Добавил:
Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Скачиваний:
17
Добавлен:
24.07.2017
Размер:
169.72 Кб
Скачать

IV. РУССО И МОНТЕСКЬЕ

Народная воля представляет собой чистую справедливость, которую легко найти и воплотить в законах - таков был одушевляющий мотив всей доктрины Руссо. Соберите народ, узнайте его общую волю, и вы будете знать, что делать, - таков общий план, который вместе с ним исповедовала его эпоха: на общей воле утверждается справедливое государство. Однако уже первый опыт применения идеи общей воли при составлении наказов обнаружил, что эта идея по самому своему существу представляется далеко не столь ясной и простой, чтобы из нее сразу и легко можно было извлечь необходимые положительные указания. Но наказы составляли лишь программу для будущего устроения Франции, и идея народной воли могла еще сохраниться в них в своей теоретической неприкосновенности. Иную задачу представляло действительное осуществление предположенного переустройства: здесь-то и должна была обнаружиться положительная сила руководящего начала. Руссо предполагал, что при нормальных условиях общая воля сама собой проявляется в законах: "Здесь нет нужды ни в особых домогательствах, ни в красноречии, для того чтобы провести в законе то, что каждый уже решил делать, как только будет обеспечено, что другие будут действовать так же, как и он". Эта вера в непосредственное самообнаружение общей воли способствовала тому, что в своем главном произведении Руссо в сущности не дал никакого плана политической организации и указал для нее лишь общие формальные условия. Будучи гимном и панегириком общей воли, его "Общественный договор" более посвящен тому, чтобы устранить препятствия к обнаружению общей воли, чем тому, чтобы указать положительные пути к ее проявлению. И вследствие этого понятие общей воли остается в сущности голым принципом, с которым связывается только одно положительное требование, - требование участия всех в актах суверенной власти. Отсюда ясно, с какими затруднениями встретилась теория Руссо в своем приложении к делу государственного устроения. В ней не было самого главного, что было для этого нужно, не было конкретных указаний относительно той организации, при посредстве которой можно было бы обеспечить торжество общей воли. Было совершенно естественно, что практические последователи Руссо сами попытались дать эти указания. Но так как при этом они неизбежно должны были считаться с практическими условиями жизни, а эти условия далеко не соответствовали основным предположениям теории "Общественного договора", то неудивительно, что жизнь восприняла от теории скорее общие лозунги, чем практическую программу.

Существует мнение, что самое крупное применение идеи Руссо представляет Великая французская революция1, что влияние Руссо в эпоху революции было всемогуще2. Мы не найдем, поэтому, более подходящего примера, для того чтобы

1 Это мнение, как само собой разумеющееся, воспроизводится постоянно, и надо сказать без дальнейшего анализа и должных оговорок. См. напр.: С.А. Котляревский. Конституционное государство. СПб., 1907. С. 16.

2 Janet P. Histoire de la science morale et politique. Troisieme edition. P., 1887. T. II. P. 458; L'influence de J.J. Rousseau a done ete toute-puissante sur les actes essentiels et fondamentaux de la revolution. В других выражениях то же мнение высказывает Taine. Les origines de la France contemporaine, la Revolution. T. I. P. 277: "За исключением двух или трех отступлений, допущенных благодаря непоследовательности и сохранению внешней стороны королевской власти, Национальное Собрание довело во всем до конца свой принцип, который в то же время есть принцип Руссо". Мнение Тэна тем более любопытно, что оно признает определяющее влияние Руссо именно в тот момент, в который его чаще всего отрицают, - в период Национального Собрания. Можно привести также утверждение Bluntschli. Geschichte der neueren Staatswissenschaft. III. Aufl. Miinchen; Leipzig, 1881. S. 363: "Кто знает сочинение Руссо, тот имеет ключ к политической теории Французской революции". Блюнчли также думает, что во всех существенных вопросах все вожди революции, в том числе и Мирабо (все более склонявшийся к иным взглядам), "следовали за радикальным учением Руссо" (Ibid.). Мнение Жанэ о преобладающем влиянии Руссо в эпоху революции во всяком случае не в такой мере грешит школьной отвлеченностью

исследовать, в какой степени его начала могли стать созидательными основами государства.

Прислушиваясь к языку последователей Руссо в эту эпоху, читая их восторженные отзывы о силе и правде народной воли, можно подумать, что они стоят всецело на почве "Общественного договора" и видят перед собой его счастливое осуществление. Прежде всего все они постоянно говорят об общей воле, или воле народа, как источнике всех властей и законов. Великий лозунг "Общественного договора" "la volonte generale" постоянно на устах у ораторов Национального Собрания3. О нем упоминают как о политической аксиоме, которая разумеется сама собой. Отдельные попытки критического отношения к понятию общей воли4 не находят отзвука, и из речей депутатов термин "1а volonte generale" переходит в тексты деклараций и конституций революционной эпохи5.

Столь же бесспорным, как это понятие, представлялось и то священное значение, которое приписывалось ему у Руссо. Мы приводили выше отзыв Камилла Демулена о неизменной закономерности общей воли, против которой не может быть возражений6. В том же духе говорит самый видный теоретик революционной эпохи Сиейес: "Народная воля не нуждается ни в чем ином, кроме своей наличности, для того чтобы быть всегда законной; она источник всякой законности... Каким бы способом народ ни проявлял свою волю, достаточно того, что он ее проявляет; все способы хороши, и его воля всегда верховный закон"7.

Но еще более, чем эта восторженная фразеология, подтверждением практического значения идей Руссо являются реальные факты. С тех пор как идея народной воли так ярко проявилась в качестве руководящего лозунга, в наказах 1789 г., она не перестает служить высшей политической заповедью в эпоху революции. Во имя ее Генеральные Штаты объявили себя Национальным Собранием, во имя ее они произнесли клятву не расходиться, пока не выработают конституции, во имя ее они порвали с основами старого порядка и провозгласили начала переустройства Франции. Когда депутаты говорили о воле народа, это звучало, как высшая санкция, возлагающая на них бесспорные и повелительные обязанности. Та же идея воли народной является теоретическим основанием переворотов, которые следовали далее, и верховным принципом конституций, которыми завершались эти перевороты. Критическая и оппозиционная сила принципа народной воли сказалась здесь во всей своей полноте. В этом смысле Жанэ прав, когда он говорит, что Французскую революцию сделал "Central social"8: над всей Французской революцией, над всем стремительным ходом ее царит одна идея, и это была идея народной воли.

Ввиду всего сказанного, казалось бы, правы и те, которые говорят о всемогущем влиянии Руссо на революцию. И однако, всматриваясь внимательно в политические идеи революционной эпохи, изучая ближе и подробнее их содержание, мы должны прийти к заключению, что на самом деле при внешнем усвоении общих

и произвольным схематизмом, как господствовавшая в его время и оспариваемая им теория, что доброе влияние Монтескье досталось исключительно на долю Национального Собрания, где оно и было всемогущим, тогда как вредное воздействие Руссо безгранично обнаружилось в Конвенте. Эту теорию еще в 1891 г. повторил Beudant. Le droit individuel et 1'etat. P., 1891. P. 150.

3 "Ces expressions si souvent repdtees, la volonte generale", - как выразился Мунье в заседании 4 сентября 1789 г. См. Archives parlementaires. P., 1875. Т. VIII. P. 563.

4 Такую попытку мы находим, например, в только что цитированной речи Мунье во время прений о королевском veto.

5 См.: Declaration des droits у Duguil et Monnier, Constitution du 3 sept. 1791, art. 6 (p. 2); Constitution du 24 juin 1793, art. 4 (p. 67); Constitution du 5 fructidor An III, art. 6 (p. 79).

6 Вопр. фил. и псих. Кн. 84. С. 432.

7 Sieyes. Qu'est-cе que le Tiers Etat? Ch. V.

8 Само собой разумеется, что это утверждение надо понимать в том смысле, р каком вообще можно говорить о влиянии идей на ход событий, поскольку идеи являются направляющими и руководящими началами движения.

лозунгов и терминов Руссо, здесь было в сущности постоянное внутреннее противоречие с его доктриной, постоянная борьба с его идеями. Не так давно Еллинек доказал всю неправильность взгляда, приводившего в связь с "Общественным договором" Декларацию прав человека и гражданина. Но этот взгляд составляет лишь частный вывод из общего положения о всемогущем влиянии Руссо на идеи революции9. Противоречие "Contrat social" с Декларацией прав представляется более решительным и ярким, в других случаях оно не так заметно, тем более что оно является здесь и не столь полным, ввиду внешнего усвоения идей Руссо. И все же доктрина революции, во всех стадиях ее развития, все равно, будем ли мы брать 89-й год или 93-й, Национальное Собрание или Конвент, не есть доктрина Руссо.

Во все время своего господства над умами второй половины XVIII столетия эта доктрина встречала сильнейшее противодействие со стороны других могущественных течений мысли, которые вносили в нее чрезвычайно важные ограничения. Если бы мы захотели свести эти противодействующие течения к некоторым определенным началам, мы должны были бы назвать прежде всего два таких начала: принцип неотчуждаемых прав личности и принцип представительства.

Что понятие неотчуждаемых прав личности не вытекало из доктрины Руссо, а противоречило ей, это в настоящее время может считаться вполне доказанным. Хотя Руссо и выводил абсолютизм народной воли из потребностей личности, но вся его система была принципиальным отрицанием неотчуждаемых личных прав, подобно тому как эти права принципиально исключали абсолютное народоправство. Французская революция провозгласила одновременно и то, и другое: и народный суверенитет, и неотчуждаемые права личности. Но это значило только, что она принимала доктрину Руссо с такими ограничениями, которые открывали возможность усвоения и других начал, находившихся с ней в противоречии.

Еще более существенным - в смысле влияния на переустройство государственных учреждений - является тот ряд ограничений и поправок, который вытекает из идеи представительства И в этом отношении теоретики революционной эпохи склонны были сближать начала, по существу различные и даже противоречивые. Между тем, -как ясно будет из дальнейшего, - начало представительства в том виде, как оно было осуществлено практически, совершенно видоизменяло и политические предположения Руссо, и его философские предпосылки. Действие этого начала было тем сильнее, что оно опиралось на авторитет другого учения, столь же уважаемого и властного, но более раннего по своему влиянию и ранее успевшего завоевать для себя исключительное положение в литературе. Это было учение Монтескье. Кажется, никому и никогда не приходило в голову отрицать параллельное влияние "Духа Законов" наряду с влиянием "Общественного договора"; но те, кто говорит о всемогущем значении Руссо во время революции, склонны стирать разницу между ним и Монтескье и видеть у них чуть ли не полное тождество основных взглядов10. Между тем не только в частных выводах, но и в исходных положениях учение Монтескье стоит в резком противоречии с учением Руссо. Если главным основанием для преобразования доктрины народного суверенитета были практические условия жизни, то теоретической санкцией этого преобразования было учение Монтескье. А сущность этого учения была такова, что влияние его врезывалось клином в основное положение Руссо и парализовало силу вытекавших из них последствий. В конце концов из взаимодействия этих двух различных учений образовалось некоторое среднее учение, которое и было настоящей доктриной революции. Теоретическими представителями его являются, если угодно, Мабли и Сиейес, но ни в каком случае

9 Janet. Histoire de la Science polibque. T. II. P. 455-458.

10 Janet. Op. cit.; Comparaison des theories politiques de Montesquieu et de J.J. Rousseau. P. 465-477.

не Руссо и не Монтескье. Мабли и Сиейес заимствовали отдельные элементы для своих учений одинаково у Монтескье и Руссо, но они сочетали эти элементы таким образом, что получилось действительно нечто новое и единое. В этом смысле справедливо говорят о единстве революционной доктрины. Как правильно заметил еще Эдм Шампион, в XVIII веке склонны были скорее сближать, чем противопоставлять Руссо и Монтескье: "Их ученики не образовывали двух школ, но соединялись в одну, в которой обоим учителям воздавались равные похвалы. Руссо несколько раз говорил о Монтескье в выражениях, которые делали это сближение легким и естественным. Во все моменты революции их называли рядом, как авторитеты, между которыми царит совершенное согласие"11. Неудивительно, если в XVIII веке, когда дело шло не о теоретических тонкостях доктрин, не замечали противоречия там, где оно на самом деле было: это именно и привело к тому своеобразному сочетанию Монтескье и Руссо, которое составило сущность революционной доктрины12. О Мабли было замечено недавно, что "значение его сводится к обращению отвлеченных принципов Руссо в практически применимую доктрину"13; то же можно было бы повторить и о Сиейесе14.

11Chankpion Edme. Esprit de revolution franсaise. P., 1887. P. 29.

12Само собой разумеется, что единство получившегося результата ничего еще не говорит в пользу единства или тождества тех источников, которые послужили для него основой. Нельзя поэтому не признать в высшей степени трудной ту задачу, которую поставил себе М.М. Ковалевский, взявшись доказать, - подобно тому, как это ранее его сделал Janet, - что между Монтескье и Руссо в сущности нет разницы. "Я позволю себе усомниться в том, - говорит почтенный ученый, — чтобы между двумя школами, школой Монтескье и школой Руссо, действительно существовала та глубокая черта отличия, которая обыкновенно проводится..." (Происхождение современной демократии. Т. I, часта III, IV. М., 1899. С. 331). Вслед за тем М.М. Ковалевский доказывает, что Руссо не отрицал разделения властей. Но доказать это - еще не значит установить, чтобы он был сторонником той теории, которая выражается в классическом положении Монтескье: "Pour qu'on ne puisse abuser du pouvoir, il faut que par la disposition des choses, le pouvoir arrete le pouvoir". Безграничность и непогрешимость законодательной власти исключает в теории Руссо необходимость и даже возможность каких-либо сдержек. (См. статью проф. Алексеева "Политическая доктрина Ж.Ж. Руссо в ее отношении к учению Монтескье", отдельный оттиск из журнала "Вестник права", февраль-март 1905 г.) В дальнейшем изложении М.М. Ковалевский и сам признает, что Мабли, "ближайший истолкователь идей женевского мыслителя, отступает от его учения настолько, насколько оно противоречит превозносимой Монтескье и его школой системе представительства. Его примеру следуют безразлично и ближайшие к революции политические писатели. Они принимают первоначальные посылки Руссо и отвергают делаемые им выводы" (с. 359-360); "таким образом учение Руссо о неотчуждаемости народного суверенитета не нашло последователей в ближайших к революции публицистах и не нарушило поэтому цельность и единства доктрины, осуществлением которой задались деятели 89 года" (с. 361). Это именно и требовалось доказать: учение о неотчуждаемости народного суверенитета составляет центр в учении Руссо, точно так же, как превозносимая Монтескье и его школой система представительства является существенной особенностью этой последней школы; и в то же время то и другое стоит в таком коренном противоречии, что только пожертвовав чем-либо одним можно было получить цельную доктрину из сочетания идей обоих писателей. Ошибочное сближение идей Монтескье и Руссо не помешало М.М. Ковалевскому дать прекрасный анализ влияния Монтескье на принципы 89 года и решительно ослабить положение Тэна, что "Национальное Собрание довело во всем до конца свой принцип, который в то же время есть принцип Руссо".

13М.М. Ковалевский. Op. cit. с. 359. См. о Мабли известные статьи В.И. Герье в "Русск. Мысли", ноябрь 1883 г., в "Вестнике Европы", январь 1887 г., в Энциклопедическом Словаре Брокгауза и Ефрона, том XVIII (35 полутом).

14О Сиейесе можно сказать, как и о Мабли, что в целом его идеи мало изучены, несмотря на большую известность его отдельных взглядов. Между тем Сиейес, наряду с Мабли, имеет огромное значение в деле формулирования "того среднего политического тона, который был осуществлен революцией 1789 года и в общих чертах доныне сохранился в учреждениях Франции" (привожу здесь слова проф. Герье о Мабли, "Вести. Европы", янв. 1887 г., с. 125). Влияние Сиейеса было более непосредственным, так как он находился в среде Национального Собрания, как и позднее в среде Конвента и Совета пятисот. Речи, произнесенные им в качестве депутата, нередко носят характер теоретических рассуждений по тем или другим вопросам, и неудивительно, если в современных учебниках по государственному

Но нельзя не прибавить, что это видоизменение доктрины "Общественного договора" в сущности являлось полным ее преобразованием. Потребность практического применения тотчас же приводила к отступлению от строгих начал теории народного суверенитета.

Ввысшей степени интересно проследить общий состав той доктрины, которая главным образом через Мабли и Сиейеса перешла в законодательные собрания революционной Франции. Высшим принципом, как и у Руссо, здесь остается начало общей или народной воли. То священное и непререкаемое значение, которое

придается этой воле, ясно показывает, что это понятие взято в данном случае у пламенного пророка народной воли Руссо15. Но по вопросу о том, кто и как должен выражать народную волю, учение Мабли и Сиейеса решительно склоняется в сторону Монтескье. Для нашего изложения этот пункт представляется особенно важным и требующим более подробных разъяснений.

Исходным началом для Руссо было представление об индивидуальных правах граждан, которые в силу первобытного договора образуют союз общения. Идеи Руссо вытекли не из целей наилучшей общественной организации, не из целей прочного политического устроения государства, а исключительно и единственно из задачи обеспечить свободу и равенство граждан. Как он сам говорил, он хотел "найти такую форму устройства, в которой каждый, соединяясь с другими, повиновался бы однако только самому себе и оставался бы столь же свободным, как и прежде". Если

вконце концов вместо искомой свободы лиц получалось полное подчинение суверенному народу, то это делалось все же во имя отдельных лиц: в этом Руссо видел наивысшее торжество равенства и свободы. Исходное начало было не общественное, не политическое, а личное, индивидуалистическое. Вот почему Руссо готов был предложить полное переустройство больших государств, для того чтобы и здесь, удовлетворяя потребности внешней защиты, вместе с тем достигнуть справедливого устроения отдельных лиц. Участие каждого в суверенной власти и непосредственное отправление всем народом законодательных функций было для него такой же аксиомой, как и убеждение в непогрешимости и незыблемости общей воли.

Всовершенно ином направлении развивается учение Монтескье. Сторонник свободных учреждений, панегирист английских порядков, он всегда выступает не только как гражданин, но и как политик. Наряду с индивидуальными правами лиц и гражданской свободой у него постоянно являются, в качестве другого руководящего мотива, политическая возможность и сила нации, как целого (la force de la nation), и

этот другой мотив оказывается у него перевешивающим и решающим.

праву (см. напр, учебники Дюги и Эсмена) Сиейес постоянно упоминается как первый теоретик по различным вопросам конституционного права. В свое время он был неизменно "оракулом третьего сословия", как выразился о нем Дюмон. Знаменитый Мирабо называл его своим учителем, и в особенности в 1789 г. он был в великом почете ("tout se reunissait pour le respecter, 1'honorer, 1'admirer", - пишет о нем Андре Шенье). См. ссылки у Edme Champion, в его введении к новому изданию Qu'est се que le Tiers Etat? P., 1888. И в немецкой литературе авторитет Сиейеса стоит высоко: Ricker считает его "отцом современной теории народного представительства" (см.: Die rechtliche Natur der modernen Volksvertretung. S. 17).

15 Как известно, понятие volonte generale встречается и в "Esprit des lois", но только как отвлеченный и академический термин, совершенно лишенный того характера нового откровения, которым он облекается у Руссо. Вот это место из "Духа Законов", конечно, известное всем, кто внимательно изучал знаменитую XI книгу этого сочинения: "Les deux autres pouvoirs (речь идет здесь о властях законодательной и исполнительной) pourraient plutot etre donnes a des magistrals ou 4 des corps permanents, parce qu'ils ne s'exercent sur aucum particulier, n'etant, 1'un, que la volonte generate de 1'Etat, et 1'autre, que 1'execution de cette volonte generate". Заметим, что здесь говорится об общей воле не народа,

а государства, что крайне характерно для Монтескье.

Соответственно с этим меняется и вся политическая теория16. У Монтескье, по сравнению с Руссо, мы чувствуем не только иной темперамент, но и совершенно иное политическое миросозерцание.

Начать с того, что исходным основанием политики признается у Монтескье не общественный договор, не взаимное согласие, а объективный закон справедливости. Конечно, и Руссо не отрицает, что "все хорошее и согласное с порядком является таким по природе вещей и независимо от человеческих соглашений". "Справедливость исходит от Бога, он один ее источник", - поясняет он, но вместе с тем прибавляет: "Однако если бы мы могли получать ее с такой высоты, мы не нуждались бы ни в правительстве, ни в законах. Без сомнения, есть одна всеобщая справедливость, проистекающая исключительно из разума, но эта справедливость,

чтобы иметь возможность осуществляться среди нас, должна быть взаимной" (L. II, ch. VI). Последние слова ясно показывают, что реальное содержание справедливости и ее осуществление ставится у Руссо всецело в зависимости от взаимного соглашения и общественного договора. Новейший комментатор Руссо Болавон совершенно правильно разъясняет точку зрения "Central social", когда он толкует приведенное место следующим образом: "В абсолютном смысле представления о справедливости независимы от всякого соглашения и могли предшествовать гражданскому состоянию, но в смысле относительном и реальном один только общественный договор дает этим представлениям реальное бытие, придавая им обязательный и взаимный характер"17. Отсюда с ясностью обнаруживается, что в идее своей о необходимой гармонии справедливости и общей воли Руссо переносил центр тяжести на второе из этих понятий; это и являлось, как указано выше, оригинальной особенностью его теории. Напротив, Монтескье, принимая исходным началом понятие о естественном законе справедливости, предшествующем всяким положительным законам, в согласии с этим законом видит основную цель политики, и соответственно с этим идея общей воли получает у него подчиненное значение. Отношение Монтескье к идее народной воли с особой яркостью обнаруживается из следующих его слов, которые находятся в той самой VI главе XI книги, где излагаются принципы английской свободы.

"Так как в свободном государстве каждый человек, который считается имеющим свободную душу, должен управляться сам собою, то следовало бы, чтобы народ в целом имел законодательную власть; но так как это невозможно в больших государствах и сопряжено со многими неудобствами в малых, то надо, чтобы народ делал через своих представителей все то, что он не может делать сам.

Нужды своего города всегда знаешь лучше, чем нужды других городов, и о способности своих соседей судишь лучше, чем о способности других своих соотечественников. Не следует поэтому, чтобы члены законодательного корпуса брались из всего народа вообще; но надо, чтобы в каждом главном пункте жители избирали своего представителя.

Большое преимущество представителей заключается в том, что они способны обсуждать дела. Народ совершенно к этому не пригоден: это и является одним из больших неудобств демократии.

Нет необходимости, чтобы представители, получив общую инструкцию от тех, кто их выбрал, получали также и особую инструкцию относительно каждого

16В сущности все сочинение Монтескье "De 1'Esprit des lois" представляет собой исследование различных политических возможностей.

17См Rousseau JJ Du contrat social, nouvelle edition par Georges Beaulavon. P., 1903 P. 166 (русский перевод под редакцией Жуковского. СПб., 1907. С 70) Болавон верно усматривает в VI главе 2 книги скрытую полемику против Монтескье При сопоставлении этой главы (de la loi) с соответствующими главами "Духа законов" - первой, второй и третьей первой книги - становится очевидным, что Руссо имел в виду эти главы, когда он писал свою шестую главу.

дела, как это имеет место в собраниях Германии. Правда, таким образом слово депутатов более выражало бы голос народа; но это привело бы к бесконечным проволочкам и сделало бы депутата господином всех других; а в случаях чрезвычайных вся сила нации могла бы быть остановлена капризом" (L. XI, ch. VI).

Все здесь от первого слова и до последнего в высшей степени интересно. Законодательная власть в учении Монтескье является не общей волей народа, а общей волей государства (la volonte generale de 1'Etat). Поэтому выражать эту волю должны те, кто к этому более способен, и так, как это более полезно для государства. Нужды нет, что можно указать порядок, при котором "слово депутатов более выражало бы голос народа", если с точки зрения государственной это недопустимо, следует предпочесть этому порядку иной, чтобы не пострадал ход государственных дел и не потерпела ущерба "сила нации". "Необходимо, чтобы дела шли," - говорит Монтескье в другом месте, - "и чтобы они шли известным ходом - ни слишком медленным, ни слишком быстрым. Но народ всегда проявляет или слишком много деятельности, или слишком мало. Иногда сотней тысяч рук он опрокидывает все; а иногда сотней тысяч ног он движется, как насекомые" (L. II, ch. II).

Надо ли говорить, насколько все это переносит нас в иной мир идей, сравнительно с тем, который нам знаком из "Общественного договора". Мы увидим далее, как эти положения Монтескье повлияли на революционную доктрину и как нередко они воспроизводились у деятелей революционной эпохи. Народ в этом воззрении перестает быть сувереном: он становится лишь основным элементом государственной жизни. Теория народовластия заменяется системой представительства. Единственно, в чем народ должен принимать участие, это в избрании представителей, что "вполне соответствует его уровню", в остальном, и особенно там, где надо принимать активные решения, народ оказывается "совершенно неспособным" (L. XI, ch. VI).

Итак, выражать общую волю должны избранники народа. Высказывая эту мысль, Монтескье думает, что акт народного избрания наилучшим образом указывает тех, кто должен законодательствовать. И здесь-то автор "Духа законов" вносит свой вклад в то течение XVIII века, которое возлагало все надежды на опрос страны. Соберите избранников народных, и в их мнении вы найдете выход из затруднений: эта уверенность с особенной силой была поддержана учением Монтескье.

"Народ удивительно выбирает тех, которым он должен доверить часть своего авторитета. Ему приходится определять свой выбор такими обстоятельствами, которых он не может не знать, такими фактами, которые бросаются в глаза. Он знает очень хорошо, что такой-то человек часто бывал на войне и имел такие-то и такие-то успехи; он очень способен поэтому выбрать генерала. Он знает, что такой-то судья прилежен, что многие уходят из суда, довольные им, и что его не склонили к подкупу: здесь достаточно оснований, чтобы народ выбрал претора. Он поражен великолепием и богатствами гражданина: этого достаточно, чтобы он мог выбрать эдила. Все это такие обстоятельства, о которых народ узнает гораздо лучше в общественных местах, чем монарх в своем дворце. Но сумеет ли народ вести дела, быть осведомленным о месте, обстоятельствах, времени, и сумеет ли он воспользоваться всем этим? Нет, этого он не сумеет" (L. II, ch. II).

Нельзя не видеть особенностей этой точки зрения, которая признает за народом умение ценить заслуги и различать способности, но не считает народ в массе способным к законодательству и управлению. Вера в непосредственную правду народа здесь заменяется совершенно другой верой, в чутье народа к лицам, в его умение выбирать способных людей и вместе с тем в политическую мудрость представительства. Это была точка зрения, совершенно отличная от той, которую защищал Руссо. Но позднейшие писатели, и прежде всего Мабли и Сиейес, сумели

сочетать эти два различных взгляда в одну доктрину: они удержали, в качестве верховного лозунга, идею Руссо - понятие народного суверенитета, общей воли народа, но органом выражения общей воли, согласно учению Монтескье и повинуясь практическим условиям жизни, они признали народное представительство. От Монтескье они взяли его практическую идею, но с этой идеей они соединили веру Руссо в непогрешимость и правду народной воли18. Таково было своеобразное сплетение отдельных элементов в этой новой доктрине, которая, как это ясно видно теперь, не есть доктрина ни Руссо, ни Монтескье, и представляет собой нечто новое и оригинальное.

Что идея народного суверенитета и общей воли народа, да еще воли непогрешимой и непререкаемой, была совершенно чуждой учению Монтескье, это не подлежит спору. Мы уже отметили выше, что он говорил собственно об общей воле не народа, а государства. Столь же чужд ему был и пафос Руссо, связанный с идеей народовластия. Но с другой стороны, и для Руссо была совершенно неприемлема та идея представительства, которую высказывал Монтескье. Отрицание представительной системы вытекало из самых основ "Общественного договора", и не следует думать, чтобы Мабли или Сиейес, принимая эту идею, вносили лишь незначительную поправку в теорию народного суверенитета: нет, это был в сущности разрыв с этой теорией, скрытый для самих авторов ее внешним сохранением общего принципа. Достаточно вспомнить, в сколь решительных и категорических выражениях Руссо отвергал идею представительства. "Верховная власть — говорил он — не может быть представлена по той же причине, по которой она не может быть отсуждена; она существенно заключается в общей воле, а воля не допускает представительства: она или та же самая или другая, тут нет середины. Депутаты народа поэтому не его представители и не могут быть ими, они только исполнители его поручений и ничего не могут решить окончательно. Ни один закон, не одобренный лично народом, не имеет значения; это даже и не закон. Английский народ считает себя свободным, но он очень ошибается; он свободен только во время выборов членов парламента; как только они избраны, он раб, он ничего" (L. Ill, ch. XV). В этом замечательном месте представительство отрицается в самом своем существе: "воля не допускает представительства". Категоричность этого утверждения такова, что его можно или принять, или отвергнуть: никакие смягчающие и примирительные толкования тут немыслимы. И тот, кто утверждает, что воля народа может быть представлена, в сущности, оставил точку зрения неотчуждаемого народного суверенитета и перешел к иному взгляду. Это мы и находим у теоретиков и деятелей революционной эпохи. Нам следует теперь показать, что и практически, и теоретически воззрения, которыми они руководствовались, стояли в самом решительном противоречии с началами "Общественного договора".

18 Это в особенности следует сказать о Сиейесе, главном выразителе революционной доктрины в ее первоначальном виде. Среди деятелей революции были и лица, скептически относившиеся к народному представительству, принимавшие его только как неизбежный практический выход, как, напр., Рабо Сент-Этьен (см. цит. соч. проф. Ковалевского, с. 360). Но преобладающим убеждением было несомненно воззрение Сиейеса.

Соседние файлы в папке Введение в философию права Новгородцев