Египетское общество при эфиопах и в пору «возрождения»

Разгром персами позднеегипетского царства в 525 г. был только заключи­тельным звеном в длинной цепи его поражений. От Таф-нахти (Теф-нашта) до Псаммэчика (Псамметиха) III Египет почти неизменно терпел неудачи в едино­борстве с сильными державами: Эфиопией, Ассирией, Вавилоном, Персией. Даже небольшая Кирена оказалась в состоянии разбить полки Ух-аб-ри (Вах-еп-рэ, Априя греков). Власть XXVI царского дома над Египтом установилась и держа­лась более столетия в значительной степени благодаря благоприятным для нее международным условиям. Если у страны еще хватало сил для самостоятельного существования бок о бок с могущественными соседями, то воинственные затеи ее правящих кругов были ей явно не по плечу. В чем же причина того, что египет­ское «возрождение» так и не привело к возрождению былого могущества?

Позднее царство начиналось, казалось бы, при самых благоприятных произ­водственных предзнаменованиях. Египет наконец вступал в железный век. Из железа, бывшего прежде диковинкой, чуть ли не драгоценностью, теперь уже опре­деленно стали изготовлять орудия.

В представлении исследователей древнейшие вещественные следы упо­требления железа в Египте в более или менее значительном количестве связы­вались долгое время с иноземцами. Разнообразные железные орудия (разные резцы, пилы, пробойник, напильники, сверла) были найдены В. М. Флиндерсом Питри в Нии (Нэ, Фивах греков) вместе со шлемом, похожим на ассирийский. На этом основании их сочли за оставленные ассирийским оружейником в дни временного захвата города ассирийцами при XXV царском доме (в VII веке). Следы железоделательных мастерских и орудия из железа были открыты тем же ученым на западе Низовья в греческом городе Навкратисе в пластах, соответ­ствующих VI веку. Помимо кусков железной руды, были обнаружены в большом количестве отходы железоделательного производства, так что плавка и обработ­ка железа в этом месте Египта были точно установлены. В. М. Флиндерс Питри пришел даже к выводу, что тогдашний Навкратис представлял железный рынок едва ли не общегородского значения. Полагают, что в Навкратисе и еще в одном месте, раскопанном в восточном Низовье (Дафнах), железо в VI веке было столь же употребительным, как медь (бронза), если только не более упо­требительным.

Правда, второй «железный» город, на востоке Низовья, был тоже населен греками, именно — греческими воинами, но то обстоятельство, что греческие на­емники XXVI царского дома были вооружены железным оружием, не могло не сказаться на вооружении их египетских собратьев по ремеслу. И это было тем более неизбежным, что восточные великие державы, с которыми приходилось бо­роться Египту, были вооружены железом. Но в настоящее время мы располага­ем прямыми указаниями на широкое распространение и железных орудий труда в среде местного, египетского населения в Позднем царстве. В каменоломнях в среднем Египте, в пустыне между рекою и Красным морем (в Вади Хам-мамат) оставили свои надписи действовавшие там «творцы железных орудий». При этом примечательно, что трое мастеров — потомственные железоделы: «Творец железных орудий На-манх-амуну («Наменхимен»), сотворил надпись сын его, дающий жить имени его (т. е. увековечивший его имя), творец железных ору­дий Па-да-уан («Педиун»)», «Творец железных орудий Птах-ар-дэ-су («Пте- хирдис»), сын творца железных орудий (в условном произношении:) Кена», «Творец железных орудий Кур («Кар»), сын творца железных орудий Сам- нах-птаха («Семнехптеха»)». И только в отношении «творца железных ору­дий Па~да~... («Педииу»...)» мы остаемся в неведении, был ли он тоже потом­ственным железо делом. Судя по окружающим надписям и по упорному призыва­нию нашими мастерами Амуну (Амуна), поименованные «творцы железных ору­дий» работали в каменоломнях при XXV царском доме или вскоре после того. Отцы же их могли мастерить железные орудия еще в конце Ливийской поры. Именно к такому времени можно приурочить, по почерку надписи, неизданный памятник начальника железоделов, хранящийся в Государственном музее изобра­зительных искусств. Следует также заметить, что новые изобильные находки железных орудий показали, что найденные в свое время в Нии (Нэ) орудия из железа вовсе не представляют что-то исключительное, и тем самым отпадает надобность приписывать их пришлому ассирийскому оружейнику.

Можно усмотреть и некоторые косвенные указания на распространенность железа в Позднем царстве. Не потому ли ваятелям XXVI царского дома так полюбились добротные, но неподатливые породы камня, что режущие орудия ста­ли тверже — железные заменили медные? И не потому ли именно с Позднего царства заметно усиливается поток литых медных (бронзовых) изображений (главным образом всевозможных тогдашних божеств), наводнивший собрания египетских древностей, что с распространением железа стало больше свободной меди?

Возможно, что не следует и слишком преувеличивать употребительность же­леза в Позднем царстве. Во всяком случае в таком смысле толкуется находка, приуроченная ко времени около 600 г.: железный нож, снабженный медной, не железной, рукояткой — как если бы железо ценилось дороже меди и с ним по­тому обходились бережливо.

Несомненно, Позднее царство могло бьггь отмечено и разными другими про­изводственными нововведениями. Так, с XXVI царского дома начинается широ­кое производство высококачественных разновидностей так называемого египет­ского фаянса, похожих на наш фарфор. Однако вряд ли какое-нибудь из подобных нововведений могло сравниться по значению со вступлением страны в железный век, за исключением одного, касавшегося самих производителей и имевшего, по- видимому, роковое значение для дальнейших судеб фараоновского Египта.

С началом Позднего царства связывают заключение ремесла в сословные границы, с обязательною наследственностью каждого вида ремесел и запретом ремесленникам выхода из своего состояния. О подобном сословном ограничении позднеегипетского ремесла повествуют греческие писатели, и египетские памят­ники подтверждают их сообщения. Наследственность занятий, в частности реме­сел, была и раньше распространенным явлением в Египте, но обязательной и об­щепринятой она не была, и нарушения встречались на каждом шагу. Равным об­разом очень часто жреческую службу совмещали с тем или иным ремеслом. Та­кое положение сохранялось, как мы видели, и в Ливийскую пору. Но с воцаре­нием фараонов из Сайи (Саиса) все резко меняется. Переход из состояния в со­стояние прекращается, и жрецы, состоявшие одновременно ремесленниками, исче­зают едва ли не полностью. Прежняя текучесть границ между верхними слоями общества и ремесленниками сменяется четким разграничением. При обязатель­ной наследственности ремесел в позднем Египте представители их достигали высокого уровня мастерства, столь восхищавшего древних греков. Но обособление ремесленников в замкнутое сословие внизу общественной лестницы, резко отгра­ниченное от верхних слоев общества, вело к развитию у этих последних презрения к ремесленному труду, тоже засвидетельствованного древнегреческими писателя­ми. Бросается в глаза резкая убыль заупокойных памятников ремесленников, не­когда столь многочисленных. Она говорит об обеднении ремесленников.

Памятники «землепашцев», малочисленные даже в Новом царстве, в Позд­нем, как будто, вовсе пропадают. То немногое, что нам известно о положении тру­дового сельского населения в поздние времена, выглядит достаточно безрадостно. При XXVI царском доме оно проживало и трудилось в округах и селениях, при­надлежавших казне, храмам, «жене божьей» Амуну (Амуна) в Нии (Нэ, Фивах греков), знатным людям. При передаче храму сельского округа или деревни они уступались со всеми своими людьми, стадами, всевозможным добром и произве­дениями. Случалось, что фараон указом возбранял властям брать людей из храмо­вого имения на государственные работы, но это делалось не из расположения к труженикам, а ради исправного поступления продовольствия для жертвоприноше­ний. Из победной надписи Пи-анхайя («Пианхи») известно, что «слуги царевы», т. е. земледельцы, платили подать казнохранилищу.

Обнищание населения ко времени XXVI царского дома наглядно засвиде­тельствовано сделками, заключенными египтянами на самопродажу себя в раб­ство. Черты рабовладельческого уклада были присущи Позднему царству, по существу дела, в большей степени, чем Новому. Речь идет не о количестве рабов, которых у победоносного Нового царства могло бьгть во много раз больше, чем у Позднего, а о более четком разграничении рабов от нерабов. В Новом царстве огромные количества пленных вливались в состав египетского трудового населе­ния и до некоторой степени сливались с ним. Позднее царство не могло похва­литься большими успехами на военном поприще. Конечно, Псаммэчик (Псамме­тих) II увел кое-каких пленников из похода в Эфиопию. При XXV царском доме, но также и при Псаммэчике (Псамметихе) I в Нии (Нэ) имелись в част­ном владении какие-то северные рабы. Были ли они из пленных, захваченных эфиопами в Низовье, или нет — сказать невозможно. Как встарь, храмовые пи­щевые заведения при XXVI царском доме обслуживали рабы и рабыни, которые могли быть из пленных. Но каким убогим должно было выглядеть всё это по сравнению с тем, что было в Новом царстве? И тем не менее, сокращение при­тока пленных, в какой-то мере сливавшихся прежде с местным трудовым насе­лением, вместе с обособлением, заключением этого последнего в сословные гра­ницы должны были резче выделить рабов из его состава, отчетливее противопо­ставить раба нерабу, будь даже этот нераб рядовым простолюдином. Позднееги­петский язык уже четко отличал «раба» (бук) от «свободного» (нэмхе). И примечательно, что обозначать «свободного» стало не какое-нибудь слово для «знатный» или «богатый» а слово нэмхе — «сирота», обозначавшее издавна бедняка, простолюдина («раба» по-стародавнему обозначало слово бук). Частное рабовладение хорошо засвидетельствовано источниками. Частные лица покупа­ли и продавали рабов, владели ими единолично и совместно, передавали их и земельные участки в распоряжение жрецов, нанятых для заупокойной службы. Цены на рабов колебались в зависимости от их качеств. Если, случалось, рядово­го раба можно было купить за каких-нибудь 218 гр. серебра, то за обученного раба платили раза в два-три дороже.

При определившемся к Позднему царству четкому разграничению раба от свободного самопродажа себя египтянами в рабство приобретала особенно зло­вещий смысл. Греко-римские писатели приписывали закон, запрещавший такую самопродажу, еще фараону Бокхорису — Буку-н-ринифу (Бок-ен-ринефу) — единственному представителю XXIV царского дома у Манефона. Но, очевидно, законодательство оказалось бессильным перед этим явлением. От времени XXVI царского дома до нас дошло относительно много сделок на продажу себя тем или иным египтянином в рабы другому. От более ранних времен подобные сделки как будто бы не сохранились. Обыкновенно в этих сделках речь идет о самопро­даже за серебро — продавший себя находился, надо полагать, в безвыходном имущественном положении. Человеком без средств должен был быть и тот, кто отдавал себя в рабы за помощь, оказанную ему в нужде. Продавший себя в рабы отказывался от свободы не только за себя, но и за своих детей и притом «на веки вечные». Засвидетельствован, впрочем, странный случай возобновления сделки по истечении пятилетнего срока и, если судить по употребленным выражениям, опять-таки за серебро. Рабское состояние не препятствовало продавшемуся при­обретать имущество, а также, надо думать, пользоваться полученным при самопро­даже серебром, хотя все, что имелось у раба, вплоть до одежды «на спине» его и его детей, считалось принадлежащим хозяину. На несколько «семейный» («пат­риархальный») облик подобного рабства может указывать любопытная сделка о продаже себя одним египтянином другому в «сыновья». «Сын» покупается за се­ребро вместе с ожидаемым потомством и всем, что имеет и что приобретет. Он подвластен исключительно своему «благоприобретенному» отцу, дети «сына» объявляются «детьми» детей покупателя. По оборотам речи эта своеобразная купчая живейшим образом напоминает сделки на самопродажу в рабы. Весьма возможно, что нареченный «сын» служил покупателю своего рода даровым работ­ником, как еще в старину таковыми служили в хозяйстве старших братьев обез­доленные младшие. Позднеегипетские сделки не дают как будто бы права тол­ковать о широком распространении долгового рабства. Больше всего на долговое порабощение походит случай самопродажи себя в рабы за какую-то помощь, по- видимому, во время болезни. Но ссуды были, несомненно, распространенным яв­лением. На своем изваянии современник XXVI царского дома (Харуа) хвалится, по-видимому, тем, что снабжал зерновою ссудою того, кто находился в стесненных обстоятельствах. Из долговой расписки времени Ух-аб-ри (Вах-еп-рэ, Априя греков), от 568/567 года, можно высчитать, что рост на ссуду был очень высок — 40% в данном случае. Но как бы ни обстояло дело с распространением долго­вого рабства, сделок на самопродажу в рабы вполне довольно для вывода об об­нищании широких слоев «свободных».

Чем было вызвано такое обнищание? Первое, что, естественно, приходит на ум, это связь обнищания с развитием денежного обращения. Убедительным доказа­тельством роста денежного хозяйства в Позднем царстве могут служить ссылки в купчих, расписках и иных деловых записях на происхождение платежного се­ребра из казнохранилища того или иного храма или города. Удостоверителем доброкачественности серебра выступали, таким образом, общественные казнохра­нилища, и это иногда отмечалось на самих кусочках серебра надлежащим надпи- санием. При XXV царском доме и в начале последующего XXVI-ro источни­ки из Нии (Нэ) называют казнохранилище храма Хри-шифа (Харшафэ), бога Хи-ни-нси (Хнэса, Ираклеополя греков). Князьям этого города, расположенно­го на севере Верхнего Египта, принадлежало тогда, как мы видели, одно из веду­щих мест в государственной жизни страны. С начала XXVI царского дома упо­минается серебро казнохранилища самого Нии (Нэ). Впоследствии после заво­евания Египта персами в том же Нии (Нэ) имело хождение «серебро казнохра­нилища Птаха», т. е. храмовой сокровищницы Мэмфи (Мэнфе, Мемфиса греков).

Если употребление в Нии (Нэ) серебра Хи-ни-нси (Хнэса) указывает на некоторое единство денежного обращения на севере и на юге Верхнего Египта, то умозаключить на этом основании о тесных меновых связях между северной и южной частями страны было бы все же слишком поспешным. Развитие денеж­ного обращения при XXV—XXVI царских домах не следует преувеличивать. Судя по произведенным В. М. Флиндерсом Питри обследованиям, после край­него многообразия весовых единиц в предшествующие полтысячелетия в Ниж­нем Египте возобладала одна единица веса, а в других частях страны — другая, хотя была хорошо известна и низовая. На слабую деловую связь Нии (Нэ) даже со средней частью Египта указывает и различие в деловом письме. На севере около 700 г. стал слагаться нонмй вид скорописи, так называемое демотическое письмо, скорое не только по почерку, но и по самому складу, развившееся путем последовательного упрощения, а также стяжения в новые знаки и без того беглых начертаний прежней деловой скорописи (делового иератического письма). Появ­ление на севере нового письма нельзя не поставить в связь с возросшей потреб­ностью в разного рода частноправовых письменных сделках, о которой нам еще придется говорить. Однако в Нии (Нэ) оставалась долгое время в употреблении прежняя скоропись, правда, предельно беглого почерка, так называемое позднее (или аномальное) иератическое письмо. И только к концу XXVI царского дома новая скоропись (демотическое письмо) возобладало и в Нии (Нэ). Заслуживает также внимания, что немногочисленные египетские клады греческих денег вре­мени до Александра Македонского были найдены почти исключительно в Ни­зовье. В Нии (Нэ) и южнее они не найдены как будто б вовсе. Наряду с сереб­ром, распространенным средством обмена было по-прежнему зерно. Известен случай возмещения погребальных расходов быком. Возможно, по сравнению с прежним временем несколько расширилась внешняя торговля. Во всяком случае, в нововавилонских источниках не раз упоминаются квасцы из Египта.

При недостаточной развитости денежного хозяйства в Позднем царстве возможно сомнение, действительно ли одним только растущим денежным обра­щением объясняется обнищание населения?

Если когда-нибудь наука обогатится нужными источниками и нам удастся более основательно изучить хозяйство и государственность Позднего царства, то, возможно, вскроются во всем их объеме и причины народного обнищания. При нынешнем же уровне наших знаний к разлагающему воздействию денег можно предположительно добавить еще две-три других причины.

Первая из них — это, видимо, хозяйственные неурядицы, вызванные долго­временным развалом государства на многочисленные «царства» и княжества, засилием иноплеменной военной вольницы и повторными погромами, эфиопски­ми и ассирийскими.

Вторая причина — уже не наследие прошлого, а порождение самого египет­ского «возрождения», была, вероятно, не менее важной. Разоренной стране при­шлось вместе с подвигом освобождения от эфиопов и ассирийцев принять на себя непосильные расходы по содержанию огромного войска. Оно должно было быть очень многочисленным уже по одному тому, что таковыми были вооруженные силы враждебных держав. Местное воинство было сплошь или преимущественно ли­вийского происхождения. Иродот («Геродот») говорит о 410000 воинов в одном Низовье. Возможно, правда, что число их было несколько преувеличено осведо­мителями ученого путешественника. Значительные воинские силы стояли и в Верхнем Египте, неся там отчасти стражническую службу. Но важно не одно число воинов. Из Иродота («Геродота») следует, что каждый воин владел наде­лом земли в 12 арур, т. е. около 33000 кв. м и что все эти наделы были свобод­ны от налога. Можно себе представить, какое количество не только плодородной земли, но и податных доходов государство теряло в пользу воинов и как это отра­жалось на налогоплательщиках. А согласно тому же Иродоту («Геродоту»), две тысячи воинов призывались вдобавок ежегодно ко двору в царские телохраните­ли и обильно снабжались дополнительно хлебом, мясом, вином. Много было у XXVI царского дома и военных кораблей, но о численности их личного состава у нас нет данных. Важнейшую военную опору XXVI царского дома составляли иноземные наемники, в первую очередь греки и карийцы, но также выходцы из Сирии-Палестины. Об этих иноземных воинах нам неоднократно приходилось говорить выше. Им принадлежало видное место в событиях того времени. Для государства, притязавшего на великодержавие, обходиться без опытных греческих воинов становилось в VI веке всё более и более трудным. А при крупных раз­мерах воинских сил, сталкивавшихся тогда на полях битв, иноземных наемников у позднеегипетских фараонов должно было быть немало. Содержание и оплата наемных войск ложилась, естественно, тяжелым бременем на население.

Была, вероятно, еще одна, и притом немаловажная причина разорения трудо­вого населения, но, к сожалению, дальше косвенных и не слишком определенных намеков здесь наши поиски никуда не приведут. Похоже, однако, на то, что мно­говековое государственное снабжение работников продовольственным и вещевым довольствием пришло с концом Нового царства в некоторое расстройство и в какой-то мере сократилось, особенно в связи с предшествовавшей «возрожде­нию» полутысячелетней государственной разрухой. Не указывает ли на то, во- первых, само развитие денежного хозяйства, предполагающее как будто б сокра­щение государственного продовольственного и вещевого довольствия? Во-вторых, на большую предоставленность населения собственному попечению намекает, по- видимому, умножение частноправовых сделок, приведшее даже к выработке око­ло 700 г. нового делового очень быстрого письма, так называемого демотического, а немного раньше тоже очень беглого так называемого позднеегипетского пись­ма. Соответственно и язык таких (демотических) сделок уже в VI веке разви­тее и богаче в правовом смысле, чем в Новом царстве, что опять-таки указывает на поступательное развитие и усложнение частной деловой жизни.

Но как бы ни обстояло дело с теми или иными причинами народного обни­щания в Позднем царстве, само это обнищание представляется несомненным, и потому с большой осторожностью следует воспринять известие Иродота («Геро­дота») о благоденствии Египта при Ах-маси (Ах-мосе, Амасисе греков) II. Впрочем, Иродот («Геродот») имеет в виду не столько общественное благоустрой­ство, сколько изобилие природных даров — Нила и почвы. Не должно нас об­манывать и приведенное d этой связи «отцом истории» число египетских «горо­дов» при Ах-маси (Ах-мосе, Амасисе). В Старом царстве город и деревня обо­значались одинаково словом нии. В Новом царстве начинают различать «город» и «деревню» — нии и дима, но последнее слово могло означать и «город» и мог­ло быть употреблено даже применительно к «городу Аманы (Амуна)» (Нэ, Фи­вам греков), так что различие между городом и деревней не получило четкого вы­ражения в речи. Поэтому вполне правдоподобно, что иродотовские («геродотов- ские») две тысячи «городов» включали как собственно города, так и множество деревень. Диодор прямо говорит, что в старые (доэллинистические) времена в Египте было восемнадцать тысяч городов и деревень. Можно, конечно, допустить, что после ста лет относительно упорядоченного существования страна ко време­ни Ах-маси (Ах-мосе) II окрепла и обнищание народа приостановилось. Сохра­нившиеся сделки на самопродажу в рабы, действительно, относятся к началу XXVI царского дома. Но то, что до нас дошло некоторое количество их именно от того времени, не более, как случайность, и нет никакой уверенности в том, что они не были столь же многочисленны и в дни Ах-маси (Ах-мосе) II.

Оттеснение ремесленного населения на нижние ступени общественной ле­стницы, заключение его и остального трудового народа в твердые и нерушимые сословные границы, обнищание простых людей — разве не было все это завер­шением поражения простолюдинов, начатого в смуту конца XIX царского дома; завершением победы над ними верхов общества и вместе с тем полным пресече­нием того поступательного развития, которое от VI до XIX царского дома вклю­чительно шло в сторону все большего и большего выдвижения широких обще­ственных слоев? Да и торжество эфиопских и затем «возрожденческих» фарао­нов разве не было достигнуто подавлением ливийской военной вольницы?

Но победившая знать — гражданская, военная, жреческая — была ли она, восторжествовав, в состоянии справиться со сложной международной обстановкой, в которую страна вступила со времени эфиопского нашествия? Была ли египет­ская государственность при Псаммэчике (Псамметихе) I и его преемниках на­столько слаженной, чтобы с успехом противостать напору с Востока и устоять перед ним?

На первый взгляд может показаться, что в возрожденном царстве воскресли порядки двухтысячелетней давности. Для позднеегипетских государственных де­ятелей, да и не для них одних, вожделенным образцом стало вельможедержавное Старое царство, с которым для них сливалось воедино Среднее. Если ливийские фараоны в своих царских прозваниях и на памятниках выступали продолжателя­ми Нового царства, наследием которого ливийское воинство на деле и было, то победители ливийской вольницы, цари-воссоединители, отчасти эфиопы, но осо­бенно Псаммэчик (Псамметих) и его преемники выдавали себя за восстанови­телей Старого (со включением Среднего) царства, «счастливой» поры вельмож­ной знати. Государственные прозвания владык воссоединенного царства живо напоминали прозвания их стародавних «предшественников», а памятники правя­щих кругов, чем дальше, тем больше походили на староегипетские.

Дело доходило до того, что даже в Нии (Нэ, Фивах греков), далеко от Мэм­фи (Мэнфе, Мемфиса греков) с его староегипетскими памятниками, с началом XXVI царского дома на гробничных стенах стали высекать изображения в духе Старого царства. Так, верховный сановник этого царского дома (по имени «Не- спекашути») изобразил у себя в гробнице целое шествие своих деревень, олицет­воренных в духе IV-ro и раннего V-ro царских домов в виде мужчин и женщин с разными приношениями и названных на староегипетский лад «Пивом», «Смо­ковницей», «Козерогом» данного вельможи. А главный управляющий хозяй­ством «жены божьей» Амуну (Амуна) «Аби» воспроизвел у себя в гробнице над­писанные изображения из усыпальницы своего тезки, современника VI царского дома — князя XIV верхнеегипетской области, очень далеко отстоявшей от той IV-й (фиванской), где находилась гробница подражателя. Вполне возможно, что под прямым воздействием образцов Среднего царства были созданы такие жиз­ненно правдивые памятники, как изваяния князей Нии (Нэ) конца XXV-ro и начала XXVI царских домов Манти-ме-хэ (Мент-ем-хэ) и его сына Ас-птаха (Ес-птаха). Правда, большинство изваяний времени египетского «возрождения», нередко безукоризненно отделанных, а иногда и миловидных, не отличается осо­бой выразительностью, но и среди подобных заурядных изделий имеются такие, которые посадкою и облачением похожи на среднеегипетские. В Нии (Нэ), впрочем, в отличие от Мэмфи (Мэнфе), вельможеские гробницы отделывали изображениями и в духе несколько менее отдаленной местной старины — вре­мени XVIII царского дома. Но изобразительное искусство последующей второй половины Нового царства нигде уже не пользовалось вниманием.

В Нии (Нэ), случалось, в частной гробнице воспроизводили также надписи XVIII царского дома — именно из поминального храма фараона-женщины Хи- шапсауы (Ха-шепсове), но в общем в заупокойной письменности наблюдалось пристрастие к особо древним заклинаниям, и давно неупотребительные «надпи­си пирамид» стали вновь начертываться на памятниках вперемежку с заклинани­ями из так называемой «Книги мертвых» и других более поздних источников. Обычно языком для надписей служил не новоегипетский и не его преемник живой позднеегипетский (демотический), а давно мертвый среднеегипетский, хотя и с примесью более поздних оборотов. В переписывавшихся тогда произведени­ях Старого царства язык был еще более древний — староегипетский. В распо­рядке храмового представления, переписанном с обветшалой рукописи на камень по повелению фараона Шабику (Шабако), староегипетский был даже с приме­сью раннеегипетского (на р.ипнчтипетском могли бьггь, впрочем, и те или иные «надписи пирамид»). На памятниках сановников XXVI царского дома правопи­сание и начертание знаков в надписях (иероглифических) порою настолько упо­доблялись староегипетским, что при беглом взгляде такие надписи легко принять за начертанные в Старом царстве. Правда, присмотревшись пристально, обнару­живаешь промахи, потому что по-настоящему вживаться в древнюю письменность подражатели были не в состоянии. Жизнь далеко ушла от времени пирамид, и само (иероглифическое) письмо, которым обыкновенно писались надписи, оконча­тельно потеряло связь с употребительной в житейском обиходе скорописью.

Если мы обратимся к званиям тогдашних сановников, то может показаться, что с египетским «возрождением» воскресла государственность Старого царства: до того по-староегипетски величают себя должностные лица XXVI царского дома! В сонме всей этой «старообразной» чиновной знати, всех этих верховных сановников, «распорядителей казнохранилища», «распорядителей казны», «распорядителей работ», «распорядителей войска», судей Двора великого и т. д. с первого взгляда и не выделишь таких лиц, как начальник греков и «рас­порядитель кораблей царевых», военных сановников, ведавших двумя важнейши­ми опорами позднеегипетского великодержавия.

Костяк местной знати по-прежнему составляли областные и городские пра­вители, назначенные царем или унаследовавшие свои должности от отцов. Власть некоторых князей простиралась далеко за пределы их непосредственных владе­ний. Так, князья Нии (Нэ) бывали «распорядителями» всего Верхнего Египта, несмотря на то, что там имелись другие областные князья; равным образом кня­зья Хи-ни-нси (Хнэса, Ираклеополя греков) бывали причастны к управлению южной частью страны. Иногда князья по стародавнему обычаю величали себя и начальниками местного жречества. Отдельные князья держали себя с большой независимостью. Храмоздание велось не только от царского, но и от княжеского имени. Еще в конце XXVI царского дома при Ах-маси (Ах-мосе) II князь Кот­ловины северной (Северного оазиса) изображал себя в тамошнем храме служа­щим своему божеству, стоя непосредственно за фараоном и одного с ним роста. Особенно выдавалось по величине и значению княжество Нии (Нэ, Фив), где на­ряду с обыкновенным областным князем царила еще «жена божья Амуну (Амуна)», особа обязательно царского происхождения. За всё время правления XXVI царского дома в Нии (Нэ) сменилось только четыре «жены божьих» Амуну (Амуна): эфиопская царевна, сестра Тахарку (Тахарко) Шап-ни-йапи (Шеп-ен-опе), его дочь Амун-ар-дэ-си («Аменердис») II и Нит-акри (Нит- окре) — Шап-ни-йапи (Шеп-не-опе) II, дочь Псаммэчика (Псамметиха) I, и Анх-нас-наф-аб-ри (Анх-нес-нефр-еп-рэ), дочь Псаммэчика (Псамметиха) II, которой суждено было стать последней в длинном ряду «жен божьих» Амуну (Амуна). Хотя эти царственные «супруги» Амуну (Амуна), «удочерявшие» одна другую, и составляли подобие владетельного рода, принимали царские наименова­ния, вели летосчисление по годам своего правления и даже изображали себя на храмовых стенах служащими наподобие фараонов своим богам, действительную власть в их княжестве Нии (Нэ) делили, вероятно, между собою наследственный князь города и «распорядитель дома великий» (т. е. главноуправляющий хозяй­ством) «жены» Амуну (Амуна).

Этот «распорядитель» мог быть тоже потомственным. Так, самый последний «распорядитель дома великий» Шушинк (Шешонк) был сыном «распорядите­ля дома великого» Па-да-нэита (Пе-те-нэйта). Заметим, что этот Шушинк (Шешонк) дерзновенно выступал на храмовых изображениях следом за своей гос­пожой, правда, крошечного по сравнению с нею роста. «Распорядитель дома ве­ликий» при Нит-акри (Нит-окре) «Аби» величал себя также «распорядителем дома великим» Амуну (Амуна), «распорядителем Верхнего Египта» и «распоря­дителем» различных верхнеегипетских жречеств. «Аби» был, вероятно, тоже на­следственным управляющим у «жены божьей» Амуну (Амуна), так как отец санов­ника, ее же служащий (по имени Херреснет) может быть тождественным с одно­именным «распорядителем дома великим». Этот последний тоже состоял «рас­порядителем Верхнего Египта», а кроме того еще «властителем чужих стран (иноплеменных наемных воинов?) в Уиси (Висе, Фивах греков)».

Не надо, однако, и преувеличивать рыхлость возрожденного царства. Уже вскоре по его восстановлении фараон Псаммэчик (Псамметих) I не менее семи раз переводил своего надежного сановника («Неснешмета») с одного княжения на другое, распоряжался ими, очевидно, довольно-таки свободно. Сановник пере­бывал князем в ряде второстепенных городов и в низовых местностях (был, в ча­стности, «князем великим Запада», как в свое время Таф-нахти (Теф-нашт) и под конец княжил даже в таких значительных областных городах, как Анхаб (Эль-Каб) и Абту (Эдфу) в южном Египте. А что касается владений «жены» Амуну (Амуна), то как ни сильны были местные князья и великие домоправите­ли в Нии (Нэ) (и те и другие бывали одновременно жрецами Амуну (Амуна)), но все-таки во главе княжества стояли дочери фараонов, из которых одна, Анх- нас-наф-аб-ри (Анх-нес-нефр-аб-рэ), некоторое время, в бытность свою наслед­ницей «жены божьей» Амуну (Амуна), состояла также его верховным жрецом.

Откуда же черпали цари «возрожденного» Египта ту силу, которая позволя­ла им, плохо ли, хорошо ли, но все же как-то справляться с местными князьями и своенравной ливийской военной вольницей? Одних иноземных наемников было для того явно недостаточно. Цари должны были иметь какую-то твердую опору в самой стране, притом мощную в хозяйственном смысле. Мы уже видели, что в годы воссоединения страны ею могли быть богатые позднеегипетские храмы, и вполне правдоподобно, что они оставались ею и дальше.

Что представляли храмы и жречество при XXVI царском доме? Земельная собственность храмов должна была быть огромной. Она бывала расположена не только поблизости от них, но и в отдаленных частях страны. А двор все продол­жал увеличивать храмовые владения. Сохранилось известие и о своевольном за­хвате второстепенным храмом государственной земли (свыше 1 кв. км); правда, земля была затем отобрана обратно. Храмы владели своими населенными дерев­нями, но вместе с тем сдавали в наем, по-видимому, немалое количество земли. Храмовую землю могли передавать по наследству, дарить, отдавать в надел, даже продавать друг другу, отчего она не переставала быть храмовою собственностью. Засвидетельствованы храмовые садоводство, скотоводство, птицеводство. Храмо­вые склады содержали запасы зерна, вина, мёда, масла. Храмы располагали раз­личными мастерскими. Помимо рабов и рабынь, в них, возможно, работали и дру­гие люди. Для изготовления одних только одежд кумирам даже у второстепенно­го храма имелись свои ткачи, служанки (рабыни?) и прачешники. Мелкие жре­цы охотно брали на себя службу по состоятельным покойникам, получая за нее от родственников умерших особо для того выделенные земельные участки и, по меньшей мере иногда, еще рабов. Несмотря на то, что храмы располагали соб­ственной богатой движимостью и недвижимостью, государство еще поставляло им скот, птицу, зерно, дрова и т. п. и делало крупные взносы серебром. Правда, не все храмы были свободны от уплаты податей, однако известен случай, когда достаточ­но было указать на них как на причину запущенности храма, чтобы их сняли. Сохранилась надпись Ух-аб-ри (Вах-еп-рэ, Априя греков), увековечивавшая его указ о полном освобождении целого округа, переданного царем храму в Мэмфи (Мэнфе), от любых работ на государство. Чиновникам, которые ослушались бы указа, царь грозил судом и карою. При Ах-маси II (Ах-мосе, Амасисе греков) у князя древнего и значительного города Тина в среднем Египте были отняты доходы от перевоза через Нил и переданы храму, равно как, возможно, и доходы от торговли с «Котловиной» (оазисом) в соседней пустыне.

Хозяйственная мощь храмов нашла яркое выражение в ведущем месте, за­нятом ими в денежном обращении. Порукою доброкачественности серебра, об­ращавшегося в виде денег, служило происхождение его из того или иного обще­ственного казнохранилища, и таковым бывало, видимо, чаще всего какое-нибудь храмовое казнохранилище. При Псаммэчике (Псамметихе) I упоминается, правда, «серебро казнохранилища Уиси (Висе, т. е. Фив греков)» и, возможно, оно было из городского, а не храмового казнохранилища. Но в других случаях происхождение серебра из храмовой сокровищницы не подлежит сомнению. При Тахарку (Тахарке) и том же Псаммэчике (Псамметихе) I в Нии (Нэ, Фивах греков) имело хождение «серебро казнохранилища Хри-илифа (Хар­шафэ)», следовательно, сокровищницы храма города Хи-ни-нси (Хнэса, Иерак- леополя греков) на севере Верхнего Египта. Позже, в годы персидского влады­чества, в Нии (Нэ) упоминается «серебро казнохранилища Птаха», т. е. хра­мовой сокровищницы Мэмфи (Мэнфе, Мемфиса греков). Если на подобных деньгах и отмечалась доброкачественность серебра, то полновесность их не удо­стоверялась. Тем не менее, храмы как-никак брали на себя обязанности госу­дарства по выпуску в обращение денег!

Многие жрецы довольствовались одною храмовою службою, не занимали одновременно гражданских должностей. Также сыновья жрецов очень часто ста­новились жрецами, хотя нередко основною у них оказывалась гражданская служ­ба. Каким богатством и значением мог располагать жрец, не бывший даже вер­ховным, наглядно показывает исполинская гробница Па-д-амун-апи (Па-д-йе- мен-опе) в Нии (Нэ), частично пристроенная к скале, частично высеченная в ней. По величине это сооружение совершенно затмевает соседние вельможеские гроб­ницы Нового царства, а то даже и тогдашние фараоновские. Значение жреческого сана настолько поднялось в глазах современников XXV—XXVI царских домов, что те жреческие должности, которые в Новом царстве считались бы незначи­тельными, теперь сплошь и рядом значились за владетельными князьями и боль­шими сановниками. Высокопоставленные гражданские лица набирали помногу даже скромных жреческих должностей, притом даже в разных городах. Так, на­пример, верховный сановник (так называемый визир) при Псаммэчике (Псам­метихе) I Буку-н-ринаф (Бок-ен-ринеф), бывший также верховным судьей и столичным градоначальником, занимал три жреческих должности (в том числе одну верховножреческую) в храме Птаха в Мэмфи (Мэнфе), по одной рядовой жреческой должности в Уне Низовом (Оне, Илиуполе греков) и Уисе (Висе) Низовом и еще одну жреческую должность в столице III нижнеегипетской обла­сти Химе (Летополе греков). В итоге гражданская знать и жречество слива­лись в одно нераздельное целое, сливались вместе так тесно и плотно, как ни­когда еще за все многовековое прошлое страны. Приобщению гражданской знати ко жречеству позднеегипетское сословное деление по занятиям, очевидно, нисколько не препятствовало. Да и сам царствующий XXVI дом состоял в теснейшем родстве с высшим жречеством. Его основатель Псаммэчик (Псам­метих) I женился на дочери Си-эси, верховного жреца солнца в Уну (Оне, Илиуполе греков), и стала она «женою царевою великою первою». Последний же представитель этого дарского дома Псаммэчик (Псамметих) III был сыном дочери верховного жреца Птаха Па-да-нэита (Пе-те-нейта) «жены царевой» Та-хатти («Тентхеты»).

Погоня верхов общества за жреческими должностями преследовала весьма осязательные, вещественные цели. Владеть жреческой должностью значило по­лучить в свое пользование часть храмового достояния, долю храмовых доходов, будь

/

то земельный надел или продовольственные поступления. За жреческую долж­ность вели подчас ожесточенную борьбу, не останавливаясь даже перед поступка­ми уголовного порядка, как похищение вещей противника, разрушение его дома и т. д. Жреческие должности с их доходами — хлебом, говядиной, птицей, зеленью, маслом, вином, пивом, полотном и т. п. владельцы продавали за серебро. Доход­ное жреческое место можно было предложить в виде взятки даже вельможе. Имеются основания думать, что стареющим сановникам жреческие должности предоставлялись как обеспечение в старости. Возможно, именно с этой целью храму был передан однажды с ведома правительства большой участок государ­ственной земли (площадью свыше 4 кв. км) со всем зависимым населением и стадами. Известен случай, когда жена сановного жреца передала участок земли в храм, где числился в жрецах ее муж, очевидно, в его пользу.

Можно себе представить, какую огромную хозяйственную и государственную величину и силу представляли при таких условиях позднеегипетские храмы и их жречество, слившееся в нерасторжимое целое с гражданской знатью. Если увле­чение седой древностью, Старым и Средним царством, охватившее позднеегипет­ские верхи, и нельзя сводить к воздействию одного только жречества, то разрос­лось подобное пристрастие к священной старине, несомненно, не без его участия. Произведения древней письменности: заклинания, славословия, поучения и т. п., равно как и древние правила для изготовления кумиров, пользовались издавна в Египте большим уважением. Жречество являлось главным хранителем старины, почитавшейся священной, и вот она-то теперь в Позднем царстве стала предме­том восторженного подражания. Жречество было, бесспорно, причастно к усилив­шемуся почитанию животных местных божеств, вылившемуся в Позднем царстве в почитание всех представителей того или иного животного вида.

Нельзя также не отметить некоторого (относительного) уравнения в правах местных храмов и жречества после поражения Нии (Нэ) в борьбе с севером и падением значения города и его бога. Слава Нии (Нэ) отошла бесповоротно в прошлое, и только в своем городе да нескольких других местах страны Амуну (Амун) еще что-то действительно значил. И если кто-либо вместо Амуну (Аму­на) выдвигался в покровители возрожденной египетской державы, то это была Нэйт, древняя богиня города Сайи (Саиса греков), родины XXVI царского дома. Воцарение этого последнего привело к ее возвышению в кругу тогдашних бо­жеств, и по некоторым признакам можно как будто б заключить, что она станови­лась военной покровительницей державы фараонов, вышедших из Сайи (Саиса).

Теперь мы можем вернуться к вопросу, поставленному в начале главы: в чем причина того, что египетское «возрождение» так и не привело к возвращению былого могущества? Возрожденное царство, хотя и сплоченное много крепче, чем ливийский Египет, так и не изжило до конца отличавшую его рыхлость и разно-

родность государственного устройства. Трудовое население, заключенное по при­знаку занятий в сословные подразделения, было полностью оттеснено от государ­ственной жизни и в значительной мере разорено в связи с развитием денежного хозяйства и, возможно, сужением государственного продовольственного и вещевого снабжения. Ливийская военная вольница, подавленная, но не укрощенная, плохо ладила .с правительством и своевольничала. Не всегда покладистым было и наемное воинство. Гражданская знать, сросшаяся с усилившимся жречеством, ви­дела в богатеющих храмах один из главных источников своего благополучия и, видимо, не слишком радела о военных делах. Египет только что вступил в желез­ный век, только что начал развивать денежное обращение, без которого трудно было, в частности, содержать иноземное воинство. А великие державы Ближне­го Востока уже давно вступили в железный век, располагали большими денеж­ными запасами, были воинственны и могущественны. И как было не противо­стать им отсталому Египту, такому внутренне неслаженному и некрепкому?

И тем не менее тот самый Египет, которого поступательное движение по ста­рому тысячелетнему пути развития вдруг пресеклось в конце Нового царства и который через то вверг себя в безысходную неурядицу и нестроение, пусть медлен­но и неуверенно, но все-таки начал выходить теперь на новый путь развития, более близкий к тем, которыми шел окружающий мир. И сколько ни воскрешали седую старину в государственности и духовной жизни, как ни раздували такую первобыт- чину, как почитание животных, новое пробивалось всюду в большом и малом. Начался железный век, стало развиваться денежное хозяйство, обиходное, так называемое демотическое письмо окончательно порвало с древним полуизобразительным-полу- звуковым, превратилось в совокупность условных знаков. В самом Египте вырос большой торговый и промышленный греческий город Навкратис, а на западе по соседству с Низовьем появилось греческое государство Кирена, откуда Ах-маси (Ах-мосе) II взял себе во второстепенную царицу знатную девушку Ладику, грече­ские наемники стали едва ли не главной боевой силой фараонов, египетский царь дружил с греческим миром и делал посвящения в греческие храмы. В городах появились высокие (многоэтажные) жилые дома. Если наперекор многовековому обыкновению царские усыпальницы при XXI—XXII домах стали сооружать подле городского храма, то гробницы фараонов XXVI царского дома были воздвиг­нуты, по Иродоту («Геродоту»), уже внутри государственного храма в Сайе (Саи- се). Согласно греческому путешественнику, гробница Ух-аб-ри (Вах-еп-рэ, Априя) представляла каменный чертог со столбами в виде финиковых пальм и царским гробом внутри. Если в Нии (Нэ, Фивах греков) и продолжали высекать пещерные гробницы, то усыпальницы «жен божьих» Амуну (Амуна) помещались внутри од­ного из храмов. На столичном же кладбище в Мэмфи (Мэнфе, Мемфисе греков) теперь даже ограничивались, бывало, подземными склепами без наземных надстро­ек. Не отказываясь от храмоздания, начали охотно заменять воздвижение целого храма приготовлением громадных божниц целиком из одного камня, так называемых наосов. Трудно себе представить, чтобы в прежние времена фараона могли бы изобразить так, как был представлен (вырезан на плоскости) Псаммэчик (Псам­метих) I — обрюзглый, некрасивый, ничуть не привлекательный обыватель.

Положение было глубоко противоречивым. Сойдя уже более как полтыся­челетия тому назад с прежнего испытанного поступательного пути развития, еги­петское государство вступало на новый путь, еще не испытанный, вступало робко, изо всех сил цепляясь за старину. Так нагнать соседние страны, далеко продви­нувшиеся на этом пути, было Египту, естественно, трудно.