poezia

Нина Ю. ИСКРЕНКО

Зевая мы проветриваем дом  чтоб душа в пыли не задохнулась  чтобы у нее прическа не помялась  не рухнул быт налаженный с трудом зевая мы идем на компромисс  чтобы если что заявить что мол прозевали  что мол прозябали в безответственной  неволе в плену у некоторых напряженных мышц чтобы мысль неизреченную спасти  от ложной объективности и хвори  мы открываем варежку пошире  и раздвигаем локти будто на кресте  и мысль колеблется как девочка на шаре  пока зеваем мы и говорим  Прости И верим что мы будем прощены  когда организованно зевая  предстанем пред судом Верховного Трамвая  повиснув слипнувшись и нечто прищемив Ты только начнешь я немедленно подхвачу  и передам иным как эстафету  Мы обзеваем хором всю планету  придремывая друг у друга на плече Кто там? Ко мне? Нет лишь не теперь. Я занята. Простите Я зеваю.

Нина Искренко (1951—1995) прожила короткую, но блестящую жизнь¹. Она сыграла немалую роль в сломе гигантского здания казенной советской поэзии: как вспоминает Евгений Бунимович, Искренко “выламывалась из всех рамок, с редкой грацией и свободой мешала в стихах трамвайную лексику с библейской, она отстаивала право на ошибку, сбивала ритм, теряла рифмы и знаки препинания, писала поперек и по диагонали, oставляла пробелы, зачеркивания, оговорки и проговорки...”². Во время выступлений ей часто присылали записки с текстом: “Вы думаете, что это поэзия?!” И действительно, само определение поэзии менялось на глазах. Позднее стало понятно, что некоторые из радикальных начинаний Искренко предвосхитили эстетические трансформации, произошедшие в русской поэзии 1990—2000-х годов

Среди самых ярких особенностей поэтики Искренко — использование многочисленных персонажных масок. Ее стремление “разделить” голос говорящего на великое множество говорящих частиц звучит как страстный призыв:

Мы пойдем взявшись за руки ровно посередине

освещенного проспекта свежепереименованного

На тебе только шлем и поножи Гектора с тех пор не надёванные

На мне кольцо Нибелунгов гипсовая пыль и цветы белладонны

Мы сыграем последовательно все роли в этой мистерии..

***

У меня на лбу проступает жемчужно-гранатовая карта Африки

Из глаз и ушей льется кровоточит красота неземная

Ты подойдешь ты угостишь меня вафелькой

Я откушу я потанцую с тобой я тебя не узнаю

Но я сразу найду я прильну я засосу стакан

твоей неиссякаемой жизненной силы

я захлебнусь новостями ночными дикторшами ироничными

Твои паховые складки твои внятные припухлости и внутренние органы

не останутся незамеченными

Я надкушу тебе живот и вытоплю капельку сала

Это будет от меня к тебе пластическая операция

с витражом вставленным в омфал в пупочек вмещавший некогда

унцию орехового масла…

Ощущение удивительно открытого простора и радости от свободы выбора, возникающее в этом стихотворении, является следствием не только аллюзий на исторические перемены, но и работы эротического воображения. Именно эротическое воображение обнаруживает не только условность гендерных стереотипов, но и их культурную значимость, укорененность в мировой культуре, эмоциональную насыщенность.

Oднако свобода через гендерные роли у Искренко бывает ограничена непростыми отношениями между полами. Она часто иронизирует над мужскими персонажами и их претензиями на власть; во многих стихах ее женские персонажи унижены или даже физически ранены. Эти особенности гендерных отношений делают “театр” или набор перформансов более сложным и оригинальным феноменом, чем если бы он был просто идеалистически задуманным театром бесконечных возможностей, гигантского количества ролей. Театральное начало в стихах Искренко демонстрирует как свободу, так и границы свободы, заданные историческими архетипами, гендерными нормами и политическими ролями. С одной стороны, разнообразие ролей позволяет героиням Искренко выйти за границы жесткого гендерного “репертуара”, обусловленного временем и местом, в которых автору довелось жить. С другой стороны, Искренко видит ограниченность каждого круга ролей в силу исторических причин.

Нина Искренко принадлежала к поэтам "новой волны", язык ее поэзии необычен, она сама называла его "полистилистикой", хотя Ю. Арабов предпочитает называть его "неофутуризмом": "...внимание Нины, как и футуристов, было приковано к языку города, его окраин и "хрущоб", где язык газеты и магазинной вывески путается с пьяным говором бомжей, с языком подворотни. Как и футуристы, Нина играла со словом, с его корневой частью, находя невообразимые сближения и параллели".  Сборник стихов Искренко называется "Право на ошибку", и это действительно то, что она отстаивала своими стихами - право на ошибку: мысль ее стиха часто путается, ассоциативно скачет, возвращается обратно, зачеркивая предыдущую версию (зачеркнутые слова - визитная карточка поэзии Искренко), открывая читателю мышление автора как на ладони.