слитные партийно-государственные структуры и органы власти в масштабе страны и на всех уровнях административно-территориального деления. Аналогичный порядок (также при существовании единственной партии) был конституционно закреплен в Республике Заир, где лозунг капиталистического развития в экономике сочетался с тоталитарным режимом. Согласно ст. 32 кон­ституции 1980 г. (аналогичный порядок устанавливали и другие, более ранние конституционные акты) в обществе существовал единственный политический институт — Народное движение революции. Все жители страны автоматически считались его членами, а парламент, правительство, суды — его органами. Эти суперуниверсальные формы были во многом искусственными явлениями и, про­державшись по два с половиной десятилетия, исчезли (в Гвинее — в результате военного переворота 1984 г., в Заире — в итоге массовых народных выступ­лений в начале 90-х годов). Качества государства как универсальной организации предполагают исследование вопроса о пределах и эффективности такой универсальности. В отечественной послеоктябрьской литературе вопрос о пределах универсальности связывался чаще всего с социальными аспектами: с исследова­нием роли государства как главного орудия по преобразованию общества на но­вых началах. Пределам его вмешательства в общественную, а иногда и личную жизнь в государствоведческой литературе почти не ставилось преград. Лишь в правовой литературе в связи с обсуждением вопроса о правовом регулировании говорилось об объективных пределах последнего. Что же касается вопросов о влиянии количественных параметров государства (численность населения, разме­ры территории и др.) на его эффективность, то они в такой постановке вопроса фактически не обсуждались.

В зарубежной литературе пределы универсальности государства связывались с двумя аспектами: его ролью и количественными критериями, причем последние рассматривались обычно в связи с процессами возникновения новых государств в результате краха колониализма. Вопрос о роли государства в разные периоды решался неодинаково: от концепции невмешательства и роли “ночного сторожа” до тотального огосударствления жизни, включая многие частные стороны (фа­шистские концепции, мусульманские фундаменталистские доктрины). Количест­венные критерии использовались преимущественно на базе опыта малых афри­канских стран. В частности, утверждалось, что государство может быть эффек­тивной универсальной организацией, если численность его населения не менее 15 млн. человек. Были и другие взгляды, касавшиеся плотности населения на территории, но в целом они опирались на частичный опыт, высказывались по­путно и имели в основном умозрительный характер.

Более основательно, в основном в международно-правовой литературе, разра­ботан взгляд о соотношении универсальности государства и этноса. Считается, что любой этнос, сознающий себя в качестве нации, вправе создавать свою суверенную или автономную организацию публичной политической власти, и это право признается и защищается мировым сообществом. Не может быть никаких юридических аргументов против политического самоопределения любой, даже

самой малочисленной, нации, если при этом не нарушаются права человека и права проживающих вместе с ней других этносов[4]. Правда, вопрос об эффектив­ности и даже жизнеспособности малого государства при этом не ставился, а само понятие этноса, народности, нации и особенно этноса, осознающего себя нацией, остаются в литературе довольно неопределенными (правда, эти последние проб­лемы уже выходят за сферу юридических наук).

Из сказанного видно, что проблема универсальности государства, ее различ­ные аспекты на конкретном страноведческом материале в государствоведении в должной мере еще не разработаны. Между тем многие из таких вопросов в ус­ловиях современных тенденций “суверенизации”, распада ряда федераций и обра­зования новых малых (а иногда и очень малых, преимущественно островных) государств имеют весьма важное практическое значение. Актуальны они и для России, стран СНГ, на территории которых проживают многие десятки наций и этносов, стремление отдельных лидеров которых максимально отгородиться от своих соседей часто приводит к общей разрухе.

Словом, исследование разносторонних качеств универсальности государствен­ной организации, ее пределов и эффективности приобретает важнейшее теоре­тическое и практическое значение. Однако, совокупный предмет общей теории государства и права очерчен определенными рамками, общая же политология вряд ли имеет возможность заниматься этим: у нее свои задачи. Видимо, лишь формирование особой отрасли знаний — сравнительного государствоведения может продвинуть нас вперед в решении этих теоретических и прикладных задач.

Государство — социальный арбитр

На это качество государства в классической государствоведческой литературе обращалось меньше всего внимания, хотя у Ф. Энгельса и В.И. Ленина есть положения об особой, по существу, арбитражной роли государства, которое, возникнув на базе классовых антагонизмов, призвано обеспечить такой порядок, чтобы классы ” не пожрали друг друга и общество в бесплодной борьбе”[5], высказывания не о примеряющей, а об умеряющей эту борьбу роли государства[6]. Эти положения были высказаны попутно, их авторами не развивались, да и речь при этом шла о роли государства только в связи с классовой борьбой. В советской литературе, исходившей из принципиальной оценки роли государства как органа господства одного класса над другим (другими), концепция государства-арбитра, естественно, отрицалась. Появившаяся в 60-х годах ХХ в. концепция общенародного социалистического государства не исключала его клас­сового характера и не ставила вопроса о социальном арбитраже государства (кстати, сама эта идея подвергалась критике, в том числе и автором данной ста­тьи).

В зарубежной науке концепция государства-арбитра в обществе разрабаты­валась довольно широко, появились и ее варианты, например, об институте пре­зидента как арбитра над другими государственными институтами. Это последнее нашло свое отражение и в нормах некоторых конституций, впервые в отчетливой форме — до французской 1958г. (впрочем, идеи “монарха-арбитра” существовали давно). Притом классовый характер капиталистического госу­дарства, как правило, не отрицался, но оно обычно признавалось таковым до отмены имущественного ценза и введения всеобщего избирательного права (признавался также и классовый характер государства в рабовладельческом и

феодальном обществах). К тому же считалось, что какие-то элементы арбит­ража присущи и такому “классовому” государству.

В современных условиях (отчасти, как и в прошлом) роль государства как арбитра связывается с асимметричной структурой общества. классы, социальные и иные группы общества (например, профессиональные, возрастные), а также личности имеют свои собственные интересы. Это выражается в понятиях “заин­тересованных групп” и “групп давления” (вся заинтересованная группа или ее наиболее активная часть). В общественном производстве и разделении труда, а также в общественном распределении положение каждой личности и заинте­ресованной группы таково, что она склонна отступать от требований социальной справедливости и имеет повышенные притязания на долю общественного про­дукта, не соответствующую ее вкладу и возможностям общества удовлетворить эти притязания. Отсюда возникает, во-первых, общественная необходимость иметь арбитра, а во-вторых, общая заинтересованность личностей и групп в бес­пристрастном арбитре, который бы распределял (или наблюдал с правом вмеша­тельства) общественные ценности (среди них обычно называют богатство, обра­зование, здравоохранение и др.) между различными группами и личностями. При этом некоторые авторы на первый план выдвигают группы, у вторых домини­рует личностный подход.

Поскольку государство, которое по своей природе занимается “общими дела­ми”, приобретает функцию арбитража, в обществе возникает вторая линия про­тиворечий: борьба, соревнование между группами давления за влияние на госу­дарственную власть. В данном случае тоже не обходится без компромиссов и случаев консенсуса противоборствующих сторон, что влияет на содержание арбитража государства. В целом же сторона или стороны, оказывающие наибольшее воздействие на государственную власть, получают и наибольшие (в пропорции) социальные блага, распределяемые государством. При этом не следует такое распределение понимать слишком узко, как, например, дотации из государственного бюджета: речь идет об условиях самого общественного положения, благоприятных или неблагоприятных факторах жизнедеятельности I личностей и общественных групп.

Для того чтобы смягчить непропорциональность распределения социальных благ, законодательство государства предусматривает определенные ограничения для одних и гарантии для других как общего, так и частного порядка (например, пособия по безработице или запрещение чиновникам в своей официальной дея­тельности подчиняться партийным директивам), но абсолютных гарантий кор­ректности государственного арбитража нет и при ограниченных ресурсах об­щества (а они всегда ограниченны), при разной силе заинтересованных групп (а они всегда неодинаковы) быть не может. Однако в нормальных условиях соци­альный арбитраж государства в большем или меньшем масштабе все же осу­ществляется, чему служит и деятельность особых органов, призванных следить за соблюдением правовых норм (конституционный суд, специальные арбитражные, общие суды и другие органы).

В случаях особой остроты борьбы противоборствующих сил социальный ар­битраж государства может приобретать специфические формы: введение чрезвычайного положения, роспуск дестабилизирующих общественный порядок организаций и объединений, запрещение печатных изданий, митингов, демон­страций и т.д. Если эти действия совершаются на основе закона и при строгом соблюдении последнего, они не выходят за рамки самоосуществления той ипо­стаси государства, которую мы назвали социальным арбитражем.

Однако бывают “пограничные ситуации” (например, в случае военных перево­ротов), когда государство, персонифицируясь в лице армии и имея цель — не ввергнуть общество в состояние хаоса, анархии, предотвратить его распад, выс­тупает не только в качестве арбитра, но и в другой своей ипостаси — легали­зованного, а иногда и нелегализованного принуждения. С юридической точки зрения, такой переворот всегда противоправен, но с точки зрения общественного мнения, он может быть не только целесообразен, но и необходим; рассматрива­емый с этой точки зрения, он может быть легитимным.

Возможны и другие формы искаженного или неполного арбитража, когда, нап­ример, государство, в целом защищая интересы определенной социальной группы, прослойки, “номенклатурного класса” (или групп, “прослоек”, классов), в то же время ограничивает неуемные притязания определенных группировок за­щищаемого слоя, чтобы таким путем предотвратить худшие последствия для защищаемой группы в целом. Частные интересы не должны подрывать общих интересов, ставить последние под угрозу. В этом смысл социально пристрастного арбитража.

Проблемы государства-арбитра многосторонни, новы для нашей науки, а поэтому мало изучены. И опять-таки, подчеркну, они требуют особого внимания в условиях переходного общественно-политического состояния России, когда система конкуренции разных социальных и политических сил находится в стадии становления, когда лишь создаются рыночные механизмы, а в области наци­ональных отношений существует масса противоречий, чреватых конфликтами. От того, какую позицию займет государство-арбитр, насколько она, эта позиция, легитимна в представлении соперничающих сторон, зависит решение многих ост­рейших вопросов.

Государство — легализованное принуждение

Характеристика государства как легализованного насилия принадлежит не­мецкому исследователю М. Веберу (1864—1920 гг.), очевидное влияние на ко­торого оказали работы Маркса и Энгельса. Проблематика государства как машины насилия, государства-диктатуры широко разрабатывалась и в отечест­венной советской литературе. Это была одна из главных тем государствоведческих исследований. Здесь нет необходимости и подробно говорить об этом на­боре качеств государства — он хорошо известен, в том числе из практики ста­линизма.

И все же исследования о легализации насилия (в другой терминологии — принуждения) грешили очевидной односторонностью. Конечно, было опублико­вано множество солидных исследований по вопросам уголовных наказаний, административных правонарушений и т.д., но общетеоретические, государствоведческие вопросы данной проблематики детально на страницах печати не обсуждались. Проблемы правового государства, широко разрабатывавшиеся в зарубежной литературе, в отечественной не получали признания. Считалось, что, поскольку государство творит право, его органы издают законы, другие нормативные акты, то в любой момент оно может отменить или изменить их. Вопросы о связанности самого государства изданными им актами старались не обнажать, оставляя их под спудом. К тому же идея общечеловеческих цен­ностей, вопросы ее осуществления в правовом пространстве, способные свя­зывать государство определенными путами, не только не разрабатывались, но критиковались, они как бы отменялись понятием классовых ценностей.

Ныне, в современных исследованиях разрабатывается идея различных спо­собов легализации государственного принуждения, необходимого, хотя бы в по­тенции, как устрашение, с целью предотвращения нарушений установленных стандартов общественного поведения со стороны отдельных лиц, групп, органи­заций, учреждений. При этом важнейшим инструментом является право.

Как известно, в уголовном праве дан перечень противоправных деяний, караемых в уголовном порядке, когда в обычных условиях в качестве легального органа государственного насилия выступает суд. Он применяет предусмотренные правом насильственные меры вплоть до лишения преступника в случае особо тяжких преступлений самой жизни (кстати, в англосаксонском праве уголовное наказание возможно не только в отношении физических, но и юридических лиц). Мерой легализованного правом принуждения являются административные санкции (задержание, штраф и т.д.). Те или иные формы легализованной воз­можности принуждения со стороны государства в случаях “отклоняющегося поведения” физических и юридических лиц, групп граждан, самих органов госу­дарства предусмотрены практически всеми отраслями права (принудительное изъятие собственности в гражданском праве, оплата пени в налоговом праве, дисциплинарные взыскания — в трудовом, принудительный привод свидетеля — в уголовном процессе и т.д.). В конкретных отраслях права все эти вопросы достаточно разработаны, но им не придавалось должного значения в теоретичес­ком государствоведении, которое питалось не столько конкретным материалом действительности, сколько затвержденными догмами.

Право, однако, не единственный способ легитимации возможности государ­ственного принуждения, в точном смысле слова это — лишь способ его легализации. Другие принятые в обществе социальные нормы тоже могут выступать в качестве средств легитимации. Более того, государственное принуждение может быть легитимировано даже вопреки праву. Наиболее яркий пример — социаль­ные нормы поведения, складывающиеся в ходе социальных революций. Так, раз­рыв североамериканских колоний с метрополией и их отдаление от Великобри­тании в XVIII в. были легитимированы сложившейся в американском обществе (но не в метрополии) социальной нормой, провозгласившей право народа на сопротивление угнетению. Через полтора десятилетия она вошла в преамбулу конституции США 1787 г.

Множество социальных норм, отражавших интересы большинства населения, легализовало определенные виды государственного принуждения во время бур­жуазных революций в Великобритании и Франции в XVII и XVIII вв. Впрочем, здесь, как и во всякой революции, не обошлось и без превышения пределов легитимности. Но даже ужасная по понятиям тоге времени казнь английского и французского монархов оправдывалась ссылками на волю народа.